24.06.2013
Подробнее
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО»: СТАРЫЙ ДОБРЫЙ МАЛЫЙ
Василий Бочкарев сыграл главную роль в новом спектакле Антона Яковлева.
Наталья Витвицкая, «Ваш досуг», 24 июня 2013 г.
Наталья Витвицкая, «Ваш досуг», 24 июня 2013 г.
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО»: СТАРЫЙ ДОБРЫЙ МАЛЫЙ
Василий Бочкарев сыграл главную роль в новом спектакле Антона Яковлева.
Старейший театр Москвы большинство критически настроенных зрителей считают чуть ли не музеем. Мол, далек от новомодных течений, от экспериментов, от политической и социальной проблематики. Малый, действительно, никаких «вольностей» на своей сцене не допускает. И все же, неактуальной их недавнюю премьеру («Село Степанчиково» в режиссуре Антона Яковлева) назвать нельзя. Впрочем, как и грядущую. С говорящим названием «Как обмануть государство».
«Село Степанчиково» Федора Достоевского — это «Тартюф» по-русски. Главный герой, Фома Опискин — самовлюбленный лицемер и шут, заставивший окружение плясать под свою дуду. В Малом его играет выдающийся актер Василий Бочкарев. Играет так грандиозно, что герой его кажется не только правдоподобным, но живущим в наши дни. И работающим где-то в Государственной Думе. Никаких пародий на конкретных деятелей, только идеально точный портрет главного героя. Человека неумного, зато хитрого. Подхалима и прихлебателя, упивающегося случайно свалившейся безграничной властью. А в «довесок» ко всем чертам, которыми Опискина наделил Достоевский, идет фантастическое обаяние Бочкарева-актера.
В его исполнении вранье Опискина действует, как гипноз, не только на жителей села Степанчиково, но и на публику. Бочкарев мгновенно подчиняет себе зал, включает и его в свою игру. Если требует аплодисментов, то непременно и от зрителей. Если спрашивает отвратительное «заронил ли я вас искру или нет?», то ждет ответа от каждого сидящего по обе стороны рампы. Более злободневных монологов (о необходимости «народной нравственности» или об «удовольствии» обращаться к вышестоящим «ваше превосходительство») трудно вообразить. Опискин смешон и страшен одновременно. Но главное — он узнаваем. Сколько сегодня таких страстных тиранов, козыряющих своим чудовищным вкусом и вследствие насаждающим один только бред?
Что касается режиссуры Яковлева, то она в этом спектакле как будто скрытая, подтекстная. И это правильно. «Село Степанчиково» целиком и полностью бенефис Василия Бочкарева. Если вы любите театр, поверьте, — эту работу артиста стоит увидеть своими глазами.
Текст: Наталья Витвицкая
«Ваш досуг», 24 июня 2013 г.
.
Василий Бочкарев сыграл главную роль в новом спектакле Антона Яковлева.
Старейший театр Москвы большинство критически настроенных зрителей считают чуть ли не музеем. Мол, далек от новомодных течений, от экспериментов, от политической и социальной проблематики. Малый, действительно, никаких «вольностей» на своей сцене не допускает. И все же, неактуальной их недавнюю премьеру («Село Степанчиково» в режиссуре Антона Яковлева) назвать нельзя. Впрочем, как и грядущую. С говорящим названием «Как обмануть государство».
«Село Степанчиково» Федора Достоевского — это «Тартюф» по-русски. Главный герой, Фома Опискин — самовлюбленный лицемер и шут, заставивший окружение плясать под свою дуду. В Малом его играет выдающийся актер Василий Бочкарев. Играет так грандиозно, что герой его кажется не только правдоподобным, но живущим в наши дни. И работающим где-то в Государственной Думе. Никаких пародий на конкретных деятелей, только идеально точный портрет главного героя. Человека неумного, зато хитрого. Подхалима и прихлебателя, упивающегося случайно свалившейся безграничной властью. А в «довесок» ко всем чертам, которыми Опискина наделил Достоевский, идет фантастическое обаяние Бочкарева-актера.
В его исполнении вранье Опискина действует, как гипноз, не только на жителей села Степанчиково, но и на публику. Бочкарев мгновенно подчиняет себе зал, включает и его в свою игру. Если требует аплодисментов, то непременно и от зрителей. Если спрашивает отвратительное «заронил ли я вас искру или нет?», то ждет ответа от каждого сидящего по обе стороны рампы. Более злободневных монологов (о необходимости «народной нравственности» или об «удовольствии» обращаться к вышестоящим «ваше превосходительство») трудно вообразить. Опискин смешон и страшен одновременно. Но главное — он узнаваем. Сколько сегодня таких страстных тиранов, козыряющих своим чудовищным вкусом и вследствие насаждающим один только бред?
Что касается режиссуры Яковлева, то она в этом спектакле как будто скрытая, подтекстная. И это правильно. «Село Степанчиково» целиком и полностью бенефис Василия Бочкарева. Если вы любите театр, поверьте, — эту работу артиста стоит увидеть своими глазами.
Текст: Наталья Витвицкая
«Ваш досуг», 24 июня 2013 г.
.
14.06.2013
Подробнее
В п е ч а т л е н и е ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..
В п е ч а т л е н и е
ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..
Татьяна Шах-Азизова специально для сайта www.maly.ru
ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..
Татьяна Шах-Азизова специально для сайта www.maly.ru
В п е ч а т л е н и е
ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..
Ситуация называется: не ждали. Я не могла вообразить Бочкарева с его светлым, позитивным обаянием в роли Фомы Опискина, в моем представлении лишенного всякого обаяния, существа прежде всего противного, непонятно как подчиняющего себе людей. Тартюф второй свежести, поработивший наивных провинциалов – на них и злишься обычно, на их служение такому ничтожеству, какой бы паутиной мысли Фома их не оплетал.
Такой поворот возможен, и в нем есть свой заряд критики – или самокритики общества в определенный (и нередкий) момент. Сами, мол, виноваты со своим добровольным раболепием. Этого акцента не снять, он прописан автором, но к нему может добавляться другое: сила личности Фомы, как бы противен он ни был, его хитроумие, его мастерство, наконец. (Были в истории и более противные личности, однако подчиняли себе целые нации…) А если он и не противен, и кажется вполне человечным, и – не дай Бог! – вызывает доверие, то пиши пропало, мы в плену.
Так и случилось в спектакле Антона Яковлева, более всего – в начале его, в первом явлении Фомы, где как бы закодирован секрет его колдовства, его власти над окружающими – и не только на сцене, но в зале. На сцене весь спектакль будут бушевать страсти, крики и суета. Лица, представленные с нажимом, с жирной порой характерностью, выловлены откуда-то из глубин позапрошлого века; такие, видимо, были тогда – или так играли тогда? Неважно; они создают контрастный фон для Фомы – такого, какой нам представлен в спектакле.
Бочкарев появится откуда-то сбоку, из зала, спокойно и не спеша поднимется на сцену и заговорщически подмигнет зрителям, как бы беря их в сообщники или хотя бы свидетели своего эксперимента. И проведет его, почти не сбиваясь с тона, не выходя из образа демократичного, душевного и даже интеллигентного человека. Первый сеанс своего эксперимента – эстетическое воспитание слуг – он проведет не как барин, а как свой, среди равных, не приказывая, а подсказывая, этакий режиссер-педагог. Эта обманчивая интонация равенства с собеседником может подкупить многих (и публику в том числе). И вообще: никакого гротеска, одна психология. Только тогда, когда обстоятельства диктуют, Фома может сменить регистр и перейти к средствам более явной (но не избыточной) театральности. Но запомнится прежде всего иным: сдержанным, мягким, что-то пишущим, чему-то внимающим. Человеком в современном обличье, словно вынутом из контекста истории; сегодняшним; узнаваемым…
Тем и опасен – в этой свободной и точной, лаконичной и сложной, европейской игре Бочкарева.
Татьяна Шах-Азизова специально для сайта www.maly.ru
ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..
Ситуация называется: не ждали. Я не могла вообразить Бочкарева с его светлым, позитивным обаянием в роли Фомы Опискина, в моем представлении лишенного всякого обаяния, существа прежде всего противного, непонятно как подчиняющего себе людей. Тартюф второй свежести, поработивший наивных провинциалов – на них и злишься обычно, на их служение такому ничтожеству, какой бы паутиной мысли Фома их не оплетал.
Такой поворот возможен, и в нем есть свой заряд критики – или самокритики общества в определенный (и нередкий) момент. Сами, мол, виноваты со своим добровольным раболепием. Этого акцента не снять, он прописан автором, но к нему может добавляться другое: сила личности Фомы, как бы противен он ни был, его хитроумие, его мастерство, наконец. (Были в истории и более противные личности, однако подчиняли себе целые нации…) А если он и не противен, и кажется вполне человечным, и – не дай Бог! – вызывает доверие, то пиши пропало, мы в плену.
Так и случилось в спектакле Антона Яковлева, более всего – в начале его, в первом явлении Фомы, где как бы закодирован секрет его колдовства, его власти над окружающими – и не только на сцене, но в зале. На сцене весь спектакль будут бушевать страсти, крики и суета. Лица, представленные с нажимом, с жирной порой характерностью, выловлены откуда-то из глубин позапрошлого века; такие, видимо, были тогда – или так играли тогда? Неважно; они создают контрастный фон для Фомы – такого, какой нам представлен в спектакле.
Бочкарев появится откуда-то сбоку, из зала, спокойно и не спеша поднимется на сцену и заговорщически подмигнет зрителям, как бы беря их в сообщники или хотя бы свидетели своего эксперимента. И проведет его, почти не сбиваясь с тона, не выходя из образа демократичного, душевного и даже интеллигентного человека. Первый сеанс своего эксперимента – эстетическое воспитание слуг – он проведет не как барин, а как свой, среди равных, не приказывая, а подсказывая, этакий режиссер-педагог. Эта обманчивая интонация равенства с собеседником может подкупить многих (и публику в том числе). И вообще: никакого гротеска, одна психология. Только тогда, когда обстоятельства диктуют, Фома может сменить регистр и перейти к средствам более явной (но не избыточной) театральности. Но запомнится прежде всего иным: сдержанным, мягким, что-то пишущим, чему-то внимающим. Человеком в современном обличье, словно вынутом из контекста истории; сегодняшним; узнаваемым…
Тем и опасен – в этой свободной и точной, лаконичной и сложной, европейской игре Бочкарева.
Татьяна Шах-Азизова специально для сайта www.maly.ru
29.05.2013
28.05.2013
Подробнее
КУКЛОВОД ИЗ СТЕПАНЧИКОВА
КУКЛОВОД ИЗ СТЕПАНЧИКОВА
Фома Опискин стал главным героем сезона
Основная сцена Малого театра закрыта на ремонт, а в Филиале на Большой Ордынке прошла премьера спектакля «Село Степанчиково» по Достоевскому. Молодой режиссер Антон Яковлев не воспользовался существующими инсценировками повести, а написал свою, пригласив на роль Фомы Опискина одного из лучших актеров столицы – Василия Бочкарева.
Спектакль «Село Степанчиково» смело можно назвать самой злободневной постановкой сезона. Хотя никаких привычных маркеров актуального прочтения здесь вроде нет. Режиссер Антон Яковлев не переписывал текст Достоевского, не вставлял в него никаких милых сердцу лозунгов типа «Вся страна погрязла в коррупции» или «Руки прочь от Химкинского леса!». Поэтому люди, свято убежденные, что если со сцены не повторяют того, что они много раз читали в соцсетях, то это не актуальное искусство, боюсь, никакой злободневности не заметят.
Разве что вдруг обнаружат странную перекличку рацей Фомы Опискина о необходимости нравственности в искусстве с речами наших государственных деятелей, страшно озабоченных проблемами народной нравственности. Между тем ни один социолог и ни один журналист не рассказали о наших доморощенных кукловодах столь исчерпывающе и подробно, как Василий Бочкарев, сыгравший демиурга из Степанчикова.
Артист Василий Бочкарев («кукловод из Степанчикова») играет цельный тип прирожденного прихлебателя, добравшегося до неограниченной власти и теперь с наслаждением насаждающего всюду свою волю и свой вкус. С каким искреннейшим сладострастием говорит он о высоких материях. Как истово старается истребить «Комаринского» и выучить старого камердинера Гаврилу говорить по-французски. Как положено любому насаждателю передовых взглядов, этот Фома имеет своих шутов-приверженцев в доме. В своем благодетеле души не чает пригретый им лакей Видоплясов, решившийся пойти в изящную словесность. Его окружает преданный выводок перезрелых злющих девиц-приживалок. Наконец, сам хозяин дома полковник Ростанев благоговеет перед ученостью своего Фомы. Но раздраженному самолюбию мало привычной аудитории, ему хочется приумножать свою публику, чтобы и господа из столицы рукоплескали, чтобы весь свет говорил об учености Фомы.
Антон Яковлев писал свою инсценировку, явно имея в виду светлое дарование Василия Бочкарева, обаяние его легкости, юмор, смягчающий даже самые страшные черты его героев. В исполнении Бочкарева Фома Опискин является прежде всего самовлюбленным фигляром («такого самолюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может»), который каждую минуту своего существования превращает в театр одного актера. Тиран, краснобай, сладострастник, гадина и человеконенавистник – это все только роли, разыгрываемые с искреннейшим увлечением, но никогда – с самозабвением. В самые пылкие минуты в глазу у Фомы сохраняется трезвая точка: «Каково выходит? Неплохо-неплохо!» Или напротив: «Батюшки, куда же это меня занесло, как же я так заврался! А вот сейчас такие турусы подпущу, мало не покажется!»
Его спонтанные реакции, его завиральные речи, его неожиданные жесты ставят в тупик и восхищают не только Ростанева (Виктор Низовой) или Мизинчикова (Глеб Подгородинский), но и весь зрительный зал, с которым Фома тоже «на дружеской ноге».
Великолепный артист Василий Бочкарев купается в роли, царствует в ней. Физически ощутима волна энергии, которая идет от его Фомы (когда Опискина нет на сцене, кажется, что даже театральный свет становится тусклее). Не забыть интонацию, с какой Фома вопрошает: «Знаете ли вы страдания моего сердца? Спросите у Шекспира!» Или горделивое: «Я – Фома ОпИскин». И тут же поправляет сам себя: «Нет, Фома ОпискИн!», вскидывая голову с величием маркиза.
Немирович-Данченко уверял, что «все мы – и режиссеры, и художники, и директор – существуем в театре только для того, чтобы в такие-то моменты Тарасова, ходя растерянная по сцене, говорила: «Что мне делать, Аннушка, что мне делать?» Вот для этих моментов, которые приносят на сцену актеры своим творчеством, для этих минут, составляющих зерно театра, для этого все мы существуем». Постановка Антона Яковлева, декорации Николая Слободяника, многосоставный спектакль с очень разными индивидуальностями существуют именно для того, чтобы, присев в финале на авансцене, доверительно поделиться своим проектом – податься в Москву, лекции читать, учить столичных болванов, чтобы заронить в них искру небесного огня…
Надо сказать, в эту минуту Фома-Бочкарев так убедителен, что хочется немедленно проверить: а может, уже и приехал, и учит, и искры небесного огня запихивает в неокрепшие души?
Ольга Егошина
«Новые Известия», 28 мая 2013 года
Фома Опискин стал главным героем сезона
Основная сцена Малого театра закрыта на ремонт, а в Филиале на Большой Ордынке прошла премьера спектакля «Село Степанчиково» по Достоевскому. Молодой режиссер Антон Яковлев не воспользовался существующими инсценировками повести, а написал свою, пригласив на роль Фомы Опискина одного из лучших актеров столицы – Василия Бочкарева.
Спектакль «Село Степанчиково» смело можно назвать самой злободневной постановкой сезона. Хотя никаких привычных маркеров актуального прочтения здесь вроде нет. Режиссер Антон Яковлев не переписывал текст Достоевского, не вставлял в него никаких милых сердцу лозунгов типа «Вся страна погрязла в коррупции» или «Руки прочь от Химкинского леса!». Поэтому люди, свято убежденные, что если со сцены не повторяют того, что они много раз читали в соцсетях, то это не актуальное искусство, боюсь, никакой злободневности не заметят.
Разве что вдруг обнаружат странную перекличку рацей Фомы Опискина о необходимости нравственности в искусстве с речами наших государственных деятелей, страшно озабоченных проблемами народной нравственности. Между тем ни один социолог и ни один журналист не рассказали о наших доморощенных кукловодах столь исчерпывающе и подробно, как Василий Бочкарев, сыгравший демиурга из Степанчикова.
Артист Василий Бочкарев («кукловод из Степанчикова») играет цельный тип прирожденного прихлебателя, добравшегося до неограниченной власти и теперь с наслаждением насаждающего всюду свою волю и свой вкус. С каким искреннейшим сладострастием говорит он о высоких материях. Как истово старается истребить «Комаринского» и выучить старого камердинера Гаврилу говорить по-французски. Как положено любому насаждателю передовых взглядов, этот Фома имеет своих шутов-приверженцев в доме. В своем благодетеле души не чает пригретый им лакей Видоплясов, решившийся пойти в изящную словесность. Его окружает преданный выводок перезрелых злющих девиц-приживалок. Наконец, сам хозяин дома полковник Ростанев благоговеет перед ученостью своего Фомы. Но раздраженному самолюбию мало привычной аудитории, ему хочется приумножать свою публику, чтобы и господа из столицы рукоплескали, чтобы весь свет говорил об учености Фомы.
Антон Яковлев писал свою инсценировку, явно имея в виду светлое дарование Василия Бочкарева, обаяние его легкости, юмор, смягчающий даже самые страшные черты его героев. В исполнении Бочкарева Фома Опискин является прежде всего самовлюбленным фигляром («такого самолюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может»), который каждую минуту своего существования превращает в театр одного актера. Тиран, краснобай, сладострастник, гадина и человеконенавистник – это все только роли, разыгрываемые с искреннейшим увлечением, но никогда – с самозабвением. В самые пылкие минуты в глазу у Фомы сохраняется трезвая точка: «Каково выходит? Неплохо-неплохо!» Или напротив: «Батюшки, куда же это меня занесло, как же я так заврался! А вот сейчас такие турусы подпущу, мало не покажется!»
Его спонтанные реакции, его завиральные речи, его неожиданные жесты ставят в тупик и восхищают не только Ростанева (Виктор Низовой) или Мизинчикова (Глеб Подгородинский), но и весь зрительный зал, с которым Фома тоже «на дружеской ноге».
Великолепный артист Василий Бочкарев купается в роли, царствует в ней. Физически ощутима волна энергии, которая идет от его Фомы (когда Опискина нет на сцене, кажется, что даже театральный свет становится тусклее). Не забыть интонацию, с какой Фома вопрошает: «Знаете ли вы страдания моего сердца? Спросите у Шекспира!» Или горделивое: «Я – Фома ОпИскин». И тут же поправляет сам себя: «Нет, Фома ОпискИн!», вскидывая голову с величием маркиза.
Немирович-Данченко уверял, что «все мы – и режиссеры, и художники, и директор – существуем в театре только для того, чтобы в такие-то моменты Тарасова, ходя растерянная по сцене, говорила: «Что мне делать, Аннушка, что мне делать?» Вот для этих моментов, которые приносят на сцену актеры своим творчеством, для этих минут, составляющих зерно театра, для этого все мы существуем». Постановка Антона Яковлева, декорации Николая Слободяника, многосоставный спектакль с очень разными индивидуальностями существуют именно для того, чтобы, присев в финале на авансцене, доверительно поделиться своим проектом – податься в Москву, лекции читать, учить столичных болванов, чтобы заронить в них искру небесного огня…
Надо сказать, в эту минуту Фома-Бочкарев так убедителен, что хочется немедленно проверить: а может, уже и приехал, и учит, и искры небесного огня запихивает в неокрепшие души?
Ольга Егошина
«Новые Известия», 28 мая 2013 года
Подробнее
МАЛЫЙ ТЕАТР УСТРОИЛ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
Ася Иванова, «Вечерняя Москва», 28 мая 2013
МАЛЫЙ ТЕАТР УСТРОИЛ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
В каждый театр ходишь с особыми мыслями, настроениями и ожиданиями. Так, собираясь на премьеру в Малый, заранее знаешь, что получишь подлинное эстетическое удовольствие гурмана от актерской игры, но вряд ли соприкоснешься с так называемым «современным высказыванием». Особенно, если идешь смотреть совсем уж классическое произведение из Золотого фонда русской литературы. Например, того же Достоевского с его «Селом Степанчиковым». Так что от спектакля Антона Яковлева, что давали на сцене филиала театра на Малой Ордынке ожидался лишь обычный приятный театральный вечер…
В чем-то ожидания оправдались – вполне традиционная декорация, представляющая собой некую залу а ля XIX век, «очерченную» двумя лестничными пролетами, увенчанными единым балконом (сценограф – Николай Слободяник); не менее традиционные стилизованные под описываемую эпоху костюмы (художник – Оксана Ярмольник); столь же традиционный подробный и последовательный режиссерский разбор повести. Ну и конечно, согласно всем театральным традициям, бенефисная роль Фомы Опискина в центре.
Играет Василий Бочкарев. Играет человека настолько отвратительного в своем деспотизме и самопрославлении, «тартюфстве», что в очередной раз не понимаешь, как все это могло обмануть окружающих его домочадцев. Да, он играет лицедействующего мерзавца. Лицедействующего с такой любовью к процессу, что не залюбоваться трудно. Но любование это, скорее, похоже на несколько брезгливое любование красивым насекомым – совершенно, изящно, но прикоснуться не хочется. Вот такой вот Фома Опискин у Василия Бочкарева. Актера, который каждым своим появлением на сцене убыстряет ход действия, снова «проваливающегося» при его исчезновении. Актера, равного которому по уровню мастерства, по совершенству владения техникой и какому-то беспрецедентному воздействию на зрителя, сегодня, пожалуй, и не сыщешь в Москве.
Так вот, его Фома Опискин безукоризненно артистичен и столь же безукоризненно лжив. Он привлекает, но отталкивает куда больше. За ним жадно следишь весь спектакль, но лишь для того, чтобы понять, когда же этот нарыв прорвет, когда наступит разрядка и действие, строго по Достоевскому, вернется в свое спокойное русло, где Опискину просто не будет места. Ведь на любого Тартюфа всегда есть королевский уполномоченный!
И обман, действительно, раскрывается. Опискин-Бочкарев оказывается выброшенным на улицу, действие катится к своему финалу, и новых потрясений ожидать уже не приходится. Но тут Опискин возвращается и следует длинный-длинный монолог (точно по Достоевскому), в котором, согласно всем плутовским традициям, Фома Фомич все свои грехи оборачивает во благо, а то, что виделось подлостью, после его слов обретает очертания благодеяния.
Это по тексту. На деле же монолог этот всегда был не более чем ловкой театральной условностью, механизм которой зритель понимал и видел воздействие ее на героев, оставаясь в стороне от этого воздействия. В Малом театре все было иначе. Совершенно. Василий Бочкарев, вернее, Опискин все говорил и говорил – не особенно интонируя и меньше лицедействуя – обман был на лицо. Но странным образом вдруг ты задумывался, верно ли помнишь текст Достоевского. Может быть, действительно, лицемер Опискин – это читательский штамп, а автор писал о непонятом человеке? Ведь, правда же, он хотел как лучше! И не его вина, что окружающие все поняли неверно. Василий Бочкарев довольно иронически подавал этот текст, а ты все больше и больше верил Фоме Фомичу. Верил, и в тебе зарождалась какая-то неосознанная, необъяснимая тревога, все набирающая обороты.
А дальше актер проделывал совершенно непонятную и страшную «штуку». Вдруг, оказавшись уже один на один со зрительным залом, сидя на авансцене и, обращаясь непосредственно к партеру, он продолжал свой монолог в несколько измененном виде. Его Опискин дальше планировал отправиться в Москву и читать лекции, а перед этим хотел уяснить для себя лишь одно – насколько, удалось ему подчинить помыслы живущих здесь, в Степанчикове. И, что страшнее, здесь, в зрительном зале.
И вот уже он обращался в зал с единственным вопросом – тем самым, каким в самом начале действия, мучил дворовых людей, не желающих «учиться по-французски» да овладевать тонкими манерами:
- Заронил ли я в вас искру небесного огня? - спрашивал он. Спрашивал бесхитростно, прямо, но с изрядной долей издевки у партера. Это был вопрос властителя, полностью уверенного в своей власти. Но одновременно и вопрос актера, завладевшего не только вниманием, но уже, кажется, и дыханием, зала.
- Заронил ли я в вас искру небесного огня? – напирал он, снимая любые помыслы о спасительной «четвертой стене».
И вдруг из темноты зала раздавалось неуверенное: «Заронил».
- Что? Не слышу? Отвечайте: заронил я в вас искру иль нет?
- Заронил, заронил, заронил, - зазвучало с разных сторон.
- Нет, не слышу, давайте все вместе – по моей команде! – актер (Опискин ли, Бочкарев ли, - кто уже разберет) упоенно начинал дирижировать залом, который, будто под гипнозом, начал по слогам скандировать: «За-ро-нил. За-ро-нил. За-ро-нил».
Артист не опускал взгляда, не отпускал, не давал ни на долю секунды прерваться этой нити, связывающей его волю и зрительское сознание. Он дирижировал. Он совершенно отчетливо забавлялся и издевался, наблюдая за этой почти рабской покорностью. И в этот момент ты чувствовал не восторг перед столь высокой игрой, а страх и отвращение перед этим оголенным механизмом власти. Перед сминающей все на своем пути харизматичностью заведомого диктатора.
Артист под залихватскую удаль матерной «Камаринской», напеваемой блатным голосом через весь партер уходил из зала, провожаемый все тем же монотонным «за-ро-нил, за-ро-нил»…
…А ты сидел в темноте, понемногу приходя в себя и обретая способность оценивать происходящее, и думал. Было не до аплодисментов – гипнотический транс, сменившийся стыдливым осознанием своей реакции, не отпускал. Да, потом были поклоны, овации, крики «браво» и восторг перед актером, сотворившим с тобой такое. Но долго еще в этот вечер и в несколько последующих дней мысли о природе власти и о животном страхе перед ее возможной харизматичностью не отпускали. По сути, в тартюфоподобном Фоме Фомиче Василию Бочкареву удалось создать куда более страшный образ – вползающего в жизнь и поглощающего все на своем пути Артура Уи, делающего первые шаги по своей жуткой карьерной лестнице.
Малый театр устроил своему зрителю, совершенно к этому не готовому, мрачноватый психологический эксперимент. И он удался на славу – подопытные кролики с готовностью подчинились экспериментатору, откровенно продемонстрировав стандартную модель поведения в современном обществе при его взаимоотношениях с властью. Так и вышло, что именно здесь, на старейшей российской сцене, периодически относимой к категории музейных, вышел чуть ли не самый остро-политический спектакль уходящего сезона. Без роликовых коньков и красно-белых спортивных костюмов, без использования цитат из последних выпусков новостей и видео-блогов. Просто классический текст. Просто актер на сцене.
Ася Иванова, «Вечерняя Москва», 28 мая 2013
В каждый театр ходишь с особыми мыслями, настроениями и ожиданиями. Так, собираясь на премьеру в Малый, заранее знаешь, что получишь подлинное эстетическое удовольствие гурмана от актерской игры, но вряд ли соприкоснешься с так называемым «современным высказыванием». Особенно, если идешь смотреть совсем уж классическое произведение из Золотого фонда русской литературы. Например, того же Достоевского с его «Селом Степанчиковым». Так что от спектакля Антона Яковлева, что давали на сцене филиала театра на Малой Ордынке ожидался лишь обычный приятный театральный вечер…
В чем-то ожидания оправдались – вполне традиционная декорация, представляющая собой некую залу а ля XIX век, «очерченную» двумя лестничными пролетами, увенчанными единым балконом (сценограф – Николай Слободяник); не менее традиционные стилизованные под описываемую эпоху костюмы (художник – Оксана Ярмольник); столь же традиционный подробный и последовательный режиссерский разбор повести. Ну и конечно, согласно всем театральным традициям, бенефисная роль Фомы Опискина в центре.
Играет Василий Бочкарев. Играет человека настолько отвратительного в своем деспотизме и самопрославлении, «тартюфстве», что в очередной раз не понимаешь, как все это могло обмануть окружающих его домочадцев. Да, он играет лицедействующего мерзавца. Лицедействующего с такой любовью к процессу, что не залюбоваться трудно. Но любование это, скорее, похоже на несколько брезгливое любование красивым насекомым – совершенно, изящно, но прикоснуться не хочется. Вот такой вот Фома Опискин у Василия Бочкарева. Актера, который каждым своим появлением на сцене убыстряет ход действия, снова «проваливающегося» при его исчезновении. Актера, равного которому по уровню мастерства, по совершенству владения техникой и какому-то беспрецедентному воздействию на зрителя, сегодня, пожалуй, и не сыщешь в Москве.
Так вот, его Фома Опискин безукоризненно артистичен и столь же безукоризненно лжив. Он привлекает, но отталкивает куда больше. За ним жадно следишь весь спектакль, но лишь для того, чтобы понять, когда же этот нарыв прорвет, когда наступит разрядка и действие, строго по Достоевскому, вернется в свое спокойное русло, где Опискину просто не будет места. Ведь на любого Тартюфа всегда есть королевский уполномоченный!
И обман, действительно, раскрывается. Опискин-Бочкарев оказывается выброшенным на улицу, действие катится к своему финалу, и новых потрясений ожидать уже не приходится. Но тут Опискин возвращается и следует длинный-длинный монолог (точно по Достоевскому), в котором, согласно всем плутовским традициям, Фома Фомич все свои грехи оборачивает во благо, а то, что виделось подлостью, после его слов обретает очертания благодеяния.
Это по тексту. На деле же монолог этот всегда был не более чем ловкой театральной условностью, механизм которой зритель понимал и видел воздействие ее на героев, оставаясь в стороне от этого воздействия. В Малом театре все было иначе. Совершенно. Василий Бочкарев, вернее, Опискин все говорил и говорил – не особенно интонируя и меньше лицедействуя – обман был на лицо. Но странным образом вдруг ты задумывался, верно ли помнишь текст Достоевского. Может быть, действительно, лицемер Опискин – это читательский штамп, а автор писал о непонятом человеке? Ведь, правда же, он хотел как лучше! И не его вина, что окружающие все поняли неверно. Василий Бочкарев довольно иронически подавал этот текст, а ты все больше и больше верил Фоме Фомичу. Верил, и в тебе зарождалась какая-то неосознанная, необъяснимая тревога, все набирающая обороты.
А дальше актер проделывал совершенно непонятную и страшную «штуку». Вдруг, оказавшись уже один на один со зрительным залом, сидя на авансцене и, обращаясь непосредственно к партеру, он продолжал свой монолог в несколько измененном виде. Его Опискин дальше планировал отправиться в Москву и читать лекции, а перед этим хотел уяснить для себя лишь одно – насколько, удалось ему подчинить помыслы живущих здесь, в Степанчикове. И, что страшнее, здесь, в зрительном зале.
И вот уже он обращался в зал с единственным вопросом – тем самым, каким в самом начале действия, мучил дворовых людей, не желающих «учиться по-французски» да овладевать тонкими манерами:
- Заронил ли я в вас искру небесного огня? - спрашивал он. Спрашивал бесхитростно, прямо, но с изрядной долей издевки у партера. Это был вопрос властителя, полностью уверенного в своей власти. Но одновременно и вопрос актера, завладевшего не только вниманием, но уже, кажется, и дыханием, зала.
- Заронил ли я в вас искру небесного огня? – напирал он, снимая любые помыслы о спасительной «четвертой стене».
И вдруг из темноты зала раздавалось неуверенное: «Заронил».
- Что? Не слышу? Отвечайте: заронил я в вас искру иль нет?
- Заронил, заронил, заронил, - зазвучало с разных сторон.
- Нет, не слышу, давайте все вместе – по моей команде! – актер (Опискин ли, Бочкарев ли, - кто уже разберет) упоенно начинал дирижировать залом, который, будто под гипнозом, начал по слогам скандировать: «За-ро-нил. За-ро-нил. За-ро-нил».
Артист не опускал взгляда, не отпускал, не давал ни на долю секунды прерваться этой нити, связывающей его волю и зрительское сознание. Он дирижировал. Он совершенно отчетливо забавлялся и издевался, наблюдая за этой почти рабской покорностью. И в этот момент ты чувствовал не восторг перед столь высокой игрой, а страх и отвращение перед этим оголенным механизмом власти. Перед сминающей все на своем пути харизматичностью заведомого диктатора.
Артист под залихватскую удаль матерной «Камаринской», напеваемой блатным голосом через весь партер уходил из зала, провожаемый все тем же монотонным «за-ро-нил, за-ро-нил»…
…А ты сидел в темноте, понемногу приходя в себя и обретая способность оценивать происходящее, и думал. Было не до аплодисментов – гипнотический транс, сменившийся стыдливым осознанием своей реакции, не отпускал. Да, потом были поклоны, овации, крики «браво» и восторг перед актером, сотворившим с тобой такое. Но долго еще в этот вечер и в несколько последующих дней мысли о природе власти и о животном страхе перед ее возможной харизматичностью не отпускали. По сути, в тартюфоподобном Фоме Фомиче Василию Бочкареву удалось создать куда более страшный образ – вползающего в жизнь и поглощающего все на своем пути Артура Уи, делающего первые шаги по своей жуткой карьерной лестнице.
Малый театр устроил своему зрителю, совершенно к этому не готовому, мрачноватый психологический эксперимент. И он удался на славу – подопытные кролики с готовностью подчинились экспериментатору, откровенно продемонстрировав стандартную модель поведения в современном обществе при его взаимоотношениях с властью. Так и вышло, что именно здесь, на старейшей российской сцене, периодически относимой к категории музейных, вышел чуть ли не самый остро-политический спектакль уходящего сезона. Без роликовых коньков и красно-белых спортивных костюмов, без использования цитат из последних выпусков новостей и видео-блогов. Просто классический текст. Просто актер на сцене.
Ася Иванова, «Вечерняя Москва», 28 мая 2013
Подробнее
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ»
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ»
Малый театр верен себе. Предпочитая классику и послушно следуя за автором со всяческим к нему почтением, не изощряясь в режиссерских интерпретациях, театр старается подать любую историю через актера. А уж если в главной роли заявлен Василий Бочкарев, то слово Актер по старинке стоит написать с большой буквы.
Зрительское сердце в спектакле Антона Яковлева безвозвратно отдано «великому и ужасному» Фоме Опискину – Бочкареву, весьма расчетливому у Достоевского аферисту. Но в спектакле расчет явно сменяется блистательным комедиантством. К тому же Василию Бочкареву здесь предоставлена полнейшая актерская свобода – до виртуозной импровизации, до неожиданных пластических «выкрутасов».
Бочкарев отнюдь не «играет роль», полученную согласно режиссерскому распределению, с выученным текстом и принятыми правилами поведения. Он это весьма обаятельное здесь существо по имени Фома Опискин словно бы сочиняет заново, воплощает из букв и мыслей, оживляет, как знаменитый Пигмалион, то «перевоплощаясь» по старинке, то словно бы удивленно и озорно от него отпрыгивая. Он ведет свою роль по-скоморошьи, с шуточками и прибауточками, сливаясь с этой «куклой», но все-таки чувствуя себя ее хозяином и господином. Дурачится, юродствует, умничает, ерничает, проповедует, скорбит, издевается, торжествует, не забывая в очередной раз подмигнуть публике хитрым актерским глазом.
http://www.teatral-online.ru
Малый театр верен себе. Предпочитая классику и послушно следуя за автором со всяческим к нему почтением, не изощряясь в режиссерских интерпретациях, театр старается подать любую историю через актера. А уж если в главной роли заявлен Василий Бочкарев, то слово Актер по старинке стоит написать с большой буквы.
Зрительское сердце в спектакле Антона Яковлева безвозвратно отдано «великому и ужасному» Фоме Опискину – Бочкареву, весьма расчетливому у Достоевского аферисту. Но в спектакле расчет явно сменяется блистательным комедиантством. К тому же Василию Бочкареву здесь предоставлена полнейшая актерская свобода – до виртуозной импровизации, до неожиданных пластических «выкрутасов».
Бочкарев отнюдь не «играет роль», полученную согласно режиссерскому распределению, с выученным текстом и принятыми правилами поведения. Он это весьма обаятельное здесь существо по имени Фома Опискин словно бы сочиняет заново, воплощает из букв и мыслей, оживляет, как знаменитый Пигмалион, то «перевоплощаясь» по старинке, то словно бы удивленно и озорно от него отпрыгивая. Он ведет свою роль по-скоморошьи, с шуточками и прибауточками, сливаясь с этой «куклой», но все-таки чувствуя себя ее хозяином и господином. Дурачится, юродствует, умничает, ерничает, проповедует, скорбит, издевается, торжествует, не забывая в очередной раз подмигнуть публике хитрым актерским глазом.
http://www.teatral-online.ru
17.05.2013
Подробнее
ОПИСКИН-ШОУ
Малый театр выпустил первую премьеру после закрытия основной сцены на реконструкцию. На Ордынке поселились обитатели села Степанчиково из знаменитой повести Достоевского.
Анна ЧУЖКОВА, «Культура» 16.05.2013
Анна ЧУЖКОВА, «Культура» 16.05.2013
ОПИСКИН-ШОУ
Малый театр выпустил первую премьеру после закрытия основной сцены на реконструкцию. На Ордынке поселились обитатели села Степанчиково из знаменитой повести Достоевского.
Первая публикация повести в 1859 году прошла почти незамеченной, зато, дебютировав в Художественном театре, «Село Степанчиково...» не сходит с подмостков вот уже более века. Сегодня в Малом ставят версию не Станиславского и не Эрдмана — режиссер Антон Яковлев написал собственную инсценировку, максимально приближенную к оригиналу.
В Степанчиково из Петербурга приезжает бывший студент Сергей (Александр Дривень). И не узнает родного села: мужики ходят во фраках, учат французский, а в доме дяди, полковника Ростанева (Виктор Низовой), все трепещут перед приживалом, который «как Орфей, смягчает здешние нравы». «Шут из насущного хлеба» Фома Опискин (Василий Бочкарев) всех заставил плясать под свою дудку, восхищаться глупыми мыслями и мнимыми талантами. Ему сходят с рук нелепые капризы, а самодурство новоявленного Тартюфа домочадцы принимают за благодать. Словом, «совершенно гаденький» человечек самым невероятным образом завладел умами обитателей Степанчикова.
Местные нравы Антон Яковлев изображает в фарсовом ключе. Преклонение перед Фомой Фомичом превратилось в вечный праздник: беспричинный раздражающий хохот, непонятно откуда взявшиеся свистульки и конфетти, словом — сумасшедший дом. Пожалуй, в стремлении подчеркнуть абсурдность сюжета режиссер даже перестарался. Зато в том, что селяне на голову не здоровы, сомнений не остается.
Однако это не тот случай, когда короля играет свита. Стоит только появиться на сцене виновнику всеобщей истерии, как действие приобретает не только логику, темп, но и заразительную энергию. На фоне харизматичного Фомы Опискина обитатели Степанчикова превращаются в невнятный безликий стаффаж. Домашний тиран занимает все зрительское внимание: шутит, импровизирует, кокетничает. И, конечно, не встречает и малейшего отпора. Столь обаятельно играть Опискина даже нечестно — ведь в лицемера влюбляются не только домочадцы Ростанева, но и зрители. Невозможно вслед за Достоевским назвать такого Фому Фомича ничтожеством или «выкидышем из общества». Если не Наполеон, то по меньшей мере — великий комбинатор, на что намекает даже костюм: узнаваемая белая фуражка и пижонский шарф.
Он приказывает мужикам смотреть благородные сны и запрещает танцевать комаринского, по-дилетантски рассуждает о литературе и беспрестанно грубит всем и каждому. Но любую выходку Фомы Фомича встречает одобрительный взрыв зрительского смеха. И даже свое фиаско, когда в конец обнаглевшего Опискина выставляют в бурю из дома, он умудряется преподнести как шекспировскую трагедию: не напоминает ли несчастный другого известного самодура — Лира? К тому же финал спектакля дает не просто надежду — уверенность в том, что мучитель из Степанчикова переменился в лучшую сторону, вероятно, вследствие удара молнии. Он соединяет руки влюбленных, а потом и вовсе соскакивает со сцены в зал, лихо распевая комаринского. И на финальную реплику Фомы «Заронил ли я в вас искру небесного огня?», разгоряченные зрители не колеблясь отвечают: «Заронил!»
Анна ЧУЖКОВА, «Культура» 16.05.2013
Малый театр выпустил первую премьеру после закрытия основной сцены на реконструкцию. На Ордынке поселились обитатели села Степанчиково из знаменитой повести Достоевского.
Первая публикация повести в 1859 году прошла почти незамеченной, зато, дебютировав в Художественном театре, «Село Степанчиково...» не сходит с подмостков вот уже более века. Сегодня в Малом ставят версию не Станиславского и не Эрдмана — режиссер Антон Яковлев написал собственную инсценировку, максимально приближенную к оригиналу.
В Степанчиково из Петербурга приезжает бывший студент Сергей (Александр Дривень). И не узнает родного села: мужики ходят во фраках, учат французский, а в доме дяди, полковника Ростанева (Виктор Низовой), все трепещут перед приживалом, который «как Орфей, смягчает здешние нравы». «Шут из насущного хлеба» Фома Опискин (Василий Бочкарев) всех заставил плясать под свою дудку, восхищаться глупыми мыслями и мнимыми талантами. Ему сходят с рук нелепые капризы, а самодурство новоявленного Тартюфа домочадцы принимают за благодать. Словом, «совершенно гаденький» человечек самым невероятным образом завладел умами обитателей Степанчикова.
Местные нравы Антон Яковлев изображает в фарсовом ключе. Преклонение перед Фомой Фомичом превратилось в вечный праздник: беспричинный раздражающий хохот, непонятно откуда взявшиеся свистульки и конфетти, словом — сумасшедший дом. Пожалуй, в стремлении подчеркнуть абсурдность сюжета режиссер даже перестарался. Зато в том, что селяне на голову не здоровы, сомнений не остается.
Однако это не тот случай, когда короля играет свита. Стоит только появиться на сцене виновнику всеобщей истерии, как действие приобретает не только логику, темп, но и заразительную энергию. На фоне харизматичного Фомы Опискина обитатели Степанчикова превращаются в невнятный безликий стаффаж. Домашний тиран занимает все зрительское внимание: шутит, импровизирует, кокетничает. И, конечно, не встречает и малейшего отпора. Столь обаятельно играть Опискина даже нечестно — ведь в лицемера влюбляются не только домочадцы Ростанева, но и зрители. Невозможно вслед за Достоевским назвать такого Фому Фомича ничтожеством или «выкидышем из общества». Если не Наполеон, то по меньшей мере — великий комбинатор, на что намекает даже костюм: узнаваемая белая фуражка и пижонский шарф.
Он приказывает мужикам смотреть благородные сны и запрещает танцевать комаринского, по-дилетантски рассуждает о литературе и беспрестанно грубит всем и каждому. Но любую выходку Фомы Фомича встречает одобрительный взрыв зрительского смеха. И даже свое фиаско, когда в конец обнаглевшего Опискина выставляют в бурю из дома, он умудряется преподнести как шекспировскую трагедию: не напоминает ли несчастный другого известного самодура — Лира? К тому же финал спектакля дает не просто надежду — уверенность в том, что мучитель из Степанчикова переменился в лучшую сторону, вероятно, вследствие удара молнии. Он соединяет руки влюбленных, а потом и вовсе соскакивает со сцены в зал, лихо распевая комаринского. И на финальную реплику Фомы «Заронил ли я в вас искру небесного огня?», разгоряченные зрители не колеблясь отвечают: «Заронил!»
Анна ЧУЖКОВА, «Культура» 16.05.2013
06.05.2013
01.05.2013
Подробнее
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ»: ФОМА ОПИСКИН КАК МЕТАФОРА ВЛАСТИ
В старейшем московском театре – Малом 28 апреля состоялась премьера трагикомедии по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Через призму бытовой истории режиссер Антон Яковлев открыл свой взгляд на природу власти.
Мария Аль-Сальхани, M24.ru, 30.04.2013
Мария Аль-Сальхани, M24.ru, 30.04.2013
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ»: ФОМА ОПИСКИН КАК МЕТАФОРА ВЛАСТИ
В старейшем московском театре – Малом 28 апреля состоялась премьера трагикомедии по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Через призму бытовой истории режиссер Антон Яковлев открыл свой взгляд на природу власти.
Спектакль был показан на сцене Малого театра, что на Большой Ордынке. Зал заполнился полностью, а среди зрителей оказались Леонид Ярмольник и Юрий Яковлев, который, кстати, является отцом режиссера-постановщика «Села Степанчикова».
Первое, что бросилось в глаза, когда поднялся занавес, это оформление постановки. Основное действие происходит на сцене, время от времени уходя в зал и на бутафорскую лестницу, служащую главной декорацией. Пространство под лестницей превращается в уютную гостиную дворянского дома, а вот наверху режиссер поместил то, что должно постоянно напоминать зрителю о смысле происходящего, своеобразный дамоклов меч.
На возвышении расположились большие часы с боем, дерево, глобус и некая фигура в кресле, напоминающая издалека Наполеона Бонапарта. В дальнейшем оказывается, что главный герой, Фома Опискин, являет собой одну из ипостасей этой фигуры.
Яковлев не стал менять сюжет произведения, а для тех, в чьей памяти он уже немного запылился, напоминаю... В своем имении живет вдовец-полковник Егор Ильич. Его мать, пятидесяти лет вышедшая замуж повторно и ставшая генеральшей, теряет мужа и переезжает к сыну.
Егор Ильич старается изо всех сил, чтобы угодить капризной маменьке, но та лишь называет его «жестоким сыном» и «эгоистом». Вместе с ней к «тирану» переезжает свита – дочь, не успевшая вовремя выйти замуж, приживалки, моськи, а самое главное – Фома Фомич Опискин, бывший слуга и клоун погибшего генерала, от которого пожилая дама впала в рабскую зависимость, а в скором времени и весь дом.
Начинается спектакль с приезда в дом молодого человека, племянника Егора Ильича, которого полковник таинственно выписал из города. Именно от его лица ведет повествование Достоевский.
Когда Сергей приезжает в дом и встречает старого слугу Гаврилу, тот рассказывает о самодурстве Фомы и о том, как однажды в селе было две среды на неделе, потому что Фома не захотел четверг. «Где уж он дурак, батюшка, если нашими господами так управляет», – говорит Гаврила, и, надо сказать, делает совершенно правильный вывод.
Фома оказывается настоящим интриганом и изощренным виртуозом по части манипуляции людьми. Квинтэссенцией «рабского» сознания в доме становится слуга Видоплясов. Да-да, тот самый, которому принадлежат «вопли». Он готов буквально молиться Фоме.
«Одно дело, когда люди опутываются помимо своей воли, а другое – когда люди готовы к тому, чтобы их опутали. Это большая разница. Не только полковник Ростанев позволяет себя опутать – в Степанчиково все позволяют. Потому что сами хотят этого», – сказал режиссер Антон Яковлев корреспонденту M24.ru в интервью перед премьерой спектакля.
И тут не поспоришь. «Дурачком-то на свете лучше проживать», – честно признается один из героев, Евграф Ларионович Ежевикин.
Спектакль заканчивается относительно счастливым концом. Фома Фомич делает одолжение и наконец-то позволяет Егору Ильичу жениться на любимой женщине, а следовательно, и маменька дает свое благословение. Молодые счастливы и от счастья впадают в окончательную и беспрекословную зависимость и даже готовы, кланяясь, величать арлекина «вашим превосходительством». Под конец герои выходят на сцену с хоругвями, на которых изображена большая буква «Ф». В своем маленьком мирке Фома становится царем и богом.
«Ну что, зародил я в вас искру небесного огня?!» – вопрошает Опискин. «За-ро-дил, за-ро-дил, за-ро-дил, за-ро-дил...» – повторяют, как зомби, довольные «адепты».
«Когда вы вините некоего абстрактного Фому Опискина в том, что происходит вокруг, посмотрите прежде всего на себя. А не вы ли сами создаете его таким, позволяете манипулировать собой... Власть меняет, ломает человека. Это страшная вещь, люди начинают превращаться в маленьких божков. Никакая логика, никакой интеллект, никакая начитанность не помогут вам избежать этих искушений, если в вас нет веры, внутреннего стержня. Некий Фома Фомич, как метафора власти, всегда воспользуется вашими страхами, слабостью, неуверенностью и заполнит эти пустоты в вас своей демагогией и покажет вам, куда идти. Многие и пойдут, не в силах сами решить свои проблемы», – говорит Яковлев.
Так вот, эта фигура, похожая на Бонапарта, и есть символ власти, стоящей над человеком, глобус – глобальной политики, а дерево – жизни. «Чтобы победить весь мир, нужно победить себя», – говорит в финальном монологе Фома. «Соберусь – и в Москву. Лекции читать, на вопросы отвечать буду», – мечтательно завершает он, после чего в зале раздаются оглушительные овации.
Не стоит думать, что спектакль тяжел или мрачен, – ничего подобного. Особенно забавны моменты общения Опискина с дородным крестьянским мальчиком Фалалеем. «Я ему запретил смотреть грубые мужицкие сны, а он смотрит! Каждый день. Про белого быка!» – возмущается Опискин в одном из моментов.
Подводя итог, можно сказать что режиссеру удается очень четко донести заложенную идею через классическую постановку, не искажая замысла автора. На протяжении всего спектакля огромное наслаждение доставляет актерская игра. Образ, созданный Василием Бочкаревым, несмотря на капризность и властолюбие его героя Фомы Фомича, скорее симпатичен. Он родной, как что-то, может быть, и вредное, но без чего нельзя представить себя и свой дом. Не менее хорош и Виктор Низовой в роли Егора Ильича, даже удивительно, как актер может совмещать диапазон от сериала про Мухтара до «Села Степанчикова».
Следующий спектакль «Село Степанчиково и его обитатели» смотрите 12 апреля на Большой Ордынке.
Мария Аль-Сальхани
M24.ru, 30.04.2013
В старейшем московском театре – Малом 28 апреля состоялась премьера трагикомедии по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Через призму бытовой истории режиссер Антон Яковлев открыл свой взгляд на природу власти.
Спектакль был показан на сцене Малого театра, что на Большой Ордынке. Зал заполнился полностью, а среди зрителей оказались Леонид Ярмольник и Юрий Яковлев, который, кстати, является отцом режиссера-постановщика «Села Степанчикова».
Первое, что бросилось в глаза, когда поднялся занавес, это оформление постановки. Основное действие происходит на сцене, время от времени уходя в зал и на бутафорскую лестницу, служащую главной декорацией. Пространство под лестницей превращается в уютную гостиную дворянского дома, а вот наверху режиссер поместил то, что должно постоянно напоминать зрителю о смысле происходящего, своеобразный дамоклов меч.
На возвышении расположились большие часы с боем, дерево, глобус и некая фигура в кресле, напоминающая издалека Наполеона Бонапарта. В дальнейшем оказывается, что главный герой, Фома Опискин, являет собой одну из ипостасей этой фигуры.
Яковлев не стал менять сюжет произведения, а для тех, в чьей памяти он уже немного запылился, напоминаю... В своем имении живет вдовец-полковник Егор Ильич. Его мать, пятидесяти лет вышедшая замуж повторно и ставшая генеральшей, теряет мужа и переезжает к сыну.
Егор Ильич старается изо всех сил, чтобы угодить капризной маменьке, но та лишь называет его «жестоким сыном» и «эгоистом». Вместе с ней к «тирану» переезжает свита – дочь, не успевшая вовремя выйти замуж, приживалки, моськи, а самое главное – Фома Фомич Опискин, бывший слуга и клоун погибшего генерала, от которого пожилая дама впала в рабскую зависимость, а в скором времени и весь дом.
Начинается спектакль с приезда в дом молодого человека, племянника Егора Ильича, которого полковник таинственно выписал из города. Именно от его лица ведет повествование Достоевский.
Когда Сергей приезжает в дом и встречает старого слугу Гаврилу, тот рассказывает о самодурстве Фомы и о том, как однажды в селе было две среды на неделе, потому что Фома не захотел четверг. «Где уж он дурак, батюшка, если нашими господами так управляет», – говорит Гаврила, и, надо сказать, делает совершенно правильный вывод.
Фома оказывается настоящим интриганом и изощренным виртуозом по части манипуляции людьми. Квинтэссенцией «рабского» сознания в доме становится слуга Видоплясов. Да-да, тот самый, которому принадлежат «вопли». Он готов буквально молиться Фоме.
«Одно дело, когда люди опутываются помимо своей воли, а другое – когда люди готовы к тому, чтобы их опутали. Это большая разница. Не только полковник Ростанев позволяет себя опутать – в Степанчиково все позволяют. Потому что сами хотят этого», – сказал режиссер Антон Яковлев корреспонденту M24.ru в интервью перед премьерой спектакля.
И тут не поспоришь. «Дурачком-то на свете лучше проживать», – честно признается один из героев, Евграф Ларионович Ежевикин.
Спектакль заканчивается относительно счастливым концом. Фома Фомич делает одолжение и наконец-то позволяет Егору Ильичу жениться на любимой женщине, а следовательно, и маменька дает свое благословение. Молодые счастливы и от счастья впадают в окончательную и беспрекословную зависимость и даже готовы, кланяясь, величать арлекина «вашим превосходительством». Под конец герои выходят на сцену с хоругвями, на которых изображена большая буква «Ф». В своем маленьком мирке Фома становится царем и богом.
«Ну что, зародил я в вас искру небесного огня?!» – вопрошает Опискин. «За-ро-дил, за-ро-дил, за-ро-дил, за-ро-дил...» – повторяют, как зомби, довольные «адепты».
«Когда вы вините некоего абстрактного Фому Опискина в том, что происходит вокруг, посмотрите прежде всего на себя. А не вы ли сами создаете его таким, позволяете манипулировать собой... Власть меняет, ломает человека. Это страшная вещь, люди начинают превращаться в маленьких божков. Никакая логика, никакой интеллект, никакая начитанность не помогут вам избежать этих искушений, если в вас нет веры, внутреннего стержня. Некий Фома Фомич, как метафора власти, всегда воспользуется вашими страхами, слабостью, неуверенностью и заполнит эти пустоты в вас своей демагогией и покажет вам, куда идти. Многие и пойдут, не в силах сами решить свои проблемы», – говорит Яковлев.
Так вот, эта фигура, похожая на Бонапарта, и есть символ власти, стоящей над человеком, глобус – глобальной политики, а дерево – жизни. «Чтобы победить весь мир, нужно победить себя», – говорит в финальном монологе Фома. «Соберусь – и в Москву. Лекции читать, на вопросы отвечать буду», – мечтательно завершает он, после чего в зале раздаются оглушительные овации.
Не стоит думать, что спектакль тяжел или мрачен, – ничего подобного. Особенно забавны моменты общения Опискина с дородным крестьянским мальчиком Фалалеем. «Я ему запретил смотреть грубые мужицкие сны, а он смотрит! Каждый день. Про белого быка!» – возмущается Опискин в одном из моментов.
Подводя итог, можно сказать что режиссеру удается очень четко донести заложенную идею через классическую постановку, не искажая замысла автора. На протяжении всего спектакля огромное наслаждение доставляет актерская игра. Образ, созданный Василием Бочкаревым, несмотря на капризность и властолюбие его героя Фомы Фомича, скорее симпатичен. Он родной, как что-то, может быть, и вредное, но без чего нельзя представить себя и свой дом. Не менее хорош и Виктор Низовой в роли Егора Ильича, даже удивительно, как актер может совмещать диапазон от сериала про Мухтара до «Села Степанчикова».
Следующий спектакль «Село Степанчиково и его обитатели» смотрите 12 апреля на Большой Ордынке.
Мария Аль-Сальхани
M24.ru, 30.04.2013
29.04.2013
Подробнее
СПЕКТАКЛЬ «СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ» – ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ ТЕАТРЕ
СПЕКТАКЛЬ «СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ» – ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Смотреть репортаж на сайте телеканала «Культура»
«Задача режиссера – проявить автора, а не себя», – убежден режиссер Антон Яковлев. И подтверждает слова делом, точнее спектаклем. «Село Степанчиково и его обитатели» – эту повесть, написанную в ссылке, Достоевский какое-то время считал лучшим своим произведением. Образ Фомы Опискина – один из самых ярких в русской литературе. Премьера в Малом театре доказала, что это ещё и один из самых сложных персонажей. Рассказывают «Новости культуры».
Публика аплодирует в этот вечер еще до начала спектакля. Едва только в зале появляется Юрий Яковлев, зрители начинают вставать со своих мест.
Актер театра Вахтангова в Малом в качестве зрителя. Еще один подарок к 85-летию, артист отметил его на прошлой неделе, для него подготовил сын. Именно Антон Яковлев несколько месяцев строил на сцене Малого это «Село Степанчиково». Черновую работу отцу режиссер никогда не показывает, приглашает уже на премьеру.
«Он очень хороший зритель, хороший критик, добрый критик, хоть и честный», – отмечает Антон Яковлев.
Сценическую версию повести Достоевского Антон Яковлев готовил сам. Лишь немного сократил текст, оставил нетронутой интонацию писателя, поэтику его языка. Работать с таким текстом актерам пришлось не просто.
«Одно предложение, а там – столько всего, – говорит заслуженный артист России Виктор Низовой. – Текст просто не вкладывается. Ты его и учишь, и зазубриваешь, на ночь читаешь – не ложится, и все».
В белой рубашке, клетчатых брюках и с шарфом на шее. Фома Опискин здесь единственный, кто позволяет себе в обществе появиться без пиджака. Общество это готово простить ему и не такую вольность.
Василий Бочкарев признается: образ Фомы Опискина один из самых сложных в его театральной карьере. Многоликий, всесильный, играющий на человеческих слабостях. Ключи к этому персонажу актер искал долго, пока не понял – это герой нашего времени.
«Сама тема пустословия в наше время, когда люди могут заговорить любого человека паутиной слов, – говорит Василий Бочкарев. – И человек попадает под гипноз. Мы, к сожалению, пришли к тому времени, когда не хотим диалога с самим собой».
Вместо диалогов с самим собой, да и вообще вместо диалогов обитатели села слушают монологи этого тирана-скомороха.
«Это потрясающий не просто персонаж, а метафора власти, – рассказывает Антон Яковлев. – Власти не только как социального института, а власти человека над человеком».
У Достоевского Степанчиково – это вообще маленькая модель большого государства. И жители села имеют такого Опискина, которого сами заслуживают. В новом спектакле Малого театра эта главная идея повести классика осталась неизменной.
«Культура», 29 апреля 2013 года
Смотреть репортаж на сайте телеканала «Культура»
«Задача режиссера – проявить автора, а не себя», – убежден режиссер Антон Яковлев. И подтверждает слова делом, точнее спектаклем. «Село Степанчиково и его обитатели» – эту повесть, написанную в ссылке, Достоевский какое-то время считал лучшим своим произведением. Образ Фомы Опискина – один из самых ярких в русской литературе. Премьера в Малом театре доказала, что это ещё и один из самых сложных персонажей. Рассказывают «Новости культуры».
Публика аплодирует в этот вечер еще до начала спектакля. Едва только в зале появляется Юрий Яковлев, зрители начинают вставать со своих мест.
Актер театра Вахтангова в Малом в качестве зрителя. Еще один подарок к 85-летию, артист отметил его на прошлой неделе, для него подготовил сын. Именно Антон Яковлев несколько месяцев строил на сцене Малого это «Село Степанчиково». Черновую работу отцу режиссер никогда не показывает, приглашает уже на премьеру.
«Он очень хороший зритель, хороший критик, добрый критик, хоть и честный», – отмечает Антон Яковлев.
Сценическую версию повести Достоевского Антон Яковлев готовил сам. Лишь немного сократил текст, оставил нетронутой интонацию писателя, поэтику его языка. Работать с таким текстом актерам пришлось не просто.
«Одно предложение, а там – столько всего, – говорит заслуженный артист России Виктор Низовой. – Текст просто не вкладывается. Ты его и учишь, и зазубриваешь, на ночь читаешь – не ложится, и все».
В белой рубашке, клетчатых брюках и с шарфом на шее. Фома Опискин здесь единственный, кто позволяет себе в обществе появиться без пиджака. Общество это готово простить ему и не такую вольность.
Василий Бочкарев признается: образ Фомы Опискина один из самых сложных в его театральной карьере. Многоликий, всесильный, играющий на человеческих слабостях. Ключи к этому персонажу актер искал долго, пока не понял – это герой нашего времени.
«Сама тема пустословия в наше время, когда люди могут заговорить любого человека паутиной слов, – говорит Василий Бочкарев. – И человек попадает под гипноз. Мы, к сожалению, пришли к тому времени, когда не хотим диалога с самим собой».
Вместо диалогов с самим собой, да и вообще вместо диалогов обитатели села слушают монологи этого тирана-скомороха.
«Это потрясающий не просто персонаж, а метафора власти, – рассказывает Антон Яковлев. – Власти не только как социального института, а власти человека над человеком».
У Достоевского Степанчиково – это вообще маленькая модель большого государства. И жители села имеют такого Опискина, которого сами заслуживают. В новом спектакле Малого театра эта главная идея повести классика осталась неизменной.
«Культура», 29 апреля 2013 года
Подробнее
МАЛЫЙ ТЕАТР ПОКАЖЕТ СПЕКТАКЛЬ ПО «СЕЛУ СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛЯМ»
Премьера «Села Степанчиково» состоится 28 апреля на сцене филиала Малого театра на Большой Ордынке. В главной роли Фомы Опискина выступит выдающийся русский актер Василий Бочкарев.
Наталия Курова, РИА Новости, 28 апреля 2013 года
Наталия Курова, РИА Новости, 28 апреля 2013 года
МАЛЫЙ ТЕАТР ПОКАЖЕТ СПЕКТАКЛЬ ПО «СЕЛУ СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛЯМ»
Премьера «Села Степанчиково» состоится 28 апреля на сцене филиала Малого театра на Большой Ордынке. В главной роли Фомы Опискина выступит выдающийся русский актер Василий Бочкарев, сообщили РИА Новости в пресс-службе театра.
Свою авторскую инсценировку по повести Федора Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» представит режиссер Антон Яковлев, который любит работать с классической прозой и чьи постановки такого рода с успехом идут на сценах ведущих театров Москвы и Петербурга.
Премьера «Села Степанчиково» состоится 28 апреля на сцене филиала Малого театра на Большой Ордынке. В главной роли Фомы Опискина выступит выдающийся русский актер Василий Бочкарев, сообщили РИА Новости в пресс-службе театра.
Как рассказал в интервью РИА Новости Яковлев, он предложил худруку Малого театра Юрию Соломину поставить это произведение Достоевского, рассчитывая на участие в нем именно Бочкарева.
«Федор Михайлович — мой любимый автор, я долго шел к встрече с этим великим писателем, откладывал и вот, наконец, решился. Делать сценическую композицию по прозе всегда достаточно сложно, а Достоевский вообще особый случай. В его произведениях столько пластов, что невозможно сразу все разглядеть. Кажется, что вот, ты уже все открыл, а смотришь — тут еще один пласт, и так бесконечно. И чем глубже ты погружаешься в текст, тем больше понимаешь, сколько там всего — пародий, метафор, пророчеств…» — сказал режиссер.
По словам Яковлева, у него Достоевский вызывает очищение, катарсис, который приходит через страдания. Режиссеру, по его словам, хочется разбудить, растормошить и заставить думать и нынешнего зрителя, привыкшего к тому, чтобы его только развлекали.
«Отличие нашего спектакля от предыдущих в том, что он не о конкретном человеке Фоме Опискине, наш Фома — многолик, это образ, аккумулирующий все грехи, которые есть в каждом из нас. Он как бес, который незаметно может оказаться внутри вас. Он провоцирует вас, давит на самые больные места, он ловит вас на зависти, тщеславии. Он старается подчинить вас своему влиянию, и если вы начинаете ему верить, то он не замедлит это использовать, а энергия у Опискина мощнейшая. Он не хамоватый глупый приживал, как его часто изображают, Фома — талантливый режиссер в Селе Степанчиково, который он превратил в свой театр, а его обитателей в марионетки, и ловко ими манипулирует», — сказал режиссер.
По его словам, Опискин заставляет вас поверить, что с ним вы будете лучше, духовнее. Он провозглашает, казалось бы, правильные вещи, но за ними — абсолютная демагогия.
«Опискин — гениальная формула власти, а Степанчиково — идеальная модель мира, где каждый, как актер, играет роль. Среди персонажей «Степанчиково» зритель может узнать себя, обнаружить наши сегодняшние проблемы, наши слабости, нашу неспособность сопротивляться окружающей действительности, наши боязни любить, быть честными. А это превращает нас в толпу, заблудших, слабых людей, чем так ловко пользуются «опискины», — считает Яковлев.
Что касается сценографии, то она условна, и режиссер вместе с художником Николаем Сободяником создали некую планету Степанчиково — метафору нашего мира. Музыки как таковой, иллюстрирующей происходящее в спектакле, нет. Как сказал Яковлев, они с композитором Григорием Гоберником пошли другим путем и использовали не музыку, а ритмический фон, шумы.
В спектакле помимо Бочкарева заняты артисты театра Виктор Низовой, Александр Дривень, Алена Охлупина, Ольга Чуваева, Владимир Носик, Татьяна Лебедева и другие.
Наталия Курова, РИА Новости, 28 апреля 2013 года
Премьера «Села Степанчиково» состоится 28 апреля на сцене филиала Малого театра на Большой Ордынке. В главной роли Фомы Опискина выступит выдающийся русский актер Василий Бочкарев, сообщили РИА Новости в пресс-службе театра.
Свою авторскую инсценировку по повести Федора Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» представит режиссер Антон Яковлев, который любит работать с классической прозой и чьи постановки такого рода с успехом идут на сценах ведущих театров Москвы и Петербурга.
Премьера «Села Степанчиково» состоится 28 апреля на сцене филиала Малого театра на Большой Ордынке. В главной роли Фомы Опискина выступит выдающийся русский актер Василий Бочкарев, сообщили РИА Новости в пресс-службе театра.
Как рассказал в интервью РИА Новости Яковлев, он предложил худруку Малого театра Юрию Соломину поставить это произведение Достоевского, рассчитывая на участие в нем именно Бочкарева.
«Федор Михайлович — мой любимый автор, я долго шел к встрече с этим великим писателем, откладывал и вот, наконец, решился. Делать сценическую композицию по прозе всегда достаточно сложно, а Достоевский вообще особый случай. В его произведениях столько пластов, что невозможно сразу все разглядеть. Кажется, что вот, ты уже все открыл, а смотришь — тут еще один пласт, и так бесконечно. И чем глубже ты погружаешься в текст, тем больше понимаешь, сколько там всего — пародий, метафор, пророчеств…» — сказал режиссер.
По словам Яковлева, у него Достоевский вызывает очищение, катарсис, который приходит через страдания. Режиссеру, по его словам, хочется разбудить, растормошить и заставить думать и нынешнего зрителя, привыкшего к тому, чтобы его только развлекали.
«Отличие нашего спектакля от предыдущих в том, что он не о конкретном человеке Фоме Опискине, наш Фома — многолик, это образ, аккумулирующий все грехи, которые есть в каждом из нас. Он как бес, который незаметно может оказаться внутри вас. Он провоцирует вас, давит на самые больные места, он ловит вас на зависти, тщеславии. Он старается подчинить вас своему влиянию, и если вы начинаете ему верить, то он не замедлит это использовать, а энергия у Опискина мощнейшая. Он не хамоватый глупый приживал, как его часто изображают, Фома — талантливый режиссер в Селе Степанчиково, который он превратил в свой театр, а его обитателей в марионетки, и ловко ими манипулирует», — сказал режиссер.
По его словам, Опискин заставляет вас поверить, что с ним вы будете лучше, духовнее. Он провозглашает, казалось бы, правильные вещи, но за ними — абсолютная демагогия.
«Опискин — гениальная формула власти, а Степанчиково — идеальная модель мира, где каждый, как актер, играет роль. Среди персонажей «Степанчиково» зритель может узнать себя, обнаружить наши сегодняшние проблемы, наши слабости, нашу неспособность сопротивляться окружающей действительности, наши боязни любить, быть честными. А это превращает нас в толпу, заблудших, слабых людей, чем так ловко пользуются «опискины», — считает Яковлев.
Что касается сценографии, то она условна, и режиссер вместе с художником Николаем Сободяником создали некую планету Степанчиково — метафору нашего мира. Музыки как таковой, иллюстрирующей происходящее в спектакле, нет. Как сказал Яковлев, они с композитором Григорием Гоберником пошли другим путем и использовали не музыку, а ритмический фон, шумы.
В спектакле помимо Бочкарева заняты артисты театра Виктор Низовой, Александр Дривень, Алена Охлупина, Ольга Чуваева, Владимир Носик, Татьяна Лебедева и другие.
Наталия Курова, РИА Новости, 28 апреля 2013 года
28.04.2013
Подробнее
АНТОН ЯКОВЛЕВ: «ЗАДАЧА РЕЖИССЕРА – ПРОЯВИТЬ АВТОРА, А НЕ СЕБЯ»
В воскресенье, 28 апреля, в Малом театре состоится премьера спектакля по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». M24.ru пообщался с режиссером Антоном Яковлевым о пьесе и выяснил, что в ней заложен серьезный политический подтекст.
АНТОН ЯКОВЛЕВ: «ЗАДАЧА РЕЖИССЕРА – ПРОЯВИТЬ АВТОРА, А НЕ СЕБЯ»
В воскресенье, 28 апреля, в Малом театре состоится премьера спектакля по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». M24.ru пообщался с режиссером Антоном Яковлевым о пьесе и выяснил, что в ней заложен серьезный политический подтекст.
– Зрители увидят классическую постановку, близкую к тексту, или же будут какие-то неожиданные ходы?
– Будут, конечно, неожиданные ходы. Я писал сценическую версию по мотивам «Села Степанчикова», но Федора Михайловича почти не менял, только сокращал. Спектакль и декорация выстроены, как театр в театре, где само село Степанчиково – это Tеатр Фомы Фомича, где он главный режиссер. Его модель мира. Несмотря на то что Малый театр – классический театр и привык «не шалить» с классикой, форма есть форма. Большой, населенный спектакль должен быть зрелищным. Просто иллюстрировать текст, даже если талантливо – сегодня этого уже слишком мало.
– Фома Опискин у вас отрицательный персонаж?
– Мне кажется, нельзя относиться к Фоме Фомичу, как к обычному герою. Когда его играют как бытовой персонаж, как правило, получается прямолинейно, даже если это прекрасное исполнение, как у Алексея Грибова, например... У меня же Фома – одновременно и человек, и не человек вовсе. Не понятно, откуда он пришел и куда исчезнет. Он манипулятор, режиссер, который придумал это пространство, но может исчезнуть в любой момент. Фома здесь многолик, в нем много персонажей сразу, тем он и интересен.
Надо еще понимать, что здесь есть ловушка. Ведь повесть написана от лица Сергея, племянника полковника. Таким образом, мы судим не от лица автора, а от имени молодого, двадцати с небольшим лет человека, самолюбивого, амбициозного, который приехал в Степанчиково с определенным настроем и предубеждением, что Фома монстр и надо спасти от него Степанчиково. Но все оказывается не так просто. У Достоевского никогда не бывает черного и белого. У него нет банально положительных или отрицательных героев. В каждом человеке – и свет, и тьма.
– Почему Опискину удалось так легко опутать жителей дома и сесть им на шею?
– Одно дело, когда люди опутываются помимо своей воли, а другое – когда люди готовы к тому, чтобы их опутали. Это большая разница. Не только полковник Ростанев позволяет себя опутать – в Степанчиково все позволяют. Потому что сами хотят этого.
– Может быть, все поддаются под влияние Фомы из-за отсутствия образования?
– Любой политик – он что, говорит что-то более умное, чем Фома? Нет. Даже если Фома говорит банальности, это не значит, что он неправ. Но в отличие от всех в Степанчиково он не боится высказывать свою точку зрения, не боится быть свободным и говорить то, что он думает... Мало того, Фома Фомич может быть очень обаятельным, заразительным. Он владеет словом, он талантливый демагог.
– Здесь есть политическая аналогия?
– Безусловно, человек и власть. Ведь вы сами и создаете эту власть. Когда вы вините некоего абстрактного Фому Опискина в том, что происходит вокруг, посмотрите прежде всего на себя. А не вы ли сами создаете его таким, позволяете манипулировать собой. Политика – всегда циничная манипуляция. Я не верю, что в политике есть чистые люди. Просто кто-то понимает, что продает душу, но все равно лезет наверх, кто-то успевает сохранить себя, уйти. Власть меняет, ломает человека. Это страшная вещь, люди начинают превращаться в маленьких божков.
Никакая логика, никакой интеллект, никакая начитанность не помогут вам избежать этих искушений, если в вас нет веры, внутреннего стержня. Некий Фома Фомич, как метафора власти – всегда воспользуется вашими страхами, слабостью, неуверенностью, и заполнит эти пустоты в вас своей демагогией и покажет вам, куда идти. Многие и пойдут, не в силах сами решить свои проблемы.
– Какую опасность для личности и общества вы видите сегодня?
– Даже культ советской власти не ломал людей так, как ломают сегодня деньги... Сегодняшняя тотальная несвобода от сребролюбия, на мой взгляд, очевидна и забирает всех. Я чувствую это и в себе и в окружающих – это страшная сила. Деньги – это всепоглощающее зло. На мой взгляд, сегодня происходит абсолютная подмена всего, людей не волнует ничего, и слово «дух» отсутствует как факт. У Льва Гумилева есть замечательная работа о пассионарности и цикличности в истории. Только когда мы доходим до самого дна, исчерпав всю творческую, социальную энергию, тогда и происходит возрождение. Мы будто отталкиваемся от дна. Вот пока не оттолкнулись. Но надеюсь, что этап этот настанет, и хотя бы мои дети или внуки его застанут.
– По-моему, с психологической точки зрения, история Фомы Опискина – это история униженного человека и деградации его личности.
– С точки зрения психологического разбора истории одного конкретного человека и его биографии, конечно. Истоки – в судьбе Фомы, его унижениях. Тут есть и более сильные аналогии – история Адольфа Гитлера, например. Он, как и Фома, обиженный в свое время, ущербный человек, реабилитирующий себя за счет подавления других. Таких много. Это типичный случай. При этом такие безумцы часто очень харизматичны. Таких романтиков, как Че Гевара, в революции очень мало. Как правило, эти люди очень быстро превращаются в циников, чудовищ, которые умеют и знают, как манипулировать людьми. Ведь люди, как правило, боятся говорить то, что думают, боятся любить, боятся верить – и все эти вакуумы, страхи и зависимости – это чернозем для таких, как Фома. Опискины виртуозно манипулируют вашими слабостями. Например, полковник боится любить, признаться себе в этой любви, он постоянно бежит от себя.
Боятся чего-то все. На мой взгляд, Фома Фомич в каждом из нас. Он находит те грехи, которые есть в нашей душе, будь то зависть, тщеславие или чревоугодие, и точно знает, куда нажать, чтобы спровоцировать их, а потом подловить на этом.
– Какова в итоге главная мысль спектакля?
– Мы сами творцы таких, как Фома – это самая главная мысль. Человек должен быть свободным от социальных доктрин и условностей. Единственное, во что человек может и должен верить, это Бог. В человека верить нельзя. Это единственное спасение от таких, как Фома. Тогда вакуум внутри не будет заполнен шарлатанами, которыми могут быть и псевдодрузья, и политики, и советчики – да кто угодно. Те, кто может воспользоваться вашими слабостями, вашим неверием, вашей неуверенностью. Такие люди точно знают, когда на что нажать, это вампиры, которые присасываются к вам в тот момент, когда вы слабы. Фома в этом смысле и есть метафора власти слов над живым человеком. Впрочем, свободные люди, конечно, есть, их мало, но они есть. Но они не бояться жить, быть собой.
– Как можно избежать манипуляции со стороны?
– Вера. Должен быть внутренний стержень и понимание того, что тебе нужно – тогда тобой не смогут так просто манипулировать. Но вера созидательная, не фанатичная.
– Костюмы спектакле будут соответствовать времени написания повести?
– Они стилизованы под свое время. Не точно 1859 год, когда была написана повесть, а стилизация под конец XIX века. Будет красиво. Мне не интересно, когда классику переводят в современность. Может быть, когда у меня появится сильная идея в этом направлении, я поменяю свое мнение. Если это по смыслу оправданно, почему нет? В театре может быть все. Но зачастую происходит подмена. Смотря некоторые спектакли, я недоумеваю – почему так часто раздевают донога актеров. Это в большинстве случаев не оправданно абсолютно. И без мата можно обойтись. Почему надо адаптировать зарубежную классику к сегодняшней России и иностранные имена заменять Виталиком и Марусей, я тоже не понимаю. Это ничего не меняет, это псевдоигра в то, что ты что-то осовременил. Автор умнее и мудрее, чем ты. Твоя задача, как режиссера, проявить автора, а не себя. Или пиши свою пьесу. Новое должно быть, но чтобы это не превращалось в пародию.
– Какие ценности у вас лично на первом месте?
– Православные. Я не толстовец, я верю, что Церковь – это необходимая часть Веры. Нельзя по некоторым нечистоплотным священнослужителям судить обо всех. Я знаю, что особенно в маленьких городках есть множество потрясающих священников, которые очень помогают людям. Главное, чтобы вашу веру не использовали в целях власти. Ведь это тоже прекрасный способ манипуляции. Но ни одна истинная вера, в том числе ислам, не будет призывать к убийству другого человека. Это очень частое заблуждение, иначе мы бы никогда в жизни так не соседствовали друг с другом, не уживались веками. В нашей стране мы должны уметь находить общий язык. Другой вопрос, что часто это утопия, и реальность другая.
– Давайте поговорим о современном театре в общем. Сейчас в Москве происходит глобальная театральная реформа, как вы ее расцениваете?
– Почему нет. Только, может быть, не такими жесткими способами, как сегодня это иногда происходит. Я против таких способов, но не против самого факта: должны быть театры разные – и классические, и авангардные. Разные грибы должны быть в этом лесу. Вопрос только в том, чтобы критики отличали одно от другого, потому что их сегодняшнее увлечение социальным театром меня уже несколько пугает. Это становится уже таким скучным, предсказуемым... Без голых задниц, ходуль, бесконечных видеоэкранов, инсталляций и мата почти ни один так называемый современный театр не обходится. Как-то Мейерхольд, Товстоногов, Эфрос, создавая социальный, актуальный своему времени театр, все же как-то обходились без этого.
– В таком случае как вы смотрите на тенденцию по приближению спектакля к перформансу – это привнесение компьютерных эффектов, минимум декораций и элементы шоу...
– Я не ретроград в этом смысле, но для меня основа режиссуры – это работа с артистом, разбор. Форма должна исходить из содержания. В России увлечение современными технологиями запоздалое, потому что в Европе это началось уже давно, и европейцы сейчас с удовольствием смотрят именно наш психологический театр. Есть режиссеры, которые очень интересно работают с формой. Но, на мой взгляд, часто за формой, теряется содержание, и получается один фантик. Для меня главное – не просто поразить или удивить зрителей, а тема спектакля, точная его суть.
– Вы думаете о том, чтобы заняться кинематографом, снять фильм?
– Конечно, мысль эта есть. Я ведь закончил киношколу. Пытался снимать интересное мне кино, но все упиралось в деньги. Мне не раз предлагали снимать сериалы, но меня больше привлекает театр, потому что здесь все еще есть возможности для настоящего творчества. Театр все-таки еще жив в России, да и артист растет только в театре, не в сериалах.
– Как относитесь к тому, что студенты театральных вузов снимаются в сериалах?
– Смотря какой сериал. Если это «мыло», то я категорически против. Только если это студент уже курса четвертого. К ним приклеивается эта манера псевдобытовить, такая псевдоорганика. Но есть достойные сериалы, которые снимают, как кино, например, Урсуляк и Хотиненко. К примеру, я смотрю, как сняты некоторые английские и американские сериалы, в которые уже ушло практически все хорошее из большого кино. Например, «Во все тяжкие» – на мой взгляд, это просто великолепный сериал. Это авторское и в хорошем смысле коммерческое произведение, вскрывающее главные темы. Или, например, «Игра престолов». Все интеллигентные люди, которые разбираются в кино, перешли уже на сериалы, а полнометражные фильмы, увы, в основном делаются сегодня для подростков.
– В свое время вы тоже успели сняться в хорошем сериале – «Петербургские тайны».
– Да. Юность моя, когда еще практиковал актером. Это один из последний наших классических сериалов такого уровня, остатки хорошего советского качества.
– Назовете современных театральных режиссеров, работа которых вам нравятся?
– Малый драматический театр Додина, студия Женовача, Бутусов – этих режиссеров всегда интересно смотреть. Из кино – Сокуров. В свое время на меня очень большое впечатление произвел его «Телец». Причем поздний Сокуров мне нравится много больше, чем ранний. Жду еще последний фильм Германа.
– Какие у вас дальнейшие творческие планы?
– У меня много планов, в моем загашничке всегда не менее 20 пьес. В основном русская классика. Вот давно подбираюсь к Лескову. И к Шекспиру потихонечку. Мучаюсь – что именно. С Шекспиром, в отличие от многих классических авторов, можно делать все что угодно. Он позволяет свободно интерпретировать.
– Вы человек неординарных взглядов, интересно, какую музыку слушаете?
– Моя любимая группа – Pink Floyd. Рос на The Beatles. Люблю классический рок, блюз, гитарную музыку. Dire Straits, Led Zeppelin – это любимое. Конечно, классику, оперу, и авангард я тоже слушаю. Вкусы достаточно разнообразные. Из нашего рока мне нравятся лишь несколько ранних вещей Шевчука, БГ. Но для меня очень важна музыкальная форма. А социальному русскому року не нужно идеальное владение инструментом, главное – тексты. После того как я слышу вокал Роберта Планта или Фредди Меркьюри, когда я слышу гитару Джимми Пейджа или Марка Нопфлера, очень сложно переключиться... Мои пристрастия остаются в 70-х.
– Юность была рок-н-ролльная?
– Юность была замечательная. Я с ностальгией вспоминаю эти годы. Я закончил школу в 1987 году, а институт (школу-студию МХАТ) – в 1991-м. Это было потрясающее время, когда все менялось на ходу, когда при мне ломался один строй, начинался другой, потом переходил в третий. Это было абсолютно анархическое время, но жутко интересное. Мы были настолько безоблачные – тогда финансовые вопросы не возникали, потому что денег не было ни у кого. Мы вообще о них не думали и существовали, как бабочки. Любили свою профессию искренне, занимались любовью, гуляли крепко. Было такое безоблачное время, которое в середине 90-х потихонечку закончилось. Потом началась совершенно другая эпоха, очень тяжелый этап. После школы-студии, в конце 91-го года, я уехал в Америку к брату, некоторое время прожил там, но в 1992-м уже вернулся. Почувствовал себя там жутко одиноко. Не смог остаться, хотя думал, что смогу. У меня началась жуткая ностальгия: в 22 года, в Америке, я начал смотреть программу «Время», которую я не смотрел никогда в жизни до этого в Москве.
– Как вы считаете, вы себя нашли в итоге?
– Да, безусловно. Театральная режиссура – это то, что доставляет мне и радость, и сомнения. Это интересный поиск. Это великая профессия. Счастье. Не знаю, правда, что будет завтра. Как говорят: не делай профессию единственной основой своей жизни, Бог за это наказывает. Можно человека сделать кумиром, можно и профессию. Нельзя относиться к работе, как к единственной цели в жизни, при этом забывая о людях – своих близких, своей внутренней жизни, книгах. Необходимо отдыхать от профессии, чтобы накапливать и возвращаться туда снова. Нельзя делать ее потоковым ремеслом – она этого не прощает. Вы перестаете слышать, чувствовать, и работа становится рутиной.
– Творческая деятельность отнимает очень много не только физических, но и моральных сил. Как вы отдыхаете и восстанавливаетесь?
– Дача и путешествия. В свое время я объездил всю Европу, недавно летал в Камбоджу, Таиланд. Потрясающе. Камбоджа, Анкгор произвела на меня громадное впечатление. Другая планета. Как правило, я беру билет, приезжаю в одну страну, останавливаюсь где-то у друзей, или снимаю жилье, беру в аренду машину и… вперед.
Мария Аль-Сальхани
M24.RU, 28 апреля 2013 года
В воскресенье, 28 апреля, в Малом театре состоится премьера спектакля по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». M24.ru пообщался с режиссером Антоном Яковлевым о пьесе и выяснил, что в ней заложен серьезный политический подтекст.
– Зрители увидят классическую постановку, близкую к тексту, или же будут какие-то неожиданные ходы?
– Будут, конечно, неожиданные ходы. Я писал сценическую версию по мотивам «Села Степанчикова», но Федора Михайловича почти не менял, только сокращал. Спектакль и декорация выстроены, как театр в театре, где само село Степанчиково – это Tеатр Фомы Фомича, где он главный режиссер. Его модель мира. Несмотря на то что Малый театр – классический театр и привык «не шалить» с классикой, форма есть форма. Большой, населенный спектакль должен быть зрелищным. Просто иллюстрировать текст, даже если талантливо – сегодня этого уже слишком мало.
– Фома Опискин у вас отрицательный персонаж?
– Мне кажется, нельзя относиться к Фоме Фомичу, как к обычному герою. Когда его играют как бытовой персонаж, как правило, получается прямолинейно, даже если это прекрасное исполнение, как у Алексея Грибова, например... У меня же Фома – одновременно и человек, и не человек вовсе. Не понятно, откуда он пришел и куда исчезнет. Он манипулятор, режиссер, который придумал это пространство, но может исчезнуть в любой момент. Фома здесь многолик, в нем много персонажей сразу, тем он и интересен.
Надо еще понимать, что здесь есть ловушка. Ведь повесть написана от лица Сергея, племянника полковника. Таким образом, мы судим не от лица автора, а от имени молодого, двадцати с небольшим лет человека, самолюбивого, амбициозного, который приехал в Степанчиково с определенным настроем и предубеждением, что Фома монстр и надо спасти от него Степанчиково. Но все оказывается не так просто. У Достоевского никогда не бывает черного и белого. У него нет банально положительных или отрицательных героев. В каждом человеке – и свет, и тьма.
– Почему Опискину удалось так легко опутать жителей дома и сесть им на шею?
– Одно дело, когда люди опутываются помимо своей воли, а другое – когда люди готовы к тому, чтобы их опутали. Это большая разница. Не только полковник Ростанев позволяет себя опутать – в Степанчиково все позволяют. Потому что сами хотят этого.
– Может быть, все поддаются под влияние Фомы из-за отсутствия образования?
– Любой политик – он что, говорит что-то более умное, чем Фома? Нет. Даже если Фома говорит банальности, это не значит, что он неправ. Но в отличие от всех в Степанчиково он не боится высказывать свою точку зрения, не боится быть свободным и говорить то, что он думает... Мало того, Фома Фомич может быть очень обаятельным, заразительным. Он владеет словом, он талантливый демагог.
– Здесь есть политическая аналогия?
– Безусловно, человек и власть. Ведь вы сами и создаете эту власть. Когда вы вините некоего абстрактного Фому Опискина в том, что происходит вокруг, посмотрите прежде всего на себя. А не вы ли сами создаете его таким, позволяете манипулировать собой. Политика – всегда циничная манипуляция. Я не верю, что в политике есть чистые люди. Просто кто-то понимает, что продает душу, но все равно лезет наверх, кто-то успевает сохранить себя, уйти. Власть меняет, ломает человека. Это страшная вещь, люди начинают превращаться в маленьких божков.
Никакая логика, никакой интеллект, никакая начитанность не помогут вам избежать этих искушений, если в вас нет веры, внутреннего стержня. Некий Фома Фомич, как метафора власти – всегда воспользуется вашими страхами, слабостью, неуверенностью, и заполнит эти пустоты в вас своей демагогией и покажет вам, куда идти. Многие и пойдут, не в силах сами решить свои проблемы.
– Какую опасность для личности и общества вы видите сегодня?
– Даже культ советской власти не ломал людей так, как ломают сегодня деньги... Сегодняшняя тотальная несвобода от сребролюбия, на мой взгляд, очевидна и забирает всех. Я чувствую это и в себе и в окружающих – это страшная сила. Деньги – это всепоглощающее зло. На мой взгляд, сегодня происходит абсолютная подмена всего, людей не волнует ничего, и слово «дух» отсутствует как факт. У Льва Гумилева есть замечательная работа о пассионарности и цикличности в истории. Только когда мы доходим до самого дна, исчерпав всю творческую, социальную энергию, тогда и происходит возрождение. Мы будто отталкиваемся от дна. Вот пока не оттолкнулись. Но надеюсь, что этап этот настанет, и хотя бы мои дети или внуки его застанут.
– По-моему, с психологической точки зрения, история Фомы Опискина – это история униженного человека и деградации его личности.
– С точки зрения психологического разбора истории одного конкретного человека и его биографии, конечно. Истоки – в судьбе Фомы, его унижениях. Тут есть и более сильные аналогии – история Адольфа Гитлера, например. Он, как и Фома, обиженный в свое время, ущербный человек, реабилитирующий себя за счет подавления других. Таких много. Это типичный случай. При этом такие безумцы часто очень харизматичны. Таких романтиков, как Че Гевара, в революции очень мало. Как правило, эти люди очень быстро превращаются в циников, чудовищ, которые умеют и знают, как манипулировать людьми. Ведь люди, как правило, боятся говорить то, что думают, боятся любить, боятся верить – и все эти вакуумы, страхи и зависимости – это чернозем для таких, как Фома. Опискины виртуозно манипулируют вашими слабостями. Например, полковник боится любить, признаться себе в этой любви, он постоянно бежит от себя.
Боятся чего-то все. На мой взгляд, Фома Фомич в каждом из нас. Он находит те грехи, которые есть в нашей душе, будь то зависть, тщеславие или чревоугодие, и точно знает, куда нажать, чтобы спровоцировать их, а потом подловить на этом.
– Какова в итоге главная мысль спектакля?
– Мы сами творцы таких, как Фома – это самая главная мысль. Человек должен быть свободным от социальных доктрин и условностей. Единственное, во что человек может и должен верить, это Бог. В человека верить нельзя. Это единственное спасение от таких, как Фома. Тогда вакуум внутри не будет заполнен шарлатанами, которыми могут быть и псевдодрузья, и политики, и советчики – да кто угодно. Те, кто может воспользоваться вашими слабостями, вашим неверием, вашей неуверенностью. Такие люди точно знают, когда на что нажать, это вампиры, которые присасываются к вам в тот момент, когда вы слабы. Фома в этом смысле и есть метафора власти слов над живым человеком. Впрочем, свободные люди, конечно, есть, их мало, но они есть. Но они не бояться жить, быть собой.
– Как можно избежать манипуляции со стороны?
– Вера. Должен быть внутренний стержень и понимание того, что тебе нужно – тогда тобой не смогут так просто манипулировать. Но вера созидательная, не фанатичная.
– Костюмы спектакле будут соответствовать времени написания повести?
– Они стилизованы под свое время. Не точно 1859 год, когда была написана повесть, а стилизация под конец XIX века. Будет красиво. Мне не интересно, когда классику переводят в современность. Может быть, когда у меня появится сильная идея в этом направлении, я поменяю свое мнение. Если это по смыслу оправданно, почему нет? В театре может быть все. Но зачастую происходит подмена. Смотря некоторые спектакли, я недоумеваю – почему так часто раздевают донога актеров. Это в большинстве случаев не оправданно абсолютно. И без мата можно обойтись. Почему надо адаптировать зарубежную классику к сегодняшней России и иностранные имена заменять Виталиком и Марусей, я тоже не понимаю. Это ничего не меняет, это псевдоигра в то, что ты что-то осовременил. Автор умнее и мудрее, чем ты. Твоя задача, как режиссера, проявить автора, а не себя. Или пиши свою пьесу. Новое должно быть, но чтобы это не превращалось в пародию.
– Какие ценности у вас лично на первом месте?
– Православные. Я не толстовец, я верю, что Церковь – это необходимая часть Веры. Нельзя по некоторым нечистоплотным священнослужителям судить обо всех. Я знаю, что особенно в маленьких городках есть множество потрясающих священников, которые очень помогают людям. Главное, чтобы вашу веру не использовали в целях власти. Ведь это тоже прекрасный способ манипуляции. Но ни одна истинная вера, в том числе ислам, не будет призывать к убийству другого человека. Это очень частое заблуждение, иначе мы бы никогда в жизни так не соседствовали друг с другом, не уживались веками. В нашей стране мы должны уметь находить общий язык. Другой вопрос, что часто это утопия, и реальность другая.
– Давайте поговорим о современном театре в общем. Сейчас в Москве происходит глобальная театральная реформа, как вы ее расцениваете?
– Почему нет. Только, может быть, не такими жесткими способами, как сегодня это иногда происходит. Я против таких способов, но не против самого факта: должны быть театры разные – и классические, и авангардные. Разные грибы должны быть в этом лесу. Вопрос только в том, чтобы критики отличали одно от другого, потому что их сегодняшнее увлечение социальным театром меня уже несколько пугает. Это становится уже таким скучным, предсказуемым... Без голых задниц, ходуль, бесконечных видеоэкранов, инсталляций и мата почти ни один так называемый современный театр не обходится. Как-то Мейерхольд, Товстоногов, Эфрос, создавая социальный, актуальный своему времени театр, все же как-то обходились без этого.
– В таком случае как вы смотрите на тенденцию по приближению спектакля к перформансу – это привнесение компьютерных эффектов, минимум декораций и элементы шоу...
– Я не ретроград в этом смысле, но для меня основа режиссуры – это работа с артистом, разбор. Форма должна исходить из содержания. В России увлечение современными технологиями запоздалое, потому что в Европе это началось уже давно, и европейцы сейчас с удовольствием смотрят именно наш психологический театр. Есть режиссеры, которые очень интересно работают с формой. Но, на мой взгляд, часто за формой, теряется содержание, и получается один фантик. Для меня главное – не просто поразить или удивить зрителей, а тема спектакля, точная его суть.
– Вы думаете о том, чтобы заняться кинематографом, снять фильм?
– Конечно, мысль эта есть. Я ведь закончил киношколу. Пытался снимать интересное мне кино, но все упиралось в деньги. Мне не раз предлагали снимать сериалы, но меня больше привлекает театр, потому что здесь все еще есть возможности для настоящего творчества. Театр все-таки еще жив в России, да и артист растет только в театре, не в сериалах.
– Как относитесь к тому, что студенты театральных вузов снимаются в сериалах?
– Смотря какой сериал. Если это «мыло», то я категорически против. Только если это студент уже курса четвертого. К ним приклеивается эта манера псевдобытовить, такая псевдоорганика. Но есть достойные сериалы, которые снимают, как кино, например, Урсуляк и Хотиненко. К примеру, я смотрю, как сняты некоторые английские и американские сериалы, в которые уже ушло практически все хорошее из большого кино. Например, «Во все тяжкие» – на мой взгляд, это просто великолепный сериал. Это авторское и в хорошем смысле коммерческое произведение, вскрывающее главные темы. Или, например, «Игра престолов». Все интеллигентные люди, которые разбираются в кино, перешли уже на сериалы, а полнометражные фильмы, увы, в основном делаются сегодня для подростков.
– В свое время вы тоже успели сняться в хорошем сериале – «Петербургские тайны».
– Да. Юность моя, когда еще практиковал актером. Это один из последний наших классических сериалов такого уровня, остатки хорошего советского качества.
– Назовете современных театральных режиссеров, работа которых вам нравятся?
– Малый драматический театр Додина, студия Женовача, Бутусов – этих режиссеров всегда интересно смотреть. Из кино – Сокуров. В свое время на меня очень большое впечатление произвел его «Телец». Причем поздний Сокуров мне нравится много больше, чем ранний. Жду еще последний фильм Германа.
– Какие у вас дальнейшие творческие планы?
– У меня много планов, в моем загашничке всегда не менее 20 пьес. В основном русская классика. Вот давно подбираюсь к Лескову. И к Шекспиру потихонечку. Мучаюсь – что именно. С Шекспиром, в отличие от многих классических авторов, можно делать все что угодно. Он позволяет свободно интерпретировать.
– Вы человек неординарных взглядов, интересно, какую музыку слушаете?
– Моя любимая группа – Pink Floyd. Рос на The Beatles. Люблю классический рок, блюз, гитарную музыку. Dire Straits, Led Zeppelin – это любимое. Конечно, классику, оперу, и авангард я тоже слушаю. Вкусы достаточно разнообразные. Из нашего рока мне нравятся лишь несколько ранних вещей Шевчука, БГ. Но для меня очень важна музыкальная форма. А социальному русскому року не нужно идеальное владение инструментом, главное – тексты. После того как я слышу вокал Роберта Планта или Фредди Меркьюри, когда я слышу гитару Джимми Пейджа или Марка Нопфлера, очень сложно переключиться... Мои пристрастия остаются в 70-х.
– Юность была рок-н-ролльная?
– Юность была замечательная. Я с ностальгией вспоминаю эти годы. Я закончил школу в 1987 году, а институт (школу-студию МХАТ) – в 1991-м. Это было потрясающее время, когда все менялось на ходу, когда при мне ломался один строй, начинался другой, потом переходил в третий. Это было абсолютно анархическое время, но жутко интересное. Мы были настолько безоблачные – тогда финансовые вопросы не возникали, потому что денег не было ни у кого. Мы вообще о них не думали и существовали, как бабочки. Любили свою профессию искренне, занимались любовью, гуляли крепко. Было такое безоблачное время, которое в середине 90-х потихонечку закончилось. Потом началась совершенно другая эпоха, очень тяжелый этап. После школы-студии, в конце 91-го года, я уехал в Америку к брату, некоторое время прожил там, но в 1992-м уже вернулся. Почувствовал себя там жутко одиноко. Не смог остаться, хотя думал, что смогу. У меня началась жуткая ностальгия: в 22 года, в Америке, я начал смотреть программу «Время», которую я не смотрел никогда в жизни до этого в Москве.
– Как вы считаете, вы себя нашли в итоге?
– Да, безусловно. Театральная режиссура – это то, что доставляет мне и радость, и сомнения. Это интересный поиск. Это великая профессия. Счастье. Не знаю, правда, что будет завтра. Как говорят: не делай профессию единственной основой своей жизни, Бог за это наказывает. Можно человека сделать кумиром, можно и профессию. Нельзя относиться к работе, как к единственной цели в жизни, при этом забывая о людях – своих близких, своей внутренней жизни, книгах. Необходимо отдыхать от профессии, чтобы накапливать и возвращаться туда снова. Нельзя делать ее потоковым ремеслом – она этого не прощает. Вы перестаете слышать, чувствовать, и работа становится рутиной.
– Творческая деятельность отнимает очень много не только физических, но и моральных сил. Как вы отдыхаете и восстанавливаетесь?
– Дача и путешествия. В свое время я объездил всю Европу, недавно летал в Камбоджу, Таиланд. Потрясающе. Камбоджа, Анкгор произвела на меня громадное впечатление. Другая планета. Как правило, я беру билет, приезжаю в одну страну, останавливаюсь где-то у друзей, или снимаю жилье, беру в аренду машину и… вперед.
Мария Аль-Сальхани
M24.RU, 28 апреля 2013 года
26.04.2013
Подробнее
РЕЖИССЕР АНТОН ЯКОВЛЕВ: «ЧТОБЫ УПРАВЛЯТЬ ЛЮДЬМИ, УБЕДИ ИХ, ЧТО ТЫ ИМ НЕОБХОДИМ»
Малый театр 28 апреля показывает премьеру спектакля «Село Степанчиково и его обитатели» по повести Достоевского. Режиссер-постановщик и автор инсценировки АНТОН ЯКОВЛЕВ объяснил корреспонденту РБК daily ТАТЬЯНЕ ФИЛИППОВОЙ, почему эту повесть нельзя ставить как комедию.
РЕЖИССЕР АНТОН ЯКОВЛЕВ: «ЧТОБЫ УПРАВЛЯТЬ ЛЮДЬМИ, УБЕДИ ИХ, ЧТО ТЫ ИМ НЕОБХОДИМ»
Малый театр 28 апреля показывает премьеру спектакля «Село Степанчиково и его обитатели» по повести Достоевского. Режиссер-постановщик и автор инсценировки АНТОН ЯКОВЛЕВ объяснил корреспонденту РБК daily ТАТЬЯНЕ ФИЛИППОВОЙ, почему эту повесть нельзя ставить как комедию.
— Сложно ли переводить Достоевского на язык театра? Мне кажется, в «Селе Степанчикове» язык Федора Михайловича особенно плотный и эту словесную вязь никак не перенесешь на сцену.
— Язык Достоевского великолепен именно благодаря его плотности, многослойности. Он дает в тексте и первый, и второй планы. Поэтому в отличие от Чехова, например, которого надо играть, всегда помня о подтексте, здесь нужно просто идти за автором. Текст Достоевского сам тянет за собой и сопротивляется подмене смыслов. Задача режиссера и актеров — определить и проявить эти смыслы.
— Фому Фомича Опискина — обманщика, лжеца и мучителя окружающих — у вас играет Василий Бочкарев, актер большого обаяния. Вы хотите реабилитировать господина Опискина?
— У Фомы Фомича и должно быть ярко выраженное положительное обаяние. Он не просто персонаж, его нельзя воспринимать так же, как других героев. Он режиссер, который создал в Степанчикове свой театр, свою модель мира, он дергает за ниточки, заставляя своих кукол выполнять его волю. Фома Фомич манипулирует людьми, постоянно меняя маски и роли: вот сейчас он Тартюф, а через минуту станет шекспировским героем. Он хорошо усвоил формулу власти: чтобы управлять людьми, убеди их, что ты им необходим. Заставь их поверить, что с тобой они станут умнее, сильнее, духовнее, — и они твои.
— Ваш спектакль — о природе власти вообще или о власти в России?
— Формула власти всегда одна и та же. Циничная. Но если рассматривать Фому в современном контексте, конечно же, он герой сегодняшнего дня. Мы часто настолько несамостоятельны, слабы, что нуждаемся в Фоме, который заставит нас в себя поверить. И он этим пользуется, заполняя вакуум внутри нас. Впрочем, Фома Фомич действует гораздо талантливее, изобретательнее, чем наша сегодняшняя власть.
— Как вы считаете, удалось ли Василию Бочкареву все это сыграть?
— У нас был подробный разбор роли, и к началу репетиций мы оба знали, в какую сторону нам идти. У Василия Ивановича здесь масса возможностей для импровизации, и он их использует со всей своей актерской мощью.
Каждый спектакль будет не похож на предыдущий. Скажу больше: в спектакле занято двадцать человек — и никто из них зачастую не знает, как сегодня вечером будет вести себя Фома Фомич.
Татьяна Филиппова
РБК daily, 26 апреля 2013 года
Малый театр 28 апреля показывает премьеру спектакля «Село Степанчиково и его обитатели» по повести Достоевского. Режиссер-постановщик и автор инсценировки АНТОН ЯКОВЛЕВ объяснил корреспонденту РБК daily ТАТЬЯНЕ ФИЛИППОВОЙ, почему эту повесть нельзя ставить как комедию.
— Сложно ли переводить Достоевского на язык театра? Мне кажется, в «Селе Степанчикове» язык Федора Михайловича особенно плотный и эту словесную вязь никак не перенесешь на сцену.
— Язык Достоевского великолепен именно благодаря его плотности, многослойности. Он дает в тексте и первый, и второй планы. Поэтому в отличие от Чехова, например, которого надо играть, всегда помня о подтексте, здесь нужно просто идти за автором. Текст Достоевского сам тянет за собой и сопротивляется подмене смыслов. Задача режиссера и актеров — определить и проявить эти смыслы.
— Фому Фомича Опискина — обманщика, лжеца и мучителя окружающих — у вас играет Василий Бочкарев, актер большого обаяния. Вы хотите реабилитировать господина Опискина?
— У Фомы Фомича и должно быть ярко выраженное положительное обаяние. Он не просто персонаж, его нельзя воспринимать так же, как других героев. Он режиссер, который создал в Степанчикове свой театр, свою модель мира, он дергает за ниточки, заставляя своих кукол выполнять его волю. Фома Фомич манипулирует людьми, постоянно меняя маски и роли: вот сейчас он Тартюф, а через минуту станет шекспировским героем. Он хорошо усвоил формулу власти: чтобы управлять людьми, убеди их, что ты им необходим. Заставь их поверить, что с тобой они станут умнее, сильнее, духовнее, — и они твои.
— Ваш спектакль — о природе власти вообще или о власти в России?
— Формула власти всегда одна и та же. Циничная. Но если рассматривать Фому в современном контексте, конечно же, он герой сегодняшнего дня. Мы часто настолько несамостоятельны, слабы, что нуждаемся в Фоме, который заставит нас в себя поверить. И он этим пользуется, заполняя вакуум внутри нас. Впрочем, Фома Фомич действует гораздо талантливее, изобретательнее, чем наша сегодняшняя власть.
— Как вы считаете, удалось ли Василию Бочкареву все это сыграть?
— У нас был подробный разбор роли, и к началу репетиций мы оба знали, в какую сторону нам идти. У Василия Ивановича здесь масса возможностей для импровизации, и он их использует со всей своей актерской мощью.
Каждый спектакль будет не похож на предыдущий. Скажу больше: в спектакле занято двадцать человек — и никто из них зачастую не знает, как сегодня вечером будет вести себя Фома Фомич.
Татьяна Филиппова
РБК daily, 26 апреля 2013 года
16.04.2013
Подробнее
ФОМА ФОМИЧ ДОСТОЕВСКИЙ
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО», А.Яковлев, МАЛЫЙ ТЕАТР, 2013г.
Лев Семеркин, http://lev-semerkin.livejournal.com
Лев Семеркин, http://lev-semerkin.livejournal.com
ФОМА ФОМИЧ ДОСТОЕВСКИЙ
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО», А.Яковлев, МАЛЫЙ ТЕАТР, 2013г.
Очень неординарная режиссерская работа Антона Яковлева.
Очень неординарная актерская работа Василия Бочкарева. Опискин – категорически не его роль. Ну так он и не играл Опискина.
Очень неординарный спектакль Малого театра. Поставлен методом отстранения, но прием до поры до времени скрыт. Режиссерский замысел раскрывается постепенно, режиссура не довлеет и нисколько не мешает традиционному Малому театру, а просто включает Малый театр в дополнительную игру. Закручивается и раскручивается сюжет повести Достоевского, а параллельно развивается мета-сюжет, придуманный режиссером, в котором участвуют актеры, спектакль, который они играют и зрительный зал, для которого они это играют. Над традиционным малотеатровским спектаклем про обитателей села Степанчиково, спектаклем со вторым дном (село как модель социума) надстроена история о театре, о литературе и искусстве, об авторе и режиссере.
В театральных программках советских времен был любопытный прием. Речь идет о театральной лениниане. В списке действующих лиц и исполнителей одно действующее лицо (главное) выделялось среди всех прочих, не писали просто «Ленин – Янковский», писали «актер, исполняющий роль Ленина – Янковский». Подобный прием следовало бы и к этой спектаклю применить, только уже не по идеологическим, а по театральным соображениям. И не к одному действующему лицу, а к двум, потому что в этом спектакле два главных героя. Написать в программке так:
Актер, играющий роль Фомы Фомича – Василий Бочкарев.
Актер, играющий роль Сергея Александровича – Александр Дривень.
Два персонажа-антипода:
молодой человек, студент Сергей Александрович, попадающий в сумашедший дом, в замкнутый и самодостаточный мир села
и неформальный хозяин «сумашедшего дома» приживал и деспот Фома Фомич Опискин.
И два актера-союзника. Они вместе на пару разыгрывают эту поучительную сатиру, держат по завету Шекспира зеркало перед лицом зрительного зала, чтобы человеческое общество, его пороки и добродетели увидели в зеркале сцены свои истинные лица.
Сценография замкнута в круг (образ микрокосма - дома Ростанева – села Степанчиково и одновременно макрокосма-социума). Декорация напоминает круглое наклонно стоящее зеркало с ажурной рамой из ступенек лестниц. На вершине зеркала – кресло, в кресле фигура. На первый взгляд это фигура хозяина села, деспота, кукловода-манипулятора. Но у фигуры-манекена есть и второе значение – это театральная тряпичная кукла, идеальный (идеально-пластичный) актер, да просто символ театра (писателя, режиссера, актера – подлинных хозяев зеркала).
Два персонажа сразу вступают в схватку. Два актера постепенно выходят из своих ролей, чтобы в финале познакомиться и подружиться. Опытный актер показывает молодому актеру «как это работает». Потом молодой человек вырастет и напишет эту историю, а актер ее сыграет. Фома Фомич - актер, кому как не актеру понятна природа этой власти над окружающими. Но он не только актер, он еще и режиссер. Ведь у спектакля был эпиграф - вступительная сцена репетиции под руководством Фомы Фомича. Смысл этой вступительной сцены стал понятен только в финале.
Вот так устроено село.
Вот так устроена Россия (Опискин в одной из последних сцен, уже перебравшись на авансцену, вплотную к зрителям, сообщает о намерении в Москву перебраться).
Вот так устроен мир (в одной из предыдущих сцен Опискин так убедительно волнуется о сохранности лесов, что предвосхищает движение Гринпис).
Людьми так легко манипулировать, их так легко развести на мораль и нравственность. Слова правят миром, волшебная мягкая сила «софт-пауэр» легко покоряет, подчиняет себе любого крутого гусара с саблей (хард-пауэр). Роль гусара-полковника замечательно исполнил актер Виктор «генерал Лебедь» Низовой.
Что можно противопоставить мягкой силе демагогии? Что можно противопоставить театру одного режиссера и одного актера в селе Степанчиково? Другую мягкую силу. Другой театр. Мягкую силу слова русской классики. Театр на сцене, а не в жизни. Опискина не может победить полковник. Его может победить только Достоевский, Яковлев и Бочкарев.
Просто сыграть роль Опискина это мало для Бочкарева. У Бочкарева такое сильное положительное обаяние, такая волна добра и света идет от этого актера в зрительный зал, что поначалу даже коробит от психологических манипуляций Фомы Фомича. Профессиональный актер конечно и не свою роль может сыграть, но ждешь чего-то бОльшего.
Дривень же такой органичный такой «достоевский» молодой человек, он сразу убеждает и зрительный зал смотрит на происходящее его глазами («ну сумашедший дом!», можно было услышать в антракте).
Бочкарев выходит вперед во втором действии, когда актера «несёт», как «Остапа несло» (тут появляется явная и очень уместная ссылка на великого комбинатора – шарф и белая фуражка). Но первый выход из роли Бочкарев делает еще до антракта и это снова сцена репетиции, Опискин-режиссер учит полковника произносить слова «Ваше превосходительство». И вот в этот момент режиссерского показа становится очевидно отстранение и выход актера из роли и обращение в зал напрямую – смотрите, вы это делаете. Во втором действии обращение актера (не Опискина) в зал станет еще более явным и частым. Дривень стоял рядом с зеркалом, Бочкарев становится между зеркалом и зрителями, как Фигаро то вбегает внутрь и становится Опискиным, то выбегает наружу и показывает сам на себя. А глаза добрые-добрые... И с прищуром ;)
Лев Семеркин, http://lev-semerkin.livejournal.com
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО», А.Яковлев, МАЛЫЙ ТЕАТР, 2013г.
Очень неординарная режиссерская работа Антона Яковлева.
Очень неординарная актерская работа Василия Бочкарева. Опискин – категорически не его роль. Ну так он и не играл Опискина.
Очень неординарный спектакль Малого театра. Поставлен методом отстранения, но прием до поры до времени скрыт. Режиссерский замысел раскрывается постепенно, режиссура не довлеет и нисколько не мешает традиционному Малому театру, а просто включает Малый театр в дополнительную игру. Закручивается и раскручивается сюжет повести Достоевского, а параллельно развивается мета-сюжет, придуманный режиссером, в котором участвуют актеры, спектакль, который они играют и зрительный зал, для которого они это играют. Над традиционным малотеатровским спектаклем про обитателей села Степанчиково, спектаклем со вторым дном (село как модель социума) надстроена история о театре, о литературе и искусстве, об авторе и режиссере.
В театральных программках советских времен был любопытный прием. Речь идет о театральной лениниане. В списке действующих лиц и исполнителей одно действующее лицо (главное) выделялось среди всех прочих, не писали просто «Ленин – Янковский», писали «актер, исполняющий роль Ленина – Янковский». Подобный прием следовало бы и к этой спектаклю применить, только уже не по идеологическим, а по театральным соображениям. И не к одному действующему лицу, а к двум, потому что в этом спектакле два главных героя. Написать в программке так:
Актер, играющий роль Фомы Фомича – Василий Бочкарев.
Актер, играющий роль Сергея Александровича – Александр Дривень.
Два персонажа-антипода:
молодой человек, студент Сергей Александрович, попадающий в сумашедший дом, в замкнутый и самодостаточный мир села
и неформальный хозяин «сумашедшего дома» приживал и деспот Фома Фомич Опискин.
И два актера-союзника. Они вместе на пару разыгрывают эту поучительную сатиру, держат по завету Шекспира зеркало перед лицом зрительного зала, чтобы человеческое общество, его пороки и добродетели увидели в зеркале сцены свои истинные лица.
Сценография замкнута в круг (образ микрокосма - дома Ростанева – села Степанчиково и одновременно макрокосма-социума). Декорация напоминает круглое наклонно стоящее зеркало с ажурной рамой из ступенек лестниц. На вершине зеркала – кресло, в кресле фигура. На первый взгляд это фигура хозяина села, деспота, кукловода-манипулятора. Но у фигуры-манекена есть и второе значение – это театральная тряпичная кукла, идеальный (идеально-пластичный) актер, да просто символ театра (писателя, режиссера, актера – подлинных хозяев зеркала).
Два персонажа сразу вступают в схватку. Два актера постепенно выходят из своих ролей, чтобы в финале познакомиться и подружиться. Опытный актер показывает молодому актеру «как это работает». Потом молодой человек вырастет и напишет эту историю, а актер ее сыграет. Фома Фомич - актер, кому как не актеру понятна природа этой власти над окружающими. Но он не только актер, он еще и режиссер. Ведь у спектакля был эпиграф - вступительная сцена репетиции под руководством Фомы Фомича. Смысл этой вступительной сцены стал понятен только в финале.
Вот так устроено село.
Вот так устроена Россия (Опискин в одной из последних сцен, уже перебравшись на авансцену, вплотную к зрителям, сообщает о намерении в Москву перебраться).
Вот так устроен мир (в одной из предыдущих сцен Опискин так убедительно волнуется о сохранности лесов, что предвосхищает движение Гринпис).
Людьми так легко манипулировать, их так легко развести на мораль и нравственность. Слова правят миром, волшебная мягкая сила «софт-пауэр» легко покоряет, подчиняет себе любого крутого гусара с саблей (хард-пауэр). Роль гусара-полковника замечательно исполнил актер Виктор «генерал Лебедь» Низовой.
Что можно противопоставить мягкой силе демагогии? Что можно противопоставить театру одного режиссера и одного актера в селе Степанчиково? Другую мягкую силу. Другой театр. Мягкую силу слова русской классики. Театр на сцене, а не в жизни. Опискина не может победить полковник. Его может победить только Достоевский, Яковлев и Бочкарев.
Просто сыграть роль Опискина это мало для Бочкарева. У Бочкарева такое сильное положительное обаяние, такая волна добра и света идет от этого актера в зрительный зал, что поначалу даже коробит от психологических манипуляций Фомы Фомича. Профессиональный актер конечно и не свою роль может сыграть, но ждешь чего-то бОльшего.
Дривень же такой органичный такой «достоевский» молодой человек, он сразу убеждает и зрительный зал смотрит на происходящее его глазами («ну сумашедший дом!», можно было услышать в антракте).
Бочкарев выходит вперед во втором действии, когда актера «несёт», как «Остапа несло» (тут появляется явная и очень уместная ссылка на великого комбинатора – шарф и белая фуражка). Но первый выход из роли Бочкарев делает еще до антракта и это снова сцена репетиции, Опискин-режиссер учит полковника произносить слова «Ваше превосходительство». И вот в этот момент режиссерского показа становится очевидно отстранение и выход актера из роли и обращение в зал напрямую – смотрите, вы это делаете. Во втором действии обращение актера (не Опискина) в зал станет еще более явным и частым. Дривень стоял рядом с зеркалом, Бочкарев становится между зеркалом и зрителями, как Фигаро то вбегает внутрь и становится Опискиным, то выбегает наружу и показывает сам на себя. А глаза добрые-добрые... И с прищуром ;)
Лев Семеркин, http://lev-semerkin.livejournal.com
18.03.2013
Подробнее
«ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ДУМАЮТ И ПЕРЕЖИВАЮТ»
Режиссер Антон Яковлев о своих постановках, русской классике и о своем отце
Алла МИТРОФАНОВА, «Фома», 07-03-2013
Алла МИТРОФАНОВА, «Фома», 07-03-2013
«ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ДУМАЮТ И ПЕРЕЖИВАЮТ»
Режиссер Антон Яковлев о своих постановках, русской классике и о своем отце
Антон Юрьевич Яковлев
родился в 1969 году. Окончил Школу-студию МХАТ, актерский факультет, мастерская Василия Маркова. В 1993–1997 гг. работал в театре «Современник». Вел «Кинопанораму» на телеканале «Культура». В 2000 году окончил Высшие курсы сценаристов и режиссеров, мастерская Владимира Хотиненко. Поставил спектакли на сценах Театра им. Е. Вахтангова, РАМТа, МХТ, Et Cetera и Малого театра. Сын народного артиста СССР Юрия Яковлева.
Роли отца
Антон Юрьевич, у Вашего отца, народного артиста Юрия Яковлева было много прекрасных ролей в кино, но одна совершенно выбивалась из контекста советского времени. Он сыграл князя Мышкина в картине Ивана Пырьева «Идиот». Как Вы в детстве воспринимали эту роль?
Первый раз я увидел этот фильм еще совсем маленьким. Плакал даже, когда Ганя Иволгин дал пощечину князю. Никогда не забуду этот крупный план, глаза отца… Я очень люблю его роли в «психологическом» кино — в «Идиоте», «Опасном повороте», «Анне Карениной». Жаль, что их было не так много. Я всегда спокойно относился к «Иронии судьбы», «Ивану
Васильевичу», хотя понимаю, что большинство зрителей любит отца именно за эти «народные» фильмы. Убежден, что его
громадный талант не использовали и наполовину. Беда, что режиссеры так редко предлагали ему нестандартные, глубокие роли.
Почему, как Вы думаете?
Он всегда был предан одному театру — Вахтанговскому, который, к сожалению, использовал в основном его комедийный, лицедейский талант. Отца не раз звали к себе и Ефремов (МХАТ), и Царев (Малый театр), и вообще любая сцена была для него открыта, но он свой выбор сделал и ему не изменял. Что же касается кино… Например, он очень жалеет о том, что не смог сыграть роль, которую Смоктуновский исполнил в «Девяти днях одного года». Отец уже был утвержден, но попал в аварию. А вот в «Иронии судьбы» должен был сниматься Басилашвили, но он не смог по личным обстоятельствам, и пригласили Юрия Яковлева. Вот так случайность иногда может изменить судьбу.
А Вы не разговаривали с отцом об «Идиоте»? Как он относился к этой роли? Ведь князь у Достоевского — своеобразный пример святости. Но Пырьев снимал в советское время…
У нас с отцом в этом смысле точки зрения схожи. Мы оба считаем, что фильм, так сказать, не во всем получился. Пырьев, впрочем, и сам об этом говорил, в том числе и отцу. Поэтому и не стал снимать вторую часть романа. Да, в картине есть прекрасные актерские работы, но это не совсем мой Достоевский. В романе все тоньше, сложнее, страшнее. Но роль Юрия Яковлева, безусловно, удалась.
Чего, как Вам кажется, не хватало, чтобы это был Ваш Достоевский?
Наверное, все же не хватало другого типа режиссера. И, конечно, другого отрезка исторического времени, чтобы снимать такой материал. Роман требовал иного внутреннего ощущения создателей. Вряд ли это вообще могло получиться в 1950-х годах. Мне кажется, Достоевского, в принципе, должен снимать не просто талантливый, а еще и верующий человек.
«Утопия»
Я слышала, Вы сейчас тоже собираетесь ставить Достоевского?
Уже ставлю. В Малом театре. «Село Степанчиково и его обитатели».
Почему такой выбор?
Помимо моей любви к автору, мне кажется, Фома Фомич Опискин и построенный им в Степанчикове мир — потрясающая метафора сегодняшнего дня: он герой нашего времени во плоти. Это история о том, как гениально можно манипулировать людьми, у которых нет веры и которые боятся любить. История про то, как нам всякий раз хочется сотворить себе кумира. Опискин — своеобразный новый мессия. Он заставляет людей поверить, что с ним они становятся лучше, становятся более думающими, более духовными. Такова главная формула власти: убедить человека, что ты ему необходим. При этом Опискин, на мой взгляд, человек с потрясающей фантазией и мощной творческой энергией, что выгодно отличает его от привычного нам образа властей предержащих.
А Вы считаете, что нами манипулируют?
Да, и как раз делают это сегодня настолько прямолинейно, что хочется кричать: ну нельзя же думать, что я настолько глуп! Причем это вопрос не только к власти. Анархические выходки в храмах, музеях — это тоже своего рода манипуляции, спекуляции с понятием «свобода». На мой взгляд, здесь скорее проявляется абсолютное пренебрежение и неуважение к вере и свободе других. Мне претят как эти «действа», так и реакция власти на них. По-моему, они стоят друг друга. И то, и другое — пример использования веры в своих интересах. По мне, так если действительно хочешь что-то изменить — начни с себя.
К этому еще преподобный Серафим Саровский призывал. Но его формула «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся» подразумевает, что человек не только верит в Бога, но и живет церковной жизнью. А сегодня достаточно людей, которые не считают Церковь «достойной» того, чтобы туда ходить.
Мне кажется, глупо обвинять Церковь в том, что она неправильно живет, и делать на этом основании вывод: «я туда не пойду». Кто ты такой, чтобы ее судить? Ты веришь в Бога? — прекрасно, но не считай себя правее других. Не нашел общего языка с одним священником? — постарайся найти другого, но не обвиняй огульно всех подряд. Начинать изменения надо с себя, а не с общества или мира. Мне кажется, упреками в адрес Церкви люди часто прикрывают свою гордыню и леность. Легко сказать, что в Церкви все фарисеи, оборотни, и спрятаться за общественно-политическими движениями: вот, дескать, по-настоящему полезная работа. Но только заниматься своей собственной душой — гораздо сложнее.
Вы для себя этот путь выбрали?
Для меня принципиально — хотя бы постараться судить прежде всего себя, совершенствовать себя, а не казнить других. Может быть, этот путь утопичен. Увы, и у меня далеко не всегда получается так жить, я грешный человек. И в храм хожу не так часто, как должно, и судить других люблю. Но мне кажется, здесь важно хотя бы понимать, что сам ты не всегда можешь справиться со своей гордыней. На этом пути и помогает вера.
А Вы предполагаете такую серьезную внутреннюю работу, например, в своем зрителе?
Конечно. Главная ложь сегодня, особенно в нашем кино и на ТВ, — это когда продюсеры, а они у нас теперь главные ребята, отказывают зрителю в способности думать, считают, что перед ними стадо овец, и надо скармливать им пошлятину и банальщину, потому что она лучше продается. Я часто вижу таких. В театре, слава Богу, до такой степени все еще не дошло. Да, действительно, многие и сюда зачастую приходят за развлечением, но пока еще есть достойные театры, где можно увидеть серьезные, глубокие истории.
Неужели Вам никогда не приходилось слышать упреки, что мы-де пришли сюда на Пореченкова посмотреть (спектакль «Крейцерова соната» в МХТ), а Вы нам тут своим спектаклем вынос мозга устроили?
Приходилось, конечно. Но, к счастью, очень редко. Да, такого зрителя в театре трудно схватить за шкирку — он внутренне сопротивляется, закрывается от серьезных эмоций. Впору хоть предупреждения в афише писать: «Осторожно! На этом спектакле думают и сопереживают». Хотя у меня нет задачи воспитывать человечество. Боже упаси, я не проповедник, я тоже ищущий человек и честно скажу, что сам часто не знаю ответов на те вопросы, которые поднимаю. Но у меня есть надежда: может быть, я задаю эти вопросы так, что кто-то после моего спектакля тоже над ними задумается.
Любил ли Чехов людей?
А для Вас принципиально важно, чтобы на Ваших спектаклях думали и переживали?
Мне интересны герои, которые находятся в крайней ситуации, на грани: в таких обстоятельствах проявляется их глубинная, подлинная сущность. Мне хочется эмоционально вовлечь зрителя, поставить его на место «героя». Заставить посмотреть не только на сюжет, но и внутрь себя. А что бы ты делал в такой ситуации, как проявляется твое истинное лицо? И в жизни, и в хорошей драматургии бывает, что, казалось бы, даже очень сильные люди ломаются, а слабые и простые оказываются гораздо сильнее «героев». И все потому, что у них есть вера, причем от сердца, а не от головы. Мы сегодня часто рассуждаем: какой должна быть вера, какой не должна, какая правильная, какая нет. А ведь по сути мы просто пытаемся приспособить Бога под себя, вместо того чтобы пытаться расти, двигаться к Нему. Так удобнее. Сидит на плече мелкий бес и говорит: «Ну зачем тебе это надо? Ты-то понимаешь, что все вранье, притворство. Будь умнее, ты-то ведь можешь мыслить, ты — не толпа. Ты — избранный!» Такие сомнения — тоже своего рода грань. Беда, если они начинают касаться Главного. Или если ответы на такие сомнения человек ищет только в себе, надеется только на себя. Это холостой ход, гордыня. Бег по кругу. Сложно бороться со своими бесами в одиночку, без Бога.
Я видела Ваш спектакль «Дуэль» по Чехову. По-моему, он как раз об этом.
Конечно. Для меня главные герои «Дуэли», фон Корен и Лаевский, — по сути, две стороны одной медали, один герой в двух проявлениях.
Фон Корен крайне жесткий человек, уверенный в том, что имеет право решать, кому что позволено и кто что должен делать. Лаевский — эгоцентрик, человек, который бравирует своим распадом, слабостью. Он даже обаятелен в этом. И в том, и в другом случае речь идет о проявлении одной и той же черты — банального эгоизма, когда в центре мироздания стоит сам человек. Лаевскому так легче жить: он все время бежит от себя, от любой ответственности. Он бабочка. А Корен уже все определил, все взвесил и всех обвинил, он — судья. Казалось бы, и тот, и другой в жизни устроились. Но это самообман, иллюзия, потому что «проклятые» вопросы о смысле жизни все равно их догоняют, сводят против друг друга, а по сути, ответов-то у них, оказывается, нет.
В классическом прочтении, которое практикуют многие школьные учителя и которое, например, отражено в советской экранизации «Дуэли» с Высоцким и Далем в главных ролях, именно фон Корен и Лаевский — главные антагонисты. У Вас же все по-другому, и чуть ли не дьякон, второстепенный персонаж, противопоставлен этой паре. Хотя в том же советском фильме он показан скорее как комическое недоразумение. Почему Вы сместили ось?
Мне кажется, дьякон в этой истории как лакмусовая бумажка. Он как раз из тех чистых сердцем, простых людей, которые верят в Бога — и все. Его вера не требует никаких интеллектуальных доказательств, он верит, как дышит. Ему чужды метания главных героев, их ненависть друг к другу, да он попросту и не понимает, как так можно. При этом он никого не судит, никому не говорит, как надо жить. Но именно он и спасает обоих на дуэли — одного от верной смерти, другого от убийства. Он становится перчаткой на руке Бога.
А как Вы думаете, Чехов такой смысл закладывал в «Дуэль»? Или, как бывает с художественными произведениями, что-то начинает проявляться помимо воли автора?
Думаю, смысл был именно такой. Даже учитывая, что Чехов отнюдь не был религиозным человеком. Но, с моей точки зрения, автор, написавший «Дуэль», просто не мог не верить в Бога. Другой вопрос, что Чехов тяжело переживал человеческое несовершенство. Еще и ранняя болезнь... Отсюда свойственный ему черный юмор, иногда даже цинизм. «Дуэль», пожалуй, одно из немногих его произведений, где есть надежда, в его драматургии надежды нет совсем. Впрочем… и там есть скрытый свет. Кажется, Чехов и перестал верить в человека, но, в то же время, все равно надеется, верит в него. Недаром у него в пьесах говорится «мы поедем», «мы будем», или, как в «Дуэли», «может быть, доплывем». Даже если кроме тоски в тексте формально больше ничего нет, там все равно присутствуют грустные, но добрые чеховские глаза.
Вы хотите сказать, это как в известном правиле: чтобы начать подъем, нужно опуститься на самое дно? Если так, то у Чехова показан только механизм спуска. Подъем — это уже где-то за занавесом.
Да, практически везде, кроме «Дуэли», где возможность подъема обозначена в конце произведения. Впрочем, тоже непонятно, как герои себя поведут. Ясно только одно: они уже никогда не станут прежними. Лаевский сломлен, но у него есть шанс возродиться. Социал-дарвинист Корен уже не относится к людям как к жукам, он уже не маленький божок. Кстати, ведь доктор Чехов тоже увлекался в молодости дарвинизмом, так что в «Дуэли» он отчасти спорит с собой прежним. Лаевский с его сомнениями — тоже часть его натуры. Думаю, таким образом он разрешал свои внутренние вопросы. При этом Чехов был очень деятельным человеком и к сорока четырем годам многое успел. Путешествия, больницы, школы… Он не понимал, почему другие не могут жить так же деятельно. Кажется, его тоска происходила оттого, что он постоянно спрашивал себя, почему русский человек так много может и так мало делает.
Меня давно интересует вопрос: любил ли Чехов людей? Чего в нем все-таки больше: желания облегчить страдания больному и, может быть, способствовать выздоровлению или все-таки медицинского цинизма? Что Вы думаете?
Думаю, при всей его кажущейся нелюбви к людям, которую некоторые видят в его будто бы смешных, а на самом деле страшноватых рассказах, он всегда за этих людей глубоко переживает. Лично для меня это пример патриотизма, только не вульгарного, а трезвого, без ложного пафоса, без огульного хаяния.
Мужчина и женщина
За последние несколько лет Вы поставили в московских театрах своеобразную трилогию: «Дуэль», «Драму на охоте» Чехова и «Крейцерову сонату» Толстого. Не нужно быть глубоким знатоком литературы, чтобы увидеть во всех трех вещах одну сквозную тему. Почему именно она?
Потому что пока еще никто не придумал более интересной темы. Для меня мужчина и женщина — две абсолютно разных планеты, два мира, которые до конца никогда не поймут друг друга. Единственное, что нас объединяет — это принадлежность к роду людскому, мы все создания Божии. В остальном мы абсолютно разные. Мы думаем, что понимаем друг друга, но, мне кажется, это всего лишь иллюзия — мы как бы договорились, условились, что понимаем. Так легче жить, выживать. Нас вместе всегда что-то держит: дружба, постель, семья, дети, конечно. Самое страшное, если остается только привычка, когда люди перестают слышать друг друга, живут по инерции. Важно вовремя распознать конец. Если хватит сил разомкнуть цепь — хорошо, если нет — то жизнь превращается в кошмар. Эта тема и в «Дуэли» звучит, и в «Драме на охоте», и в «Крейцеровой сонате», где показана крайняя степень отчуждения между людьми, связь которых основана на страстях и себялюбии. Это как игра. Один человек придумывает себе образ, каким должен быть другой, и начинает подстраивать его под свое видение. Вначале, когда люди влюблены, они стараются не замечать недостатки друг друга. Кто-то искренне верит, что другой может измениться, кто-то обманывает себя… Запущенная игра приводит к катастрофе, внешней и внутренней. Ведь когда человек пытается быть не тем, кто он есть, в нем копится агрессия, и она либо вырывается наружу, либо превращается в глубокую депрессию. Сколько вокруг совершенно чужих людей, живущих, казалось бы, вместе… Тут, наверное, спасти нас, оправдать соединение мужчины и женщины, удержать вместе может только одно — вера. Если она лежит в основе отношений, то в них есть и жертва, и терпение, потому как живут не для себя только, но и для другого. Все это в равной степени, конечно, относится и ко мне. Я, по сути-то, и спектакли свои ставлю прежде всего как сеансы психоанализа, чтобы помочь разобраться в этих вечных вопросах и себе, и зрителю.
Почему в «Крейцеровой сонате» по Толстому Вы отдали главную роль Михаилу Пореченкову? Разве он похож на утонченного истеричного интеллигента?
Михаил по своему типажу — совершенно не статичный литературный персонаж. Он очень живой, сегодняшний, актуальный герой. В кино, старой отечественной постановке, эту роль замечательно играл интеллектуал Янковский, но кто себя сегодня с ним может ассоциировать? А в Пореченкове мужчины видят себя, невольно ставят себя на его место. Так же, как женщины встают на место Лизы. Зритель находит с героями общие точки. Это история двух очень одиноких людей, таких же, как все мы, история о том, что не стоит искать друг в друге придуманный нами персонаж, а принимать, любить человека таким, каким он создан. Либо признать, что вы ошиблись. Отказаться от иллюзии. Жить дальше.
К Толстому все относятся по-разному.Среди православных людей есть и такие, кто из-за религиозных поисков писателя не принимает все его творчество. Что Вы скажете?
Я люблю Толстого как писателя, наслаждаюсь его языком. Но… лично мне не хватает в нем загадки. Он для меня прекрасная, но открытая книга. Вот кто для меня всегда загадка — так это Достоевский. Он выворачивает наизнанку, забирает целиком. Толстой будто возвышается над страданиями других, а в поздних произведениях откровенно назидает. А Достоевский… Это такая хирургия и мистика человеческой души, в которой не устаешь разбираться и которой всегда удивляешься. А как он точно предсказал будущее России в «Бесах»! Всякий раз я думаю: сколько же выстрадал этот человек…
Раз уж мы снова заговорили о Достоевскoм… Не спросила Вас в начале, но мне очень интересно: как Вы думаете, о чем роман «Идиот»?
О том, что если снова придет Христос, люди снова распнут Его, и снова сами же за это и пострадают. И круг этот вечный. О том, как мало в нас веры, а еще меньше — любви. И как нам важно успеть хоть немного этому научиться.
Автор: Алла МИТРОФАНОВА
«Фома», 07-03-2013
Режиссер Антон Яковлев о своих постановках, русской классике и о своем отце
Антон Юрьевич Яковлев
родился в 1969 году. Окончил Школу-студию МХАТ, актерский факультет, мастерская Василия Маркова. В 1993–1997 гг. работал в театре «Современник». Вел «Кинопанораму» на телеканале «Культура». В 2000 году окончил Высшие курсы сценаристов и режиссеров, мастерская Владимира Хотиненко. Поставил спектакли на сценах Театра им. Е. Вахтангова, РАМТа, МХТ, Et Cetera и Малого театра. Сын народного артиста СССР Юрия Яковлева.
Роли отца
Антон Юрьевич, у Вашего отца, народного артиста Юрия Яковлева было много прекрасных ролей в кино, но одна совершенно выбивалась из контекста советского времени. Он сыграл князя Мышкина в картине Ивана Пырьева «Идиот». Как Вы в детстве воспринимали эту роль?
Первый раз я увидел этот фильм еще совсем маленьким. Плакал даже, когда Ганя Иволгин дал пощечину князю. Никогда не забуду этот крупный план, глаза отца… Я очень люблю его роли в «психологическом» кино — в «Идиоте», «Опасном повороте», «Анне Карениной». Жаль, что их было не так много. Я всегда спокойно относился к «Иронии судьбы», «Ивану
Васильевичу», хотя понимаю, что большинство зрителей любит отца именно за эти «народные» фильмы. Убежден, что его
громадный талант не использовали и наполовину. Беда, что режиссеры так редко предлагали ему нестандартные, глубокие роли.
Почему, как Вы думаете?
Он всегда был предан одному театру — Вахтанговскому, который, к сожалению, использовал в основном его комедийный, лицедейский талант. Отца не раз звали к себе и Ефремов (МХАТ), и Царев (Малый театр), и вообще любая сцена была для него открыта, но он свой выбор сделал и ему не изменял. Что же касается кино… Например, он очень жалеет о том, что не смог сыграть роль, которую Смоктуновский исполнил в «Девяти днях одного года». Отец уже был утвержден, но попал в аварию. А вот в «Иронии судьбы» должен был сниматься Басилашвили, но он не смог по личным обстоятельствам, и пригласили Юрия Яковлева. Вот так случайность иногда может изменить судьбу.
А Вы не разговаривали с отцом об «Идиоте»? Как он относился к этой роли? Ведь князь у Достоевского — своеобразный пример святости. Но Пырьев снимал в советское время…
У нас с отцом в этом смысле точки зрения схожи. Мы оба считаем, что фильм, так сказать, не во всем получился. Пырьев, впрочем, и сам об этом говорил, в том числе и отцу. Поэтому и не стал снимать вторую часть романа. Да, в картине есть прекрасные актерские работы, но это не совсем мой Достоевский. В романе все тоньше, сложнее, страшнее. Но роль Юрия Яковлева, безусловно, удалась.
Чего, как Вам кажется, не хватало, чтобы это был Ваш Достоевский?
Наверное, все же не хватало другого типа режиссера. И, конечно, другого отрезка исторического времени, чтобы снимать такой материал. Роман требовал иного внутреннего ощущения создателей. Вряд ли это вообще могло получиться в 1950-х годах. Мне кажется, Достоевского, в принципе, должен снимать не просто талантливый, а еще и верующий человек.
«Утопия»
Я слышала, Вы сейчас тоже собираетесь ставить Достоевского?
Уже ставлю. В Малом театре. «Село Степанчиково и его обитатели».
Почему такой выбор?
Помимо моей любви к автору, мне кажется, Фома Фомич Опискин и построенный им в Степанчикове мир — потрясающая метафора сегодняшнего дня: он герой нашего времени во плоти. Это история о том, как гениально можно манипулировать людьми, у которых нет веры и которые боятся любить. История про то, как нам всякий раз хочется сотворить себе кумира. Опискин — своеобразный новый мессия. Он заставляет людей поверить, что с ним они становятся лучше, становятся более думающими, более духовными. Такова главная формула власти: убедить человека, что ты ему необходим. При этом Опискин, на мой взгляд, человек с потрясающей фантазией и мощной творческой энергией, что выгодно отличает его от привычного нам образа властей предержащих.
А Вы считаете, что нами манипулируют?
Да, и как раз делают это сегодня настолько прямолинейно, что хочется кричать: ну нельзя же думать, что я настолько глуп! Причем это вопрос не только к власти. Анархические выходки в храмах, музеях — это тоже своего рода манипуляции, спекуляции с понятием «свобода». На мой взгляд, здесь скорее проявляется абсолютное пренебрежение и неуважение к вере и свободе других. Мне претят как эти «действа», так и реакция власти на них. По-моему, они стоят друг друга. И то, и другое — пример использования веры в своих интересах. По мне, так если действительно хочешь что-то изменить — начни с себя.
К этому еще преподобный Серафим Саровский призывал. Но его формула «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся» подразумевает, что человек не только верит в Бога, но и живет церковной жизнью. А сегодня достаточно людей, которые не считают Церковь «достойной» того, чтобы туда ходить.
Мне кажется, глупо обвинять Церковь в том, что она неправильно живет, и делать на этом основании вывод: «я туда не пойду». Кто ты такой, чтобы ее судить? Ты веришь в Бога? — прекрасно, но не считай себя правее других. Не нашел общего языка с одним священником? — постарайся найти другого, но не обвиняй огульно всех подряд. Начинать изменения надо с себя, а не с общества или мира. Мне кажется, упреками в адрес Церкви люди часто прикрывают свою гордыню и леность. Легко сказать, что в Церкви все фарисеи, оборотни, и спрятаться за общественно-политическими движениями: вот, дескать, по-настоящему полезная работа. Но только заниматься своей собственной душой — гораздо сложнее.
Вы для себя этот путь выбрали?
Для меня принципиально — хотя бы постараться судить прежде всего себя, совершенствовать себя, а не казнить других. Может быть, этот путь утопичен. Увы, и у меня далеко не всегда получается так жить, я грешный человек. И в храм хожу не так часто, как должно, и судить других люблю. Но мне кажется, здесь важно хотя бы понимать, что сам ты не всегда можешь справиться со своей гордыней. На этом пути и помогает вера.
А Вы предполагаете такую серьезную внутреннюю работу, например, в своем зрителе?
Конечно. Главная ложь сегодня, особенно в нашем кино и на ТВ, — это когда продюсеры, а они у нас теперь главные ребята, отказывают зрителю в способности думать, считают, что перед ними стадо овец, и надо скармливать им пошлятину и банальщину, потому что она лучше продается. Я часто вижу таких. В театре, слава Богу, до такой степени все еще не дошло. Да, действительно, многие и сюда зачастую приходят за развлечением, но пока еще есть достойные театры, где можно увидеть серьезные, глубокие истории.
Неужели Вам никогда не приходилось слышать упреки, что мы-де пришли сюда на Пореченкова посмотреть (спектакль «Крейцерова соната» в МХТ), а Вы нам тут своим спектаклем вынос мозга устроили?
Приходилось, конечно. Но, к счастью, очень редко. Да, такого зрителя в театре трудно схватить за шкирку — он внутренне сопротивляется, закрывается от серьезных эмоций. Впору хоть предупреждения в афише писать: «Осторожно! На этом спектакле думают и сопереживают». Хотя у меня нет задачи воспитывать человечество. Боже упаси, я не проповедник, я тоже ищущий человек и честно скажу, что сам часто не знаю ответов на те вопросы, которые поднимаю. Но у меня есть надежда: может быть, я задаю эти вопросы так, что кто-то после моего спектакля тоже над ними задумается.
Любил ли Чехов людей?
А для Вас принципиально важно, чтобы на Ваших спектаклях думали и переживали?
Мне интересны герои, которые находятся в крайней ситуации, на грани: в таких обстоятельствах проявляется их глубинная, подлинная сущность. Мне хочется эмоционально вовлечь зрителя, поставить его на место «героя». Заставить посмотреть не только на сюжет, но и внутрь себя. А что бы ты делал в такой ситуации, как проявляется твое истинное лицо? И в жизни, и в хорошей драматургии бывает, что, казалось бы, даже очень сильные люди ломаются, а слабые и простые оказываются гораздо сильнее «героев». И все потому, что у них есть вера, причем от сердца, а не от головы. Мы сегодня часто рассуждаем: какой должна быть вера, какой не должна, какая правильная, какая нет. А ведь по сути мы просто пытаемся приспособить Бога под себя, вместо того чтобы пытаться расти, двигаться к Нему. Так удобнее. Сидит на плече мелкий бес и говорит: «Ну зачем тебе это надо? Ты-то понимаешь, что все вранье, притворство. Будь умнее, ты-то ведь можешь мыслить, ты — не толпа. Ты — избранный!» Такие сомнения — тоже своего рода грань. Беда, если они начинают касаться Главного. Или если ответы на такие сомнения человек ищет только в себе, надеется только на себя. Это холостой ход, гордыня. Бег по кругу. Сложно бороться со своими бесами в одиночку, без Бога.
Я видела Ваш спектакль «Дуэль» по Чехову. По-моему, он как раз об этом.
Конечно. Для меня главные герои «Дуэли», фон Корен и Лаевский, — по сути, две стороны одной медали, один герой в двух проявлениях.
Фон Корен крайне жесткий человек, уверенный в том, что имеет право решать, кому что позволено и кто что должен делать. Лаевский — эгоцентрик, человек, который бравирует своим распадом, слабостью. Он даже обаятелен в этом. И в том, и в другом случае речь идет о проявлении одной и той же черты — банального эгоизма, когда в центре мироздания стоит сам человек. Лаевскому так легче жить: он все время бежит от себя, от любой ответственности. Он бабочка. А Корен уже все определил, все взвесил и всех обвинил, он — судья. Казалось бы, и тот, и другой в жизни устроились. Но это самообман, иллюзия, потому что «проклятые» вопросы о смысле жизни все равно их догоняют, сводят против друг друга, а по сути, ответов-то у них, оказывается, нет.
В классическом прочтении, которое практикуют многие школьные учителя и которое, например, отражено в советской экранизации «Дуэли» с Высоцким и Далем в главных ролях, именно фон Корен и Лаевский — главные антагонисты. У Вас же все по-другому, и чуть ли не дьякон, второстепенный персонаж, противопоставлен этой паре. Хотя в том же советском фильме он показан скорее как комическое недоразумение. Почему Вы сместили ось?
Мне кажется, дьякон в этой истории как лакмусовая бумажка. Он как раз из тех чистых сердцем, простых людей, которые верят в Бога — и все. Его вера не требует никаких интеллектуальных доказательств, он верит, как дышит. Ему чужды метания главных героев, их ненависть друг к другу, да он попросту и не понимает, как так можно. При этом он никого не судит, никому не говорит, как надо жить. Но именно он и спасает обоих на дуэли — одного от верной смерти, другого от убийства. Он становится перчаткой на руке Бога.
А как Вы думаете, Чехов такой смысл закладывал в «Дуэль»? Или, как бывает с художественными произведениями, что-то начинает проявляться помимо воли автора?
Думаю, смысл был именно такой. Даже учитывая, что Чехов отнюдь не был религиозным человеком. Но, с моей точки зрения, автор, написавший «Дуэль», просто не мог не верить в Бога. Другой вопрос, что Чехов тяжело переживал человеческое несовершенство. Еще и ранняя болезнь... Отсюда свойственный ему черный юмор, иногда даже цинизм. «Дуэль», пожалуй, одно из немногих его произведений, где есть надежда, в его драматургии надежды нет совсем. Впрочем… и там есть скрытый свет. Кажется, Чехов и перестал верить в человека, но, в то же время, все равно надеется, верит в него. Недаром у него в пьесах говорится «мы поедем», «мы будем», или, как в «Дуэли», «может быть, доплывем». Даже если кроме тоски в тексте формально больше ничего нет, там все равно присутствуют грустные, но добрые чеховские глаза.
Вы хотите сказать, это как в известном правиле: чтобы начать подъем, нужно опуститься на самое дно? Если так, то у Чехова показан только механизм спуска. Подъем — это уже где-то за занавесом.
Да, практически везде, кроме «Дуэли», где возможность подъема обозначена в конце произведения. Впрочем, тоже непонятно, как герои себя поведут. Ясно только одно: они уже никогда не станут прежними. Лаевский сломлен, но у него есть шанс возродиться. Социал-дарвинист Корен уже не относится к людям как к жукам, он уже не маленький божок. Кстати, ведь доктор Чехов тоже увлекался в молодости дарвинизмом, так что в «Дуэли» он отчасти спорит с собой прежним. Лаевский с его сомнениями — тоже часть его натуры. Думаю, таким образом он разрешал свои внутренние вопросы. При этом Чехов был очень деятельным человеком и к сорока четырем годам многое успел. Путешествия, больницы, школы… Он не понимал, почему другие не могут жить так же деятельно. Кажется, его тоска происходила оттого, что он постоянно спрашивал себя, почему русский человек так много может и так мало делает.
Меня давно интересует вопрос: любил ли Чехов людей? Чего в нем все-таки больше: желания облегчить страдания больному и, может быть, способствовать выздоровлению или все-таки медицинского цинизма? Что Вы думаете?
Думаю, при всей его кажущейся нелюбви к людям, которую некоторые видят в его будто бы смешных, а на самом деле страшноватых рассказах, он всегда за этих людей глубоко переживает. Лично для меня это пример патриотизма, только не вульгарного, а трезвого, без ложного пафоса, без огульного хаяния.
Мужчина и женщина
За последние несколько лет Вы поставили в московских театрах своеобразную трилогию: «Дуэль», «Драму на охоте» Чехова и «Крейцерову сонату» Толстого. Не нужно быть глубоким знатоком литературы, чтобы увидеть во всех трех вещах одну сквозную тему. Почему именно она?
Потому что пока еще никто не придумал более интересной темы. Для меня мужчина и женщина — две абсолютно разных планеты, два мира, которые до конца никогда не поймут друг друга. Единственное, что нас объединяет — это принадлежность к роду людскому, мы все создания Божии. В остальном мы абсолютно разные. Мы думаем, что понимаем друг друга, но, мне кажется, это всего лишь иллюзия — мы как бы договорились, условились, что понимаем. Так легче жить, выживать. Нас вместе всегда что-то держит: дружба, постель, семья, дети, конечно. Самое страшное, если остается только привычка, когда люди перестают слышать друг друга, живут по инерции. Важно вовремя распознать конец. Если хватит сил разомкнуть цепь — хорошо, если нет — то жизнь превращается в кошмар. Эта тема и в «Дуэли» звучит, и в «Драме на охоте», и в «Крейцеровой сонате», где показана крайняя степень отчуждения между людьми, связь которых основана на страстях и себялюбии. Это как игра. Один человек придумывает себе образ, каким должен быть другой, и начинает подстраивать его под свое видение. Вначале, когда люди влюблены, они стараются не замечать недостатки друг друга. Кто-то искренне верит, что другой может измениться, кто-то обманывает себя… Запущенная игра приводит к катастрофе, внешней и внутренней. Ведь когда человек пытается быть не тем, кто он есть, в нем копится агрессия, и она либо вырывается наружу, либо превращается в глубокую депрессию. Сколько вокруг совершенно чужих людей, живущих, казалось бы, вместе… Тут, наверное, спасти нас, оправдать соединение мужчины и женщины, удержать вместе может только одно — вера. Если она лежит в основе отношений, то в них есть и жертва, и терпение, потому как живут не для себя только, но и для другого. Все это в равной степени, конечно, относится и ко мне. Я, по сути-то, и спектакли свои ставлю прежде всего как сеансы психоанализа, чтобы помочь разобраться в этих вечных вопросах и себе, и зрителю.
Почему в «Крейцеровой сонате» по Толстому Вы отдали главную роль Михаилу Пореченкову? Разве он похож на утонченного истеричного интеллигента?
Михаил по своему типажу — совершенно не статичный литературный персонаж. Он очень живой, сегодняшний, актуальный герой. В кино, старой отечественной постановке, эту роль замечательно играл интеллектуал Янковский, но кто себя сегодня с ним может ассоциировать? А в Пореченкове мужчины видят себя, невольно ставят себя на его место. Так же, как женщины встают на место Лизы. Зритель находит с героями общие точки. Это история двух очень одиноких людей, таких же, как все мы, история о том, что не стоит искать друг в друге придуманный нами персонаж, а принимать, любить человека таким, каким он создан. Либо признать, что вы ошиблись. Отказаться от иллюзии. Жить дальше.
К Толстому все относятся по-разному.Среди православных людей есть и такие, кто из-за религиозных поисков писателя не принимает все его творчество. Что Вы скажете?
Я люблю Толстого как писателя, наслаждаюсь его языком. Но… лично мне не хватает в нем загадки. Он для меня прекрасная, но открытая книга. Вот кто для меня всегда загадка — так это Достоевский. Он выворачивает наизнанку, забирает целиком. Толстой будто возвышается над страданиями других, а в поздних произведениях откровенно назидает. А Достоевский… Это такая хирургия и мистика человеческой души, в которой не устаешь разбираться и которой всегда удивляешься. А как он точно предсказал будущее России в «Бесах»! Всякий раз я думаю: сколько же выстрадал этот человек…
Раз уж мы снова заговорили о Достоевскoм… Не спросила Вас в начале, но мне очень интересно: как Вы думаете, о чем роман «Идиот»?
О том, что если снова придет Христос, люди снова распнут Его, и снова сами же за это и пострадают. И круг этот вечный. О том, как мало в нас веры, а еще меньше — любви. И как нам важно успеть хоть немного этому научиться.
Автор: Алла МИТРОФАНОВА
«Фома», 07-03-2013
26.10.2012
Подробнее
КАРМАННЫЕ ДИНОЗАВРЫ
Анна ЧУЖКОВА, «Культура», №38 2012
КАРМАННЫЕ ДИНОЗАВРЫ
С начала сезона Малый театр взял бойкий темп: только в октябре здесь представят три премьеры. На фоне классического наследия — «Бесприданницы» Островского и пушкинской «Пиковой дамы» — несколько особняком стоит пьеса скандального Жана Кокто. Его «Священных чудовищ» на сцене филиала на Ордынке ставит Антон Яковлев.
Это не ужастик и не фантастика: чудовища — лишь образное «обзывательство». Так героиня пьесы именует корифеев сцены, настоящих, великих артистов, внушающих праведный трепет. От того монстры и священны. Однако и у сакральных идолов в закулисной жизни случаются более чем прозаичные интриги. Счастливая судьба актрисы и директора театра Эстер (Ирина Муравьева) делает резкий зигзаг после того, как однажды к ней в гримерку приходит поклонница, начинающая артистка Лиан (Полина Долинская). Девушка изображает из себя любовницу мужа Эстер, премьера Комеди Франсез. Обман раскрывается очень скоро, но впечатленная этой выходкой прима решает взять дерзкую девушку в ученицы и поселить у себя дома. С этого момента «сюжет из театральной жизни» неминуемо развивается по сценарию банального любовного треугольника.
Но Жан Кокто не был бы авангардистом, если бы в своих пьесах изображал бытовые любовные злоключения. Вероятно, поэтому его «Священные чудовища» носят иной подзаголовок — «живой портрет одной пьесы». Герои Кокто в закулисной жизни не могут отделаться от своего актерства, изображая «неистовство любви» и «обнаженную душу», выражаясь до смешного высокопарно. Артисты противоречат сами себе и удивляют каждым последующим поступком, делая сюжет совершенно непредсказуемым. Театр уродует их, лишая способности жить простыми человеческими чувствами.
Однако для Антона Яковлева «священные чудовища» — прозвище ласковое. Не монстры, а динозавры, вымирающий вид, герои великой уходящей эпохи — со старыми ценностями и мягкими сердцами. «Остерегайтесь театра в жизни!.. Величие театра в том, что его мертвецы встают в финале. Но жертвы тех, кто делает из жизни театр, никогда не поднимутся в конце», — фраза для Кокто, писавшего в 1940 году, знаковая. Эту манифестацию Эстер — Муравьева не только произносит на публику, но и делает моральным законом, чем и отличается от своего двойника из пьесы.
Она прямодушна, бесконечно добра, нежна, как ее кремовые костюмы с жемчужными нитями, светлый дом с большими окнами, уставленный цветами, и улыбка Жанны Самари. Знаменитая картина кисти Ренуара украшает гостиную. По замыслу режиссера, это портрет самой Эстер. Но как бы органично не смотрелась на сцене Ирина Муравьева, она вынуждена играть одно и то же — всепрощающее и легковерное сердце без оттенков и полутонов. Сглаживая характеры, режиссер заостряет углы любовной фигуры, но тем же нивелирует конфликт правды и лжи, так тесно соседствующих в чисто актерской истории.
Герой Александра Ермакова, несмотря на подлую измену, своей бесхребетностью вызывает лишь сочувствие. Зато стерва Лиан — само коварство. Типаж любовницы стандартный: откровенное платье, красные губы, наглые интонации. Это зло отталкивает грубыми интонациями и однозначно корыстными мотивами. Поселившись в доме Эстер, Лиан меняет обстановку под себя. Гостиная становится темной, холодной, импрессионистический задник сменяет белая стена, портрет исчезает, а вместо уютных белых кресел появляются черные стулья. Но все-таки справедливость восторжествует, злодейка будет изгнана, а сквозь белый задник вновь проступит старый живописный интерьер.
Антон Яковлев катастрофу одомашнил, чудовищ приручил, сделал их карманными и милыми. Бенефисная роль Ирины Муравьевой, выбеленная и отлакированная, выглядит как подарок актрисе. Однако без противоречивых характеров размышление о хрупкой границе между жизнью и театром превращается в бесхитростный спектакль, не выходящий за рамки семейного происшествия.
Анна ЧУЖКОВА, «Культура», №38 2012
С начала сезона Малый театр взял бойкий темп: только в октябре здесь представят три премьеры. На фоне классического наследия — «Бесприданницы» Островского и пушкинской «Пиковой дамы» — несколько особняком стоит пьеса скандального Жана Кокто. Его «Священных чудовищ» на сцене филиала на Ордынке ставит Антон Яковлев.
Это не ужастик и не фантастика: чудовища — лишь образное «обзывательство». Так героиня пьесы именует корифеев сцены, настоящих, великих артистов, внушающих праведный трепет. От того монстры и священны. Однако и у сакральных идолов в закулисной жизни случаются более чем прозаичные интриги. Счастливая судьба актрисы и директора театра Эстер (Ирина Муравьева) делает резкий зигзаг после того, как однажды к ней в гримерку приходит поклонница, начинающая артистка Лиан (Полина Долинская). Девушка изображает из себя любовницу мужа Эстер, премьера Комеди Франсез. Обман раскрывается очень скоро, но впечатленная этой выходкой прима решает взять дерзкую девушку в ученицы и поселить у себя дома. С этого момента «сюжет из театральной жизни» неминуемо развивается по сценарию банального любовного треугольника.
Но Жан Кокто не был бы авангардистом, если бы в своих пьесах изображал бытовые любовные злоключения. Вероятно, поэтому его «Священные чудовища» носят иной подзаголовок — «живой портрет одной пьесы». Герои Кокто в закулисной жизни не могут отделаться от своего актерства, изображая «неистовство любви» и «обнаженную душу», выражаясь до смешного высокопарно. Артисты противоречат сами себе и удивляют каждым последующим поступком, делая сюжет совершенно непредсказуемым. Театр уродует их, лишая способности жить простыми человеческими чувствами.
Однако для Антона Яковлева «священные чудовища» — прозвище ласковое. Не монстры, а динозавры, вымирающий вид, герои великой уходящей эпохи — со старыми ценностями и мягкими сердцами. «Остерегайтесь театра в жизни!.. Величие театра в том, что его мертвецы встают в финале. Но жертвы тех, кто делает из жизни театр, никогда не поднимутся в конце», — фраза для Кокто, писавшего в 1940 году, знаковая. Эту манифестацию Эстер — Муравьева не только произносит на публику, но и делает моральным законом, чем и отличается от своего двойника из пьесы.
Она прямодушна, бесконечно добра, нежна, как ее кремовые костюмы с жемчужными нитями, светлый дом с большими окнами, уставленный цветами, и улыбка Жанны Самари. Знаменитая картина кисти Ренуара украшает гостиную. По замыслу режиссера, это портрет самой Эстер. Но как бы органично не смотрелась на сцене Ирина Муравьева, она вынуждена играть одно и то же — всепрощающее и легковерное сердце без оттенков и полутонов. Сглаживая характеры, режиссер заостряет углы любовной фигуры, но тем же нивелирует конфликт правды и лжи, так тесно соседствующих в чисто актерской истории.
Герой Александра Ермакова, несмотря на подлую измену, своей бесхребетностью вызывает лишь сочувствие. Зато стерва Лиан — само коварство. Типаж любовницы стандартный: откровенное платье, красные губы, наглые интонации. Это зло отталкивает грубыми интонациями и однозначно корыстными мотивами. Поселившись в доме Эстер, Лиан меняет обстановку под себя. Гостиная становится темной, холодной, импрессионистический задник сменяет белая стена, портрет исчезает, а вместо уютных белых кресел появляются черные стулья. Но все-таки справедливость восторжествует, злодейка будет изгнана, а сквозь белый задник вновь проступит старый живописный интерьер.
Антон Яковлев катастрофу одомашнил, чудовищ приручил, сделал их карманными и милыми. Бенефисная роль Ирины Муравьевой, выбеленная и отлакированная, выглядит как подарок актрисе. Однако без противоречивых характеров размышление о хрупкой границе между жизнью и театром превращается в бесхитростный спектакль, не выходящий за рамки семейного происшествия.
Анна ЧУЖКОВА, «Культура», №38 2012
02.10.2012
Подробнее
АНТОН ЯКОВЛЕВ: «Я ПОНИМАЮ, ЧТО ЭТОТ МИР ИЗМЕНИТЬ НЕВОЗМОЖНО, НО НЕ ПЫТАТЬСЯ ЕГО ИЗМЕНИТЬ — ЭТО ПРЕСТУПНО. ИНАЧЕ ЗАЧЕМ ТОГДА ЗАНИМАТЬСЯ ЭТОЙ ПРОФЕССИЕЙ?»
Светлана Бердичевская «Городские кассы», октябрь 2012 года
АНТОН ЯКОВЛЕВ: «Я ПОНИМАЮ, ЧТО ЭТОТ МИР ИЗМЕНИТЬ НЕВОЗМОЖНО, НО НЕ ПЫТАТЬСЯ ЕГО ИЗМЕНИТЬ — ЭТО ПРЕСТУПНО. ИНАЧЕ ЗАЧЕМ ТОГДА ЗАНИМАТЬСЯ ЭТОЙ ПРОФЕССИЕЙ?»
В октябре у Антона Яковлева седьмая московская премьера. На этот раз режиссера пригласил Малый театр, а до этого были работы в РАМТе, в МХТ, в Et Cetera и Театре им. Вахтангова. О тернистом пути в профессию, о своих спектаклях, о главных принципах работы с актером и, конечно, о предстоящей премьере спектакля «Священные чудовища» с Ириной Муравьевой в главной роли рассказывает сын актера Юрия Яковлева — режиссер Антон Яковлев.
Антон, у вас был довольно тернистый путь в профессию театрального режиссера.
Да, сразу после школы я пошел в актеры. Несмотря на то что все мои родственники так или иначе всегда были связаны с Щукинским училищем, я хотел учиться только в Школе- студии МХАТ. Мне не хотелось, чтобы за моей спиной шептались. Это абсолютный миф, что известная фамилия что-то облегчает в жизни и профессии.
Мастером нашего курса был замечательный педагог и человек Василий Петрович Марков, заставший еще Станиславского. Нам повезло — мы получали настоящую классическую школу. Тем более наш курс был актерско-режиссерский, где преподавала и Роза Сирота, имя которой тесно связано с Товстоноговым и Ефремовым. С первого курса, когда все делают самостоятельные отрывки, я начал интересоваться больше постановкой этих отрывков, чем игрой в них. Заканчивал я учебу в 91-м году, когда был общий кризис, как в кино, так и в театре. Меня приглашали в несколько театров, но амбиций было много, и роль только артиста меня не устраивала абсолютно. Но жить надо было, и я выбрал кино — благо приглашали много, и зависимости меньше.
Но тем не менее мысль о режиссуре вы не оставляли?
Нет, конечно. Но перед тем как поступить на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, я проучился несколько месяцев во ВГИКе, ушел и оттуда и потом успел три года прослужить актером в «Современнике». Я уверен, что режиссеру необходимо получить реальный актерский опыт. Так он сможет лучше понять актера «изнутри». Но в один момент я понял, что всё, достаточно, я начал тормозить. И я ушел. Поступил на курс к Алексею Герману. А потом ушел от него к Владимиру Хотиненко.
Как же все-таки так случилось, что получив профессию режиссера кино, вы оказались в театре?
Я действительно хотел заниматься только кино. Выиграв еще на Высших курсах грант от Министерства культуры, снял свой дебют «Казалось бы», защитил им диплом и должен был снимать полнометражную ленту, но в последний момент возникли финансовые проблемы с проектом. И как раз в это время мне предложили поставить спектакль в Питере. Я в момент собрал вещи, сел за руль и... сделал «Малые супружеские преступления» по одноименной пьесе Шмитта с Евгением Барановым и Мариной Игнатовой в главных ролях, который вот уже восемь лет идет с аншлагами. Я сам не ожидал, что театр снова так меня затянет, хотел просто переждать, но получилось совсем иначе. Чему я не удивлен, потому как понимаю теперь, что ничего случайного не бывает. Именно этого я, по сути, и хотел с самого начала. Просто должно было пройти время, чтобы я был готов.
Вас пригласил Алексей Бородин в РАМТ.
Да, он посмотрел кассету с питерским спектаклем и ему понравился материал. После этого он предложил поставить у себя в театре. «Гупешка» Василия Сигарева была в списке пьес, который я предложил для постановки.
Вы говорили в одном из своих интервью, что ни одна пьеса Новой драмы не сравнится с классикой. И тут такой неожиданный выбор для московского дебюта.
Да, и я по-прежнему так считаю. И тем не менее в РАМТе я поставил именно современные пьесы. Кроме «Гупешки» там еще идет канадская пьеса «Соглядатай». В этих пьесах меня привлекла фарсовая основа и возможность эксперимента. В театре меня интересуют два направления. Первое — это психологический театр, который дает возможность хирургически копаться в артисте, в себе. Как мне кажется, именно классика больше всего для этого подходит. Таким театром занимались Станиславский, Товстоногов, Эфрос. Это такой бесконечный сеанс психоанализа. Одна моя знакомая, замечательный психолог, пересмотрела все мои спектакли. Однажды она сделала лучший для меня комплимент, что ее ощущения после увиденного — будто она не уходила с работы. И второе направление — это фарс. Фарс не как навязанный площадной жанр, а как гротесковое, подчас абсурдное отражение нашей реальности. Сочетание психологического и фарсового театра, поиски в этом направлении и есть мой главный интерес.
Почему на главную роль в спектакле «Драма на охоте» театра El Cetera вы пригласили именно Даниила Страхова?
Мне хотелось открыть в этом актере другие грани. Всегда интересно находить, вытягивать что-то новое из артиста, идти с ним туда, куда он еще не ходил. Это, безусловно, всегда непросто, и не каждый это сразу понимает и принимает. Но Дане это было интересно. Вообще, мне импонирует его бескомпромиссность и максимализм в профессии, работе. Это редкий случай, когда я могу дружить с артистом. У нас очень много общего еще и в человеческом плане.
Какие же у вас главные принципы работы с актером?
Для меня главное не заставить, а увлечь. Заставить можно, но при этом сам актер, который даже и примет режиссерский рисунок, будет внутри себя этому рисунку сопротивляться. Актер с самого начала должен присваивать именно наш совместный рисунок. Мне нравится провоцировать, наводить на рождение образа. Приход к правильному разбору роли должен осуществляться через себя, через свою жизнь. Я здесь ничего нового не придумываю. Есть артисты — личности и артисты — лицедеи, есть те, которые всегда играют самих себя, и те, которые всегда играют маску. Я пытаюсь находить середину. Это то, что у Станиславского называется человеко-роль. Даже если ты надеваешь маску, ты идешь к этому через свои внутренние ощущения, аффективные воспоминания. Ты присваиваешь себе эту маску. Эта роль становится твоей, ты уже не изображаешь персонажа, имитируешь эмоцию, ты играешь свою тему.
Яркий пример удивительной работы с актером и, как вы сами говорите, открытия новых граней уже в известном актере — это роль Михаила Пореченкова в вашем спектакле «Крейцерова соната» в МХТ. Вы с самого начала видели его в образе Позднышева?
Нет, я видел совершенно другого артиста. Это Олег Павлович предложил Пореченкова, при этом, правда, не настаивая. Предложил подумать. Я рискнул. Прыгнул. Это был вызов, но интересный. Даже начав репетиции, я не верил до конца в результат. Даже на последнем прогоне зерно не проросло — не было того откровения в роли, которое должно быть. Миша не из тех артистов, которые выкладываются на репетиции, растрачивают себя. И режиссер до определенного времени не понимает, на что можно рассчитывать. Миша мог выдать всего один гениальный «дубль» за всю репетицию — и всё. Но затем был прогон уже на зрителя. И ситуация изменилась. Я понял, что всё, что мы с ним делали, работает. Мише необходим был зритель. Он существует полноценно как артист только тогда, когда существует энергетический обмен. Спектакль задышал и начал жить.
Что вы увидели в истории Позднышева сегодня? Какой реакции вы ждете от зрителей на этот спектакль?
Как говорил известный путешественник Магеллан: «Путешествовать необходимо, жизнь сохранить не обязательно». Я понимаю, что этот мир изменить невозможно, но не пытаться его изменить — это преступно. Изменить себя, окружающих. Как говорил Товстоногов, режиссер должен «сгорать». Иначе зачем тогда заниматься этой профессией? Если говорить об истории Позднышева, я предложил Мише не «читать» классический персонаж, а играть сегодняшнего человека, в котором любой зритель может увидеть себя. Наша главная ошибка в том, что мы пытаемся изменить друг друга, увидеть в другом человеке то, что хочется видеть именно вам, а не то, что есть на самом деле. Мы очень далеко уходим в своем «сочинительстве», ведь тяжело отказываться от своих иллюзий. А должно уметь принимать человека таким, каков он есть. А не ломать друг друга. И без Бога жить в этом отношении очень сложно. Человек, к сожалению, как правило, только в крайних обстоятельствах способен измениться, прийти к покаянию.
Главные женские роли в спектакле играют в очередь две замечательные, но такие разные актрисы — Наташа Швец и Ксения Кутепова. Насколько равнозначно они существуют в роли жены Позднышева Лизы?
У Ксении получился более жесткий персонаж, более агрессивный. Наташа — больше жертва. Это, как говорится, две версии одной семьи. Но суть всё равно одна.
А в вашей «Дуэли», где Лаевского в очередь играют Анатолий Белый и Александр Усов?
Они практически равнозначны по рисунку, очень близки. Может, Саша больше реальный невротик. У Толи Лаевский, который «играет» невротика. Он больше бравирует своим распадом.
Какая главная тема спектакля?
Умение измениться, отказаться от своей правды, покаяние, принятие другого — «Дуэль» об этом. Корен и Лаевский фактически две стороны одной медали. Для каждого из них легче жить в своем придуманном мире, чем принять, понять другого. И здесь снова, как и в «Крейцеровой», — для того, чтобы люди изменились, необходимо оказаться на грани смерти. И духовной, и физической. Только здесь есть Дьякон, который и является главным носителем темы спектакля. И помогает им спастись.
Кто ваш идеальный зритель?
Я сам. Для думающего человека нет более жесткого критика самого себя, чем ты сам.
Вы прислушиваетесь к чьему-нибудь мнению?
Да, конечно. Мнения учитываются. Но я всегда знаю, чего я хочу, что задумывал и что получилось в итоге. Поэтому я редко читаю критику. Это не значит, что я против. Есть очень достойные театральные критики, которые пытаются понять, разобрать замысел режиссера и, исходя из этого замысла, анализировать, что получилось, а что нет. Но в основном всё сегодня на уровне «понравилось—не понравилось», и часто всё заканчивается откровенным хамством ангажированных и избалованных вседозволенностью непрофессиональных людей.
Осенью у вас премьера в Малом театре по пьесе Жана Кокто «Священные чудовища» с Ириной
Муравьевой в главной роли. Для такого консервативного театра с классическим репертуаром это почти вызов.
Мне хотелось найти такой материал, который мог бы идти на сцене Малого театра, но с другой стороны, чтобы спектакль не был очередным для дома Островского. Я пытаюсь сделать историю о том, что великая эпоха ушла, историю о том, каким мир уже никогда не будет. И я испытываю ностальгию по тому миру, в котором рождались великие люди искусства. Меня пугает эстетика сегодняшнего мира, пугает своей убогостью, ограниченностью, нежеланием человека исследовать суть того, ради чего он живет. Сегодня осталась лишь постоянная потребность в хлебе и зрелищах. В пьесе действие разворачивается за кулисами театра. Люди театра — персонажи спектакля — являются представителями той эпохи. Мир искусства — модель мира. Ирина Вадимовна Муравьева — замечательный лицедей, а я всё время пытаюсь залезть к ней в нутро. Работать хирургически. Получается как раз мой любимый замес между маской и человеком, который даст, как мне кажется, в итоге новое ощущение и ей, и мне. С талантливыми людьми всегда интересно работать.
От каких черт характера приходится отказываться, будучи режиссером?
Стараюсь держать под контролем свой сложный характер, сдерживать эмоции. Необходимо умение приспосабливаться к определенному типу человека, находить общий язык с разными людьми, искать компромиссы. С моим непростым характером это всегда было тяжело, поэтому стараюсь быть более гибким.
ПРЕМЬЕРА «Священные чудовища»
Малый театр, Сцена на Ордынке
10,19, 28 октября
Светлана Бердичевская «Городские кассы», октябрь 2012 года
В октябре у Антона Яковлева седьмая московская премьера. На этот раз режиссера пригласил Малый театр, а до этого были работы в РАМТе, в МХТ, в Et Cetera и Театре им. Вахтангова. О тернистом пути в профессию, о своих спектаклях, о главных принципах работы с актером и, конечно, о предстоящей премьере спектакля «Священные чудовища» с Ириной Муравьевой в главной роли рассказывает сын актера Юрия Яковлева — режиссер Антон Яковлев.
Антон, у вас был довольно тернистый путь в профессию театрального режиссера.
Да, сразу после школы я пошел в актеры. Несмотря на то что все мои родственники так или иначе всегда были связаны с Щукинским училищем, я хотел учиться только в Школе- студии МХАТ. Мне не хотелось, чтобы за моей спиной шептались. Это абсолютный миф, что известная фамилия что-то облегчает в жизни и профессии.
Мастером нашего курса был замечательный педагог и человек Василий Петрович Марков, заставший еще Станиславского. Нам повезло — мы получали настоящую классическую школу. Тем более наш курс был актерско-режиссерский, где преподавала и Роза Сирота, имя которой тесно связано с Товстоноговым и Ефремовым. С первого курса, когда все делают самостоятельные отрывки, я начал интересоваться больше постановкой этих отрывков, чем игрой в них. Заканчивал я учебу в 91-м году, когда был общий кризис, как в кино, так и в театре. Меня приглашали в несколько театров, но амбиций было много, и роль только артиста меня не устраивала абсолютно. Но жить надо было, и я выбрал кино — благо приглашали много, и зависимости меньше.
Но тем не менее мысль о режиссуре вы не оставляли?
Нет, конечно. Но перед тем как поступить на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, я проучился несколько месяцев во ВГИКе, ушел и оттуда и потом успел три года прослужить актером в «Современнике». Я уверен, что режиссеру необходимо получить реальный актерский опыт. Так он сможет лучше понять актера «изнутри». Но в один момент я понял, что всё, достаточно, я начал тормозить. И я ушел. Поступил на курс к Алексею Герману. А потом ушел от него к Владимиру Хотиненко.
Как же все-таки так случилось, что получив профессию режиссера кино, вы оказались в театре?
Я действительно хотел заниматься только кино. Выиграв еще на Высших курсах грант от Министерства культуры, снял свой дебют «Казалось бы», защитил им диплом и должен был снимать полнометражную ленту, но в последний момент возникли финансовые проблемы с проектом. И как раз в это время мне предложили поставить спектакль в Питере. Я в момент собрал вещи, сел за руль и... сделал «Малые супружеские преступления» по одноименной пьесе Шмитта с Евгением Барановым и Мариной Игнатовой в главных ролях, который вот уже восемь лет идет с аншлагами. Я сам не ожидал, что театр снова так меня затянет, хотел просто переждать, но получилось совсем иначе. Чему я не удивлен, потому как понимаю теперь, что ничего случайного не бывает. Именно этого я, по сути, и хотел с самого начала. Просто должно было пройти время, чтобы я был готов.
Вас пригласил Алексей Бородин в РАМТ.
Да, он посмотрел кассету с питерским спектаклем и ему понравился материал. После этого он предложил поставить у себя в театре. «Гупешка» Василия Сигарева была в списке пьес, который я предложил для постановки.
Вы говорили в одном из своих интервью, что ни одна пьеса Новой драмы не сравнится с классикой. И тут такой неожиданный выбор для московского дебюта.
Да, и я по-прежнему так считаю. И тем не менее в РАМТе я поставил именно современные пьесы. Кроме «Гупешки» там еще идет канадская пьеса «Соглядатай». В этих пьесах меня привлекла фарсовая основа и возможность эксперимента. В театре меня интересуют два направления. Первое — это психологический театр, который дает возможность хирургически копаться в артисте, в себе. Как мне кажется, именно классика больше всего для этого подходит. Таким театром занимались Станиславский, Товстоногов, Эфрос. Это такой бесконечный сеанс психоанализа. Одна моя знакомая, замечательный психолог, пересмотрела все мои спектакли. Однажды она сделала лучший для меня комплимент, что ее ощущения после увиденного — будто она не уходила с работы. И второе направление — это фарс. Фарс не как навязанный площадной жанр, а как гротесковое, подчас абсурдное отражение нашей реальности. Сочетание психологического и фарсового театра, поиски в этом направлении и есть мой главный интерес.
Почему на главную роль в спектакле «Драма на охоте» театра El Cetera вы пригласили именно Даниила Страхова?
Мне хотелось открыть в этом актере другие грани. Всегда интересно находить, вытягивать что-то новое из артиста, идти с ним туда, куда он еще не ходил. Это, безусловно, всегда непросто, и не каждый это сразу понимает и принимает. Но Дане это было интересно. Вообще, мне импонирует его бескомпромиссность и максимализм в профессии, работе. Это редкий случай, когда я могу дружить с артистом. У нас очень много общего еще и в человеческом плане.
Какие же у вас главные принципы работы с актером?
Для меня главное не заставить, а увлечь. Заставить можно, но при этом сам актер, который даже и примет режиссерский рисунок, будет внутри себя этому рисунку сопротивляться. Актер с самого начала должен присваивать именно наш совместный рисунок. Мне нравится провоцировать, наводить на рождение образа. Приход к правильному разбору роли должен осуществляться через себя, через свою жизнь. Я здесь ничего нового не придумываю. Есть артисты — личности и артисты — лицедеи, есть те, которые всегда играют самих себя, и те, которые всегда играют маску. Я пытаюсь находить середину. Это то, что у Станиславского называется человеко-роль. Даже если ты надеваешь маску, ты идешь к этому через свои внутренние ощущения, аффективные воспоминания. Ты присваиваешь себе эту маску. Эта роль становится твоей, ты уже не изображаешь персонажа, имитируешь эмоцию, ты играешь свою тему.
Яркий пример удивительной работы с актером и, как вы сами говорите, открытия новых граней уже в известном актере — это роль Михаила Пореченкова в вашем спектакле «Крейцерова соната» в МХТ. Вы с самого начала видели его в образе Позднышева?
Нет, я видел совершенно другого артиста. Это Олег Павлович предложил Пореченкова, при этом, правда, не настаивая. Предложил подумать. Я рискнул. Прыгнул. Это был вызов, но интересный. Даже начав репетиции, я не верил до конца в результат. Даже на последнем прогоне зерно не проросло — не было того откровения в роли, которое должно быть. Миша не из тех артистов, которые выкладываются на репетиции, растрачивают себя. И режиссер до определенного времени не понимает, на что можно рассчитывать. Миша мог выдать всего один гениальный «дубль» за всю репетицию — и всё. Но затем был прогон уже на зрителя. И ситуация изменилась. Я понял, что всё, что мы с ним делали, работает. Мише необходим был зритель. Он существует полноценно как артист только тогда, когда существует энергетический обмен. Спектакль задышал и начал жить.
Что вы увидели в истории Позднышева сегодня? Какой реакции вы ждете от зрителей на этот спектакль?
Как говорил известный путешественник Магеллан: «Путешествовать необходимо, жизнь сохранить не обязательно». Я понимаю, что этот мир изменить невозможно, но не пытаться его изменить — это преступно. Изменить себя, окружающих. Как говорил Товстоногов, режиссер должен «сгорать». Иначе зачем тогда заниматься этой профессией? Если говорить об истории Позднышева, я предложил Мише не «читать» классический персонаж, а играть сегодняшнего человека, в котором любой зритель может увидеть себя. Наша главная ошибка в том, что мы пытаемся изменить друг друга, увидеть в другом человеке то, что хочется видеть именно вам, а не то, что есть на самом деле. Мы очень далеко уходим в своем «сочинительстве», ведь тяжело отказываться от своих иллюзий. А должно уметь принимать человека таким, каков он есть. А не ломать друг друга. И без Бога жить в этом отношении очень сложно. Человек, к сожалению, как правило, только в крайних обстоятельствах способен измениться, прийти к покаянию.
Главные женские роли в спектакле играют в очередь две замечательные, но такие разные актрисы — Наташа Швец и Ксения Кутепова. Насколько равнозначно они существуют в роли жены Позднышева Лизы?
У Ксении получился более жесткий персонаж, более агрессивный. Наташа — больше жертва. Это, как говорится, две версии одной семьи. Но суть всё равно одна.
А в вашей «Дуэли», где Лаевского в очередь играют Анатолий Белый и Александр Усов?
Они практически равнозначны по рисунку, очень близки. Может, Саша больше реальный невротик. У Толи Лаевский, который «играет» невротика. Он больше бравирует своим распадом.
Какая главная тема спектакля?
Умение измениться, отказаться от своей правды, покаяние, принятие другого — «Дуэль» об этом. Корен и Лаевский фактически две стороны одной медали. Для каждого из них легче жить в своем придуманном мире, чем принять, понять другого. И здесь снова, как и в «Крейцеровой», — для того, чтобы люди изменились, необходимо оказаться на грани смерти. И духовной, и физической. Только здесь есть Дьякон, который и является главным носителем темы спектакля. И помогает им спастись.
Кто ваш идеальный зритель?
Я сам. Для думающего человека нет более жесткого критика самого себя, чем ты сам.
Вы прислушиваетесь к чьему-нибудь мнению?
Да, конечно. Мнения учитываются. Но я всегда знаю, чего я хочу, что задумывал и что получилось в итоге. Поэтому я редко читаю критику. Это не значит, что я против. Есть очень достойные театральные критики, которые пытаются понять, разобрать замысел режиссера и, исходя из этого замысла, анализировать, что получилось, а что нет. Но в основном всё сегодня на уровне «понравилось—не понравилось», и часто всё заканчивается откровенным хамством ангажированных и избалованных вседозволенностью непрофессиональных людей.
Осенью у вас премьера в Малом театре по пьесе Жана Кокто «Священные чудовища» с Ириной
Муравьевой в главной роли. Для такого консервативного театра с классическим репертуаром это почти вызов.
Мне хотелось найти такой материал, который мог бы идти на сцене Малого театра, но с другой стороны, чтобы спектакль не был очередным для дома Островского. Я пытаюсь сделать историю о том, что великая эпоха ушла, историю о том, каким мир уже никогда не будет. И я испытываю ностальгию по тому миру, в котором рождались великие люди искусства. Меня пугает эстетика сегодняшнего мира, пугает своей убогостью, ограниченностью, нежеланием человека исследовать суть того, ради чего он живет. Сегодня осталась лишь постоянная потребность в хлебе и зрелищах. В пьесе действие разворачивается за кулисами театра. Люди театра — персонажи спектакля — являются представителями той эпохи. Мир искусства — модель мира. Ирина Вадимовна Муравьева — замечательный лицедей, а я всё время пытаюсь залезть к ней в нутро. Работать хирургически. Получается как раз мой любимый замес между маской и человеком, который даст, как мне кажется, в итоге новое ощущение и ей, и мне. С талантливыми людьми всегда интересно работать.
От каких черт характера приходится отказываться, будучи режиссером?
Стараюсь держать под контролем свой сложный характер, сдерживать эмоции. Необходимо умение приспосабливаться к определенному типу человека, находить общий язык с разными людьми, искать компромиссы. С моим непростым характером это всегда было тяжело, поэтому стараюсь быть более гибким.
ПРЕМЬЕРА «Священные чудовища»
Малый театр, Сцена на Ордынке
10,19, 28 октября
Светлана Бердичевская «Городские кассы», октябрь 2012 года
24.06.2013
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО»: СТАРЫЙ ДОБРЫЙ МАЛЫЙ
Василий Бочкарев сыграл главную роль в новом спектакле Антона Яковлева.
Наталья Витвицкая, «Ваш досуг», 24 июня 2013 г.
Наталья Витвицкая, «Ваш досуг», 24 июня 2013 г.
14.06.2013
В п е ч а т л е н и е ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..
В п е ч а т л е н и е
ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..
Татьяна Шах-Азизова специально для сайта www.maly.ru
ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..
Татьяна Шах-Азизова специально для сайта www.maly.ru
17.05.2013
ОПИСКИН-ШОУ
Малый театр выпустил первую премьеру после закрытия основной сцены на реконструкцию. На Ордынке поселились обитатели села Степанчиково из знаменитой повести Достоевского.
Анна ЧУЖКОВА, «Культура» 16.05.2013
Анна ЧУЖКОВА, «Культура» 16.05.2013
01.05.2013
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛИ»: ФОМА ОПИСКИН КАК МЕТАФОРА ВЛАСТИ
В старейшем московском театре – Малом 28 апреля состоялась премьера трагикомедии по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Через призму бытовой истории режиссер Антон Яковлев открыл свой взгляд на природу власти.
Мария Аль-Сальхани, M24.ru, 30.04.2013
Мария Аль-Сальхани, M24.ru, 30.04.2013
29.04.2013
МАЛЫЙ ТЕАТР ПОКАЖЕТ СПЕКТАКЛЬ ПО «СЕЛУ СТЕПАНЧИКОВО И ЕГО ОБИТАТЕЛЯМ»
Премьера «Села Степанчиково» состоится 28 апреля на сцене филиала Малого театра на Большой Ордынке. В главной роли Фомы Опискина выступит выдающийся русский актер Василий Бочкарев.
Наталия Курова, РИА Новости, 28 апреля 2013 года
Наталия Курова, РИА Новости, 28 апреля 2013 года
28.04.2013
АНТОН ЯКОВЛЕВ: «ЗАДАЧА РЕЖИССЕРА – ПРОЯВИТЬ АВТОРА, А НЕ СЕБЯ»
В воскресенье, 28 апреля, в Малом театре состоится премьера спектакля по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». M24.ru пообщался с режиссером Антоном Яковлевым о пьесе и выяснил, что в ней заложен серьезный политический подтекст.
26.04.2013
РЕЖИССЕР АНТОН ЯКОВЛЕВ: «ЧТОБЫ УПРАВЛЯТЬ ЛЮДЬМИ, УБЕДИ ИХ, ЧТО ТЫ ИМ НЕОБХОДИМ»
Малый театр 28 апреля показывает премьеру спектакля «Село Степанчиково и его обитатели» по повести Достоевского. Режиссер-постановщик и автор инсценировки АНТОН ЯКОВЛЕВ объяснил корреспонденту РБК daily ТАТЬЯНЕ ФИЛИППОВОЙ, почему эту повесть нельзя ставить как комедию.
16.04.2013
ФОМА ФОМИЧ ДОСТОЕВСКИЙ
«СЕЛО СТЕПАНЧИКОВО», А.Яковлев, МАЛЫЙ ТЕАТР, 2013г.
Лев Семеркин, http://lev-semerkin.livejournal.com
Лев Семеркин, http://lev-semerkin.livejournal.com
18.03.2013
«ОСТОРОЖНО! ЗДЕСЬ ДУМАЮТ И ПЕРЕЖИВАЮТ»
Режиссер Антон Яковлев о своих постановках, русской классике и о своем отце
Алла МИТРОФАНОВА, «Фома», 07-03-2013
Алла МИТРОФАНОВА, «Фома», 07-03-2013
02.10.2012
АНТОН ЯКОВЛЕВ: «Я ПОНИМАЮ, ЧТО ЭТОТ МИР ИЗМЕНИТЬ НЕВОЗМОЖНО, НО НЕ ПЫТАТЬСЯ ЕГО ИЗМЕНИТЬ — ЭТО ПРЕСТУПНО. ИНАЧЕ ЗАЧЕМ ТОГДА ЗАНИМАТЬСЯ ЭТОЙ ПРОФЕССИЕЙ?»
Светлана Бердичевская «Городские кассы», октябрь 2012 года
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Филиал в Когалыме
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержка
