Новости

В п е ч а т л е н и е

ЧЕМ ОПАСЕН ФОМА?..

Ситуация называется: не ждали. Я не могла вообразить Бочкарева с его светлым, позитивным обаянием в роли Фомы Опискина, в моем представлении лишенного всякого обаяния, существа прежде всего противного, непонятно как подчиняющего себе людей. Тартюф второй свежести, поработивший наивных провинциалов – на них и злишься обычно, на их служение такому ничтожеству, какой бы паутиной мысли Фома их не оплетал.

Такой поворот возможен, и в нем есть свой заряд критики – или самокритики общества в определенный (и нередкий) момент. Сами, мол, виноваты со своим добровольным раболепием. Этого акцента не снять, он прописан автором, но к нему может добавляться другое: сила личности Фомы, как бы противен он ни был, его хитроумие, его мастерство, наконец. (Были в истории и более противные личности, однако подчиняли себе целые нации…) А если он и не противен, и кажется вполне человечным, и – не дай Бог! – вызывает доверие, то пиши пропало, мы в плену.

Так и случилось в спектакле Антона Яковлева, более всего – в начале его, в первом явлении Фомы, где как бы закодирован секрет его колдовства, его власти над окружающими – и не только на сцене, но в зале. На сцене весь спектакль будут бушевать страсти, крики и суета. Лица, представленные с нажимом, с жирной порой характерностью, выловлены откуда-то из глубин позапрошлого века; такие, видимо, были тогда – или так играли тогда? Неважно; они создают контрастный фон для Фомы – такого, какой нам представлен в спектакле.

Бочкарев появится откуда-то сбоку, из зала, спокойно и не спеша поднимется на сцену и заговорщически подмигнет зрителям, как бы беря их в сообщники или хотя бы свидетели своего эксперимента. И проведет его, почти не сбиваясь с тона, не выходя из образа демократичного, душевного и даже интеллигентного человека. Первый сеанс своего эксперимента – эстетическое воспитание слуг – он проведет не как барин, а как свой, среди равных, не приказывая, а подсказывая, этакий режиссер-педагог. Эта обманчивая интонация равенства с собеседником может подкупить многих (и публику в том числе). И вообще: никакого гротеска, одна психология. Только тогда, когда обстоятельства диктуют, Фома может сменить регистр и перейти к средствам более явной (но не избыточной) театральности. Но запомнится прежде всего иным: сдержанным, мягким, что-то пишущим, чему-то внимающим. Человеком в современном обличье, словно вынутом из контекста истории; сегодняшним; узнаваемым…

Тем и опасен – в этой свободной и точной, лаконичной и сложной, европейской игре Бочкарева.

Татьяна Шах-Азизова специально для сайта www.maly.ru