Гастроли. Мы все глядим в Наполеоны

Первый творческий десант актеров Малого театра в лице народных артистов России Валерия Баринова и Василия Бочкарева высадился недавно в Пензе.

Гастроли. Мы все глядим в Наполеоны

Первый творческий десант актеров Малого театра в лице народных артистов России Валерия Баринова и Василия Бочкарева высадился недавно в Пензе. Актеры приехали подышать воздухом провинции и пообщаться с пензенскими зрителями, которые произвели на них самое благоприятное впечатление во время первых гастролей в 1996 году. Тогда они посетили «Тарханы», попробовали пензенскую водку. Короче, приемом остались довольны. На этот раз они общались с журналистами. Пензякам они известны больше по фильмам. Василия Бочкарева знают по киноработам «Кто заплатит за удачу», Валерия Баринова – «Строговы», а особенно по роли Хлебонасущенского в сериале «Петербургские тайны». Оба они закончили Щепкинское училище, но в Малом стали работать не сразу, «поварившись» сначала в других театрах, все же в родные пенаты вернулись.

В репертуаре Дома Островского 25 спектаклей, из них треть составляет русская классика, в Пензу привезут на этот раз постановки зарубежных авторов. Это кассовые спектакли, аншлаговые, гарантирующие удовольствие, как выразился Валерий Баринов.
Гастроли для артистов — всегда событие. Они их ждут, готовятся к ним, предвкушая свободу и чистое творчество без домашних забот и рутины обыденной жизни. Из поездок возвращаются с новыми впечатлениями, а то и с новыми семьями.
Но вернемся к нашим гостям. Каждый из них представил спектакль, в котором играет главную роль. Василий Бочкарев воплощает на сцене финансового афериста Меркаде в пьесе Оноре де Бальзака «Делец». Тема спектакля перекликается с нашим временем. Главный герой — предвестник Мавроди и иже с ним. Так что история понятная и близкая русскому сердцу.
Валерий Баринов рассказал о своей работе над образом Наполеона. Воплотить на сцене столь масштабную личность, который сам был блестящим актером в жизни, конечно, было не так просто. Баринов боялся, что зрители не воспримут его Бонапарта из-за большого роста. Но почувствовав внутренне себя готовым к этой роли, все страхи оставил позади. Конечно, магия неординарной личности оставила на нем свой отпечаток. Будучи в Милане, Валерий Баринов решил посетить Домский собор, где когда-то император Франции короновался на трон Италии. Однако вход туристам туда был воспрещен. Валерий Александрович решил про себя: «он там стоял, и я встану». Подобный наполеоновский напор возымел успех. Ни один служитель культа не посмел перечить человеку, стремительно прошедшему к месту, где принял корону великий полководец.
Рассказали актеры и о творческой кухне, как готовятся к роли. Кто-то учит текст заранее, а кто-то запоминает его на репетициях. В частности, так делает Валерий Баринов. Кстати, Малый театр один из немногих в стране, где еще остались суфлеры. Оба гостя, правда, признали, что не любят пользоваться их услугами. Однако бывают ситуации, когда деваться некуда. В спектакле «Царь Борис» «умирающему» Василию Бочкареву, исполнявшему роль Годунова, пришлось ползти «в агонии» к суфлерской будке, потому что он напрочь забыл слова.
Вообще с разучиванием текста у актеров происходят разные накладки. Баринов, например, никогда не учил сценарий перед съемками в сериале «Петербургские тайны».
- На площадку приходил режиссер Леонид Пчелкин, — рассказывает артист, — и спрашивал: «Текст выучил?» — «Нет». – «Молодец, мы тебе другой написали».
Рассказали актеры о своем театре, о его корифеях, таких как Николай Анненков, выходивший на сцену в возрасте 100 лет, о молодых артистах, которых вскоре увидят пензенские зрители.
Гастроли обещают быть интересными, состоятся они при любом раскладе. Как заверили актеры, если Виктор Коршунов, директор театра, сказал, что гастроли будут, значит, уже ничто не помешает им осуществиться.

Маргарита ЛЬВОВА.
http://www.r58.ru/smi/mk/2003/19/1910.htm

ПРЕМЬЕРА – «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский.

Бочкарев — страшная Сила

ПРЕМЬЕРА – «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский.

Бочкарев — страшная Сила

Новый спектакль Сергея Женовача скорее всего не станет столь заметным, как его же «Горе от ума» в том же Малом театре. Отчасти потому, что любую постановку грибоедовской комедии принято рассматривать как событие. Еще и оттого, что комедию Островского режиссер вовсе не стремится пронзить взором новатора. Впрочем, то, чем вообще силен Женовач, в этом спектакле рассыпано достаточно щедро. Интонация и тонкие человеческие наблюдения, эти определяющие достоинства его режиссуры, проявляются и здесь. Артисты Малого театра, славные умением сочно и подробно «проживать» роли, делают это у Женовача легко, ненатужно и очень точно. Причиной тому — атмосфера, разлитая в солнечном сценическом свете, в акварельном несерьезе, с которым Женовач взирает на происходящие события. «Говорящие» названия пьес Островского всегда говорят сами за себя. В них — эмоциональное и смысловое зерно рассказанных историй. Найти это зерно на самом деле мало кому удается. Откопать его под слоями социальной остроты, бытовой правды, весьма трагических (по жизни) обстоятельств и неистребимой романтики «хеппи-эндов» — высший пилотаж.
Женовачу помогают два редких природных чувства: ирония и нежность. «Правда — хорошо, а счастье лучше» — романтическая греза, рождественская сказка о торжестве справедливости вопреки реально предлагаемым и вполне осознанным обстоятельствам бренной жизни. Ленивая беспечность пополам с сословной фанаберией разлиты в пространстве купеческого дома Барабошевых. Знаменитые плоды яблоневого сада, которые огромными корзинами ворует садовник – А.Клюквин, рассыпаны повсюду. Их без конца очищает от кожуры уютная, «себе на уме» нянька Фелицата – Л.Полякова, они обнаруживаются в подвешенном на веревках белоснежном белье (художник А.Боровский). Блестящая деталь: все пекутся о сохранности урожая и при этом все, едва надкусив яблоко, швыряют его за забор. Да и сам забор, эта эфемерная крепостная стена купеческого бытия, обыгран мастерски. За ним шумит и гуляет разнеженное солнцем Замоскворечье, оттуда то и дело доносятся «тексты» любовных свиданий и дружеские хмельные песнопения. Всюду — жизнь, которая, нет слов, куда лучше, чем правда. Правду, в основном обличительного свойства, изрекает бедный интеллигент Платон, и это по-настоящему смешно. Г.Подгородинский, тот самый, что играет у Женовача и Чацкого, воплощает здесь некую легкую пародию на резонера. И если грибоедовскому герою приходилось стыдливо комкать свои эскапады (где, право, найти сегодня молодого человека, на них способного?), то Платон открыто и темпераментно речет правду-матку, для вящего пафоса взгромождаясь на стулья и скамейки. Комедийный талант Подгородинского расцветает, ироническая романтика существования делает его ярким и убедительным. В тон ему играют другие представители молодой «грибоедовской» команды: И.Леонова — Поликсена и В.Низовой — купец Барабошев. Их персонажи не стыдятся своих вполне водевильных свойств: одна — хитра и восторженна, другой откровенно глуп и беспечен.
Но центральная фигура спектакля, конечно, Сила Ерофеич Грознов – В.Бочкарев.
Сочетание в нем «правды», так любимой на подмостках Дома Островского, и гротескной, какой-то мейерхольдовской формы поразительно. Фигура Грознова вырастает в спектакле в «Бога из машины». И не только по сюжету, согласно которому он, старая любовь Барабошевой, растапливает сердце этой томной, холодно-загадочной купчихи (такой до последнего эпизода играет ее Е.Глушенко). Бочкарев являет собой живое воплощение лукавой тайны, сокрытой в пьесе. Его отставной унтер-офицер с могучим именем Сила обладает свойствами мгновенного превращения. Только-только по сцене еле передвигала ноги старая рухлядь, как вдруг — грудь навыкате, походка упруга, глаза горят. Минуту назад убогий старик искал теплого угла — и вот уже перед нами герой, готовый спасти мир.
Эти переходы так легки и так победно театральны, будто на сцене персонаж комедии дель арте. Но при этом с абсолютно достоверными, глубоко человеческими деталями поведения. С русской психологической правдой. Она, конечно же, — дело хорошее. А счастье волшебной театральной гиперболы, которая у Бочкарева и грандиозна, и одновременно легка, все же лучше.

«Культура», 16 января 2003 года
Наталия Каминская

«Судьба проложит колею».

Василий Бочкарев — трагик и скоморох



Про таких, как народный артист России Василий Иванович Бочкарев, говорят, что Господь при рождении поцеловал его в темечко

«Судьба проложит колею».
Василий Бочкарев — трагик и скоморох

Про таких, как народный артист России Василий Иванович Бочкарев, говорят, что Господь при рождении поцеловал его в темечко. Впрочем, таких, как он, — нет. Бочкарев — единственный. Уникальный, эксклюзивный, раритетный человек и актер. Или актер и человек? Нет, все-таки человек и актер. От перестановки мест слагаемых сумма, конечно, не меняется. Но меняются приоритеты. Вера в Бога пришла к нему много раньше, чем вера в Театр. Но давно уже они — вместе. Истинные, искренние, немереные.

Когда на сцене этот артист, в зале поселяется пронзительная, звенящая тишина. Ему внемлют. Его героям сочувствуют, сопереживают. Он соединяет зал и сцену в едином дыхании. В нем очевиден и силен гипнотический дар — непременный у подлинно больших мастеров.

Восемнадцатилетним Бочкарев сыграл свою первую роль — Крутицкого в пьесе Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: трагического, ерничающего, одержимого манией преследования и патологической страстью старика. По той роли уже можно было судить, что будущий артист Бочкарев окажется вне амплуа. Вернее — на все разом: комиком и трагиком, простаком и лириком, социальным героем и... Как мне уже доводилось писать — его уникальное амплуа носит имя собственное: «Василий Бочкарев». Впрочем, сам он считает себя «романтическим простаком».
Сформулировано лихо этим книгочеем, интеллектуалом и умницей.

А потом было «Прощание в июне» — первая на московской сцене постановка Вампилова. Колесова репетировал Э.Виторган, а Бочкарев — Букина. Но Вампилов на генеральной репетиции потребовал, чтобы Колесова играл Бочкарев. Артист, чьи этические принципы безупречны, отказывался, поспорил с драматургом на коньяк, что играть не будет, но получил в ответ: «Нет, будешь!» Премьеру с Бочкаревым Вампилов уже не увидел — погиб.
А коньяк артист купил, и они Сашу помянули.

После той роли, где он работал на нюансах, подробностях, мгновениях, где играл «в жанре жизни», стало ясно: его игра — жанр, который возводится в ранг лицедейства. Правда и игра дополняют, провоцируют друг друга.

Старики Малого театра говорили, что роль сначала надо шептать. Пригласить персонаж. Поманить его к жизни. Бочкарев приманил, задружил с собой многие прекрасные роли. Любимой стал Павел из первого варианта «Вассы Железновой»: убогий, желающий отомстить всему свету за свое уродство, жалкий кривляка, бессильный, ненавидящий, отчаянный, униженный и оскорбленный. Название из Достоевского. Но вот ведь судьба: Бочкарев сыграл Достоевского — по напряженности муки, страсти, отчаяния — в Горьком. Позже, в Малом театре, он сыграет Достоевского в
царевиче Алексее из «Детоубийцы» Горенштейна, в царе Борисе из Толстого.

Судьба в Театре Станиславского складывалась замечательно удачно. Но Бочкарев оттуда ушел. В никуда. Протестуя против снятия Андрея Алексеевича Попова и его учеников. Собирались многие — поступок совершил он один. Это к вопросу о чести, порядочности и прекрасных, истинно мужских свойствах его характера. Несколько месяцев он был безработным. Но в 1979 году получил приглашение в Малый. На роль Бальзаминова. А следом сыграл Фому Гордеева. Его Бальзаминов был артистом. Сотворяя театр для себя и маменьки, он одаривал зал фейерверком лицедейства, очаровательного, простодушного и манкого. Но... Когда Бальзаминова играл замечательный русский актер Павел Васильев, современники писали, что его игра оставляла зрителей «под впечатлением прежалостной трагедии». Бочкарев отважно соединил в роли простодушное актерство и «прежалостную трагедию». А в Фоме Гордееве сыграл не мелодраматическую историю о буйно загулявшем и нелепо погибшем купеческом сыне, а русского, купеческого Гамлета.

Сегодня он играет царевича Алексея в пьесе Горенштейна: на острие характерности и на острие трагедии одновременно. Играет заполошную любовную страсть и свальный грех доносительства, потный, холодный, не страх даже, а ужас — и отчаянное до слез покаяние. Играет мощно и точно.

Получив роль Годунова в «Царе Борисе», артист поехал в Загорск просить прощение у Бориса Федоровича за то, что использует его имя в вымысле.
Потому что не верит в убийство. Но пьеса диктует иной сюжет. И артист играет великого страдальца, чью душу распахивает наотмашь. А еще среди любимых его ролей на сцене Малого был Доброхотов-Майков из «Пира победителей» по Солженицыну. Спектакля, в котором слышалась перекличка с «Днями Турбиных» — в самой ауре представления, в стиле игры, в теме, в роскошной браваде гумилевских строк.

И был Расплюев в «Свадьбе Кречинского», где все — гипербола, все — преувеличение, и Расплюев Бочкарева, казалось, был больше Расплюевым, чем у автора: не просто лакеем, а лакеем вдохновенным.

И есть Огюст Меркаде в драме «Делец» Бальзака. Впрочем, театр сократил пьесу до комедии. Но Бочкарев в стремительном действии успевает сыграть и то и другое. Он лицедействует, он увлечен сегодня игровым театром, возможностью подмигнуть из-под маски, смешать жанры и не скрывать, что все это — игра. Но в «Дельце» играет клонированного Фигаро, успевает тут, там, сям, загоняет себя и всех окружающих, бросается из одной крайности в другую.

А еще в его судьбе были фильмы, два из которых названы мистически по отношению к этому артисту: «Уникум» и «Скоморох».

Он уникум, что в переводе с латинского – «редкий, единственный в своем роде, исключительный...» И он — скоморох. А точнее — клоун, у которого сквозь гримасу хохота видны всамделишные слезы. Божий клоун. Что испрашивает благословения на каждую роль.

Светлана Овчинникова
Культура

Василий БОЧКАРЕВ: «ТЕАТР – ЭТО ВЕЛИКАЯ МАГИЯ»

Недавно народному артисту России Василию Ивановичу БОЧКАРЕВУ исполнилось 60 лет. Его любят, им восхищаются не только зрители, но и все, кто его знает.

Василий БОЧКАРЕВ: «ТЕАТР – ЭТО ВЕЛИКАЯ МАГИЯ»

Недавно народному артисту России Василию Ивановичу БОЧКАРЕВУ исполнилось 60 лет. Его любят, им восхищаются не только зрители, но и все, кто его знает. В жизни Василий Иванович – очень скромный человек, его можно не заметить в толпе, но на сцене он преображается: он индивидуальность, он неподражаем и велик.

Недавно народному артисту России Василию Ивановичу БОЧКАРЕВУ исполнилось 60 лет. Его любят, им восхищаются не только зрители, но и все, кто его знает. В жизни Василий Иванович – очень скромный человек, его можно не заметить в толпе, но на сцене он преображается: он индивидуальность, он неподражаем и велик. Василий Иванович может стремительно взлететь по крутой лестнице, быстро пробежать по зрительному залу во время спектакля, так эмоционально двигаться по сцене, держа в восторженном напряжении всех зрителей, что его энергии мог бы позавидовать даже молодой человек. А играть столь проникновенно, соединяя воедино зрителей и сцену, показывая всю многогранную жизнь своего героя — от комических сторон до трагических — может только актер в полном смысле этого слова народный.
— Расскажите, когда вы почувствовали в себе призвание быть артистом? Случилось ли это в школе или интерес к искусству был с детства?
— Желание играть, желание подражать, желание продолжить то удовольствие, которое я ощущал, находясь в кино или в театре, было с детства. Тогда мы вовсю бегали в кино, бывало, даже прогуливали из-за этого уроки. Смотрели уйму фильмов, отечественных и зарубежных. В кинотеатре «Художественный» была возможность задержаться после сеанса, когда схлынет народ. Несколько шагов в сторону и — оказываешься среди тех, кто еще не смотрел фильм. И снова на сеанс. Когда приходил домой, ловил себя на том, что хочется подольше оставаться с теми персонажами, которых только что видел на экране. Перед зеркалом я все увиденное проигрывал. Но желания стать актером у меня тогда не было. Оно возникло в самом последнем классе, когда у нас появился театральный кружок. Хотя стремление к игре, скоморошеству во мне было с самого детства.
— Люди, знающие и любящие ваше творчество, считают вас высокообразованным, интеллектуальным человеком. Понятно, что актеру, сыгравшему такое количество ролей, приходится много читать по работе. А есть ли у вас время читать что-то для себя? Какую литературу вы предпочитаете?
— Сейчас я больше люблю мемуарную литературу. Читаю воспоминания, письма великих людей, их биографии. Люблю перечитывать и знакомые вещи. Мечтаю снова взять в руки «Войну и мир», прозу Чехова. В школе я не очень хорошо учился. Может, сам в этом виноват, а может, как вижу по другим, виноваты поверхностное погружение в классику и средний уровень преподавания. Это отбивает у молодых желание читать. Может быть, виной всему несовпадение возраста и программы, ведь каждый человек развивается по-своему. Очень люблю стихи. А когда встречаешься с новым автором, с новым временем, то, естественно, всегда хочется больше узнать о них. Это должен делать каждый актер, если хочет подходить творчески к своей профессии.
— Хотелось бы узнать о ваших учителях, благодаря которым вы стали народным артистом...
— Думаю, нет на земле человека, которого не поставили бы на ту тропу, по которой он будет шагать всю дальнейшую жизнь. Такая встреча у меня произошла в школе, когда я познакомился с Валентином Ивановичем Заходой. Он в то время организовывал студию, из которой позже вышел Театр Ермоловой. Он сумел заронить во мне понимание того, что такое студия, студенчество, театр-лаборатория. Мне это очень помогает работать в академическом театре. Постоянно должно быть поле, на котором ты мог бы внутренне экспериментировать.
— Какое театральное образование вы получили?
— Валентин Иванович привел меня в Щепкинское училище. Мне повезло, что попал я к Виктору Ивановичу Коршунову, другим замечательным педагогам. Хотя само училище дает только азы. Как говорил Станиславский, в нашей профессии останавливаться на месте нельзя, надо все время ехать вперед. О том же говорил и Михаил Иванович Царев. Лавры всегда должны быть позади. Даже поражение приносит больше пользы, нежели успех.
— Вы работаете в Малом театре давно — с 1979 года. Какие пути привели вас в Малый театр? Люди, знающие ваше творчество, помнят вас по замечательным ролям и на Малой Бронной, и в Театре Станиславского. Какие из ролей вам наиболее запомнились в этот период?
— Есть роли, которые не сыграны, в частности в пьесе Вильямса «Ночь Игуаны», которую мы репетировали с режиссером и актером Кузенковым (одно время он был главным режиссером в Театре Станиславского). Но управление культуры закрыло этот спектакль. Я очень переживал по этому поводу, ибо персонаж, как ребенок, должен выйти в свет, а он не рождается, остается втуне, ложится на дно. Работа, казалось мне, прошла даром. Но вышло не так. Говорят, «рукописи не горят». Не пропадает и затраченный актерский труд. С той разработкой психофизического аппарата мне было легче потом войти в замечательный спектакль (первый вариант «Вассы Железновой» по пьесе Горького), который ставил Анатолий Александрович Васильев. Встреча с ним – одна из самых замечательных встреч в моей жизни. Это — свидание не только с гениальным режиссером, но и, что важнее, с ощущением ансамбля, когда работаешь на одной интонации, на едином понимании того, что ты делаешь. Это – общение на уровне «родства душ». Этот спектакль стоит отдельно в моей творческой биографии. Вряд ли в жизни встретится еще такой же. В пьесе персонажи друг друга ненавидят, враждуют внутри семьи, но зритель приходит и говорит: «Как интересно, нам показалось, что артисты друг друга любят». Этот диапазон между чувством любви актеров друг к другу внутри спектакля и ненавистью персонажей очень важен. Были и еще спектакли, а потом был Малый театр с самыми разными ролями. Мне повезло, потому что все роли, с которыми я встречался, не были ролями одного амплуа.
— В пьесе А.Толстого «Царь Борис» ваш учитель Виктор Коршунов и вы, его ученик, играете одну и ту же роль. Что хотел сказать этим режиссер? А есть ли у вас ученики?
— Учеников у меня нет. Если человек хочет учиться, если в нем сидит желание «подглядывать», то это можно и нужно делать все время. И сейчас у нас много замечательных молодых актеров, за которыми я «подглядываю», у которых учусь. Так что можно сказать, что я в какой-то степени их ученик. Надеюсь, что и они за мной «подглядывают», учатся у меня. Я подглядывал в свое время и за Евгением Павловичем Леоновым, и за Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Мне посчастливилось: я видел очень хороших, гениальных актеров. Эта учеба продолжается, и думаю, такое есть в каждой профессии. А наша поочередная работа над ролью Бориса с Виктором Ивановичем Коршуновым мне кажется очень удачным экспериментом. В театре редко бывает, чтобы один спектакль, две роли были в разном ракурсе. Тут не было никакого давления: каждый играет по-своему, исходя из своего возраста, своих взглядов. Меня больше волнует внутренний процесс, взаимоотношения с совестью, Виктора Ивановича больше привлекают дела государственные, роль позволяет это делать. И надо отдать должное режиссеру Владимиру Михайловичу Бейлису, который дал возможность это сделать.
— Много ли вы ездите с театром, с творческими вечерами в другие города и страны?
— Мы играем и в других странах. Недавно вернулся из Хельсинки — ведь я, кроме Малого, работаю и в Театре современной пьесы. У них — гастроли, у нас — гастроли. Сейчас еду в Болгарию вместе с Арменом Борисовичем Джигарханяном с пьесой «Любовь и кролики». Однажды за год мы объездили чуть ли не 50 городов. Театры сейчас стали меньше ездить, потому что другие условия, другие деньги. Вывезти большую труппу на гастроли дорого, а маленькие — можно. Почему процветает антреприза? Потому, что она подвижная, мобильная.
— Как вы считаете, современная молодежь способна понять то искусство, которое вы до нее стараетесь донести?
— Когда мы играли «Свадьбу Кречинского» с замечательным актером Виталием Соломиным, на спектакли приходило очень много молодежи и по нескольку раз. Я видел, что им это нравилось. То же и со спектаклем «Коварство и любовь» Шиллера. Кажется, какое отношение имеет он к нашему времени? Но молодежь приходит, с удовольствием смотрит, внимательно слушает и принимает очень хорошо.
— При такой интенсивной работе в театре трудно найти время на участие в съемках фильмов. Тем не менее зрители хорошо знают вас и по работам в кино. Какая из ролей в кино вам наиболее близка?
— В фильме «Кооператив «Политбюро» я играл актера, играющего Василия Ивановича Чапаева (режиссер Пташук). В этой работе я встретился с замечательным артистом Алексеем Васильевичем Петренко, которого очень люблю и с которым меня связывает давняя дружба. Последний фильм мне был очень дорог, тем более, что мой образ Василия Ивановича Чапаева полностью снят с того образа, который сделал Борис Бабочкин. Это великая работа Бабочкина, и представить другого невозможно.
— Что для вас работа в театре: игра, лицедейство или нелегкий труд, муки творчества? Всегда ли роль дается легко?
— Театр — это моя жизнь, это моя реальность, это мое время, в котором я живу. Все, что происходит в реальности, сама реальность для меня — это театр, это подмостки сцены. Трудно это, легко ли – не знаю. Во всяком случае, если бы мне это не доставляло удовольствия, не придавало жизненных сил, я бы этим не занимался. Мечты сыграть Отелло, Гамлета у меня никогда не было. Мечта занимает лишь часть мира воображения. Оно должно быть полностью отдано тому персонажу, над которым я работаю в данный момент. Я не могу играть Хлынова и в то же время думать о Гамлете.
— Кто из актеров и режиссеров вам близок по духу? С кем вы с удовольствием работаете на сцене?
— Со всеми. В данный момент меня больше всего интересуют компания, ансамбль. Я получаю роль, буду с ней жить. Но один я играть ее не буду — только в компании, только в ансамбле. Мне интересно, какие будут партнеры. Может быть потрясающая роль гениального автора, которую я мечтал получить, и может быть партнер, который будет меня убивать своей игрой, своими человеческими качествами. Так тоже бывает. Но я буду мириться с этим — сейчас меня больше всего волнует комфорт в работе. В спектакле «Правда — хорошо, а счастье — лучше» я встречаюсь с Евгенией Глушенко, которую я обожаю и люблю как партнера и замечательного художника. Мне интересно не только сыграть роль Силы Грознова, но и посмотреть, как она играет и как зритель воспринимает нашу игру.
— Вам недавно исполнилось 60 лет, но на сцене, да и в жизни вам не дашь и 40. Вы так эмоционально играете, так много двигаетесь на сцене, от вас исходит такая мощная энергетика. Что помогает вам быть столь активным — занятия спортом или внутренняя энергия?
— Я думаю, что все от Бога. Я человек верующий. Не могу сказать, что я постоянно занимаюсь спортом, что я постоянно бегаю на лыжах. Откуда эта внутренняя энергетика, я не знаю. Наверное, все-таки она от персонажа, который меня ведет. Потому что в жизни я такой же, как и все, у меня в 60 лет, как и у всех в этом возрасте, свои болячки. А что касается сцены, то актер может часто зрителя обмануть. Когда на сцену выходила Елена Николаевна Гоголева, то она в свои 90 лет прекрасно играла весь четырехчасовой спектакль. Поэтому сказать, что артист двигается хорошо, бегает и прыгает потому, что он физически здоров, — это неверно. Есть какая-то тайна в театре, которая дает возможность артисту отдать себя в руки персонажа. А персонаж, если он правильно живет и правильно тобой рожден, даст тебе силы для того, чтобы ты, даже будучи больным, сыграл спектакль. Очень часто на сцене забывается боль, потому что театр – это магия, это великая магия. В жизни часто не получаешь того, что ты можешь получить в театре, в зрительном зале или на сцене. Это волшебная страна.
— Расскажите, пожалуйста, немного о своей семье. Я знаю, что ваша жена — актриса Театра Станиславского. Вы познакомились с ней там?
— Да, мы работали там вместе и живем вместе 25 лет. Обвенчались 7 лет назад в деревне, в селе Ильинское, это далеко, за Костромой. Церковь там старенькая, приход маленький — одни бабушки, замечательный священник — отец Сергий. Само таинство венчания укрепило семью. Дочь учится на третьем курсе Медицинского института, пошла по стопам деда и прадеда.
— Обсуждаете ли в семье те роли, которые играете вы или ваша жена?
— Безусловно, особенно когда выходит спектакль у жены или у меня. Это нервный момент для актера — волнение, излишняя нервозность, неадекватное поведение. Такова актерская профессия — персонаж влияет на характер. Поскольку она актриса, мы друг друга понимаем, проявляем терпение. Репетиции и пробы идут дома. Любая творческая профессия подразумевает постоянную работу, где бы ты ни был, иначе ничего не сделаешь. Мне кажется, что это счастье, когда есть возможность работать и жить творчески.
— У вас есть рецепт удачи?
— Он прост: трудиться, работать и не думать о том, что тебя ждет удача. Мы все пришли на эту землю, чтобы постараться воплотить то предназначение, которое нам послано Богом. Удача — понятие относительное, особенно в нашем деле. Сколько замечательных творцов, которые получили признание после смерти! Актерская профессия, особенно в театре, наиболее всего связана с конкретным зрителем, с данной секундой времени. Я работаю сейчас, отражаю наше время, которое уходит, а дальше будут уже другие актеры. Удача очень разъедает, комплимент труднее перенести, чем отрицательный отзыв. При отрицательном отзыве ты можешь попробовать защититься, сделать что-то лучше. А когда тебе говорят комплименты, они тебя запирают, не дают возможности посмотреть на себя трезво. Вообще, надо относиться к себе с юмором: чем больше юмора, тем более ты работоспособен. Юмор спасает и охлаждает.
— Простите за банальность, что для вас счастье?
— Если говорить о том, какие самые счастливые дни в моей жизни, то это рождение ребенка и таинство венчания. Наутро я проснулся, и на голове ощущение венца, который держал накануне. Счастье — это когда отстоишь литургию, идешь домой из церкви, обновленный. Это — особое состояние души.

Беседовала Наталья ПЕРОВА.
«Аваль»

Василий Бочкарёв: «Мне интересно наблюдать за другими и… за собой»

Его самой первой большой ролью был... Чарльз Дарвин в школьном еще спектакле.

Василий Бочкарёв: «Мне интересно наблюдать за другими и… за собой»

Его самой первой большой ролью был... Чарльз Дарвин в школьном еще спектакле. Сыграть знаменитого естествоиспытателя заставила Васю Бочкарева «художественная необходимость»: он учился так плохо, что его не хотели даже допускать к экзаменам. Пришлось, приклеив бороду и стоя под портретом оригинала, прочесть вдохновенный монолог о... происхождении видов. С тех пор прошло очень много лет. Сегодня Василий Иванович Бочкарев — народный артист, лауреат Государственной премии, которую он получил «за вклад в исполнение классических ролей». Конечно, подавляющее большинство зрителей помнит и знает его по киноролям. Мы даже провели небольшой блиц-опрос среди своих знакомых, и оказалось, что наиболее пользующимся популярностью фильмом с участием Бочкарева является «Уникум», где артист создал незабываемый образ Снюсика — человека, который выполнял заказы окружающих на... сны о самих себе.
Уже много лет работает Василий Бочкарев в Малом театре России, чьи гастроли с успехом проходят сейчас в Петербурге. Петербуржцы смогли увидеть артиста в двух спектаклях: мюзикле «Свадьба Кречинского» и «Делец» по Бальзаку. Самоотдача Бочкарева просто поражает: обе роли трудны даже чисто физически (не случайно же «Кречинский» идет с двумя антрактами, иначе актеры просто не выдержали бы). Но надо видеть, как реагирует зрительный зал: попадание в день сегодняшний стопроцентное. На «Дельце», например, рядом с нами сидели по виду типичные новые русские, очень живо реагировавшие на фразы вроде: «совесть — плохой помощник в делах».

-Там выскакивают какие-то вещи, — соглашается с нами Василий Бочкaрев. — Хотя пот все обращают внимание на «акции Газпрома», но тут я могу разочаровать: это у Бальзака ость, у него, правда, написано «акции газовой промышленности», я только сократил. Но это такие пики, которые протыкают. Меня вообще влекут импровизация, свобода, возможность выявить себя. Мы постарались вместе с режиссером Драгуновым, с моими партнерами подойти к этой пьесе немножко с импровизационно-провокационным взглядом. В театре для меня лично очень симпатична провокация, в которой участвуют и зрители, и актеры. И в «Дельце» это есть. Хотя пьеса на самом деле серьезная, длинная и скорее драма, чем комедия. Но это у Бальзака. А что касается, как мне кажется, очень интересного спектакля «Свадьба Кречинского», то это большая заслуга Виталия Соломина как постановщика. За последние годы, наверное, это первый такой музыкальный спектакль, водевиль, мюзикл — как хотите — в нашем театре.
- Знаете, порой ловишь себя на мысли, что ваш Расплюев больше Расплюев, чем у Сухово-Кобылина...
- Мне в этой работе очень помогла статья Станислава Рассадина, где он называет Расплюева вдохновенным лакеем. Этот талант утешаться, он ведь очень современный. Нам плюнут в глаза, а мы так... улыбаемся, а на самом деле, наверное, надо реагировать.
- А как на это можно реагировать?
- Ну это зависит от индивидуальности...
- А если на себя примерить?
- В том смысле, подставлять ли другую щеку? Знаете, здесь для меня существует пауза. Сейчас поясню. Если тебя бьют, надо сначала посмотреть в глаза и сказать: «Ты понимаешь, что делаешь?», а потом уже может и щеку подставлять. Там существует маленький люфт, и в этот люфт можно уложить не только удар, но и взгляд... Хотя подставить щеку — это, конечно, по нам. А вот Расплюев — этот вдохновенный раб — он имеет талант утешаться. Все что плохо, то и хорошо. Плохо — хорошо! Плохо, когда тебя бьют? Да! Но и замечательно!
- Судя по всему вы любите комедии?
- Очень! Очень!
- У вас ведь и в кино была встреча с хорошей литературой, с Зощенко, например. Но сейчас мы вас практически не видим на экране.
- Это вы об инженере Баркасове? Там, к сожалению, не получилось, как хотелось бы... А вообще, в кино у меня сейчас пауза. В свое время я снялся здесь на «Ленфильме» у замечательного режиссера Ильи Авербаха в фильме «Голос». Я вспоминаю эту встречу с большущим уважением, встречу с человеком, с режиссером, который обладал необыкновенным умением организовать саму природу актера, а это дорогого стоит. Я запомнил его удивительные, добрые глаза, с которыми... хочется жить вместе, чтобы можно было рассказать что-то о себе. Также, с необыкновенной радостью в сердце, вспоминаю работу у Виталия Мельникова в фильме «Уникум». Что сейчас? Как говорил Анатолий Васильевич Эфрос: «Чтобы сниматься, надо иметь на это право». Может быть, я не имею на это права. А может быть, судьба так складывается, что пока не надо. А может, и вообще не надо. Я к этому отношусь довольно спокойно, честно говоря. Меня театр забирает полностью. Я очень любил нашего замечательного артиста Николая Александровича Анненкова, который говорил, что 50 процентов он отдает театру и только 5 -жизни. И он дожил до 100 лет и в сто лет выходил на сцену.
- У вас такая же программа?
- Ну-у я не знаю... Мне просто очень нравятся мои партнеры, режиссеры, с которыми судьба сводила, атмосфера, которая присутствовала в каждом спектакле и в Театре Станиславского, и теперь — в Малом... Я вспоминаю Бабочкина, Тенина, Леонова, Урбанского,Ольгу Блан, Буркова… Они все со мной. Я счастлив, что работаю в таком театре. Кто-то сказал: «актер — дело штучное». Каждый исходит из своего опыта, из «подгляда» за знаменитыми стариками. А я, например, «подглядывал» за очень большими стариками: помню, как играл Фамусова Царев, как он умел раскладывать стих, как играла в «Холопах» Гоголева – я поражался, откуда в этой женщине, которая встать не может с кресла, столько силы. Великая актриса! Конечно, каждый, как говорится, хвалит свою деревню. Поэтому я особенно хвалить не буду. Но есть в Малом театре — а я уверен, что и в БДТ, где мы с вами сейчас разговариваем, — такой тайный жар, тайна есть, и она, сколько бы ты здесь ни работал, остается неразгаданной. Артисты это знают. У каждого есть свой угол, своя притолока, к которой артист должен прикоснуться, прежде чем выйти на сцену, что-то там сосредоточено такое, что именно для него существенно. А профессия наша еще и том удивительна, что с каждым годом она все больше и больше тебя забирает и раскладывает твои силы так, как ей надо.
- Раз уж зашел разговор о стариках... Вы упомянули Бориса Бабочкина. Вы ведь с ним не только в одном театре работали, но и снимались вместе в «Плотницких рассказах» по Василию Белову. Конечно, общались. О нем говорят как об очень противоречивой личности. А правда, что он всю жизнь «боролся» с Чапаевым в себе, что этот шлейф его тяготил?
- Я читал его замечательные дневники, может, в чем-то спорные, может, где-то слишком откровенные. Но он пишет там: «Мой Чапаев — это то, что со мной всегда». Он никогда не отказывался от него. Он не мог тяготиться этим, потому что он сам по себе настолько был мощной творческой единицей — и режиссер, и актер... А его подход к роли — это поразительно. У него в «Плотницких рассказах» были длинные такие монологи, и он как-то очень активно помогал себе жестами. А рядом с камерой стоял рабочий, кабель держал: «Нет, это неправда, это неправда». Борис Андреевич: «Что такое?!» — «Я сам плотник, так руками я махать не могу». — «Иди сюда, сядь около меня и смотри, чтобы и я руками не махал». Он был озорным человеком, и в нем, безусловно, была доля провокации, но не той провокации... Вот он пишет: «Меня считают склочником. Ничего подобного, никакой я не склочник. Но если мне не дают работать...» Эта провокация была направлена на защиту тех принципов, которых он придерживался. У них, например, были, мягко говоря, непростые отношения с Царевым. Но оба придерживались определенных правил игры: они никогда не доходили до некрасивых, завуалированных ходов, всегда называли вещи своими именами. А в то время в театре были довольно мощные группировки, но это не мешало делу.
- Одна актриса как-то высказалась, что театр вообще — это клубок змей...
- Ну вы знаете, порой какие-то споры, которые, может, и доводят до не очень приятных высказываний в адрес друг друга, тоже приносят пользу. Мысль, сказанная тобой, она ведь в ином прочтении может показать, что ошибался-то как раз ты.
- Василий Иванович, мы вот видим в руках у вас четки...
- ... и сейчас вы спросите: верующий ли я? Некоторые не любят этот вопрос. Вот Петр Наумович Фоменко как-то сказал: «Мол, задают вопрос: верующий я или нет? Я верю в театр». Я тоже так могу сказать. Моя вера — это вера в театр. Сейчас с позиции прожитых лет могу сказать, что я осознанно понимаю, что должен отработать то, что мне дал Господь. Другое дело, что может что-то не сложиться или здоровье не позволит. Но, во всяком случае, иметь возможность приблизиться к воплощению этого «Аз есмь» — важно. Сейчас уже хочется и играть, и вести себя в жизни так, чтобы не быть застигнутым врасплох. Вот Михаил Андреевич Глузский, мой любимый артист, донкихот театра, не был застигнут врасплох, он полностью воплотил свой талант, до самого конца. Я не знаю, был ли он человеком глубоко верующим, но он свое предназначение исполнил, так мне кажется.
А что до веры... Сегодня многие любят называть себя верующими. Вы слышали, наверное, что таких людей называют «подсвечниками»: стоят и держат свечку. Вера — это очень личное. И я знаю только, что когда выступает слеза, и комок в горле, и приостановление пульса, все это, мне кажется, и есть признак того, что человек жив.
- А разве возможно человеку знать свое предназначение? Что, на ваш взгляд, вы не смогли в своей жизни исполнить до конца?
- Знать, конечно, невозможно. Но... Мы же все время меняемся, мы по-разному реагируем, может быть, на те же самые проблемы. И это безумно, безумно интересно. Мне вообще интересно наблюдать за собой, за тем, что происходит вокруг. Порой я ловлю себя на мысли, что я сам себя... играю. И начинаешь: а где же я, где же я? Думаешь: ты же играл это в том персонаже, а это — в том, а где же ты, твой взгляд? И попадаешь в та-а-кие ножницы! Потому что, когда роли нет и ничего не репетируешь, то, как Стреллер правильно говорил, ты — пустое ведро. Ощущение пустого ведра, ничего в тебе не варится. А когда варится, то уже не ведро, уже — «а где же я?». Такие вот лабиринты, ловля черной кошки в темной комнате...
А относительно того, что не исполнилось... Мечта она ведь всегда остается мечтой. Хотелось бы что-то повторить, но, к сожалению, это невозможно...
- Вот почему-то небезызвестный чеховский персонаж на память пришел. Если помните, он говорит: «Я не жил, я не жил»...
- Иногда такое возникает... Наступает пустота. Она может объясняться физической усталостью, душевной усталостью — по-разному. Но самый страшный момент, когда даже вопроса — жил я или не жил? — не возникает. Откуда, почему возникает эта пустота? Наверное, что-то происходит, чего я лично объяснить не могу. Ну это от Бога, может быть. Вроде все хорошо, все нормально, но та-а-ка-я тоска, что плакать хочется. А порой наоборот, ни с того ни с сего ну так хорошо, так хорошо, прямо какая-то непредсказуемая благодать наступает — с чего, почему? И вроде ничего не изменилось, проблемы те же остались — откуда эта волна? Откуда все это — и радость, и печаль? Может, со звездами что-то, а может, просто давление поменялось. Но в любом случае, для творческого человека это счастье, такие состояния: ты ощущаешь, что живешь.
А вообще... Я сейчас перечитываю Томаса Манна, «Иосиф и его братья», и ловлю себя на мысли, что не хочется торопиться, не хочется отвлекаться на что-то еще, но это ведь классика!
- А вы могли бы назвать себя счастливым человеком? Ведь многое получилось?
- Ой нет, я боюсь это говорить.
- А как насчет современной формулы счастья: оказаться в нужное время в нужном месте...
- ...и пройти между струй дождя? Если серьезно, могу лишь сказать: счастье, что судьба подарила встречи с такими актерами, режиссерами, ролями, авторами... Я ведь играл Фигаро и Фому Гордеева, Бальзаминова и Бориса Годунова... Сейчас, например, мне безумно интересно наблюдать за Евгением Самойловым, как он, уже не совсем здоровый человек, готовится к своей роли в спектакле «Коварство и любовь». Ему 90 лет, он столько сыграл, он имел все — успех, славу; и вот я смотрю на сегодняшнюю жизнь этого поистине народного достояния, и мне ужасно обидно сознавать, что это недооцененная личность, ведь XX век — это было его время... Мне чертовски везет, что я встречаю таких людей, как Армен Джигарханян, с которым мы вместе играем в антрепризе. Он имеет сумасшедшую популярность, ведь прямо на сцену выбегают «давайте с вами сфотографируемся», «это моя девочка», «это — моя бабушка». Он все любит, хоть бы раз отказал кому-нибудь в автографе. Я восхищаюсь им. Счастье был встретиться в работе с Анненковым, с его школой, с его фанатизмом. С Александром Вампиловым — знакомство с ним, к сожалению, был не очень большим, во время работы над спектаклем «Прощание в июне» в Театре Станиславского. Но я вспоминаю этот 72-й год как одно из самых светлых мгновений в своей жизни... Это счастье, ну счастье, честное слово.

Марина ШИКОВА
Людмила КЛУШИНА

22 ноября исполняется 60 лет замечательному актёру театра и кино, народному артисту России, лауреату Государственной премии России Василию Ивановичу Бочкарёву.

22 ноября исполняется 60 лет замечательному актёру театра и кино, народному артисту России, лауреату Государственной премии России Василию Ивановичу Бочкарёву. Василий Бочкарёв родился в 1942 году в городе Иркутске. В 1960-1964 гг. учился в Высшем театральном училище им. М.С.Щепкина (курс В.И.Коршунова). Один сезон (1964-1965 гг.) работал в Драматическом театре на Малой Бронной, затем в течение 15 лет в Драматическом театре им. К.С.Станиславского, где исполнил ряд ведущих ролей, среди которых: Лётчик («Маленький принц» А. де Сент-Экзюпери), Лариосик («Дни Турбиных» М.А.Булгакова), Федя Протасов («Живой труп» Л.Н.Толстого), Джим («Продавец
дождя» Р.Нэша), Белугин («Женитьба Белугина» А.Н.Островского и Н.Я.Соловьёва) и другие. Тогда же Василий Бочкарёв сыграл на сцене Театра «Школа драматического искусства» Павла («Первый вариант «Вассы Железновой» М.Горького) и Владимира Ивановича («Серсо» В.Славкина).
В 1979 году В.Бочкарёв был принят в труппу Малого театра. С первого же сезона на старейшей московской сцене он начал играть главные роли, среди которых – Бальзаминов («Женитьба Бальзаминова» А.Н.Островского), Фома («Фома Гордеев» М.Горького), Лосев («Картина» Д.Гранина), Мартин («Утренняя фея» А.Касоны), Князь Платон («Холопы» П.П.Гнедича), царевич Алексей («Царь Пётр и Алексей» Ф.Горенштейна), Хлынов («Горячее сердце» А.Н.Островского), Фигаро («Преступная мать, или Второй Тартюф» П.Бомарше), Борис («Царь Борис» А.К.Толстого – за исполнение этой роли В.Бочкарёв был удостоен звания лауреата Государственной премии России), Нароков («Таланты и поклонники» А.Н.Островского), Доброхотов - Майков («Пир победителей» А.И.Солженицына). За последние годы творческий багаж В.Бочкарёва пополнился такими интересными и значительными работами, как Расплюев («Свадьба Кречинского» А.В.Сухово-Кобылина), Вурм («Коварство и любовь» Ф.Шиллера), Меркаде («Делец» 0. де Бальзака), доктор Львов («Иванов» А.П.Чехова), Неизвестный («Пучина» А.Н.Островского) и другие. В настоящее время В.И.Бочкарёв репетирует роль Грознова в готовящейся премьере «Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островского (режиссёр С.Женовач). Именно этим спектаклем В.И.Бочкарёв планирует отмечать свой юбилей.
Василий Бочкарёв работал с крупнейшими российскими театральными режиссёрами — Борисом Львовым-Анохиным, Андреем Гончаровым, Иваном Бобылёвым, Леонидом Варпаховским, Анатолием Васильевым, Леонидом
Хейфецом. В последние годы Бочкарёв активно занят в антрепризных спектаклях, кроме того, на сцене театра «Школа современной пьесы» он играет доктора Дорна в чеховской «Чайке» и Васю в «Записках русского Путешественника» Евгения Гришковца.
Василий Бочкарёв много и плодотворно работает в кино и на телевидении. Среди картин с его участием – «Потому что люблю», «Кто заплатит за удачу?», «Владивосток. Год 1918-ый», «Голос», «Летаргия», «Парусиновый портфель», «Уникум», «Такая короткая долгая жизнь», «Плотницкие рассказы», «Кооператив «Политбюро», «Ярость», «Дом у кольцевой дороги» и другие.
От всей души поздравляем нашего дорогого Василия Ивановича с замечательным юбилеем!!! Счастья, добра, крепкого-крепкого здоровья и новых интересных ролей!!!

ЦАРЬ БОРИС. Василию Бочкареву посвящается

ЦАРЬ БОРИС

Василию Бочкареву,
исполнителю роли Бориса Годунова посвящается...

Царь Борис — во схиме Боголеп -
Был образом цветущ,
Сладкоречив вельми,
Нищелюбив и благоверен.
Строителен зело и о державе попечителен.
Держась рукой за верх срачицы,
Клялся сию последнюю со всеми разделить…
М.Волошин

Надежда для Руси родной -
Царь Годунов — держал достойно
Бразды правления страной!
Два года Русь жила спокойно.
Борис молитвенное бденье
Любил, во храмах песнопенья.
Свой дух лечил постом он строгим
И милосерден был к убогим.

Царя без видимых усилий
Играет Бочкарев Василий.
Границу зыбкую веков
Артист переступает смело,
Не чувствуя земных оков,
Подвластны и душа и тело.
Великий в царственном наряде
Венчается на царство он.
О сколько мудрости во взгляде!
Лик благородством просветлен!
Для блага лишь Руси готов
Отныне править Годунов.
Меж ним с народом нет преград.
Возликовал Московский Град.
В Дворце все окна нараспашку,
Боярская дивится знать.
Борис последнюю рубашку
Клянется подданным отдать.
Гордится Русь своим царем,
Он молится пред алтарем.
И слуг он жалует по-царски.
А дело близится к развязке.
Вдруг на престоле воцарилась
Немая тень... Вдруг ожила...
И сеть погибели сплела.
(Волхвов гадание свершилось)…
Спокойствия лишился царь,
И светлый ум затмила хмарь,
«Убит? Иль жив? — Мой грех ужасен!
Его с души не в силах смыть!
Убит! Но жив!!! — Мой грех напрасен!
Живого так легко убить!
Воскресшего не победить!
От зла лишь может зло родиться
И на злодея обратиться!»
Объято млечной белизной
Лицо славнейшего царя:
«Я проклят собственной страной!
Прости! Господь! Прости, Земля!»

Быть может, странно Мельпомене, -
Молитва, не игра на сцене!

Господь! Внемли молитве чистой
И милостью своей согрей
Страну не венчанных царей
И вдохновеннейших артистов!

Анастасия Рыжова

Василий Бочкарёв – ЗА ЗЕРКАЛОМ

Условно говоря, людей, которых мы называем актерами, можно разделить на две группы.

Василий Бочкарёв – ЗА ЗЕРКАЛОМ

Условно говоря, людей, которых мы называем актерами, можно разделить на две группы. Первая состоит из тех, кто вполне сознательно выбирает профессию лицедея и всегда может внятно сформулировать те или иные причины, толкнувшие их на этот путь. Артистическая среда, школьный драмкружок, вкус первого, еще детского успеха любовь к театру и пр. и пр. Вторая, куда более малочисленная, — это люди, которых лицедейство выбирает само, и этот зов (природы? души? естества?) столь настойчив, что определяет всю дальнейшую судьбу человека, зачастую просто не оставляя ему иных возможностей.
Артист Малого театра Василий Бочкарев относится, на мой взгляд, к этим, вторым. Его сценическая органичность безусловна, и ее цельность не поддается рациональному анализу рецензии или портрета. Впрочем, о нем было бы неверно сказать, что он «живет на сцене» (весьма сомнительная похвала любому артисту), как и неверно то, что он что-то играет. На сцене Бочкарев владеет зрительным залом, управляя его эмоциональным состоянием, его энергетикой. Как? Вопрос из разряда риторических. Бочкарев существует вне амплуа, и сегодня он царь Борис в одноименной драме Толстого, завтра водевильный Расплюев в «Свадьбе Кречинского» Сухово-Кобылина. А еще есть Бальзак, Островский, Чехов, из современников — Евгений Гришковец, открытие последних театральных сезонов. Бочкарев — синтетический актер, который может абсолютно все, потому что... может. Свою работу сравнивает со строительством воздушных замков, с рисованием на песке. Наверное, прав.
— Василий Иванович, что вас толкнуло когда-то на выбор столь иллюзорной профессии?
— Наверное, как люди приходят к Богу каждый своей дорогой, так человек приходит и к себе, к пониманию того, кто он есть. Но, знаете, бывает такое счастье, когда еще не умея молиться, уже испытываешь в этом бессознательную потребность, просто стоишь на коленях, без слов. Конечно, здесь трудно сравнивать, но, может быть, этот пример что-то объяснит, хотя бы по ощущениям... Сколько я себя помню, я всегда строил параллельный мир. И еще — постоянно наблюдал за собой со стороны. Мне доставляло огромное наслаждение проигрывать эти «наблюдения» перед огромным зеркалом, которое было в нашей квартире. Сейчас я думаю, что это был самый увлекательный и чистый театр в моей жизни.
— А родители замечали ваши путешествия в Зазеркалье?
— Конечно. И мама говорила, ну хватит, прекрати, занимайся уроками. Но это мало помогало, так как учился я все равно плохо. Впрочем, родители, видя мою увлеченность, пытались дать ей какое-то направление. И папа (он преподавал в строительном институте им.Куйбышева) тянул меня в Дом ученых, где был драмкружок. Но с этим ничего не вышло, потому что я был очень застенчив и стеснялся выносить на суд людской свои опыты. Да и не хотел, наверное.
— Кто же вас оттащил от зеркала?
— (Смеется.) Это был прекрасный человек и актер Валентин Иванович Захода. Он вывел на путь истинный и Сережу Шакурова, и Аллу Чернову, многих других. Он работал в Детском театре, потом организовал вместе с Николаем Хмелевым студию, из которой впоследствии возник Театр им. Ермоловой. И нам, своим ученикам, он прежде всего пытался привить понятие студийности, что для меня и по сей день остается самым важным в работе.
— Но Малый театр, где вы сейчас служите, на мой взгляд, нечто противоположное студийности, с ее демократизмом, отсутствием консерватизма.
— И вы ошибаетесь! Малый — такой организм, где синтезировано все. Когда этот театр оценивают как законченную раз и навсегда систему, то это ошибка. Все долголетие Малого, вся его дальнейшая судьба зиждется именно на синтезе здорового академизма и студийности, которая предполагает культ актеров и актерского театра. В Малом есть то, чего, быть может, не хватает театрам, подчиненным жесткой воле режиссера. Здесь каждый актер может сформировать свое актерское «я».
— Но вы, в свое время поработав в театре Станиславского с одним из самых ярких режиссеров нашего времени Анатолием Васильевым и сыграв в его спектакле «Васса Железнова», признавались, что Васильев тот режиссер, который открывает актеру самого себя, и это дорогого стоит.
— Да, я работал с Васильевым и преклоняюсь перед этим человеком. Так же, как перед Андреем Гончаровым, который был моим первым режиссером, когда я после Щепкинского училища пришел в театр на Малой Бронной. Я проработал там всего 1,5 года, но вспоминаю это время с восторгом. Именно Гончаров заложил во мне основу площадного, демократичного, зрелищного театра, к которому стремлюсь всю свою жизнь. Еще я работал со Львовым-Анохиным, Борисом Морозовым, сейчас — с Иосифом Райхельгаузом в его театре. И все эти люди формируют меня, и хочу я этого или нет, но свои опыт я приношу на сцену Малого театра. Однако именно на этой сцене я, не ограниченный жесткими рамками режиссерского диктата, могу воплощать все, что хочу, чему учусь «на стороне».
— Значит, так-таки не нужен Малому театру режиссер-лидер?
— Я не очень готов на этот вопрос ответить и, наверное, даже и не хочу на него отвечать. Я ведь вижу всю ситуацию изнутри, я выпускник Щепкинского, я работал с корифеями этой сцены и думаю, что в Малом есть совершенная отдельность, которую можно принимать или не принимать, но это данность. Этот театр живет по своим законам, тайным законам! В них нужно просто верить. И я верю. Верю, что этот театр сам выбирает, что ему на данный момент нужно, что для него целесообразно. И если нужно, чтобы сегодня он жил так, значит — так. А если говорить о проблемах, то разве их нет в сугубо «режиссерских» театрах? Иногда главного режиссера не грех и отослать подальше. Бывает у него такое качество, я называю это «скотский серьез» по отношению к своей профессии и своей индивидуальности. Под нее он всех артистов и стрижет. И они всю жизнь играют одно и то же. А в Малом — широчайшая палитра для творчества.
— У вас она и вправду широчайшая. От острохарактерного Расплюева до трагического Годунова. В свое время вы удивили всех трактовкой образа царя Бориса, которого практически оправдали, и заявили, что не верите в его грех убийства царевича Димитрия.
— Не верю. Недавно мы с театром были на гастролях в Ярославле, ездили в Углич, и я стоял на том самом месте, где произошло это трагическое событие. И вновь испытал это чувство: не верю, что Годунов убивал. Понимаете, он был слишком умен и талантлив как политик, и если бы действительно решил это сделать, то никто бы и не заметил. В те времена для подобных целей были самые разные, невидимые миру способы. Но если говорить о моем подходе к роли царя Бориса, то эти размышления только часть правды... В этой роли мне хотелось отметить какие-то очень важные, для самого себя, человеческие моменты, и я, кстати, мысленно постоянно прошу прощения у памяти исторического Годунова, что для этих целей мне приходиться апеллировать к его имени. Мне очень важно было показать, что Годунов великий страдалец, и те мучения, которые он претерпевает, искупают его вину, если таковая и была. Как любой человек, который несет смиренно свой крест и не отвергает страданий. В этом случае, убийца он или нет, по христианской традиции, он заслуживает сострадания и прощения! Мне кажется, что не «злодейство» Годунова привлекло к его истории Пушкина и Толстого, а возможность показать душу, истерзанную «преступлением и наказанием».
— Василий Иванович, вы всегда были верующим человеком или пришли к этому, как и многие, в недавние времена?
— Это было во мне с детства. Я не знаю, почему так получилось, и думаю, не от меня зависело. Моя семья не была религиозной, но мне никто не мешал воплощать в жизнь мои устремления.
— И как же вы могли воплощать это в жизнь в 50-60е годы?
— Да так и мог. Еще ребенком стал ходить в церковь, хотя это и было тогда крайне непопулярно. Но меня это не заботило. Важны были только собственные ощущения, которые мало поддавались какому-то разумному осмыслению. Но ведь в вере разум и не нужен. Вера иррациональна. Это самоидентификация души.
— Однако церковь не очень жалует профессию, которую вы себе выбрали. В последнее время некоторые актеры даже публично раскаиваются за «грех лицедейства».
— Давайте не будем это обсуждать. Иначе войдем в новый грех — словоблудия. Я думаю только, что грех не в самой профессии, а в том, что актер своими работами говорит, как его искусство воздействует на души людей. Евгений Павлович Леонов любил повторять: «Русское искусство — оно сердечное». Чувствуете? Сердечное! Не забывать бы нам этого, и тогда все будет в порядке.
— А у вас когда-нибудь были провалы?
— Для меня провал — это ввод в спектакль. Не провал даже, катастрофа. Ведь работа над ролью схожа с ухаживанием за женщиной и включает в себя самые разнообразные этапы: знакомство, обмен взглядами, первое свидание, первый конфликт, притирка... А при вводе тебе как будто сразу говорят: «Марш на кухню! Посуду мыть!» И все, уже женат, и уже пошли разборки. (Смеется.) При вводе нет истории взаимоотношений с ролью, а ведь она живая, с ней, как актеры говорят, переспать надо.
— А что для вас успех?
— Успех, когда открываешь что-то новое. В себе. Например, в театре «Школа современной пьесы» я с Владимиром Стекловым играю в спектакле «Записки русского путешественника». Совершенно особая история! Честь и хвала Райхельгаузу, сумевшему первым разглядеть в драматургии Гришковца ту провокационность, которая открывает актеру абсолютно новое поле для творчества! Возвращает к площадному театру, к балагану, освобождает твое личное слово, требует импровизации, умения быстро и точно реагировать на настроение зала. Вот, например, в Сочи, на гастролях, я начинаю спектакль, если помните, с истории, как меня (героя) обокрали в аэропорту. Я рассказываю все это Стеклову, и из зала уже несется: «Меня тоже обокрали!» Я в зал: «А как? Расскажите!» Человек начинает свою историю, а кто-то в это время перебивает: «Ну, хватит! Начинайте спектакль! Или нам всем здесь скинуться для вас?» И все, ритм задан, настроение схвачено. Органика спектакля совершеннейшая! Это и есть успех.
— О вас в театральной среде говорят как о несуетном, совсем несветском человеке. Что в основном вы живете за городом, куда торопитесь после каждого спектакля. Чем вас привлекает загородная жизнь?
— Да просто хорошо там! Я кошу, копаю, цветы сажаю, парники строю. Отдыхаю, словом. Это в Подмосковье. А летом я люблю уезжать под Кострому, там в свое время мы сруб купили. Вот где замечательная жизнь! Удивительная, я вам скажу, у нас деревня. Там задвижки на калитках не изнутри, а снаружи, со стороны улицы. Идешь, смотришь если закрыта задвижка — значит, дядя Коля по делам направился, если открыта — заходи, гостем будешь. И двери в домах не запираются!
— Позвонив вам, чтобы договориться об интервью, я узнала от вашей жены, что после спектакля вы должны приехать во столько-то, если успеете на электричку. Вы, правда, после спектакля возвращаетесь на электричке?
— Правда-правда. И здесь много плюсов. (Смеется.) Во-первых, таким образом, я избегаю переборов в выпивке. Театр есть театр, и повод всегда найдется — то день рождения, то чей-то ввод, то юбилейный спектакль или иное приятное событие. А у меня электричка! И я свою меру знаю! Это вечером. А утром — другое, не менее важное. Пока едешь на репетицию — успеваешь проснуться. А еще — надвинул кепочку на глаза и наблюдай за народом. И к репетиции ты уже полон впечатлениями.
— Но ведь, наверное, не только вы на народ смотрите, но и они на вас. Не досаждают?
— Да нет, я не пользуюсь особым вниманием, меня мало узнают. А мне-то и хорошо. Можно смотреть открыто!
— И каковы же ваши наблюдения?
— О, они разнообразны! Я ведь еще и в метро езжу. И вот однажды еду себе тихо, с женой и дочкой, никого не трогаю и вдруг — получаю удар в глаз. Что такое? Оказывается, человеку, выходить надо было, а я ему, наверное, помешал. Ну, конечно, пьяный. Значит, треснул он меня, вышел, а потом еще рукой помахал, мол, гляди у меня. Я даже не среагировал, настолько все молниеносно произошло. А до этого незадолго, на гастролях в Питере, я давал интервью, и журналист спросил, как я отношусь к известному библейскому изречению: «Если ударят по правой щеке, подставь левую». Я ответил в том роде, что после первого удара погляди бьющему в глаза, пусть поймет, что делает, а потом подставь другую щеку. Ну вот, и был я за это наказан! Даже в глаза не успел посмотреть! Получил по полной программе и покатил дальше, рассуждая философски. Наверное, за что-то мне это было нужно получить... (Смеется.) Случайностей-то в жизни не бывает! Никогда.
— Вы, похоже, счастливый человек! Верите в абсолютную целесообразность всего происходящего?
— Да, безусловно. Беда наша, что часто мы не можем понять, что с нами происходит и зачем, так как смотрим на все изо дня сегодняшнего. А пройдет время, и поймешь — все правильно, все связано. И вообще — все могло бы быть гораздо хуже!
— Вы еще и оптимист!
— Нет, не скажу. Настроение меняется довольно часто и неожиданно. Но когда я бываю пессимистом, то с интересом наблюдаю за собой со стороны и запоминаю, что я в это время делаю. Другим, правда, стараюсь свое настроение не демонстрировать. Все — в актерскую копилку, все — туда.
— Вся жизнь — игра?
— Знаете... В последнее время я все чаще думаю, что хорошо бы найти между жизнью и игрой тот зазор, небольшое пространство, где соединяется то, кто мы есть на самом деле, и то, кем хотим казаться, к чему стремимся... Там, наверное, и находится истина.


Нина СУСЛОВИЧ
«Театральный курьер», декабрь 2001 г.

«И, всходя на трепещущий мостик, Вспоминая покинутый порт, Отряхает ударами трости Клочья пены с высоких ботфорт» — эта была последняя реплика в спектакле «Пир победителей»

ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ ОБ АЛЕКСАНДРЕ ОВЧИННИКОВЕ

«И, всходя на трепещущий мостик, Вспоминая покинутый порт, Отряхает ударами трости Клочья пены с высоких ботфорт» — эта была последняя реплика в спектакле «Пир победителей», мой и Сашин персонажи — Доброхотов-Майков и Нержин — прощались, он уезжал с Галиной (Люда Титова). Причём здесь это стихотворение — у нас с Сашей было несколько сцен, когда мы демонстрировали друг перед другом своё знание поэзии и, в частности, Гумилёва. И в спектакле, и в пьесе присутствовал момент, я бы сказал, интеллектуального офицерства... существовал некий мостик между победителями двенадцатого года и победителями-офицерами Великой Отечественной: те были декабристами, а эти «декабристы без декабря». Что же касается: процесса репетиций... Нам нужно было сыграть офицеров из «Дней Турбины». И вот для меня лично был пример — это Саша. В нём была та сдержанность, тот затаённый ход мышления внутренней жизни, и какая-то» лирическая грусть. Вообще, Сашка словно держал какую-то мелодию, держал интонацию про себя и ему был чужд выхлест, бросок на общение, экзальтация эмоций. Он был из тех артистов, которые очень осторожны в импульсивных проявлениях. И вот этот момент его характера, как мне кажется, очень здорово помог ему в роли Нержина. Его последний монолог о Пруссии и победителях, в котором присутствовало некоторое осмысление всего произошедшего, всё время менялся, звучал с разными акцентами... Этот монолог вообще считался ключевым во всей пьесе. И ни одного раза Александр не сделал, чтобы это было похоже, всё время искал, импровизировал и вообще очень ответственно подошёл к работе над Солженицыным... Сашенька играл самую трудную роль в этом спектакле. Он был для нас примером, того, как преодолеть сложный материал, наполнить его живыми соками своей души. Очень много курил, очень много читал Солженицына, прочёл всё. Мы над ним даже немножко подтрунивали, потому что каждый раз он приходил с каким-то томом Солженицына с закладками. Может быть, потому, что на него легла такая нагрузка — сыграть прототипа Солженицына, поэтому было особое, необходимое ему погружение в эту работу...
...Борис Афанасьевич придумал мизансцену, когда все садились за стол и вдруг замечали, что смотрят в зеркало, — на сцене была пауза и все смотрели на себя, а мы в это время сидели рядом с Сашкой и через зеркало переглядывались. В такие моменты интим душ всех участников бывает очень близок и очень правдив. «Пир победителей», как мне кажется, был одним из лучших спектаклей Малого театра, прежде всего потому, что это ансамблевый спектакль, причём, нельзя кого-то выделить, все играли просто блестяще. Что же касается Саши, то, на мой взгляд, это была одна из его лучших работ. Мы все, артисты, репетируя роль, часто подглядываем друг за другом... Подсматривая за, ним, я видел, насколько глубоко и серьёзно Сашенька работает. Ну, а если вспоминать какие-то детали... Мне почему-то казалось, что Саша по своей структуре очень близок к Антону Павловичу Чехову — знаешь, в одном из дневников Чехов написал: «Мой девиз — мне ничего не нужно». У меня такое впечатление, что Саша держался вот этого девиза. Он никогда ничего не просил, никогда не юлил, грубо говоря, никогда не шёл на компромисс. У Сашеньки, было природное достоинство. Может быть, есть в театре очень близкий человек, который, знал его «до конца», но я, всё равно чувствовал, что в нём есть какой-то секрет. Саше он был дорог и этот секрет он держал; по-моему, это секрет с некоторой грустью...
...Мы вместе, в один и тот же день, получали заслуженного артиста. Всё прошло достаточно скучно и обыденно, ни у него, ни у меня не было никакой эйфории по этому поводу, и мы вдруг стали вспоминать вещи, совершенно не касавшиеся спектакля, говорили про его бабушку, о том, что надо теперь собрать партнёров и отметить это дело, потому что были абсолютно убеждены, что заслуга эта не только наша, но и всех наших товарищей, и были мы заняты обсуждением банкета.
Опять же, возвращаясь к мысли подгляда — а это в нашей профессии очень важный момент, — я подглядывал за его искренностью, за его необыкновенной правдой на сцене и во время репетиций. «Правда», «искренность», «честность», «честь» — вот эти слова характеризовали его, без всякого пафоса, а очень просто, они были для него просты, естественны и органичны, это была его суть.
... И была у нас с ним одна задумка, которая, к сожалению, удалась только частично, — мы решили преподавать в Щепкинском училище. Он мне сказал: «Вася, я пойду, разведаю, потом ты придёшь». У нас была такая тайна с ним. Разведка у него состоялась, я видел его работу — это был отрывок действительно зрелого педагога: студенты были очень органичны, точны, знали, что делают, и отрывок был очень хорошо принят на кафедре. Это была Сашина победа — творческая, принципиальная, хотя он уже был болен,
...«Пир победителей» — попытка вглядеться в старую фотографию. Зал откликался доверием. Пленяющее обаяние личности и поиск внутреннего обоснования поступка, который может разрушить собственную жизнь... Грусть, понимание, собранность, закрытость своей державы.. Маршак очень точно говорил: «Человек должен быть суверенным, как держава». Вот Сашенька был суверенной державой. Он был, прежде всего, настоящим человеком, Сашенька задавал интонацию поиска, правды. У моего персонажа, Доброхотова-Майкова, была в числе прочих реплика: «Ну, оцени, ведь мы же вспомним эти дни!» Вот эти всплески фраз как бы пробиваются через время спектакля неидущего... Когда, например, Юрочка Васильев говорил: «Уже три года наш дивизион не скажу, что в нынешнем составе…» На одной из репетиций Юрочка уже после смерти Валерия Носика на этой фразе споткнулся, и кончилось тем, что он был вынужден уйти ко врачам... И, конечно, вспоминаю 9 мая 1995 года, когда мы все после спектакля, в форме вышли на улицу и смотрели салют. Саша был рядом, и Юрочка был рядом, и «Пир победителей» для меня — это грусть и личная песня, связанная со всеми, кто в этом спектакле занят… Я беру на себя смелость заявить, что это была лучшая постановка Малого театра при моей жизни.
Тогда говорили, что пьеса плохая, а спектакль хороший... Ну, это всё полная ерунда, потому что хороший спектакль, на плохом материале не сделаешь. Может быть, пьеса литературно не совершенна, но всё компенсировалось необыкновенной искренностью, точностью позиции. Художественное произведение несёт в себе атмосферу времени и места, где оно было создано, — Солженицын написал эту вещь в лагере, эмоциональный подстрочник там очень мощный.
... «Пир победителей» — это очень большая часть моего театра. Мы все живем в Малом театре, а Малый — это понятие семьи, правда? И Саша тогда, и Валерий Баринов и Юра Васильев, и Люда Титова, и Валерий Носик, и эпизодические персонажи, — буквально все мы жили тогда одной семьёй, там у нас были и дни рождения, и потери, и свадьбы — всё проходило через спектакль. В то время мы были заражены... я бы не сказал «идеей», нет. Идея была задана с самого начала — одно имя «Солженицын» уже говорило обо всём, а нам надо было просто думать о человеческих связях. Как мне кажется, это получилось.
...Когда Александр Исаевич посмотрел спектакль, он сказал, что это самый счастливым день его жизни. И то, что Саша участвовал в воплощении его пьесы, его самого, — Солженицын как бы видел в игре Саши самого себя — это, наверное, и вдохновило его на эту фразу... В этом заслуга Саши.

ВАСИЛИЙ БОЧКАРЕВ, НАРОДНЫЙ АРТИСТ РОССИИ: «ОН ОБЕРЕГАЛ СВОЮ МЕЛОДИЮ»

Виталий принадлежал к артистам игрового театра, взяв всё самое лучшее, что есть в Малом, что необходимо для современного актёра.

Василий Бочкарёв, народный артист России: «ОН ОБЕРЕГАЛ СВОЮ МЕЛОДИЮ»

Виталий принадлежал к артистам игрового театра, взяв всё самое лучшее, что есть в Малом, что необходимо для современного актёра. Наполнение опытом, сценическими преданиями – вот почему его потянуло к молодёжи, в педагогику: он понял, что это надо передать. Практически на каждой репетиции он рассказывал о своих студентах. В стремлении к ним, в его любви к этой новой грани театрального дела – в этом была его перспектива. К сожалению, эта перспектива оборвалась.
Виталий был настолько непохож в своей природе на других, настолько свободен и органичен, что заслуживал искреннего уважения и преклонения. Для меня он был примером. Может быть, это слово заезженное, но это именно так. Виталий соблюдал со всеми дистанцию, потому что очень оберегал свой взгляд и свою мелодию, которая постоянно звучала в его душе. И был в этом настолько целен, что дистанция получалась сама собой, была естественной для его индивидуальности. При общении с друзьями дистанция могла исчезать, но это случалось не так часто. У Виталия всегда был определённый взгляд на время, в котором он живёт… Он придерживался замечательного девиза Л.Н.Толстого «Делай, что должно, и будь, что будет». Он занимался делом, которое поглощало его целиком, и про себя говорил так: если я решил что-то сделать, то я как бульдог вцепляюсь и иду до конца.
Когда мы с ним вместе жили на даче, он очень любил сажать дочь Лизу на багажник своей машины, и у меня перед глазами стоит картина: среди листвы мелькает белый автомобиль, на багажнике сидит Лиза и болтает ногами. Она была безумно счастлива. Теперь я понимаю, что это было безопасно – если бы было опасно, он бы её так не провозил. Он, наверное, давал Лизе возможность почувствовать, как ездят на телеге – когда сидишь, ноги свесил и телега едет, и ты открыт встречному ветру. Я помню, как он радовался, починив печку: «Какая тяга, как хорошо тянет!» Это восхищение простыми, естественными вещами – безо всякого налёта излишней поэтичности. Помню, как он разговаривал с рабочими, которые ему чинили дачу, – это был совсем другой Виталий, простой мужик из Сибири, очень надёжный и чуткий к людям. В театре, мне кажется, он немножко закрывался – опять же, для соблюдения своей свободы, независимости.
На репетициях «Иванова» он очень часто рассказывал о своём внуке, снимая с нас налёт неестественности, неорганичности, «профессионализма», когда человек прикрывает свою органику мастерством – тогда непосредственность исчезает. Я помню репетицию перед выпуском «Иванова», когда он делал всем замечания, а потом, после паузы, весьма нелицеприятные замечания стал отпускать в свой адрес. Серьёзные. Мы даже удивились – настолько они были жестоки, он себя оценивал очень здраво. Виталий иногда говорил на репетиции: «Я сейчас сам себе покажу, а потом сыграю!» До того, как он начинал ставить, у него был очень длинный «роман» с пьесой. Потом только, когда окончательно выяснялись соотношения его замысла, пьесы и актёров, тогда начиналась работа. И, пожалуй, я редко встречал режиссёра, который бы так умел «умирать в актёре». Наступал момент, когда он полностью доверял артисту, давая ему возможность почувствовать те внутренние нюансы, которые он уже не может подсказать. Это было в духе заветов Константина Сергеевича и Владимира Ивановича.
Виктор Иванович Хохряков, с которым он выпустил блестящий спектакль «Не всё коту масленица», подарил ему верстак. Этот верстак для Виталия был одним из самых дорогих предметов, он возил его с собой с места на место. И ещё Хохряков подарил ему скамейку, которую сам сделал из бревна. Скамейка довольно-таки неприглядная, даже уродливая, но что-то такое в ней было, что Виталий её обожал и берёг пуще зеницы ока, хотя сидеть на ней было ужасно неудобно.
Он всей своей жизнью утверждал, что театр строится на празднике, на радости. Он приносил это и на репетиции, и после спектакля мы обычно собирались, и обсуждали, и выпивали, и в этих маленьких посиделках была своя прелесть: мы знали, что после спектакля жизнь театра и нашей команды – время театра ещё не кончилось. Люди так просто не имеют права разбежаться домой, не сказав друг другу какие-то слова… Тогда появляется внутренняя необходимость снова увидеться на следующем спектакле.
Виталий не умел радоваться один, обязательно должен был объединить вокруг себя людей, поделиться своей радостью. Помню, он приехал 1 мая на дачу, откуда-то вытащил старое знамя, и мы все ходили по посёлку с этим знаменем, весь посёлок! С барабанным боем, с дудками какими-то, ходили и говорили поздравительные речи. Он умел заразить весельем. И ещё он очень радовался, когда на капустнике получался какой-то номер у людей, не принадлежащих к актёрской профессии.
Он мечтал написать книгу. Виталий обладал своей интонацией, определённым взглядом на искусство, на вещи, на жизнь. И чем больше таких ярких, правдивых, исходящих от сердца интонаций в театре, тем театр живее и современнее…
После премьеры «Свадьбы Кречинского» Т.П.Панкова сказала: «Такое могло состояться только в Малом театре». Это было напутствие на дальнейшую жизнь спектакля, который в конце концов был признан не только внутри Малого…
Он, как говорил Лис в «Маленьком принце», приручил нас всех, в том числе и студентов – первые студенты, танцевавшие в «Кречинском», столько добрых слов говорили… Один заявил: «Мы набрались у них всего самого лучшего». Такой хохот стоял – все смеялись над словом «набрались». И в «Свадьбе Кречинского», и в «Иванове» «художественный заговор», по выражению нашего великого Товстоногова, во главе с Виталием Мефодьевичем состоялся.