Новости

Василий Бочкарёв, народный артист России: «ОН ОБЕРЕГАЛ СВОЮ МЕЛОДИЮ»

Виталий принадлежал к артистам игрового театра, взяв всё самое лучшее, что есть в Малом, что необходимо для современного актёра. Наполнение опытом, сценическими преданиями – вот почему его потянуло к молодёжи, в педагогику: он понял, что это надо передать. Практически на каждой репетиции он рассказывал о своих студентах. В стремлении к ним, в его любви к этой новой грани театрального дела – в этом была его перспектива. К сожалению, эта перспектива оборвалась.
Виталий был настолько непохож в своей природе на других, настолько свободен и органичен, что заслуживал искреннего уважения и преклонения. Для меня он был примером. Может быть, это слово заезженное, но это именно так. Виталий соблюдал со всеми дистанцию, потому что очень оберегал свой взгляд и свою мелодию, которая постоянно звучала в его душе. И был в этом настолько целен, что дистанция получалась сама собой, была естественной для его индивидуальности. При общении с друзьями дистанция могла исчезать, но это случалось не так часто. У Виталия всегда был определённый взгляд на время, в котором он живёт… Он придерживался замечательного девиза Л.Н.Толстого «Делай, что должно, и будь, что будет». Он занимался делом, которое поглощало его целиком, и про себя говорил так: если я решил что-то сделать, то я как бульдог вцепляюсь и иду до конца.
Когда мы с ним вместе жили на даче, он очень любил сажать дочь Лизу на багажник своей машины, и у меня перед глазами стоит картина: среди листвы мелькает белый автомобиль, на багажнике сидит Лиза и болтает ногами. Она была безумно счастлива. Теперь я понимаю, что это было безопасно – если бы было опасно, он бы её так не провозил. Он, наверное, давал Лизе возможность почувствовать, как ездят на телеге – когда сидишь, ноги свесил и телега едет, и ты открыт встречному ветру. Я помню, как он радовался, починив печку: «Какая тяга, как хорошо тянет!» Это восхищение простыми, естественными вещами – безо всякого налёта излишней поэтичности. Помню, как он разговаривал с рабочими, которые ему чинили дачу, – это был совсем другой Виталий, простой мужик из Сибири, очень надёжный и чуткий к людям. В театре, мне кажется, он немножко закрывался – опять же, для соблюдения своей свободы, независимости.
На репетициях «Иванова» он очень часто рассказывал о своём внуке, снимая с нас налёт неестественности, неорганичности, «профессионализма», когда человек прикрывает свою органику мастерством – тогда непосредственность исчезает. Я помню репетицию перед выпуском «Иванова», когда он делал всем замечания, а потом, после паузы, весьма нелицеприятные замечания стал отпускать в свой адрес. Серьёзные. Мы даже удивились – настолько они были жестоки, он себя оценивал очень здраво. Виталий иногда говорил на репетиции: «Я сейчас сам себе покажу, а потом сыграю!» До того, как он начинал ставить, у него был очень длинный «роман» с пьесой. Потом только, когда окончательно выяснялись соотношения его замысла, пьесы и актёров, тогда начиналась работа. И, пожалуй, я редко встречал режиссёра, который бы так умел «умирать в актёре». Наступал момент, когда он полностью доверял артисту, давая ему возможность почувствовать те внутренние нюансы, которые он уже не может подсказать. Это было в духе заветов Константина Сергеевича и Владимира Ивановича.
Виктор Иванович Хохряков, с которым он выпустил блестящий спектакль «Не всё коту масленица», подарил ему верстак. Этот верстак для Виталия был одним из самых дорогих предметов, он возил его с собой с места на место. И ещё Хохряков подарил ему скамейку, которую сам сделал из бревна. Скамейка довольно-таки неприглядная, даже уродливая, но что-то такое в ней было, что Виталий её обожал и берёг пуще зеницы ока, хотя сидеть на ней было ужасно неудобно.
Он всей своей жизнью утверждал, что театр строится на празднике, на радости. Он приносил это и на репетиции, и после спектакля мы обычно собирались, и обсуждали, и выпивали, и в этих маленьких посиделках была своя прелесть: мы знали, что после спектакля жизнь театра и нашей команды – время театра ещё не кончилось. Люди так просто не имеют права разбежаться домой, не сказав друг другу какие-то слова… Тогда появляется внутренняя необходимость снова увидеться на следующем спектакле.
Виталий не умел радоваться один, обязательно должен был объединить вокруг себя людей, поделиться своей радостью. Помню, он приехал 1 мая на дачу, откуда-то вытащил старое знамя, и мы все ходили по посёлку с этим знаменем, весь посёлок! С барабанным боем, с дудками какими-то, ходили и говорили поздравительные речи. Он умел заразить весельем. И ещё он очень радовался, когда на капустнике получался какой-то номер у людей, не принадлежащих к актёрской профессии.
Он мечтал написать книгу. Виталий обладал своей интонацией, определённым взглядом на искусство, на вещи, на жизнь. И чем больше таких ярких, правдивых, исходящих от сердца интонаций в театре, тем театр живее и современнее…
После премьеры «Свадьбы Кречинского» Т.П.Панкова сказала: «Такое могло состояться только в Малом театре». Это было напутствие на дальнейшую жизнь спектакля, который в конце концов был признан не только внутри Малого…
Он, как говорил Лис в «Маленьком принце», приручил нас всех, в том числе и студентов – первые студенты, танцевавшие в «Кречинском», столько добрых слов говорили… Один заявил: «Мы набрались у них всего самого лучшего». Такой хохот стоял – все смеялись над словом «набрались». И в «Свадьбе Кречинского», и в «Иванове» «художественный заговор», по выражению нашего великого Товстоногова, во главе с Виталием Мефодьевичем состоялся.