04.04.2007
Подробнее
НА ВОЛНЕ СМУТЫ
Драматическая хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» подобна величественным многофигурным композициям Сурикова, словно переливающимся через ограничивающие полотна рамы...
НА ВОЛНЕ СМУТЫ
Драматическая хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» подобна величественным многофигурным композициям Сурикова, словно переливающимся через ограничивающие полотна рамы. Но Малый театр не побоялся этой сложности, и режиссер Владимир Драгунов поставил «Дмитрия Самозванца».
Перед нами – вереница лиц и характеров. Здесь люди всех сословий, из царских палат действие переносится на площадь, а оттуда в простую избу, а потом в монастырскую келью… Но Островский не был бы Островским, если бы это были просто картинки прошлого, если бы в пьесе не было живой и горькой правды. Именно поэтому пьеса и сейчас может послужить пособием для тех, кто пытается захватить власть.
Основной конфликт заложен в названии: столкновение двух политиков, противников, обладателей двух диаметрально противоположных мировоззрений. Дмитрий Самозванец на протяжении пьесы власть теряет, а Василий Шуйский прибирает ее к рукам. Дмитрий хочет внести в российскую жизнь новшества и перемены, Шуйский мечтает вернуться к старому. Дмитрием руководят эмоции и импульсы, у Шуйского во всем холодный, трезвый расчет. Дмитрий готов прощать врагов. Шуйский не забывает и не прощает – никому и ничего. За каждым из них стоят определенные силы. И, занятые своей борьбой, они все глубже погружают Россию в состояние смуты.
Загадочная мелодия флейты (композитор Григорий Гоберник) уводит зрителя в глубину веков. Господствующий цвет – тревожный, красный, на его фоне проступают контуры старинных зданий, изображенных словно на обгоревших листах бумаги. Это и пожар смуты, и напоминание о том, что все, что мы видим, – лишь чудом уцелевшие страницы летописи. Скупая сценография Ларисы Ломакиной лишь обозначает место действия, как в шекспировском театре над сценой висели надписи: «лес», «дворец», «берег моря». Необычайным и смелым новшеством для Малого театра кажутся и безбородые бояре (при том, что костюмы приближены к эпохе). А потому игра артистов в классической, подробной и обстоятельной реалистической манере идет несколько вразрез с условностью оформления спектакля.
У Бориса Невзорова (Василий Шуйский), безусловно, положительное обаяние. И несколько парадоксальным кажется, что ему поручена роль Василия Шуйского, которого еще Пушкин окрестил «лукавым царедворцем». Того самого, который, по выражению Василия Ключевского, «шагу не ступил, не солгав». Который при всех царях плел крамолы и заговоры, но выживал, потому что предавал своих сообщников. Который, наконец, недобросовестно вел следственное дело о гибели царевича Дмитрия…
Впрочем, одно дело – Шуйский исторический, и совсем другое – сценический. В чем состоит смысл назначения на эту роль актера с имиджем простого «справного мужика» из рассказов наших писателей-деревенщиков? По-видимому, в том, что режиссер хотел в какой-то мере поспорить с Островским и представить Шуйского на самом деле тем самым русским мужиком, который если и хитрит и подличает, так только во имя блага народа и отечества. Материал, однако, сопротивляется, и положительного героя из Шуйского не получилось, а получился политик, на удивление современного типа. И современность его – в том цинизме, который ради благозвучия обозначают словом «прагматизм».
Во-первых, Шуйский прекрасно понимает, что такое «пиар», хотя и не знает такого слова: у Шуйского есть специальные люди – пропагандисты и агитаторы, сеющие в народе нужные Шуйскому идеи и настроения. Во-вторых, четко сознает, на кого может опереться, кто обижен или недоволен нынешним режимом. В-третьих, умеет сталкивать людей между собой и провоцировать конфликты, подталкивая легкомысленного Дмитрия на заведомо непопулярные решения. А в-четвертых, не гнушается никем и ничем для совершения переворота, прибегая к помощи «сидельцев бражных тюрем» и «цепных воров с Варварского крестца». И в-пятых, знает, каким надо казаться – своим в доску. Так что тот самый «справный мужик» в итоге оказывается маской для одурачивания мужиков настоящих.
Надо сказать, что Борис Невзоров, влекомый логикой роли, во всем этом убедителен и достоверен. А если мы в какие-то моменты не можем понять, искренен его Шуйский или фальшив, то это, может быть, так и нужно, поскольку актер играет человека, который сам был хорошим актером и умел одурачить даже самых прожженных и матерых своих соперников.
Дмитрий же, в исполнении Алексея Фаддеева, искренен во всем, а потому во всем и проигрывает. Он хочет прощать и миловать, но в стране, которая еще хорошо помнит Ивана Грозного, этого никто не может оценить. В пьесе несколько раз всплывает имя Грозного, которое нависает над эпохой, как тень. И люди вспоминают о нем со страхом и почтением. И в конце Самозванец прозревает: «Вам нужен Грозный!» Не доброты от царя ждут люди, а твердой руки. Не христианской милости, а величия и строгого соблюдения обрядов. А именно этого молодому царю и не хватает – он не заботится, как бы мы сегодня сказали, об имидже, он хочет быть героем, а не казаться им. Простых людей больше всего волнует внешнее благочестие, а царь, видите ли, постом ест телятину. Не случайно режиссер вкладывает Дмитрию в уста подлинные слова Самозванца – выстраданное обвинение русским в отсутствии подлинной веры. Фаддеев – один из немногих сегодня молодых актеров, которым удаются романтические ноты, он ярко играет и любовь, и негодование, и отчаяние, заражая своими чувствами зрительный зал.
Все окружающие Дмитрия и Шуйского стремятся разыграть собственную карту. Пожалуй, только царица Марфа, сильно сыгранная Татьяной Лебедевой, бескорыстно стремится помочь Самозванцу – своему мнимому сыну. Сподвижник Дмитрия Петр Басманов (Владимир Богин) хочет сохранить мир и порядок методами Ивана Грозного, казня людей налево и направо. Родовитые бояре пытаются урвать свой кусок от пирога власти. Им, конечно же, принадлежит главная роль в возведении Самозванца на престол. Правда, вскоре бояре списывают его со счетов и начинают думать о новом кандидате в цари. Шуйский кажется им вполне подходящим – до поры до времени. Знатные поляки, в том числе и невеста молодого царя, Марина Мнишек (Наталья Верещенко), разумеется, все поставили на Дмитрия и пытаются извлечь из ситуации как можно большую выгоду. Секретарь Лжедмитрия, строгий и сдержанный Бучинский (Василий Дахненко), работает на Папу Римского. То ли он помогает Дмитрию, то ли следит за ним… Фанатику католичества противостоит ревнитель православия дьяк Осипов (Сергей Кагаков). Он считает себя мучеником за веру, но сам кипит яростью и ненавистью ко всему иноземному…
Довольно загадочной кажется фигура Калачника, темпераментно сыгранного Антоном Хомятовым: с одной стороны, это человек из народа – поборник православной веры, мститель за брата, с другой – «человек в штатском», тайный агент Шуйского, провокатор и шпион. Похоже на то, что его торговля калачами только «прикрытие». Один раз за весь спектакль мы видим лоток на его плече, да и то пустой. Калачник называет себя «народом», но он, пожалуй, ох как непрост…
А что же простой народ? В массе своей он растерян, простодушен и доверчиво воспринимает все, что ему говорят. Именно на доверчивость народную надеется Василий Шуйский – и выигрывает. Самозванец же со всем своим романтическим геройством остается для народа безнадежно чужим – просто потому, что не умеет найти подход к массам. А массы, направляемые умелыми руками, неуклонно движутся к бунту – вполне беспощадному, но не совсем бессмысленному. Во всяком случае, бунт имеет немалый смысл для того, кто его разжигает. И всех персонажей увлекает за собой мощный поток Смуты. Кто-то идет ко дну, кому-то удается удержаться на плаву, но мы-то знаем: это ненадолго, стихия не пощадит никого…
Но где, в самом деле – где тот герой, который, позабыв о собственных меркантильных интересах, примется за спасение России от смуты и хаоса, лжи и коррупции? Что ж, не стоит отчаиваться. Ведь у Островского есть пьеса и о Козьме Минине…
Татьяна Семашко
«Политический журнал», 2 апреля 2007
Драматическая хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» подобна величественным многофигурным композициям Сурикова, словно переливающимся через ограничивающие полотна рамы. Но Малый театр не побоялся этой сложности, и режиссер Владимир Драгунов поставил «Дмитрия Самозванца».
Перед нами – вереница лиц и характеров. Здесь люди всех сословий, из царских палат действие переносится на площадь, а оттуда в простую избу, а потом в монастырскую келью… Но Островский не был бы Островским, если бы это были просто картинки прошлого, если бы в пьесе не было живой и горькой правды. Именно поэтому пьеса и сейчас может послужить пособием для тех, кто пытается захватить власть.
Основной конфликт заложен в названии: столкновение двух политиков, противников, обладателей двух диаметрально противоположных мировоззрений. Дмитрий Самозванец на протяжении пьесы власть теряет, а Василий Шуйский прибирает ее к рукам. Дмитрий хочет внести в российскую жизнь новшества и перемены, Шуйский мечтает вернуться к старому. Дмитрием руководят эмоции и импульсы, у Шуйского во всем холодный, трезвый расчет. Дмитрий готов прощать врагов. Шуйский не забывает и не прощает – никому и ничего. За каждым из них стоят определенные силы. И, занятые своей борьбой, они все глубже погружают Россию в состояние смуты.
Загадочная мелодия флейты (композитор Григорий Гоберник) уводит зрителя в глубину веков. Господствующий цвет – тревожный, красный, на его фоне проступают контуры старинных зданий, изображенных словно на обгоревших листах бумаги. Это и пожар смуты, и напоминание о том, что все, что мы видим, – лишь чудом уцелевшие страницы летописи. Скупая сценография Ларисы Ломакиной лишь обозначает место действия, как в шекспировском театре над сценой висели надписи: «лес», «дворец», «берег моря». Необычайным и смелым новшеством для Малого театра кажутся и безбородые бояре (при том, что костюмы приближены к эпохе). А потому игра артистов в классической, подробной и обстоятельной реалистической манере идет несколько вразрез с условностью оформления спектакля.
У Бориса Невзорова (Василий Шуйский), безусловно, положительное обаяние. И несколько парадоксальным кажется, что ему поручена роль Василия Шуйского, которого еще Пушкин окрестил «лукавым царедворцем». Того самого, который, по выражению Василия Ключевского, «шагу не ступил, не солгав». Который при всех царях плел крамолы и заговоры, но выживал, потому что предавал своих сообщников. Который, наконец, недобросовестно вел следственное дело о гибели царевича Дмитрия…
Впрочем, одно дело – Шуйский исторический, и совсем другое – сценический. В чем состоит смысл назначения на эту роль актера с имиджем простого «справного мужика» из рассказов наших писателей-деревенщиков? По-видимому, в том, что режиссер хотел в какой-то мере поспорить с Островским и представить Шуйского на самом деле тем самым русским мужиком, который если и хитрит и подличает, так только во имя блага народа и отечества. Материал, однако, сопротивляется, и положительного героя из Шуйского не получилось, а получился политик, на удивление современного типа. И современность его – в том цинизме, который ради благозвучия обозначают словом «прагматизм».
Во-первых, Шуйский прекрасно понимает, что такое «пиар», хотя и не знает такого слова: у Шуйского есть специальные люди – пропагандисты и агитаторы, сеющие в народе нужные Шуйскому идеи и настроения. Во-вторых, четко сознает, на кого может опереться, кто обижен или недоволен нынешним режимом. В-третьих, умеет сталкивать людей между собой и провоцировать конфликты, подталкивая легкомысленного Дмитрия на заведомо непопулярные решения. А в-четвертых, не гнушается никем и ничем для совершения переворота, прибегая к помощи «сидельцев бражных тюрем» и «цепных воров с Варварского крестца». И в-пятых, знает, каким надо казаться – своим в доску. Так что тот самый «справный мужик» в итоге оказывается маской для одурачивания мужиков настоящих.
Надо сказать, что Борис Невзоров, влекомый логикой роли, во всем этом убедителен и достоверен. А если мы в какие-то моменты не можем понять, искренен его Шуйский или фальшив, то это, может быть, так и нужно, поскольку актер играет человека, который сам был хорошим актером и умел одурачить даже самых прожженных и матерых своих соперников.
Дмитрий же, в исполнении Алексея Фаддеева, искренен во всем, а потому во всем и проигрывает. Он хочет прощать и миловать, но в стране, которая еще хорошо помнит Ивана Грозного, этого никто не может оценить. В пьесе несколько раз всплывает имя Грозного, которое нависает над эпохой, как тень. И люди вспоминают о нем со страхом и почтением. И в конце Самозванец прозревает: «Вам нужен Грозный!» Не доброты от царя ждут люди, а твердой руки. Не христианской милости, а величия и строгого соблюдения обрядов. А именно этого молодому царю и не хватает – он не заботится, как бы мы сегодня сказали, об имидже, он хочет быть героем, а не казаться им. Простых людей больше всего волнует внешнее благочестие, а царь, видите ли, постом ест телятину. Не случайно режиссер вкладывает Дмитрию в уста подлинные слова Самозванца – выстраданное обвинение русским в отсутствии подлинной веры. Фаддеев – один из немногих сегодня молодых актеров, которым удаются романтические ноты, он ярко играет и любовь, и негодование, и отчаяние, заражая своими чувствами зрительный зал.
Все окружающие Дмитрия и Шуйского стремятся разыграть собственную карту. Пожалуй, только царица Марфа, сильно сыгранная Татьяной Лебедевой, бескорыстно стремится помочь Самозванцу – своему мнимому сыну. Сподвижник Дмитрия Петр Басманов (Владимир Богин) хочет сохранить мир и порядок методами Ивана Грозного, казня людей налево и направо. Родовитые бояре пытаются урвать свой кусок от пирога власти. Им, конечно же, принадлежит главная роль в возведении Самозванца на престол. Правда, вскоре бояре списывают его со счетов и начинают думать о новом кандидате в цари. Шуйский кажется им вполне подходящим – до поры до времени. Знатные поляки, в том числе и невеста молодого царя, Марина Мнишек (Наталья Верещенко), разумеется, все поставили на Дмитрия и пытаются извлечь из ситуации как можно большую выгоду. Секретарь Лжедмитрия, строгий и сдержанный Бучинский (Василий Дахненко), работает на Папу Римского. То ли он помогает Дмитрию, то ли следит за ним… Фанатику католичества противостоит ревнитель православия дьяк Осипов (Сергей Кагаков). Он считает себя мучеником за веру, но сам кипит яростью и ненавистью ко всему иноземному…
Довольно загадочной кажется фигура Калачника, темпераментно сыгранного Антоном Хомятовым: с одной стороны, это человек из народа – поборник православной веры, мститель за брата, с другой – «человек в штатском», тайный агент Шуйского, провокатор и шпион. Похоже на то, что его торговля калачами только «прикрытие». Один раз за весь спектакль мы видим лоток на его плече, да и то пустой. Калачник называет себя «народом», но он, пожалуй, ох как непрост…
А что же простой народ? В массе своей он растерян, простодушен и доверчиво воспринимает все, что ему говорят. Именно на доверчивость народную надеется Василий Шуйский – и выигрывает. Самозванец же со всем своим романтическим геройством остается для народа безнадежно чужим – просто потому, что не умеет найти подход к массам. А массы, направляемые умелыми руками, неуклонно движутся к бунту – вполне беспощадному, но не совсем бессмысленному. Во всяком случае, бунт имеет немалый смысл для того, кто его разжигает. И всех персонажей увлекает за собой мощный поток Смуты. Кто-то идет ко дну, кому-то удается удержаться на плаву, но мы-то знаем: это ненадолго, стихия не пощадит никого…
Но где, в самом деле – где тот герой, который, позабыв о собственных меркантильных интересах, примется за спасение России от смуты и хаоса, лжи и коррупции? Что ж, не стоит отчаиваться. Ведь у Островского есть пьеса и о Козьме Минине…
Татьяна Семашко
«Политический журнал», 2 апреля 2007
30.03.2007
Подробнее
НЕЗАМЕНИМЫЙ - ЕСТЬ! или ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Предлагаем вниманию читателей сайта статьи Ирины Алпатовой и Павла Руднева, в которых они среди прочего касаются и премьерного спектакля по пьесе А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»...
НЕЗАМЕНИМЫЙ - ЕСТЬ! или ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Предлагаем вниманию читателей сайта статьи Ирины Алпатовой и Павла Руднева, в которых они среди прочего касаются и премьерного спектакля по пьесе А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»
В то время, как наша «новая драма» основательно прописалась в крошечных новомодных театриках и на малых сценах, г-н Островский снова вышел в лидеры большого театрального процесса.
Практически одновременно столичная афиша пополнилась четырьмя новыми постановками Островского. Малый театр предложил вниманию публики забытую историческую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» Сатирикон - «Бальзаминова» Театр на Малой Бронной – «Горячее сердце» а Табакерка - «Женитьбу Белугина» И в который уже раз подтвердились давно признанные факты. Во-первых, Островского совсем не обязательно насильственно превращать в «нашего современника» и насыщать его тексты заново написанными актуальными фрагментами. Он потому и слывет гением, что улавливает общие, глобальные и «долгоиграющие» тенденции российского бытия и менталитета. Во-вторых, его произведения способны заговорить на любом сценическом языке - от патриархально-традиционного до авангардного. И, в-третьих, при всех возможных режиссерских изощрениях в спектаклях по пьесам Островского на передовые позиции все равно выходит актер. Поэтому Островский столь любим театрами, что его всегда можно «вытащить» исполнительскими средствами.
Что интересно, в этот раз «перепиской» Островского никто из режиссеров не грешил. И если при этом два спектакля («Бальзаминов» и «Женитьба Белугина») интересны прежде всего в театральном контексте, то оставшиеся два сделаны как явный диалог между историей и современностью и потому вдвойне привлекательны. Эпизоды и приметы бесконечной «смены власти» почти всегда сопровождающиеся «русским бунтом» и всеобщей смутой, куда как актуальны и по сей день. Вот режиссер Владимир Драгунов в Малом театре и попытался в своем «Дмитрии Самозванце» сконцентрировать эти приметы, дать их в обобщенном виде, порой призывая актеров к прямым обращениям в зрительный зал. И надо сказать, известные опасения в старомодности данной пьесы для восприятия, тяжеловесности ее языка быстро рассеялись. Потому что актеры Борис Невзоров (Шуйский) и Глеб Подгородинский (Самозванец) отнюдь не демонстрировали мастерство классической декламации и, отчасти воплощаясь в личностей исторических, сами не забывали о вышеупомянутом живом диалоге разных эпох.
У Романа Самгина в «Горячем сердце» персоны не столь величественны, но куда ближе по своему социальному статусу к сегодняшним зрителям. Но все та же неизбывная русская тоска по лучшей жизни, ее жажда и недостижимость здесь прямо вышли на первый план, изрядно сместив жанровые ориентиры Островского. Если уж и получилась комедия, то совсем не легкомысленного свойства. Так смеяться начинают тогда, когда все слезы кончились. И, кстати, о языке - не текстовом, но сценическом. Если «Дмитрий Самозванец» - образец все-таки классического, традиционного стиля постановки и исполнения, то в «Горячем сердце» Островский становится соавтором режиссера-новатора. И отнюдь не сопротивляется иным ритмам, другой временной пульсации, претерпевшим изменения режиссерско-актерским приемам. «Дмитрий Самозванец» - спектакль по-хорошему «умный» позволяющий размышлять и делать выводы, «Горячее сердце» и впрямь достигает того человеческого органа, который значится в названии, а понимание происходящего идет на уровне эмоциональном.
А вот режиссеры Сергей Пускепалис («Женитьба Белугина») и Марина Брусникина («Бальзаминов»), наоборот, предпочли от всяческой социальности отойти подальше, да и как постановщики сознательно ушли в тень, предоставив наслаждаться солнечным светом одним лишь артистам. А почему нет? Ведь не всем зрителям присуще желание активно «заморачиваться» на спектакле, кто-то желает просто развлечься и отдохнуть. Главное, чтобы это развлечение не грешило пошлостью и выходило на достаточно качественный актерский уровень.
Но даже развлекать с помощью Островского, оказывается, можно совсем по-разному. Если у Брусникиной «ярмарочные» персонажи веселились в жанре броского русского балагана лубочной окрашенности, то Пускепалис вышивал свою сценическую картинку по более тонкой канве. Да и камерное пространство «Женитьбы Белугина» предполагало больше комедийно-психологических нюансов, эмоциональных оттенков. В «Бальзаминове» все молодые актеры Сатирикона сразу же дружно влились в общий хоровод. В Табакерке каждому дано было просолировать свою партию, из которых постепенно складывалась гармоничная мелодия спектакля.
Конечно, можно посетовать на недостаточное разнообразие московских репертуарных поисков. С другой стороны, незаменимость Островского говорит о том, что его «авторский театр» не закован в цепи определенного мировоззрения полуторавековой давности, но всегда открыт новому, живому и чаще всего умному диалогу.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 29.03.2007
ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Новообразованный театр «Практика» сформировал свой особый жанр. Спектакли «Пьеса про деньги» и «Небожители» образовали цикл, где зрителю предлагают привыкнуть к острополитическому театру, а заодно и разделить принципиально нехристианское представление о неизбежности возмездия.
Это спектакли-фаталисты, спектакли-пессимисты. С полным осознанием проигрыша, в котором пребывает теперь и будет пребывать страна поздно победившего капитализма.
Истории, рассказанные в «Пьесе про деньги» и «Небожителях», рассказаны с интонацией оторопи или отчаяния, и вместе с тем с победоносным осознанием неизбежности нравственного дефолта расслоенного, разломленного мира современной России.
Финансовые потери и потеря свободы, дефолты и расстройство дел, махинации и коллапсы 2000-х суть результат нравственных потерь, возмездие за нравственные упущения и допущения 1990-х.
«В «Небожителях» взята планка повыше, что, собственно, и следует из названия – высший слой олигархов и обслуживающего персонала: журналистов, любовниц, опричников»
В идеализированном мире гламура, в среде «небожителей» нащупан болевой порог, позволивший заговорить о конечности вечного кайфа и в каком-то смысле даже о новых формах покаяния. Все эти громкие слова остались бы трескучим сором, если бы не сказаны были на новый лад, языком современного театра, который привычно для нас таких серьезных тем избегает, не способный твердо ответить на вопрос: «В какой стране и в какой период мы живем?»
Страна менялась и ломалась. Горбачевская эпоха, ельцинская эпоха в ее начале и в ее безвременном конце, наступление путинской эпохи – все эти различные формации потребовали от гражданского общества перемен и ломки сознания, элементарного приспособленчества и стремительной мимикрии.
Мир российского гражданина, подвергшийся неоднократной ломке, требовал описания, по меньшей мере, а по большей – философского осмысления. Отчасти эти функции взяла на себя современная драматургия, от которой время как назло потребовало самых непрезентабельных для рядового зрителя качеств: документальности, натуралистичности, принципиальной невыдуманности.
Драматурги как безучастные хронисты стали описывать мир в его простейших «биологических» характеристиках, оставляя право на осмысление для более продвинутых поколений.
Поставленная в «Практике» пьеса Виктории Никифоровой «Скрытые расходы» формулирует и изучает российское общество конкретно 2006 года, как биолог изучает строение молекул, а ученый-марксист задумывается об общественной формации с точки зрения производственно-денежных отношений.
Жанр пьесы «Скрытые расходы» – пьесы про деньги – свидетельствует о наступлении эпохи неопозитивизма. Деньги, цифры, проценты, цены, покупки, кредиты, аренды, ипотеки, вложения, откаты, доходы, расходы. Все это – постоянные величины, которые действуют в пьесе, как какие-нибудь любовные страсти, чувство долга или добродетельность у Островского. Люди изменились вместе с тем, что ими движет, чем они руководствуются. Неподсчитанных, невыкупаемых и непродаваемых ценностей более не существует.
Театроведческая истина гласит, что идеальная пьеса начинает не с первой реплики, а уже со списка действующих лиц – так, скажем, у Островского и Гоголя в таком списке содержится наиболее точное описание костюма или способа произносить слова, что уже достаточно для создания театрального образа.
В пьесе Никифоровой все становится понятным уже на языке цифр. Возле каждого героя пьесы в списке действующих лиц мы видим точную цифру годового дохода – как самую важную характеристику персонажа, как то, что максимально точно определяет стиль жизни и принадлежность к общественным классам.
Подле ребенка стоит уже сумма «годового расхода» (сегодня дети «планируются», как и бюджет на них), а подле Иисуса Христа, который выходит с комическим монологом, обозначена фраза: «Доход не декларируется».
Никифорова рассказывает нам «нашего времени случай»: мошенничество с ипотекой. В нее завлечены все слои: средний класс, безумствующий в агонии мегамаркетовского потребления, топ-менеджеры строительных компаний, создающие дутые конторы-банкроты, за вознаграждение покрывающие мошенничество, проститутки с Украины, становящиеся суррогатными матерями.
«Практика» рисует наш мир как фальшивку, суррогат, объект мошенничества и беспечности. Тотально продаваемый и покупаемый мир, в сущности, не имеет стоимости, сущий бесценок – вот в этом проигравшие герои сходятся однозначно.
К счастью, физиологией путинской эпохи Никифорова не ограничивается. Финальный монолог Лизы можно назвать гражданским поступком драматурга, его самой болевой точкой.
Здесь звучит мысль, которая выводит нас из сонма неопозитивизма. Оно пробуждает чувство, которое когда-нибудь заставит общество, утопленное в факторах престижа, измениться.
Если мир состоит из денег, денежно-товарных отношений, если все оплачено и куплено, а что не куплено, можно купить, значит, оплатны и наши чувства, значит, тратятся и накапливаются не только средства на личных счетах, но накапливаются и тратятся душевные силы.
Банковский термин «скрытые расходы» употреблен здесь в отношении человеческой совести, которую по кусочкам отрезают в обмен на мнимое благополучие.
Платить, расплачиваться придется не только деньгами. Когда-нибудь забытая, урезанная, отхватанная, залапанная, она проснется и заболит – «разум когда-нибудь победит, что-то заставит взять себя в руки», как пел один современный рок-кумир.
В чувстве стыда, которое снова может овладеть интеллигенцией (пьеса Никифоровой этим стыдом переполнена), сохранился механизм саморегуляции. На биологическом уровне.
Организм человека точно так же, как какая-нибудь инфузория-туфелька, способен к самоочищению. И в этой мысли заложена самая правильная, самая точная философия современного неопозитивизма, который сегодня еле-еле пытается смениться более высокой формой существования. Биология путинской эпохи должна смениться анатомией новой, иной эпохи. Потому что ниже биологии двигаться уже нельзя.
В «Небожителях» взята планка повыше, что, собственно, и следует из названия – высший слой олигархов и обслуживающего персонала: журналистов, любовниц, опричников.
На самом деле, премьера театра «Практика», скромная в подаче и сама по себе негромкая, утверждает эстетические нормы этого театра, который, не левея и не краснея, становится сценой для политического высказывания. Здесь обсуждаются темы, которые никакой другой театр не трогает и трогать не желает, считая их в лучшем случае несмотрибельными, в худшем неприкасаемыми.
Газетная реальность, которой традиционный театр обычно чурается, прорастает в «Практике» со стремительной силой, а пресловутая «новая драма», которая, наконец, должна перестать прятаться по подвалам, обретает в лице такого политического театра силу кулака, широкие историософские смыслы, остро протестную форму.
Те, кто обвиняют пьесу Игоря Симонова в простодушии, на самом деле лукавят. Таких лихо скроенных современных историй привычный нам театр сегодня не предоставляет, равно как и современная пьеса в ее «новодрамовском» разрезе.
Из ясности формы не выводится элементарной понятности содержания (а выводится просто рука искусного писателя, а не «делателя пьес»), а сиюминутность впечатлений не отрицает попытки разобраться в духовном образе мира современного человека.
На фоне довлеющего театрального филистерства, комфортного и конформистского продукта, густо покрывшего как репертуарный, так и антрепризный театр, мы видим хоть до какой-нибудь степени серьезный, принципиально не клоунский, не потакающий зрителю текст.
Он не прост, не элементарен, он физиологичен как рентгеновский снимок. Все очень ясно и понятно – журналистское расследование мотивов преследования госструктурами крупного коммерсанта Цейтлина (прототипы напрашиваются сами собой).
Государство-шантажист завинчивает гайки в деле монополизации крупнейших бизнесов, манипулируя неоплаченными грехами коммерсантов из 1990-х годов.
Тут же крутится шакалящая гламурная пресса и любовные истории как идеальные двигатели скандалов. Игорь Симонов предъявляет нам картину мира, сжигающего сам себя, накаченного старыми грехами и счетами как коксом, мира, никого не жалеющего и прекрасно осведомленного о неизбежной расплате в финале.
Цель – хорошо пожить хоть сколько-нибудь времени.
На этом стиле театра «Практика», начатом в по-своему интересной постановке «Пьесы про деньги» Виктории Никифоровой (именно здесь была впервые поднята тема расплаты), следует остановиться подробно. «Практика» научилась собственному стилю постановок – такому, где бы главную роль играл текст как марка театра.
И Эдуард Бояков, постановщик «Пьесы про деньги», и Руслан Маликов, постановщик «Небожителей», высветляют эти буковки, преподносят их в особой актерской технике, которую проще описать медицинским термином «не навреди».
Обезжиренный, принципиально не театральный стиль поведения артиста на площадке, подбор «натуральных» лиц (даже опытный лицедей Андрей Смоляков как бы вдруг «забывает» свои игровые навыки, превращаясь почти что в зеркальное отражение самого себя в реальности), холодная сценография – павильон.
В «Небожителях» Игоря Симонова есть важнейшая тема. Государственная насильственная зачистка предпринимательской инициативы в 2000-е есть следствие нравственной разнузданности и всеобщей преступной повязанности в 1990-е. А появление нравственно равнодушного поколения, начавшего жить в свое удовольствие и ради него ничего не жалеющего, есть следствие горячечного социального возбуждения перестроечной и постперестроечной эпохи, а заодно и экстремальных лишений начала 1990-х годов.
Современный человек расслаблен, отпущен на волю, до одури накушался свободы. «Спрос на всякое человеческое говно», о котором говорят герои пьесы как о важнейшем атрибуте современности, стал результатом каких-то серьезных допущений в прошлом, безнаказанности, лицемерия.
Тема расплаты, безжалостного возмездия судьбы, исторического пессимизма и регресса стала очевидной темой театра «Практика» сегодня – здесь, отражая действительность, задумались о причинах нравственной катастрофы нашей эпохи, попытались сформулировать ее в весьма правдивых, нелестных и неутешающих категориях. Здесь говорят об истории как о фатуме, а о наших сегодняшних потерях как «скрытых расходах» за нашу распущенность в прошлом.
Режиссер «Небожителей» Руслан Маликов говорит о том, что пьеса Игоря Симонова есть разговор о возвращении в Россию «классового общества» в самой отвратительной его форме, фактически – о самом серьезном, самом радикальном расслоении общества, которое в будущем аукнется еще более кровавой нравственной катастрофой новой России.
Мир гламура, искусственно созданный внутри Садового кольца, жестоко контрастирует с миром провинциальной России, все более теряющейся в пышущей изобилием, богатством, красотой и здоровьем телереальности, но и все более соблазняемой этой заразой «спроса на всякое человеческое говно». Классовое общество – это самая реальная реальность настоящего момента. Это звучит в «Небожителях» обжигающим откровением.
Любопытным дополнением ко всему вышесказанному станет, как ни странно, скромнейший новый спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», который, скорее всего, прошел бы незамеченным, если бы не тема.
При всей патриархальности, при всей наивности, старомодности такого театра и его методов, что-то есть в этом малотеатровском недвижимом стиле интересное, живое, потаенное – замороженное изящество, какая-то древняя сказка, которая оттаивает за счет особой актерской техники, которую увидеть больше негде уже, наверное.
Антигероя Шуйского, лукавством добивающегося смещения Самозванца с русского трона, играет Борис Невзоров (первая большая роль в Малом). У Шуйского Александр Островский прописывает такой сильный монолог, что у зрителя, честно говоря, рубашка к спине прилипает.
Со сцены бывшего императорского театра звучит актуальное и сильное социальное высказывание, поданное в стиле горячей площадной исповеди. Речь идет о том, что московские бояре после Смуты вывели на трон временщика – тушинского вора Гришку Самозванца.
Шуйский как наиболее совестливый из всех – решает пробиться к власти через публичное покаяние. Далее следует увесистый монолог перед лицом народа, где Шуйский винится за то, что корыстно привели к власти вора, фитюльку, убогонького, чтобы довести народ до бешенства. Что безобразно обманули людей и самих себя, ввергнув страну в еще больший хаос и разруху, да еще и в польскую свистопляску.
Поскольку Невзоров играет, разумеется, «ельцинский» тип власти – русака-беляка, полупьяного рубаху-парня, то его интонация и призывы становятся совершенно разрушительными для нашего спокойствия.
Три спектакля самого патриархального и самого радикального театра Москвы на самом деле заставляют приучиться к одной простой мысли, идущей вразрез с умонастроениями эпохи: сами привели – сами расплачиваемся. Сами допустили, сами страдаем.
Любишь кататься, люби и саночки возить.
Павел Руднев
«Взгляд», 21 марта 2007
Предлагаем вниманию читателей сайта статьи Ирины Алпатовой и Павла Руднева, в которых они среди прочего касаются и премьерного спектакля по пьесе А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»
В то время, как наша «новая драма» основательно прописалась в крошечных новомодных театриках и на малых сценах, г-н Островский снова вышел в лидеры большого театрального процесса.
Практически одновременно столичная афиша пополнилась четырьмя новыми постановками Островского. Малый театр предложил вниманию публики забытую историческую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» Сатирикон - «Бальзаминова» Театр на Малой Бронной – «Горячее сердце» а Табакерка - «Женитьбу Белугина» И в который уже раз подтвердились давно признанные факты. Во-первых, Островского совсем не обязательно насильственно превращать в «нашего современника» и насыщать его тексты заново написанными актуальными фрагментами. Он потому и слывет гением, что улавливает общие, глобальные и «долгоиграющие» тенденции российского бытия и менталитета. Во-вторых, его произведения способны заговорить на любом сценическом языке - от патриархально-традиционного до авангардного. И, в-третьих, при всех возможных режиссерских изощрениях в спектаклях по пьесам Островского на передовые позиции все равно выходит актер. Поэтому Островский столь любим театрами, что его всегда можно «вытащить» исполнительскими средствами.
Что интересно, в этот раз «перепиской» Островского никто из режиссеров не грешил. И если при этом два спектакля («Бальзаминов» и «Женитьба Белугина») интересны прежде всего в театральном контексте, то оставшиеся два сделаны как явный диалог между историей и современностью и потому вдвойне привлекательны. Эпизоды и приметы бесконечной «смены власти» почти всегда сопровождающиеся «русским бунтом» и всеобщей смутой, куда как актуальны и по сей день. Вот режиссер Владимир Драгунов в Малом театре и попытался в своем «Дмитрии Самозванце» сконцентрировать эти приметы, дать их в обобщенном виде, порой призывая актеров к прямым обращениям в зрительный зал. И надо сказать, известные опасения в старомодности данной пьесы для восприятия, тяжеловесности ее языка быстро рассеялись. Потому что актеры Борис Невзоров (Шуйский) и Глеб Подгородинский (Самозванец) отнюдь не демонстрировали мастерство классической декламации и, отчасти воплощаясь в личностей исторических, сами не забывали о вышеупомянутом живом диалоге разных эпох.
У Романа Самгина в «Горячем сердце» персоны не столь величественны, но куда ближе по своему социальному статусу к сегодняшним зрителям. Но все та же неизбывная русская тоска по лучшей жизни, ее жажда и недостижимость здесь прямо вышли на первый план, изрядно сместив жанровые ориентиры Островского. Если уж и получилась комедия, то совсем не легкомысленного свойства. Так смеяться начинают тогда, когда все слезы кончились. И, кстати, о языке - не текстовом, но сценическом. Если «Дмитрий Самозванец» - образец все-таки классического, традиционного стиля постановки и исполнения, то в «Горячем сердце» Островский становится соавтором режиссера-новатора. И отнюдь не сопротивляется иным ритмам, другой временной пульсации, претерпевшим изменения режиссерско-актерским приемам. «Дмитрий Самозванец» - спектакль по-хорошему «умный» позволяющий размышлять и делать выводы, «Горячее сердце» и впрямь достигает того человеческого органа, который значится в названии, а понимание происходящего идет на уровне эмоциональном.
А вот режиссеры Сергей Пускепалис («Женитьба Белугина») и Марина Брусникина («Бальзаминов»), наоборот, предпочли от всяческой социальности отойти подальше, да и как постановщики сознательно ушли в тень, предоставив наслаждаться солнечным светом одним лишь артистам. А почему нет? Ведь не всем зрителям присуще желание активно «заморачиваться» на спектакле, кто-то желает просто развлечься и отдохнуть. Главное, чтобы это развлечение не грешило пошлостью и выходило на достаточно качественный актерский уровень.
Но даже развлекать с помощью Островского, оказывается, можно совсем по-разному. Если у Брусникиной «ярмарочные» персонажи веселились в жанре броского русского балагана лубочной окрашенности, то Пускепалис вышивал свою сценическую картинку по более тонкой канве. Да и камерное пространство «Женитьбы Белугина» предполагало больше комедийно-психологических нюансов, эмоциональных оттенков. В «Бальзаминове» все молодые актеры Сатирикона сразу же дружно влились в общий хоровод. В Табакерке каждому дано было просолировать свою партию, из которых постепенно складывалась гармоничная мелодия спектакля.
Конечно, можно посетовать на недостаточное разнообразие московских репертуарных поисков. С другой стороны, незаменимость Островского говорит о том, что его «авторский театр» не закован в цепи определенного мировоззрения полуторавековой давности, но всегда открыт новому, живому и чаще всего умному диалогу.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 29.03.2007
ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Новообразованный театр «Практика» сформировал свой особый жанр. Спектакли «Пьеса про деньги» и «Небожители» образовали цикл, где зрителю предлагают привыкнуть к острополитическому театру, а заодно и разделить принципиально нехристианское представление о неизбежности возмездия.
Это спектакли-фаталисты, спектакли-пессимисты. С полным осознанием проигрыша, в котором пребывает теперь и будет пребывать страна поздно победившего капитализма.
Истории, рассказанные в «Пьесе про деньги» и «Небожителях», рассказаны с интонацией оторопи или отчаяния, и вместе с тем с победоносным осознанием неизбежности нравственного дефолта расслоенного, разломленного мира современной России.
Финансовые потери и потеря свободы, дефолты и расстройство дел, махинации и коллапсы 2000-х суть результат нравственных потерь, возмездие за нравственные упущения и допущения 1990-х.
«В «Небожителях» взята планка повыше, что, собственно, и следует из названия – высший слой олигархов и обслуживающего персонала: журналистов, любовниц, опричников»
В идеализированном мире гламура, в среде «небожителей» нащупан болевой порог, позволивший заговорить о конечности вечного кайфа и в каком-то смысле даже о новых формах покаяния. Все эти громкие слова остались бы трескучим сором, если бы не сказаны были на новый лад, языком современного театра, который привычно для нас таких серьезных тем избегает, не способный твердо ответить на вопрос: «В какой стране и в какой период мы живем?»
Страна менялась и ломалась. Горбачевская эпоха, ельцинская эпоха в ее начале и в ее безвременном конце, наступление путинской эпохи – все эти различные формации потребовали от гражданского общества перемен и ломки сознания, элементарного приспособленчества и стремительной мимикрии.
Мир российского гражданина, подвергшийся неоднократной ломке, требовал описания, по меньшей мере, а по большей – философского осмысления. Отчасти эти функции взяла на себя современная драматургия, от которой время как назло потребовало самых непрезентабельных для рядового зрителя качеств: документальности, натуралистичности, принципиальной невыдуманности.
Драматурги как безучастные хронисты стали описывать мир в его простейших «биологических» характеристиках, оставляя право на осмысление для более продвинутых поколений.
Поставленная в «Практике» пьеса Виктории Никифоровой «Скрытые расходы» формулирует и изучает российское общество конкретно 2006 года, как биолог изучает строение молекул, а ученый-марксист задумывается об общественной формации с точки зрения производственно-денежных отношений.
Жанр пьесы «Скрытые расходы» – пьесы про деньги – свидетельствует о наступлении эпохи неопозитивизма. Деньги, цифры, проценты, цены, покупки, кредиты, аренды, ипотеки, вложения, откаты, доходы, расходы. Все это – постоянные величины, которые действуют в пьесе, как какие-нибудь любовные страсти, чувство долга или добродетельность у Островского. Люди изменились вместе с тем, что ими движет, чем они руководствуются. Неподсчитанных, невыкупаемых и непродаваемых ценностей более не существует.
Театроведческая истина гласит, что идеальная пьеса начинает не с первой реплики, а уже со списка действующих лиц – так, скажем, у Островского и Гоголя в таком списке содержится наиболее точное описание костюма или способа произносить слова, что уже достаточно для создания театрального образа.
В пьесе Никифоровой все становится понятным уже на языке цифр. Возле каждого героя пьесы в списке действующих лиц мы видим точную цифру годового дохода – как самую важную характеристику персонажа, как то, что максимально точно определяет стиль жизни и принадлежность к общественным классам.
Подле ребенка стоит уже сумма «годового расхода» (сегодня дети «планируются», как и бюджет на них), а подле Иисуса Христа, который выходит с комическим монологом, обозначена фраза: «Доход не декларируется».
Никифорова рассказывает нам «нашего времени случай»: мошенничество с ипотекой. В нее завлечены все слои: средний класс, безумствующий в агонии мегамаркетовского потребления, топ-менеджеры строительных компаний, создающие дутые конторы-банкроты, за вознаграждение покрывающие мошенничество, проститутки с Украины, становящиеся суррогатными матерями.
«Практика» рисует наш мир как фальшивку, суррогат, объект мошенничества и беспечности. Тотально продаваемый и покупаемый мир, в сущности, не имеет стоимости, сущий бесценок – вот в этом проигравшие герои сходятся однозначно.
К счастью, физиологией путинской эпохи Никифорова не ограничивается. Финальный монолог Лизы можно назвать гражданским поступком драматурга, его самой болевой точкой.
Здесь звучит мысль, которая выводит нас из сонма неопозитивизма. Оно пробуждает чувство, которое когда-нибудь заставит общество, утопленное в факторах престижа, измениться.
Если мир состоит из денег, денежно-товарных отношений, если все оплачено и куплено, а что не куплено, можно купить, значит, оплатны и наши чувства, значит, тратятся и накапливаются не только средства на личных счетах, но накапливаются и тратятся душевные силы.
Банковский термин «скрытые расходы» употреблен здесь в отношении человеческой совести, которую по кусочкам отрезают в обмен на мнимое благополучие.
Платить, расплачиваться придется не только деньгами. Когда-нибудь забытая, урезанная, отхватанная, залапанная, она проснется и заболит – «разум когда-нибудь победит, что-то заставит взять себя в руки», как пел один современный рок-кумир.
В чувстве стыда, которое снова может овладеть интеллигенцией (пьеса Никифоровой этим стыдом переполнена), сохранился механизм саморегуляции. На биологическом уровне.
Организм человека точно так же, как какая-нибудь инфузория-туфелька, способен к самоочищению. И в этой мысли заложена самая правильная, самая точная философия современного неопозитивизма, который сегодня еле-еле пытается смениться более высокой формой существования. Биология путинской эпохи должна смениться анатомией новой, иной эпохи. Потому что ниже биологии двигаться уже нельзя.
В «Небожителях» взята планка повыше, что, собственно, и следует из названия – высший слой олигархов и обслуживающего персонала: журналистов, любовниц, опричников.
На самом деле, премьера театра «Практика», скромная в подаче и сама по себе негромкая, утверждает эстетические нормы этого театра, который, не левея и не краснея, становится сценой для политического высказывания. Здесь обсуждаются темы, которые никакой другой театр не трогает и трогать не желает, считая их в лучшем случае несмотрибельными, в худшем неприкасаемыми.
Газетная реальность, которой традиционный театр обычно чурается, прорастает в «Практике» со стремительной силой, а пресловутая «новая драма», которая, наконец, должна перестать прятаться по подвалам, обретает в лице такого политического театра силу кулака, широкие историософские смыслы, остро протестную форму.
Те, кто обвиняют пьесу Игоря Симонова в простодушии, на самом деле лукавят. Таких лихо скроенных современных историй привычный нам театр сегодня не предоставляет, равно как и современная пьеса в ее «новодрамовском» разрезе.
Из ясности формы не выводится элементарной понятности содержания (а выводится просто рука искусного писателя, а не «делателя пьес»), а сиюминутность впечатлений не отрицает попытки разобраться в духовном образе мира современного человека.
На фоне довлеющего театрального филистерства, комфортного и конформистского продукта, густо покрывшего как репертуарный, так и антрепризный театр, мы видим хоть до какой-нибудь степени серьезный, принципиально не клоунский, не потакающий зрителю текст.
Он не прост, не элементарен, он физиологичен как рентгеновский снимок. Все очень ясно и понятно – журналистское расследование мотивов преследования госструктурами крупного коммерсанта Цейтлина (прототипы напрашиваются сами собой).
Государство-шантажист завинчивает гайки в деле монополизации крупнейших бизнесов, манипулируя неоплаченными грехами коммерсантов из 1990-х годов.
Тут же крутится шакалящая гламурная пресса и любовные истории как идеальные двигатели скандалов. Игорь Симонов предъявляет нам картину мира, сжигающего сам себя, накаченного старыми грехами и счетами как коксом, мира, никого не жалеющего и прекрасно осведомленного о неизбежной расплате в финале.
Цель – хорошо пожить хоть сколько-нибудь времени.
На этом стиле театра «Практика», начатом в по-своему интересной постановке «Пьесы про деньги» Виктории Никифоровой (именно здесь была впервые поднята тема расплаты), следует остановиться подробно. «Практика» научилась собственному стилю постановок – такому, где бы главную роль играл текст как марка театра.
И Эдуард Бояков, постановщик «Пьесы про деньги», и Руслан Маликов, постановщик «Небожителей», высветляют эти буковки, преподносят их в особой актерской технике, которую проще описать медицинским термином «не навреди».
Обезжиренный, принципиально не театральный стиль поведения артиста на площадке, подбор «натуральных» лиц (даже опытный лицедей Андрей Смоляков как бы вдруг «забывает» свои игровые навыки, превращаясь почти что в зеркальное отражение самого себя в реальности), холодная сценография – павильон.
В «Небожителях» Игоря Симонова есть важнейшая тема. Государственная насильственная зачистка предпринимательской инициативы в 2000-е есть следствие нравственной разнузданности и всеобщей преступной повязанности в 1990-е. А появление нравственно равнодушного поколения, начавшего жить в свое удовольствие и ради него ничего не жалеющего, есть следствие горячечного социального возбуждения перестроечной и постперестроечной эпохи, а заодно и экстремальных лишений начала 1990-х годов.
Современный человек расслаблен, отпущен на волю, до одури накушался свободы. «Спрос на всякое человеческое говно», о котором говорят герои пьесы как о важнейшем атрибуте современности, стал результатом каких-то серьезных допущений в прошлом, безнаказанности, лицемерия.
Тема расплаты, безжалостного возмездия судьбы, исторического пессимизма и регресса стала очевидной темой театра «Практика» сегодня – здесь, отражая действительность, задумались о причинах нравственной катастрофы нашей эпохи, попытались сформулировать ее в весьма правдивых, нелестных и неутешающих категориях. Здесь говорят об истории как о фатуме, а о наших сегодняшних потерях как «скрытых расходах» за нашу распущенность в прошлом.
Режиссер «Небожителей» Руслан Маликов говорит о том, что пьеса Игоря Симонова есть разговор о возвращении в Россию «классового общества» в самой отвратительной его форме, фактически – о самом серьезном, самом радикальном расслоении общества, которое в будущем аукнется еще более кровавой нравственной катастрофой новой России.
Мир гламура, искусственно созданный внутри Садового кольца, жестоко контрастирует с миром провинциальной России, все более теряющейся в пышущей изобилием, богатством, красотой и здоровьем телереальности, но и все более соблазняемой этой заразой «спроса на всякое человеческое говно». Классовое общество – это самая реальная реальность настоящего момента. Это звучит в «Небожителях» обжигающим откровением.
Любопытным дополнением ко всему вышесказанному станет, как ни странно, скромнейший новый спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», который, скорее всего, прошел бы незамеченным, если бы не тема.
При всей патриархальности, при всей наивности, старомодности такого театра и его методов, что-то есть в этом малотеатровском недвижимом стиле интересное, живое, потаенное – замороженное изящество, какая-то древняя сказка, которая оттаивает за счет особой актерской техники, которую увидеть больше негде уже, наверное.
Антигероя Шуйского, лукавством добивающегося смещения Самозванца с русского трона, играет Борис Невзоров (первая большая роль в Малом). У Шуйского Александр Островский прописывает такой сильный монолог, что у зрителя, честно говоря, рубашка к спине прилипает.
Со сцены бывшего императорского театра звучит актуальное и сильное социальное высказывание, поданное в стиле горячей площадной исповеди. Речь идет о том, что московские бояре после Смуты вывели на трон временщика – тушинского вора Гришку Самозванца.
Шуйский как наиболее совестливый из всех – решает пробиться к власти через публичное покаяние. Далее следует увесистый монолог перед лицом народа, где Шуйский винится за то, что корыстно привели к власти вора, фитюльку, убогонького, чтобы довести народ до бешенства. Что безобразно обманули людей и самих себя, ввергнув страну в еще больший хаос и разруху, да еще и в польскую свистопляску.
Поскольку Невзоров играет, разумеется, «ельцинский» тип власти – русака-беляка, полупьяного рубаху-парня, то его интонация и призывы становятся совершенно разрушительными для нашего спокойствия.
Три спектакля самого патриархального и самого радикального театра Москвы на самом деле заставляют приучиться к одной простой мысли, идущей вразрез с умонастроениями эпохи: сами привели – сами расплачиваемся. Сами допустили, сами страдаем.
Любишь кататься, люби и саночки возить.
Павел Руднев
«Взгляд», 21 марта 2007
29.03.2007
Подробнее
СПРОСИТЕ ИСТОРИЮ
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в Малом театре
СПРОСИТЕ ИСТОРИЮ
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в Малом театре
В наши дни, когда только ленивый не берется за переделку классики, Малый театр, словно остров в океане, остается верен себе и не поддается сомнительным экспериментам.
Здесь, правда, к сожалению, иногда случается и скучно, и недостаточно талантливо, но зато не бывает стыдно. Вот и сейчас режиссер Владимир Драгунов он хоть и не возглавляет сомнительные рейтинговые списки коллег, но не первый раз достойно делает свое дело, — предложил собственную версию драматической хроники А. Н. Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», что почти век бережно хранилась в собрании сочинений драматурга, как говорят в таких случаях, до востребования.
Классика тем и замечательна, что с годами не ,теряет своей привлекательности, а лишь терпеливо дожидается, когда же снова понадобится современникам?
Речь идет не о насилии над ней, тем более, не о пресловутой попытке связать события четырех столетий давности со злобой дня. Но о способности увидеть и услышать в самом произведении мотивы, которые по разным причинам оставались в тени или до того пугали цензуру, что о них лучше было и не вспоминать вовсе. Не шли же у нас десятилетиями «Макбет», «Ричард 111» и даже «Гамлет»: кому нужны эти аллюзии или сомнения, когда мы твердо знали: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне — остановка!..»
Режиссер В. Драгунов, конечно, произвел некоторые купюры — сегодня спектакль не может длиться 5 часов! Но он поставил пьесу А. Н. Островского, обратив свое внимание на моменты, которые оказались особенно созвучны нашему времени. Прежде всего режиссера заинтересовали проблемы выбора дальнейшего пути развития России, ее государственного обустройства в один из самых драматических периодов, вошедших в историю под названием «смутного времени»: окончилась династия Рюриковичей, на престол претендовали многие, но в конце концов впасть на триста лет перешла в руки к Романовым...
В пьесе Островского выбран конкретный эпизод: московский Кремль занял Григорий Отрепьев. Он выдает себя за законного наследника царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного. С помощью поляков и некоторых предателей ему удается воспользоваться безвременьем и сесть на трон. Островский дает понять, что Дмитрий Самозванец не просто авантюрист. Да, он безусловно тщеславен, одержим манией престолонаследования, но при этом умеет держать удар, достаточно понаторел в придворных интригах и постоянно разыгрывает сложнейшие шахматные партии, путая планы не только своих врагов, но и союзников.
С одной стороны, поляки, Ватикан, Западная Европа в целом, стремящиеся прибрать к рукам Россию, с другой, — боярские династии, не желающие ничего менять в многовековом укладе державы. Главное достоинство новой работы Малого театра — в ее неторопливой обстоятельности, в серьезном, вдумчивом, заинтересованном отношении к истории, без истерик, шутовства, гаерничества, с уважением к каждому слову, поступку и даже взгляду, который иногда бывает выразительнее пространных монологов. Никто никуда не торопится, полагая, что лучше семь раз отмерить, прежде чем один отрезать, касается ли это вынесения смертного приговора или призывов к бунту.
Сценическое пространство практически избавлено от любых подробностей. Художник Лариса Ломакина с помощью деталей лишь обозначает место действия, ни на минуту не останавливая его. Благодаря частым переменам создается впечатление, будто мы смотрим фильм, а не спектакль. Костюмы точно воспроизводят эпоху, однако не превращают представление в сугубо этнографическое зрелище. Потому что режиссер и художник заняты, прежде всего, исследованием исторических событий, отстаивая собственный взгляд, опираясь на свидетельства современников и мнение ученых. Но что важно отметить особо — режиссеру удалось добиться такого ансамбля, когда не только исполнители больших и малых ролей, но и бессловесные участники народных сцен ведут себя как оркестранты, что с удовольствием подчиняются дирижерской палочке. (Жаль только, что некоторые из них не дают себе труда воспользоваться если не гримом, то хотя бы общим тоном.) Впрочем, дирижерской палочке с таким же энтузиазмом подчиняются и композитор Григорий Гоберник, и художник по свету Дамир Исмагилов. Все вместе они образуют заветное сообщество, лишний раз свидетельствующее о том, что искусство театра по природе своей дело коллективное. И что не менее существенно: обращаясь к прошлому, не стоит его насиловать. Куда Спектакль отмечен рядом актерских удач, что далеко не всегда определяется размерами роли. К ним, на мой взгляд, могут быть отнесены работы Алексея Фаддеева (Дмитрий Самозванец), Бориса Невзорова (Василий Шуйский), Владимира Богина (Басманов), Татьяны Лебедевой (Марфа), Натальи Верещенко (Марина Мнишек), Виктора Андрианова (Десятский), Юрия Ильина (Повар).
Плодотворнее в подобных случаях набраться терпения и попытаться допросить историю в надежде, что она, опираясь на свой опыт, сама объяснит современность, а может быть чуть-чуть намекнет и на будущее...
Борис ПОЮРОВСКИЙ
«Москвичка»,28.3.2007
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в Малом театре
В наши дни, когда только ленивый не берется за переделку классики, Малый театр, словно остров в океане, остается верен себе и не поддается сомнительным экспериментам.
Здесь, правда, к сожалению, иногда случается и скучно, и недостаточно талантливо, но зато не бывает стыдно. Вот и сейчас режиссер Владимир Драгунов он хоть и не возглавляет сомнительные рейтинговые списки коллег, но не первый раз достойно делает свое дело, — предложил собственную версию драматической хроники А. Н. Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», что почти век бережно хранилась в собрании сочинений драматурга, как говорят в таких случаях, до востребования.
Классика тем и замечательна, что с годами не ,теряет своей привлекательности, а лишь терпеливо дожидается, когда же снова понадобится современникам?
Речь идет не о насилии над ней, тем более, не о пресловутой попытке связать события четырех столетий давности со злобой дня. Но о способности увидеть и услышать в самом произведении мотивы, которые по разным причинам оставались в тени или до того пугали цензуру, что о них лучше было и не вспоминать вовсе. Не шли же у нас десятилетиями «Макбет», «Ричард 111» и даже «Гамлет»: кому нужны эти аллюзии или сомнения, когда мы твердо знали: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне — остановка!..»
Режиссер В. Драгунов, конечно, произвел некоторые купюры — сегодня спектакль не может длиться 5 часов! Но он поставил пьесу А. Н. Островского, обратив свое внимание на моменты, которые оказались особенно созвучны нашему времени. Прежде всего режиссера заинтересовали проблемы выбора дальнейшего пути развития России, ее государственного обустройства в один из самых драматических периодов, вошедших в историю под названием «смутного времени»: окончилась династия Рюриковичей, на престол претендовали многие, но в конце концов впасть на триста лет перешла в руки к Романовым...
В пьесе Островского выбран конкретный эпизод: московский Кремль занял Григорий Отрепьев. Он выдает себя за законного наследника царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного. С помощью поляков и некоторых предателей ему удается воспользоваться безвременьем и сесть на трон. Островский дает понять, что Дмитрий Самозванец не просто авантюрист. Да, он безусловно тщеславен, одержим манией престолонаследования, но при этом умеет держать удар, достаточно понаторел в придворных интригах и постоянно разыгрывает сложнейшие шахматные партии, путая планы не только своих врагов, но и союзников.
С одной стороны, поляки, Ватикан, Западная Европа в целом, стремящиеся прибрать к рукам Россию, с другой, — боярские династии, не желающие ничего менять в многовековом укладе державы. Главное достоинство новой работы Малого театра — в ее неторопливой обстоятельности, в серьезном, вдумчивом, заинтересованном отношении к истории, без истерик, шутовства, гаерничества, с уважением к каждому слову, поступку и даже взгляду, который иногда бывает выразительнее пространных монологов. Никто никуда не торопится, полагая, что лучше семь раз отмерить, прежде чем один отрезать, касается ли это вынесения смертного приговора или призывов к бунту.
Сценическое пространство практически избавлено от любых подробностей. Художник Лариса Ломакина с помощью деталей лишь обозначает место действия, ни на минуту не останавливая его. Благодаря частым переменам создается впечатление, будто мы смотрим фильм, а не спектакль. Костюмы точно воспроизводят эпоху, однако не превращают представление в сугубо этнографическое зрелище. Потому что режиссер и художник заняты, прежде всего, исследованием исторических событий, отстаивая собственный взгляд, опираясь на свидетельства современников и мнение ученых. Но что важно отметить особо — режиссеру удалось добиться такого ансамбля, когда не только исполнители больших и малых ролей, но и бессловесные участники народных сцен ведут себя как оркестранты, что с удовольствием подчиняются дирижерской палочке. (Жаль только, что некоторые из них не дают себе труда воспользоваться если не гримом, то хотя бы общим тоном.) Впрочем, дирижерской палочке с таким же энтузиазмом подчиняются и композитор Григорий Гоберник, и художник по свету Дамир Исмагилов. Все вместе они образуют заветное сообщество, лишний раз свидетельствующее о том, что искусство театра по природе своей дело коллективное. И что не менее существенно: обращаясь к прошлому, не стоит его насиловать. Куда Спектакль отмечен рядом актерских удач, что далеко не всегда определяется размерами роли. К ним, на мой взгляд, могут быть отнесены работы Алексея Фаддеева (Дмитрий Самозванец), Бориса Невзорова (Василий Шуйский), Владимира Богина (Басманов), Татьяны Лебедевой (Марфа), Натальи Верещенко (Марина Мнишек), Виктора Андрианова (Десятский), Юрия Ильина (Повар).
Плодотворнее в подобных случаях набраться терпения и попытаться допросить историю в надежде, что она, опираясь на свой опыт, сама объяснит современность, а может быть чуть-чуть намекнет и на будущее...
Борис ПОЮРОВСКИЙ
«Москвичка»,28.3.2007
26.03.2007
Подробнее
«ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА»
Две новые постановки демонстрируют разные грани творчества Александра Островского – одного из лучших драматургов в истории русской литературы.
«ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА»
Две новые постановки демонстрируют разные грани творчества Александра Островского – одного из лучших драматургов в истории русской литературы.
У русских есть такая фраза: «Пушкин – это наше всё». Звучит красиво, но не совсем соответствует действительности. Если у вас есть хоть малейшее представление о здешнем театре, то вы знаете, что в XIX веке был ещё один писатель, которого с полным основанием можно назвать человеком, «сделавшим всё». Его имя Александр Островский.
За период с 1847 по 1886 гг. Островский написал более 50 пьес. Беглый взгляд на текущий репертуар московских театров свидетельствует о том, что в настоящее время в городе идёт порядка 45 постановок по его произведениям. Островский работал практически во всех существующих жанрах, включая мелодрамы, трагедии, комедии, исторические хроники и сказки. Никому, абсолютно никому не удалось запечатлеть русский характер лучше, чем это сделал Островский. Его пьесы будут актуальны до скончания веков.
За последнее время два театра представили на суд зрителей свои новые спектакли по Островскому. Это «Сатирикон», где Марина Брусникина выпустила «Бальзаминова», и Малый – Владимир Драгунов поставил редко идущую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский».
Есть причина, по которой «Дмитрий Самозванец» почти никогда не ставится, и она со всей очевидностью проявилась в драгуновской постановке. В хронике нет той искры, что присуща большинству произведений Островского. Если бы кто-нибудь захотел поразмышлять на эту тему, он мог бы предположить, что трагедии и комедии ближе к самой сути русского характера, и именно в них Островский достиг наибольшего успеха. С другой стороны, более спокойный, информативный стиль исторического повествования не отражает той смеси смеха, слёз и эксцентричности, в которой проявляется национальная индивидуальность. По этой или по ряду других причин, «Дмитрий Самозванец» является бледным отражением безмерного таланта Островского.
Действие происходит в 1605 году в Москве, вскоре после смерти царя Бориса Годунова. Кремль вот-вот достанется поддерживаемому польской армией Дмитрию, который объявил себя сыном Ивана IV Грозного, считавшимся убитым в 9-летнем возрасте. Василий Шуйский, представитель русской знати, стремится заполучить власть во времена политической неразберихи. Он содействовал падению Годуновых, а сейчас ищет способы подорвать позиции Дмитрия.
В своей хронике Островский очень близко придерживается фактов, изложенных в исторических трудах. Шуйский (Борис Невзоров), сам мечтавший завладеть троном, в разное время заявлял и что Дмитрий был убит, и что на самом деле царевича подменили, а вместо него погиб другой мальчик. Рассказ Шуйского всегда зависел от его выгоды в тот или иной момент. После прибытия в Москву Дмитрий (Глеб Подгородинский) встречается со своей «матерью» Марфой (Татьяна Лебедева), которая к тому времени стала инокиней в монастыре. Она признаёт Дмитрия как своего законного сына. Пётр Басманов (Владимир Богин), являвшийся приближённым Бориса Годунова, переметнулся на сторону захватчика. Когда Шуйский попал в немилость, остальные бояре, близкие к трону, отказались защитить его, и Василия Ивановича спасло только прощение Дмитрия, заменившего смертную казнь ссылкой. Тем временем польские солдаты, наводнившие город, постоянно ввязывались в драки с русскими – подобные действия постепенно привели к тому, что подданные начали отворачиваться от своего нового царя.
Все эти события, равно как и женитьба Дмитрия на высокомерной польской аристократке Марине Мнишек (Елена Харитонова) и последующее падение, когда русские отвергли его, были собраны Островским в серию исторических драм, более или менее соответствующих хронологической последовательности. Образ Дмитрия в определённой степени проникнут авторской симпатией и сочувствием, что становится ещё очевиднее, когда видишь, какими нелицеприятными красками выписан характер интригана Шуйского. Это противопоставление сохранено и даже заостряется в драгуновской интерпретации.
Дмитрий в исполнении Глеба Подгородинског предстаёт думающим и тонко чувствующим человеком, которому на самом деле хотелось творить добро. То, что он прощает Шуйского, призвано продемонстрировать его гуманность, но этот поступок оборачивается против Самозванца, поскольку его самый могущественный враг по-прежнему в состоянии действовать. Его чувствительность также ставит на грань срыва ухаживания за Мариной Мнишек. В этой постановке Дмитрий искренно желает, чтобы невеста полюбила его, хотя сама Марина заинтересована в Самозванце только как в пропуске на трон.
Шуйский Бориса Невзорова умён и полон страстей. Он жаждет использовать свой шанс, поскольку знает, что награда за победу будет очень высока. Он интриган и оппортунист, хотя и не является законченным злодеем. В финале, после роковой развязки, Драгунов даёт нам возможность долгого, панорамного взгляда на Шуйского. Невзоров молча сидит на сцене; меньше всего в этот момент он похож на победителя.
Декорации Ларисы Ломакиной отражают дух средневековой истории. Виды Кремля, московских улиц, картины костромской ссылки нарисованы на огромных полотнищах, напоминающих обгоревшие листы пергамента.
…И если «Дмитрий Самозванец» не даёт нам представления обо всём величии таланта Островского, то, по крайней мере, демонстрирует огромное разнообразие творческого наследия драматурга.
Джон Фридман,
«The Moscow Times», 16 марта 2007 г.
Две новые постановки демонстрируют разные грани творчества Александра Островского – одного из лучших драматургов в истории русской литературы.
У русских есть такая фраза: «Пушкин – это наше всё». Звучит красиво, но не совсем соответствует действительности. Если у вас есть хоть малейшее представление о здешнем театре, то вы знаете, что в XIX веке был ещё один писатель, которого с полным основанием можно назвать человеком, «сделавшим всё». Его имя Александр Островский.
За период с 1847 по 1886 гг. Островский написал более 50 пьес. Беглый взгляд на текущий репертуар московских театров свидетельствует о том, что в настоящее время в городе идёт порядка 45 постановок по его произведениям. Островский работал практически во всех существующих жанрах, включая мелодрамы, трагедии, комедии, исторические хроники и сказки. Никому, абсолютно никому не удалось запечатлеть русский характер лучше, чем это сделал Островский. Его пьесы будут актуальны до скончания веков.
За последнее время два театра представили на суд зрителей свои новые спектакли по Островскому. Это «Сатирикон», где Марина Брусникина выпустила «Бальзаминова», и Малый – Владимир Драгунов поставил редко идущую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский».
Есть причина, по которой «Дмитрий Самозванец» почти никогда не ставится, и она со всей очевидностью проявилась в драгуновской постановке. В хронике нет той искры, что присуща большинству произведений Островского. Если бы кто-нибудь захотел поразмышлять на эту тему, он мог бы предположить, что трагедии и комедии ближе к самой сути русского характера, и именно в них Островский достиг наибольшего успеха. С другой стороны, более спокойный, информативный стиль исторического повествования не отражает той смеси смеха, слёз и эксцентричности, в которой проявляется национальная индивидуальность. По этой или по ряду других причин, «Дмитрий Самозванец» является бледным отражением безмерного таланта Островского.
Действие происходит в 1605 году в Москве, вскоре после смерти царя Бориса Годунова. Кремль вот-вот достанется поддерживаемому польской армией Дмитрию, который объявил себя сыном Ивана IV Грозного, считавшимся убитым в 9-летнем возрасте. Василий Шуйский, представитель русской знати, стремится заполучить власть во времена политической неразберихи. Он содействовал падению Годуновых, а сейчас ищет способы подорвать позиции Дмитрия.
В своей хронике Островский очень близко придерживается фактов, изложенных в исторических трудах. Шуйский (Борис Невзоров), сам мечтавший завладеть троном, в разное время заявлял и что Дмитрий был убит, и что на самом деле царевича подменили, а вместо него погиб другой мальчик. Рассказ Шуйского всегда зависел от его выгоды в тот или иной момент. После прибытия в Москву Дмитрий (Глеб Подгородинский) встречается со своей «матерью» Марфой (Татьяна Лебедева), которая к тому времени стала инокиней в монастыре. Она признаёт Дмитрия как своего законного сына. Пётр Басманов (Владимир Богин), являвшийся приближённым Бориса Годунова, переметнулся на сторону захватчика. Когда Шуйский попал в немилость, остальные бояре, близкие к трону, отказались защитить его, и Василия Ивановича спасло только прощение Дмитрия, заменившего смертную казнь ссылкой. Тем временем польские солдаты, наводнившие город, постоянно ввязывались в драки с русскими – подобные действия постепенно привели к тому, что подданные начали отворачиваться от своего нового царя.
Все эти события, равно как и женитьба Дмитрия на высокомерной польской аристократке Марине Мнишек (Елена Харитонова) и последующее падение, когда русские отвергли его, были собраны Островским в серию исторических драм, более или менее соответствующих хронологической последовательности. Образ Дмитрия в определённой степени проникнут авторской симпатией и сочувствием, что становится ещё очевиднее, когда видишь, какими нелицеприятными красками выписан характер интригана Шуйского. Это противопоставление сохранено и даже заостряется в драгуновской интерпретации.
Дмитрий в исполнении Глеба Подгородинског предстаёт думающим и тонко чувствующим человеком, которому на самом деле хотелось творить добро. То, что он прощает Шуйского, призвано продемонстрировать его гуманность, но этот поступок оборачивается против Самозванца, поскольку его самый могущественный враг по-прежнему в состоянии действовать. Его чувствительность также ставит на грань срыва ухаживания за Мариной Мнишек. В этой постановке Дмитрий искренно желает, чтобы невеста полюбила его, хотя сама Марина заинтересована в Самозванце только как в пропуске на трон.
Шуйский Бориса Невзорова умён и полон страстей. Он жаждет использовать свой шанс, поскольку знает, что награда за победу будет очень высока. Он интриган и оппортунист, хотя и не является законченным злодеем. В финале, после роковой развязки, Драгунов даёт нам возможность долгого, панорамного взгляда на Шуйского. Невзоров молча сидит на сцене; меньше всего в этот момент он похож на победителя.
Декорации Ларисы Ломакиной отражают дух средневековой истории. Виды Кремля, московских улиц, картины костромской ссылки нарисованы на огромных полотнищах, напоминающих обгоревшие листы пергамента.
…И если «Дмитрий Самозванец» не даёт нам представления обо всём величии таланта Островского, то, по крайней мере, демонстрирует огромное разнообразие творческого наследия драматурга.
Джон Фридман,
«The Moscow Times», 16 марта 2007 г.
16.03.2007
Подробнее
КУШ ПОДАН
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Малый театр
КУШ ПОДАН
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Малый театр
Под кушем, разумеется, следует понимать российский престол, который уж столько веков подряд манил государей званых и самозваных, коренных и иноземных, достойных и не вполне. Бесконечная царственная история в Малом театре полнится под от года. Иван Грозный и Федор Иоаннович, царь Борис, император Петр с царевичем Алексеем и даже в перестроечные времена последний русский самодержец Николай II — все появлялись на этой сцене. Теперь вот настал черед «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского».
Эта пьеса Островского — из малоизвестных, даже в том театре, который Домом Островского привыкли именовать. В столице (да, вероятно, и не только) она не ставилась лет сто. С одной стороны, понятно — «драматическая хроника» длинна, тяжеловесна и местами очень высокопарна, хотя все эти приметы — законные спутницы жанра. С другой — ее сегодняшнее появление именно на этих подмостках вполне объяснимо. Островский и здесь остается хорошим психологом, пытающимся вывести всеобщие законы вечной российской смуты и человеческого к ней приспособления. Исторические нюансы, конечно, важны, но не они все определяют. Более того, кажется, что именно люди все эти акценты расставляют — по своему желанию и разумению.
Быть может, поэтому на сцене Малого на сей раз не стали выстраивать роскошных бытоподобных интерьеров. Наоборот, все очень скупо и создает обманчивый образ исторического далека. Художник Лариса Ломакина все эти соборы, колокольни, палаты словно бы нашла на страницах старинных рукописных книг, чудом уцелевших в многочисленных московских пожарах. Обгоревшие страницы, то и дело сменяя друг друга, зависают над сценой, обозначая место действия — и условное, и вполне определенное, где доминирует все же главное — русская площадь для народных бунтов и царственных откровений с непременным Лобным местом.
Режиссер Владимир Драгунов тоже не пренебрегал историческими обстоятельствами Смутного времени, он все же попытался сделать спектакль о вечно повторяющихся приметах «дворцовых переворотов» всех времен и эпох. Где народ, слышащий «звон» речей властителей, поначалу бунтует бессмысленно и беспощадно, а потом, как водится, безмолвствует. Где реальные и потенциальные государи и их свита льстят, подстрекают, лицемерно каются и изредка пытаются разобраться в самих себе. Где престол — вожделенная игрушка, с которой они порой не знают что делать, игрушка смертельно опасная.
Дмитрий Самозванец — Глеб Подгородинский и Василий Шуйский — Борис Невзоров в спектакле Драгунова не столько противостоят друг другу, сколько существуют параллельно, но в одной ситуации — жажде престола. Первому он уже достался: Самозванец – Подгородинский является «народу» на сцене и в зале в шапке Мономаха и с прочими атрибутами власти. Он молод и резв, отчасти хитер, но более простодушен, несмотря на «иезуитскую» подоплеку. Этакий «младореформатор», вторящий просвещенной Европе лишь потому, что платья там более удобны, обычаи свободнее и музыка не столь заунывна. Готовый в силу молодости лет все бросить к ногам обожаемой Марины Мнишек (Елена Харитонова), чьи властные аппетиты растут час от часу. Впрочем, этот Самозванец не чужд благородства и юношеского романтизма в желании «познать самого себя» разгадать загадки темного прошлого и понять собственное предназначение. Но в его виртуозной игре с мнимой матерью, царицей Марфой (Татьяна Лебедева), уже явно ощущается не только желание, но и умение идти к цели любым путем.
Шуйский – Невзоров по силе духа и опыту властных интриг — не чета юному Дмитрию. Несмотря на боярский сан, этот Василий Иванович — крепкий русский мужик, с обманчиво-демократичной простотой, но умеющий просчитывать все на сто ходов вперед. Впрочем, некая героизация следующего российского самодержца здесь все же случилась, хотя ни намека на оперную ходульность в игре Невзорова нет. Но все эти красиво оформленные световыми перепадами и торжественной музыкальной «атмосферой» (композитор Григорий Гоберник) его монологи в зал дело свое делают. И эта постановочная публичность внутренних монологов, быть может, и придает им оттенок декларативности — не в манере исполнения, но в форме подачи. Хотя Шуйский — Невзоров остается столь искренним и темпераментным, что зал, и без того весь спектакль благоговейно внимающий происходящему, тут же взрывается аплодисментами.
Публика Малого вообще по-хорошему удивляет своей самопроизвольной «отобранностью» и пониманием того, куда и на что идет. Своим вниманием и уважением к тому, что происходит на сцене. Это, если судить по контрасту со многими другими представлениями на иных сценах, Малый театр, несмотря на все перипетии времен и смену сценических стилей, упрямо сохраняет свою серьезную традиционность и ни в каких оправданиях не нуждается. Хотя вот этот полный контакт со своим зрителем таким оправданием может и послужить. Ну должен же кто-то в конце концов сохранять стабильность в нестабильном мире. Пусть это не всем по вкусу, но каждому — свое. К тому же в Малом актеры, особенно старшего поколения, уже непроизвольно сбиваются в ансамбль, где каждый и солирует (Борис Клюев — Голицын, Владимир Сафронов — Татищев, Владимир Богин — Басманов, Владимир Носик — Мстиславский, и другие), и общую мелодию тем самым только утверждает.
Финал же государевых амбиций Шуйского предрешен и историей, и Островским, и режиссером. Несмотря на видимость «доброго» и «мудрого» царя, артистом всячески обоснованную, он в этой ситуации — один из многих престолодержателей, век которых короток и бесславен. Режиссер выпускает Шуйского — Невзорова на пустую и оголившуюся сцену, лишь подсвеченную кровавыми отсветами, и словно бы готов вновь дать ему слово. Но Шуйский обреченно молчит в этой жутковатой пустоте. И это молчание куда красноречивее многих пламенных монологов.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 15.03.2007
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Малый театр
Под кушем, разумеется, следует понимать российский престол, который уж столько веков подряд манил государей званых и самозваных, коренных и иноземных, достойных и не вполне. Бесконечная царственная история в Малом театре полнится под от года. Иван Грозный и Федор Иоаннович, царь Борис, император Петр с царевичем Алексеем и даже в перестроечные времена последний русский самодержец Николай II — все появлялись на этой сцене. Теперь вот настал черед «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского».
Эта пьеса Островского — из малоизвестных, даже в том театре, который Домом Островского привыкли именовать. В столице (да, вероятно, и не только) она не ставилась лет сто. С одной стороны, понятно — «драматическая хроника» длинна, тяжеловесна и местами очень высокопарна, хотя все эти приметы — законные спутницы жанра. С другой — ее сегодняшнее появление именно на этих подмостках вполне объяснимо. Островский и здесь остается хорошим психологом, пытающимся вывести всеобщие законы вечной российской смуты и человеческого к ней приспособления. Исторические нюансы, конечно, важны, но не они все определяют. Более того, кажется, что именно люди все эти акценты расставляют — по своему желанию и разумению.
Быть может, поэтому на сцене Малого на сей раз не стали выстраивать роскошных бытоподобных интерьеров. Наоборот, все очень скупо и создает обманчивый образ исторического далека. Художник Лариса Ломакина все эти соборы, колокольни, палаты словно бы нашла на страницах старинных рукописных книг, чудом уцелевших в многочисленных московских пожарах. Обгоревшие страницы, то и дело сменяя друг друга, зависают над сценой, обозначая место действия — и условное, и вполне определенное, где доминирует все же главное — русская площадь для народных бунтов и царственных откровений с непременным Лобным местом.
Режиссер Владимир Драгунов тоже не пренебрегал историческими обстоятельствами Смутного времени, он все же попытался сделать спектакль о вечно повторяющихся приметах «дворцовых переворотов» всех времен и эпох. Где народ, слышащий «звон» речей властителей, поначалу бунтует бессмысленно и беспощадно, а потом, как водится, безмолвствует. Где реальные и потенциальные государи и их свита льстят, подстрекают, лицемерно каются и изредка пытаются разобраться в самих себе. Где престол — вожделенная игрушка, с которой они порой не знают что делать, игрушка смертельно опасная.
Дмитрий Самозванец — Глеб Подгородинский и Василий Шуйский — Борис Невзоров в спектакле Драгунова не столько противостоят друг другу, сколько существуют параллельно, но в одной ситуации — жажде престола. Первому он уже достался: Самозванец – Подгородинский является «народу» на сцене и в зале в шапке Мономаха и с прочими атрибутами власти. Он молод и резв, отчасти хитер, но более простодушен, несмотря на «иезуитскую» подоплеку. Этакий «младореформатор», вторящий просвещенной Европе лишь потому, что платья там более удобны, обычаи свободнее и музыка не столь заунывна. Готовый в силу молодости лет все бросить к ногам обожаемой Марины Мнишек (Елена Харитонова), чьи властные аппетиты растут час от часу. Впрочем, этот Самозванец не чужд благородства и юношеского романтизма в желании «познать самого себя» разгадать загадки темного прошлого и понять собственное предназначение. Но в его виртуозной игре с мнимой матерью, царицей Марфой (Татьяна Лебедева), уже явно ощущается не только желание, но и умение идти к цели любым путем.
Шуйский – Невзоров по силе духа и опыту властных интриг — не чета юному Дмитрию. Несмотря на боярский сан, этот Василий Иванович — крепкий русский мужик, с обманчиво-демократичной простотой, но умеющий просчитывать все на сто ходов вперед. Впрочем, некая героизация следующего российского самодержца здесь все же случилась, хотя ни намека на оперную ходульность в игре Невзорова нет. Но все эти красиво оформленные световыми перепадами и торжественной музыкальной «атмосферой» (композитор Григорий Гоберник) его монологи в зал дело свое делают. И эта постановочная публичность внутренних монологов, быть может, и придает им оттенок декларативности — не в манере исполнения, но в форме подачи. Хотя Шуйский — Невзоров остается столь искренним и темпераментным, что зал, и без того весь спектакль благоговейно внимающий происходящему, тут же взрывается аплодисментами.
Публика Малого вообще по-хорошему удивляет своей самопроизвольной «отобранностью» и пониманием того, куда и на что идет. Своим вниманием и уважением к тому, что происходит на сцене. Это, если судить по контрасту со многими другими представлениями на иных сценах, Малый театр, несмотря на все перипетии времен и смену сценических стилей, упрямо сохраняет свою серьезную традиционность и ни в каких оправданиях не нуждается. Хотя вот этот полный контакт со своим зрителем таким оправданием может и послужить. Ну должен же кто-то в конце концов сохранять стабильность в нестабильном мире. Пусть это не всем по вкусу, но каждому — свое. К тому же в Малом актеры, особенно старшего поколения, уже непроизвольно сбиваются в ансамбль, где каждый и солирует (Борис Клюев — Голицын, Владимир Сафронов — Татищев, Владимир Богин — Басманов, Владимир Носик — Мстиславский, и другие), и общую мелодию тем самым только утверждает.
Финал же государевых амбиций Шуйского предрешен и историей, и Островским, и режиссером. Несмотря на видимость «доброго» и «мудрого» царя, артистом всячески обоснованную, он в этой ситуации — один из многих престолодержателей, век которых короток и бесславен. Режиссер выпускает Шуйского — Невзорова на пустую и оголившуюся сцену, лишь подсвеченную кровавыми отсветами, и словно бы готов вновь дать ему слово. Но Шуйский обреченно молчит в этой жутковатой пустоте. И это молчание куда красноречивее многих пламенных монологов.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 15.03.2007
15.03.2007
Подробнее
САМОЗВАНЦЫ ВСЕЯ РУСИ
Малый театр окунулся в глубины истории, чтобы лучше понять день сегодняшний.
САМОЗВАНЦЫ ВСЕЯ РУСИ
Малый театр окунулся в глубины истории, чтобы лучше понять день сегодняшний.
Сегодня в театральной Москве практически невозможно найти коллектив, всерьез интересующийся историей государства российского. При том, что многие из них имеют статус государственных. Эта тема исключена из репертуарной политики театров, активно осваивающих развлекательные жанры. Исключение — Малый театр, где не боятся прослыть ретроградами, выводя историю на подмостки и делая ее живой.
Поэтому здесь не первый год идут «Царь Борис» и «Смерть Иоанна Грозного» Алексея Толстого, поэтому только что состоялась премьера малоизвестной пьесы Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». По жанру эта масштабная постановка Владимира Драгунова — народная трагедия, хотя народ непосредственно в действии и не участвует. Но именно к нему, народу, постоянно апеллируют бояре, возводящие Лжедмитрия на трон и открывающие польской шляхте ворота в Кремль. И народ позволяет им осуществить коварные замыслы.
Как же такое могло произойти в православной стране, где царь считался помазанником Божьим? Где за веру и Отечество люди всегда готовы были сложить голову? Почему русский народ так доверчив? Эти вопросы и поныне волнуют многих из нас, ибо в ответе на них — ключ в разгадке дальнейших смутных времен в нашей стране, когда с молчаливого согласия народа к власти приходили всякого рода авантюристы, обрекающие его же на вымирание. Только в период с 1604-го по 1612 год на Руси появилось несколько самозванцев, выдававших себя за убиенного царевича Дмитрия, и каждый из них находил у народа определенную поддержку. А сколько таких самозванцев было в новейшей истории России...
Глеб Подгородинский играет Лжедмитрия человеком, полным молодого азарта, самолюбования, непомерного тщеславия и щенячьего восторга от происходящего. Кажется, невозможно не поддаться его всесокрушающему обаянию, не поверить, что такие светлые глаза не могут лгать. И только в некоторые мгновения, когда, например, он с подобострастием целует руку коварной Марине Мнишек (Елена Харитонова), вдруг начинаешь видеть, что это раб, рожденный угождать, что на самом деле ему никогда не стать настоящим царем.
Его противоположность — Василий Шуйский в исполнении Бориса Невзорова, недавно принятого в штат Малого театра. В начале спектакля он выглядит заурядным царедворцем, старающимся держаться в тени своих единомышленников. Но по мере нарастания событий голос его крепчает, спина выпрямляется, и уже не удивляешься, что именно в его лобастой голове рождается план захвата власти. Шуйский оказывается опытным заговорщиком и стратегом. Он и в тени-то до поры до времени находился потому, что хорошо изучил психологию своего народа. Знал, что тому надо дать хорошенько настрадаться от иноземцев, чтобы бунт назрел сам собой, и уж тогда ничто не сможет сдержать его гнев. «Или плаха, или золотая шапка Мономаха», — восклицает в спектакле будущий правитель России. Но продержаться на троне после низвержения Лжедмитрия ему суждено было всего четы ре года...
Автор: Любовь ЛЕБЕДИНА
Источник: Труд
Дата: 15.03.2007
Малый театр окунулся в глубины истории, чтобы лучше понять день сегодняшний.
Сегодня в театральной Москве практически невозможно найти коллектив, всерьез интересующийся историей государства российского. При том, что многие из них имеют статус государственных. Эта тема исключена из репертуарной политики театров, активно осваивающих развлекательные жанры. Исключение — Малый театр, где не боятся прослыть ретроградами, выводя историю на подмостки и делая ее живой.
Поэтому здесь не первый год идут «Царь Борис» и «Смерть Иоанна Грозного» Алексея Толстого, поэтому только что состоялась премьера малоизвестной пьесы Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». По жанру эта масштабная постановка Владимира Драгунова — народная трагедия, хотя народ непосредственно в действии и не участвует. Но именно к нему, народу, постоянно апеллируют бояре, возводящие Лжедмитрия на трон и открывающие польской шляхте ворота в Кремль. И народ позволяет им осуществить коварные замыслы.
Как же такое могло произойти в православной стране, где царь считался помазанником Божьим? Где за веру и Отечество люди всегда готовы были сложить голову? Почему русский народ так доверчив? Эти вопросы и поныне волнуют многих из нас, ибо в ответе на них — ключ в разгадке дальнейших смутных времен в нашей стране, когда с молчаливого согласия народа к власти приходили всякого рода авантюристы, обрекающие его же на вымирание. Только в период с 1604-го по 1612 год на Руси появилось несколько самозванцев, выдававших себя за убиенного царевича Дмитрия, и каждый из них находил у народа определенную поддержку. А сколько таких самозванцев было в новейшей истории России...
Глеб Подгородинский играет Лжедмитрия человеком, полным молодого азарта, самолюбования, непомерного тщеславия и щенячьего восторга от происходящего. Кажется, невозможно не поддаться его всесокрушающему обаянию, не поверить, что такие светлые глаза не могут лгать. И только в некоторые мгновения, когда, например, он с подобострастием целует руку коварной Марине Мнишек (Елена Харитонова), вдруг начинаешь видеть, что это раб, рожденный угождать, что на самом деле ему никогда не стать настоящим царем.
Его противоположность — Василий Шуйский в исполнении Бориса Невзорова, недавно принятого в штат Малого театра. В начале спектакля он выглядит заурядным царедворцем, старающимся держаться в тени своих единомышленников. Но по мере нарастания событий голос его крепчает, спина выпрямляется, и уже не удивляешься, что именно в его лобастой голове рождается план захвата власти. Шуйский оказывается опытным заговорщиком и стратегом. Он и в тени-то до поры до времени находился потому, что хорошо изучил психологию своего народа. Знал, что тому надо дать хорошенько настрадаться от иноземцев, чтобы бунт назрел сам собой, и уж тогда ничто не сможет сдержать его гнев. «Или плаха, или золотая шапка Мономаха», — восклицает в спектакле будущий правитель России. Но продержаться на троне после низвержения Лжедмитрия ему суждено было всего четы ре года...
Автор: Любовь ЛЕБЕДИНА
Источник: Труд
Дата: 15.03.2007
12.03.2007
Подробнее
ШАПКИ ДОЛОЙ
ШАПКИ ДОЛОЙ
Малый театр обратился к хроникам Александра Островского
Малый театр обратился к хроникам Александра Островского
ШАПКИ ДОЛОЙ
Малый театр обратился к хроникам Александра Островского
Уверена, многие зрители не без опаски шли на премьеру драматической хроники Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: опять эти обязательные в историческом спектакле боярские шапки да поклоны, кафтаны и накладные бороды. Словом, живые картины, ряженые. А тут еще белый, как бы «былинный» стих. Режиссер спектакля Владимир Драгунов, кажется, предугадал эти тревожные предчувствия и постарался как мог преодолеть сложившийся «декоративный» канон. Ставку сделал на подчеркнутый аскетизм, суховатую графичность. События Смутного времени 1605-1606 годов, нашествие иноземцев, противостояние Самозванца и Шуйского, ожесточенная борьба за власть разных боярских партий — все это разворачивается на пустом планшете сцены при неярком, колеблющемся пламени свечи на фоне монохромных подъемных занавесов, напоминающих обгоревшие рисунки-чертежи соборов, кремлевских палат (художник Лариса Ломакина). Да и в костюмах историзм весьма условен. Не говоря уж о том, что роскошным клееным бородам, равно как парикам и всяческим толщинкам, дали здесь заслуженную отставку. Режиссер увлечен иным. И зрителя пытается увлечь то исследованием изощренных тогдашних политтехнологий, то вполне идеологическим диспутом. О чем? О прошлом и будущем страны, о «западничестве» и «славянофильстве». Получается? Иногда да. И тогда зал, удивляясь актуальности происходящего, живо реагирует на реплики, будто взятые из вчерашней газеты. Речь идет о самозванстве — очень типичном российском явлении, а еще о вине бояр перед народом, о вывозе чужестранцами русской казны за рубеж. В общем, пальцев не хватит загибать. Но главным становится, конечно, размышление о сути российской государственности, о печальной цикличности в ее развитии, когда падение в хаос неизбежно сменяется появлением нового тирана, и так до бесконечности. Пушкинская в сущности мысль.
Любопытно, скажете вы, но как это сценически выражено? Не в форме же настоящего диспута? Конечно нет. В лучшие моменты появляются очертания пусть не выдающегося, но серьезного драматического спектакля, искреннего в своем желании дойти до основанья, до корней того, что с нами происходит уж которое столетие. Другое дело, что без плакатности и шаблона здесь тоже не обошлось. Но винить в этом хочется не только режиссера, но и пьесу, не самую, прямо скажем, удачную у классика. (Недаром же ее не тревожили в театре больше ста лет.) Актерам приходится героически преодолевать схематизм характеров и ситуаций. Кто-то прокалывается на первой же фразе и тогда начинает привычно хвататься за штампы: ломать в руках по-холопски шапку, рвать на груди рубашку или, как Марина Мнишек (Елена Харитонова), изображать великосветскую спесь. А кому-то удается-таки сойти с голосовых и прочих «котурн». Особенно это относится к Глебу Подгородинскому. В его Самозванца хочется вглядываться, так он точен, современен в интонациях, каждом жесте. Обаятелен, незауряден и, что самое интересное в трактовке актера, явно желает добра России. А вот Борису Невзорову (Василий Шуйский), видимо, еще не все понятно в роли. И поэтому тянет представить своего государственника просто кряжистым, эпическим «надежей-государем»... Словом, поразительная вещь, но сыграть какую-нибудь шекспировскую хронику нам порой много проще, нежели свою, родимую. Может, нужно чуть больше отстранения?
Елена Сизенко
«Итоги», 12 марта 2007
Малый театр обратился к хроникам Александра Островского
Уверена, многие зрители не без опаски шли на премьеру драматической хроники Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: опять эти обязательные в историческом спектакле боярские шапки да поклоны, кафтаны и накладные бороды. Словом, живые картины, ряженые. А тут еще белый, как бы «былинный» стих. Режиссер спектакля Владимир Драгунов, кажется, предугадал эти тревожные предчувствия и постарался как мог преодолеть сложившийся «декоративный» канон. Ставку сделал на подчеркнутый аскетизм, суховатую графичность. События Смутного времени 1605-1606 годов, нашествие иноземцев, противостояние Самозванца и Шуйского, ожесточенная борьба за власть разных боярских партий — все это разворачивается на пустом планшете сцены при неярком, колеблющемся пламени свечи на фоне монохромных подъемных занавесов, напоминающих обгоревшие рисунки-чертежи соборов, кремлевских палат (художник Лариса Ломакина). Да и в костюмах историзм весьма условен. Не говоря уж о том, что роскошным клееным бородам, равно как парикам и всяческим толщинкам, дали здесь заслуженную отставку. Режиссер увлечен иным. И зрителя пытается увлечь то исследованием изощренных тогдашних политтехнологий, то вполне идеологическим диспутом. О чем? О прошлом и будущем страны, о «западничестве» и «славянофильстве». Получается? Иногда да. И тогда зал, удивляясь актуальности происходящего, живо реагирует на реплики, будто взятые из вчерашней газеты. Речь идет о самозванстве — очень типичном российском явлении, а еще о вине бояр перед народом, о вывозе чужестранцами русской казны за рубеж. В общем, пальцев не хватит загибать. Но главным становится, конечно, размышление о сути российской государственности, о печальной цикличности в ее развитии, когда падение в хаос неизбежно сменяется появлением нового тирана, и так до бесконечности. Пушкинская в сущности мысль.
Любопытно, скажете вы, но как это сценически выражено? Не в форме же настоящего диспута? Конечно нет. В лучшие моменты появляются очертания пусть не выдающегося, но серьезного драматического спектакля, искреннего в своем желании дойти до основанья, до корней того, что с нами происходит уж которое столетие. Другое дело, что без плакатности и шаблона здесь тоже не обошлось. Но винить в этом хочется не только режиссера, но и пьесу, не самую, прямо скажем, удачную у классика. (Недаром же ее не тревожили в театре больше ста лет.) Актерам приходится героически преодолевать схематизм характеров и ситуаций. Кто-то прокалывается на первой же фразе и тогда начинает привычно хвататься за штампы: ломать в руках по-холопски шапку, рвать на груди рубашку или, как Марина Мнишек (Елена Харитонова), изображать великосветскую спесь. А кому-то удается-таки сойти с голосовых и прочих «котурн». Особенно это относится к Глебу Подгородинскому. В его Самозванца хочется вглядываться, так он точен, современен в интонациях, каждом жесте. Обаятелен, незауряден и, что самое интересное в трактовке актера, явно желает добра России. А вот Борису Невзорову (Василий Шуйский), видимо, еще не все понятно в роли. И поэтому тянет представить своего государственника просто кряжистым, эпическим «надежей-государем»... Словом, поразительная вещь, но сыграть какую-нибудь шекспировскую хронику нам порой много проще, нежели свою, родимую. Может, нужно чуть больше отстранения?
Елена Сизенко
«Итоги», 12 марта 2007
06.03.2007
Подробнее
СМУТНАЯ ПЬЕСА
В Малом театре показали еще одного царя
СМУТНАЯ ПЬЕСА
В Малом театре показали еще одного царя
На сцене Малого театра состоялась премьера драматической хроники Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Спектакль продолжает «историко-бытовую» репертуарную линию театра, в афише которого стоят пьесы «Царь Иоанн Грозный», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис», «Царь Петр и Алексей».
Закончив в 1866 году хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», еще не остыв от работы, Александр Островский писал Некрасову: «Хорошо или дурно я написал, я не знаю, но, во всяком случае, это составит эпоху в моей жизни, с которой начнется новая деятельность; все доселе мною написанное были только попытки, а это, повторяю опять, дурно или хорошо написанное, – произведение решительное». Относительно достоинств хроники Островский сомневался зря: тщательно выписанный широкий исторический фон (недаром драматург столько времени потратил на изучение летописей), прекрасную роль Самозванца, – все это написано явно «хорошо». Относительно места этой пьесы в своем драматическом наследии Островский решительно ошибался: редко ставящаяся пьеса отнюдь не вошла в его «золотой канон».
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» редко появляется на сцене, и история ее постановок небогата удачами. Похоже, что и в этот раз, выбирая пьесу, театр руководствовался не столько ее достоинствами, сколько потребностями репертуара. Малый театр – один из немногих сегодняшних театров, применительно к которым можно говорить о «строительстве» репертуара, о выверенной на века репертуарной линии. Малый настаивает на своей верности автору. Во времена, когда за «верностью букве» следили райкомы, настойчивость руководства старейшего театра Москвы вызывала недоумение. Сейчас, чем больше вокруг свободы и даже легкомыслия в обращении с классическим текстом, тем больше уважения вызывает Малый театр, продолжающий блюсти авторское право. В каком-то смысле он дает нашей беспорядочной жизни ощущение неизменности (хотя бы в одном отдельно взятом месте). В Англии встречаются магазины, сохраняющие ассортимент XVIII века (натуральную ваксу для сапог и фиксатуары для усов). Малый театр сохраняет в неизменности не только принципы, но и прихоти.
150 лет назад Островский страдал от скаредности дирекции, которая решительно не желала тратиться на историческую пьесу, предпочитая использовать декорации «из подбора». Сегодняшние декорации и костюмы «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» наверняка созданы художником Ларисой Ломакиной именно для этой постановки, но кажутся взятыми напрокат. На сцене деревянный помост и развешенные полотнища с архитектурными чертежами (как бы чуть опаленными по краям). Играть в этом антураже можно что угодно, но художественной энергии и смысла из него извлечь не удается.
Шаблонны мизансцены режиссера Владимира Драгунова; знакомы интонации актеров, правильные, но взятые как бы из общего драматического подбора. Наконец, не очень точен сам выбор исполнителей. Трудно поверить, что Василий Шуйский, каким его играет Борис Невзоров, способен на планомерную интригу – слишком благороден, распахнут и горяч. Еще труднее поверить в безоглядную страсть Дмитрия Самозванца – Глеба Подгородинского к Марине Мнишек – Елене Харитоновой, которая больше подходит ему в тетушки, чем в невесты (обыкновение Малого театра давать роли невест заслуженным актрисам временами мешает).
Но не замутненный решениями постановщика и талантами актеров, текст Островского, что называется, «цепляет» публику. Трагические перипетии родной истории, характеры времен Смуты, столкновения России и Запада – все это находит отклик в удивительно восприимчивом зрительном зале.
Не став художественным событием, новая постановка органически вписалась в репертуарную линию. И, ей-богу, когда театр строится как цельность, качество отдельного кирпича-спектакля не столь важно, как его вписанность в целое. Когда-то, 150 лет назад рецензенты острили, что московским гимназистам можно учить историю по афише Малого театра. Сейчас просветительский пафос не кажется предметом шуток, а цель «научить родной истории» представляется вполне достойной.
Ольга Егошина
«Новые известия», 06.03.2007
В Малом театре показали еще одного царя
На сцене Малого театра состоялась премьера драматической хроники Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Спектакль продолжает «историко-бытовую» репертуарную линию театра, в афише которого стоят пьесы «Царь Иоанн Грозный», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис», «Царь Петр и Алексей».
Закончив в 1866 году хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», еще не остыв от работы, Александр Островский писал Некрасову: «Хорошо или дурно я написал, я не знаю, но, во всяком случае, это составит эпоху в моей жизни, с которой начнется новая деятельность; все доселе мною написанное были только попытки, а это, повторяю опять, дурно или хорошо написанное, – произведение решительное». Относительно достоинств хроники Островский сомневался зря: тщательно выписанный широкий исторический фон (недаром драматург столько времени потратил на изучение летописей), прекрасную роль Самозванца, – все это написано явно «хорошо». Относительно места этой пьесы в своем драматическом наследии Островский решительно ошибался: редко ставящаяся пьеса отнюдь не вошла в его «золотой канон».
«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» редко появляется на сцене, и история ее постановок небогата удачами. Похоже, что и в этот раз, выбирая пьесу, театр руководствовался не столько ее достоинствами, сколько потребностями репертуара. Малый театр – один из немногих сегодняшних театров, применительно к которым можно говорить о «строительстве» репертуара, о выверенной на века репертуарной линии. Малый настаивает на своей верности автору. Во времена, когда за «верностью букве» следили райкомы, настойчивость руководства старейшего театра Москвы вызывала недоумение. Сейчас, чем больше вокруг свободы и даже легкомыслия в обращении с классическим текстом, тем больше уважения вызывает Малый театр, продолжающий блюсти авторское право. В каком-то смысле он дает нашей беспорядочной жизни ощущение неизменности (хотя бы в одном отдельно взятом месте). В Англии встречаются магазины, сохраняющие ассортимент XVIII века (натуральную ваксу для сапог и фиксатуары для усов). Малый театр сохраняет в неизменности не только принципы, но и прихоти.
150 лет назад Островский страдал от скаредности дирекции, которая решительно не желала тратиться на историческую пьесу, предпочитая использовать декорации «из подбора». Сегодняшние декорации и костюмы «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» наверняка созданы художником Ларисой Ломакиной именно для этой постановки, но кажутся взятыми напрокат. На сцене деревянный помост и развешенные полотнища с архитектурными чертежами (как бы чуть опаленными по краям). Играть в этом антураже можно что угодно, но художественной энергии и смысла из него извлечь не удается.
Шаблонны мизансцены режиссера Владимира Драгунова; знакомы интонации актеров, правильные, но взятые как бы из общего драматического подбора. Наконец, не очень точен сам выбор исполнителей. Трудно поверить, что Василий Шуйский, каким его играет Борис Невзоров, способен на планомерную интригу – слишком благороден, распахнут и горяч. Еще труднее поверить в безоглядную страсть Дмитрия Самозванца – Глеба Подгородинского к Марине Мнишек – Елене Харитоновой, которая больше подходит ему в тетушки, чем в невесты (обыкновение Малого театра давать роли невест заслуженным актрисам временами мешает).
Но не замутненный решениями постановщика и талантами актеров, текст Островского, что называется, «цепляет» публику. Трагические перипетии родной истории, характеры времен Смуты, столкновения России и Запада – все это находит отклик в удивительно восприимчивом зрительном зале.
Не став художественным событием, новая постановка органически вписалась в репертуарную линию. И, ей-богу, когда театр строится как цельность, качество отдельного кирпича-спектакля не столь важно, как его вписанность в целое. Когда-то, 150 лет назад рецензенты острили, что московским гимназистам можно учить историю по афише Малого театра. Сейчас просветительский пафос не кажется предметом шуток, а цель «научить родной истории» представляется вполне достойной.
Ольга Егошина
«Новые известия», 06.03.2007
18.01.2007
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
18 января – день рождения заслуженного артиста России Бориса Георгиевича Невзорова. От души поздравляем актера и желаем ему крепкого здоровья, бодрости духа и неизменного творческого вдохновения!
15.11.2006
Подробнее
РЕВИЗИЯ БЕЗ РЕВИЗОРА
РЕВИЗИЯ БЕЗ РЕВИЗОРА
Новое прочтение бессмертной комедии
Новое прочтение бессмертной комедии
РЕВИЗИЯ БЕЗ РЕВИЗОРА
Новое прочтение бессмертной комедии
Нынешняя премьера гоголевского «Ревизора» в постановке Юрия Соломина - явление поистине необычное. Она особая по самому ее расположению в сегодняшнем театральном пространстве, все более и более сужающемся для истинно художественного, все более и более расширяющемся для эксперимента ради эксперимента, безумной «театральности», для бесконечного выяснения «жгучей» для нас проблемы - а есть ли в России секс, можем ли мы наконец по праву вступить в мировое эротическое братство, для низменной забавы самым скабрезным матом, так и сулящим в скором времени окончательный мат целой великой отечественной культуре. Помещенный в это ошалевшее от вседозволенности пространство, новый «Ревизор» Малого театра как бы благодетельно ревизует искусством неискусство на театре. Она особая, эта премьера, еще и потому, что вносит оздоровительную паузу в оглушительный хор о режиссуре, плач по режиссуре, восторг от режиссеров, хулу на режиссеров, гимны, филиппики, молитвы, анафему нынешнему режиссерскому цеху. Ах, нужен сильный режиссер! Ах, как ужасна эта актерская режиссура! Будто Станиславский и знать не знал ничего о профессии актера, а Мейерхольд и Вахтангов в молодости не выходили на сцену в ролях, а служили бухгалтерами и инженерами. Нужна сильная режиссерская рука, без режиссера-лидера пропадают и самые лучшие актеры. Мы живем в эпоху режиссуры - так на все лады поют нынешние критики, не умеющие ценить яркие актерские труппы и все рыдающие над яркими режиссерскими трупами. Но все это не может проходить безболезненно для нынешнего театра - актеры никнут, теряют самостоятельность, утрачивают моральные критерии, становятся покорными куклами в руках бойких шоу-кукловодов. А режиссеры постепенно вырастают до фантомов. Пришпориваемые журналистскими шоу-шпорами, многие из них уже давно стали напоминать неких «всадников без головы», на всем лету подсаживающих на лихих своих скакунов столь же лихих литераторов, что смело приписывают свои фамилии к великим классическим текстам, пачкают Моцарта завистью Сальери, не задумываясь, вливают свои маленькие карьерные, политические, сексуальные заботы в бессмертные олимпийские заветы.
Премьера «Ревизора» особенна, наконец, еще и потому, что режиссер Соломин вместе со всем актерским коллективом разглядел в гоголевской комедии один из ее блистательных внутренних секретов: ревизия происходит здесь даже и без всякого ревизора - мнимого ли, подлинного ли, - чиновники уже сами ревизуют свои «ведомственные» пороки задолго до ожидаемой официальной «порки». Ведь и действительная, подлинная всесторонняя ревизия уже произошла в первой же сцене комедии, когда Городничий, а вслед за ним и весь его аппарат доверительно рассказывают друг другу о творимом беззаконии. Идет саморевизия, ревизия взаимопонимания чужих грехов, потому что таковы и грехи собственные, - вот изначальный секрет гоголевской комедии. Да и не надо никакого настоящего ревизора, он - посланец из ниоткуда, его распоряжения - всего лишь чужие приказы, а не живые глаза все видящих подельников. Именно так сыграна эта сцена сегодня в Малом, когда главный ревизор - Городничий, который и к вызванным на совет чиновникам выходит в домашних туфлях (здесь все свои) и разносит их как свой, доверительно и, как ни странно, веско, разумно, со знанием дел и делишек каждого: все увидено, все сказано... и все снова спрятано. Очень хорош здесь артист А. Потапов, играющий Городничего: в своих замечаниях чиновникам он и сам - первостатейный жулик, но он и талантливый руководитель города, ведь его живой глаз, его толковые распоряжения, поистине умнейшие наблюдения не скинешь со счетов. Актер внимательно прочел текст роли, а не текст вставных современных ассоциаций, и выяснилось, что герой его все понимает, все знает, бывает и на уроках в училищах, и у больных в палатах, и в судейских лабиринтах, дельно советует, как поправить дела. Но вместе со своими провинившимися чиновниками он и сам втянут в грехи, затянут грехами, и не сегодняшнего министра Грефа, все о чем-то умно толкующего, но и нынешний Грех играет Потапов в Городничем: давно потеряна совесть, расплескался ум, привычной стала взятка, все, что было, - прогнило, сама законная власть чревата беззаконной властностью, понимается как свой Дом, где свои - только «свои», а народ, как и у Пушкина в трагедии, так и у Гоголя в комедии, безмолвствует. Никого не надо ждать ни из Счетной палаты, ни из налоговой инспекции, ни из уголовного розыска - сами все знают про себя нерадивые чиновники, сами на себя и донесут, сами себя и оправдают, и расшевелить их может только собственный взгляд внутрь души, как хотел того Гоголь, грезящий о том, чтобы талантливый мэр, каким играет его А. Потапов, не стал постепенно обкатанным взятками старым мерином, как называет себя в финале здешний Городничий. И финал этого персонажа тоже сделан отлично - ничто не мешает в эти минуты встрече зрителя с бессмертием гоголевского текста: такие печальные глаза у этого Городничего, так и смотрят они тебе в душу, не велят они смеяться только над ним, над собою тоже велят смеяться, ведь в каждом из нас, как писал Гоголь, живет этот Городничий: толковый и глупый, наблюдательный и темный, сильный и слабый, грешный и боящийся греха, честный семьянин в своем доме и разрушающий семью людей в своем городе. И неслучайно (это подлинная победа художника спектакля А. Глазунова), что к финалу как бы мощно распахивается рисованная декорация во всю длину сцены - тихий городок читается теперь целой Россией, вся Россия слышит эти страшные, пророческие слова Городничего: «Чему смеетесь? - Над собою смеетесь!..». Какая несчастная страна
- и рассмеяться-то над собой по-настоящему никогда не сможет, тут же ведь надо и плакать - вот он, знаменитый смех сквозь слезы въяве, воочию.
А на авансцене идет тем временем шумный, многолюдный бал, бал как будто из самого лермонтовского «Маскарада», - так режиссер соединяет тему маски и лица, маски, приросшей к лицу. Но одновременно - не «фирменные» ли это гоголевские «свиные рожи»?
Интересно, живо сыграны все чиновники - и местный вольнодумец судья Ляпкин-Тяпкин
- Б. Невзоров, и становящийся в зависимости от обстоятельств то выше, то ниже ростом попечитель богоугодных заведений Земляника - А. Клюквин, подметки на ходу режущий и буквально и фигурально, и эротически оживленный почтмейстер Шпекин - А. Ермаков, и уездный лекарь Гибнер - В. Носик, тихо-огромный, устрашающе-безмолвный, грозно-бессильный, и городские помещики Добчинский - В. Бунаков и Бобчинский - С.Кагаков, вовсе не маленькие люди, но олицетворенная Сплетня...
А две роли в спектакле я бы назвала выдающимися - это городничиха Анна Андреевна в исполнении Л. Поляковой и смотритель училищ Хлопов, сыгранный Э. Марцевичем. И нестрашно, что они словно бы выпадают из общего актерского ансамбля - городничиха сделана артисткой в стиле фантастического реализма, смотритель училищ создан актером в манере острейшего гротеска, в то время как основной актерский состав живет в строго классических традициях Малого театра. Но, может быть, и само понятие ансамбля не заключено в равности манер и талантов, но как раз позволяет свободному выявлению разнохарактерных дарований и стилей, если все они служат единой творческой мысли.
Все будто абсолютно дисгармонично в Анне Андреевне - Поляковой: добродушное высокомерие, восторги старой девочки, зависть к любимой дочери, верность мужу и постоянное желание ему изменить, крепкая глава семьи и шаткое ее основание, аппетитное тело с неаппетитной душой, понимание всех грехов супруга и полная глухота к разумным его суждениям. Но дисгармония эта - естественное изображение неестественной натуры - прекрасно складывается в высокую гармонию опасного человеческого типа: милой хамки, добродетельной развратницы, кухарки, управляющей государством.
И особый «десерт» - исполнение Марцевичем роли Хлопова. Целая копилка комедийных приемов, драматических переживаний, трезвое понимание роли науки, о которой каждый может судить, предлагая и предлагая бесконечные реформы, и почти алкогольный ужас перед теми, кто повыше, кто спросит строго - а зачем вольнодумные мысли внушаете юношеству. В этой роли у актера смешано все - и водевиль, и драма, и ум, и маразм, и смех, и слезы, и клоунада, и пафос, и комизм, и трагизм, и тема маленького человека, органично перерастающая в тему «мелкого беса».
А вот главная роль в пьесе - одна из самых трудных ролей мирового репертуара - менее всего удалась в спектакле. У молодого актера Д. Солодовника есть уже многое для нее: «легкость в мыслях», трогательная инфантильность, лукавое удивление перед неожиданными поворотами судьбы. Но этого мало для образа Хлестакова, который также, по авторскому замечанию, живет в каждом из нас - и реальный, и нереальный, и сценически отделенный от нас, и почти физически проникающий в каждую зрительскую душу этим всеобщим желанием прилгнуть, стать чуточку выше себя, быть «на дружеской ноге» с Пушкиным. Ездить всякий день во дворец. Гоголь не хотел в Хлестакове водевильных шалостей, он мыслил здесь о чем-то собирательном - а вдруг это сам черт, обитающий в каждом гоголевском творении, под разными, подчас и человеческими личинами, - лукавый черт, путающий всех и вся в комедийном сюжете и улетающий затем в трагическую вечность, чтобы когда-нибудь возникнуть уже и самим страшным Демоном...
Режиссер говорил мне, что смотрел на Хлестакова, как видел его Гоголь, - фитюлька, пустота, ничто. Но играя пустоту, надо сделать это не пусто, не легкомысленно, играя пустоту, надо сделать это полно, серьезно, пустота - это не дырка в занавесе, это знак мышления, это заполненность черт знает чем, это жажда черт знает чего, это обволакивание символической пустотой иногда самых серьезных реальных людей. В этом спектакле, как и во многих других «Ревизорах», Хлестаков все прыгает, все скачет, то висит на люстре, то катается по роялю... Но Хлестаков вовсе не герой Чаплина, он, скорее, герой сказок Шварца, он еще и Тень.
.. .Спектакль «Ревизор» только что начинает жить. А между тем его, быть может, еще и обвинят в излишнем реализме, самое бранное сейчас это слово. Но это будет неправдой, реализм Малого театра - это вечная дружба с публикой, это романтика великого его сына - Мочалова, это героика великой его дочери - Ермоловой. Это одновременно и бережно сохраненное бессмертие Слова и любовь к яркой, зрелищно манкой театральности.
Автор: Инна ВИШНЕВСКАЯ
Источник: Литературная газета
Дата: 15.11.2006
Новое прочтение бессмертной комедии
Нынешняя премьера гоголевского «Ревизора» в постановке Юрия Соломина - явление поистине необычное. Она особая по самому ее расположению в сегодняшнем театральном пространстве, все более и более сужающемся для истинно художественного, все более и более расширяющемся для эксперимента ради эксперимента, безумной «театральности», для бесконечного выяснения «жгучей» для нас проблемы - а есть ли в России секс, можем ли мы наконец по праву вступить в мировое эротическое братство, для низменной забавы самым скабрезным матом, так и сулящим в скором времени окончательный мат целой великой отечественной культуре. Помещенный в это ошалевшее от вседозволенности пространство, новый «Ревизор» Малого театра как бы благодетельно ревизует искусством неискусство на театре. Она особая, эта премьера, еще и потому, что вносит оздоровительную паузу в оглушительный хор о режиссуре, плач по режиссуре, восторг от режиссеров, хулу на режиссеров, гимны, филиппики, молитвы, анафему нынешнему режиссерскому цеху. Ах, нужен сильный режиссер! Ах, как ужасна эта актерская режиссура! Будто Станиславский и знать не знал ничего о профессии актера, а Мейерхольд и Вахтангов в молодости не выходили на сцену в ролях, а служили бухгалтерами и инженерами. Нужна сильная режиссерская рука, без режиссера-лидера пропадают и самые лучшие актеры. Мы живем в эпоху режиссуры - так на все лады поют нынешние критики, не умеющие ценить яркие актерские труппы и все рыдающие над яркими режиссерскими трупами. Но все это не может проходить безболезненно для нынешнего театра - актеры никнут, теряют самостоятельность, утрачивают моральные критерии, становятся покорными куклами в руках бойких шоу-кукловодов. А режиссеры постепенно вырастают до фантомов. Пришпориваемые журналистскими шоу-шпорами, многие из них уже давно стали напоминать неких «всадников без головы», на всем лету подсаживающих на лихих своих скакунов столь же лихих литераторов, что смело приписывают свои фамилии к великим классическим текстам, пачкают Моцарта завистью Сальери, не задумываясь, вливают свои маленькие карьерные, политические, сексуальные заботы в бессмертные олимпийские заветы.
Премьера «Ревизора» особенна, наконец, еще и потому, что режиссер Соломин вместе со всем актерским коллективом разглядел в гоголевской комедии один из ее блистательных внутренних секретов: ревизия происходит здесь даже и без всякого ревизора - мнимого ли, подлинного ли, - чиновники уже сами ревизуют свои «ведомственные» пороки задолго до ожидаемой официальной «порки». Ведь и действительная, подлинная всесторонняя ревизия уже произошла в первой же сцене комедии, когда Городничий, а вслед за ним и весь его аппарат доверительно рассказывают друг другу о творимом беззаконии. Идет саморевизия, ревизия взаимопонимания чужих грехов, потому что таковы и грехи собственные, - вот изначальный секрет гоголевской комедии. Да и не надо никакого настоящего ревизора, он - посланец из ниоткуда, его распоряжения - всего лишь чужие приказы, а не живые глаза все видящих подельников. Именно так сыграна эта сцена сегодня в Малом, когда главный ревизор - Городничий, который и к вызванным на совет чиновникам выходит в домашних туфлях (здесь все свои) и разносит их как свой, доверительно и, как ни странно, веско, разумно, со знанием дел и делишек каждого: все увидено, все сказано... и все снова спрятано. Очень хорош здесь артист А. Потапов, играющий Городничего: в своих замечаниях чиновникам он и сам - первостатейный жулик, но он и талантливый руководитель города, ведь его живой глаз, его толковые распоряжения, поистине умнейшие наблюдения не скинешь со счетов. Актер внимательно прочел текст роли, а не текст вставных современных ассоциаций, и выяснилось, что герой его все понимает, все знает, бывает и на уроках в училищах, и у больных в палатах, и в судейских лабиринтах, дельно советует, как поправить дела. Но вместе со своими провинившимися чиновниками он и сам втянут в грехи, затянут грехами, и не сегодняшнего министра Грефа, все о чем-то умно толкующего, но и нынешний Грех играет Потапов в Городничем: давно потеряна совесть, расплескался ум, привычной стала взятка, все, что было, - прогнило, сама законная власть чревата беззаконной властностью, понимается как свой Дом, где свои - только «свои», а народ, как и у Пушкина в трагедии, так и у Гоголя в комедии, безмолвствует. Никого не надо ждать ни из Счетной палаты, ни из налоговой инспекции, ни из уголовного розыска - сами все знают про себя нерадивые чиновники, сами на себя и донесут, сами себя и оправдают, и расшевелить их может только собственный взгляд внутрь души, как хотел того Гоголь, грезящий о том, чтобы талантливый мэр, каким играет его А. Потапов, не стал постепенно обкатанным взятками старым мерином, как называет себя в финале здешний Городничий. И финал этого персонажа тоже сделан отлично - ничто не мешает в эти минуты встрече зрителя с бессмертием гоголевского текста: такие печальные глаза у этого Городничего, так и смотрят они тебе в душу, не велят они смеяться только над ним, над собою тоже велят смеяться, ведь в каждом из нас, как писал Гоголь, живет этот Городничий: толковый и глупый, наблюдательный и темный, сильный и слабый, грешный и боящийся греха, честный семьянин в своем доме и разрушающий семью людей в своем городе. И неслучайно (это подлинная победа художника спектакля А. Глазунова), что к финалу как бы мощно распахивается рисованная декорация во всю длину сцены - тихий городок читается теперь целой Россией, вся Россия слышит эти страшные, пророческие слова Городничего: «Чему смеетесь? - Над собою смеетесь!..». Какая несчастная страна
- и рассмеяться-то над собой по-настоящему никогда не сможет, тут же ведь надо и плакать - вот он, знаменитый смех сквозь слезы въяве, воочию.
А на авансцене идет тем временем шумный, многолюдный бал, бал как будто из самого лермонтовского «Маскарада», - так режиссер соединяет тему маски и лица, маски, приросшей к лицу. Но одновременно - не «фирменные» ли это гоголевские «свиные рожи»?
Интересно, живо сыграны все чиновники - и местный вольнодумец судья Ляпкин-Тяпкин
- Б. Невзоров, и становящийся в зависимости от обстоятельств то выше, то ниже ростом попечитель богоугодных заведений Земляника - А. Клюквин, подметки на ходу режущий и буквально и фигурально, и эротически оживленный почтмейстер Шпекин - А. Ермаков, и уездный лекарь Гибнер - В. Носик, тихо-огромный, устрашающе-безмолвный, грозно-бессильный, и городские помещики Добчинский - В. Бунаков и Бобчинский - С.Кагаков, вовсе не маленькие люди, но олицетворенная Сплетня...
А две роли в спектакле я бы назвала выдающимися - это городничиха Анна Андреевна в исполнении Л. Поляковой и смотритель училищ Хлопов, сыгранный Э. Марцевичем. И нестрашно, что они словно бы выпадают из общего актерского ансамбля - городничиха сделана артисткой в стиле фантастического реализма, смотритель училищ создан актером в манере острейшего гротеска, в то время как основной актерский состав живет в строго классических традициях Малого театра. Но, может быть, и само понятие ансамбля не заключено в равности манер и талантов, но как раз позволяет свободному выявлению разнохарактерных дарований и стилей, если все они служат единой творческой мысли.
Все будто абсолютно дисгармонично в Анне Андреевне - Поляковой: добродушное высокомерие, восторги старой девочки, зависть к любимой дочери, верность мужу и постоянное желание ему изменить, крепкая глава семьи и шаткое ее основание, аппетитное тело с неаппетитной душой, понимание всех грехов супруга и полная глухота к разумным его суждениям. Но дисгармония эта - естественное изображение неестественной натуры - прекрасно складывается в высокую гармонию опасного человеческого типа: милой хамки, добродетельной развратницы, кухарки, управляющей государством.
И особый «десерт» - исполнение Марцевичем роли Хлопова. Целая копилка комедийных приемов, драматических переживаний, трезвое понимание роли науки, о которой каждый может судить, предлагая и предлагая бесконечные реформы, и почти алкогольный ужас перед теми, кто повыше, кто спросит строго - а зачем вольнодумные мысли внушаете юношеству. В этой роли у актера смешано все - и водевиль, и драма, и ум, и маразм, и смех, и слезы, и клоунада, и пафос, и комизм, и трагизм, и тема маленького человека, органично перерастающая в тему «мелкого беса».
А вот главная роль в пьесе - одна из самых трудных ролей мирового репертуара - менее всего удалась в спектакле. У молодого актера Д. Солодовника есть уже многое для нее: «легкость в мыслях», трогательная инфантильность, лукавое удивление перед неожиданными поворотами судьбы. Но этого мало для образа Хлестакова, который также, по авторскому замечанию, живет в каждом из нас - и реальный, и нереальный, и сценически отделенный от нас, и почти физически проникающий в каждую зрительскую душу этим всеобщим желанием прилгнуть, стать чуточку выше себя, быть «на дружеской ноге» с Пушкиным. Ездить всякий день во дворец. Гоголь не хотел в Хлестакове водевильных шалостей, он мыслил здесь о чем-то собирательном - а вдруг это сам черт, обитающий в каждом гоголевском творении, под разными, подчас и человеческими личинами, - лукавый черт, путающий всех и вся в комедийном сюжете и улетающий затем в трагическую вечность, чтобы когда-нибудь возникнуть уже и самим страшным Демоном...
Режиссер говорил мне, что смотрел на Хлестакова, как видел его Гоголь, - фитюлька, пустота, ничто. Но играя пустоту, надо сделать это не пусто, не легкомысленно, играя пустоту, надо сделать это полно, серьезно, пустота - это не дырка в занавесе, это знак мышления, это заполненность черт знает чем, это жажда черт знает чего, это обволакивание символической пустотой иногда самых серьезных реальных людей. В этом спектакле, как и во многих других «Ревизорах», Хлестаков все прыгает, все скачет, то висит на люстре, то катается по роялю... Но Хлестаков вовсе не герой Чаплина, он, скорее, герой сказок Шварца, он еще и Тень.
.. .Спектакль «Ревизор» только что начинает жить. А между тем его, быть может, еще и обвинят в излишнем реализме, самое бранное сейчас это слово. Но это будет неправдой, реализм Малого театра - это вечная дружба с публикой, это романтика великого его сына - Мочалова, это героика великой его дочери - Ермоловой. Это одновременно и бережно сохраненное бессмертие Слова и любовь к яркой, зрелищно манкой театральности.
Автор: Инна ВИШНЕВСКАЯ
Источник: Литературная газета
Дата: 15.11.2006
10.04.2006
Подробнее
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Еще в первые недели нового сезона в Москве было три постановки гоголевского «Ревизора». Четвертая ушла со сцены в конце предыдущего сезона (в Драматическом театре имени К.С. Станиславского). А сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра.
Кстати сказать, в Малом «Ревизор» практически не выходит из репертуара. И если обратиться только к среднему поколению исполнителей, то, естественно, прежде всего придут на память два первоклассных и совершенно разных по внешнему рисунку Хлестакова - тот, что был прожит на сцене Виталием Соломиным, и тот, что еще до Виталия играл нынешний постановщик спектакля - Юрий Соломин. Понятно, что Малый - прежде всего театр классической драматургии (об этом мы говорили уже не раз). И также понятно, что Юрий Соломин, выступая как режиссер-постановщик, тоже обращается к классике. К русской классике - напомним такие его работы, как «Лес» или «Три сестры» , - они из спектаклей- «долгожителей». Кажется, обращение к «Ревизору» для Ю.Соломина просто закономерно, необходимо.
И вот перед нами спектакль, в котором буквально по фразам, удивительно корректно сделаны купюры, ушла сцена с Пошлепкиной и слесаршей (их уже традиционно купируют, но о них ведь достаточно ярко говорит Городничий!). Возник неожиданный финал - то, что происходит в доме Сквозник-Дмухановского в ожидании возвращения Хлестакова. Придумано много интересных мизансцен (например, с Хлоповым - Э.Марцевичем или со Шпекиным - А.Ермаковым, когда и тот и другой дают «взаймы» деньги бесконечно обаятельному и, скажем прямо, непривычному для последних «Ревизоров» совсем юному актеру Дмитрию Солодовнику...)
Перечислять режиссерские находки можно довольно долго, но, уверена, без юного Солодовника, которому Соломин доверил немыслимой сложности роль, спектакль во многом бы потерял. А ведь он идет четыре часа - надо же, не изменяя Гоголю, держать крепко зрительское внимание, что бесспорно удается, - затянутостей почти нет, действие и знакомые и заново открытые персонажи выступают на очень доброй высоте.
Но есть одна вроде бы странность, хотя она не рушит изящное сценическое здание (художник А.Глазунов). Может быть, это даже и не странность в привычном понимании этого слова: получается, что актеры порой (это касается не всех) работают как бы в классической традиции Островского. Это не значит, что те или иные характеры не получились. Но есть в спектакле тройка персонажей, которые словно сошли со страниц гоголевской комедийной и очень острой партитуры.
И вот эта тройка, это блестящее трио, на мой взгляд, задает тон всему действию. Это все тот же Хлестаков, почтмейстер Шпекин (Александр Ермаков) и Петр Иванович Бобчинский (Сергей Кагаков). На фоне этой эксцентричной троицы, объединенной, кроме всего прочего, «необыкновенной легкостью в мыслях», в другом ключе оказываются не которые другие персонажи. Это добротно, основательно, традиционно сыгранный Городничий (Александр Потапов), близкая к свахам Островского Анна Андреевна (Людмила Полякова) и Осип (Виктор Низовой), который по сути и ведет все действие вместе с поразительным Лукой Лукичом Хлоповым. Наверное, можно и так. Тем более что потаповский Городничий безусловно хорош (чего, к сожалению, не могу сказать о дамах). Но вот ведь что обидно: никак не могу понять, как могло случиться, что двое отличных актеров - Александр Клюквин и Борис Невзоров (Земляника и Ляпкин-Тяпкин) - не просто бледные, а, простите, провальные работы. Оба говорят гоголевским текстом, но оба напрочь лишены характеров, и это крайне досадно...
А спектакль идет, развивается, временами чуточку стопорится (например, в сцене ожидания городничихой и ее дочкой Добчинского с новостями и голосовым колером прибывшего из Петербурга «важного» чиновника-ревизора).
Правда, после этой сцены следует возвращение Хлестакова и всей чиновной братии в дом Городничего и сверкающая, искренняя, наивная и почти завораживающая сцена вранья. Он такой трогательный, этот юный вертопрах и болтун, действительно «сочинитель» разных невероятностей про самого себя, каким он мечтал бы стать, - в общем, поток фантазий и придумок. Здесь, в этой сцене, очень серьезна и чувствуется по-новому «прочитанная» режиссерская рука. Именно с этой сцены и следующей за ней чуть позже неровной актерски (как я уже отмечала) сценой со взятками связано все лучшее в новом «Ревизоре». О том, как умеют в Малом театре нести текст, и говорить не стоит: это и так всем известно. И поэтому еще особенно радует, что текст и гоголевская интонация в целом сохранены.
А вот предфинал с балом и котильоном в доме Городничего очень ярко, эффектно, удачно придуман Юрием Соломиным - этого вроде бы мы раньше и вовсе не видели. А немая сцена... просто отлично!
Жаль, правда, что в спектакле мало музыки. Имея такого талантливого композитора, как Григорий Гоберник, можно было бы, к примеру, придумать музыкальную метафору губернского города, как это, опять-таки по-своему, было сделано в постановке петербургского БДТ (композитор Сергей Слонимский)... Ну, да ладно о том, что еще можно было бы сделать. Как говорил великий кинорежиссер Александр Довженко, «область «бы» никого не интересует».
Сейчас важнее повторить другое: нужно сделать все возможное (а все основания для этого есть), чтобы «авторы» Земляники и Ляпкина-Тяпкина встали в один ряд с Марцевичем, Ермаковым, Кагаковым - иначе обидно, что такие колоритные и очень нужные характеры не решены выпукло и убедительно.
Ну а что касается современности творения Николая Васильевича Гоголя, об этом и говорить не надо: ведь все знают, о чем эта бессмертная комедия и как она тесно связана даже с нашим сегодняшним днем. Ведь правда? ..
Наталья ЛАГИНА
«Слово», 07.04.2006
Еще в первые недели нового сезона в Москве было три постановки гоголевского «Ревизора». Четвертая ушла со сцены в конце предыдущего сезона (в Драматическом театре имени К.С. Станиславского). А сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра.
Кстати сказать, в Малом «Ревизор» практически не выходит из репертуара. И если обратиться только к среднему поколению исполнителей, то, естественно, прежде всего придут на память два первоклассных и совершенно разных по внешнему рисунку Хлестакова - тот, что был прожит на сцене Виталием Соломиным, и тот, что еще до Виталия играл нынешний постановщик спектакля - Юрий Соломин. Понятно, что Малый - прежде всего театр классической драматургии (об этом мы говорили уже не раз). И также понятно, что Юрий Соломин, выступая как режиссер-постановщик, тоже обращается к классике. К русской классике - напомним такие его работы, как «Лес» или «Три сестры» , - они из спектаклей- «долгожителей». Кажется, обращение к «Ревизору» для Ю.Соломина просто закономерно, необходимо.
И вот перед нами спектакль, в котором буквально по фразам, удивительно корректно сделаны купюры, ушла сцена с Пошлепкиной и слесаршей (их уже традиционно купируют, но о них ведь достаточно ярко говорит Городничий!). Возник неожиданный финал - то, что происходит в доме Сквозник-Дмухановского в ожидании возвращения Хлестакова. Придумано много интересных мизансцен (например, с Хлоповым - Э.Марцевичем или со Шпекиным - А.Ермаковым, когда и тот и другой дают «взаймы» деньги бесконечно обаятельному и, скажем прямо, непривычному для последних «Ревизоров» совсем юному актеру Дмитрию Солодовнику...)
Перечислять режиссерские находки можно довольно долго, но, уверена, без юного Солодовника, которому Соломин доверил немыслимой сложности роль, спектакль во многом бы потерял. А ведь он идет четыре часа - надо же, не изменяя Гоголю, держать крепко зрительское внимание, что бесспорно удается, - затянутостей почти нет, действие и знакомые и заново открытые персонажи выступают на очень доброй высоте.
Но есть одна вроде бы странность, хотя она не рушит изящное сценическое здание (художник А.Глазунов). Может быть, это даже и не странность в привычном понимании этого слова: получается, что актеры порой (это касается не всех) работают как бы в классической традиции Островского. Это не значит, что те или иные характеры не получились. Но есть в спектакле тройка персонажей, которые словно сошли со страниц гоголевской комедийной и очень острой партитуры.
И вот эта тройка, это блестящее трио, на мой взгляд, задает тон всему действию. Это все тот же Хлестаков, почтмейстер Шпекин (Александр Ермаков) и Петр Иванович Бобчинский (Сергей Кагаков). На фоне этой эксцентричной троицы, объединенной, кроме всего прочего, «необыкновенной легкостью в мыслях», в другом ключе оказываются не которые другие персонажи. Это добротно, основательно, традиционно сыгранный Городничий (Александр Потапов), близкая к свахам Островского Анна Андреевна (Людмила Полякова) и Осип (Виктор Низовой), который по сути и ведет все действие вместе с поразительным Лукой Лукичом Хлоповым. Наверное, можно и так. Тем более что потаповский Городничий безусловно хорош (чего, к сожалению, не могу сказать о дамах). Но вот ведь что обидно: никак не могу понять, как могло случиться, что двое отличных актеров - Александр Клюквин и Борис Невзоров (Земляника и Ляпкин-Тяпкин) - не просто бледные, а, простите, провальные работы. Оба говорят гоголевским текстом, но оба напрочь лишены характеров, и это крайне досадно...
А спектакль идет, развивается, временами чуточку стопорится (например, в сцене ожидания городничихой и ее дочкой Добчинского с новостями и голосовым колером прибывшего из Петербурга «важного» чиновника-ревизора).
Правда, после этой сцены следует возвращение Хлестакова и всей чиновной братии в дом Городничего и сверкающая, искренняя, наивная и почти завораживающая сцена вранья. Он такой трогательный, этот юный вертопрах и болтун, действительно «сочинитель» разных невероятностей про самого себя, каким он мечтал бы стать, - в общем, поток фантазий и придумок. Здесь, в этой сцене, очень серьезна и чувствуется по-новому «прочитанная» режиссерская рука. Именно с этой сцены и следующей за ней чуть позже неровной актерски (как я уже отмечала) сценой со взятками связано все лучшее в новом «Ревизоре». О том, как умеют в Малом театре нести текст, и говорить не стоит: это и так всем известно. И поэтому еще особенно радует, что текст и гоголевская интонация в целом сохранены.
А вот предфинал с балом и котильоном в доме Городничего очень ярко, эффектно, удачно придуман Юрием Соломиным - этого вроде бы мы раньше и вовсе не видели. А немая сцена... просто отлично!
Жаль, правда, что в спектакле мало музыки. Имея такого талантливого композитора, как Григорий Гоберник, можно было бы, к примеру, придумать музыкальную метафору губернского города, как это, опять-таки по-своему, было сделано в постановке петербургского БДТ (композитор Сергей Слонимский)... Ну, да ладно о том, что еще можно было бы сделать. Как говорил великий кинорежиссер Александр Довженко, «область «бы» никого не интересует».
Сейчас важнее повторить другое: нужно сделать все возможное (а все основания для этого есть), чтобы «авторы» Земляники и Ляпкина-Тяпкина встали в один ряд с Марцевичем, Ермаковым, Кагаковым - иначе обидно, что такие колоритные и очень нужные характеры не решены выпукло и убедительно.
Ну а что касается современности творения Николая Васильевича Гоголя, об этом и говорить не надо: ведь все знают, о чем эта бессмертная комедия и как она тесно связана даже с нашим сегодняшним днем. Ведь правда? ..
Наталья ЛАГИНА
«Слово», 07.04.2006
22.02.2006
Подробнее
НЕСКАНДАЛЬНЫЙ НЕВЗОРОВ
НЕСКАНДАЛЬНЫЙ НЕВЗОРОВ
Популярный артист вновь снимается на киностудии «Беларусьфильм»...
Популярный артист вновь снимается на киностудии «Беларусьфильм»...
НЕСКАНДАЛЬНЫЙ НЕВЗОРОВ
Популярный артист вновь снимается на киностудии «Беларусьфильм»
В здании бывшей районной амбулатории поселка Колодищи идут съемки новой картины режиссерского тандема Ивана Павлова и Маргариты Касымовой «Соблазн». После военной картины «Глубокое течение» режиссеры отдыхают душой на мелодраме. Сюжет будущей ленты разворачивается вокруг автомобильной аварии, «благодаря» которой раскрывается адюльтер. Незадачливые любовники попадают в сельский травмопункт, где их находят законные половины. Понятное дело, за раскрытием супружеской неверности следуют напряженные выяснения отношений. В финале побеждает любовь. Каким образом это происходит, не скажу. Чтобы кино было интересно смотреть. Кстати, премьера намечена на будущую осень. Главные мужские роли исполняют российские звезды Сергей Астахов и Ярослав Бойко (это он попал в аварию с чужой женой). А прекрасную половину представляют популярные белорусские актрисы Вера Полякова и Валерия Арланова.
В один из съемочных дней «десант» «СБ» высадился на площадке. Мы с фотографом открыли дверь бывшей амбулатории. И на пороге увидели Бориса Невзорова в белом халате и докторской шапочке. Что бы это значило? А он-то здесь откуда? Мы тут же взяли знаменитого актера в оборот.
- Борис Георгиевич, и вы не устояли перед «Соблазном»?
- Каюсь...
- А я слышала, что в театрах Москвы введено новое правило. Если актер по причине занятости в каких-либо съемках вынуждает менять репертуарную политику, с него взимается процент от гонорара за съемки. Вы сейчас в Минске. Что по этому поводу думают в Малом театре, где вы работаете?
- Такое новшество введено только в одном театре, насколько мне известно. Это МХТ им. Чехова. Что ж, если их устраивает такое положение вещей, пусть платят. Лично я никаких процентов не отдал бы.
- Вы много снимаетесь в России и Украине. Что заставило вас принять предложение поработать в Беларуси?
- «Беларусьфильм» для меня как дом родной. Раньше часто приходилось здесь бывать. Я снимался у ваших классиков, в том числе у Виктора Турова в картинах «Люди на болоте» и «Шляхтич Завальня». А с Маргаритой Касымовой мы давно обсуждали этот сценарий. Лет пять назад. Я заранее дал свое согласие. Поэтому, когда фильм запустился, я вполне логично оказался на съемочной площадке.
- Судя по вашему костюму, вы играете врача.
- Да. Сейчас мы как раз готовимся снимать сцену в больнице. Один из главных героев, которого играет Ярослав Бойко, попал в аварию. Мой персонаж заходит его навестить. И заодно сообщить результаты анализов.
- «Соблазн» - картина о любви. Две семейные пары выясняют отношения. А в чем зерно вашей роли?
- Центральные герои - люди молодые. Им предстоит пройти испытание на верность. Поскольку конфликт происходит на глазах моего героя, ему невозможно избежать размышлений на тему любви и долга. У него тоже есть жена. И непростые отношения в семье. Невольно происходит переосмысление многих вещей. Я так думаю, что назначение персонажа, которого я играю, - это «голос автора», оценка стороннего наблюдателя.
- А где вы снимались до «Соблазна»?
- В Украине. Это 50-серийный телефильм «Дьявол из Орли. Ангел из Орли». Действие происходит в начале прошлого века во Франции. У меня там очень необычная роль. Я играю законченного наркомана.
- Вы? С вашей величавой фактурой?
- В том-то и дело. После многочисленных «монументальных» положительных героев мне было очень интересно попробовать себя в новом качестве. Образ очень интересный. По сценарию до такого отчаянного положения меня доводит моя жена. Та самая дьяволица из Орли. Этот сериал, по-моему, будет показан по телеканалу «Россия».
- Как вы считаете, верно ли мнение, что частые съемки в сериалах выхолащивают актерскую профессию?
- Разумеется, нет. Это такая же работа, как и съемки в «полном метре». Просто жанр другой. Другие особенности. В кино, конечно, детали образа выписываются более точно, скрупулезно. Но я бы не сказал, что в сериалах сниматься проще. В этот процесс надо еще уметь вписаться. Это как забег на длинную дистанцию. Не каждый сможет выдержать такие нагрузки. Столько текста приходится учить! Съемочный день длится намного дольше обычного рабочего дня. И потом, ведь жанр не стоит на месте. Сериал развивается. Вспомните, какие картины мы смотрели 10 лет назад и какие снимают сегодня. Это ведь небо и земля.
- А что вы скажете о последнем достижении российского кино - фильме «Дневной дозор», побившем все рекорды кассовых сборов? Я, например, слышала сердитое мнение Евгения Миронова о том, что певица и актриса играют на одном уровне. И ему стыдно за актерский цех.
- А мне женские работы в этой картине, как раз наоборот, очень понравились. У меня к актерам в «Дозорах» нет претензий. Мне жанр не нравится. Это слепое подражание Голливуду. Бедный Голливуд! Как он только справлялся раньше, без нашей помощи?
- В таком случае, какие современные фильмы вам по душе?
- Очень надеюсь, что картина, на съемках которой мы сейчас присутствуем, восполнит катастрофический недостаток в обычных, но очень нужных человеку историях о любви. Все мы устали от кровавого месива на экранах. И хотим чего-то светлого, человечного, доброго.
ШАДРИНА Анна
«Белорусь сегодня», 21.02.2006
Популярный артист вновь снимается на киностудии «Беларусьфильм»
В здании бывшей районной амбулатории поселка Колодищи идут съемки новой картины режиссерского тандема Ивана Павлова и Маргариты Касымовой «Соблазн». После военной картины «Глубокое течение» режиссеры отдыхают душой на мелодраме. Сюжет будущей ленты разворачивается вокруг автомобильной аварии, «благодаря» которой раскрывается адюльтер. Незадачливые любовники попадают в сельский травмопункт, где их находят законные половины. Понятное дело, за раскрытием супружеской неверности следуют напряженные выяснения отношений. В финале побеждает любовь. Каким образом это происходит, не скажу. Чтобы кино было интересно смотреть. Кстати, премьера намечена на будущую осень. Главные мужские роли исполняют российские звезды Сергей Астахов и Ярослав Бойко (это он попал в аварию с чужой женой). А прекрасную половину представляют популярные белорусские актрисы Вера Полякова и Валерия Арланова.
В один из съемочных дней «десант» «СБ» высадился на площадке. Мы с фотографом открыли дверь бывшей амбулатории. И на пороге увидели Бориса Невзорова в белом халате и докторской шапочке. Что бы это значило? А он-то здесь откуда? Мы тут же взяли знаменитого актера в оборот.
- Борис Георгиевич, и вы не устояли перед «Соблазном»?
- Каюсь...
- А я слышала, что в театрах Москвы введено новое правило. Если актер по причине занятости в каких-либо съемках вынуждает менять репертуарную политику, с него взимается процент от гонорара за съемки. Вы сейчас в Минске. Что по этому поводу думают в Малом театре, где вы работаете?
- Такое новшество введено только в одном театре, насколько мне известно. Это МХТ им. Чехова. Что ж, если их устраивает такое положение вещей, пусть платят. Лично я никаких процентов не отдал бы.
- Вы много снимаетесь в России и Украине. Что заставило вас принять предложение поработать в Беларуси?
- «Беларусьфильм» для меня как дом родной. Раньше часто приходилось здесь бывать. Я снимался у ваших классиков, в том числе у Виктора Турова в картинах «Люди на болоте» и «Шляхтич Завальня». А с Маргаритой Касымовой мы давно обсуждали этот сценарий. Лет пять назад. Я заранее дал свое согласие. Поэтому, когда фильм запустился, я вполне логично оказался на съемочной площадке.
- Судя по вашему костюму, вы играете врача.
- Да. Сейчас мы как раз готовимся снимать сцену в больнице. Один из главных героев, которого играет Ярослав Бойко, попал в аварию. Мой персонаж заходит его навестить. И заодно сообщить результаты анализов.
- «Соблазн» - картина о любви. Две семейные пары выясняют отношения. А в чем зерно вашей роли?
- Центральные герои - люди молодые. Им предстоит пройти испытание на верность. Поскольку конфликт происходит на глазах моего героя, ему невозможно избежать размышлений на тему любви и долга. У него тоже есть жена. И непростые отношения в семье. Невольно происходит переосмысление многих вещей. Я так думаю, что назначение персонажа, которого я играю, - это «голос автора», оценка стороннего наблюдателя.
- А где вы снимались до «Соблазна»?
- В Украине. Это 50-серийный телефильм «Дьявол из Орли. Ангел из Орли». Действие происходит в начале прошлого века во Франции. У меня там очень необычная роль. Я играю законченного наркомана.
- Вы? С вашей величавой фактурой?
- В том-то и дело. После многочисленных «монументальных» положительных героев мне было очень интересно попробовать себя в новом качестве. Образ очень интересный. По сценарию до такого отчаянного положения меня доводит моя жена. Та самая дьяволица из Орли. Этот сериал, по-моему, будет показан по телеканалу «Россия».
- Как вы считаете, верно ли мнение, что частые съемки в сериалах выхолащивают актерскую профессию?
- Разумеется, нет. Это такая же работа, как и съемки в «полном метре». Просто жанр другой. Другие особенности. В кино, конечно, детали образа выписываются более точно, скрупулезно. Но я бы не сказал, что в сериалах сниматься проще. В этот процесс надо еще уметь вписаться. Это как забег на длинную дистанцию. Не каждый сможет выдержать такие нагрузки. Столько текста приходится учить! Съемочный день длится намного дольше обычного рабочего дня. И потом, ведь жанр не стоит на месте. Сериал развивается. Вспомните, какие картины мы смотрели 10 лет назад и какие снимают сегодня. Это ведь небо и земля.
- А что вы скажете о последнем достижении российского кино - фильме «Дневной дозор», побившем все рекорды кассовых сборов? Я, например, слышала сердитое мнение Евгения Миронова о том, что певица и актриса играют на одном уровне. И ему стыдно за актерский цех.
- А мне женские работы в этой картине, как раз наоборот, очень понравились. У меня к актерам в «Дозорах» нет претензий. Мне жанр не нравится. Это слепое подражание Голливуду. Бедный Голливуд! Как он только справлялся раньше, без нашей помощи?
- В таком случае, какие современные фильмы вам по душе?
- Очень надеюсь, что картина, на съемках которой мы сейчас присутствуем, восполнит катастрофический недостаток в обычных, но очень нужных человеку историях о любви. Все мы устали от кровавого месива на экранах. И хотим чего-то светлого, человечного, доброго.
ШАДРИНА Анна
«Белорусь сегодня», 21.02.2006
30.01.2006
Подробнее
БОРИС НЕВЗОРОВ: «ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ДЛЯ МУЖЧИН – ВОЗРАСТ КРИТИЧЕСКИЙ…»
Лет двадцать пять назад на Студии Горького из-за конфликта с автором сценария Юлианом Семеновым были приостановлены съемки сериала «ТАСС уполномочен заявить». Чтобы закрыть план, решили быстро запустить картину «Россия молодая».
БОРИС НЕВЗОРОВ: «ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ДЛЯ МУЖЧИН – ВОЗРАСТ КРИТИЧЕСКИЙ…»
Лет двадцать пять назад на Студии Горького из-за конфликта с автором сценария Юлианом Семеновым были приостановлены съемки сериала «ТАСС уполномочен заявить». Чтобы закрыть план, решили быстро запустить картину «Россия молодая». Стали срочно искать актеров, на роль Ивана Рябова по внешним данным вроде бы подходил еще почти совсем неизвестный актер Борис Невзоров...
— Борис Георгиевич, ваша актерская карьера состоялась благодаря счастливому случаю. Ведь в фильм «Россия молодая», который перевернул вашу судьбу, вас взяли буквально с лету.
— Между прочим, там не только пробы проходили наспех, но и всю картину мы снимали в полуобморочном, шоковом состоянии. За очень короткий срок сделать большое постановочное кино — это надо было ухитриться! Но все получилось, хотя в один день приходилось снимать эпизоды из разных серий, нас по несколько раз перегримировывали, да еще я, параллельно попробовав сниматься в другом фильме, упал с лошади и сломал ногу. Ну что ж, приспособился ходить в гипсе — размашисто, покачиваясь. Характерная деталь походки моего Ивана Рябова!
После выхода картины я впервые стал получать письма от зрителей, и не просто «ой, как вы нам нравитесь», — люди размышляли о нашей жизни, о нас, о России... Такие письма дорогого стоят. Вот так и запустилась «машина судьбы»... Посыпались новые предложения, я соглашался сначала на все. Так хотелось сниматься! Но очень долго мне не удавалось выбиться из того имиджа, который сложился на «России молодой». С каким удовольствием я сыграл бы какого-нибудь противного злодея, а меня постоянно звали на роли положительных «героев нашего времени».
— А вообще об актерской славе как давно стали мечтать?
— Да для меня до сих пор загадка — почему я стал артистом. Семья совершенно никакого отношения к искусству не имела. Мы по крови — казаки со станицы Староминской. Пять человек детей: два брата — Владимир и Виктор (оба стали моряками, и обоих уже нет в живых — Виктор погиб тридцатилетним, упал с трапа, а Владимир умер несколько лет назад от осложнения после гриппа); две сестры — Валентина и Тамара и я, младший. Была еще сестренка, но она умерла совсем маленькой. Отец — типичный партийный работник, мотался по всему Краснодарскому краю. Я его в детстве почти и не видел: он уходил — мы еще спали, приходил — мы уже спим. С нами сидела мама. Ей это было не в тягость — она тоже из огромной семьи, сама, по-моему, одиннадцатый ребенок. Родители постоянно нам внушали, что нужно соответствовать каким-то нормам, быть примером для других — ведь мы были детьми главы района, и соседи рассматривали нас словно под увеличительным стеклом. Папа держал в строгости, мы знали, что за шалости нас рано или поздно настигнет наказание, возмездие неумолимо витало в воздухе. А мама, как и положено на Руси, была мягкой, женственной.
Когда мне было годика три, отца перевели в Астрахань. У нас там был свой дом и прекрасный поливной сад-огород, который нас и кормил. Травоядная жизнь... Не скажу, чтобы это мне тогда особо нравилось (да и сейчас на своей даче я не выращиваю овощи, я в нашей семье — «газоновод», один газон уже загубил, теперь пытаюсь вырастить второй). Но раньше ведь не было привычки возражать — надо, значит, надо.
— В принципе, огородные грядки — не самое плохое место для воспитания у детей привычки к труду...
— Если бы только воспитание! Житейская необходимость. Хоть отец и занимал высокий пост, но жили мы трудно. Для меня до сих пор вареная колбаса — деликатес. Это при том, что черная икра стоила тогда копейки и нам была вполне доступна. Частенько мать отправляла нас на Волгу наловить на обед рыбы. Нужно было поймать рыбин десять, не меньше, приходилось сидеть с удочками целыми днями. Каторжный, скажу вам, труд. И отеи ездил в степь охотиться на сайгаков тоже не для удовольствия, а чтобы привезти домой мясо. Однажды я напросился с ним. Поохотились, вечером нажарили шашлыков. Вкуснотища! Я наелся досыта, а потом запил жирное мясо холодной водой. Как оказалось, этого делать нельзя было ни в коем случае. Что со мной было... Чуть коньки не отбросил. С тех пор на баранину даже смотреть не могу.
— Огород, рыбалка, охота... В шкалу-то успевали ходить?
— Конечно, ходил, а как же. Но, если честно, я школу как таковую вообще не помню, вернее, помню одно — наш театральный кружок. Как все началось? В первом классе нас повели в Астраханский театр юного зрителя на мюзикл «Кот в сапогах». Я вошел в театр — а это было старинное здание, построенное еще астраханскими купцами, — увидел тяжелый плюшевый желтый занавес, вдохнул неповторимый театральный запах — смесь пыли, грима и старых крашеных деревянных декораций — и... понял, что это — мое. С того дня я с дружком-одноклассником Юрой Пискаренко стал устраивать дома свой театр. Потом наши театральные опыты перенесли в школу: в пионерской комнате создали свой театральный «островок» — драмкружок, участвовали в конкурсах художественной самодеятельности... Это было какое-то наваждение, я не замечал ничего вокруг, думал только о театре, да вся наша жизнь превратилась в театр — мы постоянно придумывали разные розыгрыши, пели на застольях, бесконечно рассказывали забавные байки...
Ну а потом я окончил восьмилетку и перешел в другую школу, там никаких драмкружков не было, к новым одноклассникам я притирался долго, так что все мои театральные увлечения как бы и забылись. Я собирался поступать в медицинский институт, ходил уже туда надень открытых дверей, но однажды совершенно случайно зашел по объявлению в ТЮЗ (театр набирал артистов вспомогательного состава) и с ходу напоролся на главного режиссера — Эдика Купцова из Ленинграда. Он послушал меня (я ему какую-то басню прочитал) и сказал: «Ну ладно, беру». И меня сразу же ввели в несколько спектаклей. Кого я только не играл: Зеленого Горошка, Мальчика-Колокольчика, Медведя, Крота. Вершина, конечно, это Дед Мороз. В новогодние каникулы я был просто нарасхват!
Ну а через год я собрался в Москву... Почему-то, когда на вокзале прощался с друзьями, все плакали, было чувство, что расстаемся навсегда. В поезде лег на верхнюю полку и полдороги до Москвы боролся с рыданиями. Будущее пугало. И, знаете, предчувствия сбылись — моя жизнь в Москве оказалась довольно тревожной, непонятной, в чем-то я так до конца и не разобрался... Ощущение собственной «периферийности» у меня до сих пор не пропало...
— Значит, столица-матушка приняла вас неласково? Помыкались не один год, прежде чем покорит приемную комиссию?
— Нет, с этим-то проблем не было. Я поступил сразу в несколько театральных институтов, а выбрал Щепкинское училище, пошел на курс Виктора Ивановича Коршунова. Но учеба моя там что-то не заладилась, и на третьем курсе я из училища ушел. Почему? Причин много, главная — во внутреннем конфликте того мира, который я создал в своих мечтах, и той реальности, с которой столкнулся... Дома я ко многому относился наивно, даже восторженно, был полон надежд, а московскую жизнь никак не мог понять, разочаровался в людях, которые еще недавно мне нравились... Я человек сентиментальный и эмоциональный, когда, например, смотрю спектакль, со второй минуты забываю, что сижу в театре, — с удовольствием смеюсь и искренне плачу. Мне всегда казалось, что мир искусства объединяет прекрасных людей, которые дорожат дружбой, уважают друг друга. Как же я удивился, когда увидел, что в Москве все наоборот — чем ты расчетливее, чем более закрыт, тем успешнее твоя карьера. Жесткий московский мир, хладнокровие москвичей меня отталкивали. Я не соответствовал той жизни, которой начал жить. Ужасное состояние! Вот хоть такая мелочь. Однажды, когда я снимался в «Красных колоколах» Бондарчука, по ошибке взял шинель не в нашей, а в другой костюмерной, и когда после съемок пошел переодеваться, она оказалась уже закрытой. Пришлось ехать домой в костюме моего героя. И никто на меня даже не оглянулся! Представляете: ночью в метро сидит человек в шинели с галунами, и никто, абсолютно никто, этого не замечает...
В Москве люди друг друга не интересуют. Может, потому, когда мне плохо или просто хочется отдохнуть душой, я еду к своему приятелю — однокурснику Диме Чиркову (теперь он отец Гермоген) в Старицкий монастырь. У меня есть там своя келья, мы с ним часто даже не разговариваем, просто сидим и слушаем хорошую музыку. Потом иду на службу... Это мое убежище, совсем другой мир — если ты вдруг споткнешься, тебе обязательно протянут руку… А вот среди актеров у меня друзей нет.
А тогда я ушел из института не раздумывая, в никуда. Устроился дворником, потом подрабатывал полотером.
— Знакомая история: утром — метла в руках, вечером — вокзальная скамейка...
— С жильем как раз у меня было все в порядке. Я тогда первый раз женился, и мы сначала жили в семье Марины, а потом поселились на старой полуразрушенной даче. А что? Были молодыми, трудности нас не пугали. Как-то удавалось перебиваться. Марина была журналисткой. Кстати, с тех пор у меня к журналистскому корпусу осторожное отношение, очень уж хорошо я знаю его изнутри.
— Интересно, как состоялось знакомство журналистки и молодого актера? Марина брала у вас интервью?
— Что вы! Можно сказать, мы познакомились, когда были еще сосунками, на какой-то новогодней вечеринке: мне было 19 лет, ей — 16, я учился на втором курсе, а она в девятом классе. Марина пришла со своей подружкой. Познакомились, потанцевали, поболтали, договорились сходить куда-нибудь. Стали встречаться, через два года, когда ей исполнилось 18, поженились. И только потом Марина поступила в МГУ. Мы прожили вместе почти 12 лет, и за это время три раза официально расходились и три раза снова сходились. Семейная жизнь была бурной, и хотя без мордобоя, но мы то взлетали до небес, то доходили до полного семейного раздрызга. Уже позже я понял — это происходит почти во всех творческих семьях: такая странная любовь-ревность-ненависть. Каждый идет своим путем, доказывает, что он тоже что-то из себя представляет.
У нас родился сын Денис. Он учился в школе, когда мы с Мариной окончательно разошлись. Сначала я с ним общался, потом перестал. Знаете, как бывает? Это вечное женское: «У него будет другой папа». Ну я и подумал, что у Марины все устроится, но, к сожалению, ничего не устроилось. Наверное, я был не прав, что послушался ее. Почему не стал настаивать на своем? Почему перестал встречаться с сыном? Может, потому, что я всегда обрубаю концы. Не люблю бередить раны... Во всяком случае, я благодарен Сереге, старшему брату Марины, который заменил Денису отца и много по жизни помогал ему. Последний раз Дениса я видел лет восемь назад. Он уже взрослый парень, живет своей жизнью. Учился в институте, потом ушел из него... Мои корни — такие же метания пошли, такой же нелюдимый, как и я...
— Но ваши-то метания закончились вполне благополучно — вы же вернулись в актерскую профессию.
— Да, слава Богу, дворником я пробыл недолго. Поступил, снова на первый курс, в Школу-студию МХАТ. Второй «заход» в институт был мучительным — на сцене я боялся всего: поднять руку, повысить голос и, что самое скверное, стал анализировать то, что делаю. И ведь сколько лет прошло, а этот комплекс самоедства и склонность к депрессии сидят во мне до сих пор. Иногда какая-то совершеннейшая ерунда, например кем-то сказанное обидное слово, выбивает из рабочего состояния напрочь.
— Актер, который боится сцены, — это что-то...
- Из той психологической ямы меня вытащил мой педагог Виктор Карлович Манюков, царствие ему небесное. Навалил на меня пять или шесть спектаклей, во всех — главные роли. И что-то во мне произошло, появилась уверенность в себе. Помню, как Манюков сказал: «Невзоров, ты для меня большая загадка. Иногда не можешь сделать элементарные веши, но в сверхсложной ситуации вдруг делаешь все вполне приемлемо». У меня и правда в трудные моменты всегда появляется какой-то азарт. Я часто вспоминаю слова Виктора Яковлевича Станицына: «Мы, артисты, как дрова: куда нас привезут, там и должны гореть». И я старался «гореть» везде, куда бы ни забрасывала меня судьба, хотя это не всегда оказывалось легким делом.
После института на основе нашего курса был создан Новый драматический театр в Лосинке. Сначала мы все страшно обрадовались, но скоро поняли, какая это была большая ошибка — открывать театр в спальном районе. И зритель к нам не очень рвался, да и в остальном что-то все не складывалось... Через несколько лет я ушел. Начались мыканья: из-за моего несговорчивого характера долго не мог найти «свой» театр и стал сниматься в кино. Я люблю кино, хотя это мародерское искусство — театр воспитывает актера, кино же просто использует, причем от тебя не зависит ничего — все в руках режиссера, как бы ты ни старался.
А ведь от нас требовался не только актерский профессионализм, волей-неволей приходилось быть здоровым и крепким — то по ходу съемок глубокой осенью надо было купаться в ледяной воде, то с парашютом прыгать... До сих пор помню первый прыжок — недалеко от деревни Константинове, где родился Сергей Есенин. Удивительное ощущение: 6 секунд после прыжка, пока ждешь, когда откроется купол парашюта, кажутся вечностью. И вот — хлопок. Ты паришь как птица, тишина вокруг совершенная, можно шепотом переговариваться с тем, кто летит рядом... Восторг абсолютный. Кино часто одаривает такими минутами счастья.
— А жизнь? Наладилась она у вас после развода с Мариной?
— Да... К несчастью, ненадолго. Тяжело вспоминать... Я работал тогда в Новом драматическом театре. Однажды увидел в театре новенькую — милую, нежную девушку с мягкой улыбкой. Она словно светилась. Это была Настя Иванова, тоже выпускница Школы-студии. Я только взглянул на нее и пропал... Мы поженились, у нас родилась дочка, Полина, наше маленькое чудо. Конечно, Настя могла бросить все и сидеть с ребенком, но у нее в театре были неплохие pain... Спасибо, нас выручила мама Насти, Роза Александровна, которая жила в Сочи. Полина лет до семи жила с ней, а мы два раза в месяц летали к ним. Что тогда стоило слетать на пару дней в Сочи? Копейки. На юге поле было гораздо лучше, чем в грязной Москве, — домик рядом с морем, свой огород, свои овощи-фрукты, во дворе разная живность — куры, гуси, свиньи.
Все было так хорошо... Настя перешла к Еланской в театр «Сфера», была очень довольна. Боря Дуров пригласил ее сняться в фильме «Не могу сказать прощай». Роль удалась, все считали, что у Насти будет своя ниша в кино. Но в 1993 году ее убили... Убийца — родственник нашего знакомого, такой незаметный, тихий парень. Правда, он отсидел несколько лет за убийство, но нам казалось, что то преступление совершено по глупости (ему тогда было только 17), и даже старались помочь, чем могли, давали деньги взаймы. Он все крутился «округ нас, но нам и в голову не могло прийти, что все объясняется просто — он присматривается к нашей квартире. Как-то днем я вернулся домой и увидел лежащую Настю. Все вокруг перевернуто, разгромлено... Ну что стоило мне вернуться на час раньше? Почему я ничего не почувствовал, не отменил свои дела? Абсолютно никаких предчувствий...
Я вызвал милицию, приехали оперативники, составили протокол, завели уголовное дело, и все... Шло время, и ничего не происходило. Я сам поговорил с соседями и фактически вычислил убийцу, его многие в тот день видели. Пошел в милицию, стал рассказывать о том, что узнал, а мне дали понять, что ловить преступника не будут. Правда, его объявили во всероссийский розыск, но, можете себе представить, как я потом узнал, его трижды забирали по разным поводам в милицию и отпускали — ни разу никто не удосужился свериться с картотекой лиц, находящихся в розыске!
В общем, гулял он на свободе несколько лет, пока не убил свою любовницу. Все происходило на глазах сына той женщины, четырнадцатилетнего мальчишки. Подросток в отчаянии схватил нож и нанес убийце 17 ножевых ран. Мой приятель работал на Петровке, он увидел в сводке фамилию убитого и позвонил мне: «Там, в морге, лежит, похоже, твой...»
— Трагическая история, и такая травма для вашей дочери...
— Да, Полина боготворит мать. А тогда ей было всего восемь лет. К счастью (хотя о каком счастье в этом случае можно говорить?), Поли в тот страшный день в Москве не было, она должна была прилететь как раз накануне, но бабушка заболела, и они сдали билеты. Потом дочка продолжала жить с бабушкой, и только в классе седьмом я ее забрал к себе. И, как и мне когда-то, ей тоже было трудно входить в столичную жизнь, она тоже «периферийный» человек, с одной стороны, довольно открытая — что думает, то и говорит, с другой — ранимая, чуть что — сразу, как улитка, прячется в свою раковинку. Сейчас ей уже 20, учится в медицинском институте. Естественно, хотела в артистки, но я ей сказал: «Посмотри, сколько в театре реально занято актрис: три-четыре из всей труппы. Да и личная жизнь у многих не устроена. Ты хочешь такой судьбы?» И она меня поняла.
— Вы до сих пар живете с ней вдвоем?
— Я снова женился. Все получилось очень романтично... Алла Панова — моя однокурсница по Щепкинскому училищу. Целеустремленный и надежный человечек. Суперправильная девочка. Окончила школу с золотой медалью, проучилась несколько лет в Воронежском университете на химфаке, но очень хотела поступить на актерский факультет. Сдавала экзамены втайне от родных — утром садилась в самолет, летела в Москву, а вечером возвращалась. Разумеется, среди всех нас она очень выделялась. Помню, как на занятиях по актерскому мастерству мы сидели полукругом, моим визави была Алла, мы с ней все время переглядывались, и незаметно я стал за ней ухаживать. Это были абсолютно платонические отношения, мы даже не целовались. Ну а потом я ушел из училища, и все не то что забылось, но началась просто другая жизнь. Алла сначала работала в Минском драматическом театре, потом в «Ленкоме».
Прошло 23 года. После гибели Насти я буквально не находил себе места. Друзья уговорили меня поехать куда-нибудь отвлечься, я решил съездить в Сочи, в актерский санаторий. Как-то вечером пошел там навестить знакомых и случайно постучал не в ту дверь. Смотрю — стоит Алла. Поздоровались, она пригласила войти, разговорились. Оказалось, что Алла вдова, у нее сын, Антон, погодок Поли... Странно, я смотрел на Аллу, рассказывал о себе, и мне казалось, что нам снова по 18 лет... Вот таким бумерангом судьба вернула нас в юность. Мы не думали тогда о новом браке, нам просто было хорошо вместе. Но года через четыре все-таки решили пожениться. И правильно сделали. Мы ощущаем плечо друг друга, для меня это очень важно. Пятьдесят лет для мужчин — возраст критический. Многие мои сверстники находят себе молодых жен и прыгают козлами. Но я этого не понимаю... У нас хорошая семья. Хорошие дети. Что еще надо?.. Особенно когда и в профессиональном плане все в порядке.
— У вас замечательные роли в Театре имени Станиславского, особенно необычный Журден в «Мещанине-дворянине» — такой трогательный в своей поздней влюбленности...
— Между прочим, я доигрываю последние спектакли в Театре Станиславского — в этом сезоне я ушел в Малый театр. Знаете, я подумал: неужели так и не поиграю в хороших пьесах с хорошей традиционной режиссурой? И с радостью принял приглашение Юрия Соломина перейти к ним. Последние годы я очень активно снимался в сериалах: «Марш Турецкого», «Леди Бомж», «Исцеление любовью», «Новый русский романс»... «Отбабахал» в общей сложности почти триста серий. Да еще недавно снялся в фильме Игоря Минаева «Далеко от Сансет-бульвара». А теперь у меня появилась небольшая пауза. Заполняю ее работой над ролью Ляпкина-Тяпкина в спектакле «Ревизор», а в свободное от театра время просто бездельничаю — езжу на фестивали, чего раньше никогда не делал, встречаюсь со зрителями. В новинку это оказалось интересным. Но думаю, скоро вся эта суета мне надоест, и я снова буду работать по полной программе...
Беседовала Тамара СЕРГЕЕВА
Фото Юрия ФЕКЛ ИСТОВА
«7 дней» 30 января – 5 февраля №5
Лет двадцать пять назад на Студии Горького из-за конфликта с автором сценария Юлианом Семеновым были приостановлены съемки сериала «ТАСС уполномочен заявить». Чтобы закрыть план, решили быстро запустить картину «Россия молодая». Стали срочно искать актеров, на роль Ивана Рябова по внешним данным вроде бы подходил еще почти совсем неизвестный актер Борис Невзоров...
— Борис Георгиевич, ваша актерская карьера состоялась благодаря счастливому случаю. Ведь в фильм «Россия молодая», который перевернул вашу судьбу, вас взяли буквально с лету.
— Между прочим, там не только пробы проходили наспех, но и всю картину мы снимали в полуобморочном, шоковом состоянии. За очень короткий срок сделать большое постановочное кино — это надо было ухитриться! Но все получилось, хотя в один день приходилось снимать эпизоды из разных серий, нас по несколько раз перегримировывали, да еще я, параллельно попробовав сниматься в другом фильме, упал с лошади и сломал ногу. Ну что ж, приспособился ходить в гипсе — размашисто, покачиваясь. Характерная деталь походки моего Ивана Рябова!
После выхода картины я впервые стал получать письма от зрителей, и не просто «ой, как вы нам нравитесь», — люди размышляли о нашей жизни, о нас, о России... Такие письма дорогого стоят. Вот так и запустилась «машина судьбы»... Посыпались новые предложения, я соглашался сначала на все. Так хотелось сниматься! Но очень долго мне не удавалось выбиться из того имиджа, который сложился на «России молодой». С каким удовольствием я сыграл бы какого-нибудь противного злодея, а меня постоянно звали на роли положительных «героев нашего времени».
— А вообще об актерской славе как давно стали мечтать?
— Да для меня до сих пор загадка — почему я стал артистом. Семья совершенно никакого отношения к искусству не имела. Мы по крови — казаки со станицы Староминской. Пять человек детей: два брата — Владимир и Виктор (оба стали моряками, и обоих уже нет в живых — Виктор погиб тридцатилетним, упал с трапа, а Владимир умер несколько лет назад от осложнения после гриппа); две сестры — Валентина и Тамара и я, младший. Была еще сестренка, но она умерла совсем маленькой. Отец — типичный партийный работник, мотался по всему Краснодарскому краю. Я его в детстве почти и не видел: он уходил — мы еще спали, приходил — мы уже спим. С нами сидела мама. Ей это было не в тягость — она тоже из огромной семьи, сама, по-моему, одиннадцатый ребенок. Родители постоянно нам внушали, что нужно соответствовать каким-то нормам, быть примером для других — ведь мы были детьми главы района, и соседи рассматривали нас словно под увеличительным стеклом. Папа держал в строгости, мы знали, что за шалости нас рано или поздно настигнет наказание, возмездие неумолимо витало в воздухе. А мама, как и положено на Руси, была мягкой, женственной.
Когда мне было годика три, отца перевели в Астрахань. У нас там был свой дом и прекрасный поливной сад-огород, который нас и кормил. Травоядная жизнь... Не скажу, чтобы это мне тогда особо нравилось (да и сейчас на своей даче я не выращиваю овощи, я в нашей семье — «газоновод», один газон уже загубил, теперь пытаюсь вырастить второй). Но раньше ведь не было привычки возражать — надо, значит, надо.
— В принципе, огородные грядки — не самое плохое место для воспитания у детей привычки к труду...
— Если бы только воспитание! Житейская необходимость. Хоть отец и занимал высокий пост, но жили мы трудно. Для меня до сих пор вареная колбаса — деликатес. Это при том, что черная икра стоила тогда копейки и нам была вполне доступна. Частенько мать отправляла нас на Волгу наловить на обед рыбы. Нужно было поймать рыбин десять, не меньше, приходилось сидеть с удочками целыми днями. Каторжный, скажу вам, труд. И отеи ездил в степь охотиться на сайгаков тоже не для удовольствия, а чтобы привезти домой мясо. Однажды я напросился с ним. Поохотились, вечером нажарили шашлыков. Вкуснотища! Я наелся досыта, а потом запил жирное мясо холодной водой. Как оказалось, этого делать нельзя было ни в коем случае. Что со мной было... Чуть коньки не отбросил. С тех пор на баранину даже смотреть не могу.
— Огород, рыбалка, охота... В шкалу-то успевали ходить?
— Конечно, ходил, а как же. Но, если честно, я школу как таковую вообще не помню, вернее, помню одно — наш театральный кружок. Как все началось? В первом классе нас повели в Астраханский театр юного зрителя на мюзикл «Кот в сапогах». Я вошел в театр — а это было старинное здание, построенное еще астраханскими купцами, — увидел тяжелый плюшевый желтый занавес, вдохнул неповторимый театральный запах — смесь пыли, грима и старых крашеных деревянных декораций — и... понял, что это — мое. С того дня я с дружком-одноклассником Юрой Пискаренко стал устраивать дома свой театр. Потом наши театральные опыты перенесли в школу: в пионерской комнате создали свой театральный «островок» — драмкружок, участвовали в конкурсах художественной самодеятельности... Это было какое-то наваждение, я не замечал ничего вокруг, думал только о театре, да вся наша жизнь превратилась в театр — мы постоянно придумывали разные розыгрыши, пели на застольях, бесконечно рассказывали забавные байки...
Ну а потом я окончил восьмилетку и перешел в другую школу, там никаких драмкружков не было, к новым одноклассникам я притирался долго, так что все мои театральные увлечения как бы и забылись. Я собирался поступать в медицинский институт, ходил уже туда надень открытых дверей, но однажды совершенно случайно зашел по объявлению в ТЮЗ (театр набирал артистов вспомогательного состава) и с ходу напоролся на главного режиссера — Эдика Купцова из Ленинграда. Он послушал меня (я ему какую-то басню прочитал) и сказал: «Ну ладно, беру». И меня сразу же ввели в несколько спектаклей. Кого я только не играл: Зеленого Горошка, Мальчика-Колокольчика, Медведя, Крота. Вершина, конечно, это Дед Мороз. В новогодние каникулы я был просто нарасхват!
Ну а через год я собрался в Москву... Почему-то, когда на вокзале прощался с друзьями, все плакали, было чувство, что расстаемся навсегда. В поезде лег на верхнюю полку и полдороги до Москвы боролся с рыданиями. Будущее пугало. И, знаете, предчувствия сбылись — моя жизнь в Москве оказалась довольно тревожной, непонятной, в чем-то я так до конца и не разобрался... Ощущение собственной «периферийности» у меня до сих пор не пропало...
— Значит, столица-матушка приняла вас неласково? Помыкались не один год, прежде чем покорит приемную комиссию?
— Нет, с этим-то проблем не было. Я поступил сразу в несколько театральных институтов, а выбрал Щепкинское училище, пошел на курс Виктора Ивановича Коршунова. Но учеба моя там что-то не заладилась, и на третьем курсе я из училища ушел. Почему? Причин много, главная — во внутреннем конфликте того мира, который я создал в своих мечтах, и той реальности, с которой столкнулся... Дома я ко многому относился наивно, даже восторженно, был полон надежд, а московскую жизнь никак не мог понять, разочаровался в людях, которые еще недавно мне нравились... Я человек сентиментальный и эмоциональный, когда, например, смотрю спектакль, со второй минуты забываю, что сижу в театре, — с удовольствием смеюсь и искренне плачу. Мне всегда казалось, что мир искусства объединяет прекрасных людей, которые дорожат дружбой, уважают друг друга. Как же я удивился, когда увидел, что в Москве все наоборот — чем ты расчетливее, чем более закрыт, тем успешнее твоя карьера. Жесткий московский мир, хладнокровие москвичей меня отталкивали. Я не соответствовал той жизни, которой начал жить. Ужасное состояние! Вот хоть такая мелочь. Однажды, когда я снимался в «Красных колоколах» Бондарчука, по ошибке взял шинель не в нашей, а в другой костюмерной, и когда после съемок пошел переодеваться, она оказалась уже закрытой. Пришлось ехать домой в костюме моего героя. И никто на меня даже не оглянулся! Представляете: ночью в метро сидит человек в шинели с галунами, и никто, абсолютно никто, этого не замечает...
В Москве люди друг друга не интересуют. Может, потому, когда мне плохо или просто хочется отдохнуть душой, я еду к своему приятелю — однокурснику Диме Чиркову (теперь он отец Гермоген) в Старицкий монастырь. У меня есть там своя келья, мы с ним часто даже не разговариваем, просто сидим и слушаем хорошую музыку. Потом иду на службу... Это мое убежище, совсем другой мир — если ты вдруг споткнешься, тебе обязательно протянут руку… А вот среди актеров у меня друзей нет.
А тогда я ушел из института не раздумывая, в никуда. Устроился дворником, потом подрабатывал полотером.
— Знакомая история: утром — метла в руках, вечером — вокзальная скамейка...
— С жильем как раз у меня было все в порядке. Я тогда первый раз женился, и мы сначала жили в семье Марины, а потом поселились на старой полуразрушенной даче. А что? Были молодыми, трудности нас не пугали. Как-то удавалось перебиваться. Марина была журналисткой. Кстати, с тех пор у меня к журналистскому корпусу осторожное отношение, очень уж хорошо я знаю его изнутри.
— Интересно, как состоялось знакомство журналистки и молодого актера? Марина брала у вас интервью?
— Что вы! Можно сказать, мы познакомились, когда были еще сосунками, на какой-то новогодней вечеринке: мне было 19 лет, ей — 16, я учился на втором курсе, а она в девятом классе. Марина пришла со своей подружкой. Познакомились, потанцевали, поболтали, договорились сходить куда-нибудь. Стали встречаться, через два года, когда ей исполнилось 18, поженились. И только потом Марина поступила в МГУ. Мы прожили вместе почти 12 лет, и за это время три раза официально расходились и три раза снова сходились. Семейная жизнь была бурной, и хотя без мордобоя, но мы то взлетали до небес, то доходили до полного семейного раздрызга. Уже позже я понял — это происходит почти во всех творческих семьях: такая странная любовь-ревность-ненависть. Каждый идет своим путем, доказывает, что он тоже что-то из себя представляет.
У нас родился сын Денис. Он учился в школе, когда мы с Мариной окончательно разошлись. Сначала я с ним общался, потом перестал. Знаете, как бывает? Это вечное женское: «У него будет другой папа». Ну я и подумал, что у Марины все устроится, но, к сожалению, ничего не устроилось. Наверное, я был не прав, что послушался ее. Почему не стал настаивать на своем? Почему перестал встречаться с сыном? Может, потому, что я всегда обрубаю концы. Не люблю бередить раны... Во всяком случае, я благодарен Сереге, старшему брату Марины, который заменил Денису отца и много по жизни помогал ему. Последний раз Дениса я видел лет восемь назад. Он уже взрослый парень, живет своей жизнью. Учился в институте, потом ушел из него... Мои корни — такие же метания пошли, такой же нелюдимый, как и я...
— Но ваши-то метания закончились вполне благополучно — вы же вернулись в актерскую профессию.
— Да, слава Богу, дворником я пробыл недолго. Поступил, снова на первый курс, в Школу-студию МХАТ. Второй «заход» в институт был мучительным — на сцене я боялся всего: поднять руку, повысить голос и, что самое скверное, стал анализировать то, что делаю. И ведь сколько лет прошло, а этот комплекс самоедства и склонность к депрессии сидят во мне до сих пор. Иногда какая-то совершеннейшая ерунда, например кем-то сказанное обидное слово, выбивает из рабочего состояния напрочь.
— Актер, который боится сцены, — это что-то...
- Из той психологической ямы меня вытащил мой педагог Виктор Карлович Манюков, царствие ему небесное. Навалил на меня пять или шесть спектаклей, во всех — главные роли. И что-то во мне произошло, появилась уверенность в себе. Помню, как Манюков сказал: «Невзоров, ты для меня большая загадка. Иногда не можешь сделать элементарные веши, но в сверхсложной ситуации вдруг делаешь все вполне приемлемо». У меня и правда в трудные моменты всегда появляется какой-то азарт. Я часто вспоминаю слова Виктора Яковлевича Станицына: «Мы, артисты, как дрова: куда нас привезут, там и должны гореть». И я старался «гореть» везде, куда бы ни забрасывала меня судьба, хотя это не всегда оказывалось легким делом.
После института на основе нашего курса был создан Новый драматический театр в Лосинке. Сначала мы все страшно обрадовались, но скоро поняли, какая это была большая ошибка — открывать театр в спальном районе. И зритель к нам не очень рвался, да и в остальном что-то все не складывалось... Через несколько лет я ушел. Начались мыканья: из-за моего несговорчивого характера долго не мог найти «свой» театр и стал сниматься в кино. Я люблю кино, хотя это мародерское искусство — театр воспитывает актера, кино же просто использует, причем от тебя не зависит ничего — все в руках режиссера, как бы ты ни старался.
А ведь от нас требовался не только актерский профессионализм, волей-неволей приходилось быть здоровым и крепким — то по ходу съемок глубокой осенью надо было купаться в ледяной воде, то с парашютом прыгать... До сих пор помню первый прыжок — недалеко от деревни Константинове, где родился Сергей Есенин. Удивительное ощущение: 6 секунд после прыжка, пока ждешь, когда откроется купол парашюта, кажутся вечностью. И вот — хлопок. Ты паришь как птица, тишина вокруг совершенная, можно шепотом переговариваться с тем, кто летит рядом... Восторг абсолютный. Кино часто одаривает такими минутами счастья.
— А жизнь? Наладилась она у вас после развода с Мариной?
— Да... К несчастью, ненадолго. Тяжело вспоминать... Я работал тогда в Новом драматическом театре. Однажды увидел в театре новенькую — милую, нежную девушку с мягкой улыбкой. Она словно светилась. Это была Настя Иванова, тоже выпускница Школы-студии. Я только взглянул на нее и пропал... Мы поженились, у нас родилась дочка, Полина, наше маленькое чудо. Конечно, Настя могла бросить все и сидеть с ребенком, но у нее в театре были неплохие pain... Спасибо, нас выручила мама Насти, Роза Александровна, которая жила в Сочи. Полина лет до семи жила с ней, а мы два раза в месяц летали к ним. Что тогда стоило слетать на пару дней в Сочи? Копейки. На юге поле было гораздо лучше, чем в грязной Москве, — домик рядом с морем, свой огород, свои овощи-фрукты, во дворе разная живность — куры, гуси, свиньи.
Все было так хорошо... Настя перешла к Еланской в театр «Сфера», была очень довольна. Боря Дуров пригласил ее сняться в фильме «Не могу сказать прощай». Роль удалась, все считали, что у Насти будет своя ниша в кино. Но в 1993 году ее убили... Убийца — родственник нашего знакомого, такой незаметный, тихий парень. Правда, он отсидел несколько лет за убийство, но нам казалось, что то преступление совершено по глупости (ему тогда было только 17), и даже старались помочь, чем могли, давали деньги взаймы. Он все крутился «округ нас, но нам и в голову не могло прийти, что все объясняется просто — он присматривается к нашей квартире. Как-то днем я вернулся домой и увидел лежащую Настю. Все вокруг перевернуто, разгромлено... Ну что стоило мне вернуться на час раньше? Почему я ничего не почувствовал, не отменил свои дела? Абсолютно никаких предчувствий...
Я вызвал милицию, приехали оперативники, составили протокол, завели уголовное дело, и все... Шло время, и ничего не происходило. Я сам поговорил с соседями и фактически вычислил убийцу, его многие в тот день видели. Пошел в милицию, стал рассказывать о том, что узнал, а мне дали понять, что ловить преступника не будут. Правда, его объявили во всероссийский розыск, но, можете себе представить, как я потом узнал, его трижды забирали по разным поводам в милицию и отпускали — ни разу никто не удосужился свериться с картотекой лиц, находящихся в розыске!
В общем, гулял он на свободе несколько лет, пока не убил свою любовницу. Все происходило на глазах сына той женщины, четырнадцатилетнего мальчишки. Подросток в отчаянии схватил нож и нанес убийце 17 ножевых ран. Мой приятель работал на Петровке, он увидел в сводке фамилию убитого и позвонил мне: «Там, в морге, лежит, похоже, твой...»
— Трагическая история, и такая травма для вашей дочери...
— Да, Полина боготворит мать. А тогда ей было всего восемь лет. К счастью (хотя о каком счастье в этом случае можно говорить?), Поли в тот страшный день в Москве не было, она должна была прилететь как раз накануне, но бабушка заболела, и они сдали билеты. Потом дочка продолжала жить с бабушкой, и только в классе седьмом я ее забрал к себе. И, как и мне когда-то, ей тоже было трудно входить в столичную жизнь, она тоже «периферийный» человек, с одной стороны, довольно открытая — что думает, то и говорит, с другой — ранимая, чуть что — сразу, как улитка, прячется в свою раковинку. Сейчас ей уже 20, учится в медицинском институте. Естественно, хотела в артистки, но я ей сказал: «Посмотри, сколько в театре реально занято актрис: три-четыре из всей труппы. Да и личная жизнь у многих не устроена. Ты хочешь такой судьбы?» И она меня поняла.
— Вы до сих пар живете с ней вдвоем?
— Я снова женился. Все получилось очень романтично... Алла Панова — моя однокурсница по Щепкинскому училищу. Целеустремленный и надежный человечек. Суперправильная девочка. Окончила школу с золотой медалью, проучилась несколько лет в Воронежском университете на химфаке, но очень хотела поступить на актерский факультет. Сдавала экзамены втайне от родных — утром садилась в самолет, летела в Москву, а вечером возвращалась. Разумеется, среди всех нас она очень выделялась. Помню, как на занятиях по актерскому мастерству мы сидели полукругом, моим визави была Алла, мы с ней все время переглядывались, и незаметно я стал за ней ухаживать. Это были абсолютно платонические отношения, мы даже не целовались. Ну а потом я ушел из училища, и все не то что забылось, но началась просто другая жизнь. Алла сначала работала в Минском драматическом театре, потом в «Ленкоме».
Прошло 23 года. После гибели Насти я буквально не находил себе места. Друзья уговорили меня поехать куда-нибудь отвлечься, я решил съездить в Сочи, в актерский санаторий. Как-то вечером пошел там навестить знакомых и случайно постучал не в ту дверь. Смотрю — стоит Алла. Поздоровались, она пригласила войти, разговорились. Оказалось, что Алла вдова, у нее сын, Антон, погодок Поли... Странно, я смотрел на Аллу, рассказывал о себе, и мне казалось, что нам снова по 18 лет... Вот таким бумерангом судьба вернула нас в юность. Мы не думали тогда о новом браке, нам просто было хорошо вместе. Но года через четыре все-таки решили пожениться. И правильно сделали. Мы ощущаем плечо друг друга, для меня это очень важно. Пятьдесят лет для мужчин — возраст критический. Многие мои сверстники находят себе молодых жен и прыгают козлами. Но я этого не понимаю... У нас хорошая семья. Хорошие дети. Что еще надо?.. Особенно когда и в профессиональном плане все в порядке.
— У вас замечательные роли в Театре имени Станиславского, особенно необычный Журден в «Мещанине-дворянине» — такой трогательный в своей поздней влюбленности...
— Между прочим, я доигрываю последние спектакли в Театре Станиславского — в этом сезоне я ушел в Малый театр. Знаете, я подумал: неужели так и не поиграю в хороших пьесах с хорошей традиционной режиссурой? И с радостью принял приглашение Юрия Соломина перейти к ним. Последние годы я очень активно снимался в сериалах: «Марш Турецкого», «Леди Бомж», «Исцеление любовью», «Новый русский романс»... «Отбабахал» в общей сложности почти триста серий. Да еще недавно снялся в фильме Игоря Минаева «Далеко от Сансет-бульвара». А теперь у меня появилась небольшая пауза. Заполняю ее работой над ролью Ляпкина-Тяпкина в спектакле «Ревизор», а в свободное от театра время просто бездельничаю — езжу на фестивали, чего раньше никогда не делал, встречаюсь со зрителями. В новинку это оказалось интересным. Но думаю, скоро вся эта суета мне надоест, и я снова буду работать по полной программе...
Беседовала Тамара СЕРГЕЕВА
Фото Юрия ФЕКЛ ИСТОВА
«7 дней» 30 января – 5 февраля №5
18.01.2006
Подробнее
18 января отмечает день рождения заслуженный артист России Борис Георгиевич Невзоров. Пожелаем актеру успешного дебюта, новых ролей и крепкого здоровья!
18 января отмечает день рождения заслуженный артист России Борис Георгиевич Невзоров. Пожелаем актеру успешного дебюта, новых ролей и крепкого здоровья!
18 января отмечает день рождения заслуженный артист России Борис Георгиевич Невзоров. Совсем скоро актер вынесет на суд зрителей Малого театра свою первую работу и выступит в роли судьи Ляпкина-Тяпкина в комедии Н.В. Гоголя «Ревизор», которая готовится под руководством Ю.М. Соломина. Пожелаем Борису Георгиевичу успешного дебюта, новых ролей и крепкого здоровья!
15.09.2005
Подробнее
БЕДНОСТЬ — НЕ ПОРОК, А ГРАНТ ЛУЧШЕ
В МАЛОМ СОБРАЛАСЬ ТРУППА
Малый театр и Александринка вступили в свой 250-й сезон. Настроение по этому поводу на сборе труппы (самом коротком за последние годы) царило весьма благодушное...
Малый театр и Александринка вступили в свой 250-й сезон. Настроение по этому поводу на сборе труппы (самом коротком за последние годы) царило весьма благодушное...
БЕДНОСТЬ — НЕ ПОРОК, А ГРАНТ ЛУЧШЕ
В МАЛОМ СОБРАЛАСЬ ТРУППА
«Повелели мы нынче учредить русский для представления комедий и трагедий театр», — так начинался Указ, который императрица Елизавета Петровна подписала 30 августа 1756 года.
Таким образом, Малый театр и Александринка вступили в свой 250-й сезон. Настроение по этому поводу на сборе труппы (самом коротком за последние годы) царило весьма благодушное. Начался сбор с выступления главы ФАККа Михаила Швыдкого, которого весь прошлый сезон принято было ассоциировать с грозной опасностью, нависшей над всем репертуарным театром в виде театральной реформы. На сей раз Михаил Ефимович выступил совершенно в другом амплуа: сообщил прославленной труппе о том, что Малый театр — «второй университет, где рождалась великая русская драматургия» и вообще «место, где нация должна познавать саму себя» — ждет президентский грант с 1 января следующего года, который даст возможность «значительно повысить зарплаты и больше средств тратить на творчество». А от себя лично добавил, что хоть грант и рассчитан на три года, по истечении этих трех лет никто не будет его отбирать, так что Малый театр может «смело планировать семейный бюджет на многие годы вперед».
Ну а в середине Юрий Соломин поздравил юбиляров (в Малом отмечают круглые даты непрерывного стажа, и даты эти сопоставимы с человеческой жизнью — 50, 60 лет работы в Малом театре), представил пополнение (вместе со вчерашними студентами в труппу театра пришел Борис Невзоров) и огласил планы на сезон. Первой (и главной) премьерой будет «Мнимый больной» в постановке Сергея Женовача с участием «первачей» труппы: Василия Бочкарева, Евгении Глушенко, Людмилы Титовой, Владимира Носика, Глеба Подгородинского, Виктора Низового и других. Официальная премьера будет принесена в дар Петербургу в конце сентября, а москвичи увидят ее 8 октября.
Худрук театра Юрий Соломин будет ставить гоголевский «Ревизор» на основной сцене, а директор театра Виктор Коршунов — «Бедность не порок» Островского на сцене филиала. Там же (на Малой сцене) режиссер Владимир Федоров возьмется за энную по счету в сегодняшней Москве «Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылина. У режиссера Виталия Иванова в работе сразу два спектакля — «Свадьба, свадьба, свадьба» по Чехову и «Мария Стюарт» Шиллера, отложенная из-за ухода из театра замечательного актера Валерия Баринова. А Владимир Бейлис уже второй год работает над «Госпожой министершей» Нушича. Твердо гарантировать выпуск спектакля в этом сезоне театр не берется, но, как предупредил своих подчиненных Соломин, «любая задержка с премьерой — это наши с вами деньги». Владимир Драгунов (который выпустил в прошлом сезоне «Последнюю жертву» с такой мощной работой Василия Бочкарева в роли Прибыткова, что спектакль сразу попал в разряд больших удач) в этом сезоне берется за другую пьесу Островского — «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Ну а к юбилею Соломин обещает пригласить на постановку некоего Режиссера, имя которого пока держится в строгом секрете. Среди других наполеоновских планов — фестиваль национальных театров («Комеди Франсез», Королевский Шекспировский, «Гешер» и другие), над программой которого сейчас активно работают выездные эксперты.
Ольга ФУКС
«Вечерняя Москва», 07.09.2005
В МАЛОМ СОБРАЛАСЬ ТРУППА
«Повелели мы нынче учредить русский для представления комедий и трагедий театр», — так начинался Указ, который императрица Елизавета Петровна подписала 30 августа 1756 года.
Таким образом, Малый театр и Александринка вступили в свой 250-й сезон. Настроение по этому поводу на сборе труппы (самом коротком за последние годы) царило весьма благодушное. Начался сбор с выступления главы ФАККа Михаила Швыдкого, которого весь прошлый сезон принято было ассоциировать с грозной опасностью, нависшей над всем репертуарным театром в виде театральной реформы. На сей раз Михаил Ефимович выступил совершенно в другом амплуа: сообщил прославленной труппе о том, что Малый театр — «второй университет, где рождалась великая русская драматургия» и вообще «место, где нация должна познавать саму себя» — ждет президентский грант с 1 января следующего года, который даст возможность «значительно повысить зарплаты и больше средств тратить на творчество». А от себя лично добавил, что хоть грант и рассчитан на три года, по истечении этих трех лет никто не будет его отбирать, так что Малый театр может «смело планировать семейный бюджет на многие годы вперед».
Ну а в середине Юрий Соломин поздравил юбиляров (в Малом отмечают круглые даты непрерывного стажа, и даты эти сопоставимы с человеческой жизнью — 50, 60 лет работы в Малом театре), представил пополнение (вместе со вчерашними студентами в труппу театра пришел Борис Невзоров) и огласил планы на сезон. Первой (и главной) премьерой будет «Мнимый больной» в постановке Сергея Женовача с участием «первачей» труппы: Василия Бочкарева, Евгении Глушенко, Людмилы Титовой, Владимира Носика, Глеба Подгородинского, Виктора Низового и других. Официальная премьера будет принесена в дар Петербургу в конце сентября, а москвичи увидят ее 8 октября.
Худрук театра Юрий Соломин будет ставить гоголевский «Ревизор» на основной сцене, а директор театра Виктор Коршунов — «Бедность не порок» Островского на сцене филиала. Там же (на Малой сцене) режиссер Владимир Федоров возьмется за энную по счету в сегодняшней Москве «Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылина. У режиссера Виталия Иванова в работе сразу два спектакля — «Свадьба, свадьба, свадьба» по Чехову и «Мария Стюарт» Шиллера, отложенная из-за ухода из театра замечательного актера Валерия Баринова. А Владимир Бейлис уже второй год работает над «Госпожой министершей» Нушича. Твердо гарантировать выпуск спектакля в этом сезоне театр не берется, но, как предупредил своих подчиненных Соломин, «любая задержка с премьерой — это наши с вами деньги». Владимир Драгунов (который выпустил в прошлом сезоне «Последнюю жертву» с такой мощной работой Василия Бочкарева в роли Прибыткова, что спектакль сразу попал в разряд больших удач) в этом сезоне берется за другую пьесу Островского — «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Ну а к юбилею Соломин обещает пригласить на постановку некоего Режиссера, имя которого пока держится в строгом секрете. Среди других наполеоновских планов — фестиваль национальных театров («Комеди Франсез», Королевский Шекспировский, «Гешер» и другие), над программой которого сейчас активно работают выездные эксперты.
Ольга ФУКС
«Вечерняя Москва», 07.09.2005
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН «ЗАДОЛЖАЛ» ЮБИЛЕЙ
На традиционном сборе труппы Малого театра главной темой стали два юбилея. В будущем году старейшему русскому театру исполняется 250 лет.
Юрий Соломин «задолжал» юбилей
На традиционном сборе труппы Малого театра главной темой стали два юбилея. В будущем году старейшему русскому театру исполняется 250 лет. В планах на юбилейный сезон — сплошь классика: Островский, Гоголь, Сухово-Кобылин, Мольер. Кстати, в труппу в этом сезоне был принят Борис Невзоров. Он в свое время учился в Щепкинском училище при Малом театре, правда, его не окончил. Это дало повод Юрию Соломину пошутить: «Бориса еще с юности тянуло на Неглинку, вот и дотянуло...» За самим же худруком остался «должок»: он еще не отметил свое 70-летие, оно пришлось на лето. О том, как пройдет праздник, в Малом хранят секрет. Но, по слухам, в юбилейный вечер Соломин сыграет в водевиле «Таинственный ящик».
«7 дней», №38 19-25 сентября
На традиционном сборе труппы Малого театра главной темой стали два юбилея. В будущем году старейшему русскому театру исполняется 250 лет. В планах на юбилейный сезон — сплошь классика: Островский, Гоголь, Сухово-Кобылин, Мольер. Кстати, в труппу в этом сезоне был принят Борис Невзоров. Он в свое время учился в Щепкинском училище при Малом театре, правда, его не окончил. Это дало повод Юрию Соломину пошутить: «Бориса еще с юности тянуло на Неглинку, вот и дотянуло...» За самим же худруком остался «должок»: он еще не отметил свое 70-летие, оно пришлось на лето. О том, как пройдет праздник, в Малом хранят секрет. Но, по слухам, в юбилейный вечер Соломин сыграет в водевиле «Таинственный ящик».
«7 дней», №38 19-25 сентября
09.09.2005
Подробнее
ТРАДИЦИЯ – ВЕЛИКОЕ ДЕЛО
В Малом театре ежегодный сбор труппы перед началом нового сезона — день праздничный: радостные встречи, объятия, поцелуи, поздравления.
ТРАДИЦИЯ – ВЕЛИКОЕ ДЕЛО
В Малом театре ежегодный сбор труппы перед началом нового сезона — день праздничный: радостные встречи, объятия, поцелуи, поздравления.
Собираются дружно все: труппа, цеха, администрация. И, конечно же, Театральное училище имени М. С. Щепкина — детище театра — в полном составе. Зал полон. На сцене — директор, художественный руководитель, старейшины театра, почетные гости. Нынешний сезон 2005 — 2006 гг. особенный — Малый вступает в свое 250-летие. Указом императрицы Елизаветы Петровны от 30 августа 1756 года был учрежден на Руси государственный «для представления трагедий и комедий театр». С этого дня и ведут свое летосчисление Александринка в Санкт-Петербурге и Малый в Москве. Потому и юбилейный сезон решено было Малому театру открыть в Петербурге 29 и 30 сентября премьерой «Мнимого больного» Мольера в постановке Сергея Женовача. А уже после питерских гастролей приступить к работе на своей сцене в Москве.
Но прежде чем говорить о планах ближайшего будущего, художественный руководитель Юрий Мефодиевич Соломин напомнил о значимых моментах сезона прошедшего: гастролях в Японии, где театр хорошо знают, любят, всегда особенно радушно встречают; летних гастролях по Уралу и Волге — в Перми, Челябинске, Нижнем Новгороде; а особо важное событие — получение грантов президента Малым театром и Щепкинским училищем.
Верный себе Малый и в юбилейном сезоне представит исключительно классику. После «Мнимого больного» последуют премьеры «Ревизора» Гоголя и «Марии Стюарт» Шиллера, а также двух пьес Островского: «Бедность не порок» в постановке Александра Коршунова на сцене филиала и «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в режиссуре Владимира Драгунова на основной.
По традиции поздравили всех юбиляров с круглыми датами: будь то дни рождения или десятилетия служения в Малом театре. Бурей аплодисментов было встречено сообщение о присвоении почетного звания заслуженного артиста РФ молодым, талантливым, много играющим актерам — Виктору Низовому и Глебу Подгородинскому. Тепло приветствовала труппа и новое актерское пополнение: приход Бориса Невзорова из Театра им. Станиславского и четырех выпускников-щепкинцев — Дениса Курочки, Дмитрия Марина, Григория Скрябкина и Филиппа Марцевича.
- А теперь приглашаю всех пройти в кассу за премией, — полушутливо-полувсерьез завершил, тоже по традиции, сбор труппы директор Виктор Иванович Коршунов.
Юбилейный, 250-й сезон Малого театра открыт!
Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 09.09.2005
В Малом театре ежегодный сбор труппы перед началом нового сезона — день праздничный: радостные встречи, объятия, поцелуи, поздравления.
Собираются дружно все: труппа, цеха, администрация. И, конечно же, Театральное училище имени М. С. Щепкина — детище театра — в полном составе. Зал полон. На сцене — директор, художественный руководитель, старейшины театра, почетные гости. Нынешний сезон 2005 — 2006 гг. особенный — Малый вступает в свое 250-летие. Указом императрицы Елизаветы Петровны от 30 августа 1756 года был учрежден на Руси государственный «для представления трагедий и комедий театр». С этого дня и ведут свое летосчисление Александринка в Санкт-Петербурге и Малый в Москве. Потому и юбилейный сезон решено было Малому театру открыть в Петербурге 29 и 30 сентября премьерой «Мнимого больного» Мольера в постановке Сергея Женовача. А уже после питерских гастролей приступить к работе на своей сцене в Москве.
Но прежде чем говорить о планах ближайшего будущего, художественный руководитель Юрий Мефодиевич Соломин напомнил о значимых моментах сезона прошедшего: гастролях в Японии, где театр хорошо знают, любят, всегда особенно радушно встречают; летних гастролях по Уралу и Волге — в Перми, Челябинске, Нижнем Новгороде; а особо важное событие — получение грантов президента Малым театром и Щепкинским училищем.
Верный себе Малый и в юбилейном сезоне представит исключительно классику. После «Мнимого больного» последуют премьеры «Ревизора» Гоголя и «Марии Стюарт» Шиллера, а также двух пьес Островского: «Бедность не порок» в постановке Александра Коршунова на сцене филиала и «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в режиссуре Владимира Драгунова на основной.
По традиции поздравили всех юбиляров с круглыми датами: будь то дни рождения или десятилетия служения в Малом театре. Бурей аплодисментов было встречено сообщение о присвоении почетного звания заслуженного артиста РФ молодым, талантливым, много играющим актерам — Виктору Низовому и Глебу Подгородинскому. Тепло приветствовала труппа и новое актерское пополнение: приход Бориса Невзорова из Театра им. Станиславского и четырех выпускников-щепкинцев — Дениса Курочки, Дмитрия Марина, Григория Скрябкина и Филиппа Марцевича.
- А теперь приглашаю всех пройти в кассу за премией, — полушутливо-полувсерьез завершил, тоже по традиции, сбор труппы директор Виктор Иванович Коршунов.
Юбилейный, 250-й сезон Малого театра открыт!
Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 09.09.2005
07.09.2005
Подробнее
ОТ ГРАНТА К САМОПОЗНАНИЮ
Малый на пороге юбилейного сезона...
ОТ ГРАНТА К САМОПОЗНАНИЮ
Малый на пороге юбилейного сезона
Сбор труппы Малого театра прошел в формате, театру нелюбезном: это была маленькая одноактная пьеса с одним негромким мотивом. Мотив — юбилей; сезон — 250-й. В прошлом сезоне президент встречался с руководителями Малого театра и Александринки и грядущий юбилей обсуждал. Результаты были озвучены в речах главы Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаила Швыдкого и худрука Юрия Соломина.
Швыдкой — сразу после короткого поздравления директора театра Виктора Коршунова — начал с главного, денег. Малый театр с 1 января 2006 года будет получать президентский грант, что позволит существенно поднять зарплаты «творческому составу». Грант выделен на три года, но, как сказал глава ФАКК, опыт музыкальных театров показывает, что и после платить не прекращают, «так что можно рассчитывать семейный бюджет на пять и более лет». Далее Швыдкой перешел к требуемому юбилеем высокому: труппа услышала, что Малый — это «место, где рождалась великая русская драматургия и где нация должна познавать самое себя».
Середину третьей сотни лет национального самопознания театр отметит двумя премьерами Островского — о планах на сезон говорил Юрий Соломин. «Бедность не порок» поставит Александр Коршунов, «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» — Владимир Драгунов. К трудам верных рыцарей Малого в конце сезона, быть может, добавится и постановка какого-нибудь чужака, но ни имя, ни пьеса названы не были: возможны варианты. Кроме того, к премьерам сезона театр относит и сыгранного весной «для своих» «Мнимого больного» в постановке Сергея Женовача — его первое официальное представление на публике состоится 29 сентября в Петербурге.
Далее поздравили юбиляров и тех, кто получил заслуженные звания, поприветствовали четырех молодых людей, окончивших Щепкинское училище и принятых в труппу. Не забыли и одного человека не очень молодого и известного: в Малом теперь будет играть Борис Невзоров. Расцеловались, обнялись и поспешили в кассу, куда весь народ настойчиво приглашало руководство, видимо, обещая таким образом приятные сюрпризы к юбилею.
Анна ГОРДЕЕВА
«Время новостей», 07.09.2005
Малый на пороге юбилейного сезона
Сбор труппы Малого театра прошел в формате, театру нелюбезном: это была маленькая одноактная пьеса с одним негромким мотивом. Мотив — юбилей; сезон — 250-й. В прошлом сезоне президент встречался с руководителями Малого театра и Александринки и грядущий юбилей обсуждал. Результаты были озвучены в речах главы Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаила Швыдкого и худрука Юрия Соломина.
Швыдкой — сразу после короткого поздравления директора театра Виктора Коршунова — начал с главного, денег. Малый театр с 1 января 2006 года будет получать президентский грант, что позволит существенно поднять зарплаты «творческому составу». Грант выделен на три года, но, как сказал глава ФАКК, опыт музыкальных театров показывает, что и после платить не прекращают, «так что можно рассчитывать семейный бюджет на пять и более лет». Далее Швыдкой перешел к требуемому юбилеем высокому: труппа услышала, что Малый — это «место, где рождалась великая русская драматургия и где нация должна познавать самое себя».
Середину третьей сотни лет национального самопознания театр отметит двумя премьерами Островского — о планах на сезон говорил Юрий Соломин. «Бедность не порок» поставит Александр Коршунов, «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» — Владимир Драгунов. К трудам верных рыцарей Малого в конце сезона, быть может, добавится и постановка какого-нибудь чужака, но ни имя, ни пьеса названы не были: возможны варианты. Кроме того, к премьерам сезона театр относит и сыгранного весной «для своих» «Мнимого больного» в постановке Сергея Женовача — его первое официальное представление на публике состоится 29 сентября в Петербурге.
Далее поздравили юбиляров и тех, кто получил заслуженные звания, поприветствовали четырех молодых людей, окончивших Щепкинское училище и принятых в труппу. Не забыли и одного человека не очень молодого и известного: в Малом теперь будет играть Борис Невзоров. Расцеловались, обнялись и поспешили в кассу, куда весь народ настойчиво приглашало руководство, видимо, обещая таким образом приятные сюрпризы к юбилею.
Анна ГОРДЕЕВА
«Время новостей», 07.09.2005
04.04.2007
НА ВОЛНЕ СМУТЫ
Драматическая хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» подобна величественным многофигурным композициям Сурикова, словно переливающимся через ограничивающие полотна рамы...
30.03.2007
НЕЗАМЕНИМЫЙ - ЕСТЬ! или ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ
Предлагаем вниманию читателей сайта статьи Ирины Алпатовой и Павла Руднева, в которых они среди прочего касаются и премьерного спектакля по пьесе А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»...
26.03.2007
«ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА»
Две новые постановки демонстрируют разные грани творчества Александра Островского – одного из лучших драматургов в истории русской литературы.
18.01.2007
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
18 января – день рождения заслуженного артиста России Бориса Георгиевича Невзорова. От души поздравляем актера и желаем ему крепкого здоровья, бодрости духа и неизменного творческого вдохновения!
10.04.2006
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
22.02.2006
НЕСКАНДАЛЬНЫЙ НЕВЗОРОВ
НЕСКАНДАЛЬНЫЙ НЕВЗОРОВ
Популярный артист вновь снимается на киностудии «Беларусьфильм»...
Популярный артист вновь снимается на киностудии «Беларусьфильм»...
30.01.2006
БОРИС НЕВЗОРОВ: «ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ДЛЯ МУЖЧИН – ВОЗРАСТ КРИТИЧЕСКИЙ…»
Лет двадцать пять назад на Студии Горького из-за конфликта с автором сценария Юлианом Семеновым были приостановлены съемки сериала «ТАСС уполномочен заявить». Чтобы закрыть план, решили быстро запустить картину «Россия молодая».
18.01.2006
18 января отмечает день рождения заслуженный артист России Борис Георгиевич Невзоров. Пожелаем актеру успешного дебюта, новых ролей и крепкого здоровья!
18 января отмечает день рождения заслуженный артист России Борис Георгиевич Невзоров. Пожелаем актеру успешного дебюта, новых ролей и крепкого здоровья!
15.09.2005
БЕДНОСТЬ — НЕ ПОРОК, А ГРАНТ ЛУЧШЕ
В МАЛОМ СОБРАЛАСЬ ТРУППА
Малый театр и Александринка вступили в свой 250-й сезон. Настроение по этому поводу на сборе труппы (самом коротком за последние годы) царило весьма благодушное...
Малый театр и Александринка вступили в свой 250-й сезон. Настроение по этому поводу на сборе труппы (самом коротком за последние годы) царило весьма благодушное...
15.09.2005
ЮРИЙ СОЛОМИН «ЗАДОЛЖАЛ» ЮБИЛЕЙ
На традиционном сборе труппы Малого театра главной темой стали два юбилея. В будущем году старейшему русскому театру исполняется 250 лет.
09.09.2005
ТРАДИЦИЯ – ВЕЛИКОЕ ДЕЛО
В Малом театре ежегодный сбор труппы перед началом нового сезона — день праздничный: радостные встречи, объятия, поцелуи, поздравления.
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Филиал в Когалыме
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержка
