27.05.2012
23.05.2012
15.05.2012
Подробнее
МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА ВИТАЛИЮ СОЛОМИНУ
22 мая в 15:00 состоится открытие мемориальной доски народному артисту России Виталию Мефодьевичу Соломину по адресу Никитский бульвар, дом 9 («Дом полярников»).
22.03.2012
Подробнее
НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОСМОТРЕТЬ
В Щепкинском фойе Малого театра работает выставка, посвященная 70-летию народного артиста России Виталия Мефодьевича Соломина. В двух витринах размещены костюмы, фотографии и личные вещи актёра.
14.12.2011
Подробнее
К 70-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИТАЛИЯ СОЛОМИНА
К 70-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИТАЛИЯ СОЛОМИНА
Видеорепортаж Подробности-ТВ
Сегодня исполняется 70 лет со дня рождения известного актера Виталия Соломина. Его знают по фильмам «Шерлок Холмс и Доктор Ватсон», «Женщины» и «Зимняя вишня». Замкнутый, но в тоже время открытый и веселый, так о нем отзываются близкие и друзья. А каким Виталия Соломина запомнили зрители, выяснял наш собственный корреспондент в Москве, Вениамин Трубачев.
Вениамин Трубачев, корреспондент:
- Пожалуй, самая известная роль Виталия Соломина это доктор Ватсон. Вот он присел рядом с Шерлоком Холмсом. Советские актеры настолько убедительные сыграли английских джентльменов, что лучше экранизировать детективные произведения Артура Конан Дойля до сих пор никому не удалось. Символично, что в Москве памятник этим персонажам установили напротив британского посольства.
Чопорный англичанин с аристократическими манерами. Интересно, что в жизни усы Виталий Соломин тогда не носил, а зрители запомнили его именно таким. Он сам создал образ Ватсона, немного стеснительного, обаятельного и задумчивого человека.
Но в жизни у актера был сложный характер, полная противоположность своим киногероям. Виталий Соломин мог хмуро пройти мимо друга, даже не поздоровавшись, а уже через час весело над ним подшучивать прямо во время спектакля.
Василий Бочкарев, народный артист России:
- Он мне в капусту подложил огромного, как живого таракана, и хохотал за кулисами, в этом своем творческом хулиганстве и главное хохотал, когда его уже попробовал, когда у меня стал уже хрустеть.
Он с детства мечтал стать актером. И с первых курсов театрального училища играл эпизоды в кино. Зрители полюбили Соломина за юного Женю в ленте «Женщины», и за Вадима из фильма «Зимняя вишня». Актер сыграл обычного мужчину так, что каждый узнавал в нем себя.
Ярослав Барышев, народный артист России:
- Он играл на сто процентов. Он не позволял себе. Я помню, он какой-то был расстроенный, я говорю — ты че? — вот здесь можно и нужно играть лучше, можно это делать, не то, что схалтурил, не получилось. Очень переживал. Был принципиальным человеком.
В тоже время интеллигент и интеллектуал, он никогда не позволял себе критиковать коллег. Ведь и ему, авторитетному актеру, не все сцены давались одинаково легко, например, целоваться в кадре Виталий не любил.
Екатерина Зинченко, советская и российская актриса:
- У нас был очень целомудренный поцелуй, мы просто стояли, прижавшись губами друг к другу. Уже 15 минут стоим, как два идиота, а поворачиваем голову и вся съемочная группа, уже камера давно перестала снимать, все лежат и ржут, смеются, потому что он этой сцен жутко боялся.
Он в буквальном смысле жил кино и театром. И ушел прямо со сцены, во время спектакля, у Виталия Соломина остановилось сердце, и свою последнюю роль он так и не доиграл.
Вениамин Трубачев, Олег Невядомский, Подробности, Телеканал «Интер»
12 декабря 2011 года
Видеорепортаж Подробности-ТВ
Сегодня исполняется 70 лет со дня рождения известного актера Виталия Соломина. Его знают по фильмам «Шерлок Холмс и Доктор Ватсон», «Женщины» и «Зимняя вишня». Замкнутый, но в тоже время открытый и веселый, так о нем отзываются близкие и друзья. А каким Виталия Соломина запомнили зрители, выяснял наш собственный корреспондент в Москве, Вениамин Трубачев.
Вениамин Трубачев, корреспондент:
- Пожалуй, самая известная роль Виталия Соломина это доктор Ватсон. Вот он присел рядом с Шерлоком Холмсом. Советские актеры настолько убедительные сыграли английских джентльменов, что лучше экранизировать детективные произведения Артура Конан Дойля до сих пор никому не удалось. Символично, что в Москве памятник этим персонажам установили напротив британского посольства.
Чопорный англичанин с аристократическими манерами. Интересно, что в жизни усы Виталий Соломин тогда не носил, а зрители запомнили его именно таким. Он сам создал образ Ватсона, немного стеснительного, обаятельного и задумчивого человека.
Но в жизни у актера был сложный характер, полная противоположность своим киногероям. Виталий Соломин мог хмуро пройти мимо друга, даже не поздоровавшись, а уже через час весело над ним подшучивать прямо во время спектакля.
Василий Бочкарев, народный артист России:
- Он мне в капусту подложил огромного, как живого таракана, и хохотал за кулисами, в этом своем творческом хулиганстве и главное хохотал, когда его уже попробовал, когда у меня стал уже хрустеть.
Он с детства мечтал стать актером. И с первых курсов театрального училища играл эпизоды в кино. Зрители полюбили Соломина за юного Женю в ленте «Женщины», и за Вадима из фильма «Зимняя вишня». Актер сыграл обычного мужчину так, что каждый узнавал в нем себя.
Ярослав Барышев, народный артист России:
- Он играл на сто процентов. Он не позволял себе. Я помню, он какой-то был расстроенный, я говорю — ты че? — вот здесь можно и нужно играть лучше, можно это делать, не то, что схалтурил, не получилось. Очень переживал. Был принципиальным человеком.
В тоже время интеллигент и интеллектуал, он никогда не позволял себе критиковать коллег. Ведь и ему, авторитетному актеру, не все сцены давались одинаково легко, например, целоваться в кадре Виталий не любил.
Екатерина Зинченко, советская и российская актриса:
- У нас был очень целомудренный поцелуй, мы просто стояли, прижавшись губами друг к другу. Уже 15 минут стоим, как два идиота, а поворачиваем голову и вся съемочная группа, уже камера давно перестала снимать, все лежат и ржут, смеются, потому что он этой сцен жутко боялся.
Он в буквальном смысле жил кино и театром. И ушел прямо со сцены, во время спектакля, у Виталия Соломина остановилось сердце, и свою последнюю роль он так и не доиграл.
Вениамин Трубачев, Олег Невядомский, Подробности, Телеканал «Интер»
12 декабря 2011 года
13.12.2011
Подробнее
ПАМЯТИ АРТИСТА
18 декабря в Малом театре состоится спектакль «Горе от ума» А.С.Грибоедова, посвященный 70-летию со дня рождения народного артиста России Виталия Мефодьевича Соломина.
12.12.2011
Подробнее
ИСПОЛНИЛОСЬ 70 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИТАЛИЯ СОЛОМИНА
ИСПОЛНИЛОСЬ 70 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИТАЛИЯ СОЛОМИНА
Репортаж телеканала «Культура»
Он казался баловнем судьбы – талантливый, обаятельный, с обезоруживающей улыбкой. Запомнился уже по первым ролям в фильмах «Старшая сестра» и «Женщины». Но любовь зрителей не дается легко. За ней – каждодневный труд, напряжение, ответственность, твердый и решительный характер – порой столь отличный от легких и беззаботных образов, созданных Виталием Соломиным. Рассказывают «Новости культуры».
Ирония и легкость английского джентельмена была так далека от его характера – «сибирского» по определению друзей и близких. Виталий Соломин и играл легко – хотя к профессии своей относился серьезно.
«И даже его такая гордость своеобразная, по тому как он ходил, заложив руки за спину, по тому как он иногда не здоровался – кого-то это очень раздражало, а я видел в этом просто свойство его характера», – вспоминает народный артист России Борис Клюев.
Когда в вслед за старшим братом Виталий Соломин приехал из Читы в Москву, никакого театра, кроме Малого он и не знал.
Так и остался здесь почти на 40 лет, в этих стенах – перед этим проучившись на курсе педагога Анненкова в Щепкинском, в котором его старший брат Юрий в то время преподавал.
«Мы его встретили на вокзале с женой, – говорит художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. – Приехал он в страшном (тогда ведь ходили не электропоезда, а поезда на угле), семь суток было ехать – и когда он приехал, лицо у него было чистое, а все остальное – другого цвета».
С 60-х Виталий Соломин активно начал сниматься в кино, его счастливым режиссером стал Игорь Масленников – сначала это был сериал о Шерлоке Холмсе, потом «Зимняя вишня».
Берется Виталий Соломин и за режиссуру. Один из его легендарных спектаклей, «Иванов» по Чехову, до сих пор вспоминают в Малом.
«Когда актеры, извините, лезут в режиссуру, они обычно работают как актер, который показывает другому актеру, как бы он это сделал, – говорит режиссер Виталий Иванов. – Виталий работал с актерами именно как режиссер, и они у него заводились и работали идеально».
В детстве он мечтал петь в оперетте – на 61 году жизни Виталий Соломин поет в «Свадьбе Кречинского» на сцене родного Малого, не только поет, но и лихо садиться на шпагат. Этот спектакль он так и не доиграет, но до последней минуты на сцене останется актер, которого и сегодня вспоминают с любовью.
Памяти Виталия Соломина смотрите сегодня в 20.45 программу «Свой круг на земле…»
Новости «Культуры», 12 декабря 2011 года
Репортаж телеканала «Культура»
Он казался баловнем судьбы – талантливый, обаятельный, с обезоруживающей улыбкой. Запомнился уже по первым ролям в фильмах «Старшая сестра» и «Женщины». Но любовь зрителей не дается легко. За ней – каждодневный труд, напряжение, ответственность, твердый и решительный характер – порой столь отличный от легких и беззаботных образов, созданных Виталием Соломиным. Рассказывают «Новости культуры».
Ирония и легкость английского джентельмена была так далека от его характера – «сибирского» по определению друзей и близких. Виталий Соломин и играл легко – хотя к профессии своей относился серьезно.
«И даже его такая гордость своеобразная, по тому как он ходил, заложив руки за спину, по тому как он иногда не здоровался – кого-то это очень раздражало, а я видел в этом просто свойство его характера», – вспоминает народный артист России Борис Клюев.
Когда в вслед за старшим братом Виталий Соломин приехал из Читы в Москву, никакого театра, кроме Малого он и не знал.
Так и остался здесь почти на 40 лет, в этих стенах – перед этим проучившись на курсе педагога Анненкова в Щепкинском, в котором его старший брат Юрий в то время преподавал.
«Мы его встретили на вокзале с женой, – говорит художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. – Приехал он в страшном (тогда ведь ходили не электропоезда, а поезда на угле), семь суток было ехать – и когда он приехал, лицо у него было чистое, а все остальное – другого цвета».
С 60-х Виталий Соломин активно начал сниматься в кино, его счастливым режиссером стал Игорь Масленников – сначала это был сериал о Шерлоке Холмсе, потом «Зимняя вишня».
Берется Виталий Соломин и за режиссуру. Один из его легендарных спектаклей, «Иванов» по Чехову, до сих пор вспоминают в Малом.
«Когда актеры, извините, лезут в режиссуру, они обычно работают как актер, который показывает другому актеру, как бы он это сделал, – говорит режиссер Виталий Иванов. – Виталий работал с актерами именно как режиссер, и они у него заводились и работали идеально».
В детстве он мечтал петь в оперетте – на 61 году жизни Виталий Соломин поет в «Свадьбе Кречинского» на сцене родного Малого, не только поет, но и лихо садиться на шпагат. Этот спектакль он так и не доиграет, но до последней минуты на сцене останется актер, которого и сегодня вспоминают с любовью.
Памяти Виталия Соломина смотрите сегодня в 20.45 программу «Свой круг на земле…»
Новости «Культуры», 12 декабря 2011 года
Подробнее
«ЗА СОЛОМИНЫМ БЕГАЛИ ВСЕ ДЕВЧОНКИ…»
Школьная подруга знаменитого читинца рассказывает об его детстве и юности...
«ЗА СОЛОМИНЫМ БЕГАЛИ ВСЕ ДЕВЧОНКИ…»
Школьная подруга знаменитого читинца рассказывает об его детстве и юности
- Когда я вспоминаю Виталия, в душе у меня и чувство ностальгии по детству, и чувство гордости, что такой артист, такой неординарный человек учился в нашей школе, - начала свой рассказ Наталья Трифонова. В школьные годы Наташа, а теперь учитель китайского языка Читинской языковой гимназии №4 Наталья Реасовна, была хорошо знакома с будущим знаменитым актёром, с которым учился в одном классе и дружил её брат Валерий. - Я хорошо помню те годы, когда Виталик учился в старших классах. Уже тогда он был кумиром и учителей, и учеников, за ним бегали все девчонки нашей школы.
Про музыку и спорт
Виталий Соломин родился в Чите семьдесят лет назад - 12 декабря 1941 года. Его родители были профессиональными музыкантами.
- Отец, Мефодий Викторович, играл буквально на всех инструментах, начиная от балалайки и заканчивая саксофоном. Причем, виртуозно. Он преподавал уроки музыки и пения в нашей школе, и я тоже была его ученицей. У мамы Виталия, Зинаиды Ананьевны, был хороший голос – меццо-сопрано. В школе она руководила кружком художественной самодеятельности, именно поэтому на городских и областных смотрах все наши музыкальные номера шли «на ура», - вспоминает Наталья Реасовна.
Некоторые биографы утверждают, что будущий актёр уже в детстве увлёкся музыкой - под руководством родителей занимался игрой на фортепиано. Но на самом деле фортепиано Виталий не любил, так что родители, помучавшись, поняли, что великим музыкантом их сыну не стать и махнули рукой…
- Зато Виталик был звездой на сцене. И на хор мы ходили только потому, что запевалой был он: интересный, статный, в своём сером в клеточку пиджачке, стрижка «бобриком»… Играл в драмкружке, и, думаю, в его судьбе школьные годы сыграли немалую роль, - считает Наталья Трифонова.
Старший брат Виталия Соломина, Юрий, учился в школе №5.
- Они сначала в том районе жили, а потом переехали на улицу Ленинградскую, поселились напротив нашей, четвёртой, школы в деревянном одноэтажном доме с большой верандой. Виталик надевал огромный полосатый халат, на эту веранду выносил старинное кресло, и, наверно, уже тогда представлял себя доктором Ватсоном, - улыбается школьная подруга артиста.
Виталий был увлечён спортом. Не было такого спортивного кружка в Чите, где бы не занимался Соломин-младший: волейбольная секция, гимнастика, лёгкая атлетика, бокс... Но особенно он любил баскетбол и играл в школьной баскетбольной команде.
- Учился Виталик средне, прямо скажем, неблестяще. У него хорошо шли гуманитарные предметы, об этом нам часто рассказывала его классная руководительница Прасковья Егоровна Черняева. Потом она стала и моей классной руководительницей, - продолжает Наталья Трифонова. – Но уже в школьные годы чувствовалось, что он будет знаменит по всей стране.
Про любовь
В доме Трифоновых Соломин бывал запросто, но приходил, конечно, не к Наташе, а к другу Валере. Но…
- Девочки в Виталика влюблялись, и я в том числе. Я даже в опалу попала не только у старшеклассниц, но и у учителей: на школьных вечерах он всегда приглашал меня танцевать. Как сейчас помню, объявляют танец, и он идёт ко мне от сцены через весь зал. А по стенке, как всегда, сидели учителя и наблюдали. У меня ноги заплетались, а он смотрел на меня сверху вниз и командовал: «Слушай меня и двигайся по мелодии!». Виталька, такой модный, такой вальяжный, приглашал меня не потому, что я ему нравилась, а в пику девочкам, которые чуть не в очередь стояли, чтобы с ним потанцевать. После этих вечеров не только старшеклассницы смотрели в мою сторону не очень любезно, но и даже учителя с иронией говорили: «Где эта «Соломина»?», - Наталья Реасовна смеётся и вспоминает школьный бал-маскарад, на который она пришла в костюме мушкетёра. – Чтобы Соломин меня не узнал, я натянула шляпу до самых глаз. Он меня всё-таки отыскал: «Ты что, думала, замаскировалась?» и пригласил танцевать. Наверное, мы смотрелись очень смешно, потому что он был тоже в костюме мушкетёра…
Была у Виталия в школе и первая любовь, девушка из его же класса, с которой он дружил. Только серьезных отношений не случилось, ничего у них в дальнейшем не вышло.
Про Читу и последнюю встречу
Все в школе были уверены, что Виталий Соломин будет артистом.
- Он мне часто говорил, что поедет в Москву. Однажды в Читу приехала комиссия из Щепкинского училища набирать сибирский курс. Сдавал экзамены он в старом драматическом театре, где был один из первых наборов, - рассказывает Наталья Реасовна. – Стал учиться в Москве. Говорят, что Мефодий Викторович напутствовал сына словами: «Всё правильно, сын. Падать - так с белого коня!». Папа его умер в 1960 году, а Зинаида Ананьевна ещё долго жила в Чите, несмотря на то, что Виталий и Юра уже работали в столице. Они были уже знамениты, но перевезти свою маму в Москву никак не могли.
Наконец, когда Юрию Мефодьевичу было присвоено звание народного артиста, он смог обратиться в министерство культуры, которое походатайствовало перед моссоветом, чтобы разрешили их жильё в Чите отдать местным властям взамен получения квартиры в Москве. В Чите у Соломиных была небольшая двухкомнатная квартира, в Москве Зинаиде Ананьевне предоставили однокомнатную, в которой она и жила до самой смерти.
В последний раз Наталья Трифонова встретилась с Виталием Соломиным в 1997 году, когда Малый театр приезжал в Читу на гастроли.
- Мы всей школой ликовали. Попросили его о встрече с нами. Такая встреча проходила не в школе, а в зале Дворца пионеров, иначе всех желающих было не вместить. А он был уже популярен, сыграл очень много ролей в театре и кино. Помню, в это время я читала в журнале «Культура», как Михаил Жаров говорил, что по таланту Виталий, пожалуй, превосходит своего старшего брата, - продолжает Наталья Реасовна.
По её словам, если Юрий Соломин часто ностальгирует, говорит о Чите с уважением, вспоминает любимую учительницу, то Виталий родной город не особо жаловал. Правда, нелюбовь свою не афишировал: прилюдно, на зрителях, говорил одно, а в приватной беседе признавался, что и в школу зайти не хочется, и приехать в Читу ещё раз желания нет. Может, какая-то обида была, кто знает?
- У Виталия был сложный характер. Вроде, кажется, весёлый, подвижный, а с другой стороны человек был не очень открытый. Болел и никому не говорил. Много на себя брал, у него и к себе, и другим людям была какая-то завышенная требовательность. Соломин не был похож на многих своих «мягких» героев: он был волевым, решительным, спорить с ним было бесполезно. В последнюю нашу встречу рассказывал, что трудно живётся: дочки учатся в элитной школе, на это требуются финансовые вложения. «Чтобы купить девочкам сапоги, - говорил он, - зарабатываю разными концертами». Не смотря на характер, Виталик, как любой артист, был раним. У него ведь не всегда в Москве было всё гладко, бывали и простои в работе…
Детских и юношеских фотографий Виталия Соломина очень мало.
Однажды, когда его мама ещё жила в Чите, они встретились с Натальей Трифоновой недалеко от школы.
- Наташа, ты бы зашла ко мне: у меня целая куча фотографий, может, что-то нужно для школы, - предложила Зинаида Ананьевна.
- Да, конечно, забегу в следующий раз, - ответила Наталья Реасовна, но, как это бывает со всеми, закрутилась, не зашла, о чём теперь очень жалеет и часто говорит своим ученикам: «Никогда ничего не откладывайте на «следующий раз». Его просто может не быть».
О том, что 23 апреля 2002 года во время спектакля у Соломина произошёл инсульт, Наталья Трифонова узнала, работая в Китае. Целый месяц следила за новостями - Виталий Мефодьевич находился в больнице имени Склифосовского, последние две недели вообще в сознание не приходил, а 27 мая его не стало:
- Помню, в его последний приезд в Читу, прошлись по школьным коридорам, и я вышла его проводить. Стояла на перекрестке Лениградской и Чайковского, а он переходил улицу к гостинице «Забайкалье». Он не оглянулся, а я смотрела ему вслед и понимала, что больше его никогда не увижу. Так и случилось…
Экстра-цитата:
Виталий Соломин о Чите: «Одно из ярких воспоминаний детства - окна в нашем доме. Между двойными рамами закладывали вату, украшенную осколками ёлочных игрушек. Окна не по-сибирски большие - ведь мороз там жуткий! Идёшь за водой - не дай Бог её разлить и наступить в лужу. Нога тут же примёрзнет».
http://zabmedia.ru/print.php?articles=2576
11.12.2011 11:05
Школьная подруга знаменитого читинца рассказывает об его детстве и юности
- Когда я вспоминаю Виталия, в душе у меня и чувство ностальгии по детству, и чувство гордости, что такой артист, такой неординарный человек учился в нашей школе, - начала свой рассказ Наталья Трифонова. В школьные годы Наташа, а теперь учитель китайского языка Читинской языковой гимназии №4 Наталья Реасовна, была хорошо знакома с будущим знаменитым актёром, с которым учился в одном классе и дружил её брат Валерий. - Я хорошо помню те годы, когда Виталик учился в старших классах. Уже тогда он был кумиром и учителей, и учеников, за ним бегали все девчонки нашей школы.
Про музыку и спорт
Виталий Соломин родился в Чите семьдесят лет назад - 12 декабря 1941 года. Его родители были профессиональными музыкантами.
- Отец, Мефодий Викторович, играл буквально на всех инструментах, начиная от балалайки и заканчивая саксофоном. Причем, виртуозно. Он преподавал уроки музыки и пения в нашей школе, и я тоже была его ученицей. У мамы Виталия, Зинаиды Ананьевны, был хороший голос – меццо-сопрано. В школе она руководила кружком художественной самодеятельности, именно поэтому на городских и областных смотрах все наши музыкальные номера шли «на ура», - вспоминает Наталья Реасовна.
Некоторые биографы утверждают, что будущий актёр уже в детстве увлёкся музыкой - под руководством родителей занимался игрой на фортепиано. Но на самом деле фортепиано Виталий не любил, так что родители, помучавшись, поняли, что великим музыкантом их сыну не стать и махнули рукой…
- Зато Виталик был звездой на сцене. И на хор мы ходили только потому, что запевалой был он: интересный, статный, в своём сером в клеточку пиджачке, стрижка «бобриком»… Играл в драмкружке, и, думаю, в его судьбе школьные годы сыграли немалую роль, - считает Наталья Трифонова.
Старший брат Виталия Соломина, Юрий, учился в школе №5.
- Они сначала в том районе жили, а потом переехали на улицу Ленинградскую, поселились напротив нашей, четвёртой, школы в деревянном одноэтажном доме с большой верандой. Виталик надевал огромный полосатый халат, на эту веранду выносил старинное кресло, и, наверно, уже тогда представлял себя доктором Ватсоном, - улыбается школьная подруга артиста.
Виталий был увлечён спортом. Не было такого спортивного кружка в Чите, где бы не занимался Соломин-младший: волейбольная секция, гимнастика, лёгкая атлетика, бокс... Но особенно он любил баскетбол и играл в школьной баскетбольной команде.
- Учился Виталик средне, прямо скажем, неблестяще. У него хорошо шли гуманитарные предметы, об этом нам часто рассказывала его классная руководительница Прасковья Егоровна Черняева. Потом она стала и моей классной руководительницей, - продолжает Наталья Трифонова. – Но уже в школьные годы чувствовалось, что он будет знаменит по всей стране.
Про любовь
В доме Трифоновых Соломин бывал запросто, но приходил, конечно, не к Наташе, а к другу Валере. Но…
- Девочки в Виталика влюблялись, и я в том числе. Я даже в опалу попала не только у старшеклассниц, но и у учителей: на школьных вечерах он всегда приглашал меня танцевать. Как сейчас помню, объявляют танец, и он идёт ко мне от сцены через весь зал. А по стенке, как всегда, сидели учителя и наблюдали. У меня ноги заплетались, а он смотрел на меня сверху вниз и командовал: «Слушай меня и двигайся по мелодии!». Виталька, такой модный, такой вальяжный, приглашал меня не потому, что я ему нравилась, а в пику девочкам, которые чуть не в очередь стояли, чтобы с ним потанцевать. После этих вечеров не только старшеклассницы смотрели в мою сторону не очень любезно, но и даже учителя с иронией говорили: «Где эта «Соломина»?», - Наталья Реасовна смеётся и вспоминает школьный бал-маскарад, на который она пришла в костюме мушкетёра. – Чтобы Соломин меня не узнал, я натянула шляпу до самых глаз. Он меня всё-таки отыскал: «Ты что, думала, замаскировалась?» и пригласил танцевать. Наверное, мы смотрелись очень смешно, потому что он был тоже в костюме мушкетёра…
Была у Виталия в школе и первая любовь, девушка из его же класса, с которой он дружил. Только серьезных отношений не случилось, ничего у них в дальнейшем не вышло.
Про Читу и последнюю встречу
Все в школе были уверены, что Виталий Соломин будет артистом.
- Он мне часто говорил, что поедет в Москву. Однажды в Читу приехала комиссия из Щепкинского училища набирать сибирский курс. Сдавал экзамены он в старом драматическом театре, где был один из первых наборов, - рассказывает Наталья Реасовна. – Стал учиться в Москве. Говорят, что Мефодий Викторович напутствовал сына словами: «Всё правильно, сын. Падать - так с белого коня!». Папа его умер в 1960 году, а Зинаида Ананьевна ещё долго жила в Чите, несмотря на то, что Виталий и Юра уже работали в столице. Они были уже знамениты, но перевезти свою маму в Москву никак не могли.
Наконец, когда Юрию Мефодьевичу было присвоено звание народного артиста, он смог обратиться в министерство культуры, которое походатайствовало перед моссоветом, чтобы разрешили их жильё в Чите отдать местным властям взамен получения квартиры в Москве. В Чите у Соломиных была небольшая двухкомнатная квартира, в Москве Зинаиде Ананьевне предоставили однокомнатную, в которой она и жила до самой смерти.
В последний раз Наталья Трифонова встретилась с Виталием Соломиным в 1997 году, когда Малый театр приезжал в Читу на гастроли.
- Мы всей школой ликовали. Попросили его о встрече с нами. Такая встреча проходила не в школе, а в зале Дворца пионеров, иначе всех желающих было не вместить. А он был уже популярен, сыграл очень много ролей в театре и кино. Помню, в это время я читала в журнале «Культура», как Михаил Жаров говорил, что по таланту Виталий, пожалуй, превосходит своего старшего брата, - продолжает Наталья Реасовна.
По её словам, если Юрий Соломин часто ностальгирует, говорит о Чите с уважением, вспоминает любимую учительницу, то Виталий родной город не особо жаловал. Правда, нелюбовь свою не афишировал: прилюдно, на зрителях, говорил одно, а в приватной беседе признавался, что и в школу зайти не хочется, и приехать в Читу ещё раз желания нет. Может, какая-то обида была, кто знает?
- У Виталия был сложный характер. Вроде, кажется, весёлый, подвижный, а с другой стороны человек был не очень открытый. Болел и никому не говорил. Много на себя брал, у него и к себе, и другим людям была какая-то завышенная требовательность. Соломин не был похож на многих своих «мягких» героев: он был волевым, решительным, спорить с ним было бесполезно. В последнюю нашу встречу рассказывал, что трудно живётся: дочки учатся в элитной школе, на это требуются финансовые вложения. «Чтобы купить девочкам сапоги, - говорил он, - зарабатываю разными концертами». Не смотря на характер, Виталик, как любой артист, был раним. У него ведь не всегда в Москве было всё гладко, бывали и простои в работе…
Детских и юношеских фотографий Виталия Соломина очень мало.
Однажды, когда его мама ещё жила в Чите, они встретились с Натальей Трифоновой недалеко от школы.
- Наташа, ты бы зашла ко мне: у меня целая куча фотографий, может, что-то нужно для школы, - предложила Зинаида Ананьевна.
- Да, конечно, забегу в следующий раз, - ответила Наталья Реасовна, но, как это бывает со всеми, закрутилась, не зашла, о чём теперь очень жалеет и часто говорит своим ученикам: «Никогда ничего не откладывайте на «следующий раз». Его просто может не быть».
О том, что 23 апреля 2002 года во время спектакля у Соломина произошёл инсульт, Наталья Трифонова узнала, работая в Китае. Целый месяц следила за новостями - Виталий Мефодьевич находился в больнице имени Склифосовского, последние две недели вообще в сознание не приходил, а 27 мая его не стало:
- Помню, в его последний приезд в Читу, прошлись по школьным коридорам, и я вышла его проводить. Стояла на перекрестке Лениградской и Чайковского, а он переходил улицу к гостинице «Забайкалье». Он не оглянулся, а я смотрела ему вслед и понимала, что больше его никогда не увижу. Так и случилось…
Экстра-цитата:
Виталий Соломин о Чите: «Одно из ярких воспоминаний детства - окна в нашем доме. Между двойными рамами закладывали вату, украшенную осколками ёлочных игрушек. Окна не по-сибирски большие - ведь мороз там жуткий! Идёшь за водой - не дай Бог её разлить и наступить в лужу. Нога тут же примёрзнет».
http://zabmedia.ru/print.php?articles=2576
11.12.2011 11:05
Подробнее
СВОЙ КРУГ НА ЗЕМЛЕ. К 70-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИТАЛИЯ СОЛОМИНА
К 70-летию со дня рождения Виталия Мефодьевича Соломина телеканал «Россия-Культура» показывает программу «Свой круг на земле. Виталий Соломин» (12 декабря, 20:45). Об артисте вспоминают Татьяна Панкова, Наталья Тенякова, Василий Бочкарев, Борис Клюев, Леонид Хейфец, Александр Голобородько, Наталья Нестерова и Владимир Орлов. Звучат фрагменты из дневников Виталия Мефодьевича (читает Василий Бочкарев).
СВОЙ КРУГ НА ЗЕМЛЕ. К 70-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИТАЛИЯ СОЛОМИНА
К 70-летию со дня рождения Виталия Мефодьевича Соломина телеканал «Россия-Культура» показывает программу «Свой круг на земле. Виталий Соломин» (12 декабря, 20:45). Об артисте вспоминают Татьяна Панкова, Наталья Тенякова, Василий Бочкарев, Борис Клюев, Леонид Хейфец, Александр Голобородько, Наталья Нестерова и Владимир Орлов. Звучат фрагменты из дневников Виталия Мефодьевича (читает Василий Бочкарев).
Из дневника Виталия Соломина: «Каждый актер, по крайней мере мне известный, постоянно ждет точной оценки своей работы. Не похвалы (хотя и похвалы тоже), а той ответной реакции, по которой бы он мог убедиться, что понят... Не образ, который ты пытался сыграть, создать, а именно ты... Я хватаюсь за каждое слово обо мне: иногда начинаешь слишком острить и горевать на боль и оскорбления, поэтому от хорошего закрываешься, переходишь в глухую защиту и долгие дни перекатываешь каждое слово, как горячие угли, из ладошки в ладошку, пока не остынут, пока не привыкнешь. А иногда хочешь зацепиться за эти слова и не можешь, как будто о другом говорят».
Виталий Соломин - актер и режиссер Малого театра. Снялся более чем в 40 фильмах, среди которых «Приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона», «Зимняя вишня», «Сибириада», «Даурия», «Искренне Ваш…». Он был легким и праздничным человеком в глазах одних и замкнутым и сложным - для других.
«…Я как-то спросил свою старшую дочь, что такое жизнь. Она ответила: «Это наш круг на Земле», - писал Виталий Соломин. - Это очень точно. Сцена Малого, мои близкие - все это мой круг на Земле. И те места, где меня встречают с любовью, - тоже мой круг».
Борис Клюев вспоминает:
«Одним из самых важных спектаклей для Виталия Соломина был «Горе от ума», где он играл Чацкого. Ставил спектакль Виталий Иванов, курировал Михаил Иванович Царев. Соломин считал этот спектакль для себя очень важным. Во-первых, потому что Михаил Иванович разрешил ему играть Чацкого - по своим данным Соломин был больше рубашечный герой, чем фрачный. Во-вторых, потому что спектакль получился, имел очень хорошую прессу. Виталий Соломин делал много нового, в частности, первый выход его в валенках - это было очень неожиданно для Чацкого. Михаил Иванович ему все позволял в этом спектакле, запретил лишь единственную вещь: в конце спектакля Виталий хотел встать на голову. Тут Михаил Иванович категорически был против. Спектакль имел очень хороший резонанс, его показывали по телевидению. Очень много говорилось как раз о роли Соломина.
Я считаю, что одной из его самых блестящих работ стала роль в спектакле «Не все коту масленица». Он в нем до такой степени выразился, сыграл все, что он на тот момент мог. Был необыкновенно трогателен, обаятелен, азартен.
Актер - это все-таки профессия зависимая. Тебя выбирают или тебя не выбирают. Приходит один режиссер, которому ты очень симпатичен, который тебя видит во многом, а приходит другой - он тебя не видит. У него появляются другие привязанности. И так очень часто кумиры и первые артисты уходят. Поэтому естественно, что такой человек, как Виталий, стремился к самостоятельности. Он был режиссером: сам ставил и сам играл. Это закономерно. Многие это понимают, но не многие это могут сделать. А он это сделал, поставил очень, на мой взгляд, сложный спектакль - «Свадьба Кречинского». По жанру это мюзикл, в Малом театре это была первая подобная постановка. Спектакль шел с аншлагами. Великолепные танцы, маски, - все это было очень хорошо и сложно. Он всегда стремился к сложной драматургии. Его последний спектакль «Иванов» - это тоже очень сложно по драматургическому материалу.
Виталий был очень сложный, неординарный человек. И необыкновенно порядочный. Чувство собственного достоинства не позволяло ему какие-то вещи делать… «.
Владимир Орлов:
«В представлении большинства людей Виталий Соломин - это веселый человек, человек-праздник. Он любил устраивать для друзей всякие забавы и застолья. Знаменитая роль доктора Ватсона - в ней есть легкая ирония, это легкий человек. Но все забывают о фильме, снятом по повести Иосифа Герасимова «Предел возможного». Виталий Соломин там играл директора-диктатора танкового завода на Урале во время войны. Это была жестокая и трагедийная роль. И «Печальный детектив» его забывают, потому что он там тоже играл трагедийную роль милиционера.
Одно из главных свойств Соломина - им никто не мог управлять. Он был самодержавный человек. И многие конфликты возникали из-за того, что ему не позволялось делать то, что он хотел.
В «Зимней вишне» – это не Соломин абсолютно, там он играл бесхарактерного человека, а он был человек очень сильного характера и на какие-то промежуточные состояния был не способен».
Татьяна Панкова:
«Виталий Мефодьевич никогда не позволял себе кричать на актера. Громко спорить - это совсем другое. Но кричать он себе не позволял, а тем более, если он выбрал актера, - относиться к нему недоброжелательно, по-моему, он не мог. Поэтому все работы, связанные с ним, особенно «Свадьба Кречинского», для меня дороги.
Это человек очень добросовестный, особенно в искусстве. Он, как я его понимала, был все время какой-то заряженной бомбой. В нем были идеи и постановок, и ролей, и исполнения. Он с такой жадностью относился к искусству, что дай Бог каждому актеру…
Соломин всегда был неудовлетворен тем, что он делает - в режиссуре ли, в актерской ли своей работе, и всегда все время искал. Он был новым почти на каждом спектакле».
Александр Голобородько:
«Виталий Соломин был очень углубленный в себя человек. Он всегда носил в себе какую-то идею, замысел, какие-то глубокие переживания.
Но среди близких, в компании, где-то на отдыхе он был очень раскован. Он был веселый, легкий человек, человек-праздник. Он умел устраивать праздники для своей семьи, для своих близких, для друзей. И не выносил всяких тусовок. Присутствовало сочетание публичной профессии с тем, что Соломин был, как мне кажется, не очень публичный человек. Он сам создавал вокруг себя атмосферу влюбленности.
Он был человеком многогранного таланта. Много снимался. Ставил сам спектакли, и не только в Малом театре, но и антрепризные. Сам в них играл. Он был человек-подвижник. Очевидно, его забрали Туда потому, что нынешнее время не для него. Нынешнее евро-зеленое время, это не время Соломина. Он понимал, так сказать, счет, потому что работа должна быть оплачена, но никогда не ставил это во главу угла. Таких людей, как он, сегодня нет. Даже мы, которые остались из тех поколений, мы все равно конформисты. Мы приняли это время. Мы не боремся с ним, не пытаемся что-то изменить. Мы плывем по течению. А Виталий создал бы вокруг себя свое время, если бы остался жить, но ему было бы очень сложно».
«Культура», 12 декабря 2011 года
К 70-летию со дня рождения Виталия Мефодьевича Соломина телеканал «Россия-Культура» показывает программу «Свой круг на земле. Виталий Соломин» (12 декабря, 20:45). Об артисте вспоминают Татьяна Панкова, Наталья Тенякова, Василий Бочкарев, Борис Клюев, Леонид Хейфец, Александр Голобородько, Наталья Нестерова и Владимир Орлов. Звучат фрагменты из дневников Виталия Мефодьевича (читает Василий Бочкарев).
Из дневника Виталия Соломина: «Каждый актер, по крайней мере мне известный, постоянно ждет точной оценки своей работы. Не похвалы (хотя и похвалы тоже), а той ответной реакции, по которой бы он мог убедиться, что понят... Не образ, который ты пытался сыграть, создать, а именно ты... Я хватаюсь за каждое слово обо мне: иногда начинаешь слишком острить и горевать на боль и оскорбления, поэтому от хорошего закрываешься, переходишь в глухую защиту и долгие дни перекатываешь каждое слово, как горячие угли, из ладошки в ладошку, пока не остынут, пока не привыкнешь. А иногда хочешь зацепиться за эти слова и не можешь, как будто о другом говорят».
Виталий Соломин - актер и режиссер Малого театра. Снялся более чем в 40 фильмах, среди которых «Приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона», «Зимняя вишня», «Сибириада», «Даурия», «Искренне Ваш…». Он был легким и праздничным человеком в глазах одних и замкнутым и сложным - для других.
«…Я как-то спросил свою старшую дочь, что такое жизнь. Она ответила: «Это наш круг на Земле», - писал Виталий Соломин. - Это очень точно. Сцена Малого, мои близкие - все это мой круг на Земле. И те места, где меня встречают с любовью, - тоже мой круг».
Борис Клюев вспоминает:
«Одним из самых важных спектаклей для Виталия Соломина был «Горе от ума», где он играл Чацкого. Ставил спектакль Виталий Иванов, курировал Михаил Иванович Царев. Соломин считал этот спектакль для себя очень важным. Во-первых, потому что Михаил Иванович разрешил ему играть Чацкого - по своим данным Соломин был больше рубашечный герой, чем фрачный. Во-вторых, потому что спектакль получился, имел очень хорошую прессу. Виталий Соломин делал много нового, в частности, первый выход его в валенках - это было очень неожиданно для Чацкого. Михаил Иванович ему все позволял в этом спектакле, запретил лишь единственную вещь: в конце спектакля Виталий хотел встать на голову. Тут Михаил Иванович категорически был против. Спектакль имел очень хороший резонанс, его показывали по телевидению. Очень много говорилось как раз о роли Соломина.
Я считаю, что одной из его самых блестящих работ стала роль в спектакле «Не все коту масленица». Он в нем до такой степени выразился, сыграл все, что он на тот момент мог. Был необыкновенно трогателен, обаятелен, азартен.
Актер - это все-таки профессия зависимая. Тебя выбирают или тебя не выбирают. Приходит один режиссер, которому ты очень симпатичен, который тебя видит во многом, а приходит другой - он тебя не видит. У него появляются другие привязанности. И так очень часто кумиры и первые артисты уходят. Поэтому естественно, что такой человек, как Виталий, стремился к самостоятельности. Он был режиссером: сам ставил и сам играл. Это закономерно. Многие это понимают, но не многие это могут сделать. А он это сделал, поставил очень, на мой взгляд, сложный спектакль - «Свадьба Кречинского». По жанру это мюзикл, в Малом театре это была первая подобная постановка. Спектакль шел с аншлагами. Великолепные танцы, маски, - все это было очень хорошо и сложно. Он всегда стремился к сложной драматургии. Его последний спектакль «Иванов» - это тоже очень сложно по драматургическому материалу.
Виталий был очень сложный, неординарный человек. И необыкновенно порядочный. Чувство собственного достоинства не позволяло ему какие-то вещи делать… «.
Владимир Орлов:
«В представлении большинства людей Виталий Соломин - это веселый человек, человек-праздник. Он любил устраивать для друзей всякие забавы и застолья. Знаменитая роль доктора Ватсона - в ней есть легкая ирония, это легкий человек. Но все забывают о фильме, снятом по повести Иосифа Герасимова «Предел возможного». Виталий Соломин там играл директора-диктатора танкового завода на Урале во время войны. Это была жестокая и трагедийная роль. И «Печальный детектив» его забывают, потому что он там тоже играл трагедийную роль милиционера.
Одно из главных свойств Соломина - им никто не мог управлять. Он был самодержавный человек. И многие конфликты возникали из-за того, что ему не позволялось делать то, что он хотел.
В «Зимней вишне» – это не Соломин абсолютно, там он играл бесхарактерного человека, а он был человек очень сильного характера и на какие-то промежуточные состояния был не способен».
Татьяна Панкова:
«Виталий Мефодьевич никогда не позволял себе кричать на актера. Громко спорить - это совсем другое. Но кричать он себе не позволял, а тем более, если он выбрал актера, - относиться к нему недоброжелательно, по-моему, он не мог. Поэтому все работы, связанные с ним, особенно «Свадьба Кречинского», для меня дороги.
Это человек очень добросовестный, особенно в искусстве. Он, как я его понимала, был все время какой-то заряженной бомбой. В нем были идеи и постановок, и ролей, и исполнения. Он с такой жадностью относился к искусству, что дай Бог каждому актеру…
Соломин всегда был неудовлетворен тем, что он делает - в режиссуре ли, в актерской ли своей работе, и всегда все время искал. Он был новым почти на каждом спектакле».
Александр Голобородько:
«Виталий Соломин был очень углубленный в себя человек. Он всегда носил в себе какую-то идею, замысел, какие-то глубокие переживания.
Но среди близких, в компании, где-то на отдыхе он был очень раскован. Он был веселый, легкий человек, человек-праздник. Он умел устраивать праздники для своей семьи, для своих близких, для друзей. И не выносил всяких тусовок. Присутствовало сочетание публичной профессии с тем, что Соломин был, как мне кажется, не очень публичный человек. Он сам создавал вокруг себя атмосферу влюбленности.
Он был человеком многогранного таланта. Много снимался. Ставил сам спектакли, и не только в Малом театре, но и антрепризные. Сам в них играл. Он был человек-подвижник. Очевидно, его забрали Туда потому, что нынешнее время не для него. Нынешнее евро-зеленое время, это не время Соломина. Он понимал, так сказать, счет, потому что работа должна быть оплачена, но никогда не ставил это во главу угла. Таких людей, как он, сегодня нет. Даже мы, которые остались из тех поколений, мы все равно конформисты. Мы приняли это время. Мы не боремся с ним, не пытаемся что-то изменить. Мы плывем по течению. А Виталий создал бы вокруг себя свое время, если бы остался жить, но ему было бы очень сложно».
«Культура», 12 декабря 2011 года
Подробнее
РУССКИЙ ВАТСОН БЫЛ НА СЦЕНЕ ДО КОНЦА
12 декабря 70 лет исполняется со дня рождения народного артиста России Виталия Соломина. К сожалению, в этом году весной исполнилось уже 9 лет со дня его смерти. Об актере рассказывает обозреватель радио «Вести ФМ» Григорий Заславский.
Скачать запись передачи
Скачать запись передачи
РУССКИЙ ВАТСОН БЫЛ НА СЦЕНЕ ДО КОНЦА
12 декабря 70 лет исполняется со дня рождения народного артиста России Виталия Соломина. К сожалению, в этом году весной исполнилось уже 9 лет со дня его смерти. Об актере рассказывает обозреватель радио «Вести ФМ» Григорий Заславский.
Скачать запись передачи
Как и его старший брат и худрук Малого театра Юрий Мефодьевич, Виталий Соломин служил в Малом театре. Сперва окончил Щепкинское училище, учился у народного артиста СССР Николая Анненкова, потом начал играть в Малом театре, начиная со второго курса. А потом - играл и ставил спектакли. И в тот роковой вечер в мае 2002 года, когда актеру стало плохо, он играл в спектакле, который сам и поставил за пять лет до того. Это был мюзикл, а мюзикл вообще отнимает сил часто больше, чем простой драматический спектакль - надо же и петь, и танцевать, и что-то еще играть - тоже надо. Соломину стало плохо на сцене, он доиграл первый акт, со сцены его унесли на руках. Из театра Виталия Соломина увезли на «скорой». Месяц пролежал в больнице без сознания, и через месяц - умер.
Как он играл в тот последний вечер, вспоминала потом народная артистка России Татьяна Панкова. «Я играла с ним последний спектакль. Чуть-чуть было что-то не то, но он мужественно доиграл акт до конца, а когда занавес закрылся - встать он уже не мог», - рассказала Панкова. Музыкальные спектакли Виталий Соломин любил и играть умел - и в мюзикле, и в оперетте - стоит пересмотреть еще раз «Сильву» или «Летучую мышь» - как он легко все делает, как - с каким удовольствием еще - выдает все эти шуточка, подобные легким балетным па, а пританцовывает - так же легко, как шутит, и остроумен во всем - и в танце, и в игре. Как аристократичен при этом! Недаром англичане признали его Ватсона за своего. Он решил судьбу характера - да и всей ленты, найдя верную интонацию, - так считает режиссер фильмов о приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона Игорь Масленников.
«Он решил судьбу всей картины. Он, Шерлок Холмс и Доктор Ватсон, наш русский Ватсон. И появился характер. Этот характер сделал Виталий, оснастил его иронией, особым отношением», - восхищается Масленникова. Масленников же помнит, как Виталий Соломин носился с идеей и в итоге снял как режиссер фильм - снял, когда вообще почти никакой кино в России никто не снимал. «Он поставил одну картину в самое мрачное время, когда денег ни у кого не было. Он однажды пришел к нам в студию «Троицкий мост» (это моя студия в Петербурге), и пришел со сценарием фильма «Охота». И мы начали с ним работать, но потом, когда уже денег не было, он вернулся в Москву, нашел там у знакомых какие-то деньги, и они сняли картину. Картина была очень хорошая. И хотелось, чтобы прокатчики нашли ее, потому что это его работа, режиссерская», - говорит Масленников.
Виталий Соломин и в театре тоже любил не только играть, но и ставить. В Малом, помимо «Свадьбы Кречинского», он поставил еще несколько спектаклей и незадолго до смерти - за год - чеховского «Иванова» - сам сыграл Иванова, трагического героя, который долго мучает других, а потом убивает себя. Это был один из замечательных чеховских спектаклей Малого театра, и трагизм этого - точно когда-то веселого и легкомысленного - героя Виталий Соломин сыграл так как-то точно, что потом, когда актера не стало, многие вспоминали этот спектакль. Как и «Свадьбу Кречинского», «Иванова» сняли, потому что вводить какого-то другого артиста сюда, где Виталий Соломин придумал все для себя, причем часто - безжалостно к себе - актеру - вводить было просто бессмысленно. Никто бы так не сыграл.
«Вести ФМ»
12 декабря 70 лет исполняется со дня рождения народного артиста России Виталия Соломина. К сожалению, в этом году весной исполнилось уже 9 лет со дня его смерти. Об актере рассказывает обозреватель радио «Вести ФМ» Григорий Заславский.
Скачать запись передачи
Как и его старший брат и худрук Малого театра Юрий Мефодьевич, Виталий Соломин служил в Малом театре. Сперва окончил Щепкинское училище, учился у народного артиста СССР Николая Анненкова, потом начал играть в Малом театре, начиная со второго курса. А потом - играл и ставил спектакли. И в тот роковой вечер в мае 2002 года, когда актеру стало плохо, он играл в спектакле, который сам и поставил за пять лет до того. Это был мюзикл, а мюзикл вообще отнимает сил часто больше, чем простой драматический спектакль - надо же и петь, и танцевать, и что-то еще играть - тоже надо. Соломину стало плохо на сцене, он доиграл первый акт, со сцены его унесли на руках. Из театра Виталия Соломина увезли на «скорой». Месяц пролежал в больнице без сознания, и через месяц - умер.
Как он играл в тот последний вечер, вспоминала потом народная артистка России Татьяна Панкова. «Я играла с ним последний спектакль. Чуть-чуть было что-то не то, но он мужественно доиграл акт до конца, а когда занавес закрылся - встать он уже не мог», - рассказала Панкова. Музыкальные спектакли Виталий Соломин любил и играть умел - и в мюзикле, и в оперетте - стоит пересмотреть еще раз «Сильву» или «Летучую мышь» - как он легко все делает, как - с каким удовольствием еще - выдает все эти шуточка, подобные легким балетным па, а пританцовывает - так же легко, как шутит, и остроумен во всем - и в танце, и в игре. Как аристократичен при этом! Недаром англичане признали его Ватсона за своего. Он решил судьбу характера - да и всей ленты, найдя верную интонацию, - так считает режиссер фильмов о приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона Игорь Масленников.
«Он решил судьбу всей картины. Он, Шерлок Холмс и Доктор Ватсон, наш русский Ватсон. И появился характер. Этот характер сделал Виталий, оснастил его иронией, особым отношением», - восхищается Масленникова. Масленников же помнит, как Виталий Соломин носился с идеей и в итоге снял как режиссер фильм - снял, когда вообще почти никакой кино в России никто не снимал. «Он поставил одну картину в самое мрачное время, когда денег ни у кого не было. Он однажды пришел к нам в студию «Троицкий мост» (это моя студия в Петербурге), и пришел со сценарием фильма «Охота». И мы начали с ним работать, но потом, когда уже денег не было, он вернулся в Москву, нашел там у знакомых какие-то деньги, и они сняли картину. Картина была очень хорошая. И хотелось, чтобы прокатчики нашли ее, потому что это его работа, режиссерская», - говорит Масленников.
Виталий Соломин и в театре тоже любил не только играть, но и ставить. В Малом, помимо «Свадьбы Кречинского», он поставил еще несколько спектаклей и незадолго до смерти - за год - чеховского «Иванова» - сам сыграл Иванова, трагического героя, который долго мучает других, а потом убивает себя. Это был один из замечательных чеховских спектаклей Малого театра, и трагизм этого - точно когда-то веселого и легкомысленного - героя Виталий Соломин сыграл так как-то точно, что потом, когда актера не стало, многие вспоминали этот спектакль. Как и «Свадьбу Кречинского», «Иванова» сняли, потому что вводить какого-то другого артиста сюда, где Виталий Соломин придумал все для себя, причем часто - безжалостно к себе - актеру - вводить было просто бессмысленно. Никто бы так не сыграл.
«Вести ФМ»
Подробнее
НАРОДНОМУ АРТИСТУ РОССИИ ВИТАЛИЮ СОЛОМИНУ СЕГОДНЯ ИСПОЛНИЛОСЬ БЫ 70 ЛЕТ
НАРОДНОМУ АРТИСТУ РОССИИ ВИТАЛИЮ СОЛОМИНУ СЕГОДНЯ ИСПОЛНИЛОСЬ БЫ 70 ЛЕТ
Смотреть репортаж Первого канала
Обаятельный, лёгкий и невероятно талантливый. Народному артисту России Виталию Соломину сегодня исполнилось бы 70 лет. Он пошёл по стопам старшего брата — вслед за ним поехал в Москву, окончил Щепкинское училище и был принят в ту же театральную труппу, но скоро все поняли — это самостоятельный яркий артист с большой буквы, достойный внимания и любви миллионов зрителей.
«Да, я зануда» — изумляя поклонников, говорил Виталий Соломин. И все, кому пришлось испытать на себе его характер, рассказывали легенды: Соломин-младший — крепкий орешек. Полная противоположность экранному образу: суровый, требовательный, немногословный. Его молчание понимала только жена Мария. Да и то после нескольких лет замужества. Ведь когда он ухаживал более веселого, остроумного и общительного человека сложно было представить.
Делая предложение руки и сердце, Виталий поставил молодой актрисе одно условие: или я, или кино. Мария даже не колебалась: «Виталию нужна была семья. Ему нужно было, чтобы я была дома, когда он приходил после репетиций, чтобы был борщ, чтобы были котлеты, чтобы было чисто. Порядок очень любил. Он говорил, когда беспорядок, я не могу ни о чем думать, ничего сочинять, ничего репетировать».
Истинный англичанин: немного чопорный, но наивный и добрый. Характер доктора Ватсона Виталий Соломин полностью придумал сам, ведь у Конан Дойля не было даже намека о том, каков этот человек. Перед началом съемок режиссер тоже долго ломал голову. Но увидев фото Соломина, отбросил все сомнения.
«Потом мне говорили: что вы берете? Такая русская физиономия, курносый, веснушчатый! Ничего подобного! Это как раз те самые эдинбургские англичане, такие рыжие, курносые. Но дело оказалось даже не в том. Дело в том, что он великий актер», — говорит режиссер Игорь Масленников.
В герое Виталия Соломина из кинофильма «Зимняя вишня» многие увидели себя. Критики писали, что он был способен одной своей ролью показать жизнь всего поколения. И не только в кинематографе. У дверей гримерки в Малом театре по-прежнему его имя. Здесь он перевоплощался в персонажей Гоголя, Чехова, и Островского.
«Его, конечно, не хватает в Малом театре сегодня, потому что он ушел из жизни на самом взлете своей режиссерской карьеры. Актерская у него была очень давно. И мне, я всегда это говорил, мне никогда не стыдно было за моего брата. Думаю, что эти же слова и он бы сказал, сидя на моем месте сегодня», — говорит художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин.
Друзья говорили, в сердце Виталия Соломина всегда жил режиссер: работал ли он над собственной ролью, ставил ли спектакли или организовывал праздники для друзей. Похоже, его жизнь так же была выстроена по классическим законам драматургии. Он умер на сцене от ишемического инсульта, играя в своем же мюзикле «Свадьба Кречинского» главного героя, как всегда ни капли не похожего на самого актера. Но зрителям, влюбленным в Виталия Соломина, казалось иначе: будто ушел человек, который был для них родным.
Первый канал, 12 декабря 2011 года
Смотреть репортаж Первого канала
Обаятельный, лёгкий и невероятно талантливый. Народному артисту России Виталию Соломину сегодня исполнилось бы 70 лет. Он пошёл по стопам старшего брата — вслед за ним поехал в Москву, окончил Щепкинское училище и был принят в ту же театральную труппу, но скоро все поняли — это самостоятельный яркий артист с большой буквы, достойный внимания и любви миллионов зрителей.
«Да, я зануда» — изумляя поклонников, говорил Виталий Соломин. И все, кому пришлось испытать на себе его характер, рассказывали легенды: Соломин-младший — крепкий орешек. Полная противоположность экранному образу: суровый, требовательный, немногословный. Его молчание понимала только жена Мария. Да и то после нескольких лет замужества. Ведь когда он ухаживал более веселого, остроумного и общительного человека сложно было представить.
Делая предложение руки и сердце, Виталий поставил молодой актрисе одно условие: или я, или кино. Мария даже не колебалась: «Виталию нужна была семья. Ему нужно было, чтобы я была дома, когда он приходил после репетиций, чтобы был борщ, чтобы были котлеты, чтобы было чисто. Порядок очень любил. Он говорил, когда беспорядок, я не могу ни о чем думать, ничего сочинять, ничего репетировать».
Истинный англичанин: немного чопорный, но наивный и добрый. Характер доктора Ватсона Виталий Соломин полностью придумал сам, ведь у Конан Дойля не было даже намека о том, каков этот человек. Перед началом съемок режиссер тоже долго ломал голову. Но увидев фото Соломина, отбросил все сомнения.
«Потом мне говорили: что вы берете? Такая русская физиономия, курносый, веснушчатый! Ничего подобного! Это как раз те самые эдинбургские англичане, такие рыжие, курносые. Но дело оказалось даже не в том. Дело в том, что он великий актер», — говорит режиссер Игорь Масленников.
В герое Виталия Соломина из кинофильма «Зимняя вишня» многие увидели себя. Критики писали, что он был способен одной своей ролью показать жизнь всего поколения. И не только в кинематографе. У дверей гримерки в Малом театре по-прежнему его имя. Здесь он перевоплощался в персонажей Гоголя, Чехова, и Островского.
«Его, конечно, не хватает в Малом театре сегодня, потому что он ушел из жизни на самом взлете своей режиссерской карьеры. Актерская у него была очень давно. И мне, я всегда это говорил, мне никогда не стыдно было за моего брата. Думаю, что эти же слова и он бы сказал, сидя на моем месте сегодня», — говорит художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин.
Друзья говорили, в сердце Виталия Соломина всегда жил режиссер: работал ли он над собственной ролью, ставил ли спектакли или организовывал праздники для друзей. Похоже, его жизнь так же была выстроена по классическим законам драматургии. Он умер на сцене от ишемического инсульта, играя в своем же мюзикле «Свадьба Кречинского» главного героя, как всегда ни капли не похожего на самого актера. Но зрителям, влюбленным в Виталия Соломина, казалось иначе: будто ушел человек, который был для них родным.
Первый канал, 12 декабря 2011 года
Подробнее
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН
Очерк Светланы Овчинниковой из цикла «Библиотека Малого театра». М., 2001.
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН
Очерк Светланы Овчинниковой из цикла «Библиотека Малого театра». М., 2001.
Мы встретились в радиостудии: готовилась очередная передача «Театр и жизнь», в которой выпускники разных лет и разных театральных училищ вспоминали свои студенческие годы, педагогов, репертуар, - короче, первые шаги на пути к сцене... Театральное училище имени М. С. Щепкина при Государственном академическом Малом театре представлял Виталий Соломин. Артист чрезвычайно репертуарный, проработавший к тому времени в театре уже два десятилетия и сыгравший роли незаурядные, и сыгравший незаурядно...
А до училища была жизнь в далеком и не очень театральном сибирском городе Чите... Слышала как-то от замечательного режиссера Бориса Ивановича Равенских: «Генетика, наследственность... А в семье шахтеров два великих артиста родились - Николай и Лилия Гриценко. В кого?» Малому театру Чита подарила двух самых репертуарных его артистов - братьев Соломиных. Старший, Юрий, сегодня возглавляет Малый. А младший... Младший просто стал одной из самых ярких и значительных звезд этой труппы.
Но что привело Виталия именно в Щепкинское училище, и вообще - на подмостки?
«Ну, во-первых, старший брат занялся этим ремеслом. А у меня были большие сомнения: идти ли по такому пути... Я в школе серьезно занимался математикой и предполагал занятий этих не бросать... Но так случилось: приехала комиссия из Москвы набирать сибирский курс. Здесь уж сам Бог велел попробовать. Но я набрал не очень высокие баллы. Да и вообще на первом курсе учился очень тяжело, совершенно не понимал - чем там люди занимаются. Когда приедешь из Сибири, с нормального воздуха, с нормальной психикой - все, что видишь и делаешь в театральном училище, кажется очень странным».
Все участники передачи, и это поразило, помнили тот репертуар, с которым проходили три трудных отборочных тура в театральный институт. Помнил и Соломин, тут же, с ходу, просто и обаятельно не задекламировавший - зарассказывавший:
Нет, ребята, я не гордый. Не заглядывая в даль, Так скажу: зачем мне орден ? Я согласен на медаль...
Он рассказывал Теркина.
А я вспоминала его Швандю в «Любови Яровой» - лихого матросика, с каким-то особым обаянием и шиком строившего и преодолевавшего баррикады... В том спектакле, поставленном Петром Фоменко, главным героем, персонажем-открытием стал неожиданно интеллигентный и трагический Кошкин. «Самоигральная» роль Шванди словно отошла на второй план. Но победительное обаяние Соломина возвращало ее на первый. Его Швандя был Теркиным восемнадцатого года...
Николай Александрович Анненков обладал уникальной педагогической интуицией. На том - первом - курсе, который он набрал, вместе с Виталием учились Олег Даль, Виктор Павлов, Михаил Кононов, Ярослав Барышев... Только в Малый театр было приглашено семь выпускников - случай редчайший.
Сегодня Виталий Мефодьевич сам педагог - он руководит курсом во ВГИКе. И актер. И режиссер. Поставивший на сцене Малого пьесу Василия Ливанова «Мой любимый клоун», а потом - ни много ни мало - «Живой труп» Л. Толстого, «Дикарку» Островского, «Свадьбу Кречинского» Сухово-Кобылина, чеховского «Иванова»...
Он не проходил режиссерской школы. Может быть, ему не нужна была и актерская? Вот так пришел бы в театр и учился в партнерстве с его мастерами, в самом процессе постижения ролей. Ведь Соломин играл с Гоголевой - в «Мамуре», с Царевым - в «Горе от ума» и «Заговоре Фиеско в Генуе», с Хохряковым в «Не все коту масленица», с Любезновым в «Любови Яровой»...
«В нашу профессию приходят по-разному. И есть свидетельства тому, что вовсе не обязательно заканчивать специальный институт. Но это «кажимость», что театром может заниматься любой. Это в кино каждый может единожды сняться гениально - если точно попадет в типаж, а остальное доделает режиссер. Это приблизительно как вместо того, чтобы слепить статую, можно самому влезть и встать...
Но для меня институт был очень важной частью жизни, потому что я люблю больше процесс, чем результат. Мне интересно: каким образом это происходит ? - я превращаюсь в нечто от меня далекое. Учась в училище, я, конечно, переиграл множество ролей в пьесах Островского. В дипломном спектакле играл князя Дулебова. Это сегодня кажется забавным - такое несоответствие, а тогда было очень ответственно: и XIX век играть, и над гримом колдовать... И внутреннее ощущение до сих пор сохранилось от этой роли: я - это он. Сейчас уже нет той наивности, той веры...»
До чего же полярны бывают взгляды со сцены и из зала. Самоощущение артиста - и зрительское восприятие. Я-то считаю Соломина если не самым наивным, то уж, во всяком случае, одним из самых непосредственных артистов Малого театра и того любимого мною поколения, к которому он сегодня принадлежит.
Первые годы работы в Малом Виталия Соломина использовали типажно, в не бог весть как ярко написанных ролях современных молодых людей. Благо в самом облике артиста, в манере его игры есть «манок», привлекающий зал, заставляющий верить этому артисту, даже когда в роли приходится отстаивать банальности...
А ведь в училище Соломин считался артистом характерным, -то есть способным на острую комедийность, гротеск, перевоплощение...
Я тоже считала Виталия Соломина актером на амплуа социального героя. И вдруг!
Не-е-ет, это надо было видеть! Я была на спектакле дважды: первый раз не в силах оторвать взгляда от Соломина. Второй - наблюдая за публикой, ибо это тоже был спектакль.
Виталий Соломин играл Ипполита в пьесе Островского «Не все коту масленица» в лучших, наипрекраснейших традициях Малого театра. Он мог несколько мгновений просто смотреть в зал - и в меняющемся выражении его лица читался целый монолог, читался под гомерический хохот. Он мог просто притулиться в углу, почти спрятавшись за занавеску. На сцене в это время своим чередом шли суды-пересуды, а взгляд как бы притягивался к Соломину.
И не потому, что другие артисты играли хуже, нет. Но в спектакле, поставленном В. Хохряковым как лубок, как ярмарочный хоровод, Соломин был заводилой этого хоровода...
И если сравнивать пьесу с песней, то «Не все коту масленица» Хохряков поставил как частушки. С переборами да переплясами, с задиристыми выходами на первый план, с откровенным желанием себя показать и вызвать партнера на словесный и танцевальный поединок. Не случайно так естественно, так необходимо вписывались в этот спектакль танцы, вернее - пляски. Так к месту вытанцовывали прологи и эпилоги действий Парень и Девушка. Таким аппетитным был лубочный, аккуратненький, с занавесочками и геранькой домик.
Спектакль-гулянье, спектакль-праздник, спектакль - наслаждение режиссерской выдумкой и, главное, актерской игрой.
После этого спектакля хотелось воскликнуть: вы знаете Виталия Соломина? Конечно? А вы видели спектакль «Не все коту масленица»? Нет? Ну, тогда вы не знаете артиста Малого театра Виталия Соломина!
Я подчеркиваю эти слова: артиста Малого театра! Потому что до этого были роли этаких обаятельных молодых людей, сыгранных, опять-таки, в «современной» манере: очень естественной, и эта актерская правдивость извиняла порой натянутые обстоятельства пьес... Это было мило и достойно, но это не было Малым театром. Ибо актерское искусство Малого всегда отличалось укрупненным реализмом. Что это такое? А вот пишут два художника. Оба в реалистической манере. Но один - акварелью, а другой -маслом. Малый театр пишет «маслом»: красками яркими, сочными, интенсивными.
Виталий Соломин в роли Ипполита вдруг как бы сменил палитру. Стал играть «в полный голос», упоенно и празднично. В нем пробудилась пленительная характерность, он сумел уловить редкое сочетание гротеска и естественности, он стал артистом Малого...
«В пьесе есть возможность для игры между слов. А еще есть объемная речь, которая сама по себе смешна, очаровательна, забавна... Ну и есть такой момент, когда тебя «ведет». Это как играют дети: кто-то ведет, а кто-то им подсказывает. Я в «Коте» не останавливался, если меня куда-то вело. И зал мог за собой вести, остановить, вдруг переключить или «снять» поводок. Такое соединение: и идешь за кем-то, и за тобой идут, а ты словно чуть-чуть наблюдаешь за собой со стороны. Вот как нравится собственный голос слышать, когда поешь...»
Мне кажется, что в этом стиле Соломин сыграл и своего Чацкого. Озорного, непосредственного, не привыкшего еще скрывать чувства. Он входил, вернее - влетал на сцену очень юным. В валенках, полушубке... Поскальзывался на натертом полу и, растянувшись во весь рост, смеясь, произносил, а точнее - просмеивал: «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног...»
А уходил со сцены, из этого спектакля - повзрослевшим, горько умудренным человеком, лишенным радостных иллюзий и непосредственного мировосприятия молодости...
Спектакль этот, во многом спорный, являлся все же бесконечно интересным противостоянием Чацкий - Фамусов. В этой, десятой по счету постановке «Горя от ума» на сцене Малого театра, было совершено открытие: Чацкому противостоял не глупый и недальновидный Фамусов, а умный, хитрый, знающий истинную цену окружающему и окружающим герой М. Царева. Здесь ум скрестил копья с умом, остроумие - с остроумием, и был преподнесен жестокий урок незнанию жизни.
В этом спектакле не побоялись дать Чацкому «проиграть». Когда-то этого не побоялся сам Грибоедов.
«Некоторые критики считают, что я сыграл чуть ли не Грибоедова. И мысли такой не было! Вообще я о трактовках не думаю: ну их! Мне нравится, когда люди в зале переживают. Вот Настя (старшая дочь Виталия. - С. О.), когда смотрела спектакль, спрашивала: «Пап, там тебя не обижают?» Она очень переживала за Чацкого, она чувствовала, что его обижают...»
Соломин лишил своего Чацкого романтического ореола, сыграл в манере естественной и даже прозаической. Но в нем были глубина, недосказанность, какое-то особое интеллектуальное обаяние...
Они позволили артисту замечательно сыграть еще в одном спектакле театра, поставленном режиссером Л. Хейфецом.
То ли это слух, то ли быль, что драматург Афанасий Салынский написал свою пьесу «Летние прогулки» специально для актеров Александра Потапова и Виталия Соломина, - не знаю. Если быль, то да здравствует возрождение славной традиции Малого, когда Островский писал свои пьесы для его актеров.
Так или иначе, роль позволила и заставила Виталия Соломина раскрыться полностью. Актеру на амплуа в том числе и «простаков» она дала коллизии трагические, да к тому же в сочетании и в редкой взаимосвязи с комедийными. И это - одновременно точное следование актера своему амплуа, и умение яростно вырываться за его рамки, - тоже в традициях Малого театра.
«Бориса из «Летних прогулок» иногда называют Чацким XX века. Это не так: Чацкий активен, Борис - уходящая натура. Чацкий открыт, Борис замкнут. Соль этой пьесы и роли - во внутреннем конфликте в эпоху бесконфликтности.
Борис должен был убивать брата, - это же Гражданская война: брат на брата... Конфликт взглядов, точек зрений. Вопрос: как принимать крайность, ограниченность? Близкие по отцу люди - и непримиримость друг к другу...»
В этой роли богатая и чуткая социальная интуиция актера спровоцировала появление незаурядного, многозначного и горького героя... Соломин сыграл - пожалуй, впервые на сцене советского театра, - диссидента.
Этот артист часто ломает свое амплуа. Так, сыграл наглого, нахрапистого иезуита - Яшу в «Вишневом саде». Лакея, быдло, обустроившегося в этой зыбкой жизни прочнее всех. И не испытывающего никаких комплексов. Зрители могли неоднократно видеть тот спектакль по ТВ.
Но сильнее, отважнее всего - в спектакле по пьесе Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе», поставленном тоже Леонидом Хейфецом.
Очень русский, очень простонародный, Виталий сыграл здесь Фиеско, графа де Лаванья, главу заговора. По определению Шиллера, этот персонаж: «Стройный, поразительно красивый молодой человек двадцати трех лет. Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок и столь же коварен». Соломин оказался идеальным исполнителем этой роли. Он с таким упоением играл опьяненность властью, что не вызывали сомнения слова Веррины: «Ты легче узнаешь друзей под их масками, чем мы тебя под твоей, Фиеско».
Помню, Л. Хейфец сменил эффектную, богатую фантазией мизансцену похорон жены Фиеско, Леоноры, - на убогую, жесткую, торопливую. И сделано это было во имя смысла главного образа, всего спектакля в целом: Фиеско не торжественно хоронит жену, а отбрасывает ее тело, переступая и через эту смерть в своем исступленном стремлении к власти.
Исступленность стала определяющей чертой характера, определяющим мотивом поступков этого очень красивого, очень жизнерадостного, ловкого и сладострастного молодого человека. Подлинный аристократизм, пропасть ума, хитроумие политикана, обаяние всеобщего кумира, темперамент бури и натиска - перед Фиеско невозможно было устоять. Его можно было только убить... Закованная стенами-бойницами сцена, перелетающие на канатах заговорщики, вздымающиеся куски пола, на которых балансируют действующие лица трагедии, - все создавало мрачную атмосферу интриг. И лишь ослепительная красочная роскошь костюмов напоминала о зрелище.
В этой атмосфере было неуютно всем, кроме разве что пройдохи-мавра и самого Фиеско. Как лихо, словно на гигантских шагах, раскачивался он на удерживаемой цепями доске, произнося свой поучительный и поучающий монолог, монолог тирана, который заканчивался словами: «...И все присягнули одному владыке, - заметьте, одному, генуэзцы! Но это был Лев!»
Соломин и сыграл этого льва. Откуда-то из глубины актерского существа появились и породистость, и значительность, и осанистость. Характерный актер сыграл трагического героя, и это было лихо, точно, яростно.
«У меня к этой работе отношение неоднозначное. Можно было лучше сделать. Хейфец как режиссер нагнетал в каждой сцене, каждой роли страсти до предела. Все -главное. А должны быть перепады. Потому что если нету слабых и сильных, если нет какого-то ныряния, - очень трудно проникнуть в глубину. И возникает монотонность, как ни странно.
Спектакль был очень разный. Мне нравилась сцена, когда Фиеско убивал Леонору. Там реакция была «отдана» зрителям. Их фантазия, их эмоциональность доигрывали за актера и сильнее его. Умирает жена, Фиеско подходит, открывает покрывало - и не знает, он убил или нет. Чего можно ожидать? Крика! Но это меньше, чем сможет зритель. И меньше того, что он ждет. Этим его можно успокоить даже - так сказать, «ожидаемой реакцией». А я на вздохе тихо говорю: «Не может быть». И ухожу. И зритель думает: что же будет, когда до Фиеско «дойдет» ?.. И боится этого. Не потому, что я так играю замечательно. Это театр - технология такая: подвести зрителя к ситуации и не отыграть реакцию, а отдать ее...»
А потом была роль абсолютно противоположная. Хлестаков. Фитюлька. Калиф на час. Моветон. И в этой роли Виталий тоже оказался на своем месте, в своем безразмерном «амплуа». В достаточно скучном и сером спектакле, где просматривалась попытка «ошинелить» «Ревизора», но удалось лишь заскучнить его, Соломин был живым, естественным... Правда, того ошарашивающего впечатления, которое, казалось бы, он мог произвести в этой роли после Ипполита, - не случилось.
«Хлестаков как бы частями получился. И сам спектакль был неповоротливый. Весник и режиссировал, и играл. Он сразу добивался «результата». А я, репетируя, могу зайти в другую сторону и вдруг выйти на простую, свободную, «мою» роль...
Я от Хлестакова скоро отказался. Сказал себе еще в училище: надо играть персонажей своего возраста. Это не значит - играть самого себя».
Соломина к тому времени уже не меньше актерства интересовала режиссура. Он мило поставил «Моего любимого клоуна» и мило сыграл в том спектакле главную роль - Сергея Синицына. Как мило играет в великом множестве кинофильмов: от многосерийной истории Шерлока Холмса до «Зимней вишни». Его обаяние, современность облика, которая, впрочем, в докторе Ватсоне переходит в симпатичную старомодность, его юмор - неброский, подтекстовый, сделали этого актера желанным и для кинорежиссеров, и для кинозрителей.
Но вот поступило приглашение. Из Театра имени Моссовета. И ради одной-единственной роли Соломин временно оставил Малый. Но роль того стоила. Это был милиционер Сошнин в инсценировке повести Виктора Астафьева «Печальный детектив».
Правда, спектакль этот трудно оценивать однозначно. Одаренный режиссер Г. Тростянецкий зачем-то «дописал» Астафьева. Я не против «авторизованного» перевода прозы. Но, думаю, недопустимы такие вторжения в авторский текст, которые искажают мысли писателя, тональность его повествования, его помыслы.
«Печальный детектив» - драма. Отражающая время с болью и гневом. И малейший перекос в замысле, одна, но иначе взятая нота могут стереть грань между болью и ненавистью. В том спектакле она была не стерта, а - снесена. Постановщик ужесточил и без того отважную в живописании «свинцовых мерзостей жизни» повесть...
Но было в спектакле то, что отпускало «грехи» режиссеру. То, что заставило самого Астафьева, очень этого не желавшего, дать разрешение на постановку «Печального детектива». Это выбор Виталия Соломина на главную роль.
Артист читал залу письмо автора. Читал в самом начале спектакля, еще не обратившись в Сошнина. А в письме прямо так и было написано, что поскольку играть будет такой любимый артист, как Виталий Соломин, то можно попробовать поставить повесть...
Соломин и играл. Нет. Неверно. Жил. Среди трюков, которыми щедро напичкан спектакль. Среди «вырастающего» на ходулях начальника, среди выезжающих в обнимку с игрушечными обелисками и могильными оградками покойников, среди всей этой вымученной театральщины - жил естественный и одинокий человек. Ликующе-радостно выходящий под ручку с супругой из бани. С горькой озлобленностью допрашивающий зэка. С болью пытающийся обустроиться в выбросившей его жизни... И в финале он произносил монолог - нет, говорил с нами и о нас так строго, серьезно, откровенно, с такой обжигающей внутренней силой, что эти мгновения искупали весь дивертисмент придумок, столь неуместных в строгом и суровом повествовании писателя...
«Прочитав инсценировку, я сказал, что там мало возможностей для исполнителя центральной роли. Он вроде должен проходить через весь спектакль, но моментов для игры нет... Л потом повесть перечитал. И подумал, что лучшего материала я не найду. Это - «с листа». И это будет трогать. И это несет в себе очень серьезный смысл». А потом Виталий вернулся в Малый. И поставил в нем «Дикарку» Островского.
«Это, как ни странно, может быть, одна из немногих пьес Островского, которая «вне политики». Она про любовь.
Ашметьев... Мы привыкли, что он бонвиван, поживший, некогда красивый дамский угодник. За кем-то таскался, а рядом была чудная жена. Все искал, желая самоутвердиться. Это ведь происходило от комплекса неполноценности. Он во Франции тосковал по России, в России - по Парижу. И это тоже дикарство. Когда нет ни точки отсчета, ни уклада. Его разыгрывают, а он не понимает. А если не понимает, то как больно будет за него в конце. Он ведь чувствует, что жизнь уходит. И последняя влюбленность. И сразу съежился и постарел. Так зачем жил ?»
«Дикарка» - спектакль обаятельно-старомодный. Вернее, стилизованный под старомодность. И в антракте, в фойе второго этажа, можно было потанцевать вальс под старый духовой оркестр... Спектакль этот был несуетен и мил. И замечателен тем, как играли Ашметьева Виктор Павлов и Виталий Соломин. Играли горько. Вызывая не насмешку, но - сочувствие. Чему? А тому, что рассказал Виталий, еще замысливая «Дикарку»...
Он был неровен, этот спектакль, в нем сбивались ритмы, порой затягиваясь до скучности. Но он был душевен, был театрален в том смысле, в каком мы идем в театр не за политикой, а за человеческим общением и красотой...
Перед «Дикаркой» Виталий долго и с неподдельным интересом работал над ролью Лоренса Шеннона в «Ночи игуаны» Т. Уильям-са. Сложная долгая пьеса. Сложная роль. Приглашенный из Америки режиссер Теодор Манн, не знающий школы и традиций Малого театра. Итог был неоднозначный... Но... актер признался в самом начале нашего разговора, что больше любит процесс...
А после Ашметьева из Островского был Астров из Чехова. Которого артист играет и по сей день.
Принять соломинского Астрова с ходу было непросто: уж очень непривычны были «штучки-дрючки» - как написал критик: уход маршем на коленках, шутовское обмахивание дамским веером или демонстративное отпирание шкафа в чужом доме из собственного кармана вынутым ключом.
У Виталия Соломина нарочито отсутствует «утомленное, нервное лицо. Интересное лицо». (Так у Чехова написано про Астрова, но в спектакле скорее это описание внешности Войницкого - Соломина Юрия. - С. О.) И в нем неожиданно много куража. Нарочито много. Героя-любовника пьесы играет не вчерашний Фиес-ко, а вчерашний Ипполит...
За что же любит его Соня? Влюбляется - Елена? «На безрыбье?..» Слишком было бы просто. Скорее - вот за этот самый кураж, шутовство, камуфлирующее трагедию несостоявшейся судьбы. За сопротивление этой разрухе. За то, что не «нудный», за то, что внушает пусть зыбкое, но ощущение ненапрасности жизни. Обманчивое. Но все в этом спектакле рады, жаждут быть обманутыми. А вместо этого получают пощечины откровений.
Все, что у Астрова, опять-таки традиционно, было пафосом или искренней увлеченностью, - здесь шутейно. Тем естественнее. Все норовят исповедаться. А он - смешит. Странный Астров. Но не выдуманный, а вычитанный у Чехова. Про чудаков-то рассуждает он. Постоянно.
«У Чехова обычно есть герой, который все понимает. Он -редкое существо. И он очень мучительно живет. Астров, с одной стороны, дело делает и леса сажает. Но видит бессмысленность этого всего, потому что леса эти обворовывают, вырубают... Но это хочется делать, в этом смысл жизни, иначе кто я? Зачем живу? Что хочу? Почему, мучительно живя, он камуфлирует эту мучительность? Он старается вести себя так, чтобы не показаться смешным. Он скорее сам будет смеяться над собой, над всем происходящим, нежели позволит, чтобы смеялись над ним.
Он перешагнул тот возраст, когда были надежды, что еще что-то произойдет... Какой-то огульный финал жизни!
Он много работает, одинок, он чувствует себя стариком. А как тогда в России говорили: вошел пожилой человек 33 лет...»
И режиссер Сергей Соловьев, и актеры по-своему расставляют ударения в чеховском тексте. Главным образом так обретается в спектакле трактовка. Эпиграфом, похоже, взяты слова Астрова, обращенные к Войницкому: «Наше положение, твое и мое, безнадежно», и - «Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека...» Ударение - на слове «было».
Страсти, которые разгораются на сцене, - с истериками, слезами, оскорблениями и, наконец, сумасшествием, - неинтеллигентны. Этот мотив уходящей, разрушаемой интеллигентности у Чехова постоянен и очень звучен. Здесь он - лейтмотив спектакля. Интеллигентно - скрывать свою боль, не утруждая ею других. Неинтеллигентно - так открыто страдать, так постоянно ныть.
Но потеря интеллигентности здесь - это драма доведенных до крайности людей. Проигравших жизнь. Ставящих последние гроши надежды и сил - на «зеро», на любовь Елены.
«Астров понимает, что не женится на Елене, нет. Он понимает, в каком она состоянии. Он и говорит ей, что не здесь, так в Саратове - вы все равно когда-нибудь сорветесь. Лучше уж здесь, на лоне природы: поэтично по крайней мере».
Этот мотив «chercher la femme» прописан в спектакле каллиграфически. Елена - С. Аманова ослепительно хороша. И дуэт-дуэль братьев Соломиных - зрелище увлекательное. «Пять пудов любви». Впрочем, весь спектакль - дуэт. И весь спектакль - дуэль. Виталий Соломин прячет трагедию, приоткрывая подлинные чувства в редкие и очень короткие минуты серьеза, когда имидж своего Астрова вдруг снимает как маску. Юрий Соломин распахивает чувства отчаянно, сильно, он играет «на разрыв аорты».
В Малом поставили «страшную вещь», как назвал «Дядю Ваню» Горький. Не триллер - в спектакле все ласкает глаз: красивые декорации, красивые актерские лица... Но все царапает душу. Надрывая ее вечной драмой и усадеб, и коммуналок: «...мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно...»
«Дядя Ваня» - один из самых любимых мною, как зрителем и как театроведом, спектаклей в сегодняшнем репертуаре Малого.
Другой, идущий в филиале театра, - «Свадьба Кречинского» Сухово-Кобылина. Который поставлен Виталием Соломиным. Он и играет здесь заглавную роль. Между Астровым и Кречинским прошло 4 года...
«За сорок лет я не так много сыграл. У меня часто были большие перерывы: от роли до роли проходит год, два, три, пять...»
Соломин сочинил мюзикл по мотивам пьесы. Вернее, сочинил композитор А. Колкер на либретто К. Рыжова. Но и режиссер много придумал в спектакле, и придумал лихо.
«Свадьба Кречинского» - спектакль-феерия, спектакль-праздник, спектакль-чертовщина, спектакль - торжество лицедейства. Он блистательно поставлен В. Соломиным и блистательно оформлен Ю. Хариковым.
Соломин здесь поет, танцует, садится - в свои-то шестьдесят! - на шпагат, и, главное, играет со страстью и болью Михаила Васильевича Кречинского. Аристократа, игрока, человека, страдающего только одним комплексом - абсолютной полноценности и обладающего гипертрофированным чувством самости. Ему позволено больше, чем остальным. Из-за чего, естественно, мучаются все окружающие. Он - король! Он первый, победитель! У него всегда все получалось - здесь, в спектакле, произошла первая «осечка», но и из нее Кречинский выберется...
Но Соломин не был бы Соломиным, если бы не дал своему герою хоть секунду раскаяния...
«Я вообще только интуиции доверяю. Не анализу, разбору. Иду не от ума. В принципе я все могу разобрать. У меня есть такие способности: могу жизненную ситуацию разобрать как пьесу. И это будет достаточно грамотно. Но это как бы не открывает тебя самого. В этом есть какие-то шоры, какие-то тормоза. То, что от ума, то не нараспашку, не от всего сердца. А когда владеешь интуицией, когда рискуешь доверять себе, не утруждаешь себя копанием и объяснением «почему», а просто вот так чувствуешь, то это правильно. И вполне надежно. А «как надо» может прийти во сне. Или вдруг услышит-ся, почувствуется наяву. У меня постоянны такие - не озарения: слово слишком помпезное, а «посещения». Мне интуиция подсказала сделать иной роль Лидочки. И вот у Кречинского на каком-то почти подсознательном уровне есть нечто, есть эта Лидочка. Хотя он женщин не обманывал, у него другое направление: он игрок! Он выигрывает для того, чтобы тратить, чтобы быть королем!
И я сделал роль Лидочки, потому что, может быть, пусть он и не хочет об этом думать, но прошелестела она по его жизни. А без нее финал не стал бы для него таким горьким... А для него - это значит, и для зрителя... Кречинский ведь чем-то похож на автора...»
Александр Васильевич Сухово-Кобылин, блестящий дворянин, образованнейший человек, был заподозрен в убийстве своей гражданской жены, француженки Симоны Диманш. Он пережил, перестрадал многолетний судебный процесс, пока не был оправдан. Пьесу «Свадьба Кречинского» дописал в тюрьме. Две последующие пьесы знаменитой трилогии - «Дело» и «Смерть Тарелкина» -это фантасмагорические инфернальные сочинения о нравах российского чиновничества, написанные в жанре трагического алогизма. Мир Сухово-Кобылина трансформируется в ирреальность. Страшную своей жестокостью, своими мистификациями.
В спектакле много ирреального, много фантасмагории, инфернальное™, мистификаций... Но чем Кречинский похож на автора? «Богат, умен, талантлив, азартен, раскован. Я ставил и знал, что так надо. Что это правильно. Я могу объяснить «почему». Но не надо. Это мешает. Делает суше. Объяснения не оставляют простора импровизации, свободным движениям души».
А импровизируют в этом спектакле щедро. Помню, в зале оказался французский профессор, человек, видимо, не вполне адекватного поведения. И своими ежеминутными криками «Браво!» он изрядно мешал актерам. И вдруг Соломин, не выходя из образа, прямо назойливому зрителю крикнул: «Браво! Ура!» В антракте француз смылся со всей своей свитой...
А на днях Виталий Соломин показал новую свою премьеру - чеховской пьесы «Иванов». Где, опять-таки, выступил и в роли режиссера и исполнителя заглавной роли.
Очень трудной роли в одной из самых загадочных из чеховских пьес. Связанных к тому же в Малом с легендарным, уникальным, неповторимым исполнением заглавной роли великим Борисом Андреевичем Бабочкиным... Знала эта роль на иных сценах и других легендарных исполнителей: Смоктуновского, Леонова...
Соревнование с легендой - дело отважное, но неблагодарное. Каждую Нину Заречную невольно сравниваешь с Комиссаржев-ской; и, глядя «Дни Турбиных», думаешь, тот ли завораживающий оттенок у кремовых штор...
Но Виталий Соломин, помимо прочих его достоинств, - отважный художник. Когда-то не побоялся поставить «Живой труп» на крохотном пространстве, «на носу» у зрителей, включив в исполнение все ремарки недописанной пьесы Л. Толстого. Спектакль этот очень пострадал, как мне кажется, когда его переселили на большую сцену...
Виталий, кажется, вообще ничего не боится.
«Это не так. Есть возмездие. Когда переходишь какую-то грань, то в результате обязательно отдача происходит. Об этом страшновато говорить, потому что это достаточно серьезно. Боль приходит к другим людям, к близким. Возмездие свершается им. И надо быть очень осторожным. Потому что, повторяю, то, что происходит в твоей жизни, потом ударяет по близким. Как будто рядом бабахает. А это еще хуже, нежели когда бьёт по тебе самому. Меня это очень настораживает, потому что я имею многолетний опыт...»
Спектакль «Иванов» играют в основном мастера самого любимого мною, «среднего» поколения Малого театра. Среднего по возрасту, а не по дарованиям. Василий Бочкарев, Александр Потапов, Евгения Глушенко... Мастера, которые, выучившись на яркой, сочной укрупненности Островского, на мощном темпераменте Шекспира и Шиллера, на острой социальности Горького, - традиционных авторов Малого, вдруг заговорили чеховским языком так, словно он им с младенчества родной. И они только ждали момента заговорить, а точнее - высказаться на нем. Этом бесконечно трудном, очень стыдливом и неповторимо мелодичном языке. На котором надо уметь говорить и молча. Говорить сердцем. Говорить наедине с каждым в зале.
Очерк Светланы Овчинниковой из цикла «Библиотека Малого театра». М., 2001.
Мы встретились в радиостудии: готовилась очередная передача «Театр и жизнь», в которой выпускники разных лет и разных театральных училищ вспоминали свои студенческие годы, педагогов, репертуар, - короче, первые шаги на пути к сцене... Театральное училище имени М. С. Щепкина при Государственном академическом Малом театре представлял Виталий Соломин. Артист чрезвычайно репертуарный, проработавший к тому времени в театре уже два десятилетия и сыгравший роли незаурядные, и сыгравший незаурядно...
А до училища была жизнь в далеком и не очень театральном сибирском городе Чите... Слышала как-то от замечательного режиссера Бориса Ивановича Равенских: «Генетика, наследственность... А в семье шахтеров два великих артиста родились - Николай и Лилия Гриценко. В кого?» Малому театру Чита подарила двух самых репертуарных его артистов - братьев Соломиных. Старший, Юрий, сегодня возглавляет Малый. А младший... Младший просто стал одной из самых ярких и значительных звезд этой труппы.
Но что привело Виталия именно в Щепкинское училище, и вообще - на подмостки?
«Ну, во-первых, старший брат занялся этим ремеслом. А у меня были большие сомнения: идти ли по такому пути... Я в школе серьезно занимался математикой и предполагал занятий этих не бросать... Но так случилось: приехала комиссия из Москвы набирать сибирский курс. Здесь уж сам Бог велел попробовать. Но я набрал не очень высокие баллы. Да и вообще на первом курсе учился очень тяжело, совершенно не понимал - чем там люди занимаются. Когда приедешь из Сибири, с нормального воздуха, с нормальной психикой - все, что видишь и делаешь в театральном училище, кажется очень странным».
Все участники передачи, и это поразило, помнили тот репертуар, с которым проходили три трудных отборочных тура в театральный институт. Помнил и Соломин, тут же, с ходу, просто и обаятельно не задекламировавший - зарассказывавший:
Нет, ребята, я не гордый. Не заглядывая в даль, Так скажу: зачем мне орден ? Я согласен на медаль...
Он рассказывал Теркина.
А я вспоминала его Швандю в «Любови Яровой» - лихого матросика, с каким-то особым обаянием и шиком строившего и преодолевавшего баррикады... В том спектакле, поставленном Петром Фоменко, главным героем, персонажем-открытием стал неожиданно интеллигентный и трагический Кошкин. «Самоигральная» роль Шванди словно отошла на второй план. Но победительное обаяние Соломина возвращало ее на первый. Его Швандя был Теркиным восемнадцатого года...
Николай Александрович Анненков обладал уникальной педагогической интуицией. На том - первом - курсе, который он набрал, вместе с Виталием учились Олег Даль, Виктор Павлов, Михаил Кононов, Ярослав Барышев... Только в Малый театр было приглашено семь выпускников - случай редчайший.
Сегодня Виталий Мефодьевич сам педагог - он руководит курсом во ВГИКе. И актер. И режиссер. Поставивший на сцене Малого пьесу Василия Ливанова «Мой любимый клоун», а потом - ни много ни мало - «Живой труп» Л. Толстого, «Дикарку» Островского, «Свадьбу Кречинского» Сухово-Кобылина, чеховского «Иванова»...
Он не проходил режиссерской школы. Может быть, ему не нужна была и актерская? Вот так пришел бы в театр и учился в партнерстве с его мастерами, в самом процессе постижения ролей. Ведь Соломин играл с Гоголевой - в «Мамуре», с Царевым - в «Горе от ума» и «Заговоре Фиеско в Генуе», с Хохряковым в «Не все коту масленица», с Любезновым в «Любови Яровой»...
«В нашу профессию приходят по-разному. И есть свидетельства тому, что вовсе не обязательно заканчивать специальный институт. Но это «кажимость», что театром может заниматься любой. Это в кино каждый может единожды сняться гениально - если точно попадет в типаж, а остальное доделает режиссер. Это приблизительно как вместо того, чтобы слепить статую, можно самому влезть и встать...
Но для меня институт был очень важной частью жизни, потому что я люблю больше процесс, чем результат. Мне интересно: каким образом это происходит ? - я превращаюсь в нечто от меня далекое. Учась в училище, я, конечно, переиграл множество ролей в пьесах Островского. В дипломном спектакле играл князя Дулебова. Это сегодня кажется забавным - такое несоответствие, а тогда было очень ответственно: и XIX век играть, и над гримом колдовать... И внутреннее ощущение до сих пор сохранилось от этой роли: я - это он. Сейчас уже нет той наивности, той веры...»
До чего же полярны бывают взгляды со сцены и из зала. Самоощущение артиста - и зрительское восприятие. Я-то считаю Соломина если не самым наивным, то уж, во всяком случае, одним из самых непосредственных артистов Малого театра и того любимого мною поколения, к которому он сегодня принадлежит.
Первые годы работы в Малом Виталия Соломина использовали типажно, в не бог весть как ярко написанных ролях современных молодых людей. Благо в самом облике артиста, в манере его игры есть «манок», привлекающий зал, заставляющий верить этому артисту, даже когда в роли приходится отстаивать банальности...
А ведь в училище Соломин считался артистом характерным, -то есть способным на острую комедийность, гротеск, перевоплощение...
Я тоже считала Виталия Соломина актером на амплуа социального героя. И вдруг!
Не-е-ет, это надо было видеть! Я была на спектакле дважды: первый раз не в силах оторвать взгляда от Соломина. Второй - наблюдая за публикой, ибо это тоже был спектакль.
Виталий Соломин играл Ипполита в пьесе Островского «Не все коту масленица» в лучших, наипрекраснейших традициях Малого театра. Он мог несколько мгновений просто смотреть в зал - и в меняющемся выражении его лица читался целый монолог, читался под гомерический хохот. Он мог просто притулиться в углу, почти спрятавшись за занавеску. На сцене в это время своим чередом шли суды-пересуды, а взгляд как бы притягивался к Соломину.
И не потому, что другие артисты играли хуже, нет. Но в спектакле, поставленном В. Хохряковым как лубок, как ярмарочный хоровод, Соломин был заводилой этого хоровода...
И если сравнивать пьесу с песней, то «Не все коту масленица» Хохряков поставил как частушки. С переборами да переплясами, с задиристыми выходами на первый план, с откровенным желанием себя показать и вызвать партнера на словесный и танцевальный поединок. Не случайно так естественно, так необходимо вписывались в этот спектакль танцы, вернее - пляски. Так к месту вытанцовывали прологи и эпилоги действий Парень и Девушка. Таким аппетитным был лубочный, аккуратненький, с занавесочками и геранькой домик.
Спектакль-гулянье, спектакль-праздник, спектакль - наслаждение режиссерской выдумкой и, главное, актерской игрой.
После этого спектакля хотелось воскликнуть: вы знаете Виталия Соломина? Конечно? А вы видели спектакль «Не все коту масленица»? Нет? Ну, тогда вы не знаете артиста Малого театра Виталия Соломина!
Я подчеркиваю эти слова: артиста Малого театра! Потому что до этого были роли этаких обаятельных молодых людей, сыгранных, опять-таки, в «современной» манере: очень естественной, и эта актерская правдивость извиняла порой натянутые обстоятельства пьес... Это было мило и достойно, но это не было Малым театром. Ибо актерское искусство Малого всегда отличалось укрупненным реализмом. Что это такое? А вот пишут два художника. Оба в реалистической манере. Но один - акварелью, а другой -маслом. Малый театр пишет «маслом»: красками яркими, сочными, интенсивными.
Виталий Соломин в роли Ипполита вдруг как бы сменил палитру. Стал играть «в полный голос», упоенно и празднично. В нем пробудилась пленительная характерность, он сумел уловить редкое сочетание гротеска и естественности, он стал артистом Малого...
«В пьесе есть возможность для игры между слов. А еще есть объемная речь, которая сама по себе смешна, очаровательна, забавна... Ну и есть такой момент, когда тебя «ведет». Это как играют дети: кто-то ведет, а кто-то им подсказывает. Я в «Коте» не останавливался, если меня куда-то вело. И зал мог за собой вести, остановить, вдруг переключить или «снять» поводок. Такое соединение: и идешь за кем-то, и за тобой идут, а ты словно чуть-чуть наблюдаешь за собой со стороны. Вот как нравится собственный голос слышать, когда поешь...»
Мне кажется, что в этом стиле Соломин сыграл и своего Чацкого. Озорного, непосредственного, не привыкшего еще скрывать чувства. Он входил, вернее - влетал на сцену очень юным. В валенках, полушубке... Поскальзывался на натертом полу и, растянувшись во весь рост, смеясь, произносил, а точнее - просмеивал: «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног...»
А уходил со сцены, из этого спектакля - повзрослевшим, горько умудренным человеком, лишенным радостных иллюзий и непосредственного мировосприятия молодости...
Спектакль этот, во многом спорный, являлся все же бесконечно интересным противостоянием Чацкий - Фамусов. В этой, десятой по счету постановке «Горя от ума» на сцене Малого театра, было совершено открытие: Чацкому противостоял не глупый и недальновидный Фамусов, а умный, хитрый, знающий истинную цену окружающему и окружающим герой М. Царева. Здесь ум скрестил копья с умом, остроумие - с остроумием, и был преподнесен жестокий урок незнанию жизни.
В этом спектакле не побоялись дать Чацкому «проиграть». Когда-то этого не побоялся сам Грибоедов.
«Некоторые критики считают, что я сыграл чуть ли не Грибоедова. И мысли такой не было! Вообще я о трактовках не думаю: ну их! Мне нравится, когда люди в зале переживают. Вот Настя (старшая дочь Виталия. - С. О.), когда смотрела спектакль, спрашивала: «Пап, там тебя не обижают?» Она очень переживала за Чацкого, она чувствовала, что его обижают...»
Соломин лишил своего Чацкого романтического ореола, сыграл в манере естественной и даже прозаической. Но в нем были глубина, недосказанность, какое-то особое интеллектуальное обаяние...
Они позволили артисту замечательно сыграть еще в одном спектакле театра, поставленном режиссером Л. Хейфецом.
То ли это слух, то ли быль, что драматург Афанасий Салынский написал свою пьесу «Летние прогулки» специально для актеров Александра Потапова и Виталия Соломина, - не знаю. Если быль, то да здравствует возрождение славной традиции Малого, когда Островский писал свои пьесы для его актеров.
Так или иначе, роль позволила и заставила Виталия Соломина раскрыться полностью. Актеру на амплуа в том числе и «простаков» она дала коллизии трагические, да к тому же в сочетании и в редкой взаимосвязи с комедийными. И это - одновременно точное следование актера своему амплуа, и умение яростно вырываться за его рамки, - тоже в традициях Малого театра.
«Бориса из «Летних прогулок» иногда называют Чацким XX века. Это не так: Чацкий активен, Борис - уходящая натура. Чацкий открыт, Борис замкнут. Соль этой пьесы и роли - во внутреннем конфликте в эпоху бесконфликтности.
Борис должен был убивать брата, - это же Гражданская война: брат на брата... Конфликт взглядов, точек зрений. Вопрос: как принимать крайность, ограниченность? Близкие по отцу люди - и непримиримость друг к другу...»
В этой роли богатая и чуткая социальная интуиция актера спровоцировала появление незаурядного, многозначного и горького героя... Соломин сыграл - пожалуй, впервые на сцене советского театра, - диссидента.
Этот артист часто ломает свое амплуа. Так, сыграл наглого, нахрапистого иезуита - Яшу в «Вишневом саде». Лакея, быдло, обустроившегося в этой зыбкой жизни прочнее всех. И не испытывающего никаких комплексов. Зрители могли неоднократно видеть тот спектакль по ТВ.
Но сильнее, отважнее всего - в спектакле по пьесе Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе», поставленном тоже Леонидом Хейфецом.
Очень русский, очень простонародный, Виталий сыграл здесь Фиеско, графа де Лаванья, главу заговора. По определению Шиллера, этот персонаж: «Стройный, поразительно красивый молодой человек двадцати трех лет. Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок и столь же коварен». Соломин оказался идеальным исполнителем этой роли. Он с таким упоением играл опьяненность властью, что не вызывали сомнения слова Веррины: «Ты легче узнаешь друзей под их масками, чем мы тебя под твоей, Фиеско».
Помню, Л. Хейфец сменил эффектную, богатую фантазией мизансцену похорон жены Фиеско, Леоноры, - на убогую, жесткую, торопливую. И сделано это было во имя смысла главного образа, всего спектакля в целом: Фиеско не торжественно хоронит жену, а отбрасывает ее тело, переступая и через эту смерть в своем исступленном стремлении к власти.
Исступленность стала определяющей чертой характера, определяющим мотивом поступков этого очень красивого, очень жизнерадостного, ловкого и сладострастного молодого человека. Подлинный аристократизм, пропасть ума, хитроумие политикана, обаяние всеобщего кумира, темперамент бури и натиска - перед Фиеско невозможно было устоять. Его можно было только убить... Закованная стенами-бойницами сцена, перелетающие на канатах заговорщики, вздымающиеся куски пола, на которых балансируют действующие лица трагедии, - все создавало мрачную атмосферу интриг. И лишь ослепительная красочная роскошь костюмов напоминала о зрелище.
В этой атмосфере было неуютно всем, кроме разве что пройдохи-мавра и самого Фиеско. Как лихо, словно на гигантских шагах, раскачивался он на удерживаемой цепями доске, произнося свой поучительный и поучающий монолог, монолог тирана, который заканчивался словами: «...И все присягнули одному владыке, - заметьте, одному, генуэзцы! Но это был Лев!»
Соломин и сыграл этого льва. Откуда-то из глубины актерского существа появились и породистость, и значительность, и осанистость. Характерный актер сыграл трагического героя, и это было лихо, точно, яростно.
«У меня к этой работе отношение неоднозначное. Можно было лучше сделать. Хейфец как режиссер нагнетал в каждой сцене, каждой роли страсти до предела. Все -главное. А должны быть перепады. Потому что если нету слабых и сильных, если нет какого-то ныряния, - очень трудно проникнуть в глубину. И возникает монотонность, как ни странно.
Спектакль был очень разный. Мне нравилась сцена, когда Фиеско убивал Леонору. Там реакция была «отдана» зрителям. Их фантазия, их эмоциональность доигрывали за актера и сильнее его. Умирает жена, Фиеско подходит, открывает покрывало - и не знает, он убил или нет. Чего можно ожидать? Крика! Но это меньше, чем сможет зритель. И меньше того, что он ждет. Этим его можно успокоить даже - так сказать, «ожидаемой реакцией». А я на вздохе тихо говорю: «Не может быть». И ухожу. И зритель думает: что же будет, когда до Фиеско «дойдет» ?.. И боится этого. Не потому, что я так играю замечательно. Это театр - технология такая: подвести зрителя к ситуации и не отыграть реакцию, а отдать ее...»
А потом была роль абсолютно противоположная. Хлестаков. Фитюлька. Калиф на час. Моветон. И в этой роли Виталий тоже оказался на своем месте, в своем безразмерном «амплуа». В достаточно скучном и сером спектакле, где просматривалась попытка «ошинелить» «Ревизора», но удалось лишь заскучнить его, Соломин был живым, естественным... Правда, того ошарашивающего впечатления, которое, казалось бы, он мог произвести в этой роли после Ипполита, - не случилось.
«Хлестаков как бы частями получился. И сам спектакль был неповоротливый. Весник и режиссировал, и играл. Он сразу добивался «результата». А я, репетируя, могу зайти в другую сторону и вдруг выйти на простую, свободную, «мою» роль...
Я от Хлестакова скоро отказался. Сказал себе еще в училище: надо играть персонажей своего возраста. Это не значит - играть самого себя».
Соломина к тому времени уже не меньше актерства интересовала режиссура. Он мило поставил «Моего любимого клоуна» и мило сыграл в том спектакле главную роль - Сергея Синицына. Как мило играет в великом множестве кинофильмов: от многосерийной истории Шерлока Холмса до «Зимней вишни». Его обаяние, современность облика, которая, впрочем, в докторе Ватсоне переходит в симпатичную старомодность, его юмор - неброский, подтекстовый, сделали этого актера желанным и для кинорежиссеров, и для кинозрителей.
Но вот поступило приглашение. Из Театра имени Моссовета. И ради одной-единственной роли Соломин временно оставил Малый. Но роль того стоила. Это был милиционер Сошнин в инсценировке повести Виктора Астафьева «Печальный детектив».
Правда, спектакль этот трудно оценивать однозначно. Одаренный режиссер Г. Тростянецкий зачем-то «дописал» Астафьева. Я не против «авторизованного» перевода прозы. Но, думаю, недопустимы такие вторжения в авторский текст, которые искажают мысли писателя, тональность его повествования, его помыслы.
«Печальный детектив» - драма. Отражающая время с болью и гневом. И малейший перекос в замысле, одна, но иначе взятая нота могут стереть грань между болью и ненавистью. В том спектакле она была не стерта, а - снесена. Постановщик ужесточил и без того отважную в живописании «свинцовых мерзостей жизни» повесть...
Но было в спектакле то, что отпускало «грехи» режиссеру. То, что заставило самого Астафьева, очень этого не желавшего, дать разрешение на постановку «Печального детектива». Это выбор Виталия Соломина на главную роль.
Артист читал залу письмо автора. Читал в самом начале спектакля, еще не обратившись в Сошнина. А в письме прямо так и было написано, что поскольку играть будет такой любимый артист, как Виталий Соломин, то можно попробовать поставить повесть...
Соломин и играл. Нет. Неверно. Жил. Среди трюков, которыми щедро напичкан спектакль. Среди «вырастающего» на ходулях начальника, среди выезжающих в обнимку с игрушечными обелисками и могильными оградками покойников, среди всей этой вымученной театральщины - жил естественный и одинокий человек. Ликующе-радостно выходящий под ручку с супругой из бани. С горькой озлобленностью допрашивающий зэка. С болью пытающийся обустроиться в выбросившей его жизни... И в финале он произносил монолог - нет, говорил с нами и о нас так строго, серьезно, откровенно, с такой обжигающей внутренней силой, что эти мгновения искупали весь дивертисмент придумок, столь неуместных в строгом и суровом повествовании писателя...
«Прочитав инсценировку, я сказал, что там мало возможностей для исполнителя центральной роли. Он вроде должен проходить через весь спектакль, но моментов для игры нет... Л потом повесть перечитал. И подумал, что лучшего материала я не найду. Это - «с листа». И это будет трогать. И это несет в себе очень серьезный смысл». А потом Виталий вернулся в Малый. И поставил в нем «Дикарку» Островского.
«Это, как ни странно, может быть, одна из немногих пьес Островского, которая «вне политики». Она про любовь.
Ашметьев... Мы привыкли, что он бонвиван, поживший, некогда красивый дамский угодник. За кем-то таскался, а рядом была чудная жена. Все искал, желая самоутвердиться. Это ведь происходило от комплекса неполноценности. Он во Франции тосковал по России, в России - по Парижу. И это тоже дикарство. Когда нет ни точки отсчета, ни уклада. Его разыгрывают, а он не понимает. А если не понимает, то как больно будет за него в конце. Он ведь чувствует, что жизнь уходит. И последняя влюбленность. И сразу съежился и постарел. Так зачем жил ?»
«Дикарка» - спектакль обаятельно-старомодный. Вернее, стилизованный под старомодность. И в антракте, в фойе второго этажа, можно было потанцевать вальс под старый духовой оркестр... Спектакль этот был несуетен и мил. И замечателен тем, как играли Ашметьева Виктор Павлов и Виталий Соломин. Играли горько. Вызывая не насмешку, но - сочувствие. Чему? А тому, что рассказал Виталий, еще замысливая «Дикарку»...
Он был неровен, этот спектакль, в нем сбивались ритмы, порой затягиваясь до скучности. Но он был душевен, был театрален в том смысле, в каком мы идем в театр не за политикой, а за человеческим общением и красотой...
Перед «Дикаркой» Виталий долго и с неподдельным интересом работал над ролью Лоренса Шеннона в «Ночи игуаны» Т. Уильям-са. Сложная долгая пьеса. Сложная роль. Приглашенный из Америки режиссер Теодор Манн, не знающий школы и традиций Малого театра. Итог был неоднозначный... Но... актер признался в самом начале нашего разговора, что больше любит процесс...
А после Ашметьева из Островского был Астров из Чехова. Которого артист играет и по сей день.
Принять соломинского Астрова с ходу было непросто: уж очень непривычны были «штучки-дрючки» - как написал критик: уход маршем на коленках, шутовское обмахивание дамским веером или демонстративное отпирание шкафа в чужом доме из собственного кармана вынутым ключом.
У Виталия Соломина нарочито отсутствует «утомленное, нервное лицо. Интересное лицо». (Так у Чехова написано про Астрова, но в спектакле скорее это описание внешности Войницкого - Соломина Юрия. - С. О.) И в нем неожиданно много куража. Нарочито много. Героя-любовника пьесы играет не вчерашний Фиес-ко, а вчерашний Ипполит...
За что же любит его Соня? Влюбляется - Елена? «На безрыбье?..» Слишком было бы просто. Скорее - вот за этот самый кураж, шутовство, камуфлирующее трагедию несостоявшейся судьбы. За сопротивление этой разрухе. За то, что не «нудный», за то, что внушает пусть зыбкое, но ощущение ненапрасности жизни. Обманчивое. Но все в этом спектакле рады, жаждут быть обманутыми. А вместо этого получают пощечины откровений.
Все, что у Астрова, опять-таки традиционно, было пафосом или искренней увлеченностью, - здесь шутейно. Тем естественнее. Все норовят исповедаться. А он - смешит. Странный Астров. Но не выдуманный, а вычитанный у Чехова. Про чудаков-то рассуждает он. Постоянно.
«У Чехова обычно есть герой, который все понимает. Он -редкое существо. И он очень мучительно живет. Астров, с одной стороны, дело делает и леса сажает. Но видит бессмысленность этого всего, потому что леса эти обворовывают, вырубают... Но это хочется делать, в этом смысл жизни, иначе кто я? Зачем живу? Что хочу? Почему, мучительно живя, он камуфлирует эту мучительность? Он старается вести себя так, чтобы не показаться смешным. Он скорее сам будет смеяться над собой, над всем происходящим, нежели позволит, чтобы смеялись над ним.
Он перешагнул тот возраст, когда были надежды, что еще что-то произойдет... Какой-то огульный финал жизни!
Он много работает, одинок, он чувствует себя стариком. А как тогда в России говорили: вошел пожилой человек 33 лет...»
И режиссер Сергей Соловьев, и актеры по-своему расставляют ударения в чеховском тексте. Главным образом так обретается в спектакле трактовка. Эпиграфом, похоже, взяты слова Астрова, обращенные к Войницкому: «Наше положение, твое и мое, безнадежно», и - «Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека...» Ударение - на слове «было».
Страсти, которые разгораются на сцене, - с истериками, слезами, оскорблениями и, наконец, сумасшествием, - неинтеллигентны. Этот мотив уходящей, разрушаемой интеллигентности у Чехова постоянен и очень звучен. Здесь он - лейтмотив спектакля. Интеллигентно - скрывать свою боль, не утруждая ею других. Неинтеллигентно - так открыто страдать, так постоянно ныть.
Но потеря интеллигентности здесь - это драма доведенных до крайности людей. Проигравших жизнь. Ставящих последние гроши надежды и сил - на «зеро», на любовь Елены.
«Астров понимает, что не женится на Елене, нет. Он понимает, в каком она состоянии. Он и говорит ей, что не здесь, так в Саратове - вы все равно когда-нибудь сорветесь. Лучше уж здесь, на лоне природы: поэтично по крайней мере».
Этот мотив «chercher la femme» прописан в спектакле каллиграфически. Елена - С. Аманова ослепительно хороша. И дуэт-дуэль братьев Соломиных - зрелище увлекательное. «Пять пудов любви». Впрочем, весь спектакль - дуэт. И весь спектакль - дуэль. Виталий Соломин прячет трагедию, приоткрывая подлинные чувства в редкие и очень короткие минуты серьеза, когда имидж своего Астрова вдруг снимает как маску. Юрий Соломин распахивает чувства отчаянно, сильно, он играет «на разрыв аорты».
В Малом поставили «страшную вещь», как назвал «Дядю Ваню» Горький. Не триллер - в спектакле все ласкает глаз: красивые декорации, красивые актерские лица... Но все царапает душу. Надрывая ее вечной драмой и усадеб, и коммуналок: «...мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно...»
«Дядя Ваня» - один из самых любимых мною, как зрителем и как театроведом, спектаклей в сегодняшнем репертуаре Малого.
Другой, идущий в филиале театра, - «Свадьба Кречинского» Сухово-Кобылина. Который поставлен Виталием Соломиным. Он и играет здесь заглавную роль. Между Астровым и Кречинским прошло 4 года...
«За сорок лет я не так много сыграл. У меня часто были большие перерывы: от роли до роли проходит год, два, три, пять...»
Соломин сочинил мюзикл по мотивам пьесы. Вернее, сочинил композитор А. Колкер на либретто К. Рыжова. Но и режиссер много придумал в спектакле, и придумал лихо.
«Свадьба Кречинского» - спектакль-феерия, спектакль-праздник, спектакль-чертовщина, спектакль - торжество лицедейства. Он блистательно поставлен В. Соломиным и блистательно оформлен Ю. Хариковым.
Соломин здесь поет, танцует, садится - в свои-то шестьдесят! - на шпагат, и, главное, играет со страстью и болью Михаила Васильевича Кречинского. Аристократа, игрока, человека, страдающего только одним комплексом - абсолютной полноценности и обладающего гипертрофированным чувством самости. Ему позволено больше, чем остальным. Из-за чего, естественно, мучаются все окружающие. Он - король! Он первый, победитель! У него всегда все получалось - здесь, в спектакле, произошла первая «осечка», но и из нее Кречинский выберется...
Но Соломин не был бы Соломиным, если бы не дал своему герою хоть секунду раскаяния...
«Я вообще только интуиции доверяю. Не анализу, разбору. Иду не от ума. В принципе я все могу разобрать. У меня есть такие способности: могу жизненную ситуацию разобрать как пьесу. И это будет достаточно грамотно. Но это как бы не открывает тебя самого. В этом есть какие-то шоры, какие-то тормоза. То, что от ума, то не нараспашку, не от всего сердца. А когда владеешь интуицией, когда рискуешь доверять себе, не утруждаешь себя копанием и объяснением «почему», а просто вот так чувствуешь, то это правильно. И вполне надежно. А «как надо» может прийти во сне. Или вдруг услышит-ся, почувствуется наяву. У меня постоянны такие - не озарения: слово слишком помпезное, а «посещения». Мне интуиция подсказала сделать иной роль Лидочки. И вот у Кречинского на каком-то почти подсознательном уровне есть нечто, есть эта Лидочка. Хотя он женщин не обманывал, у него другое направление: он игрок! Он выигрывает для того, чтобы тратить, чтобы быть королем!
И я сделал роль Лидочки, потому что, может быть, пусть он и не хочет об этом думать, но прошелестела она по его жизни. А без нее финал не стал бы для него таким горьким... А для него - это значит, и для зрителя... Кречинский ведь чем-то похож на автора...»
Александр Васильевич Сухово-Кобылин, блестящий дворянин, образованнейший человек, был заподозрен в убийстве своей гражданской жены, француженки Симоны Диманш. Он пережил, перестрадал многолетний судебный процесс, пока не был оправдан. Пьесу «Свадьба Кречинского» дописал в тюрьме. Две последующие пьесы знаменитой трилогии - «Дело» и «Смерть Тарелкина» -это фантасмагорические инфернальные сочинения о нравах российского чиновничества, написанные в жанре трагического алогизма. Мир Сухово-Кобылина трансформируется в ирреальность. Страшную своей жестокостью, своими мистификациями.
В спектакле много ирреального, много фантасмагории, инфернальное™, мистификаций... Но чем Кречинский похож на автора? «Богат, умен, талантлив, азартен, раскован. Я ставил и знал, что так надо. Что это правильно. Я могу объяснить «почему». Но не надо. Это мешает. Делает суше. Объяснения не оставляют простора импровизации, свободным движениям души».
А импровизируют в этом спектакле щедро. Помню, в зале оказался французский профессор, человек, видимо, не вполне адекватного поведения. И своими ежеминутными криками «Браво!» он изрядно мешал актерам. И вдруг Соломин, не выходя из образа, прямо назойливому зрителю крикнул: «Браво! Ура!» В антракте француз смылся со всей своей свитой...
А на днях Виталий Соломин показал новую свою премьеру - чеховской пьесы «Иванов». Где, опять-таки, выступил и в роли режиссера и исполнителя заглавной роли.
Очень трудной роли в одной из самых загадочных из чеховских пьес. Связанных к тому же в Малом с легендарным, уникальным, неповторимым исполнением заглавной роли великим Борисом Андреевичем Бабочкиным... Знала эта роль на иных сценах и других легендарных исполнителей: Смоктуновского, Леонова...
Соревнование с легендой - дело отважное, но неблагодарное. Каждую Нину Заречную невольно сравниваешь с Комиссаржев-ской; и, глядя «Дни Турбиных», думаешь, тот ли завораживающий оттенок у кремовых штор...
Но Виталий Соломин, помимо прочих его достоинств, - отважный художник. Когда-то не побоялся поставить «Живой труп» на крохотном пространстве, «на носу» у зрителей, включив в исполнение все ремарки недописанной пьесы Л. Толстого. Спектакль этот очень пострадал, как мне кажется, когда его переселили на большую сцену...
Виталий, кажется, вообще ничего не боится.
«Это не так. Есть возмездие. Когда переходишь какую-то грань, то в результате обязательно отдача происходит. Об этом страшновато говорить, потому что это достаточно серьезно. Боль приходит к другим людям, к близким. Возмездие свершается им. И надо быть очень осторожным. Потому что, повторяю, то, что происходит в твоей жизни, потом ударяет по близким. Как будто рядом бабахает. А это еще хуже, нежели когда бьёт по тебе самому. Меня это очень настораживает, потому что я имею многолетний опыт...»
Спектакль «Иванов» играют в основном мастера самого любимого мною, «среднего» поколения Малого театра. Среднего по возрасту, а не по дарованиям. Василий Бочкарев, Александр Потапов, Евгения Глушенко... Мастера, которые, выучившись на яркой, сочной укрупненности Островского, на мощном темпераменте Шекспира и Шиллера, на острой социальности Горького, - традиционных авторов Малого, вдруг заговорили чеховским языком так, словно он им с младенчества родной. И они только ждали момента заговорить, а точнее - высказаться на нем. Этом бесконечно трудном, очень стыдливом и неповторимо мелодичном языке. На котором надо уметь говорить и молча. Говорить сердцем. Говорить наедине с каждым в зале.
27.05.2011
Подробнее
ШЕДЕВРЫ. ФИЕСКО
Главу из книги Светланы Овчинниковой и Майи Карапетян «Виталий Соломин. Три любви» мы предлагаем посетителям сайта в день памяти Виталия Мефодьевича Соломина
ШЕДЕВРЫ. ФИЕСКО
Главу из книги Светланы Овчинниковой и Майи Карапетян «Виталий Соломин. Три любви» мы предлагаем посетителям сайта в день памяти Виталия Мефодьевича Соломина
Соломин часто ломает свое амплуа.
Так, сыграл наглого, нахрапистого иезуита — Яшу в «Вишневом саде» Чехова. Лакея, быдло, обустроившегося в этой зыбкой жизни прочнее всех. И не испытывающего никаких комплексов. Этот спектакль, к счастью, часто повторяют на телевидении.
Но сильнее, отважнее всего — в спектакле по пьесе Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе», поставленном тоже Леонидом Хейфецем.
Из разговора с Леонидом Хейфецем
« — Я считаю, Виталий Соломин не очень подходил к роли Фиеско. И он от этой роли отказывался. Там у нас случился кризис: я помню, как он мне позвонил, я приехал в театр, мы встретились, и он сказал, что эту роль играть не будет... И мне немалых трудов стоило вернуть его в такое состояние, чтобы мы могли нормально репетировать...
Но в «Заговоре Фиеско...» ему было трудно. Очень трудно. Всячески.
Во-первых, в глубине души он понимал, что это не его прямое дело — играть графа, аристократа.
Во-вторых, там была очень большая компания, и такого ансамбля, как в «Летних прогулках», мне добиться не удавалось.
И Виталия многое раздражало. А я не справлялся с рядом актеров, понимая, что если я начну их переучивать... Здесь не случилось той атмосферы проживания и искренности, как в «Летних прогулках»...
— Шиллер — и «проживание? Он, по-моему, немножко другой...
— Да. Но и я начал поторапливать. А он торопиться не хотел. Вот опять его характер...»
Очень русский, очень простонародный, Виталий, несмотря ни на что, сумел сыграть здесь — и убедительно, — Фиеско, графа де Лаванью, главу заговора. По определению Шиллера, этот персонаж «стройный, поразительно красивый молодой человек двадцати трех лет. Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок и столь же коварен».
Соломин не просто сыграл — он оказался идеальным исполнителем этой роли. Он с таким упоением играл опьяненность властью, что не вызывали сомнения слова Веррины: «Ты легче узнаешь друзей под их масками, чем мы тебя под твоей, Фиеско».
Из разговора с Борисом Клюевым
«Мы в 87-м году поехали в ФРГ. На Шиллеровский фестиваль. Повезли «Фиеско», и он занял там первое место...
Я помню, когда нас встречали в аэропорту, ко мне подбежали какие-то люди:
— Вы Фиеско?
А Виталий стоял рядом. Я говорю:
— Нет, я не Фиеско. Вот Фиеско.
И такое разочарование можно было прочитать на их лицах...
Потому что по фактуре, по данным — он никакой не Фиеско. Но что делал Виталий — я же помню это! Он стал тянуться, стал худеть, стал затягивать себя, чтобы быть изящным, стройным.
Еще одна маленькая деталь: мы сидели, он чуть-чуть расслабился и вдруг сказал:
— Ты не представляешь, как я ненавижу свои руки. У Олега Даля — рука-гроздь, изящная, аристократичная...
Виталий страстно хотел быть аристократом. Виктор Иванович Хохряков говаривал про него — «рубашечный герой». У Виталия была блистательная работа в спектакле «Не все коту масленица». А все остальные — «на сопротивление». Надо было доказывать, что он может это играть. И он мог. В этом все и дело.
Заряженность на работу, воля у него были необыкновенные.
Удивительная целеустремленность — никогда себя не разменивал.
Ничего ни у кого не просил — всего добился сам.
И понимал, что профессия — это главное. Недаром он с режиссерами ругался просто люто...»
Из разговора с Александром Потаповым
«На «Заговоре Фиеско в Генуе» была работа с немножко другим Виталием. Он уже своим поведением, своими ролями завоевал огромный авторитет.
Вот я вспоминаю такой эпизод. Очень нервничала Наташа Вилькина, как ей одеться. Потому что художник был безобразный. И в итоге каждый оделся как сам смог. Виталий, ни с кем не советуясь, придумал себе белый костюм.
А Наташа говорила про свой костюм: это плохо. И спрашивала его:
— Виталий, как ты думаешь? И Виталий сказал:
— Так, Наташа. У тебя красивая шея, но тяжелое лицо. Тебе идут вот такие вещи...
И Наташа поверила в это страстно. А я был потрясен тем, что такие вещи можно говорить женщине, тем более такой... И она будет слушать! Короче, костюм ей был придуман Виталием. Голубое платье, аксессуары...»
Помню, Л. Хейфец сменил эффектную, богато напридуманную мизансцену похорон жены Фиеско, Леоноры, на убогую, жесткую, торопливую. И сделано это было во имя смысла главного образа, всего спектакля в целом: Фиеско не торжественно хоронит жену, а отбрасывает ее тело, переступая и через эту смерть в своем исступленном стремлении к власти.
Исступленность стала определяющей чертой характера, определяющим мотивом поступков этого очень красивого, очень жизнерадостного, ловкого и сладострастного молодого человека. Подлинный аристократизм, пропасть ума, хитроумие политикана, обаяние всеобщего кумира, темперамент бури и натиска — перед Фиеско невозможно было устоять. Его можно было только убить...
Из разговора с Александром Потаповым
«Виталий стал амбициозным мэтром. Меня, например, он очень обидел. Сейчас я понимаю, что Хейфец все время стравливал актеров. Считал, что актеры должны быть худые, злые, и тогда из них высекается искра... Глупости!
А у меня и у Виталия был второй состав. Первым составом были Алексей Эйбоженко и Эдуард Марцевич. Но так вышло, что Леша не вытерпел экспериментов: якобы студийности во главе с мэтром. Виталий шел всегда другим режиссерским путем, более продуктивным. Но для его пути нужна была компания...
И вот Хейфец говорит:
— Я задам каждому вопрос. Саша, с кем бы ты хотел играть? С Виталием или Алексеем?
Я сказал честно:
— Мне интереснее с Виталием, мне кажется,'я понимаю, что он делает.
— Хорошо, ну а вы?
Я, естественно, ожидал, что Виталий скажет про меня. А он ответил:
— Мне все равно, с кем играть.
Я тогда обиделся. Очень. Но сейчас я понимаю: когда Виталий занимался искусством, ему было неважно, кто партнер. Он делал роль Фиеско...»
Здесь я поспорю с Сашей. Как он, умница, не понял, что ответ тот исходил уже не от Виталия — от Фиеско...
И у Леонида Ефимовича Хейфеца получился великолепный спектакль. А как режиссер это сочинил и этого добился — его тайна...
Закованная стенами-бойницами сцена, перелетающие на канатах заговорщики, вздымающиеся куски пола, на которых балансируют действующие лица трагедии, — все создавало мрачную атмосферу интриг. И лишь ослепительная красочная роскошь костюмов напоминала о зрелище.
В этой атмосфере было неуютно всем, кроме разве что пройдохи-мавра и самого Фиеско. Как лихо, словно на гигантских шагах, раскачивался он на удерживаемой цепями доске, произнося свой поучительный и поучающий монолог, монолог тирана, который заканчивался словами: «...И все присягнули одному владыке — заметьте, одному, генуэзцы! Но это был Лев!»
Соломин и сыграл этого льва.
Откуда-то из глубины актерского существа появились и породистость, и значительность, и осанистость. Характерный актер сыграл трагического героя, и это было лихо, точно, яростно.
Из разговора с Виталием Соломиным
«У меня к этой работе отношение неоднозначное. Можно было лучше сделать. Хейфец как режиссер нагнетал в каждой сцене, каждой роли страсти до предела. Все — главное. А должны быть перепады. Потому что если нету слабых и сильных, если нет какого-то ныряния — очень трудно проникнуть в глубину. И возникает однотонность, как
ни странно.
Спектакль был очень разный. Мне нравилась сцена, когда Фиеско убивал Леонору. Там реакция была «отдана» зрителям. Их фантазия, их эмоциональность доигрывали за актера и сильнее его.
Умирает жена, Фиеско подходит, открывает покрывало — и не знает, он убил или нет. Чего можно ожидать? Крика! Но это меньше, чем может зритель. И меньше того, что он ждет. Этим его можно успокоить даже — так сказать, «ожидаемой реакцией». А я на вздохе тихо говорю: «Не может быть». И ухожу. И зритель думает: что же будет, когда до Фиеско «дойдет»... И боится этого.
Не потому, что я так играю гениально. Это театр — технология такая: подвести зрителя к ситуации и не отыграть реакцию, а отдать ее...»
Виталий уже тогда, за несколько лет до первой своей увидевшей зрителя постановки, мыслил не только как актер, но и как режиссер.
И оба спектакля Леонида Хейфеца стали, думается, неплохой для него режиссерской школой...
Как известно, «Заговор Фиеско в Генуе» — трагедия, точнее, «республиканская трагедия». «Летние прогулки», если не считать условный финал, — та же трагедия.
Но все здесь иное.
«Летние прогулки» — камерная история на тихой пристани — история душевного слома, ухода в себя и внутреннего преображения.
«Заговор Фиеско...» — история революции, размах площади, обнаженность страстей, десятки активно и разнонаправленно действующих лиц, привыкших мыслить категориями «жизнь — смерть», «свобода — рабство», место действия — целый город.
Спектакль начинается резко: с противоположных концов сцены бросаются друг к другу два человека. Для дружеского объятия, а показалось было — для смертельной схватки. Этот бросок и это объятие — эпиграф непримиримой вражды и искусной интриги, затеянной против генуэзского тирана Джанеттино Дориа блистательным Фиеско, графом де Лаванья...
Как белоснежны его одежды!
Как обворожительна улыбка! Кто бы заподозрил в его душе хоть одно темное пятнышко?
Автор щедр на комплименты своему герою: хорош, как Аполлон, мужествен, умен. Его благосклонный взгляд способен поссорить подруг. За него сражаются политические партии. Его смерть видится препятствием для любого беззакония. А еще он: «Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок...»
Как сыграть такое?
Но, к счастью для актера, «и столь же коварен». Вот оно! Вот где истинная находка для Виталия Соломина.
Не республиканец — маска республиканца.
А есть еще в запасе маски друга, любовника.
Он жонглирует ими мастерски, каждому новому собеседнику являя того Фиеско, какого тот хочет видеть... Лишь с отъявленным негодяем мавром Ха-саном, профессиональным шпионом, вором и убийцей, он искренен. Почти дружески звучат его реи-лики, бросаемые мавру. Ну что же — ведь они одно целое: без грязной работы Хасана невозможно осуществление затеянной блистательным и безгрешным графом де Лаванья хитроумной интриги.
Механика ее подробно описана Шиллером, поставлена Хейфецем, сыграна Соломиным.
Каждый шаг его Фиеско холодно просчитан, но внешне — сколько страсти! Истинная же страсть одна — жажда власти, перед которой меркнут все иные соблазны.
В этом ярком и яростном спектакле режиссер дает возможность Соломину продемонстрировать атлетизм и блистательное владение телом, столь нечастое у драматических актеров. Он карабкается по стенам, произносит монолог, раскачиваясь на головокружительно взмывающих «качелях», проносится по ярусам галерей.
Но в роли Фиеско он не просто физически силен, он — сильная личность.
Сила, властность, спокойное сознание своей избранности — этих качеств не знали прежние герои Соломина.
Но главное — и режиссер, и драматург дают возможность в рамках одной роли сыграть несколько ролей...
Вот он, «задыхаясь от любви», оплетает пылкими речами сестру диктатора, самолюбивую стерву Джулию. Его страсти, кажется, нет предела. Она кокетничает, потом смущена, уже готова уступить — и он с равнодушным лицом деловито отдергивает занавес, за которым стоит его собственная жена...
Вот протянул руку четырем товарищам, застыв в прямо-таки античной клятве верности республиканским идеалам, — и тут же наедине, как поэму, произносит монолог о вожделенном миге единовластия...
Заказывает убийство — и обезоруживающе улыбается...
Поднимает тост за гостей — и велит собирать на них «компромат»...
Обманная дружба, обманная любовь, обманная преданность свободе Генуи. И страшный самообман, когда собственной рукой убивает переодетую в мужской костюм жену.
Лишь два момента истинности и искренности: с мерзавцем мавром и перед трупом жены. Искренний цинизм и искренняя боль утраты.
Для зрителей, затаивших дыхание в зале Малого театра, стали откровением политические игры Генуи XVI века, смотревшиеся так современно.
Когда пишешь о Виталии Соломине, слова «открытие», «неожиданность» часты и неизбежны. «Чем будем удивлять?» — с этого вопроса могучий актер и режиссер Алексей Денисович Дикий приступал когда-то к работе над новым спектаклем, понимая, в чем истинная суть театра...
Десятилетие Соломина использовали «типаж но», когда множились похожие, как родные бра тья, милые современные молодые люди. И вдруг — Ипполит. Поняли — Соломин блестящий комедийный актер. Но тут последовали «Летние прогулки», «Горе от ума», «Заговор Фиеско в Генуе».
Подряд три шедевра...
Главу из книги Светланы Овчинниковой и Майи Карапетян «Виталий Соломин. Три любви» мы предлагаем посетителям сайта в день памяти Виталия Мефодьевича Соломина
Соломин часто ломает свое амплуа.
Так, сыграл наглого, нахрапистого иезуита — Яшу в «Вишневом саде» Чехова. Лакея, быдло, обустроившегося в этой зыбкой жизни прочнее всех. И не испытывающего никаких комплексов. Этот спектакль, к счастью, часто повторяют на телевидении.
Но сильнее, отважнее всего — в спектакле по пьесе Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе», поставленном тоже Леонидом Хейфецем.
Из разговора с Леонидом Хейфецем
« — Я считаю, Виталий Соломин не очень подходил к роли Фиеско. И он от этой роли отказывался. Там у нас случился кризис: я помню, как он мне позвонил, я приехал в театр, мы встретились, и он сказал, что эту роль играть не будет... И мне немалых трудов стоило вернуть его в такое состояние, чтобы мы могли нормально репетировать...
Но в «Заговоре Фиеско...» ему было трудно. Очень трудно. Всячески.
Во-первых, в глубине души он понимал, что это не его прямое дело — играть графа, аристократа.
Во-вторых, там была очень большая компания, и такого ансамбля, как в «Летних прогулках», мне добиться не удавалось.
И Виталия многое раздражало. А я не справлялся с рядом актеров, понимая, что если я начну их переучивать... Здесь не случилось той атмосферы проживания и искренности, как в «Летних прогулках»...
— Шиллер — и «проживание? Он, по-моему, немножко другой...
— Да. Но и я начал поторапливать. А он торопиться не хотел. Вот опять его характер...»
Очень русский, очень простонародный, Виталий, несмотря ни на что, сумел сыграть здесь — и убедительно, — Фиеско, графа де Лаванью, главу заговора. По определению Шиллера, этот персонаж «стройный, поразительно красивый молодой человек двадцати трех лет. Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок и столь же коварен».
Соломин не просто сыграл — он оказался идеальным исполнителем этой роли. Он с таким упоением играл опьяненность властью, что не вызывали сомнения слова Веррины: «Ты легче узнаешь друзей под их масками, чем мы тебя под твоей, Фиеско».
Из разговора с Борисом Клюевым
«Мы в 87-м году поехали в ФРГ. На Шиллеровский фестиваль. Повезли «Фиеско», и он занял там первое место...
Я помню, когда нас встречали в аэропорту, ко мне подбежали какие-то люди:
— Вы Фиеско?
А Виталий стоял рядом. Я говорю:
— Нет, я не Фиеско. Вот Фиеско.
И такое разочарование можно было прочитать на их лицах...
Потому что по фактуре, по данным — он никакой не Фиеско. Но что делал Виталий — я же помню это! Он стал тянуться, стал худеть, стал затягивать себя, чтобы быть изящным, стройным.
Еще одна маленькая деталь: мы сидели, он чуть-чуть расслабился и вдруг сказал:
— Ты не представляешь, как я ненавижу свои руки. У Олега Даля — рука-гроздь, изящная, аристократичная...
Виталий страстно хотел быть аристократом. Виктор Иванович Хохряков говаривал про него — «рубашечный герой». У Виталия была блистательная работа в спектакле «Не все коту масленица». А все остальные — «на сопротивление». Надо было доказывать, что он может это играть. И он мог. В этом все и дело.
Заряженность на работу, воля у него были необыкновенные.
Удивительная целеустремленность — никогда себя не разменивал.
Ничего ни у кого не просил — всего добился сам.
И понимал, что профессия — это главное. Недаром он с режиссерами ругался просто люто...»
Из разговора с Александром Потаповым
«На «Заговоре Фиеско в Генуе» была работа с немножко другим Виталием. Он уже своим поведением, своими ролями завоевал огромный авторитет.
Вот я вспоминаю такой эпизод. Очень нервничала Наташа Вилькина, как ей одеться. Потому что художник был безобразный. И в итоге каждый оделся как сам смог. Виталий, ни с кем не советуясь, придумал себе белый костюм.
А Наташа говорила про свой костюм: это плохо. И спрашивала его:
— Виталий, как ты думаешь? И Виталий сказал:
— Так, Наташа. У тебя красивая шея, но тяжелое лицо. Тебе идут вот такие вещи...
И Наташа поверила в это страстно. А я был потрясен тем, что такие вещи можно говорить женщине, тем более такой... И она будет слушать! Короче, костюм ей был придуман Виталием. Голубое платье, аксессуары...»
Помню, Л. Хейфец сменил эффектную, богато напридуманную мизансцену похорон жены Фиеско, Леоноры, на убогую, жесткую, торопливую. И сделано это было во имя смысла главного образа, всего спектакля в целом: Фиеско не торжественно хоронит жену, а отбрасывает ее тело, переступая и через эту смерть в своем исступленном стремлении к власти.
Исступленность стала определяющей чертой характера, определяющим мотивом поступков этого очень красивого, очень жизнерадостного, ловкого и сладострастного молодого человека. Подлинный аристократизм, пропасть ума, хитроумие политикана, обаяние всеобщего кумира, темперамент бури и натиска — перед Фиеско невозможно было устоять. Его можно было только убить...
Из разговора с Александром Потаповым
«Виталий стал амбициозным мэтром. Меня, например, он очень обидел. Сейчас я понимаю, что Хейфец все время стравливал актеров. Считал, что актеры должны быть худые, злые, и тогда из них высекается искра... Глупости!
А у меня и у Виталия был второй состав. Первым составом были Алексей Эйбоженко и Эдуард Марцевич. Но так вышло, что Леша не вытерпел экспериментов: якобы студийности во главе с мэтром. Виталий шел всегда другим режиссерским путем, более продуктивным. Но для его пути нужна была компания...
И вот Хейфец говорит:
— Я задам каждому вопрос. Саша, с кем бы ты хотел играть? С Виталием или Алексеем?
Я сказал честно:
— Мне интереснее с Виталием, мне кажется,'я понимаю, что он делает.
— Хорошо, ну а вы?
Я, естественно, ожидал, что Виталий скажет про меня. А он ответил:
— Мне все равно, с кем играть.
Я тогда обиделся. Очень. Но сейчас я понимаю: когда Виталий занимался искусством, ему было неважно, кто партнер. Он делал роль Фиеско...»
Здесь я поспорю с Сашей. Как он, умница, не понял, что ответ тот исходил уже не от Виталия — от Фиеско...
И у Леонида Ефимовича Хейфеца получился великолепный спектакль. А как режиссер это сочинил и этого добился — его тайна...
Закованная стенами-бойницами сцена, перелетающие на канатах заговорщики, вздымающиеся куски пола, на которых балансируют действующие лица трагедии, — все создавало мрачную атмосферу интриг. И лишь ослепительная красочная роскошь костюмов напоминала о зрелище.
В этой атмосфере было неуютно всем, кроме разве что пройдохи-мавра и самого Фиеско. Как лихо, словно на гигантских шагах, раскачивался он на удерживаемой цепями доске, произнося свой поучительный и поучающий монолог, монолог тирана, который заканчивался словами: «...И все присягнули одному владыке — заметьте, одному, генуэзцы! Но это был Лев!»
Соломин и сыграл этого льва.
Откуда-то из глубины актерского существа появились и породистость, и значительность, и осанистость. Характерный актер сыграл трагического героя, и это было лихо, точно, яростно.
Из разговора с Виталием Соломиным
«У меня к этой работе отношение неоднозначное. Можно было лучше сделать. Хейфец как режиссер нагнетал в каждой сцене, каждой роли страсти до предела. Все — главное. А должны быть перепады. Потому что если нету слабых и сильных, если нет какого-то ныряния — очень трудно проникнуть в глубину. И возникает однотонность, как
ни странно.
Спектакль был очень разный. Мне нравилась сцена, когда Фиеско убивал Леонору. Там реакция была «отдана» зрителям. Их фантазия, их эмоциональность доигрывали за актера и сильнее его.
Умирает жена, Фиеско подходит, открывает покрывало — и не знает, он убил или нет. Чего можно ожидать? Крика! Но это меньше, чем может зритель. И меньше того, что он ждет. Этим его можно успокоить даже — так сказать, «ожидаемой реакцией». А я на вздохе тихо говорю: «Не может быть». И ухожу. И зритель думает: что же будет, когда до Фиеско «дойдет»... И боится этого.
Не потому, что я так играю гениально. Это театр — технология такая: подвести зрителя к ситуации и не отыграть реакцию, а отдать ее...»
Виталий уже тогда, за несколько лет до первой своей увидевшей зрителя постановки, мыслил не только как актер, но и как режиссер.
И оба спектакля Леонида Хейфеца стали, думается, неплохой для него режиссерской школой...
Как известно, «Заговор Фиеско в Генуе» — трагедия, точнее, «республиканская трагедия». «Летние прогулки», если не считать условный финал, — та же трагедия.
Но все здесь иное.
«Летние прогулки» — камерная история на тихой пристани — история душевного слома, ухода в себя и внутреннего преображения.
«Заговор Фиеско...» — история революции, размах площади, обнаженность страстей, десятки активно и разнонаправленно действующих лиц, привыкших мыслить категориями «жизнь — смерть», «свобода — рабство», место действия — целый город.
Спектакль начинается резко: с противоположных концов сцены бросаются друг к другу два человека. Для дружеского объятия, а показалось было — для смертельной схватки. Этот бросок и это объятие — эпиграф непримиримой вражды и искусной интриги, затеянной против генуэзского тирана Джанеттино Дориа блистательным Фиеско, графом де Лаванья...
Как белоснежны его одежды!
Как обворожительна улыбка! Кто бы заподозрил в его душе хоть одно темное пятнышко?
Автор щедр на комплименты своему герою: хорош, как Аполлон, мужествен, умен. Его благосклонный взгляд способен поссорить подруг. За него сражаются политические партии. Его смерть видится препятствием для любого беззакония. А еще он: «Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок...»
Как сыграть такое?
Но, к счастью для актера, «и столь же коварен». Вот оно! Вот где истинная находка для Виталия Соломина.
Не республиканец — маска республиканца.
А есть еще в запасе маски друга, любовника.
Он жонглирует ими мастерски, каждому новому собеседнику являя того Фиеско, какого тот хочет видеть... Лишь с отъявленным негодяем мавром Ха-саном, профессиональным шпионом, вором и убийцей, он искренен. Почти дружески звучат его реи-лики, бросаемые мавру. Ну что же — ведь они одно целое: без грязной работы Хасана невозможно осуществление затеянной блистательным и безгрешным графом де Лаванья хитроумной интриги.
Механика ее подробно описана Шиллером, поставлена Хейфецем, сыграна Соломиным.
Каждый шаг его Фиеско холодно просчитан, но внешне — сколько страсти! Истинная же страсть одна — жажда власти, перед которой меркнут все иные соблазны.
В этом ярком и яростном спектакле режиссер дает возможность Соломину продемонстрировать атлетизм и блистательное владение телом, столь нечастое у драматических актеров. Он карабкается по стенам, произносит монолог, раскачиваясь на головокружительно взмывающих «качелях», проносится по ярусам галерей.
Но в роли Фиеско он не просто физически силен, он — сильная личность.
Сила, властность, спокойное сознание своей избранности — этих качеств не знали прежние герои Соломина.
Но главное — и режиссер, и драматург дают возможность в рамках одной роли сыграть несколько ролей...
Вот он, «задыхаясь от любви», оплетает пылкими речами сестру диктатора, самолюбивую стерву Джулию. Его страсти, кажется, нет предела. Она кокетничает, потом смущена, уже готова уступить — и он с равнодушным лицом деловито отдергивает занавес, за которым стоит его собственная жена...
Вот протянул руку четырем товарищам, застыв в прямо-таки античной клятве верности республиканским идеалам, — и тут же наедине, как поэму, произносит монолог о вожделенном миге единовластия...
Заказывает убийство — и обезоруживающе улыбается...
Поднимает тост за гостей — и велит собирать на них «компромат»...
Обманная дружба, обманная любовь, обманная преданность свободе Генуи. И страшный самообман, когда собственной рукой убивает переодетую в мужской костюм жену.
Лишь два момента истинности и искренности: с мерзавцем мавром и перед трупом жены. Искренний цинизм и искренняя боль утраты.
Для зрителей, затаивших дыхание в зале Малого театра, стали откровением политические игры Генуи XVI века, смотревшиеся так современно.
Когда пишешь о Виталии Соломине, слова «открытие», «неожиданность» часты и неизбежны. «Чем будем удивлять?» — с этого вопроса могучий актер и режиссер Алексей Денисович Дикий приступал когда-то к работе над новым спектаклем, понимая, в чем истинная суть театра...
Десятилетие Соломина использовали «типаж но», когда множились похожие, как родные бра тья, милые современные молодые люди. И вдруг — Ипполит. Поняли — Соломин блестящий комедийный актер. Но тут последовали «Летние прогулки», «Горе от ума», «Заговор Фиеско в Генуе».
Подряд три шедевра...
12.12.2010
Подробнее
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН
Очерк Майи Карапетян из книги «Звезды Малого театра» (М., 2002).
12 декабря Виталию Мефодьевичу Соломину исполнилось бы 69 лет. Уже много лет прошло с тех пор, как его нет с нами, но его добрая улыбка, его образы остаются в памяти всех, кто его хотя бы раз видел в жизни, на сцене или в кино. Сегодняшняя публикация – дань памяти замечательному актеру и человеку…
12 декабря Виталию Мефодьевичу Соломину исполнилось бы 69 лет. Уже много лет прошло с тех пор, как его нет с нами, но его добрая улыбка, его образы остаются в памяти всех, кто его хотя бы раз видел в жизни, на сцене или в кино. Сегодняшняя публикация – дань памяти замечательному актеру и человеку…
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН
Очерк Майи Карапетян из книги «Звезды Малого театра» (М., 2002).
12 декабря Виталию Мефодьевичу Соломину исполнилось бы 69 лет. Уже много лет прошло с тех пор, как его нет с нами, но его добрая улыбка, его образы остаются в памяти всех, кто его хотя бы раз видел в жизни, на сцене или в кино. Сегодняшняя публикация – дань памяти замечательному актеру и человеку…
Портрет Виталия Соломина мне захотелось написать еще четверть века назад, когда он одну за другой сыграл три роли, явившие нам нового артиста. До этого почти полтора десятилетия Соломин регулярно появлялся в фильмах и спектаклях, играя милых современных молодых людей — обаятельных, точно ощущающих современные ритмы и интонации, способных мгновенно вызывать доверие зала, восполняя пробелы драматургии. Поэтому и начинаться портрет должен был услышанным в одной компании диалогом:
— Вы знаете актера Соломина?
— Который «Адъютант его превосходительства»?
— Нет, другого.
— Другого?.. А, знаю! В «Женщинах» который? да? Беленький такой, хорошенький...
Интересно, какой процент нынешних зрителей вспомнит замечательный фильм «Женщины»? Да и вообще такой диалог сегодня немыслим. «Который «Адъютант его превосходительства» — Юрий Мефодьевич Соломин — стал с тех пор тем, «который Славин из «ТАСС уполномочен заявить», Арсеньев из «Дерсу Узала» самого Куросавы», сыграл на сцене Малого дядю Ваню, царя Федора Иоанно-вича... А чтобы представить его младшего брата, Виталия Мефодьевича, давно уже не надо напрягать память. Можно привести большой список ролей, речь о некоторых — впереди. Но кто не улыбнется при упоминании доктора Ватсона из остроумного, изящного телефильма о Шерлоке Холмсе и его друге? Фильма с идеальным актерским ансамблем, музыкой, антуражем — всем, что создало куда более «всамделишную» и очаровательную «викторианскую Англию», чем она была в действительности. «Английская» чопорность соломинского Ватсона, военная выправка, немыслимая серьезность в комических ситуациях — все это стало частью превосходного дуэта с Холмсом — Ливановым и частью нашей духовной жизни.
Но это было потом. А вначале шли годы, множились роли в театре и кино, а невысказанность мучила — теперь это понятно. Кажется, именно в то время Соломин попытался реализоваться в ином жанре — сделал программу романсов. Впрочем, это не могло утолить актерского голода по настоящей работе. Бесцветность драматургического материала удручала — это стало понятно, когда появилось «настоящее». Среди множества ролей «раннего» Соломина был, правда, Кирилл в фильме «Старшая сестра» — «роль второго плана», как сказали бы сегодня. Но важная, да нет — просто необходимая, как любая роль, написанная Александром Володиным. Неизвестно, сколько автобиографического в Кирилле от самого драматурга, щедро раздававшего своим героям черты собственной судьбы и характера, но только на сей раз недостаточно говорить о «милом, обаятельном» Соломине. Кирилл был и талантливым, и безрассудно честным, и страдающим. Это был один из незаурядных «технарей» конца 60-х, которые двинули вперед и «физику», и «лирику». Но менялись времена, и такой Кирилл потом — двадцать, тридцать лет спустя — мог стать Вадимом Дашковым, другим киногероем Соломина из культовой «Зимней вишни». Да, когда-то отчаянно смелым и честным, полным идей, а ныне тратящим былой талант на правку очередного доклада нелюбимой жены, хронически врущим, хронически уставшим, попадающим в нелепейшие ситуации от привычки к безволию — наследственной болезни русских интеллигентов. Соломин всегда остро и точно показывает «героя нашего времени». А уж какое время, такой и герой.
Он до жути современен. Время — «печенкой чует». Потому и Чацкий его стал представителем блестящей молодежи не только первой четверти XIX века, когда была написана пьеса, но и 70-х годов века двадцатого, когда великая комедия была в очередной раз поставлена на сцене Малого. Он был одним из «рассерженных» юношей, разочарованных в жизни из-за тотального вранья «старших» и не желающих участвовать во всеобщем пошлом фарсе. У них — умные головы, тонкие души и часто эпатирующее поведение. У них — детская доверчивость к тем, кто кажется «своим». И злой скепсис, когда «свои» оказываются «как все». Страстная жажда любви — и мизантропия... Были тогда, в 70-х, эти мальчики — яркие, интересные. И вот на сцену Малого один из таких — по имени Александр Андреич Чацкий — выбежал, споткнулся, упал, засмеялся и мгновенно очаровал всех зрителей спектакля «Горе от ума». Все в нем было узнаваемо — от максимализма вперемежку с умной иронией до маленьких круглых очков. Какие носил не только Грибоедов (что поспешили отметить все критики), но и еще живой тогда Джон Леннон, а также те «сердитые» мальчики с хрупкими душами, что в год премьеры «Горя...» переписывали песни «Битлз» с дисков, чудом провезенных через границу... Эту «родовую связь» почувствовала театральный критик И. Вишневская, не одно десятилетие преподававшая в Литературном институте и потому ежедневно встречавшаяся с двадцатилетними интеллектуалами той поры в аудитории. Одетый точно по моде XIX века Соломин — Чацкий привиделся ей «в какой-то замшево-кожаной куртке, чуть ли не в современном свитере...».
К моменту премьеры «Горя от ума» за спиной Виталия Соломина уже был Боб Куликов — загнанный, духовно парализованный, едва не раздавленный трагическими обстоятельствами герой «Летних прогулок». И Ипполит из комедии А.Н. Островского — фейерверк радости, балаганного веселья, «прирученного» высоким вкусом и мастерством: когда до сантиметра выверен каждый трюк, до десятой градуса — каждая эмоция, и при этом у зрителя — ощущение полной импровизации.
Мы были свидетелями этого чуда. Да, чуда, потому что от актера, которому уже минуло тридцать, вряд ли кто ждал неожиданности. И все-таки она состоялась. Произошло это 12 апреля 1973 года. В этот день Малый театр праздновал 150-летие своего главного драматурга сценами из спектаклей, поставленных по его пьесам. Горестным прощанием Катерины и Бориса из «Грозы», виртуозным обольщением Лыняева Глафирой из «Волков и овец», хороводными ритмами «Снегурочки»... В блистательном многообразии предстала труппа Дома Островского. А в конце вечера показали отрывок из предстоящей премьеры — «Не все коту масленица». Зазвучала веселая, будто из музыкальной шкатулки, мелодия, возник интерьер небогатого чистенького домика. И вышел молодой человек, затянутый в синий сюртук, с чуть кошачьими усиками. С макушки до пят русский, московский, замоскворецкий. Церемонно поздоровался, поигрывая тросточкой. И было в этом такое совершенство формы, такая театральная заразительность, что глаз не отвести. Каждая интонация, каждый жест молодого человека вызывал счастливый хохот в зале. Именно счастливый: смеялись не над кем-то — смеялись от полноты праздничности. И от радости узнавания. В виртуозных жестах, мимике, интонациях мы узнавали истинного артиста Виталия Соломина.
А.Н. Островский писал о пьесе «Не все коту масленица»: «Имея постом свободное время, я нарочно взял немудреный сюжет, чтобы, не стесняясь сложностью задачи, заняться любезной для всякого художника работой: отделкой внешности, по возможности, до той степени, которая называется оконченностью». И Виталий Соломин с огромным вкусом довел свое исполнение роли Ипполита «до той степени, которая называется оконченностью». Он виртуозно соединил все художественные пласты спектакля — водевиль, фарс, социальную драму, и сделал это так естественно, будто роль только его и дожидалась. Усики, тросточка, модный в обтяжку сюртук. Слова в простоте не скажет. Насмотрелся, должно быть, наш герой любительских спектаклей, начитался пошлых романов — и пошел разыгрывать опереточного любовника. Но любовь-то — нешуточная, и оттого — трогательная робость перед «сердечным предметом». Речь бедного приказчика так небогата (сколько искусства потребовалось Островскому, чтобы из междометий и банальностей сплести прямо-таки музыкальное косноязычие!), а чувства столь предельны, что Ипполит помогает себе улыбкой, умоляющим взглядом, руки вдохновенно дирижируют переполняющими эмоциями, и наконец все это выливается в танец. Начав его осторожно, как бы вопросительно, он прилаживается к танцевальным па Агнии, прислушивается к ее чувствам — и счастью нет предела. Но появляется грозный хозяин — и, вновь оробев, Ипполит с цирковой ловкостью вылетает в окно.
И любовь героя, и желание лицедейства у исполнителя переполняют, рвутся наружу. И тут все средства хороши, и возможна любая мешанина жанров — лишь бы вкуса хватило. Чуть утрируя каждую интонацию Ипполита, словно на котурны приподымая каждое его чувство, Соломин во всем блеске демонстрирует комедийное мастерство драматурга. И с неподражаемой важностью произносит: «Про любовь свою никому не объясню: это пушай в тайне сердца моего останется. Ежели кто может понимать, статья высокая».
Но захотел актер — и щемящая грусть повисла в зале: когда прогнали Ипполита, а он с трогательной решимостью взмахнул большим кухонным ножом и... осторожно спрятал его за пазуху. И в его прощальном взгляде на Агнию — готовность на все, и вдруг понимаешь: кроме этой милой девушки, нет у него никого на свете, один-одинешенек он в жестоком мире денег и самодурства.
Соломин в каждой роли играет только то, что сегодня может «зацепить» зрителя и что, в первую очередь, «цепляет», задевает, интересует его самого. Любовь доброго и косноязычного приказчика, страдающего от хозяина-толстосума, скорее годится для школьного сочинения о «маленьком человеке». И совсем другое дело — веселая шутка, игра, да еще на пару с гениальным драматургом. Когда удается изящным, артистичным розыгрышем, бурлящей молодостью победить замшелую (но чрезвычайно живучую) мораль: «У кого деньги, тот и прав». И вместе с залом от души посмеяться над богатым хамом, который так и не сможет купить за свои тысячи столь желанные ему угождение и лакейство. ...И вот, размахивая ножом, соломинский Ипполит декламирует с подвыванием: «Глаза закроются навек, и сердце биться перестанет». Он будет так подвывать, пока не подпишет хозяин долгожданную бумагу о выдаче положенных пятнадцати тысяч. Впрочем, в конце сцены страшным ножом герой наш уже чуть ли не затылок будет почесывать, а пугающее «чик — и земля» произносить формально, больше для порядку. Этот постепенный «выход из роли» самоубийцы очень смешон и дает возможность вернуться в комедийную стихию действия, в лихое танцевальное завершение этой «полной драматизма» истории. Торжествующе отбивая каблуками невероятную дробь, еще раз одарить зрителей неповторимой широчайшей соломинской улыбкой. Состоялся не только счастливый финал спектакля в постановке Виктора Хохрякова — состоялся счастливый прорыв к своему масштабу творчества, когда открылась какая-то задвижка, защелка, упали какие-то оковы... И нет отныне ничего невозможного.
И уже в следующей роли — такое смятение, и такая боль, и такое полное слияние с героем, когда страшно становится за актерское сердце — выдержит ли? Говорят, роль Бориса Куликова в «Летних прогулках» была написана специально для Виталия Соломина. Драма А. Салынского—о затравленном таланте и процветающей серости, о попытке остаться в стороне — и принятии на себя, в себя, чужой боли, чужой отверженности. Виталий Соломин довел драму до трагедии, ибо относительно счастливый финал мог и не случиться.
...Он появляется на сцене веселый, здоровый, уверенный в себе. Победительно обаятельный Боб Куликов прибыл из столицы в провинциальный рай в предвкушении скучновато-спокойного отпуска. Но похороны в день его приезда — и безоблачная атмосфера улетучивается. А дальше что ни сцена, то сумбурнее и сумрачнее оказывается мир, в котором предполагались беззаботные летние прогулки. Борис помимо своей воли втянут в историю умершего человека, оказавшегося его родным отцом — талантливым строителем мостов, чьи успехи были присвоены другими. Курортное настроение сменяется недоумением. Копится в душе Бориса непонимание, обида за отца, ненависть к нежданным врагам. А тут еще внезапная любовь к необыкновенной девушке Наде и соперничество с местным «суперменом» — хамоватым Мишкой. Герой Соломина сопротивляется, но опутывающая его сеть родственных, дружеских, враждебных, любовных связей все плотнее. Борис не готов к этому, он ехал отдохнуть, просто отдохнуть, а с лица уже сошла улыбка. И вопросы задает, болезненно боясь ответов. Все новые горестные открытия теснят душу. Она сжимается, сжимается — и не удерживает накопленной боли. Наступает отдача ненависти. Бессмысленная кража чертежей отца, попытка убийства соперника... В Борисе Соломина что-то умирает, его спокойствие страшно. Мороз по коже от холодного и безучастного ответа о лежащем в овраге Мишке: «Ну я лежал бы...» Даже для Нади, единственного близкого человека, у него находятся только издевательские, ранящие фразы. Словно это она виновата в том, что гармония разрушена в еще вчера здоровой и ясной Борисовой душе: «Цаплю ты заметила далеко впереди, у болота. Еще показала мне: посмотри, мол, розовая, как фламинго. А у этой фламинги, глядь, по обе стороны клюва лягушачьи лапки болтаются...» Значит, единственно правильный способ существования — уход в себя, в добровольную и бессрочную ссылку. «Если мерзавцам душу не подставлять — плюнуть не успевают».
Но он не в состоянии жить в такой кромешной тьме — один против целого мира зла, он не в состоянии удерживать в себе нестерпимую душевную боль. И разражается слезами. Взывая к кому-то, о ком вчерашний, благополучный Боб Куликов не вспомнил бы. И слезы омывают душу. Катарсис — в переводе с древнегреческого «очищение» _ переживают не только заполнившие зал зрители, но и сам герой...
«Заговор Фиеско в Генуе» Ф. Шиллера — трагедия. Но все здесь иное. «Летние прогулки» — камерная история на тихой пристани — история душевного слома, ухода в себя и внутреннего преображения. «Заговор Фиеско...» — история революции, размах площади, обнаженность страстей, десятки активно и разнонаправленно действующих лиц, привыкших мыслить категориями «жизнь — смерть», «свобода — рабство», а место действия — целый город. Спектакль начинается резко: с противоположных концов сцены бросаются друг к другу два человека. Для дружеского объятия, а нам показалось было — для смертельной схватки. Этот бросок и это объятие — эпиграф непримиримой вражды и искусной интриги, затеянной против генуэзского тирана Джанеттино Дориа блистательным Фиеско, графом ди Лаванья, сыгранным Виталием Соломиным. Как белоснежна его одежда! Как обворожительна улыбка! Кто бы заподозрил в его душе хоть одно темное пятнышко? Автор щедр на комплименты своему герою: хорош, как Аполлон, мужествен, умен. Его благосклонный взгляд способен поссорить подруг. За него сражаются политические партии. Его смерть видится устранением препятствия для любого беззакония. А еще: «Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок...» Как сыграть такое? Но — к счастью для актера: «...и столь же коварен». Вот оно! Вот где истинная находка для Виталия Соломина. Не республиканец — маска республиканца. А есть еще в запасе маски друга, любовника. Он жонглирует ими мастерски, каждому новому собеседнику являя того Фиеско, какого тот хочет видеть. Лишь с отъявленным негодяем мавром Хассаном, профессиональным шпионом, вором и убийцей, он искренен. Почти дружески звучат его реплики, бросаемые мавру. Ну что же — ведь они одно целое: без грязной работы Хассана невозможно осуществление затеянной блистательным и безгрешным графом ли Лаванья хитроумной интриги. Механика ее подробно описана Шиллером, поставлена Хейфецем, сыграна Соломиным. Каждый шаг его Фиеско холодно просчитан, но внешне — сколько страсти! Истинная же страсть одна — жажда власти, перед которой меркнут все иные соблазны.
В этом ярком и яростном спектакле режиссер дает возможность Соломину продемонстрировать атлетизм и блистательное владение телом, столь редкое у драматических актеров. Он карабкается по стенам, произносит монолог, раскачиваясь на головокружительно взмывающих качелях, проносится по ярусам галерей. Но в роли Фиеско он — не просто физически силен, он — сильная личность. Сила, властность, спокойное осознание своей избранности — этих качеств не знали прежние герои Соломина. Но главное — и режиссер и драматург дают возможность в рамках одной роли сыграть несколько ролей. ...Вот он, «задыхаясь от любви», оплетает пылкими речами сестру диктатора, самолюбивую стерву Джулию. Его страсти, кажется, нет предела. Она кокетничает, потом смущена, уже готова уступить — и он с равнодушным лицом деловито отдергивает занавес, за которым стоит его собственная жена... Вот протянул руку четырем товарищам, застыв в прямо-таки античной клятве верности республиканским идеалам, — и тут же наедине, как поэму, произносит монолог о вожделенном миге единовластия... Заказывает убийство — и обезоруживающе улыбается... Поднимает тост за гостей — и велит собирать на них «компромат»...
Обманная дружба, обманная любовь, обманная преданность свободе Генуи. И страшный самообман в финале, когда собственной рукой убивает переодетую в чужой костюм жену. Два момента истинности и искренности: с мерзавцем мавром и перед трупом жены. Искренний цинизм и искренняя боль утраты. А если не хватило актеру «шиллеровского» темперамента, то в 70-х годах прошлого XX века, возможно, важнее и интересней был показ закулисья политической интриги и тех грязных механизмов, которые помогают достичь вершины славы. Что мы знали об этом? Для нас, затаивших дыхание в зале Малого театра, были откровением политические игры Генуи XVI века, смотревшиеся так современно.
Когда пишешь о Виталии Соломине, слова «открытие», «неожиданность» часты и неизбежны. («Чем будем удивлять?» _ с этого вопроса могучий актер и режиссер Алексей Денисович Дикий приступал к работе над новым спектаклем, понимая, в чем истинная суть театра.) Полтора десятилетия Соломина использовали «типажно», когда множились похожие, как родные братья, милые современные молодые люди. И вдруг — Ипполит. Поняли — Соломин блестящий комедийный актер, но тут последовали «Летние прогулки», «Заговор Фиеско в Генуе». А дальше — Хлестаков, где ничто не мешало любви актера к трюку, мистификации. И снова трагедия — переворачивающая душу, с тяжкими натуралистическими подробностями: Шеннон из «Ночи игуаны» Т. Уильямса. Опустившийся, страдающий припадками безумия бывший священник, а ныне — изгоняемый с работы экскурсовод, совращающий молоденьких туристок. Растаптывающий с каким-то мазохистским упоением свою душу с ее тайной тягой к свету, чистоте, добру. Зато доброты, веры, верности в избытке в «моем любимом клоуне» Сергее — герое грустной и нежной истории, сочиненной многолетним партнером В. Ливановым...
Список ролей у Соломина длинный, и незаметных среди них нет. Зрители и критики перестали удивляться, поняли _ этот актер может все. А он возьми да и объяви о СОБТВЕННОЙ постановке «Свадьбы Кречинского», да не в драматическом жанре — еще бы куда ни шло, — а в жанре мюзикла. Словом, он рискнул сыграть, спеть, станцевать с драматическими актерами известный мюзикл А. Колкера.
«Игра, идет игра» — рефрен спектакля, поставленного Соломиным, рефрен жизни Кречинского, сыгранного Соломиным. Игра — как способ существования. Выскочить, выпутаться сегодня, сейчас, поставив на карту последнее, что осталось. Пускаться в демагогию, разыгрывая нескончаемый спектакль, быть без пяти минут банкротом и посылать невесте букет в полтыщи, поражать воображение потенциального тестя заемной роскошью — все, что угодно, лишь бы удержаться на плаву. Блеф во всем — и почти вера в собственное вранье. Игра, риск, призрачная близость удачи.
И игра в театр. Когда в жутких масках «старух с косой», постоянно мелькающих где-то рядом, — персонажи далекой комедии дель арте. Какое отношение имеют маски площадного театра солнечной Италии к загнанному в угол российскому шулеру в нетопленной три дня комнате (художник украсил покои Кречинского необыкновенно нарядным хрусталем гигантских сосулек, свешивающихся с потолка)? Может, воспоминание о знаменитых итальянских авантюристах — Казанове, Калиостро? Нет, наверное, все проще: ТЕАТР. Театр нескончаемый, маски, маски — что подлинно, что истинно, что вечно? Все — игра. А оказалось — уже в финале, запоздало, — есть подлинное: любовь чистой девушки, способной на самоотречение.
Вот и в «Иванове» — спасение померещилось в прелестном юном создании, дочери старинного друга. Да не спасла, ускорила самоубийство. Шура в трактовке режиссера Соломина кажется маленькой соблазнительницей, которая наметила себе в мужья единственного интересного, необычного, умного мужчину в уезде. Жаждет видеть в Иванове героя. И с раздражением не желает его слушать, когда — наконец разобравшись в оглушающем сумбуре чувств — он приходит к ней впервые успокоенным, понявшим спасительную необходимость одиночества. Ему нужны тишина, покой, отшельничество. А ему объясняют, что он нарушил свадебный обряд, а над ним смеются, а на него кричат и требуют немедленно включиться в суетный и пошлый, опостылевший «порядок». Играть роль жениха, роль помещика, роль, роль, роль... И ему просто некуда уйти от них, как только уйти совсем, выстрелом освобождаясь от всех ненужных и давящих обязательств. Фиеско и Кречинский Соломина спасались, укрываясь за масками. Иванов Соломина видит спасение в освобождении от масок, от навязываемых ролей.
Он рвется к искренности — и производит впечатление или сумасшедшего, или негодяя. Он хочет остаться порядочным человеком. И как же это трудно! Можно до поры до времени скрываться от окружающих в тени дерева, надвинув на глаза шляпу, можно скрыться за неуместной бравадой. И все-таки находят, все-таки достают, все-таки лезут в душу. Он делает попытки объясниться. Но чем честнее хочет быть Иванов, тем большую тайную подлость готовы увидеть в его поступках. Какая горькая и вечно актуальная история! «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?» Одиночество в толпе. Одиночество среди завидующих, ненавидящих и — что самое страшное — любящих.
Соломин неустанно занимается режиссурой, и это не жалкая «актерская режиссура» — его спектакли дерзки, неожиданны, эффектны, умны. Он стремится в них к тому, в чем сам силен как актер: добивается от исполнителей скрупулезной психологической точности при острой внешней форме. Резкие решения — вплоть до балагана, фарса — необходимы ему даже в драматических местах. (Удивительно, что, когда еще в 1968 году в фильме «Крепкий орешек» ему представилась возможность сыграть роль на грани клоунады, буффонады в трагических обстоятельствах Отечественной войны — эдакого бравого советского солдата, что в огне не горит, в воде не тонет, — артист выглядел не менее беспомощно, чем сам фильм. Авторы попытались сотворить стилизацию под кино военных лет, когда и война была не «всамделишная», и фашисты не страшные. Может, неуместность этой попытки в год, когда уже появилась военная проза Виктора Некрасова, Константина Симонова, Василя Быкова, помешала артисту найти нужную интонацию? А может, для настоящего, высокого шутовства, каким стал тот же Ипполит, нужен был опыт — и профессиональный и человеческий?)
Соломин — и артист и режиссер — не признает унылого театра. Его Кречинский появляется впервые на сцене в нелепом маскарадном одеянии. А в следующей картине вы долго не можете понять, откуда раздается «загробный» голос, пока его обладатель совершенно спокойно, буднично не возникает из-под одеяла, лежащего — вроде совсем плоско — на диване. Все оправдано: в комнате — собачий холод, вот и пытается Кречинский согреться, укрывшись с головой. Но когда в белоснежном домашнем одеянии, подчеркивающем его аристократически небрежное великолепие, он предстает перед вами среди белоснежных же хрустальных сталактитов своей промерзшей комнаты, вы понимаете: это, конечно, реализм, но реализм совершенно фантастический. Впрочем, только так и можно ставить Сухово-Кобылина, у которого все — правда и все — кошмарное сновидение. Желание казаться не тем, что есть, постоянные мистификации, рискованные, ошеломляющие поступки — стержень роли Кречинского.
Но и Иванов... Вот самая драматическая сцена, когда кредиторы — финансовые и нравственные — подступили уже предельно близко и зримо: оккупировали кабинет Иванова, уютно устроившись вокруг письменного стола, на котором — графинчик, закусочка... Иванову физически некуда деться, физически душно. Это единственная сцена, где герой Соломина появляется перед зрителями, устало таща плащ и портфель, едва передвигая ноги. Тон измученный, болезненный. Он слушает очередной поток просьб и упреков, он пытается, на пределе сил, отвечать спокойно—и вдруг взрывает череду бесконечных разговоров истерическим разбрасыванием бумаг, устраивая в кабинете такой же кавардак, какой творится в его душе. Этот Иванов не слаб — он не может освободиться от вины, застрявшей в душе, как заноза. И напоминающей о себе мучительными уколами при каждом сильном душевном движении. С первых минут спектакля трудно было понять и поверить, что это — Соломин, настолько он был необаятелен, тяжеловесен. Обаяние вернется — во второй половине спектакля, когда Иванов дойдет до какого-то предела и перестанет прислушиваться к себе. А пока он сосредоточен на постоянной душевной боли и, стараясь не спровоцировать ее, двигается не спеша, разговаривает безучастно, подобно больному, который нашел единственное положение, при котором не болит, и боится пошевелиться. Эта боль, эта заноза — вина перед женой. Перед ее жертвенной любовью к нему. Ему тяжко от ее правоты. И может быть, он даже испытывает облегчение, когда та начинает повторять пошлости и клевету соседей. И он имеет, наконец, право разозлиться на нее. Как же невыносимо все это слушать... нервы натянуты до предела, он чувствует, что уже не владеет собой, и умоляет ее замолчать, чтобы избежать самого страшного. Но Сарра не слышит этой угрожающей мольбы. И тогда его прорывает: «Жидовка!..» Режиссер Соломин доводит напряжение этой сцены до крещендо, когда прорывается так долго копившееся. Он обнажает все отвратительное нутро скандала: когда два интеллигентных, близких человека хотят только одного — побольнее ударить другого, мстя за свои страдания. Иванов тяжело дышит, он согнулся, руками упершись в край стола, медленно поводя головой, — и что-то в этом нечеловеческое, почти звериное. Кажется, уже сказано самое страшное, кажется, остановиться бы... но хамство мужа лишь подстегивает Сарру. И не в силах прервать чудовищные обвинения, задыхаясь от злой беспомощности, он навсегда, неискупимо становится виноватым: «Ты скоро умрешь»... От этого потрясения, этого кошмара и начинается дорога героя Соломина к заключительной сцене, к трагическому финалу... Соломин как-то очень внятно сыграл путь Иванова — самого неопределенного, казалось бы, чеховского героя.
Спектакль «Иванов» поставлен недавно. Ему еще обретать — отзываясь на реакции зала — четкость интонаций, точность ритмов. Но в том, что поставил режиссер Соломин, сыграл актер Соломин, уже сегодня проступает очертание новых возможностей, таящихся в мастере. Их трудно пока определить словами. Подождем. Увидим.
Очерк Майи Карапетян из книги «Звезды Малого театра» (М., 2002).
12 декабря Виталию Мефодьевичу Соломину исполнилось бы 69 лет. Уже много лет прошло с тех пор, как его нет с нами, но его добрая улыбка, его образы остаются в памяти всех, кто его хотя бы раз видел в жизни, на сцене или в кино. Сегодняшняя публикация – дань памяти замечательному актеру и человеку…
Портрет Виталия Соломина мне захотелось написать еще четверть века назад, когда он одну за другой сыграл три роли, явившие нам нового артиста. До этого почти полтора десятилетия Соломин регулярно появлялся в фильмах и спектаклях, играя милых современных молодых людей — обаятельных, точно ощущающих современные ритмы и интонации, способных мгновенно вызывать доверие зала, восполняя пробелы драматургии. Поэтому и начинаться портрет должен был услышанным в одной компании диалогом:
— Вы знаете актера Соломина?
— Который «Адъютант его превосходительства»?
— Нет, другого.
— Другого?.. А, знаю! В «Женщинах» который? да? Беленький такой, хорошенький...
Интересно, какой процент нынешних зрителей вспомнит замечательный фильм «Женщины»? Да и вообще такой диалог сегодня немыслим. «Который «Адъютант его превосходительства» — Юрий Мефодьевич Соломин — стал с тех пор тем, «который Славин из «ТАСС уполномочен заявить», Арсеньев из «Дерсу Узала» самого Куросавы», сыграл на сцене Малого дядю Ваню, царя Федора Иоанно-вича... А чтобы представить его младшего брата, Виталия Мефодьевича, давно уже не надо напрягать память. Можно привести большой список ролей, речь о некоторых — впереди. Но кто не улыбнется при упоминании доктора Ватсона из остроумного, изящного телефильма о Шерлоке Холмсе и его друге? Фильма с идеальным актерским ансамблем, музыкой, антуражем — всем, что создало куда более «всамделишную» и очаровательную «викторианскую Англию», чем она была в действительности. «Английская» чопорность соломинского Ватсона, военная выправка, немыслимая серьезность в комических ситуациях — все это стало частью превосходного дуэта с Холмсом — Ливановым и частью нашей духовной жизни.
Но это было потом. А вначале шли годы, множились роли в театре и кино, а невысказанность мучила — теперь это понятно. Кажется, именно в то время Соломин попытался реализоваться в ином жанре — сделал программу романсов. Впрочем, это не могло утолить актерского голода по настоящей работе. Бесцветность драматургического материала удручала — это стало понятно, когда появилось «настоящее». Среди множества ролей «раннего» Соломина был, правда, Кирилл в фильме «Старшая сестра» — «роль второго плана», как сказали бы сегодня. Но важная, да нет — просто необходимая, как любая роль, написанная Александром Володиным. Неизвестно, сколько автобиографического в Кирилле от самого драматурга, щедро раздававшего своим героям черты собственной судьбы и характера, но только на сей раз недостаточно говорить о «милом, обаятельном» Соломине. Кирилл был и талантливым, и безрассудно честным, и страдающим. Это был один из незаурядных «технарей» конца 60-х, которые двинули вперед и «физику», и «лирику». Но менялись времена, и такой Кирилл потом — двадцать, тридцать лет спустя — мог стать Вадимом Дашковым, другим киногероем Соломина из культовой «Зимней вишни». Да, когда-то отчаянно смелым и честным, полным идей, а ныне тратящим былой талант на правку очередного доклада нелюбимой жены, хронически врущим, хронически уставшим, попадающим в нелепейшие ситуации от привычки к безволию — наследственной болезни русских интеллигентов. Соломин всегда остро и точно показывает «героя нашего времени». А уж какое время, такой и герой.
Он до жути современен. Время — «печенкой чует». Потому и Чацкий его стал представителем блестящей молодежи не только первой четверти XIX века, когда была написана пьеса, но и 70-х годов века двадцатого, когда великая комедия была в очередной раз поставлена на сцене Малого. Он был одним из «рассерженных» юношей, разочарованных в жизни из-за тотального вранья «старших» и не желающих участвовать во всеобщем пошлом фарсе. У них — умные головы, тонкие души и часто эпатирующее поведение. У них — детская доверчивость к тем, кто кажется «своим». И злой скепсис, когда «свои» оказываются «как все». Страстная жажда любви — и мизантропия... Были тогда, в 70-х, эти мальчики — яркие, интересные. И вот на сцену Малого один из таких — по имени Александр Андреич Чацкий — выбежал, споткнулся, упал, засмеялся и мгновенно очаровал всех зрителей спектакля «Горе от ума». Все в нем было узнаваемо — от максимализма вперемежку с умной иронией до маленьких круглых очков. Какие носил не только Грибоедов (что поспешили отметить все критики), но и еще живой тогда Джон Леннон, а также те «сердитые» мальчики с хрупкими душами, что в год премьеры «Горя...» переписывали песни «Битлз» с дисков, чудом провезенных через границу... Эту «родовую связь» почувствовала театральный критик И. Вишневская, не одно десятилетие преподававшая в Литературном институте и потому ежедневно встречавшаяся с двадцатилетними интеллектуалами той поры в аудитории. Одетый точно по моде XIX века Соломин — Чацкий привиделся ей «в какой-то замшево-кожаной куртке, чуть ли не в современном свитере...».
К моменту премьеры «Горя от ума» за спиной Виталия Соломина уже был Боб Куликов — загнанный, духовно парализованный, едва не раздавленный трагическими обстоятельствами герой «Летних прогулок». И Ипполит из комедии А.Н. Островского — фейерверк радости, балаганного веселья, «прирученного» высоким вкусом и мастерством: когда до сантиметра выверен каждый трюк, до десятой градуса — каждая эмоция, и при этом у зрителя — ощущение полной импровизации.
Мы были свидетелями этого чуда. Да, чуда, потому что от актера, которому уже минуло тридцать, вряд ли кто ждал неожиданности. И все-таки она состоялась. Произошло это 12 апреля 1973 года. В этот день Малый театр праздновал 150-летие своего главного драматурга сценами из спектаклей, поставленных по его пьесам. Горестным прощанием Катерины и Бориса из «Грозы», виртуозным обольщением Лыняева Глафирой из «Волков и овец», хороводными ритмами «Снегурочки»... В блистательном многообразии предстала труппа Дома Островского. А в конце вечера показали отрывок из предстоящей премьеры — «Не все коту масленица». Зазвучала веселая, будто из музыкальной шкатулки, мелодия, возник интерьер небогатого чистенького домика. И вышел молодой человек, затянутый в синий сюртук, с чуть кошачьими усиками. С макушки до пят русский, московский, замоскворецкий. Церемонно поздоровался, поигрывая тросточкой. И было в этом такое совершенство формы, такая театральная заразительность, что глаз не отвести. Каждая интонация, каждый жест молодого человека вызывал счастливый хохот в зале. Именно счастливый: смеялись не над кем-то — смеялись от полноты праздничности. И от радости узнавания. В виртуозных жестах, мимике, интонациях мы узнавали истинного артиста Виталия Соломина.
А.Н. Островский писал о пьесе «Не все коту масленица»: «Имея постом свободное время, я нарочно взял немудреный сюжет, чтобы, не стесняясь сложностью задачи, заняться любезной для всякого художника работой: отделкой внешности, по возможности, до той степени, которая называется оконченностью». И Виталий Соломин с огромным вкусом довел свое исполнение роли Ипполита «до той степени, которая называется оконченностью». Он виртуозно соединил все художественные пласты спектакля — водевиль, фарс, социальную драму, и сделал это так естественно, будто роль только его и дожидалась. Усики, тросточка, модный в обтяжку сюртук. Слова в простоте не скажет. Насмотрелся, должно быть, наш герой любительских спектаклей, начитался пошлых романов — и пошел разыгрывать опереточного любовника. Но любовь-то — нешуточная, и оттого — трогательная робость перед «сердечным предметом». Речь бедного приказчика так небогата (сколько искусства потребовалось Островскому, чтобы из междометий и банальностей сплести прямо-таки музыкальное косноязычие!), а чувства столь предельны, что Ипполит помогает себе улыбкой, умоляющим взглядом, руки вдохновенно дирижируют переполняющими эмоциями, и наконец все это выливается в танец. Начав его осторожно, как бы вопросительно, он прилаживается к танцевальным па Агнии, прислушивается к ее чувствам — и счастью нет предела. Но появляется грозный хозяин — и, вновь оробев, Ипполит с цирковой ловкостью вылетает в окно.
И любовь героя, и желание лицедейства у исполнителя переполняют, рвутся наружу. И тут все средства хороши, и возможна любая мешанина жанров — лишь бы вкуса хватило. Чуть утрируя каждую интонацию Ипполита, словно на котурны приподымая каждое его чувство, Соломин во всем блеске демонстрирует комедийное мастерство драматурга. И с неподражаемой важностью произносит: «Про любовь свою никому не объясню: это пушай в тайне сердца моего останется. Ежели кто может понимать, статья высокая».
Но захотел актер — и щемящая грусть повисла в зале: когда прогнали Ипполита, а он с трогательной решимостью взмахнул большим кухонным ножом и... осторожно спрятал его за пазуху. И в его прощальном взгляде на Агнию — готовность на все, и вдруг понимаешь: кроме этой милой девушки, нет у него никого на свете, один-одинешенек он в жестоком мире денег и самодурства.
Соломин в каждой роли играет только то, что сегодня может «зацепить» зрителя и что, в первую очередь, «цепляет», задевает, интересует его самого. Любовь доброго и косноязычного приказчика, страдающего от хозяина-толстосума, скорее годится для школьного сочинения о «маленьком человеке». И совсем другое дело — веселая шутка, игра, да еще на пару с гениальным драматургом. Когда удается изящным, артистичным розыгрышем, бурлящей молодостью победить замшелую (но чрезвычайно живучую) мораль: «У кого деньги, тот и прав». И вместе с залом от души посмеяться над богатым хамом, который так и не сможет купить за свои тысячи столь желанные ему угождение и лакейство. ...И вот, размахивая ножом, соломинский Ипполит декламирует с подвыванием: «Глаза закроются навек, и сердце биться перестанет». Он будет так подвывать, пока не подпишет хозяин долгожданную бумагу о выдаче положенных пятнадцати тысяч. Впрочем, в конце сцены страшным ножом герой наш уже чуть ли не затылок будет почесывать, а пугающее «чик — и земля» произносить формально, больше для порядку. Этот постепенный «выход из роли» самоубийцы очень смешон и дает возможность вернуться в комедийную стихию действия, в лихое танцевальное завершение этой «полной драматизма» истории. Торжествующе отбивая каблуками невероятную дробь, еще раз одарить зрителей неповторимой широчайшей соломинской улыбкой. Состоялся не только счастливый финал спектакля в постановке Виктора Хохрякова — состоялся счастливый прорыв к своему масштабу творчества, когда открылась какая-то задвижка, защелка, упали какие-то оковы... И нет отныне ничего невозможного.
И уже в следующей роли — такое смятение, и такая боль, и такое полное слияние с героем, когда страшно становится за актерское сердце — выдержит ли? Говорят, роль Бориса Куликова в «Летних прогулках» была написана специально для Виталия Соломина. Драма А. Салынского—о затравленном таланте и процветающей серости, о попытке остаться в стороне — и принятии на себя, в себя, чужой боли, чужой отверженности. Виталий Соломин довел драму до трагедии, ибо относительно счастливый финал мог и не случиться.
...Он появляется на сцене веселый, здоровый, уверенный в себе. Победительно обаятельный Боб Куликов прибыл из столицы в провинциальный рай в предвкушении скучновато-спокойного отпуска. Но похороны в день его приезда — и безоблачная атмосфера улетучивается. А дальше что ни сцена, то сумбурнее и сумрачнее оказывается мир, в котором предполагались беззаботные летние прогулки. Борис помимо своей воли втянут в историю умершего человека, оказавшегося его родным отцом — талантливым строителем мостов, чьи успехи были присвоены другими. Курортное настроение сменяется недоумением. Копится в душе Бориса непонимание, обида за отца, ненависть к нежданным врагам. А тут еще внезапная любовь к необыкновенной девушке Наде и соперничество с местным «суперменом» — хамоватым Мишкой. Герой Соломина сопротивляется, но опутывающая его сеть родственных, дружеских, враждебных, любовных связей все плотнее. Борис не готов к этому, он ехал отдохнуть, просто отдохнуть, а с лица уже сошла улыбка. И вопросы задает, болезненно боясь ответов. Все новые горестные открытия теснят душу. Она сжимается, сжимается — и не удерживает накопленной боли. Наступает отдача ненависти. Бессмысленная кража чертежей отца, попытка убийства соперника... В Борисе Соломина что-то умирает, его спокойствие страшно. Мороз по коже от холодного и безучастного ответа о лежащем в овраге Мишке: «Ну я лежал бы...» Даже для Нади, единственного близкого человека, у него находятся только издевательские, ранящие фразы. Словно это она виновата в том, что гармония разрушена в еще вчера здоровой и ясной Борисовой душе: «Цаплю ты заметила далеко впереди, у болота. Еще показала мне: посмотри, мол, розовая, как фламинго. А у этой фламинги, глядь, по обе стороны клюва лягушачьи лапки болтаются...» Значит, единственно правильный способ существования — уход в себя, в добровольную и бессрочную ссылку. «Если мерзавцам душу не подставлять — плюнуть не успевают».
Но он не в состоянии жить в такой кромешной тьме — один против целого мира зла, он не в состоянии удерживать в себе нестерпимую душевную боль. И разражается слезами. Взывая к кому-то, о ком вчерашний, благополучный Боб Куликов не вспомнил бы. И слезы омывают душу. Катарсис — в переводе с древнегреческого «очищение» _ переживают не только заполнившие зал зрители, но и сам герой...
«Заговор Фиеско в Генуе» Ф. Шиллера — трагедия. Но все здесь иное. «Летние прогулки» — камерная история на тихой пристани — история душевного слома, ухода в себя и внутреннего преображения. «Заговор Фиеско...» — история революции, размах площади, обнаженность страстей, десятки активно и разнонаправленно действующих лиц, привыкших мыслить категориями «жизнь — смерть», «свобода — рабство», а место действия — целый город. Спектакль начинается резко: с противоположных концов сцены бросаются друг к другу два человека. Для дружеского объятия, а нам показалось было — для смертельной схватки. Этот бросок и это объятие — эпиграф непримиримой вражды и искусной интриги, затеянной против генуэзского тирана Джанеттино Дориа блистательным Фиеско, графом ди Лаванья, сыгранным Виталием Соломиным. Как белоснежна его одежда! Как обворожительна улыбка! Кто бы заподозрил в его душе хоть одно темное пятнышко? Автор щедр на комплименты своему герою: хорош, как Аполлон, мужествен, умен. Его благосклонный взгляд способен поссорить подруг. За него сражаются политические партии. Его смерть видится устранением препятствия для любого беззакония. А еще: «Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок...» Как сыграть такое? Но — к счастью для актера: «...и столь же коварен». Вот оно! Вот где истинная находка для Виталия Соломина. Не республиканец — маска республиканца. А есть еще в запасе маски друга, любовника. Он жонглирует ими мастерски, каждому новому собеседнику являя того Фиеско, какого тот хочет видеть. Лишь с отъявленным негодяем мавром Хассаном, профессиональным шпионом, вором и убийцей, он искренен. Почти дружески звучат его реплики, бросаемые мавру. Ну что же — ведь они одно целое: без грязной работы Хассана невозможно осуществление затеянной блистательным и безгрешным графом ли Лаванья хитроумной интриги. Механика ее подробно описана Шиллером, поставлена Хейфецем, сыграна Соломиным. Каждый шаг его Фиеско холодно просчитан, но внешне — сколько страсти! Истинная же страсть одна — жажда власти, перед которой меркнут все иные соблазны.
В этом ярком и яростном спектакле режиссер дает возможность Соломину продемонстрировать атлетизм и блистательное владение телом, столь редкое у драматических актеров. Он карабкается по стенам, произносит монолог, раскачиваясь на головокружительно взмывающих качелях, проносится по ярусам галерей. Но в роли Фиеско он — не просто физически силен, он — сильная личность. Сила, властность, спокойное осознание своей избранности — этих качеств не знали прежние герои Соломина. Но главное — и режиссер и драматург дают возможность в рамках одной роли сыграть несколько ролей. ...Вот он, «задыхаясь от любви», оплетает пылкими речами сестру диктатора, самолюбивую стерву Джулию. Его страсти, кажется, нет предела. Она кокетничает, потом смущена, уже готова уступить — и он с равнодушным лицом деловито отдергивает занавес, за которым стоит его собственная жена... Вот протянул руку четырем товарищам, застыв в прямо-таки античной клятве верности республиканским идеалам, — и тут же наедине, как поэму, произносит монолог о вожделенном миге единовластия... Заказывает убийство — и обезоруживающе улыбается... Поднимает тост за гостей — и велит собирать на них «компромат»...
Обманная дружба, обманная любовь, обманная преданность свободе Генуи. И страшный самообман в финале, когда собственной рукой убивает переодетую в чужой костюм жену. Два момента истинности и искренности: с мерзавцем мавром и перед трупом жены. Искренний цинизм и искренняя боль утраты. А если не хватило актеру «шиллеровского» темперамента, то в 70-х годах прошлого XX века, возможно, важнее и интересней был показ закулисья политической интриги и тех грязных механизмов, которые помогают достичь вершины славы. Что мы знали об этом? Для нас, затаивших дыхание в зале Малого театра, были откровением политические игры Генуи XVI века, смотревшиеся так современно.
Когда пишешь о Виталии Соломине, слова «открытие», «неожиданность» часты и неизбежны. («Чем будем удивлять?» _ с этого вопроса могучий актер и режиссер Алексей Денисович Дикий приступал к работе над новым спектаклем, понимая, в чем истинная суть театра.) Полтора десятилетия Соломина использовали «типажно», когда множились похожие, как родные братья, милые современные молодые люди. И вдруг — Ипполит. Поняли — Соломин блестящий комедийный актер, но тут последовали «Летние прогулки», «Заговор Фиеско в Генуе». А дальше — Хлестаков, где ничто не мешало любви актера к трюку, мистификации. И снова трагедия — переворачивающая душу, с тяжкими натуралистическими подробностями: Шеннон из «Ночи игуаны» Т. Уильямса. Опустившийся, страдающий припадками безумия бывший священник, а ныне — изгоняемый с работы экскурсовод, совращающий молоденьких туристок. Растаптывающий с каким-то мазохистским упоением свою душу с ее тайной тягой к свету, чистоте, добру. Зато доброты, веры, верности в избытке в «моем любимом клоуне» Сергее — герое грустной и нежной истории, сочиненной многолетним партнером В. Ливановым...
Список ролей у Соломина длинный, и незаметных среди них нет. Зрители и критики перестали удивляться, поняли _ этот актер может все. А он возьми да и объяви о СОБТВЕННОЙ постановке «Свадьбы Кречинского», да не в драматическом жанре — еще бы куда ни шло, — а в жанре мюзикла. Словом, он рискнул сыграть, спеть, станцевать с драматическими актерами известный мюзикл А. Колкера.
«Игра, идет игра» — рефрен спектакля, поставленного Соломиным, рефрен жизни Кречинского, сыгранного Соломиным. Игра — как способ существования. Выскочить, выпутаться сегодня, сейчас, поставив на карту последнее, что осталось. Пускаться в демагогию, разыгрывая нескончаемый спектакль, быть без пяти минут банкротом и посылать невесте букет в полтыщи, поражать воображение потенциального тестя заемной роскошью — все, что угодно, лишь бы удержаться на плаву. Блеф во всем — и почти вера в собственное вранье. Игра, риск, призрачная близость удачи.
И игра в театр. Когда в жутких масках «старух с косой», постоянно мелькающих где-то рядом, — персонажи далекой комедии дель арте. Какое отношение имеют маски площадного театра солнечной Италии к загнанному в угол российскому шулеру в нетопленной три дня комнате (художник украсил покои Кречинского необыкновенно нарядным хрусталем гигантских сосулек, свешивающихся с потолка)? Может, воспоминание о знаменитых итальянских авантюристах — Казанове, Калиостро? Нет, наверное, все проще: ТЕАТР. Театр нескончаемый, маски, маски — что подлинно, что истинно, что вечно? Все — игра. А оказалось — уже в финале, запоздало, — есть подлинное: любовь чистой девушки, способной на самоотречение.
Вот и в «Иванове» — спасение померещилось в прелестном юном создании, дочери старинного друга. Да не спасла, ускорила самоубийство. Шура в трактовке режиссера Соломина кажется маленькой соблазнительницей, которая наметила себе в мужья единственного интересного, необычного, умного мужчину в уезде. Жаждет видеть в Иванове героя. И с раздражением не желает его слушать, когда — наконец разобравшись в оглушающем сумбуре чувств — он приходит к ней впервые успокоенным, понявшим спасительную необходимость одиночества. Ему нужны тишина, покой, отшельничество. А ему объясняют, что он нарушил свадебный обряд, а над ним смеются, а на него кричат и требуют немедленно включиться в суетный и пошлый, опостылевший «порядок». Играть роль жениха, роль помещика, роль, роль, роль... И ему просто некуда уйти от них, как только уйти совсем, выстрелом освобождаясь от всех ненужных и давящих обязательств. Фиеско и Кречинский Соломина спасались, укрываясь за масками. Иванов Соломина видит спасение в освобождении от масок, от навязываемых ролей.
Он рвется к искренности — и производит впечатление или сумасшедшего, или негодяя. Он хочет остаться порядочным человеком. И как же это трудно! Можно до поры до времени скрываться от окружающих в тени дерева, надвинув на глаза шляпу, можно скрыться за неуместной бравадой. И все-таки находят, все-таки достают, все-таки лезут в душу. Он делает попытки объясниться. Но чем честнее хочет быть Иванов, тем большую тайную подлость готовы увидеть в его поступках. Какая горькая и вечно актуальная история! «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?» Одиночество в толпе. Одиночество среди завидующих, ненавидящих и — что самое страшное — любящих.
Соломин неустанно занимается режиссурой, и это не жалкая «актерская режиссура» — его спектакли дерзки, неожиданны, эффектны, умны. Он стремится в них к тому, в чем сам силен как актер: добивается от исполнителей скрупулезной психологической точности при острой внешней форме. Резкие решения — вплоть до балагана, фарса — необходимы ему даже в драматических местах. (Удивительно, что, когда еще в 1968 году в фильме «Крепкий орешек» ему представилась возможность сыграть роль на грани клоунады, буффонады в трагических обстоятельствах Отечественной войны — эдакого бравого советского солдата, что в огне не горит, в воде не тонет, — артист выглядел не менее беспомощно, чем сам фильм. Авторы попытались сотворить стилизацию под кино военных лет, когда и война была не «всамделишная», и фашисты не страшные. Может, неуместность этой попытки в год, когда уже появилась военная проза Виктора Некрасова, Константина Симонова, Василя Быкова, помешала артисту найти нужную интонацию? А может, для настоящего, высокого шутовства, каким стал тот же Ипполит, нужен был опыт — и профессиональный и человеческий?)
Соломин — и артист и режиссер — не признает унылого театра. Его Кречинский появляется впервые на сцене в нелепом маскарадном одеянии. А в следующей картине вы долго не можете понять, откуда раздается «загробный» голос, пока его обладатель совершенно спокойно, буднично не возникает из-под одеяла, лежащего — вроде совсем плоско — на диване. Все оправдано: в комнате — собачий холод, вот и пытается Кречинский согреться, укрывшись с головой. Но когда в белоснежном домашнем одеянии, подчеркивающем его аристократически небрежное великолепие, он предстает перед вами среди белоснежных же хрустальных сталактитов своей промерзшей комнаты, вы понимаете: это, конечно, реализм, но реализм совершенно фантастический. Впрочем, только так и можно ставить Сухово-Кобылина, у которого все — правда и все — кошмарное сновидение. Желание казаться не тем, что есть, постоянные мистификации, рискованные, ошеломляющие поступки — стержень роли Кречинского.
Но и Иванов... Вот самая драматическая сцена, когда кредиторы — финансовые и нравственные — подступили уже предельно близко и зримо: оккупировали кабинет Иванова, уютно устроившись вокруг письменного стола, на котором — графинчик, закусочка... Иванову физически некуда деться, физически душно. Это единственная сцена, где герой Соломина появляется перед зрителями, устало таща плащ и портфель, едва передвигая ноги. Тон измученный, болезненный. Он слушает очередной поток просьб и упреков, он пытается, на пределе сил, отвечать спокойно—и вдруг взрывает череду бесконечных разговоров истерическим разбрасыванием бумаг, устраивая в кабинете такой же кавардак, какой творится в его душе. Этот Иванов не слаб — он не может освободиться от вины, застрявшей в душе, как заноза. И напоминающей о себе мучительными уколами при каждом сильном душевном движении. С первых минут спектакля трудно было понять и поверить, что это — Соломин, настолько он был необаятелен, тяжеловесен. Обаяние вернется — во второй половине спектакля, когда Иванов дойдет до какого-то предела и перестанет прислушиваться к себе. А пока он сосредоточен на постоянной душевной боли и, стараясь не спровоцировать ее, двигается не спеша, разговаривает безучастно, подобно больному, который нашел единственное положение, при котором не болит, и боится пошевелиться. Эта боль, эта заноза — вина перед женой. Перед ее жертвенной любовью к нему. Ему тяжко от ее правоты. И может быть, он даже испытывает облегчение, когда та начинает повторять пошлости и клевету соседей. И он имеет, наконец, право разозлиться на нее. Как же невыносимо все это слушать... нервы натянуты до предела, он чувствует, что уже не владеет собой, и умоляет ее замолчать, чтобы избежать самого страшного. Но Сарра не слышит этой угрожающей мольбы. И тогда его прорывает: «Жидовка!..» Режиссер Соломин доводит напряжение этой сцены до крещендо, когда прорывается так долго копившееся. Он обнажает все отвратительное нутро скандала: когда два интеллигентных, близких человека хотят только одного — побольнее ударить другого, мстя за свои страдания. Иванов тяжело дышит, он согнулся, руками упершись в край стола, медленно поводя головой, — и что-то в этом нечеловеческое, почти звериное. Кажется, уже сказано самое страшное, кажется, остановиться бы... но хамство мужа лишь подстегивает Сарру. И не в силах прервать чудовищные обвинения, задыхаясь от злой беспомощности, он навсегда, неискупимо становится виноватым: «Ты скоро умрешь»... От этого потрясения, этого кошмара и начинается дорога героя Соломина к заключительной сцене, к трагическому финалу... Соломин как-то очень внятно сыграл путь Иванова — самого неопределенного, казалось бы, чеховского героя.
Спектакль «Иванов» поставлен недавно. Ему еще обретать — отзываясь на реакции зала — четкость интонаций, точность ритмов. Но в том, что поставил режиссер Соломин, сыграл актер Соломин, уже сегодня проступает очертание новых возможностей, таящихся в мастере. Их трудно пока определить словами. Подождем. Увидим.
25.06.2010
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» «ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
«Звуковой архив Малого театра»
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем Вашему вниманию запись спектакля, в котором роль поручика Ярового исполнял Юрий Мефодьевич Соломин. Режиссер-постановщик – Петр Фоменко, запись 1978 года…
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем Вашему вниманию запись спектакля, в котором роль поручика Ярового исполнял Юрий Мефодьевич Соломин. Режиссер-постановщик – Петр Фоменко, запись 1978 года…
«Звуковой архив Малого театра»
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем Вашему вниманию запись спектакля, в котором роль поручика Ярового исполнял Юрий Мефодьевич Соломин. Режиссер-постановщик – Петр Фоменко, запись 1978 года…
К.Тренев
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ»
Пьеса в 2 действиях
Часть 1 (58 Мб)
Часть 2 (68 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Любовь Яровая – Руфина Нифонтова
Михаил Яровой – Юрий Соломин
Павла Петровна Панова – Элина Быстрицкая
Роман Кошкин – Виктор Коршунов
Швандя — Виталий Соломин
Хрущ – Евгений Буренков
Татьяна Хрущ – Лариса Кичанова
Мазухин – Петр Складчиков
Грозной – Ярослав Барышев
Максим Горностаев – Георгий Куликов
Елена Горностаева – Татьяна Панкова
Малинин – Геннадий Карнович-Валуа
Кутов – Борис Горбатов
Аркадий Елисатов – Владимир Кенигсон
Александр Дремин – Николай Верещенко
Главнокомандующий – Борис Клюев
Дунька – Галина Буканова
Марья – Ольга Хорькова
Семен – Виталий Коняев
Григорий – Георгий Оболенский
Пикалов – Алексей Эйбоженко
Фольгин – Николай Афанасьев
Барон – Константин Мякишев
Депутат от помещиков — Сергей Харченко
Чир – Иван Любезнов
Закатов – Николай Рыжов
Матушка – Варвара Обухова
Костюмов — Сергей Ефремов
Конвойный — Сергей Сергеев
Дирижер танцев — Владимир Колосов
Офицер — Валентин Ткаченко
Продавец газет – Андрей Манке
Продавец папирос — Павел Калинин
Юнкер — Олег Штефанко
Продавщица папирос – Галина Микшун
Ведущий – Эдуард Марцевич
В эпизодах и массовых сценах заняты артисты театра и студенты театрального училища им. М. С. Щепкина.
Режиссер-постановщик П.Н. Фоменко
Режиссер А.С. Юнников
Художник Е.И. Куманьков
Костюмы В. Кривошеиной
Композитор А.А. Николаев
Премьера – 6 ноября 1977 года
Запись 1978 года.
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем Вашему вниманию запись спектакля, в котором роль поручика Ярового исполнял Юрий Мефодьевич Соломин. Режиссер-постановщик – Петр Фоменко, запись 1978 года…
К.Тренев
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ»
Пьеса в 2 действиях
Часть 1 (58 Мб)
Часть 2 (68 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Любовь Яровая – Руфина Нифонтова
Михаил Яровой – Юрий Соломин
Павла Петровна Панова – Элина Быстрицкая
Роман Кошкин – Виктор Коршунов
Швандя — Виталий Соломин
Хрущ – Евгений Буренков
Татьяна Хрущ – Лариса Кичанова
Мазухин – Петр Складчиков
Грозной – Ярослав Барышев
Максим Горностаев – Георгий Куликов
Елена Горностаева – Татьяна Панкова
Малинин – Геннадий Карнович-Валуа
Кутов – Борис Горбатов
Аркадий Елисатов – Владимир Кенигсон
Александр Дремин – Николай Верещенко
Главнокомандующий – Борис Клюев
Дунька – Галина Буканова
Марья – Ольга Хорькова
Семен – Виталий Коняев
Григорий – Георгий Оболенский
Пикалов – Алексей Эйбоженко
Фольгин – Николай Афанасьев
Барон – Константин Мякишев
Депутат от помещиков — Сергей Харченко
Чир – Иван Любезнов
Закатов – Николай Рыжов
Матушка – Варвара Обухова
Костюмов — Сергей Ефремов
Конвойный — Сергей Сергеев
Дирижер танцев — Владимир Колосов
Офицер — Валентин Ткаченко
Продавец газет – Андрей Манке
Продавец папирос — Павел Калинин
Юнкер — Олег Штефанко
Продавщица папирос – Галина Микшун
Ведущий – Эдуард Марцевич
В эпизодах и массовых сценах заняты артисты театра и студенты театрального училища им. М. С. Щепкина.
Режиссер-постановщик П.Н. Фоменко
Режиссер А.С. Юнников
Художник Е.И. Куманьков
Костюмы В. Кривошеиной
Композитор А.А. Николаев
Премьера – 6 ноября 1977 года
Запись 1978 года.
17.07.2008
Подробнее
ЛИЗА СОЛОМИНА: «МНЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО ПАПА - ВЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК-ФЕЙЕРВЕРК»
Отец родной — так называли народного артиста, знаменитого «доктора Ватсона» и своего педагога Виталия Мефодиевича Соломина его студенты. Помимо азов профессии, он давал им отеческую заботу и любовь. А дома его ждали две дочери, которые очень ревновали папу к ученикам.
ЛИЗА СОЛОМИНА: «МНЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО ПАПА - ВЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК-ФЕЙЕРВЕРК»
Отец родной — так называли народного артиста, знаменитого «доктора Ватсона» и своего педагога Виталия Мефодиевича Соломина его студенты. Помимо азов профессии, он давал им отеческую заботу и любовь. А дома его ждали две дочери, которые очень ревновали папу к ученикам. Младшая, Лиза, пошла по стопам отца: закончила ВГИК и стала режиссером. Недавно она приступила к своему первому проекту: снимает полнометражный художественный фильм «Сказка-21». Сегодня она вспоминает о своем удивительном отце...
***
«НЕНАВИЖУ ОТЛИЧНИКОВ!»
- Папа считал себя дворовым пацаном, этаким сорвиголовой. Но вы бы видели его детские фотографии! Прилизанный блондинистый мальчик в наглаженной рубашке на фоне местной шпаны...
Папины родители были музыкантами, поэтому своих сыновей, Юру и Виталия, отдали в музыкальную школу. Виталий был способным ребенком, но ходить на занятия не любил и прятался дома под роялем. Зато обожал спорт и с удовольствием посещал все секции: по боксу, гимнастике, акробатике, хоккею. Интересно, что боксом он прекратил заниматься после того, как к нему подвели живого соперника. Бить по груше — одно дело, говорил он, а по лицу — совсем другое.
Хотя у папы был очень хороший удар. В своей жизни он ударил человека один-единственный раз, когда заступился за лучшего друга-хирурга. Его кто-то оскорбил в компании, и тогда папа от всей души вмазал обидчику. Тот летел через всю комнату. В школе Виталий Соломин учился не очень. Хулиганил, срывал уроки. Я не знаю ни одного артиста, который бы хорошо учился. Мне отец говорил так: «Ненавижу отличников!» А вот мама рыдала над каждой моей двойкой.
***
ВСЛЕД ЗА БРАТОМ
Папа всегда хотел быть артистом, а тут еще старший брат Юрий уехал в Москву, выучился в «Щепке» и стал актером. Виталий поехал следом и поступил в то же училище. Но актерская жизнь оказалась совершенно другой, чем он себе представлял. Он всегда был привязан к дому, а тут начались постоянные поездки, гастроли. Папа однажды признался мне, что поначалу только и ждал, когда все закончится и он вернется домой. А потом понял: это и есть его жизнь.
С мамой они познакомились случайно, на пробах у Петра Тодоровского, который тогда ставил «Городской роман». Папе было под тридцать, он уже снялся в «Сибириаде» и был известным артистом. А маме - всего 21, она училась на художника.
***
ЛЮБИТЕЛЬ РОЗЫГРЫШЕЙ
Настя старше меня на одиннадцать лет, она родилась, когда родители были совсем молодые. Гастрольный ребенок: ее таскали на всякие тусовки, она часто спала на диване у кого-то в гостях, короче, у нее было веселое детство. А я поздняя дочь, хотя мне тоже досталось. Помню, однажды артист Дмитрий Назаров посадил меня на шкаф, и... забыл. Я там просидела весь вечер, наблюдала за застольем, потом, как все танцуют, и даже не пискнула. Мне нравилось смотреть, как взрослые веселятся.
Родители и гости никогда просто так за столом не сидели — все время разыгрывали какие-то сценки. Помню, на даче на 9 Мая мы нашли на чердаке горн и флаг, которые остались от старых хозяев, и устроили митинг в защиту мира. На этот шум со своих участков начали выходить соседи и к нам присоединяться...
Пьяным я видела папу только несколько раз в жизни. Первый — когда Настя привела в дом жениха. Для папы это был страшный удар. ОН напился с этим женихом так, что мог подтвердить слова Галилея: «И все-таки Земля вертится!»
Отдыхать в общепринятом смысле — на море, на пляже;- папа терпеть не мог. И ездил к морю только ради мамы. Она обожала переворачиваться с живота на спину и обратно и долго плавать. А мы в это время с папой что-нибудь строили из песка.
Однажды в Италии в баре отеля «взяли лед, чтобы делать коктейли. В лифте поднимаемся вместе с итальянской парой, и они на английском спрашивают: «Зачем вам это?» Папа на русско-итало-английской смеси отвечает: «О; мы, русские, очень любим лед и холод», — и в подтверждение своих слов вгрызается в лед. И грыз его, пока лифт не остановился. Вы бы видели глаза этих итальянцев!
Однажды папа сказал: «У нас с тобой похожее чувство юмора. Мы так шутим, что никому не смешно, а мы хохочем!» Но разыгрывал он мастерски! Например, звонил какому-нибудь известному актеру и говорил: «Я знаю, у вас есть кот, а у меня — кошечка. Она мяукает и просит кота. Я ваш сосед, может, зайду?» И артист на полном серьезе отвечал: «Я хотел бы вам помочь, но у меня кот кастрированный». Розыгрыши, кстати, всегда придумывала мама, а папа подделывал голос, и его не узнавали. А мама стояла рядом и хихикала. Папа и мама — это была редчайшая пара. Сейчас таких мало. Мама всегда первая читала сценарии, которые приносили отцу, была в курсе всех его дел, кроме проблем со здоровьем. Он все скрывал! Мы даже не знали, что, оказывается, у него был микроинсульт. В больницах он не лечился никогда, кроме тех случаев, когда его в принудительном порядке увозили на «скорой».
Однажды друг-хирург Евгений Матякин вырезал ему грыжу и специально сделал местную анестезию. Перед папиным носом он поставил таз и демонстративно кидал в него все, что вырезал. Наверное, хотел показать, к чему приводит безалаберное отношение к здоровью. Но, увы, это не помогло. На третий день после операции папа сбежал из больницы — торопился на какую-то встречу.
***
«ДВА НЕГРА НЕСУТ УНИТАЗ»
За что я папе особенно благодарна, так это за то, что он будил меня очень аккуратно. Мама, громко хлопая дверьми, залетала в комнату, а папе, видимо, было знакомо то состояние, когда ты еще ничего не понимаешь и громкое слово, произнесенное утром, способно испортить настроение на весь день. Поэтому он, когда будил в школу, долго гладил меня по голове, что-то шептал. Я любила, когда утром меня будит папа.
На родительские собрания ходила мама и после рыдала. Папу однажды вызвала математичка и долго меня отчитывала за плохие оценки и поведение. Отец не разговаривал потом со мной два дня. В папины обязанности входило ездить со мной к врачам. Маме становилось плохо, когда мне вырывали какой-нибудь зуб, и я начинала вопить. А папа держал за руку все время, пока меня мучили. Кровь я всегда сдавала тоже исключительно с папой...
Он постоянно придумывал сказки. Это было ужасно смешно. А еще пел! Причем одну и ту же песню собственного сочинения: «Это не джаз, это не джаз, это два негра несут унитаз». На разные мелодии. Он очень гордился этим стихом, потому что сочинять не умел совершенно.
За сорок с лишним лет работы папа ни разу не опоздал на съемку или репетицию. Он пытался привить пунктуальность мне, но не вполне удачно, потому что я постоянно опаздываю и ненавижу себя за это. Мы как-то были на даче, я знала, что через четыре часа мы уезжаем, потому что у папы спектакль. Я пошла гулять с подружкой и опоздала на 15 минут. Прихожу — дача закрыта, машины нет. А у меня тогда ни мобильного, ни денег с собой не было. Я пошла к соседям, заняла денег и поехала на электричке.
В отличие от Насти, родители отпускали меня в клубы и на дискотеки. Но если я задерживалась, папа никогда не спал, ждал, страшно сердился и ругался на маму: «Зачем отпустила?» Однако когда я приходила домой, он расплывался в улыбке и обнимал меня. Если я задерживалась слишком долго, он тихо бросал: «Ты отняла у меня два дня жизни». Эти слова до сих пор сидят в моей голове...
Когда родители уезжали, я приглашала к себе кучу друзей. И однажды у меня остались подруга и двое ее приятелей, которых я толком не знала. Просто им не хотелось ехать ночью домой. Я проснулась от того, что папа открывает дверь своим ключом. Я в ужасе: две девочки, два мальчика — что подумает папа?! Подружка стала прятать ребят в шкаф, а я пошла встречать отца. Он все понял по глазам и сказал: «Ну, я пойду в ванную». Чтобы я успела замести следы.
***
ЛЮБОВНЫЕ ЗАПИСОЧКИ
Думаю, мама ревновала папу. Он был очень обаятельный, вокруг него всегда крутились женщины. В магазинах кассирши ему улыбались, а однажды в ресторане официантка написала папе любовную записку прямо при маме и при нас! В записке было что-то вроде «я вас люблю» и телефон. Папа все обратил в шутку, мы посмеялись. Симпатичная такая была официантка...
В дететве мне казалось, что он человек-фейерверк, со всеми в отличных отношениях, всех смешит. Сейчас понимаю, что если отец кого-то не пускал в свою жизнь или с кем-то ссорился, он не ругался, а ставил между собой и этим человеком невидимую стену. И пробиться через нее было уже невозможно. Некоторые люди до сих пор не понимают, почему он прекратил с ними общаться. Он не выяснял причин, если считал, что человек не прав или предал его. Просто плавно переставал общаться...
Сразу после его смерти я поступила во ВГИК на режиссерский. До этого училась в МГУ на факультете искусств. Проучилась год, а когда папа умер, началась ломка, хотелось чем-то заполнить жизнь, и я сломя голову кинулась во ВГИК. Так совпало (хотя многие не верят!), что в тот год курс набирал Леонид Масленников, режиссер «Шерлока Холмса» и «Зимней вишни». Я пошла к нему. И сейчас понимаю: это судьба.
Знаете, у меня очень много к папе вопросов накопилось — профессиональных и так, про жизнь. Я очень жалею, что не интересовалась этим раньше, когда папа был жив. Мне сейчас так хочется поговорить с ним, но это невозможно...
***
Записала С. Иванова
Источник: Вечерний Ростов
Дата: 15.07.2008
Отец родной — так называли народного артиста, знаменитого «доктора Ватсона» и своего педагога Виталия Мефодиевича Соломина его студенты. Помимо азов профессии, он давал им отеческую заботу и любовь. А дома его ждали две дочери, которые очень ревновали папу к ученикам. Младшая, Лиза, пошла по стопам отца: закончила ВГИК и стала режиссером. Недавно она приступила к своему первому проекту: снимает полнометражный художественный фильм «Сказка-21». Сегодня она вспоминает о своем удивительном отце...
***
«НЕНАВИЖУ ОТЛИЧНИКОВ!»
- Папа считал себя дворовым пацаном, этаким сорвиголовой. Но вы бы видели его детские фотографии! Прилизанный блондинистый мальчик в наглаженной рубашке на фоне местной шпаны...
Папины родители были музыкантами, поэтому своих сыновей, Юру и Виталия, отдали в музыкальную школу. Виталий был способным ребенком, но ходить на занятия не любил и прятался дома под роялем. Зато обожал спорт и с удовольствием посещал все секции: по боксу, гимнастике, акробатике, хоккею. Интересно, что боксом он прекратил заниматься после того, как к нему подвели живого соперника. Бить по груше — одно дело, говорил он, а по лицу — совсем другое.
Хотя у папы был очень хороший удар. В своей жизни он ударил человека один-единственный раз, когда заступился за лучшего друга-хирурга. Его кто-то оскорбил в компании, и тогда папа от всей души вмазал обидчику. Тот летел через всю комнату. В школе Виталий Соломин учился не очень. Хулиганил, срывал уроки. Я не знаю ни одного артиста, который бы хорошо учился. Мне отец говорил так: «Ненавижу отличников!» А вот мама рыдала над каждой моей двойкой.
***
ВСЛЕД ЗА БРАТОМ
Папа всегда хотел быть артистом, а тут еще старший брат Юрий уехал в Москву, выучился в «Щепке» и стал актером. Виталий поехал следом и поступил в то же училище. Но актерская жизнь оказалась совершенно другой, чем он себе представлял. Он всегда был привязан к дому, а тут начались постоянные поездки, гастроли. Папа однажды признался мне, что поначалу только и ждал, когда все закончится и он вернется домой. А потом понял: это и есть его жизнь.
С мамой они познакомились случайно, на пробах у Петра Тодоровского, который тогда ставил «Городской роман». Папе было под тридцать, он уже снялся в «Сибириаде» и был известным артистом. А маме - всего 21, она училась на художника.
***
ЛЮБИТЕЛЬ РОЗЫГРЫШЕЙ
Настя старше меня на одиннадцать лет, она родилась, когда родители были совсем молодые. Гастрольный ребенок: ее таскали на всякие тусовки, она часто спала на диване у кого-то в гостях, короче, у нее было веселое детство. А я поздняя дочь, хотя мне тоже досталось. Помню, однажды артист Дмитрий Назаров посадил меня на шкаф, и... забыл. Я там просидела весь вечер, наблюдала за застольем, потом, как все танцуют, и даже не пискнула. Мне нравилось смотреть, как взрослые веселятся.
Родители и гости никогда просто так за столом не сидели — все время разыгрывали какие-то сценки. Помню, на даче на 9 Мая мы нашли на чердаке горн и флаг, которые остались от старых хозяев, и устроили митинг в защиту мира. На этот шум со своих участков начали выходить соседи и к нам присоединяться...
Пьяным я видела папу только несколько раз в жизни. Первый — когда Настя привела в дом жениха. Для папы это был страшный удар. ОН напился с этим женихом так, что мог подтвердить слова Галилея: «И все-таки Земля вертится!»
Отдыхать в общепринятом смысле — на море, на пляже;- папа терпеть не мог. И ездил к морю только ради мамы. Она обожала переворачиваться с живота на спину и обратно и долго плавать. А мы в это время с папой что-нибудь строили из песка.
Однажды в Италии в баре отеля «взяли лед, чтобы делать коктейли. В лифте поднимаемся вместе с итальянской парой, и они на английском спрашивают: «Зачем вам это?» Папа на русско-итало-английской смеси отвечает: «О; мы, русские, очень любим лед и холод», — и в подтверждение своих слов вгрызается в лед. И грыз его, пока лифт не остановился. Вы бы видели глаза этих итальянцев!
Однажды папа сказал: «У нас с тобой похожее чувство юмора. Мы так шутим, что никому не смешно, а мы хохочем!» Но разыгрывал он мастерски! Например, звонил какому-нибудь известному актеру и говорил: «Я знаю, у вас есть кот, а у меня — кошечка. Она мяукает и просит кота. Я ваш сосед, может, зайду?» И артист на полном серьезе отвечал: «Я хотел бы вам помочь, но у меня кот кастрированный». Розыгрыши, кстати, всегда придумывала мама, а папа подделывал голос, и его не узнавали. А мама стояла рядом и хихикала. Папа и мама — это была редчайшая пара. Сейчас таких мало. Мама всегда первая читала сценарии, которые приносили отцу, была в курсе всех его дел, кроме проблем со здоровьем. Он все скрывал! Мы даже не знали, что, оказывается, у него был микроинсульт. В больницах он не лечился никогда, кроме тех случаев, когда его в принудительном порядке увозили на «скорой».
Однажды друг-хирург Евгений Матякин вырезал ему грыжу и специально сделал местную анестезию. Перед папиным носом он поставил таз и демонстративно кидал в него все, что вырезал. Наверное, хотел показать, к чему приводит безалаберное отношение к здоровью. Но, увы, это не помогло. На третий день после операции папа сбежал из больницы — торопился на какую-то встречу.
***
«ДВА НЕГРА НЕСУТ УНИТАЗ»
За что я папе особенно благодарна, так это за то, что он будил меня очень аккуратно. Мама, громко хлопая дверьми, залетала в комнату, а папе, видимо, было знакомо то состояние, когда ты еще ничего не понимаешь и громкое слово, произнесенное утром, способно испортить настроение на весь день. Поэтому он, когда будил в школу, долго гладил меня по голове, что-то шептал. Я любила, когда утром меня будит папа.
На родительские собрания ходила мама и после рыдала. Папу однажды вызвала математичка и долго меня отчитывала за плохие оценки и поведение. Отец не разговаривал потом со мной два дня. В папины обязанности входило ездить со мной к врачам. Маме становилось плохо, когда мне вырывали какой-нибудь зуб, и я начинала вопить. А папа держал за руку все время, пока меня мучили. Кровь я всегда сдавала тоже исключительно с папой...
Он постоянно придумывал сказки. Это было ужасно смешно. А еще пел! Причем одну и ту же песню собственного сочинения: «Это не джаз, это не джаз, это два негра несут унитаз». На разные мелодии. Он очень гордился этим стихом, потому что сочинять не умел совершенно.
За сорок с лишним лет работы папа ни разу не опоздал на съемку или репетицию. Он пытался привить пунктуальность мне, но не вполне удачно, потому что я постоянно опаздываю и ненавижу себя за это. Мы как-то были на даче, я знала, что через четыре часа мы уезжаем, потому что у папы спектакль. Я пошла гулять с подружкой и опоздала на 15 минут. Прихожу — дача закрыта, машины нет. А у меня тогда ни мобильного, ни денег с собой не было. Я пошла к соседям, заняла денег и поехала на электричке.
В отличие от Насти, родители отпускали меня в клубы и на дискотеки. Но если я задерживалась, папа никогда не спал, ждал, страшно сердился и ругался на маму: «Зачем отпустила?» Однако когда я приходила домой, он расплывался в улыбке и обнимал меня. Если я задерживалась слишком долго, он тихо бросал: «Ты отняла у меня два дня жизни». Эти слова до сих пор сидят в моей голове...
Когда родители уезжали, я приглашала к себе кучу друзей. И однажды у меня остались подруга и двое ее приятелей, которых я толком не знала. Просто им не хотелось ехать ночью домой. Я проснулась от того, что папа открывает дверь своим ключом. Я в ужасе: две девочки, два мальчика — что подумает папа?! Подружка стала прятать ребят в шкаф, а я пошла встречать отца. Он все понял по глазам и сказал: «Ну, я пойду в ванную». Чтобы я успела замести следы.
***
ЛЮБОВНЫЕ ЗАПИСОЧКИ
Думаю, мама ревновала папу. Он был очень обаятельный, вокруг него всегда крутились женщины. В магазинах кассирши ему улыбались, а однажды в ресторане официантка написала папе любовную записку прямо при маме и при нас! В записке было что-то вроде «я вас люблю» и телефон. Папа все обратил в шутку, мы посмеялись. Симпатичная такая была официантка...
В дететве мне казалось, что он человек-фейерверк, со всеми в отличных отношениях, всех смешит. Сейчас понимаю, что если отец кого-то не пускал в свою жизнь или с кем-то ссорился, он не ругался, а ставил между собой и этим человеком невидимую стену. И пробиться через нее было уже невозможно. Некоторые люди до сих пор не понимают, почему он прекратил с ними общаться. Он не выяснял причин, если считал, что человек не прав или предал его. Просто плавно переставал общаться...
Сразу после его смерти я поступила во ВГИК на режиссерский. До этого училась в МГУ на факультете искусств. Проучилась год, а когда папа умер, началась ломка, хотелось чем-то заполнить жизнь, и я сломя голову кинулась во ВГИК. Так совпало (хотя многие не верят!), что в тот год курс набирал Леонид Масленников, режиссер «Шерлока Холмса» и «Зимней вишни». Я пошла к нему. И сейчас понимаю: это судьба.
Знаете, у меня очень много к папе вопросов накопилось — профессиональных и так, про жизнь. Я очень жалею, что не интересовалась этим раньше, когда папа был жив. Мне сейчас так хочется поговорить с ним, но это невозможно...
***
Записала С. Иванова
Источник: Вечерний Ростов
Дата: 15.07.2008
12.12.2007
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» ВИТАЛИЙ СОЛОМИН В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
«Звуковой архив Малого театра»
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
В день рождения Виталия Мефодьевича Соломина мы предлагаем послушать запись спектакля, в котором, по мнению многих, актер сыграл свою лучшую роль – Ипполита…
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
В день рождения Виталия Мефодьевича Соломина мы предлагаем послушать запись спектакля, в котором, по мнению многих, актер сыграл свою лучшую роль – Ипполита…
«Звуковой архив Малого театра»
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
В день рождения Виталия Мефодьевича Соломина мы предлагаем послушать запись спектакля, в котором, по мнению многих, актер сыграл свою лучшую роль – Ипполита…
А.Н.Островский
«НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
Сцены из московской жизни
Сцена первая (30,8 Мб)
Сцена вторая (35,4 Мб)
Сцена третья (28,1 Мб)
Сцена четвертая (15,8 Мб)
ФОТОГАЛЕРЕЯ
Почитать текст в Библиотеке М.Машкова
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ
Д а р ь я Ф е д о с е е в н а К р у г л о в а, вдова купца, 40 лет – Ольга ЧУВАЕВА
А г н и я, ее дочь, 20 лет – Тамара ТОРЧИНСКАЯ
Е р м и л З о т ы ч А х о в, богатый купец, лет 60 – Виктор ХОХРЯКОВ
И п п о л и т, его приказчик, лет 27-ми – Виталий СОЛОМИН
М а л а н ь я, кухарка Кругловой – Галина БУКАНОВА
Ф е о н а, ключница Ахова и дальняя родственница – Галина СКОРОБОГАТОВА
От автора – Евгений Велихов
Постановка — В.И. Хохрякова
Режиссер — А.С. Юнников
Художник — В.А. Клотц
Музыкальное оформление — Р.А. Браславской
Премьера – 27 марта 1973 года.
Запись 1974 года.
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
В день рождения Виталия Мефодьевича Соломина мы предлагаем послушать запись спектакля, в котором, по мнению многих, актер сыграл свою лучшую роль – Ипполита…
А.Н.Островский
«НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
Сцены из московской жизни
Сцена первая (30,8 Мб)
Сцена вторая (35,4 Мб)
Сцена третья (28,1 Мб)
Сцена четвертая (15,8 Мб)
ФОТОГАЛЕРЕЯ
Почитать текст в Библиотеке М.Машкова
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ
Д а р ь я Ф е д о с е е в н а К р у г л о в а, вдова купца, 40 лет – Ольга ЧУВАЕВА
А г н и я, ее дочь, 20 лет – Тамара ТОРЧИНСКАЯ
Е р м и л З о т ы ч А х о в, богатый купец, лет 60 – Виктор ХОХРЯКОВ
И п п о л и т, его приказчик, лет 27-ми – Виталий СОЛОМИН
М а л а н ь я, кухарка Кругловой – Галина БУКАНОВА
Ф е о н а, ключница Ахова и дальняя родственница – Галина СКОРОБОГАТОВА
От автора – Евгений Велихов
Постановка — В.И. Хохрякова
Режиссер — А.С. Юнников
Художник — В.А. Клотц
Музыкальное оформление — Р.А. Браславской
Премьера – 27 марта 1973 года.
Запись 1974 года.
27.05.2012
ПАМЯТЬ
27 мая исполнилось 10 лет со дня смерти народного артиста России Виталия Мефодьевича Соломина (1941 – 2002). Малый театр помнит своего принца и чтит его память.
15.05.2012
МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА ВИТАЛИЮ СОЛОМИНУ
22 мая в 15:00 состоится открытие мемориальной доски народному артисту России Виталию Мефодьевичу Соломину по адресу Никитский бульвар, дом 9 («Дом полярников»).
22.03.2012
НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОСМОТРЕТЬ
В Щепкинском фойе Малого театра работает выставка, посвященная 70-летию народного артиста России Виталия Мефодьевича Соломина. В двух витринах размещены костюмы, фотографии и личные вещи актёра.
13.12.2011
ПАМЯТИ АРТИСТА
18 декабря в Малом театре состоится спектакль «Горе от ума» А.С.Грибоедова, посвященный 70-летию со дня рождения народного артиста России Виталия Мефодьевича Соломина.
12.12.2011
«ЗА СОЛОМИНЫМ БЕГАЛИ ВСЕ ДЕВЧОНКИ…»
Школьная подруга знаменитого читинца рассказывает об его детстве и юности...
12.12.2011
СВОЙ КРУГ НА ЗЕМЛЕ. К 70-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИТАЛИЯ СОЛОМИНА
К 70-летию со дня рождения Виталия Мефодьевича Соломина телеканал «Россия-Культура» показывает программу «Свой круг на земле. Виталий Соломин» (12 декабря, 20:45). Об артисте вспоминают Татьяна Панкова, Наталья Тенякова, Василий Бочкарев, Борис Клюев, Леонид Хейфец, Александр Голобородько, Наталья Нестерова и Владимир Орлов. Звучат фрагменты из дневников Виталия Мефодьевича (читает Василий Бочкарев).
12.12.2011
РУССКИЙ ВАТСОН БЫЛ НА СЦЕНЕ ДО КОНЦА
12 декабря 70 лет исполняется со дня рождения народного артиста России Виталия Соломина. К сожалению, в этом году весной исполнилось уже 9 лет со дня его смерти. Об актере рассказывает обозреватель радио «Вести ФМ» Григорий Заславский.
Скачать запись передачи
Скачать запись передачи
12.12.2011
ПАМЯТЬ
12 декабря исполняется 70 лет со дня рождения народного артиста России Виталия Мефодьевича Соломина (1941 – 2002).
27.05.2011
ШЕДЕВРЫ. ФИЕСКО
Главу из книги Светланы Овчинниковой и Майи Карапетян «Виталий Соломин. Три любви» мы предлагаем посетителям сайта в день памяти Виталия Мефодьевича Соломина
12.12.2010
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН
Очерк Майи Карапетян из книги «Звезды Малого театра» (М., 2002).
12 декабря Виталию Мефодьевичу Соломину исполнилось бы 69 лет. Уже много лет прошло с тех пор, как его нет с нами, но его добрая улыбка, его образы остаются в памяти всех, кто его хотя бы раз видел в жизни, на сцене или в кино. Сегодняшняя публикация – дань памяти замечательному актеру и человеку…
12 декабря Виталию Мефодьевичу Соломину исполнилось бы 69 лет. Уже много лет прошло с тех пор, как его нет с нами, но его добрая улыбка, его образы остаются в памяти всех, кто его хотя бы раз видел в жизни, на сцене или в кино. Сегодняшняя публикация – дань памяти замечательному актеру и человеку…
25.06.2010
«Звуковой архив Малого театра» «ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
«Звуковой архив Малого театра»
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем Вашему вниманию запись спектакля, в котором роль поручика Ярового исполнял Юрий Мефодьевич Соломин. Режиссер-постановщик – Петр Фоменко, запись 1978 года…
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем Вашему вниманию запись спектакля, в котором роль поручика Ярового исполнял Юрий Мефодьевич Соломин. Режиссер-постановщик – Петр Фоменко, запись 1978 года…
17.07.2008
ЛИЗА СОЛОМИНА: «МНЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО ПАПА - ВЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК-ФЕЙЕРВЕРК»
Отец родной — так называли народного артиста, знаменитого «доктора Ватсона» и своего педагога Виталия Мефодиевича Соломина его студенты. Помимо азов профессии, он давал им отеческую заботу и любовь. А дома его ждали две дочери, которые очень ревновали папу к ученикам.
12.12.2007
«Звуковой архив Малого театра» ВИТАЛИЙ СОЛОМИН В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
«Звуковой архив Малого театра»
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
В день рождения Виталия Мефодьевича Соломина мы предлагаем послушать запись спектакля, в котором, по мнению многих, актер сыграл свою лучшую роль – Ипполита…
ВИТАЛИЙ СОЛОМИН В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «НЕ ВСЕ КОТУ МАСЛЕНИЦА»
В день рождения Виталия Мефодьевича Соломина мы предлагаем послушать запись спектакля, в котором, по мнению многих, актер сыграл свою лучшую роль – Ипполита…
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Филиал в Когалыме
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержка
