Новости

ШЕДЕВРЫ. ФИЕСКО

Главу из книги Светланы Овчинниковой и Майи Карапетян «Виталий Соломин. Три любви» мы предлагаем посетителям сайта в день памяти Виталия Мефодьевича Соломина

Соломин часто ломает свое амплуа.
Так, сыграл наглого, нахрапистого иезуита — Яшу в «Вишневом саде» Чехова. Лакея, быдло, обустроившегося в этой зыбкой жизни прочнее всех. И не испытывающего никаких комплексов. Этот спектакль, к счастью, часто повторяют на телевидении.
Но сильнее, отважнее всего — в спектакле по пьесе Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе», поставленном тоже Леонидом Хейфецем.

Из разговора с Леонидом Хейфецем
« — Я считаю, Виталий Соломин не очень подходил к роли Фиеско. И он от этой роли отказывался. Там у нас случился кризис: я помню, как он мне позвонил, я приехал в театр, мы встретились, и он сказал, что эту роль играть не будет... И мне немалых трудов стоило вернуть его в такое состояние, чтобы мы могли нормально репетировать...
Но в «Заговоре Фиеско...» ему было трудно. Очень трудно. Всячески.
Во-первых, в глубине души он понимал, что это не его прямое дело — играть графа, аристократа.
Во-вторых, там была очень большая компания, и такого ансамбля, как в «Летних прогулках», мне добиться не удавалось.
И Виталия многое раздражало. А я не справлялся с рядом актеров, понимая, что если я начну их переучивать... Здесь не случилось той атмосферы проживания и искренности, как в «Летних прогулках»...
— Шиллер — и «проживание? Он, по-моему, немножко другой...
— Да. Но и я начал поторапливать. А он торопиться не хотел. Вот опять его характер...»
Очень русский, очень простонародный, Виталий, несмотря ни на что, сумел сыграть здесь — и убедительно, — Фиеско, графа де Лаванью, главу заговора. По определению Шиллера, этот персонаж «стройный, поразительно красивый молодой человек двадцати трех лет. Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок и столь же коварен».
Соломин не просто сыграл — он оказался идеальным исполнителем этой роли. Он с таким упоением играл опьяненность властью, что не вызывали сомнения слова Веррины: «Ты легче узнаешь друзей под их масками, чем мы тебя под твоей, Фиеско».

Из разговора с Борисом Клюевым
«Мы в 87-м году поехали в ФРГ. На Шиллеровский фестиваль. Повезли «Фиеско», и он занял там первое место...
Я помню, когда нас встречали в аэропорту, ко мне подбежали какие-то люди:
— Вы Фиеско?
А Виталий стоял рядом. Я говорю:
— Нет, я не Фиеско. Вот Фиеско.
И такое разочарование можно было прочитать на их лицах...
Потому что по фактуре, по данным — он никакой не Фиеско. Но что делал Виталий — я же помню это! Он стал тянуться, стал худеть, стал затягивать себя, чтобы быть изящным, стройным.
Еще одна маленькая деталь: мы сидели, он чуть-чуть расслабился и вдруг сказал:
— Ты не представляешь, как я ненавижу свои руки. У Олега Даля — рука-гроздь, изящная, аристократичная...
Виталий страстно хотел быть аристократом. Виктор Иванович Хохряков говаривал про него — «рубашечный герой». У Виталия была блистательная работа в спектакле «Не все коту масленица». А все остальные — «на сопротивление». Надо было доказывать, что он может это играть. И он мог. В этом все и дело.
Заряженность на работу, воля у него были необыкновенные.
Удивительная целеустремленность — никогда себя не разменивал.
Ничего ни у кого не просил — всего добился сам.
И понимал, что профессия — это главное. Недаром он с режиссерами ругался просто люто...»

Из разговора с Александром Потаповым
«На «Заговоре Фиеско в Генуе» была работа с немножко другим Виталием. Он уже своим поведением, своими ролями завоевал огромный авторитет.
Вот я вспоминаю такой эпизод. Очень нервничала Наташа Вилькина, как ей одеться. Потому что художник был безобразный. И в итоге каждый оделся как сам смог. Виталий, ни с кем не советуясь, придумал себе белый костюм.
А Наташа говорила про свой костюм: это плохо. И спрашивала его:
— Виталий, как ты думаешь? И Виталий сказал:
— Так, Наташа. У тебя красивая шея, но тяжелое лицо. Тебе идут вот такие вещи...
И Наташа поверила в это страстно. А я был потрясен тем, что такие вещи можно говорить женщине, тем более такой... И она будет слушать! Короче, костюм ей был придуман Виталием. Голубое платье, аксессуары...»

Помню, Л. Хейфец сменил эффектную, богато напридуманную мизансцену похорон жены Фиеско, Леоноры, на убогую, жесткую, торопливую. И сделано это было во имя смысла главного образа, всего спектакля в целом: Фиеско не торжественно хоронит жену, а отбрасывает ее тело, переступая и через эту смерть в своем исступленном стремлении к власти.
Исступленность стала определяющей чертой характера, определяющим мотивом поступков этого очень красивого, очень жизнерадостного, ловкого и сладострастного молодого человека. Подлинный аристократизм, пропасть ума, хитроумие политикана, обаяние всеобщего кумира, темперамент бури и натиска — перед Фиеско невозможно было устоять. Его можно было только убить...

Из разговора с Александром Потаповым
«Виталий стал амбициозным мэтром. Меня, например, он очень обидел. Сейчас я понимаю, что Хейфец все время стравливал актеров. Считал, что актеры должны быть худые, злые, и тогда из них высекается искра... Глупости!
А у меня и у Виталия был второй состав. Первым составом были Алексей Эйбоженко и Эдуард Марцевич. Но так вышло, что Леша не вытерпел экспериментов: якобы студийности во главе с мэтром. Виталий шел всегда другим режиссерским путем, более продуктивным. Но для его пути нужна была компания...
И вот Хейфец говорит:
— Я задам каждому вопрос. Саша, с кем бы ты хотел играть? С Виталием или Алексеем?
Я сказал честно:
— Мне интереснее с Виталием, мне кажется,'я понимаю, что он делает.
— Хорошо, ну а вы?
Я, естественно, ожидал, что Виталий скажет про меня. А он ответил:
— Мне все равно, с кем играть.
Я тогда обиделся. Очень. Но сейчас я понимаю: когда Виталий занимался искусством, ему было неважно, кто партнер. Он делал роль Фиеско...»

Здесь я поспорю с Сашей. Как он, умница, не понял, что ответ тот исходил уже не от Виталия — от Фиеско...
И у Леонида Ефимовича Хейфеца получился великолепный спектакль. А как режиссер это сочинил и этого добился — его тайна...
Закованная стенами-бойницами сцена, перелетающие на канатах заговорщики, вздымающиеся куски пола, на которых балансируют действующие лица трагедии, — все создавало мрачную атмосферу интриг. И лишь ослепительная красочная роскошь костюмов напоминала о зрелище.
В этой атмосфере было неуютно всем, кроме разве что пройдохи-мавра и самого Фиеско. Как лихо, словно на гигантских шагах, раскачивался он на удерживаемой цепями доске, произнося свой поучительный и поучающий монолог, монолог тирана, который заканчивался словами: «...И все присягнули одному владыке — заметьте, одному, генуэзцы! Но это был Лев!»
Соломин и сыграл этого льва.
Откуда-то из глубины актерского существа появились и породистость, и значительность, и осанистость. Характерный актер сыграл трагического героя, и это было лихо, точно, яростно.


Из разговора с Виталием Соломиным
«У меня к этой работе отношение неоднозначное. Можно было лучше сделать. Хейфец как режиссер нагнетал в каждой сцене, каждой роли страсти до предела. Все — главное. А должны быть перепады. Потому что если нету слабых и сильных, если нет какого-то ныряния — очень трудно проникнуть в глубину. И возникает однотонность, как
ни странно.
Спектакль был очень разный. Мне нравилась сцена, когда Фиеско убивал Леонору. Там реакция была «отдана» зрителям. Их фантазия, их эмоциональность доигрывали за актера и сильнее его.
Умирает жена, Фиеско подходит, открывает покрывало — и не знает, он убил или нет. Чего можно ожидать? Крика! Но это меньше, чем может зритель. И меньше того, что он ждет. Этим его можно успокоить даже — так сказать, «ожидаемой реакцией». А я на вздохе тихо говорю: «Не может быть». И ухожу. И зритель думает: что же будет, когда до Фиеско «дойдет»... И боится этого.
Не потому, что я так играю гениально. Это театр — технология такая: подвести зрителя к ситуации и не отыграть реакцию, а отдать ее...»
Виталий уже тогда, за несколько лет до первой своей увидевшей зрителя постановки, мыслил не только как актер, но и как режиссер.
И оба спектакля Леонида Хейфеца стали, думается, неплохой для него режиссерской школой...
Как известно, «Заговор Фиеско в Генуе» — трагедия, точнее, «республиканская трагедия». «Летние прогулки», если не считать условный финал, — та же трагедия.
Но все здесь иное.

«Летние прогулки» — камерная история на тихой пристани — история душевного слома, ухода в себя и внутреннего преображения.
«Заговор Фиеско...» — история революции, размах площади, обнаженность страстей, десятки активно и разнонаправленно действующих лиц, привыкших мыслить категориями «жизнь — смерть», «свобода — рабство», место действия — целый город.
Спектакль начинается резко: с противоположных концов сцены бросаются друг к другу два человека. Для дружеского объятия, а показалось было — для смертельной схватки. Этот бросок и это объятие — эпиграф непримиримой вражды и искусной интриги, затеянной против генуэзского тирана Джанеттино Дориа блистательным Фиеско, графом де Лаванья...
Как белоснежны его одежды!
Как обворожительна улыбка! Кто бы заподозрил в его душе хоть одно темное пятнышко?
Автор щедр на комплименты своему герою: хорош, как Аполлон, мужествен, умен. Его благосклонный взгляд способен поссорить подруг. За него сражаются политические партии. Его смерть видится препятствием для любого беззакония. А еще он: «Горд, но без заносчивости. Величественно приветлив. Светски ловок...»
Как сыграть такое?
Но, к счастью для актера, «и столь же коварен». Вот оно! Вот где истинная находка для Виталия Соломина.
Не республиканец — маска республиканца.
А есть еще в запасе маски друга, любовника.
Он жонглирует ими мастерски, каждому новому собеседнику являя того Фиеско, какого тот хочет видеть... Лишь с отъявленным негодяем мавром Ха-саном, профессиональным шпионом, вором и убийцей, он искренен. Почти дружески звучат его реи-лики, бросаемые мавру. Ну что же — ведь они одно целое: без грязной работы Хасана невозможно осуществление затеянной блистательным и безгрешным графом де Лаванья хитроумной интриги.
Механика ее подробно описана Шиллером, поставлена Хейфецем, сыграна Соломиным.
Каждый шаг его Фиеско холодно просчитан, но внешне — сколько страсти! Истинная же страсть одна — жажда власти, перед которой меркнут все иные соблазны.
В этом ярком и яростном спектакле режиссер дает возможность Соломину продемонстрировать атлетизм и блистательное владение телом, столь нечастое у драматических актеров. Он карабкается по стенам, произносит монолог, раскачиваясь на головокружительно взмывающих «качелях», проносится по ярусам галерей.
Но в роли Фиеско он не просто физически силен, он — сильная личность.
Сила, властность, спокойное сознание своей избранности — этих качеств не знали прежние герои Соломина.
Но главное — и режиссер, и драматург дают возможность в рамках одной роли сыграть несколько ролей...
Вот он, «задыхаясь от любви», оплетает пылкими речами сестру диктатора, самолюбивую стерву Джулию. Его страсти, кажется, нет предела. Она кокетничает, потом смущена, уже готова уступить — и он с равнодушным лицом деловито отдергивает занавес, за которым стоит его собственная жена...
Вот протянул руку четырем товарищам, застыв в прямо-таки античной клятве верности республиканским идеалам, — и тут же наедине, как поэму, произносит монолог о вожделенном миге единовластия...
Заказывает убийство — и обезоруживающе улыбается...
Поднимает тост за гостей — и велит собирать на них «компромат»...
Обманная дружба, обманная любовь, обманная преданность свободе Генуи. И страшный самообман, когда собственной рукой убивает переодетую в мужской костюм жену.
Лишь два момента истинности и искренности: с мерзавцем мавром и перед трупом жены. Искренний цинизм и искренняя боль утраты.
Для зрителей, затаивших дыхание в зале Малого театра, стали откровением политические игры Генуи XVI века, смотревшиеся так современно.
Когда пишешь о Виталии Соломине, слова «открытие», «неожиданность» часты и неизбежны. «Чем будем удивлять?» — с этого вопроса могучий актер и режиссер Алексей Денисович Дикий приступал когда-то к работе над новым спектаклем, понимая, в чем истинная суть театра...
Десятилетие Соломина использовали «типаж но», когда множились похожие, как родные бра тья, милые современные молодые люди. И вдруг — Ипполит. Поняли — Соломин блестящий комедийный актер. Но тут последовали «Летние прогулки», «Горе от ума», «Заговор Фиеско в Генуе».
Подряд три шедевра...