9 июня в 12:30 в Музыкальном театре республики Карелия пройдет пресс-конференция, приуроченная к началу гастролей государственного академического Малого театра в Петрозаводске.

В пресс-конференции примут участие народные артисты России Людмила Полякова и Борис Невзоров.

Адрес: площадь Кирова, д. 4.

Вход по аккредитации.

11 июня в Доме актера Петрозаводска состоится встреча народной артистки России Людмилы Поляковой с жителями города Петрозаводска. Вход свободный. Начало в 13:00. Адрес: пр. Карла Маркса, д.19.

Майя Фолкинштейн, «Страстной бульвар», выпуск №7-167/2014

ЛЮДМИЛА ПОЛЯКОВА: «Я САМА - СВОЙ «ИНСТРУМЕНТ», КОТОРЫЙ ЛЮБАЯ МЕЛОЧЬ МОЖЕТ «РАССТРОИТЬ»

Майя Фолкинштейн, «Страстной бульвар», выпуск №7-167/2014

Для народной артистки России Людмилы Поляковой 2014-ый год - из разряда не рядовых. 28 января ей исполнилось 75 лет. Малый театр, где актриса служит без малого четверть века, с 1990-го, решил эту дату отметить. В качестве бенефисного спектакля была выбрана недавняя премьера - «Дети Ванюшина» по пьесе С. Найденова. Причем, это предложение самой Поляковой, которая объясняет его особой симпатией к данному спектаклю. Потому что в поставленных Виталием Ивановым «Детях Ванюшина», по мнению Людмилы Петровны (а с ней согласно и большинство рецензентов, и, судя по реакции зала, и публика), театру удалось затронуть самые больные темы нашей сегодняшней действительности, когда рвутся родственные связи, дети не понимают родителей, родители - детей, рушится само понятие нормальной семьи... К этому надо добавить, что роль Арины Ивановны - супруги главного героя спектакля, Александра Егоровича Ванюшина (Борис Невзоров, получивший вместе с Людмилой Поляковой приз за «лучший дуэт» на фестивале «Золотой витязь»), Полякова исполняет чрезвычайно сердечно, с большой эмоциональной отдачей. Однако никаких соответствующих усилий зритель не замечает, настолько естественен актерский «почерк» Поляковой. Кажется, что она ничего не играет, а живет. Так, как, если верить театральным легендам, удавалось исключительно большим артистам прошлого (а родство Поляковой с корифеями отечественного театра, между прочим, заметили еще ее педагоги в Щепкинском училище, недаром же она получала стипендию имени Николая Павловича Хмелева), артистам от природы. И, наблюдая за Людмилой Поляковой не только в «Детях Ванюшина», а и в других спектаклях Малого театра (скажем, в «Волках и овцах», «Последней жертве», «Правда хорошо, а счастье - лучше» А. Н. Островского, в «Детях солнца» М. Горького), трудно представить, что к осознанию собственного призвания актриса пришла не сразу. С воспоминаний о перипетиях своего сложного, достаточно витиеватого пути к актерской профессии Людмила Петровна и начала наш разговор:

- Обычно происходит так: девочки оканчивают школу и уже точно понимают, что они пойдут в театральное училище. Они все делают для того, чтобы стать артистками. Я же не делала для этого ничего. Мне было все равно, кем быть, лишь бы мне было интересно. Я училась в школе рабочей молодежи и наряду с учебой работала. И постоянно себя искала. Я хотела стать всем! И в этом заключалась вся прелесть моего тогдашнего «безразмерного» существования. Одно время я считала, что буду учительницей. И устроилась педагогом-воспитателем в Лесную школу. Там, кстати, и возникло первое искушение актерством. Это же было прекрасное начало шестидесятых годов, когда у нас стали выходить интересные книги. Я уже сама зарабатывала и покупала в магазине «Подписные издания» целые собрания сочинений. В том числе и фантастику, которую «поглощала» томами. А потом прочитанное пересказывала своим ученикам в Лесной школе. И сама что-то на ходу придумывала, что-то даже пыталась играть. При этом я хитро поступала. Тогда не было сериалов. И, чтобы заинтересовать детей, я прерывалась на самом интересном месте. С этого же места начинала в следующий раз. Таким образом, получалось некое подобие многосерийного «фильма». Дети меня очень внимательно слушали, а потом табуном за мной ходили. Только и слышалось: «Людмила Петровна сказала», «Людмила Петровна так думает»... Ну и, как это часто бывает в замкнутом коллективе, у меня начались проблемы. Коллегам не нравилось то, что я пользуюсь большим авторитетом у детей. Ведь каждый из них хотел любви малышей и не мог не ревновать их ко мне. Так что через какое-то время мне пришлось из Лесной школы уйти. И этого хватило, чтобы разочароваться в педагогике. Потом, начитавшись Паустовского, я захотела поехать в Одессу, поступить на океанографический факультет. Но ничего из этой затеи не вышло. Затем я наоборот решила жить другой, не романтической жизнью. Я знала стенографию, умела печатать на машинке десятью пальцами и устроилась секретарем-машинисткой в трест «Главгаз». И под влиянием французской литературы стала изучать французский язык на подготовительных курсах при Институте иностранных языков. При этом я ходила в строгих, элегантных платьях с кружевными воротничками, которые вязала сама. Благодаря занятиям в Доме пионеров я умела делать все: шить, вязать, кроить.... И вот однажды, проходя мимо Щепкинского училища, увидела объявление о том, что, кстати, в первый и, как оказалось, в последний раз, набирается актерский курс на вечернее отделение. Если бы это было отделение дневное, мне бы и в голову не пришло задуматься о поступлении. Я же сама себя содержала и обязательно должна была работать. Но раз речь шла о вечерней форме обучения, я подумала: а почему бы мне не попробовать. Я была девушкой начитанной, много знала наизусть стихов и прозы. Ну и зашла в училище. Как говорится, «бес попутал»...

- А, может, Бог вел?

- Да, какие-то высшие силы, безусловно, мною руководили. Ведь, когда, уже став студенткой, я немного освоилась в Училище, то поняла: вот и все, больше мне ничего не надо. Это - мое. И вот уже ровно пятьдесят лет я на сцене.

- Недавно стало известно, что планируется выход книги ваших дневников. Информация эта несколько удивила, так как в одном из интервью вы сказали, что никогда не опубликуете свои дневники, что это дело сугубо личное...

- Это какое-то недоразумение. Я не могла так сказать. Об этих дневниках никто не знал. С ними, вообще, вышла целая история. По своему складу я - человек закрытый, одинокий. Но я этого одиночества не страшусь. Я его принимаю. Оно мне нравится. Я к нему привыкла с детства. Так сложилось. Но все равно хотелось кому-то что-то сказать, с кем-то своими переживаниями поделиться. И вот дневнику я поверяла все мои желания, все мои мечты. И сама себе говорила: «вот она - моя «родословная», мои «кареты», мои «гербы». Но все это я держала в тайне. Так что я не могла давать никаких публичных обещаний в связи с публикацией дневников. Я о них случайно проговорилась в беседе с нашим замечательным искусствоведом, театроведом Верой Максимовой. Мы с ней сидели, разговаривали. Приближался мой юбилей. Она о чем-то меня расспрашивала, что-то записывала. И в связи с каким-то фактом моей биографии ею была брошена фраза: «Нет, Мила, ты ошибаешься, это было тогда-то и тогда-то». А я в ответ: «Вера, что ты мне говоришь, я точно знаю, это произошло, предположим, в 1976-ом году. Я тебе могу тетрадку показать». «Какую тетрадку?», - спросила Вера. Ну и мне ничего не оставалось делать, как признаться, что много лет я вела дневники. Правда, записывала не каждый день. Были и перерывы. Самый долгий - десять лет. Очень тяжелый период. Я тогда работала в Театре имени К.С. Станиславского. Все как-то разом на меня навалилось. Неприятности в семейной жизни. Да и в театре каждые три года менялась власть. Единственной радостью была встреча с Леонидом Викторовичем Варпаховским, который ставил у нас «Продавца дождя» Нэша и доверил мне сыграть Лиззи. Тогда же я снялась в главной роли в фильме «Молодая хозяйка Нискавуори». Эти две работы как-то «легли» мне на душу, помогли преодолеть все драматические обстоятельства. Приятно, что и зрители их помнят, спустя столько лет подходят ко мне, благодарят.... А потом началось возрождение Театра имени Станиславского, куда пришла знаменитая режиссерская «троица» - Анатолий Васильев, Борис Морозов, Иосиф Райхельгауз. Были выпущены спектакли «Взрослая дочь молодого человека», «Первый вариант «Вассы Железновой»... Их стремилась посмотреть вся театральная Москва. Мы ощущали себя настоящими избранниками судьбы. Но прошло несколько лет, и словно под влиянием какого-то «вируса», который, как мне кажется, и тогда был и до сих пор «живет» в стенах Театра имени Станиславского, против этой «троицы» начались интриги. Помню, я тогда три или четыре раза подавала заявление об уходе, где писала, что «не хочу «пересиживать» очередного главного режиссера». Было очень тяжело. Ни в каких скандалах и заговорах я участия не принимала. Остерегаюсь этого по сей день. Просто жалко тратить время. Неизвестно же, сколько его осталось. Столько еще не прочитано, не просмотрено... Хочется заниматься тем, что питает твой внутренний мир.

- Имеет ли смысл артисту кого-либо в этот мир пускать? Или все-таки ему нужно сохранять некий ореол таинственности вокруг своей персоны, своей профессии?

- Мне не нравятся ставшие с некоторых пор модными громкие актерские свадьбы и такие же громкие разводы. По-моему, творческому человеку любая показуха ни к чему. Ему обязательно нужно иметь какое-то отдельное душевное «пространство», куда посторонним «вход» должен быть запрещен. Лично я это «пространство» стараюсь оберегать, защищать, если чувствую не слишком доброжелательный настрой собеседника, «ставлю» между нами мысленную «загородку». А как же иначе? У меня же нет в руках скрипки, и на фортепьяно я не играю. Я играю собой. Я сама - свой «инструмент», который любая мелочь может «расстроить».

- Не травмирует ли хрупкий актерский организм необходимость постоянного подчинения воле режиссера, необходимость быть «краской» в его «палитре»?

- Иногда это даже приятно. Если же повезет встретить, говоря высоким стилем, подлинного художника, с которым ты при всех неизбежных противоречиях согласишься в чем-то главном, то и вовсе счастье.

- Когда-то Зиновий Ефимович Гердт сказал, что «счастье - это обнять единомышленника».

- Совершенно верно. И мне довелось это испытать, когда мы под руководством Анатолия Васильевавыпускали «Серсо». Это был фантастически счастливый момент! Тогда сошлось все. Мы были сорокалетними, то есть еще молодыми, но уже вполне сложившимися личностями. И общались друг с другом так, как и полагалось в игре в серсо, когда вместе с легким колечком играющий посылал партнеру свою любовь, свою нежность. Мы долго репетировали в Театре имени Станиславского. А потом в связи со сложившейся в этом театре сложной ситуацией вынуждены были оттуда уйти. Нас пригласил Юрий Любимов в Театр на Таганке. Но он вскоре остался за границей. И мы оказались в «подвешенном» состоянии. Репетиции шли на малой сцене «Таганки», мы не принимали участия в спектаклях театра, но администрация нас материально поддерживала, платила нам зарплату. Длилось это все три года. И вдруг произошло нечто. Какой-то волшебный «взрыв». Был выпущен спектакль, на который опять, как в лучшие дни нашей работы в Театре имени Станиславского, зрители буквально «ломились». Более того, там так была придумана декорация, что люди, смотревшие «Серсо» с разных сторон «дома», выстроенного на малой сцене Таганки, видели как бы разные спектакли. И через какое-то время считалось обычным делом «Серсо» пересмотреть, только уже с другого ракурса... Потом мы поехали на длительные зарубежные гастроли. Играли «Серсо» на различных театральных фестивалях. Везде имели успех. Потому что европейские зрители даже предположить не могли, что в Советском Союзе живут нормальные люди, которые нормально, без пафоса разговаривают, поют и танцуют джаз... Словом, это было сказочное время! Но, как это часто бывает в сказках, все хорошее когда-нибудь заканчивается.... Тем более, мы уже чувствовали, что что-то происходит. Но изменить мы ничего не могли. И нам пришлось расстаться. Мы сБорисом Романовым ушли последними. Я оказалась вне театра. И здесь мне помог «ангел». Его звалиЮрий Соломин. Мы встретились на Студии имени М.Горького, где я снималась в фильме«Униженные и оскорбленные», играла роль матери героини Настасьи Кински. Юрий Мефодьевич тоже был занят в какой-то картине. Он спросил: «Ты где?». Я ответила: «Нигде». Он удивился: «Как так? Ты и нигде?». Ну и вскоре я уже была в труппе Малого театра. В Малом театре, куда я вернулась подобно «блудной дочери». Это действительно мой дом. Я здесь все люблю: зал с необыкновенно красивым потолком и уникальной акустикой - только бы их не повредили во время капитального ремонта. Нравится мне и то, что в Малом театре бережно относятся к классике. К примеру, в «Ревизоре» не раздевают догола чиновников, чтобы показать, что им, вконец проворовавшимся, нечем, извините, «прикрыться»... Здесь всегда стараются, ничего специально не осовременивая, дать зрителям шанс самостоятельно понять, почему то или иное классическое произведение и сейчас не устарело, донести до зала самую суть классических пьес, авторы которых, конечно же, были, мягко говоря, не глупее нас. Поэтому мне в Малом театре хорошо, комфортно. К тому же, со многими артистами у меня сложились хорошие отношения. Некоторых из них я вообще понимаю без слов. Достаточно лишь посмотреть на партнера, чтобы понять, в каком он состоянии. Это очень обогащает процесс сценического существования. Я пробовала участвовать в антрепризных спектаклях. И с позиции своего не слишком большого антрепризного опыта и, не осуждая никого из своих товарищей, которые по тем или иным причинам репертуарному театру предпочитают антрепризу, могу заверить, что партнерское взаимопроникновение в полной мере возможно только в театре-семье, театре-доме, за который я сегодня «голосую», что называется, обеими руками.

ЛЮДМИЛА ПОЛЯКОВА: «Я НИКОГДА НЕ ПРЕДАМ «СЕРСО»!»

В день своего юбилея прима Малого театра и участница спектаклей Анатолия Васильева рассказала о своем отношении к соцсетям, театральной школе и авангардной режиссуре.

Наталья Витвицкая, журнал «Ваш досуг» №6 (19 февраля - 2 марта) 2014

ЛЮДМИЛА ПОЛЯКОВА: «Я НИКОГДА НЕ ПРЕДАМ «СЕРСО»!»

В день своего юбилея прима Малого театра и участница спектаклей Анатолия Васильева рассказала о своем отношении к соцсетям, театральной школе и авангардной режиссуре.

Как вы относитесь к юбилеям?
Отрицательно. Сами посудите, ну как я могу радоваться тому, что мне стукнуло 75 лет? Дата-то грозная. Впрочем, шучу (смеется). Я понимаю, это некий итог, черта. И пусть будет праздник. Но как только закончится шумиха, я на следующий же день забуду о ней, обнулю всё и начну новую жизнь.

Вы ощущаете себя на свой возраст?
Даже говорить нечего, — нет, конечно (смеется). Я не понимаю этих цифр, мне все время кажется, они не имеет ко мне никакого отношения. Но что делать. Жизнь быстро пролетает.

За что жизни вы благодарны больше всего?
За чудо. Изначально мне, наверное, была уготована другая судьба. Я родилась в очень простой семье. У нас никогда не было книг, мы не слушали музыку, не ходили в театр. С детства помню странное чувство одиночества и непонятости. Ни я своей семьи не понимала, ни они меня. Только когда оказалась в Щепкинском училище, пришло осознание — вот оно, мое место.

Вы легко бросили работу ради надежды стать артисткой? Не сомневались?
Как я могла сомневаться? Даже в материальном плане я только выигрывала. Меня же сразу перевели на дневное отделение. А поступала я на вечернее. Тогда проводился эксперимент, ни до, ни после него в театральных вузах не было вечернего отделения. На втором курсе я стала получать именную стипендию Хмелева. И она была, не поверите, больше, чем моя первая зарплата в театре.

У Вас тогда были кумиры?
Конечно, были. В Маяковке — Эдик Марцевич. В Вахтанговском театре — Николай Гриценко, Юрий Кольцов — в МХТ. В Питер я специально ездила «на Доронину, Шарко и Макарову». БДТ вообще был моим самым любимым театром. Я всю их труппу боготворила.

Вам не кажется, что сегодня таких артистов нет, что современный театр и кино «измельчали»?
Гляда на меня нельзя сказать, что театр и кино измельчали (смеется). А если серьезно, что-то явно происходит. Расскажу вам историю. Когда наступил мой последний день съемок у Юры Грымова (Полякова снималась в фильме «Казус Кукоцкого», — прим. Ред.), я подошла к нему прощаться. Вдруг Юра, такой весь из себя вальяжный, стал целовать мне руки. И говорить: «какое же счастье работать с вашим поколением, вам ничего не надо объяснять и показывать». И знаете, потом я слышала нечто подобное от других режиссеров. С одной стороны это приятно, с другой тревожно. Порой у меня возникает странное чувство, будто актеры сегодня на одно лицо, с одинаковыми глазами. Как из инкубатора. В театре, правда, этого меньше. Все-таки именно театральная школа дает артисту понимание профессии. В моем родном Малом, к примеру, замечательная молодежь. Отличная смена растет. И роли ребятам дают главные.

Я знаю, что сразу после Щепкинского училища вы не стали работать в Малом именно по этой причине. Тогда в таком театре на главные роли могли рассчитывать только звезды. Сегодня не жалеете об этом, ведь судьба в конце концов привела вас обратно?
Не жалею нисколько. Я получила колоссальный жизненный и творческий опыт. Со столькими интересными людьми встретилась. А 18 лет, проведенные в Театре им. Станиславксого? Это же целая жизнь. За время моей работы там 5 раз сменилось начальство.

Сейчас там тоже неспокойно.
Знаю. Несчастный театр. Бросает его из стороны в сторону. А ведь какой был успех! Брал меня туда Борис Львов-Анохин, режиссер со своей стилистикой. Я играла у него одни комедии. Рвалась страсти какие-нибудь поиграть, но он не пускал. Хохотал в ответ на мои мольбы. С другой стороны, какое это было счастливое время. Моим партнераом был Евгений Леонов! Потом в театр пришел Леонид Варпаховский. Он поставил очень важный для меня спектакль «Продавец дождя», сумел разглядеть во мне другие актерские возможности. Ну, а уж когда появилась знаменитая троица — Васильев, Морозов, Райхельгауз — все в моей жизни стало иначе. Это был судьбоносный момент не только для меня. Вся театральная Москва перевернулась. Да что Москва, вся Европа.

Эта сказка так внезапно оборвалась.
К сожалению, на сказку это было похоже даже больше, чем вы думаете. В сказках ведь как — «и жили они долго и счастливо». А как именно «счастливо», никто не знает. Вот и у нас с Васильевым так было.

В интервью вы не раз говорили, что Васильев — человек очень сложный, измучил своих актеров, поэтому вы расстались. Сегодня обида на него жива?
Нет, обиды я на него не держу. Наоборот, благодарна. Как бы там ни было, а встреча с ним — подарок судьбы. «Серсо» — гениальный спектакль. Европа по нему с ума сходила. Это было так необычно. Представьте, на вас приходят смотреть Федерико Феллини и Джульетта Мазина. Или приглашаеют на прием к папе Иоанну Второму.

Звездный болезни не случилось?
Что вы. С нашим мастером этого просто не могло произойти. Он был недоволен всем, всеми и всегда. Я называла его метод — «поди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю что». Мы, его артисты, вместе с ним постоянно находились в мучительном поиске нового театрального языка. Этюдный метод ведь появился раньше, им славился театр Эфроса. Артисту давалось задание, и он сам должен был оправдать героя и ситуацию, придумать себе роль. У Васильева задача артиста была куда труднее. Мы должны были передать суть заданной истории молча. Играть разрешалось только телом и глазами. В тот период Васильев много снимал. У него была очень хорошая полупрофессиональная камера. Так вот делал он документалку под названием «Не идёт». Ему было очень важно запечатлеть, как у нас не идёт репетиция, или роль не получается. Спустя годы я видела этот фильм. Смотрела и думала «какие же мы были прекрасные». Как двигались, как смотрели друг на друга... И слова были не нужны, между нами происходил обмен энергией. Знаете, я никогда не предам «Серсо». Всегда буду тосковать по белой скатерти, красным бокалам и уникальному энергетическому объему этого спектакля.

Как вам лично кажется, о чем этот спектакль?
О счастье общения. Его в нашей жизни, увы, почти не осталось. Всюду техника, интернет, мобильная связь. Люди живут в воображаемой реальности. Я даже сыну своему иногда говорю «ну что это такое? Соцсети эти. Что там есть? Ты лучше со мной поговори!» Когда-то я увлекалась фантастикой. Но и подумать не могла, что все, о чем читала в любимых книгах, может сбыться так скоро.

Многие ученики Васильева говорят, что после него они не могут работать ни с одним режиссером.
У меня такого не было никогда. Есть Анатолий Васильев, а есть Адольф Шапиро, Сергей Женовач. То, что мне довелось с ними работать, тоже большое счастье. Здесь всё дело в самих артистах. Важна собственная внутренняя работа. Надо постоянно размышлять и чувствовать. Все, что происходит в жизни и душе бросать в эту топку. Искать новые эмоции, жесты. Мне зачастую совсем не нужен режиссер. Я читаю сценарий и сразу думаю, как сделать роль. Сегодня в кино и на телевидении мало хороших сценарией. Я их почти все переделываю, подгоняю под придуманный мною образ героини. В театре, слава богу, не так. Но в Малом я не играю современных пьес. Только классику.

Вы никогда не жалели об этом? Может быть, вам хочется попробовать что-то новое?
Однозначно нет. Я видела какие-то спектакли у Кости Богомолова. И не понимаю, например, какая связь между его «Карамазовыми» и романом Достоевского? Между его «Идеальным мужем» и Уальдом? И потом, почему у него герои помешаны на сексе? И у Серебренникова то же самое. Все время какие-то крепыши на сцене в майках и трусах, и кто-то на кого-то норовит напрыгнуть. Но я старая. Так что мне положено брюзжать (смеется). Упаси бог, я не говорю «пусть таких спектаклей не будет». Пусть всё будет. И то, и это. Это и есть жизнь.

Наталья Витвицкая, журнал «Ваш досуг» №6 (19 февраля - 2 марта) 2014

Народная артистка России, лауреат государственной премии РФ Людмила Петровна Полякова на днях отметила свое 75-летие в родных стенах Малого театра, в котором служит вот уже 24 года.

Любовь ЛЕБЕДИНА

«Трибуна», 13 февраля 2014 года

8 февраля состоялось юбилейное чествование народной артистки России Людмилы Петровны Поляковой. От лица коллектива Малого театра ее поздравил художественный руководитель, народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин. Кроме того, он передал Людмиле Петровне подарок, который ей сделала известная ювелирная фирма Арне в знак уважения и восхищения многогранным талантом актрисы, - золотую брошь с бриллиантами. Людмила Петровна была приятно удивлена и растрогана этим драгоценным подношением.

Ася Иванова, »Вечерняя Москва», 8 февраля 2014 года

ЛЮДМИЛА ПОЛЯКОВА: В СКАЗКУ Я ВЕРЮ ПО СЕЙ ДЕНЬ

8 февраля на сцену Малого театра в спектакле «Дети Ванюшина» выйдет народная артистка Людмила Полякова, чтобы отметить свой 75-летний юбилей. Накануне празднеств корреспондент «Вечерки» встретился с актрисой.

- Накануне вашего юбилея были опубликованы несколько ваших ранних дневников. Скажите, почему вы изначально обратились к этому жанру и уже столько лет остаетесь ему верны?

- При всей своей общительности я довольно одинока. Я много общаюсь с людьми, но потом наступает одиночество: поговорить не с кем – и приходится открывать дневник. Время от времени я веду в нем записи: не бытовые – скорее, пытаюсь зафиксировать свой эмоциональный мир. Дневник стал для меня таким другом и собеседником, которого в жизни у меня не было. Сейчас, правда, почти не пишу, поскольку в своих многочисленных путешествиях увлекалась фотографией.

- Вы имеете в виду гастрольные поездки?

- Гастроли всегда остаются гастролями, а путешествие – это иное. К примеру, есть у меня такая традиция – каждый день рождения встречать в новом городе. В этом году, правда, пришлось раньше вернуться в Москву, но накануне я побывала в Лиссабоне и Порто. Получила массу разнообразных чудных ощущений, в том числе и от портвейна. Мы-то русские, якобы знаем, что такое портвейн – самое плохое низкокачественное вино. Но оказывается, сухой портвейн, белый портвейн — это высокое искусство. Это как белые трюфели, про которые мы тоже ничего не знаем, кроме того, что это нечто недоступное для нас.

- А можете вспомнить какой-нибудь самый яркий или самый случай из ваших путешествий?

- Года три назад, я побывала в Наварре – на родине Генриха IV. Генриха, который с самой юности, после того как я прочитала роман Генриха Манна, стал своеобразной мечтой для меня. Его родовой замок был разрушен — остались только фундамент и фортификации, но зато сохранилась церковь. Я купила в ней кольцо, окунула его в святую воду и обручилась с Генрихом Наваррским. Такая вот мечтательница. И до сих пор я живу так — не могу жить нормальной, реальной жизнью.

- Когда сейчас вас слушаешь, когда читаешь ваши дневники, поражаешься, насколько сказочное у вас мировосприятие. Откуда это?

- Так сложилось, что мое детство было бедным не только материально, но и духовно. Но какие-то силы небесные, чье-то присутствие не позволяло мне воспринимать эту жизнь всерьез, иначе я бы конечно сломалась. У меня не было отца, мать все время работала, а я была предоставлена сама себе. Я могла стать кем угодно, и никому до этого не было дела. Но зато у меня было ощущение, что меня кто-то ведет по жизни. И эти фантазии были для меня необходимостью, поэтому я и жила в своих фантазиях. Я жила в придуманном мире. Поскольку мы были очень бедными, у нас не было даже книг, не говоря уже о пластинках и тому подобном. Когда я закончила школу рабочей молодежи, то первое, что я сделала – пошла в магазинчик на Кузнецкий мост, где продавались подписные издания. И мне было абсолютно все равно, кого покупать. Я знала, кто такой Генрих Манн или Анатоль Франс, но даже сами фамилии для меня звучали как музыка. Тогда-то, к слову, я и столкнулась с историей короля Генриха IV и подумала: «Он же смог! Он покорил Париж из этой маленькой Наварры!» Так что в сказку я верю и по сей день.

- Малый театр для вас – тоже сказка? Сбывшаяся мечта?

- В истории с Малым театром я — та самая блудная дочь. Мне, в общем-то, оставляли здесь сразу после окончания училища, даже говорили: «Это Пашенная!», но я ушла. Да и не жалею. Тогда, по молодости, по самомнению своему я думала: «Почему я должна? Почему Пашенная? Я хочу быть собой!» Кроме того, в этом момент было столько хороших режиссеров: Анатолий Эфрос, Олег Ефремов, Борис Александрович Львов-Анохин, который очень недооценен в театральной истории; я уж не говорю про Андрея Александровича Гончарова…

- В итоге у Гончарова в театре вы и оказались. Вот только почему так ненадолго?

- С Гончаровым просто не сложилось в силу разности темперамента. Я тоже очень темпераментный человек, но в работе с людьми мне тяжело переносить одержимость. А он был очень одержимым, и хоть на меня лично он не кричал, но вся атмосфера вокруг него была такая взрывная и нервная, что к концу репетиций, я уже была на последней стадии — не могла больше. Когда он приглашал меня в театр, то обещал главную роль в знаменитой американской пьесе «Луна для пасынков судьбы» и многие другие роли, а в итоге в первый сезон я у него сыграла лишь в спектакле «Судьба-индейка» по Сафронову. Только потом я оценила этот юмор моей жизни: пригласили на «Луну для пасынков судьбы», а дали – «Судьбу-индейку».

- Ну, зато в итоге «судьба-индейка» привела вас в Театр Станиславского и подарила встречу с Анатолием Васильевым и Леонидом Варпаховским.

- Да, в этом театре я пробыла долгих восемнадцать лет. Театр Станиславского — это очень странный театр, где каждые три года менялся (и продолжает меняться) главный режиссер. Так что я считаю, что за это время побывала в пяти театрах. Но именно здесь Леонид Викторович Ворпаховский — мой незабвенный ангел — поставил «Продавца дождя». Он говорил мне: «Милочка, а наутро ведь вы проснетесь знаменитой!» Потом он задумал спектакль «Волки и овцы», предложив мне роль Мурзавецкой. Он говорил, что в «Продавце…» я была Одетта – белым лебедем, а теперь буду Одиллией — лебедем черным. И вот, в свои 34 года я сыграла Мурзавецкую! Тогда, к сожалению, не получилось глубоко в себя впустить этот спектакль – почти сразу умер Леонид Викторович, у меня был развод и рождение ребенка, так что… многое не сложилось. Но зато вышло так, что, когда спустя пятнадцать лет я пришла в Малый театр, то почти сразу я снова сыграла Мурзавецкую – даже статья такая была: «Дважды Мурзавецкая Советского Союза».

- Вы сказали, что, «вернувшись» в Малый, чувствовали себя «блудной дочерью», а сейчас, по сути, заняли высшую ступень в театральной иерархии – стали «великой старухой».

- Применять к себе такие слова было бы слишком лестно. Но еще когда я была студенткой Щепкинского училища, руководитель нашего курса Виктор Иванович Коршунов очень правильно сказал: «Либо тебе встретится режиссер, который сумеет полностью понять и оценить тебя, — тогда ты «заиграешь» сразу. Либо ты будешь играть после пятидесяти». Но в моей жизни сложилось так, что получилось и то, и другое. У меня были и яркие работы с лучшими режиссерами в молодости, и, конечно, сейчас – в Малом. Главным, поворотным моментом было то, что я нашла в себе смелость сказать: «Буду играть. Буду играть «Волки и овцы», буду играть «Дядюшкин сон». Я сказал это тогда – в начале девяностых, когда не было ни в чем никакой уверенности. Но я сказал: «Буду играть». И так получилось, что место это я за собой, что называется, закрепила. С другой стороны, а кто еще? (Смеется).

- И вот сейчас — в день вашего рождения, в день юбилея вы можете сказать, что вы счастливы?

- Я довольна. Человек, конечно, редко бывает доволен судьбой, но у меня есть одна присказка, с которой я всегда начинаю и которой всегда я заканчиваю: «У Бога никогда не просят добавки. Надо быть благодарным за то, что дал». И поэтому каждый вечер, когда заканчивается спектакль, я прихожу домой и выхожу на лоджию. Я живу на девятом этаже дома на Петровском холме – и вся Москва подо мной уходит вдаль. Подо мной монастыри, церкви. И я смотрю на все это великолепию и думаю: «Боже мой, вот оно». Каждый раз я это ощущаю как полет Маргариты над Москвой и не испытываю ничего, кроме благодарности. Благодарности за то, что вот так вот сложилась судьба. И вы знаете, я до сих пор свою жизнь – старая дура — воспринимаю как подарок.


Ася Иванова

»Вечерняя Москва», 8 февраля 2014 года

Чествование Людмилы Петровны Поляковой пройдет 8 февраля (сцена на Большой Ордынке).

ЛЮДМИЛА ПОЛЯКОВА ОТПРАЗДНУЕТ ЮБИЛЕЙ СПЕКТАКЛЕМ «ДЕТИ ВАНЮШИНА»

В январе 2014 года свой юбилей празднует народная артистка России Людмила Полякова – блистательная актриса, чье творчество – одна из наиболее ярких страниц жизни Малого театра последних двух десятилетий. В свой день рождения – 28 января – именинница выйдет на сцену в спектакле «Дети солнца» М.Горького, однако главный праздник состоится позже. Чествование Людмилы Петровны Поляковой пройдет 8 февраля (сцена на Большой Ордынке). Для юбилея актриса выбрала драму Сергея Найденова «Дети Ванюшина» (постановка В.Н.Иванова), в которой она играет Арину Ивановну Ванюшину. Напомним, что актерский дуэт Людмилы Поляковой и Бориса Невзорова в этой постановке в декабре 2013 года получил Золотой диплом XI Международного театрального форума «Золотой Витязь» (в рамках IV Славянского форума искусств). После спектакля на сцену выйдет труппа театра, коллеги и друзья актрисы, которые поздравят Людмилу Петровну с юбилеем.

Анна ЧУЖКОВА, «Культура», 31.01.2014

ЛЮДМИЛА ПОЛЯКОВА: «Я НЕ НАШЛА СВОЕГО РЕЖИССЁРА»

Анна ЧУЖКОВА, «Культура», 31.01.2014

Ведущая актриса Малого театра Людмила Полякова празднует 75-летие. Сегодня на ней держится весь «островский» репертуар. «Культура» побеседовала с Людмилой Петровной в перерыве между репетицией и спектаклем.

Полякова: Три четверти века! Эти жуткие цифры ко мне не имеют никакого отношения. Я все та же молодая и непосредственная дура. Когда скачу через две ступеньки по театру, Соломин говорит: «Ты в паспорт-то свой смотрела?» За все эти годы поняла одно: человек не меняется. Самое главное — не растерять энергию.

культура: Ведь так Вам сказали в Щепкинском училище?
Полякова: Мой мастер Виктор Иванович Коршунов обладал потрясающей интуицией. Он предрек: «Твое время начнется после 50-ти, а до этого нужно не растратить себя». Так и случилось.

культура: Нельзя сказать, что Вы были обделены ролями в молодости.
Полякова: Когда выпускные экзамены еще были впереди, нас уже пригласил Гончаров — меня и Василия Бочкарева, мы тогда были еще неженаты. Андрей Александрович пришел в училище, роскошный, как Шаляпин с кустодиевского полотна, в длинной дубленке — красавец невозможный. И соблазнил меня американской пьесой «Луна для пасынков судьбы». А сыграла всего-навсего «Судьбу-индейку» Софронова. Только спустя годы оценила юмор.

Атмосфера в Маяковке была специфическая. Андрей Александрович уничтожал актера на репетиции — просто размазывал по стенке. Но на меня не кричал. Могла остаться там надолго, и может быть, даже Наташа Гундарева не возникла бы в жизни Гончарова. Но случилась одна обида. Ставили повесть Максимова «Жив человек» с единственной женской ролью. Ее репетировала я. А в последний момент работу отдали Лидии Петровне Сухаревской. Тогда-то мы с Васей по горячности вместе и ушли из театра.



культура: Прямиком в Драмтеатр имени Станиславского?
Полякова: Его в то время возглавлял Львов-Анохин. Тут же начались вводы и новые спектакли, были замечательные партнеры: Евгений Леонов, Георгий Бурков, Владимир Коренев. Труппа великолепная, столько звезд! Но вся беда этой сцены в том, что каждые три года меняется руководитель. До сих пор. Отдушиной была работа с Леонидом Варпаховским. Он поставил со мной «Продавца дождя» Ричарда Нэша, который пользовался невероятным успехом. А потом пришла троица Морозов, Райхельгауз и Васильев. И конечно, им тоже скоро стало тесно.

культура: Так что легендарный «Серсо» ставили уже на Таганке.
Полякова: Метод работы Васильева назвать можно так: «Пойди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что». Он не мог объяснить словами. Ходил среди нас, как дрессировщик, смотрел ненавидящим взглядом. А мы молчали, играть разрешалось только телом и глазами. Тогда на репетициях снял любительский фильм под провокационным названием «Не идет». Обидно.

культура: Почему же Вы говорите, что до пятидесяти лет не играли?
Полякова: Но ведь это мало. Почти ничего. Помню, на два курса младше училась замечательная характерная актриса с такими щеками большущими. Звали Инной Чуриковой. Потом на ее пути встретился Глеб Панфилов. Вышел чудесный тандем. Наталья Белохвостикова и Владимир Наумов. Тамара Макарова и Сергей Герасимов. Марина Ладынина и Иван Пырьев... У актрисы должен быть режиссер. А я не нашла своего. Никакой протекции. Поэтому-то и сценарии присылали, когда лучшие роли уже разобраны. Даже работа в «Хозяйке детского дома» мне досталась за два дня до съемок — кто-то отказался.

Сначала ужаснулась: моя героиня — алкашка с подбитым глазом. Думала не браться — у самой детство трагическое. Но увидела, что за ролью стоит потрясающая история любви. Даже сейчас на улице останавливают: «Спасибо! Вы не представляете, сколько для меня сделали». И человек начинает рассказывать свою судьбу. А работу я посвятила своей маме. Она тоже очень хотела семью и счастье. Приходили какие-то мужчины. И меня она, можно сказать, так потеряла...

культура: Почему Вы называете свое детство несчастным?
Полякова: После войны отец в семью не вернулся. Даже не знаю лица его, нет фотографий. А мама была такая молодая. Ей не нравилась девичья фамилия. Дед — Стефан Хандрало, то ли поляк, то ли венгр. Вот она и вышла замуж побыстрее. Мама без образования, получала копейки. Помню бесконечное чувство голода и унизительный момент: в школе мне, как неимущей, вручили ботинки, капор и куцее пальтишко. Я ненавидела это все. Когда училась в школе рабочей молодежи, устроилась почтальоном. Вставала в пять утра, зато как получила первую зарплату — 49 рублей, почувствовала себя богатой. Пошла на Кузнецкий мост и выписала кучу книг. Хотя не знала, кто такие эти Анатоль Франс и Генрих Манн. А на сдачу купила коробочку марципановых конфет.

культура: А как попали в театр?
Полякова: Обчитавшись Франса, захотела стать переводчицей и вообще деловой дамой. Работала уже не почтальоном, а машинисткой с беленьким воротничком в тресте Главгаза СССР на Неглинной. А там, где сейчас гостиница на углу, начали впервые в Москве подавать эспрессо. Бегала туда в обеденные перерывы пить кофе. Однажды на глаза попалось объявление на дверях Щепкинского: «Открыт набор на вечернее отделение». Бес попутал — пошла на актерское вместо иняза.

культура: Почему же бес? Все-таки в профессии реализовались.
Полякова: Да, но было и тяжело. Одинокая. Ребенок, больная мама на руках. Надо не только заработать, но еще и достать продукты, приготовить на всех. Так что когда шла в театр, говорила себе: «Теперь отдохну немножко». На ласки не хватало времени, с ребенком по-взрослому общалась. «Не капризничай!» — было самой частой фразой. Сына вообще воспитывала амбарная книга, такая здоровая. На каждой странице: «Ваня, съешь то-то, трусики лежат там-то, колготки постираны».

В 2015 году в серии «Библиотека Малого театра» выйдет книга В.А.Максимовой о народной артистке России, наследнице «великих старух» Малого театра, Людмиле Поляковой. Вниманию читателей предлагается ее «Дневник 1956-1961» и диалог актрисы с автором книги.

«Вопросы театра/ PROSCAENIUM», 1-2 2014

МОЯ РОДОСЛОВНАЯ

В 2015 году в серии «Библиотека Малого театра» выйдет книга В.А.Максимовой о народной артистке России, наследнице «великих старух» Малого театра, Людмиле Поляковой. Вниманию читателей предлагается ее «Дневник 1956-1961» и диалог актрисы с автором книги.

«Вопросы театра/ PROSCAENIUM», 1-2 2014

ДНЕВНИК 1956-1961

1956 год
Октябрь, 19.
Я работаю на почте, на проспекте Мира и учусь в школе рабочей молодежи на Трубной. Люди, где вы — гордые и красивые? И чтобы было море, и небо, и чайки... Хочется крикнуть и взлететь, и лететь туда, где море сливается с небом.

22.
Шел дождь. У меня упали газеты. Целая сумка. Мне нужно было ходить по квартирам и пришлось выплачивать 200 рублей. На звонок из дверей появлялись откормленные бабы.

23.
Впервые за эту неделю смотрю на небо и улыбаюсь. Большой, сильный, умный, красивый — где же ты?

25.
Тема сочинения: «Как стоит прожить жизнь». Эх, отведу душу! В своем классе я, кажется, никому не нравлюсь. Чего я сейчас хочу? Учить ребят в далеком, далеком селе. Только вот не знаю, чему учить.

Ноябрь, 2.
Мое сочинение признали лучшим. Эй! Подходите ко мне, я расскажу вам, как стоит прожить жизнь! Трижды смеюсь: ведь там же одни сомнения...

26.
Давно не писала. Что я делаю? Ничего. Все думаю: «А как же нужно прожить жизнь?» Уже неделю не хожу в школу. Не хочу. Считается, что нужно жить интересами коллектива. Но как это? Где этот коллектив, интересами которого я бы жила? Это что? Служащие почтового отделелния, где я работаю? Я тоже должна
думать, сколько дадут на чай, за принесенную газету,телеграмму или бандероль? А наш класс в школе рабочей молодежи? Девчонки приходят накрашенные, разряженные. Я хожу в старом школьном платье и не могу быть среди них. Я понимаю, как они ко мне относятся. Хочу быть отшельником, но с тем условием, что моей пещерой будет библиотека. Вокруг сплетни, ругань. Жалкие, неужели вы не понимаете, что оскорбляете самих себя, человека в себе? Или на Марс полететь? Там хоть никого из этих тварей не встретишь. Самое страшное, что я все понимаю, но ничего не делаю, чтобы этого не было. Я не знаю, что делать.

29.
В странном состоянии я сейчас живу. Как будто вот-вот меня кто-нибудь поднимет, а потом бросит. И каждый раз падать будет все больнее и больнее. Уже почти не хочется смеяться. Отчего я такая большая и некрасивая?
1957 год

Январь, 13.
Столько тоски. Не выдержала и ревела. Отчего — не знаю. Может, от тоски по настоящим людям, по себе настоящей? Гадкий утенок, распахни душу! Ведь рядом жизнь! Научись презирать ее мелочи, чтобы не они были главными. О Господи! Протяните же мне руки! Мне очень трудно. Я — одна.

23.
Презираю людей. Всех, кто рядом. Я их не понимаю. Хочется молчать и не выть. Противна самой себе.

Февраль, 12.
Жалею, что не уехала в Братск. Строила бы гидростанцию!..

Март, 1.
У меня другая работа, и настроение лучше, чем прежде. В Дзержинском райздравотделе работаю секретарем-машинисткой. Но глубоко, глубоко внутри — все как было. Как будто кто-то мне говорит: все ничтожно, мелко. А я не пойму: этот кто-то, невидимый, друг мне или враг? Всегда омрачает мне радость. Ну почему, почему мне бы не пожить, как все, как другие?

21.
Здорово ревела. По физике поставили тройку. Сейчас смешно, но, видимо, это была последняя капля. Встала и ушла из класса. На улице в небе впервые видела такую луну — в ореоле, в озарении. В другой раз, я, как глупенькая, смеялась бы вместе с этой луной. А в эту ночь подняла голову и подумала:« Тебе, луна, все это знакомо. Уже тысячелетия люди поднимают к тебе головы и глаза, полные тоски, а ответа нет как нет».

Апрель, 13.
Ничего не изменилось. Это я про работу. Никакого смысла в ней нет. Но внешне я более сдержана.

16.
Странно, но А. до сих пор не забывается. Я придумала его, одела в сказочный плащ, и теперь не верю, что совсем ему не нравилась. Дело в том, что я не так держалась. В 9-м классе мы катались на коньках, и у него были сильные руки, и было так холодно и хорошо.

Май, 1.
Кончаем учиться. Я собираюсь в Иняз. Зачем? Не знаю. Надо бы уехать. Но где же место, ради которого я родилась?..

Июнь, 21.
Я, наверное, очень некрасивая. Иногда завидую девчонкам, которые идут по улицам с ребятами или сидят на скамейках в парках. Их ребята мне не нравятся, но они веселые. Я тоже хочу быть веселой. От обиды я думаю: «Ну и пусть, и я тоже сделаю прическу, одену что-нибудь потрясающее и позволю целовать себя. Работать буду секретарем-машинист- кой, заработаю кучу денег, и привыкну к этому «богатству»...

22.
Ночь на 22 июня 1957 года. Ровно 16 лет тому назад такие же ребята, как я кончали школу и не знали, что ранним утром начнется война. Нашла Большую Медведицу и сразу стала спокойнее. Буду ли я счастлива? У ромашек длинные белые лепестки. На вечер в школу опять не пошла. Там никого нет, а я некрасивая и все время веду себя не так, как хочу. Стараюсь приспособиться ко всем, а потом уничтожаю, презираю себя.

Июль, 16
Занимаюсь французским. 25 июля первый экзамен. Не могу писать, не хочу. Съела 5 пачек мороженого. Никто не нравится. Я самовлюбленная дура. Зачем я иду в Иняз? Все же, наверное, я уеду. Одна. Так надо.

30.
«Маленькие жалкие людишки ходят по земле моей отчизны, Ходят и уныло ищут место, где б им было спрятаться от жизни.» Это — Горький, пьеса начала XX века... Не соответствует духу нашего времени, но что делать, если я встречала только таких людей? А других, настоящих, знаю из книг. Я чувствую, что могу очень многое, но мешает апатия, вялость равнодушия. Экзамены в Иняз сдавать не стала. Нужно быть честной.

Ноябрь.
Павлов-Посад.
Я педагог-воспитатель в Лесной школе.

22.
Тонкий серп растущей луны и подвижный огонек спутника в черной пустоте. Холодные мертвые планеты и маленький комочек человеческого разума в бездне. Я чудная ка- кая-то. Я даже ревную своих ребят к другим сотрудникам.

27.
Я живу одна в огромном доме. Так захотела, хотя иногда и страшно. Ночью замерзла. Утром носила дрова и уголь. Шла и уговаривала себя: ну еще шажок, вот умница — лошадка! С детишками хорошо. Кажется, им больше всего нравится, когда я рассказываю о планетах. Я сама страшно увлекаюсь. Заметила, что иногда рассказываю так, как будто бы там бывала. Счастлива ли я сейчас — не знаю. Принимаю все, как есть, без проклятых вопросов. Словно стала ребенком.

Декабрь, 6.
Ходила к реке. Сидела на берегу. Ветер гладил лицо и высушил слезы. Кажется, из леса выйдет кто-то, протянет руку и уведет дале- ко-далеко. Возвращалась полем. Увидела стог сена. Прижалась лицом, вспомнила лето. Запах травы нисколько не изменился. В комнате жуткий холод, хочется конфет. Небо какое-то странное: свинцовое, а местами — оранжевое, даже коричневое. На холме разноцветная церквушка,за ней — поле, река, лес, я одна, и ни живой души рядом. А какое право я имею ныть? Что я нашла в себе особенного?

10.
Быть или не быть? Нет, быть. Холод в комнате ужасный. Ноги промокли, а согреть их негде. Что-то болит. Здорово катались на лыжах, только лыжи плохо слушались. Эти пригорки трудно пройти. Сейчас я похожа на медведя. На мне 4 кофты, 2-е брюк. Надо поступить в институт.
Я чувствую, что могу быть учителем, принесу кому-то пользу. Не буду ныть. У меня есть цель.

17.
Каталась с большой горы и ни разу не упала. Возвращаясь, легла в снег. Теперь я знаю, что такое перина. А вы знаете, что такое снежная перина, или испугаетесь кашля и насморка? Влезла на ту сторону обрыва, лес на горе не очень высокий, зато гора — очень. Так что спускалась на попе, как мои ребята. И сама чувствовала себя смешной девчонкой. Лес, ты чародей. А теперь я сижу, смотрю, как горят дрова. Сижу и улыбаюсь.

79.
«Аппассионата». Хочется полететь в Космос или прыгнуть с парашютом из стратосферы. Болит голова от возбуждения. Если тебе будет трудно, не плачь, не хнычь, не унывай. Поклянись, что далеко-далеко ты будешь честно, упорно, много гордо, работать. Внутри тревожно и торжественно. По жизни мне нужен не только хлеб, но и розы. И свинья сыто живет, но разве это жизнь? Хочу ли я быть учителем? Боже, мысли исключают друг друга.

1958 год.

Январь.
Вечер самый рождественский. Снег хлопьями и тепло. Раскрыла рот и глотаю его как мороженое. Одна. Бегала по территории и дурачилась. Все смешит. Кончила школу. Уехала. Готовлюсь к институту. Так сказать, делаю из себя человека.

2.
Ходила в лес. Ели в снегу. Тихо. Изредка упадет пушистый комок — белка сбросит. Обратно шла полем. Видела первую вечернюю звезду 1958 года. Молила ее, поле, лес, реку. Будьте благосклонны ко мне, наделите меня прекрасным, что есть у вас.

8.
Новые ребята. Ужасно шумные. Катались на лыжах. Слушаются. Смешные. Приятно: мальчишки, я такая же, как вы, только гораздо больше ростом. Посадила под глазом фонарь. Больно! Всем надо объяснять, что это такое. Когда я сказала одной малышке: «Это, чтоб было красивее!» А она ответила: «Ну что вы? Вам совсем не идет!»
Я не хочу быть учителем. Понимаю, что это разумное, доброе, вечное, и не хочу. Не хочу, чтобы все было разложено по полочкам: это, дети, — хорошо, а это, дети, — плохо. Учить по- другому не дадут. Хочу просто бродить по земле.

Февраль, 9.
Теперь мне 19 лет. Гуляла по Москве, вернулась. Боже, сколько восторга! Смешные глазенки отовсюду. Много катаюсь на лыжах, а потом я что-то сделала с ногой. Была такая страшная боль, что я думала не выдержу. Голоса не было, какой-то звериный крик. Чтобы сдержать его, я зарылась головой в снег и кусала его. А потом больница. Оказывается, я могу терпеть боль и при этом улыбаться. Хирург сказал: «Что-то я не пойму вас, вы ведь должны плакать!» Он ужасно мило ко мне относился. Опять почувствовала себя одинокой. Противная минута. Занялась марками. Вечером гуляли с ребятами, они мне показали свою снежную крепость. Неплохо придумано.

Март, 7.
Очень хмурый первый день весны. Мне хорошо с ребятами, и им хорошо со мной. Мне очень нравится жить. Это чертовски интересно, и я неплохой человек. Правда, пока еще неуверенно стоящий на ногах. Но это все поправимо. Отчего-то хочется быть элегантно одетой и в то же время бесшабашной, и бродить, бродить...

17.
Слушала «Демона» в филиале Большого театра. В фойе проходила мимо зеркала, людей почти не было. Какой-то полумрак, странное освещение. И вдруг вместо собственного отражения увидела лицо Аэлиты. Я шла по улицам через снег и думала:хочу одиночества полного где-то в горах или в океанах, или в космическом пространстве — родине абстрактного разума. Вся гордость мира была в моем одиночестве. Ничего не хотелось из того, что вокруг. Все понимаю, но мечусь. Глупый, смешной, гадкий утенок, тебе надо читать детские сказки.

28.
Занималась французским и историей.

Апрель, 2.
В овраге на солнцепеке проталины. Робкие смешные ручейки, у вербы пушистые барашки. Такие чудные барашки: внутри нежно-зеленые, потом серебристо-серые, а на кончике даже розовые. Перевела полстраницы французского текста. Наверное, я заболела от солнца, весны, талой воды. А, впрочем, притворяюсь: не хочется заниматься. Я бываю среди людей, о чем-то мы говорим, но я остаюсь одна, и никого нет. Никто не владеет моим умом. А лучше всего, когда небо бездонное и голубое. В такие минуты я чувствую себя прекрасной и верю, что я все могу. Чертовски интересно жить.

23.
Хочется уехать отсюда совсем и навсегда. Я не смогу быть учителем. Смешно: у меня ничего не раскладывается по полочкам. Теперь я точно знаю, что я могу что-то, но не знаю во имя чего это делать. Внутри холодно. Я похудела. Хочется печенья и хорошего компота. А лучше — крепко пореветь. Идут по жизни преждевременно остывшие люди, холодненькие, дрянненькие. И я, кажется, тоже остываю.

Май, 15.
Голова полна сомнений, но радостно. Люби, страдай, ненавидь, но обходи за два квартала солидных сытых людей. Я уеду к морю. Я не буду сдавать экзамены. Мне нечего делать в педагогическом. Я лишь увлеклась на мгновение, а теперь как будто бы только что родилась, и так звонко, чисто на душе. Я презираю эту девчонку, которая уехала из Москвы, в надежде жить подальше от взрослых людей. Она поглощала книги, конфеты и была уверена, что живет правильно. Фи, девчонка! Для чего это море, горы, эта земля, чтобы ты сидела, отгородившись книгами от мира? Эх ты, глупыш! Я уезжаю в Одессу! Есть мысль поступить на океанографический. Сейчас испытываю себя на смелость: сплю на чердаке. На дворе гром, молния, дождь, и у меня разболелась от волнения голова. Думаю об отъезде. Утром опять ливень, а днем жарко. Ходила через лес. Зимой он мне нравился больше, но сейчас весь раскис от сырости, пахнет прелыми листьями, а от реки тянет тиной и лягушками. Трудно дышать... Между елями — редкие березки. Мыла ноги в воде, она совсем не ледяная. Припекает. На чердак перенесла почти все. Решила здесь обосноваться до отъезда. Боюсь, как бы его не открыли. Лишний повод для насмешек, и ведь опять ничего не поймут. Эй, вы! Я поселилась на чердаке, чтобы слышать ветер и грозу и видеть небо близко.

19.
День серенький, дождливый. Он как будто решил испытать меня. Обычно я скисаю от хмурого серого неба. Дождь принимался раз пять. Был страшный шум и много воды. Я побродила бы, но очень холодный ветер, а у меня нет теплой одежды. Буду лежать у себя на чердаке и заниматься пустяками. Разве я не имею права? Каждый пустяк имеет смысл. Бамбук погибает после цветения, наверное, как песня улы марсиан или как утренняя песня зырянки. Я подумала, что дождь косой, мелкий, противный... Он разозлился и полил сильнее. Ну, что ж, полезем под одеяло. Я дурачусь, и мне почему-то смешно. Вода запахом напоминает разрезанный арбуз. Была вода водой, побыла на чердаке и запахла арбузом. Все-таки смешно: дождь, это тебе назло. А под одеяло я все же залезла.

21.
Загораю на холме. Лес издали очень красив. Читаю «Испанский дневник» Кольцова. Нравится. Высоко-высоко в небе самолет. Он угадывается по белому хвосту. Завидую этому летчику. Я хотела бы быть рядом.

22.
Впервые купалась. Потрясающее ощущение. Плавала минут 15, потом горело тело. «Испанский дневник» волнует. Здорово, что человек бросает обжитые комнаты с музыкой, с цветами и едет в неизвестность. Это я о Кольцове. Кажется, я никому никогда не скажу об этом, но я хотела бы быть актрисой и писать.

29, Москва.
Грустно. Купила много тюльпанов и ландышей. Красивые, яркие и не пахнут, а маленькие, нежные — изумительно пахнут. «Идиот» потряс меня.

Июнь, 2.
В руках билет. Я сижу на вокзале, жду поезда. Еще три часа. Вот как я рано пришла. Очень тревожно. Интересно убегать из дома. Но почему так тревожно? Принималась несколько раз читать и ничего не выходит. В голове все путается. Пореветь бы, но нет слез. Что-то больно сжимает сердце. Страшно за мечту. А вдруг снова ничего не выйдет? Дайте руку, Паустовский!

4, Брест.
Сижу с глупой улыбкой. Сердце хочет выскочить, внутри холодеет, а руки беспомощные. До Одессы еще шесть часов. Ночь почти не спала. Было душно, люди постоянно выходили. Когда поезд шел, я дремала. А когда останавливался, я просыпалась. Так что от ночи осталось впечатление, что мы все время стоим, а вокруг множество огней. Выходила в тамбур, окно было открыто, и я смотрела на облака. Они светились, хотя луны не было. Из топки с пламенем вырывался дым. Состояние как перед экзаменом. Совсем скоро море.

12, Одесса.
Аэровокзал. Самолет в Москву — обратно — улетает через три часа. Я ничего не поняла. Все это не взбудоражило и не перевернуло меня. В Одессе я находила какие-то знакомые по описаниям уголки и убеждала себя в том, что это самое мне и нужно. Но я принуждала, уговаривала себя. За несколько дней я получила впечатлений гораздо меньше, чем в мечтах перед отъездом. Морская вода была действительно соленая. Это сбылось и стало немножко смешно. К тому же меня не взяли на работу. Потому что у меня была московская, а не одесская прописка. В институте океанологии, куда я вздумала поступать, ко мне вообще отнеслись, как к не вполне нормальной, когда узнали, что я уехала из Москвы.

Москва.

Впечатления от полета неожиданные.
На несколько часов я возвратилась в детство. Самолет попадал в ямы, все замирало внутри, и я вспоминала, как мы прыгали с крыш сараев. Я уткнулась в стекло. А соседи тоже, наверное, думали, что я не вполне нормальная. Под нами клубились жемчужно розовые облака, и мне казалось, что, я, наконец, попала в свои грезы. Потом облака потемнели и стали почти синими. И мне привиделось, что я на дне моря и нас 13 дочерей у морского царя. А потом я оглохла, захотела спать и я уже ничего не видела. Из Одессы я привезла много роз и сегодня целый час никак не могла их расставить. В доме уйма цветов, а мать так и не поняла, куда я исчезала на несколько дней, где была.

Июль, 24.
Я работаю на авиационном заводе. Скучно мне очень, хотя идет все так, как надо у хороших советских людей. Я когда-нибудь попытаюсь поступить в театральное. Больше никуда и никогда. Это твердо.

Июль, 26.
Б. появился словно из французского фильма. С великолепными манерами, которые мне страшно нравятся. Я позволила ему целовать себя. И не жалею, а то у меня было представление, что это необыкновенное дело. Б. считает меня кем-то вроде дурочки.

Сентябрь, 13.
Освободили от работы по собственному желанию за несоветское поведение, как мне объяснили. Я не стала спорить. По такому случаю с Б. выпили шампанского. Я, кажется, прощаюсь навсегда и с ним. Благодарю за сумбур, в котором я жила эти дни.

28.
Не работаю. Б. просит приехать к нему на Волгу. Хочет приручить меня. Я не приеду. И не могу объяснить почему. Просто он так неожиданно оказался на моем пути. А дальше будет «как у всех».
Он взрослый, ему трудно поверить в сказки Андерсена.

Октябрь.
Прихожу в кафе в Проезде Художественного театра. Беру кофе и долго сижу. Мы были здесь с Б., занимались французским.

16.
Дождь.
Липы голые.
Б. сказал вчера, что не может, чтобы я просто так исчезла из его жизни. Я не верю в себя, поэтому трудно поверить другому.

25.
И все-таки я не поехала к нему. Сейчас как будто и жалею. Было бы хорошо. Я хочу тепла, спрятаться и отдохнуть. Тревога и неудовлетворенность происходящим. Не пойму, что это. Потеряна гармония.

Ноябрь, 1.
Полумрак, тишина, все привычно и знакомо. Все на своих местах. Комната — не комната, а уголок таинственного замка. Сейчас появятся эльфы. Человек из мира взрослых сказал мне о любви. Помогите понять эту любовь, не похожую на сны. А лучше подарите белую розу. Пусть будет музыка до дрожи холодно и прекрасно. Придумываю эти старинные замшелые замки, города с веселым и гордым народом. Марцевич- Гамлет у Охлопкова заплакал от горя.

2.
Не знаю, чего хочу больше: увидеть весеннюю степь в цветах или сыграть, например, Гамлета. Мне кажется, то, чего я не видела, о чем еще не слышала, и есть главное, ради чего стоит жить. Когда я думаю о театре, я верю, что это для меня главное. Но я тут же начинаю мечтать о горах, степях, озерах, — и сразу приходит тоска. Говорю себе, что нужно сначала увидеть их, а потом все станет правильно и мудро. Я мечтаю, что где-то далеко, быть может, в тайге, у синего-пресинего озера есть маленькая школа. Я вожу ребят, мы слушаем тайгу, и я рассказываю им, для чего нужно жить. И опять тоскливо, потому что этого не будет никогда. Я жалею обо всем, чем не стану, не смогу стать. Ушла бы, например, с геологической партией, но тогда отдалится театр. И снова буду тосковать.

1959 год.

Февраль, 25.
Какое-то состояние влюбленности, но в кого или во что — не пойму. Думаю о хорошем, о верности, об изумительных цветах, изумительных картинах, о китайском художнике Ци Бай Ши. Думаю о том, что когда-нибудь выйду на сцену актрисой и заставлю людей смеяться и плакать. И души людские будут очищаться от мелочей, от пошлости. Какой сильной, красивой может стать моя судьба. Бог мой, помоги! Веди меня. Ведь я часто делаю глупости. Я должна что-то совершить для людей. У меня странное ощущение, что я на правильном пути. Вот только не понимаю, чего хочу больше: писать или играть на сцене.

1960 год.
Сентябрь, 23.
Золотые листья, по утрам туманная дымка, которая пахнет кострами. Я — студентка Театрального училища им. М. С. Щепкина.
Я хочу играть! Как трогательно и просто Кольцов играл вчера Тузенбаха в мхатовских «Трех сестрах». Какой тонкий актер и умница! А у меня не ладится ничего. Кажется, я никому не нравлюсь в училище: огромная, неловкая. Ну и пусть. Я чувствую теперь, что театр — единственное, что мне нужно. Я это знаю наверное и люблю каждое мгновение нынешней моей жизни. Новый день я встречаю с мыслью, что вот, наверное, сегодня узнаю самое важное и перестану наконец тосковать по зеленым и красным мирам, и научусь принимать жизнь, какая она есть.

Октябрь, 18.
Не верю в себя. Мне никто не нужен. Мне хватает себя. И я ищу, вечно ищу, чтобы снова понять — нет, это не то.

Ноябрь.
Хандрю. Как сделать, чтобы тебя не ранило окружающее? Как быть выше чужих мнений? Мне больно. Видела Романова в «Дяде Ване». Это гениально. Всем на зло хочу играть так, как он.

Декабрь, 15.
Холодно и луна.
Маленькая мышь. Освоилась у меня в комнате и бегает забавно. Только что же ты совсем не обращаешь на меня внимания? Наверное, моя комната кажется тебе такой же огромной, как и мне, — дворцом богини Исиды? Она жила ужасно давно, но смотрит на меня вечно юная и мудрая. Книги не такие загадочные, как сфинксы, но все-таки здорово помогают мне.

1961 год

Январь, 10.
Сдала мастерство. Дальше. Потом смотрела английского «Макбета». Когда вышла Барбара Джерфорд, я почему-то подумала, что это я вышла. Есть что-то общее. А теперь сижу и думаю: у нас в Училище есть очень странный мальчишка. Я еще не знаю из чего он «сделан». Знаю только одно, что я хочу его видеть. Я сейчас умираю, как большая птица. Брожу по училищу в надежде встретить его. А при встрече быстро прохожу мимо. Хочу видеть его лицо. Иногда очень забавное, курносое, почти смешное. Я благодарна ему за это волнение, за возникающие мысли.

Март, 1.
Минутами бывает такое состояние, что вот сейчас подойду к тебе и скажу: «Я не могу без тебя». Не видела его два дня. Нарочно избегала, сама не знаю почему. Кажется, и лица уже не могу вспомнить. С ума сойти!
Я смотрю издали, как ты ходишь, знаю цвет твоих рубашек, костюмов, свитеров, а лица — нет. Господи, почему столько лиц, ничего не значащих для меня, я могу представить, а тебя, твое лицо — не могу.

9.
Занимаюсь ужасно глупым делом: болею. Лежу и придумываю, что ты ходишь по училищу и ищешь меня. Глупо. Ну и пусть. А летом я буду бродить, узнаю много интересных вещей.
Я хотела бы всю жизнь оставаться ребенком. Протягивать руку к игрушке и верить, что это твой лучший друг. Однажды я проверила: от тоски надо лечиться грустной-грустной музыкой в полумраке. Тогда опять захочется солнца и смеха. Наверное, и через тысячу лет, таким способом будут лечить. Когда рядом люди, я становлюсь такой же, как они. Я интересуюсь, почем эти туфли, и редко думаю об удивительных вещах. Я пропускаю пустяки, которые имеют глубокий смысл. И только, когда я одна — все по-прежнему. Так что же, люди? Вы помогаете? Или, наоборот, от вас захочется уйти и жить подругому? Никогда не буду взрослой, не перестану верить в Маленького принца.

Апрель, 13.
Опять лежу больная. Встречала весну 10 апреля. У меня были резиновые сапоги. Бродила по всем ручейкам, умывалась в них, пила талую воду, а теперь болею. Человек в Космосе! Пережила такое возбуждение, что оно одно вывело бы меня на орбиту. Поздравляю всех сильных и смелых. Не слюнтяев, вздыхающих на звезды, а рвущихся в небо и бросающихся в бездну. Слава вам!
10.55 — приземление корабля. Я такая счастливая дура, я смеюсь, а небо хмурится. Будут завидовать тем, кто жил в 1961 году. Это уже история. Это надо осознать. Постараюсь.

Май, 15.
Безумное время. Века, поколения завидуют нам. Удивительно симпатичный парень — этот Гагарин. Такое обаяние! Все точно взбесились, ходят какие-то очищенные. Мальчишки, шмыгающие сегодня носами, вы же поведете в космос корабли. А я, если и полечу, то только тогда, когда будет воздушная трасса Москва — Марс. Безумно жалко, но можно лишь мечтать, что поведешь корабль. Мучаюсь отрывком, а Виктор Иванович Коршунов смеется над нами: «Люди Космос покоряют, а вы отрывка сыграть не можете». Надо работать. Может быть что-нибудь и выйдет. Не может не выйти, когда весна и корабль идет в космос. А высунуть голову и подышать там нельзя.
А как хорошо дышать — ранним утром, осенью, летом после грозы. К концу дня 15 мая хожу и злюсь — не получается отрывок. Надо приучать себя не зависеть от мнения окружающих. Это надолго выбивает. Реву по каждому пустяку. Начинаются зачеты. Ничего еще не сделать и так верить в себя... Зазнайка ты — вот ты кто! Но я не могу ничего, если я не верю в себя.

21.
Мы даже не здороваемся. В сущности это все очень несправедливо. Я же живая. Слушай, ведь я даже не целуюсь ни с кем Бог знает сколько времени! Ты мне нравишься очень, очень.

Июнь, 15.
Сдала мастерство. Я должна готовиться к экзамену по истории западного театра, а он сегодня сдает политэкономию. Бросила все и пошла в училище. Он стоял рядом с мальчишкой со своего курса. Я чувствую, что ему очень весело. Мне тоже стало весело. Я смотрела в книгу, а строчки прыгали. Я, девчонка, у которой под носом фиалки, которая обложилась учебниками, — я верю в тебя. Верю, что ты мимо не пройдешь! Ну и самомнение у меня, доложу я Вам! Нет, серьезно, а почему бы нет? Я большая и сильная!

20.
Не могу больше. Я понимаю, верить, фантазировать — это хорошо. Это заставляет замирать сердце. А потом тоска по настоящему, живому, а не придуманному чувству.

26.
Пошлость кругом, а я стремлюсь приспособиться. Это ужаснее всего. Изматываю душу. Куда уехать, чтобы не видеть этих лиц? Хандрю. Ужасное настроение.

Июль — август, Крым.
Писать не буду.

Ноябрь, 11.
Когда его нет в училище, все теряет смысл. Не оставляй меня ни на минуту! Тревога сводит с ума. Все, о чем я так верно, трезво думаю по ночам, я перечеркиваю утром, выкидываю из головы, как очередную глупость. А все-та- ки мне нравится эта тоска. Она много дает. Все тебя считают сильной, удачливой, счастливой, а ты мечешься, как раненный зверь. Репетирую эпизод в «Коллегах» в Малом театре.
Поняла, что я ничего не знаю, но буду стараться узнать. А вообще-то обидно. Человек что-то поймет в этой жизни, а ему пора уже не быть. Сколько вас ушло в вечность! А мы за вами снова повторяем все ошибки и к концу понимаем: надо пойти дальше, иначе бессмысленно жить... Нельзя уходить с тем же, с чем ушли вы, надо быть человечнее, больше оставлять после себя. Первый встречный, если ты захочешь, почему бы тебе не заговорить со мной?

Декабрь, 12.
Ребята веселились, а я ходила по комнатам. Я благодарю тебя за то, что становлюсь человечной, когда вижу тебя. И хочется только отдавать и ничего не брать взамен. Шутила, смеялась, делала глупости и смотрела на тебя. Я не спала, боялась что- то растерять из ощущения, что ты в этой же комнате спишь. Вы так смешно спали с Витькой Павловым, и вам было тесно.

16.
Никто не способен ходить по радуге, но достаточно, если человек об этом тоскует. Надо уметь уходить вовремя, в разгаре веселья, улыбок, нежности, печали, всего человеческого, чтобы оставалась тоска по всему этому и хотелось бы вернуться. Чтобы оставалось недосказанное.
Я задумалась о Золушке. А почему в стране грез можно быть лишь мгновение ? И поняла, что от хорошего должна оставаться тоска. А возвращаться — не надо. Это, наверное, не новая мысль. Многие ее поняли раньше меня. Опять болею — не хожу в училище. Наверное, надо мудрее жить. А Томуся Багреева — в голубом блестящем платье. Мне стало жалко себя. А потом я справилась с этим, стояла у открытого окна, а теперь болею. Прощай, Маленький принц! Поздравляю тебя с 20-летием.
Все перевернула статья Товстоногова. Современный человек, мощный и сдержанный от внутреннего богатства. О таком человеке надо и говорить по-новому.

31.
И надо же было случиться, чтобы глупость и пошлость коснулись всего. Коснулись именно в последний день этого года. Надо простить.
И вот сижу и убеждаю себя все забыть. Это, наверное, ненормально: я все и всех прощаю. Эх, Виташа, Виташа Соломин, мой Маленький принц! Тоска от людской глупости и пошлости. Большая дура, которой все дано. Пошлю их всех к черту! Я сейчас не очень сильная, немножко ною. Повесила на этажерку лампочки. Сижу и улыбаюсь своей глупости.
Новый год. Его я буду встречать в лесу. Найдем там елку, выпьем шампанского и постараемся быть веселыми. Прощай, год

1962 год.

Январь, 27.
Сдала мастерство. Дальше. Салют очарованным душам! Завтра я в Ленинграде. Это подарок себе. 23 года назад я появилась на свет. Тоска и радость. Много радости дал экзамен по мастерству. Я подняла голову. Я теперь верю. А завтра буду бродить по улицам Ленинграда. Надо выпить бутылку молока по этому поводу. Что я что-то поняла в этой жизни. Чуточку. Что есть зеленые миры и другие города и есть Соломка, которому ужасно хочется посмотреть в глаза близко-близко. А он этого не понимает.

31.
Я в холодном Ленинграде. Мне хорошо. Я принимаю Христа и импрессионистов. Христос видел несовершенство человека, но все же умер за него. В такого я верю. Открыла для себя Антокольского, его Мефистофеля и Христа перед судом народа. Нужен такой Христос и такой Мефистофель. Христос как у Рембо: Бог то смеется в окружении узорных Покровов алтарей, где золото блестит, То под баюканье осанны сладко спит И просыпается, когда в одеждах черных Приходят матери в смятенье и тоске Вручить ему медяк, завязанный в платке.
Принимаю Рембо, бывшего до 20 лет поэтом, а потом, до смерти скитавшегося по миру. Надо взять у них эту муку, делающую их страдальцами из страдальцев, отверженцами из отверженных. Но, вместе с тем, и мудрецами из мудрецов. Они гибли под бременем неслыханного и неизреченного. Надо начать там, где они кончили, где они бессильно поникли, и пойти дальше.
Открыла роденовских Ромео и Джульетту, «Мост» Клода Монэ и «Лунные пятна» Куинджи. Надо много думать. Лоджии Рафаэля нельзя не видеть. И этого Мефистофеля — комок нервов и ума. Надо расширять пределы внутреннего мира.

Февраль, 19.
МХАТ. Большая сцена. «Афродита» и я. Все как-то странно. Я уже на втором курсе, а все еще иногда не верю. Подхожу к училищу и думаю: я ведь учусь здесь! Радостно, и неожиданно. Как подарок, который подарил кто-то милый и добрый. Спасибо.

24.
А зачем мы существуем? Человек мечется, а в конце концов его ждет смерть. Дела твои будут жить после тебя... Красиво... А тебе какое до этого дело? Тебя-то ведь не будет! И удача ничего не решит, и успех. Человек умирает, что бы он ни сделал. И только ты сам можешь дать отчет в конце жизни: зря ты прожил или нет? А что скажут и подумают другие — чепуха. Человек рождается, мужает, производит детей, борется за кусок хлеба и умирает. Но есть красивые судьбы. Гоген хотел создать другой мир, неважно создал он его или нет. Нефертити поклонялась солнцу. Вечность — это предрассудок, слабость. Нужно быть мужественным: все исчезает с тобой. Вот в чем тайна жизни. А мы этого не понимаем. Жить каждым мгновением жизни, а потом уйти. И неважно отыщут ли тебя через 35 веков, как Нефертити.

Март, 13.
Вот он смысл жизни: идет новая весна.
С тревогой протягиваю руки к тебе, Надежда Монахова. Почему я? С ума сойти.

Апрель, 22,23.
Боюсь расплескать хоть каплю. Мне даже стыдно этой наполненности. Надежда ты моя!.. Было много ерунды за этот месяц. А сегодня ты приснился. Господи, сколько нежности! Мы по- чему-то долго держались за руки, смотрели в глаза друг другу. Щемящая тоска во сне. Я могла бы жить этим, но ты так редко мне снишься. Репетиции «Варваров». В перерыве — солнце в переулках, набухшие почки и катер по Москве- реке. Надо сделать Надежду. Через месяц экзамен. Этим можно жить.
Открыла для себя Цветаеву. Произошло то же, что с Гогеном. Другой мир. Их мир. Трагическая судьба людей. Очень близка Цветаева. Одинокий гордый человек, о котором я думала в 19 лет. Господи, сколько страсти в ее стихах.

Июнь, 8.
Сдала мастерство. Дальше, моя девочка!. . Откуда это берется? Эти силы, когда зал затихает и ждет. Благодарю тебя, Господи! Я уже опомнилась. Могу спать, есть, говорить и даже хочу заняться политэкономий. Два дня после экзамена — трясло. Лежала с открытыми глазами, бессильная встать, бессильная уснуть.
В ЛАВРСКОМ ПЕРЕУЛКЕ

- Когда ты впервые подумала о том, что хочешь быть актрисой?

- Мысли у меня такой не было... Но сначала я хочу немножко рассказать о детстве. Я росла на Самотеке, мы тогда были почти деревней. Это потом уже начали строиться Олимпийский проспект и Самотечная эстакада. В Троицкой церкви помещался то ли склад, то ли гараж, а с горок и холмов мы, извини, на заднице, на таких фанерных штуках катались. Внизу располагался роскошный Екатерининский парк. Сейчас там не поймешь что, дохлый скверик какой-то... А тогда это был настоящий лес, и вся наша ребячья жизнь в нем происходила. Мы жили наверху, на горке, в маленьких до- миках-«клоповничках». Такие мещанские домики — нижний этаж каменный, верхний — деревянный. Все переулочки были застроены ими. И улицы назывались — Первая Мещанская, Вторая Мещанская, Третья... Они все круто спускались сверху. Чем ниже, тем беднее. А мое место рождения — Третий Лаврский переулок — это уже самый низ был. И наше семейное «благосостояние» было на самом дне.
Я все время хотела есть. Всегда. Это было что-то страшное, несмотря на то, что я была длинная и худая. Или еда была такая пустая? Но случались и «пиршественные» дни. В субботу утром мать обязательно шла на Центральный рынок, а там продавцы — с мясом, с яблоками, с клюквой... Потрясающее зрелище! Чтобы мясо было красивое, эффектное, срезали верхний «заветрившийся» слой. И вот мать покупала обрезки. Нормальное, хорошее мясо, — но в обрезках, и яблочки немножко с бочками. А самое главное пиршество наступало, когда она приносила сумку яблок, особено антоновку, от запаха которой можно было сума сойти.
У меня другой судьбы не было, у меня судьба была только одна: на Центральный рынок продавщицей или проституткой на улицу... Понимаешь, это — Лаврвские переулки... Я не могу тебе объяснить. А между ними Троицкая улица, где церковь, которая была разрушена. Ее сейчас восстановили, но теперь уже священники отобрали все это пространство.
Я очень любила суп с обрезками, особенно фасолевый. Первые два дня можно было с ума сойти от его аромата. Но холодильников еще не существовало. Значит, на третий день все кипятилось. На четвертый — кипятилось, а уж на пятый эту жижу невозможно было есть. А когда мать не успевала прокипятить, она сыпала туда соду, варево вспенивалось, но все равно его ели. Ливерная колбаса была довольно приличная. Ее сейчас в природе нет. Потому что даже внутренности пускают в дело. Мать ее с луком разжаривала, эту ливерную колбасу, а я потом корочкой хлеба сковородку досуха «вытирала».
Помню старые алюминиевые кастрюльки и макароны, как трубы, серые и осклизлые при варке. Еще густо-густо варили пшенную кашу, и она почему-то становилась синяя. Был еще такой плодово-ягодный концентрат, мы его разводили кипятком, кашу резали кусками и заливали этим киселем. И еще в детстве я обожала котлеты — по б копеек штука. До сих пор мне кажется, очень хорошие. Вот и вся наша еда, а есть хотелось все время.
У нас в «клоповничках» и водопровода не имелось. Воду брали из колонок во дворе. Ни о каких ваннах даже не мечтали. Была баня Самотечная, но с начала мая в лесу, в Екатерининском парке, ставили кабины. За 10 копеек мы, ребятишки, постоянно бегали в эти души, нам безумно нравилось... Такой был кайф!

- Вода-то холодная?

- Нет, подводили и горячую воду — «тепленькая пошла»... К нам спускалась трамвайная линия, она и сейчас существует, а выше если завернуть, был стадион «Буревестник», сейчас от него не осталось никакого следа.
Мы вернулись из эвакуации в 1946-ом году. И это нищее, голодное, послевоенное детство давало нам фантастическую свободу. В лесу — Екатерининс

28 января отмечает юбилей народная артистка России Людмила Петровна Полякова. От души поздравляем Людмилу Петровну и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и нескончаемого потока творческих успехов!

О творческом долголетии и курьезных ситуациях на съемочных площадках, о любви к жизни, оптимизме и театральных ролях

Смотреть передачу

Елена Маркелова, «Известия» (Саратов), 28.06.2013

ЛЮДМИЛА ПОЛЯКОВА: ВЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ, КАК ЯРОК МОЙ РОМАН СО ЗРИТЕЛЬНЫМ ЗАЛОМ

Гастроли Малого театра на сцене Саратовского академического театра драмы имени И.А.Слонова можно назвать одним из самых ярких событий в культурной жизни нашего города за последнее время. Бесспорно, самыми яркими были встречи саратовских зрителей с легендарной актрисой Людмилой Поляковой, примой Дома Островского. Людмила Петровна заражает своей удивительной энергией. Кажется, что в вихре обуревающих ее эмоций семерка и пятерка — «возрастные цифры» — ошибочно поменялись местами. Секрет молодости в том, что ребенок войны, актриса, которая работала с легендарными режиссерами, Людмила Полякова искренне благодарна жизни за подаренный ей роман с искусством. О детстве, кинотоварищах и Его Величестве Театре Людмила Полякова рассказала в интервью «Известиям» в Приволжье.


— Людмила Петровна, вы относитесь к поколению детей войны. Что в вашей памяти оставили те страшные годы?

— Расскажу вам интересную и символическую историю. Я родилась в 1939 году, и когда началась война, нас (маму, бабушку и меня) эвакуировали в Муром. В этом маленьком среднерусском городке в то время строили секретный (запасной) аэродром, и бабушка служила там. Мама работала в госпитале для выздоравливающих раненых. И я в три годика обитала там. «А где эта наша Милка-артистка? Позовите Милку-артистку!» — постоянно слышалось из какой-нибудь палаты. Надо сказать, память у меня была феноменальная (она и сейчас хорошая), и я шпарила раненым стихи. Мои карманы всегда топорщились от сахара и шоколада. Это был такой ШОКККОЛАД! Настоящий! Колотый! Куски!

И вот мистика. Спустя 33 года (вдумайтесь в цифру) я оказалась в этом же самом месте — Лариса Шепитько снимала в Муроме «Восхождение».

— Режиссер с мистическим мироощущением...

— Да! Я вообще не знаю истории про войну, снятой грандиознее «Восхождения». Если только «20 дней без войны» Алексея Германа. Как ни странно, фильм Шепитько показывают очень редко, а там ТАКАЯ тема! Как лично Я должен в этом выстоять. Как предает Рыбак... Как моя героиня Демчиха умоляет: «ПанОчки, пощадите! Ну ради детей пощадите!» И в последний момент берет себя в руки и погибает... Лариса Шепитько сказала мне тогда: «Что ты наделала? Мне теперь придется снимать крупный план каждого, как он уходит». А уходила Демчиха с полуулыбкой. Я позвонила маме и спросила, где мы жили в Муроме. Она ответила: в Дмитровской слободе.. И вот тут мне по-настоящему стало нехорошо. Через столько лет я вернулась сюда, в слободу детства, чтобы сказать свое слово о войне. Мы снимали над Окой, и я вспомнила рассказ матери. Зимой она носила за Оку вещи, чтобы выменять на них продукты. Возвращаясь домой, в гору, она обессилела и присела отдохнуть. Ее запорошило, и она стала засыпать. И, слава Богу, на нее наткнулись случайные прохожие! Поэтому за полуулыбкой Демчихи была моя история. Это мистика какая-то!

— После «Возвращения» вы хотели бы еще сняться в военном кино?

— Нет. В фильмах о войне я больше сознательно никогда не участвовала, потому что свое отношение исчерпывающе высказала в картине Ларисы Шепитько. Понимаете, сегодня Великая Отечественная обросла общими, трафаретными фразами. И мне не близки грандиозные фейерверки и пафос в День Победы. Считаю, что эту дату нужно отмечать очень тихо. Ведь как представить это количество жертв! 26 миллионов только официально признанных... Разве это повод для помпезных праздников?

— Людмила Петровна, Милка-артистка с детства знала, что станет актрисой?

— Нет, что вы. Я была девушкой, настолько не знающей, что ей нужно! И потом, я жила в центре Москвы: Трубная площадь, Цветной бульвар, Неглинная. Из наших мещанских домиков-клоповников (из-за уничтожения клопов по весне в районе стоял жуткий запах керосина) дорога была на рынок. Безнадега была полная. И во мне все время жило желание вырваться оттуда. Мечты были самые грандиозные. Я понимала, что в космос уже не полечу, но океанографом еще успею стать. Однажды среди прочего меня занесло в машинистки-стенографистки. Мы с коллегами ходили пить кофе в маленькое кафе напротив Щепкинского училища. Прозвище «Милка-артистка» меня не преследовало, но я знала много стихов. Когда наступали сумерки, я любила ходить по переулкам и читать. Фантазерка была, ужас! (Смеется.) И я увидела объявление, что идет набор в «Щепку», на вечернее отделение. Надела черное, прочитала Кедрина, а меня сразу и зацапали. Девушка-то я была оригинальная. Я же очень высокая, а в молодости была еще и жутко худая. Через месяц я поняла: это и есть мое место. Мечты опуститься на дно океана, уйти в геологическую партию, учить детей в глухой сибирской деревушке не сбылись. (Смеется.) И счастлива, что сложилось именно так, потому что все эти образы я примерила на сцене.

— Людмила Петровна, в вашей творческой судьбе в кино была Лариса Шепитько, в театре — Анатолий Васильев, Леонид Варпаховский, Юрий Соломин вернул вас в Малый театр. Кто из мастеров сыграл в вашей судьбе особую роль?

— Что касается театра, обязательно нужно сказать о грандиозной роли, которую сыграл в моей судьбе Леонид Варпаховский. Когда он пришел в театр Станиславского, где я тогда служила, он предложил мне единственную женскую роль в «Продавце дождя». Ему предлагали утвердить звезд, тогда в Станиславского блистали Ольга Бган, Майя Менглет. Но он был непреклонен. И когда начались прогоны, Варпаховский подошел ко мне (у него была потрясающая улыбка, из-за которой я звала его «последний джентльмен») и сказал: «Милочка, а наутро вы проснетесь знаменитой». И он не ошибся. «Продавца дождя» мы играли 13 лет, и первые 10 лет Москва буквально ломилась на спектакль. Это был переломный момент в моей актерской судьбе, и Леонид Викторович стал его автором.

— В то же время ваше имя в первую очередь ассоциируется с Анатолием Васильевым, олицетворением «поиска нового театра»...

— Встреча с Васильевым — совсем другая история. Она произошла в мои зрелые годы, мне было уже больше сорока.

Этот несчастный театр Станиславского! Каждые три года здесь меняется режиссер. Они не успокаиваются! Один и тот же сценарий: назначают главрежа, через три года эта группа назначивших, видя, что ей больше светит, начинает его свержение. И однажды они наткнулись на троицу. Во главе с Андреем Поповым в театр пришли Анатолий Васильев, Борис Морозов и Иосиф Райхельгауз. Какой это был взлет! Боря Морозов выпустил «Вассу», потом «Взрослую дочь молодого человека».

— Что в вас оставила работа над спектаклем «Васса»?

— Многие, не зная, могут подумать, что я играла заглавную роль. Вассу играла Елизавета Никищихина. У Морозова было такое видение: Васса — маленькая старушонка. Это очень интересная пьеса. Ту «Вассу Железнову», которую мы знаем, с Верой Пашенной в главной роли, Горький написал уже в 20-е годы. А Морозов поставил первую редакцию, 1911 года — время после поражения первой русской революции. В обществе был такой упадок сил! Народ ни во что не верил. Поэтому у нас была потрясающая афиша: дерево, с каждой ветки которого капает кровь, и ветка как хватающая лапа: «Мое». И выпущен спектакль был в конце 70-х. Оттепель вроде бы закончилась, началась стагнация. Хотелось свежего воздуха. Все потрясающе совпало. Москва просто стонала! Но в Станиславского опять началось изгнание. Начали с Райхельгауза, потому что он был самый непосредственный и позволял себе что угодно говорить. В этот момент его пригласил театр Венгрии. Его стали таскать парткомы и так далее. Он сказал: а почему я должен вам отчитываться, куда я собираюсь? Состряпали политическое дело, которое потом с трудом замяли.

— Пятая графа наверняка тоже фигурировала...

— Конечно. Через какое-то время отделили Борю Морозова, предложив ему театр Пушкина. Ну какой молодой парень откажется от своего театра? Попов всегда был как Бог Отец. Остался Васильев. И в это время в театр пришел Сандро Товстоногов. Надежды Васильева на свой театр не оправдались. И он ушел. Мы, группа из 12 артистов, все подали заявление об уходе. А уйти-то в никуда! Эту историю я подробно описываю в книге, которую планирую выпустить к юбилею.

— Ура! Вы все-таки решили опубликовать свои дневники!

— А вы знаете, что я пишу дневники?! Это ужас какая сложная работа! Есть тетради, в которых записи 1956 года, 61, 63, 68, 75-го, — можете себе представить? Хочу поднять эту историю. Ведь никто же не ответил на этот вопрос: почему мы все разбрелись? А она заслуживает этого.

— Сегодня вы следите за тем, что делают ученики Анатолия Васильева, к примеру, Игорь Яцко в «Школе драматического искусства»?

— К сожалению, у меня очень мало времени, и просто не получается. Я очень занята в театре, да и в кино надо успеть посниматься. Игорь очень милый. Вообще, если говорить о современных актерах... Еще Чехов говорил: «Гениев мало, но средний артист стал значительно выше». Я считаю, что сегодня много очень хороших актеров.

— Увы, даже очень хороших ругают. Про вашего кинопартнера Сергея Безрукова анекдот ходит, мол, создал видеоверсию «Жизни замечательных людей»...

— Я очарована Сережей. Он остался непосредственным мальчишкой. Безусловно, он знает себе цену. Но в работе он абсолютно открыт, от роли просто заводится! Настоящий артист! Общение с ним доставило такую радость! Он же «Реальную сказку» снял. Звонит, воодушевленно произносит: «Бабу Ягу!» Я ему: «Сереееежа!» В ответ: «Но это такааааая Баба Яга!» Как тут откажешь?

— Вот мы и подошли к современному кино. Вам есть с чем сравнивать. Вы работали с Ларисой Шепитько, в вашей творческой семье был Андрей Смирнов. Что, по-вашему, на сегодня кинематографом утрачено, а что, наоборот, приобретено?

— Спасибо, что упомянули Смирнова — это тоже этапный для меня человек. Первая картина, в которой я снималась, — фильм Андрея Смирнова. Лариса Шепитько в это время снимала «Родину электричества» по Андрею Платонову, а Смирнов делал «Батьку Ангела» Юрия Олеши. Так этот наш альманах лежал на полке четверть века. И я не знаю, почему! А сколько мытарств терпело «Восхождение»! Мне приходилось приезжать за пятьсот километров, чтобы переозвучивать какие-то фразы. «Жена партизана не могла бросаться в ноги фашистам с криками: «Паночки, пощадите!», — говорили нам. Цензура была «побочным эффектом», которого, к счастью, сейчас нет. Сейчас другая сложность — продюсеры диктуют деньгами, что снимать. Но режиссеров прекрасных много. Мне так жалко Алексея Балабанова, Михаила Калатозишвили! Ну почему они уходят в пятьдесят?! Есть имена. Вот недавно я снялась у Александра Котта (режиссер «Брестской крепости»), Володи Нахабцева, сына знаменитого оператора Владимира Нахабцева. Есть режиссеры, которые несут флаг надежды на хорошее будущее нашего кино.

— Людмила Петровна, вернемся к театру. Сегодня вы играете центральные роли в репертуаре Малого театра. Москва опять идет «на Полякову». А почему по окончании Щепкинского училища вы не сразу пришли в Малый, для которого «Щепка» и воспитывает актеров?

— Дело в том, что я была нестандартной комплекции. И мне было все ясно — на меня повесили ярлык «Пашенная». Они тогда еще были живы: Вера Пашенная, Елена Гоголева. А какие прекрасные в Малом были мужчины: Жаров, Бабочкин, Царев. Но в Доме Островского был принцип: до 40 лет тебе вряд ли дадут сыграть что-нибудь, кроме эпизода. А у нас, выпускников, была возможность выбирать. И я выбрала театр Станиславского.

— Малый называют театром консервативным, избегающим прогрессивных форм. Вам не хотелось в него привнести что-то свое?

— Дело в том, что все эти новаторства я не считаю современным прочтением. У Соломина есть потрясающая фраза: «Надо дорасти до автора». Почему вы думаете, что вы умнее Гоголя? Вы сначала поймите, что он хотел сказать. Я считаю себя современным человеком, я чувствую эту жизнь, слышу, что происходит, меня интересует происходящее. Поэтому, когда беру какой-то материал, я невольно со своей точки зрения его оцениваю. Пытаюсь понять, что сказал автор и мое отношение к этому. Без внешних проявлений: голый чиновник, подвешенный к потолку. В Малом театре есть 15 человек, это настоящие современные суперартисты. Люда Титова, Женя Глушенко, Вася Бочкарев — они говорят на одном языке, говорят глазами. И это самое главное, что сейчас происходит в Малом. Да, режиссер нужен, но очень важна ансамблевая игра. Считаю, что больше этого нигде не происходит. Принцип: два-три сериала, звезда, милости просим в театр. На него делают спектакль — это антрепризный принцип, к настоящему театру отношения не имеющий. В Малом сложился такой анекдот из жизни. Раньше премьеры выходили каждую неделю. Актеры садились в столовой обедать, спрашивали соседей: «Ты кто? Офелия? Ты в спектакле моя Дочка. Хорошо. А ты? Враг. Отсядь туда». Они раскладывали пьесу по эмоциям даже вне сцены. Установился ансамбль. И в традиционном прочтении единомышленников классика всегда будет актуальна.

— В связи с этим хочу сказать вам спасибо за «Горе от ума». Чацкий — восторженный мальчик, вернувшийся в свой дом, где был счастлив, хулиган Фамусов. Очень здорово ансамбль почувствовал то трепетное отношение, с которым режиссер Сергей Женовач подходит к классическому тексту.

— Для меня так этот спектакль очень современный. Когда моя Хлестова возмущается: «Час битый ехала с Покровки! Сил нет! Ночь! Светопреставленье!», — это когда Москва задыхается в пробках. В Малом театре ощущаю себя абсолютно счастливой. Моим вторым ангелом-хранителем считаю Соломина. Вы знаете, когда я поступала, это ведь он меня рассмотрел. Он был тогда...

— …«Адъютантом его превосходительства»...

— Нет. «Адъютант» был позже. Тогда он был прелестный юноша, и по возрасту не отличался от нас, был педагогом на курсе Виктора Ивановича Коршунова. И он меня как раз перетащил на дневное отделение. Ведь поступала на вечернее, чтобы днем работать и содержать себя. Первый курс я так перебивалась. На втором курсе уже получала стипендию Хмелева, по размеру она была такой же, как зарплата. И второй раз встреча с Соломиным произошла после моего ухода от Васильева. Я об этом подробно пишу в книге. Писала заявление, а Васильев сидел напротив и подсказывал, как правильно писать. Слава Богу, рука у меня не дрожала. И только на соседней улице подумала: «Что я наделала — маленький ребенок, больная мать на руках. Никакой заначки, ни работы». Но подвернулась съемочка — и в соседней гримерной Юрий Мефодьич. Страшно удивился, что я не у дел. «А в Малый теперь, а?» — подмигнул Соломин. И через два дня я была в Малом. Он резко поменял мою жизнь. Вернулась, как блудная дочь. Я так благодарила, что теперь у меня есть дом. Это было начало 90-х. В стране голод. А Малый есть Малый. И я выкормила семью. Была согласна на массовку, эпизодики, что угодно. Мне было уже 50 лет. Я испытывала просто сумасшедшую благодарность. И вдруг актриса, которая играла «Дядюшкин сон», в силу обстоятельств не смогла поехать на гастроли. А они были очень ответственные. Назарбаев пригласил нас, еще будучи секретарем Казахстана. Меня вызывает Виктор Иваныч и торжественно говорит: «Родной! Ты должна это сделать!» «Да вы что!» — отвечаю. — 75 страниц ЛИЧНОГО текста». (А времени шесть дней. Причем театр-то уже уехал). «Родной, — было в ответ. — Или сейчас, или так и будут одни эпизодики»... И у меня был всего один прогон... Кайф, который я испытала, нечеловеческий. Было сложно первый год, потому что текст еще держал, и я бесконечно вставляла: «Господи, Боже мой!». Такого плана насыщенной работы у меня давно не было. А здесь сознательный, взрослый азарт. Так Москалева в «Дядюшкином сне» устраивала свои дела — это же второй Хлестаков! И с этого пошло: «Недоросль», «Волки и овцы». Мурзавецкая — особая статья! Ведь есть традиции исполнения Малого театра. Старуха такая, строит всех: «Бу-бум, бу-бум». А здесь она так ласково: «Боже мой! Какое счастье — я вижу тебя! Что случилось? Что ты говоришь! Все устроим!» Она всех объемлет и делает свои дела. Затем шли уже законные роли, не вводы. Потом были «Правда — хорошо», «Дети солнца». От «Детей», честно признаюсь, собиралась отказаться. Ну, нянька — десять фраз: «Чаю хотите?», «Лиза, капельки принимала?». Говорю режиссеру спектакля Адольфу Шапиро: «Столько спектаклей, ну не хочу отвлекаться». Режиссер сказал: «Без вас выпускать не буду». И я поняла его. И своими несколькими фразами я тоже прочертила свою тропинку к солнцу. Ведь нянька пытается сохранить этот дом на песке. Ведь все продано, она всеми силами хочет спасти брошенный дом. Дети солнца — что же мы сделали со своей жизнью? И мне всегда важно даже не что говорят, а как говорят. Вот идут мать с ребенком. Она на него кричит, он в ответ. Я уже заранее знаю, что будет. Мы ведь все растеряли, все человеческие чувства. Что-то произошло с нами. Часто бываю за границей, я же вижу, как они обожествляют детей. Чтобы кто-то закричал? Там даже собаки не лают. НЕ ЛА-ЮТ. Что-то мы с собой сделали.

— Людмила Петровна, я видела, как трогательно вы разбираете с молодыми коллегами их роли в спектакле, — это качество педагога или стремление той няньки из «Детей солнца» собрать, обогреть?

— Я их люблю. Мне нечего с ними делить. Просто хочу моими впечатлениями поддержать: «Молодцы, ребята!». Потому что ну кто после нас останется? Мне приятно с ними на сцене. Я такое испытываю удовольствие, когда Дима Марин, мой племянник Аполлоша Мурзавецкий в «Волках и овцах», с этими наивными голубыми глазами самозабвенно говорит: «Ма тант, я — ни капли!». Так же с девочками. Я так рада, что в их годы им дают серьезные роли в Малом. Я считаю, что в этом и есть молодость Малого театра.

— Остается ли время на жизнь вне театра?

— Своему любимому Васе Бочкареву, который был моим первым мужем, когда он стал преподавать, я изумилась: «Вася, а когда ты жить собираешься?». Потому что, когда смотрю на мои книги, которые хотела бы перечитать, не говоря уже о новых, понимаю: ну нет времени. Волею судьбы сын женился на испанке, поэтому спустя какое-то время я продала дачу, которую безумно любила, и взяла ипотеку в Барселоне. У нас милая квартирка в центре города, и в каникулы люблю там бывать. Но там я тоже не сижу. Ездим в Навару, к баскам. Хочу в Португалию. В Испании столько провинций. Она такая разная. Люблю путешествия. Такова моя жизнь вне театра. А если отменили спектакль, люблю ничего не делать. Какие-то цветы пересажу, что-то переставлю, фильм пересмотрю. Очень люблю одиночество. Никакого стресса по этому поводу не испытываю! Я так долго за него боролась! Через браки, какие-то романы! В жизни так много интересного. Я влюблена в жизнь. Она так многолика. Люблю смотреть в окно. Вот почему у вас в Саратове так мало цветов? Люблю северные города. Они сохранили какой-то древний дух. Эта природа! Стоят церквушки ХIII века! И вот она как мазанка, вросшая в землю. Не снесли! И Одесса — совсем другое. Эти непонятные башни, и на их фоне маленький Дюк Ришелье. Как можно было? Архитектор о чем думал?

— Мне было лет десять, когда ваша мачеха в «Михайле Ломоносове» меня просто потрясла. Помню, как она кричала «ненавижу!», а за этим скрывалась такая страсть! А сегодня какие оттенки любви для вас были живительными, а какие губительными?

— Сначала немного о съемках — спасибо, что вы вспомнили этот фильм. Александр Прошкин обожал, как мы работаем. Волков — молодой Ломоносов — был тихий и скромный. С ним надо было играть любовь. Мы настолько это проживали! В картине порезали много красивых сцен. Кстати, по поводу этой сцены, когда я валяюсь и кричу «ненавижу!», Прошкин высказался: «Мила, сейчас все мартовские кошки учатся, как это надо делать». (Смеется.) Мы так смачно работали. Снимали на севере. Там было очень красиво!.. А оттенки любви? Я — дитя советского государства. С матерью жили в маленькой 6-метровой комнатке, рядом злобные родственники, недовольные нищетой. Отец прошел войну, но они уже не жили с мамой. Я его не помню, вернее, смутно: в ночи мужчина положил куклу на мою кровать. Мама, естественно, хотела устроить жизнь. И я, маленькая, конечно, была посвящена в эти дела. И, став девушкой, я панически этого избегала. Мне нужно было зажечь сердце, чтобы я захотела встречаться. Сегодняшние молодые не поверят, но я впервые поцеловалась в 20 лет, и мне не понравилось. Да, я влюблялась. С отцом своего сына я рассталась, потому что это был для меня «второй ребенок». Тем более он ревновал к сыну, который очень болел. Требовал, чтобы я ушла с работы. Пришлось расстаться, иначе мы просто убили бы друг друга. Я — Водолей и терплю до последнего. А потом рву навсегда: «Боливар не выдержит двоих». И я должна была поднять ребенка. А потом работа-работа. Сын вырос, и сейчас живу с блаженной, счастливой мыслью: «Ну вот. Я наконец-то принадлежу театру». Меня не волнует одиночество. Если бы вы знали, как ярок мой роман со зрительным залом!

— Я читала, что вы называете своей родиной Полярную звезду...

— Да, это мои фантазии. Я одна в своей конфессии (смеется). Люблю разговаривать с ней. Верю, что все не просто так в этой жизни. Я не могу себе представить рай. Если бы представила, то это был бы булгаковский затененный сад с бесконечными рядами книг. Какой еще рай должен быть? Верю, что наше существование на Земле не конечное. Полярная звезда — центр, это константа, которая находится на одном месте. Мы все вокруг нее. И на другом энергетическом уровне мы продолжимся. Суть моего пребывания на этой земле — накопить больше энергии, больше объема, чтобы уйти в космос насыщенной частицей.


Елена Маркелова, «Известия» (Саратов), 28.06.2013

Спектакль Малого театра «Дети Ванюшина» С.А.Найденова (постановка Виталия Иванова) и актерский дуэт народных артистов России Людмилы Поляковой (Арина Ивановна) и Бориса Невзорова (Ванюшин) получили Золотые дипломы XI Международного театрального форума «Золотой Витязь» (в рамках IV Славянского форума искусств). Дипломы подписаны президентом форума народным артистом России Н.П.Бурляевым.

От души поздравляем всех создателей и участников спектакля с этим знаменательным событием и желаем новых творческих успехов!

Спектакль по пьесе мало известного сейчас драматурга Сергея Найденова «Дети Ванюшина» вошел в афишу Малого театра в самом конце прошлого года.

Евгений ПЕТРЕНКО, «Планета красота» №9-10 2013

ЧУЖИЕ БЛИЗКИЕ

Спектакль по пьесе мало известного сейчас драматурга Сергея Найденова «Дети Ванюшина» вошел в афишу Малого театра в самом конце прошлого года.

«Дети Ванюшина» - первая и самая успешная пьеса Найденова. Возможно, потому, что в ней отразились личные впечатления молодого драматурга, которому отец готовил купеческое будущее, но сам он выбрал другую стезю. Автобиографические мотивы могли повлиять и на то, что пьеса была создана достаточно быстро - писатель, его настоящая фамилия Алексеев, закончил текст на двенадцатый день. На качество написанного, впрочем, это не повлияло, и пьесу весьма благосклонно приняли Чехов и Горький, практически в то же время создавший своих «Мещан».

Сейчас «Дети Ванюшина» смотрятся продолжением линии русской драматургии, начатой еще Островским, — купеческий быт и нравы описываются в пьесе подробно и обстоятельно. Режиссер спектакля Виталий Иванов и художник Александр Глазунов выстраивают на сцене настоящий дом купца Ванюшина, тщательно воспроизводя не только обстановку, но и мельчайшие детали интерьера вроде фамильных портретов или вазочек, не говоря уже о большом столе и старинном буфете. Выглядит очень эффектно, а когда поворотный круг начинает вращаться, открываются истинные масштабы пространства и все его подробности: зритель вместе с героями перемещается из одной комнаты в другую, с первого этажа на второй, — жизнь большой семьи Ванюшиных видна как на ладони.

Виталий Иванов показывает незыблемость уклада, который был заведен еще, вероятно, дядей
Ванюшина-старшего, чей портрет как раз и висит на самом видном месте. Это с одной стороны. С другой — уже первые сцены свидетельствуют, что явленная стабильность есть фикция. Младший сын Ванюшина Алексей не ночует дома, другой — Константин — крутит сомнительный роман с племянницей с папаши (так дети называют отца), и это, естественно, далеко не все ске- леты, которые спрятаны в крепком купеческом шкафу. Несмотря на очевидные проблемы, члены семьи стараются делать вид, что ничего особенного не происходит, все как обычно, как всегда, но идиллии не получается, поскольку ее никогда и не было. Семейная история постепенно обрастает подробностями весьма неприятного свойства, каких невозможно представить, скажем, у Островского. Алексей, увлекшийся хористкой, ворует у матери деньги; Людмилу, еще до свадьбы соблазненную супругом старшей сестры, выгоняет из дома муж, и она возвращается в постылый отчий дом. На все это сначала несколько отстраненно, а потом с ужасом смотрит глава семьи Александр Егорович Ванюшин.

Центральную роль в спектакле исполняет Борис Невзоров. Мощная фигура его героя, которую зритель впервые видит освещенной огоньком свечи, прорастает из полутени, преобразуясь сначала в хваткого, делового купца, как будто бы заботящегося о благе семьи. По мере развития сюжета характер Ванюшина трансформируется, и артист играет уже глубоко несчастного в своих заблуждениях, запутавшегося человека, который думает, что поступает как надо. На самом же деле, живя в прошлом, Ванюшин Невзорова делает это прошлое настоящим и для себя, и для своей семьи. Так же живет и супруга героя Арина Ивановна — ее играет Людмила Полякова. Богомольная, она пытается соблюсти видимость приличий (в частности, не говорит мужу о том, что младший сын украл деньги), но гипертрофированная забота о ближних только усугубляет ситуацию. Наблюдая за игрой Бориса Невзорова и Людмилы Поляковой, понимаешь, какую идеальную пару когда-то составляли их герои, прожившие счастливую и сытую жизнь, но под старость понявшие, что передать свой опыт, дело, дом некому — шестерым их детям все это не нужно. Они люди нового склада, сформировавшиеся не благодаря, а вопреки родителям. Ванюшину говорит об этом Алексей (Михаил Мартьянов) в изумительной по мощности воздействия сцене в конце третьего действия, но разговор не заканчивается примирением — в кульминационный момент появляется разъяренный Константин (Олег Доброван), и конфликт разгорается с еще большей силой.

С психологической точки зрения такое нагнетание страстей необходимо для того, чтобы показать масштабы разыгрываемой драмы, но режиссер идет дальше, превращая будущую жену Константина Инну (Анастасия Дубровская) в декадентствующую особу, чуждую в доме Ванюшиных, — слишком они разные, поэтому никакое счастье в новой семье невозможно. Появление Инны и ее картавящей матери (Алефтина Евдокимова), которая смотрится настоящей карикатурой, становится окончательным приговором всем Ванюшиным.

Евгений ПЕТРЕНКО, «Планета красота» №9-10 2013

«НЕСЧАСТНЫЕ ВСЕ, НЕСЧАСТНЫЕ!»

«Дети Ванюшина» в Малом театре

Майя Фолкинштейн, «Страстной бульвар, 10», выпуск №1-161/2013

«НЕСЧАСТНЫЕ ВСЕ, НЕСЧАСТНЫЕ!»

«Дети Ванюшина» в Малом театре

Реплика, вынесенная в название данных заметок, принадлежит герою пьесы Сергея Найденова - купцу, члену Городской думы Александру Ванюшину. И с этим брошенным в порыве отчаяния восклицанием трудно не согласиться. Потому что действующих лиц рассказанной драматургом начала двадцатого века истории мы застаем в минуты их жизненного кризиса. Почти все они принадлежат одной большой семье. И им самой судьбой предназначено быть наиболее близкими друг другу людьми. Но дети не понимают родителей, родители - детей...

Словом, перед нами типичная ситуация конфликта поколений, созвучного любой эпохе. И наша сегодняшняя реальность с ее торжеством индивидуализма и постепенным отмиранием привычной модели семьи, конечно, не исключение.

Не удивительно, что найденовский сюжет вновь после тридцатилетнего перерыва (в последний раз «Дети Ванюшина» ставились на сцене «Дома Островского» в 1983-ем году режиссерами М. Царевым, В. Рыжковым и В. Седовым, Царев же был исполнителем центральной роли) заинтересовал Малый театр. Ведь он, как известно, всегда внимателен к вечным темам.

Для ее нынешней сценической реализации режиссер Виталий Иванов выбрал сцену филиала театра, где художник Александр Глазунов воспроизвел едва ли не во всех подробностях интерьеры дома Ванюшиных, расположив на поворотном круге многочисленные комнаты этого богатого жилища, которые по ходу действия поочередно оказываются на первом плане.

Подобный, реалистический антураж «диктует» манеру актерского существования в настоящем спектакле. Манеру вдумчивую, неторопливую, отличающуюся разнообразием психологических нюансов, по-хорошему традиционную для старейших российских подмостков. Удалось режиссеру собрать и крепкий ансамбль, в котором у каждого исполнителя есть право на свою заметную «партию». А лидируют здесь Борис Невзоров и Людмила Полякова, играющие Александра Егоровича Ванюшина и его жену Арину Ивановну.

В интерпретации этих артистов брак супругов Ванюшиных - союз равных личностей. Хотя в самые тяжелые для семейства дни основной удар принимает на себя героиня Поляковой. Женщина огромной души и открытого сердца, черпающая энергию в любви к своим домочадцам и молитве за их спокойствие, Арина Ивановна-Полякова - надежная опора, прежде всего, для Ванюшина-Невзорова, с виду крепкого, неуязвимого, но на поверку чрезвычайно тонкого и ранимого человека, подверженного сомнениям, мучимого стыдом и ответственностью за неблаговидные поступки своих отпрысков.

Метаморфозы характера Ванюшина артист передает безо всякого надрыва и пафоса, но столь проникновенно, с таким сердечным наполнением, что переживаниями его персонажа невозможно не проникнуться. И нельзя не радоваться мгновениям, когда Ванюшин-Невзоров и его младший сын Алексей (Михаил Мартьянов) после долгих споров находят общий язык.

Этот спектакль вообще воспринимается очень, что называется, «по-живому», на протяжении двух с лишним часов постоянно вызывая какие-то личные ассоциации. С некоторых пор в театре нас пытаются удивить техническими новшествами, но театральное искусство - искусство эмоциональное. Поэтому возникающий на «Детях Ванюшина» контакт между сценой и залом особенно ценен.

Отрадно и то, что в угоду моде режиссер специально не осовременивает классическую пьесу, а остается верен законам Малого театра, которые предполагают уважение к авторскому тексту. Впрочем, одну вольность Виталий Иванов себе позволяет. Правда, вольность эта логически объяснима. Так, у Найденова финальную точку ставит некий Старик в лохмотьях. Вместе с татарином он вносит тело Ванюшина и сообщает, что тот «застрелился в саду». В спектакле же Малого театра нет и малейшего намека на какой-либо натурализм. И явление Жандарма (Евгений Арановский) с шубой Ванюшина, которая, кажется, так и будет одиноко висеть на вешалке и больше никогда не согреет своего владельца, думается, действует на Ванюшиных и их гостей - вдову Кукарникову (Алефтина Евдокимова) и ее дочь Инну (Анастасия Дубровская), а также на публику не менее сильно, чем констатируемый этим Жандармом факт самоубийства Ванюшина.

Дальше - все «по Найденову». Повисает «страшная пауза». Еще немного - «и трагедия душ собравшихся воплями и стонами вырвется наружу». Нам, зрителям, остается им только посочувствовать, а потом сделать из увиденного правильные выводы и, покинув пределы театра, постараться в повседневной жизни беречь тех, кто находится рядом. Даже несмотря на неизбежные возрастные разногласия.

Майя Фолкинштейн, «Страстной бульвар, 10», выпуск №1-161/2013