10.04.2006
Подробнее
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Еще в первые недели нового сезона в Москве было три постановки гоголевского «Ревизора». Четвертая ушла со сцены в конце предыдущего сезона (в Драматическом театре имени К.С. Станиславского). А сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра.
Кстати сказать, в Малом «Ревизор» практически не выходит из репертуара. И если обратиться только к среднему поколению исполнителей, то, естественно, прежде всего придут на память два первоклассных и совершенно разных по внешнему рисунку Хлестакова - тот, что был прожит на сцене Виталием Соломиным, и тот, что еще до Виталия играл нынешний постановщик спектакля - Юрий Соломин. Понятно, что Малый - прежде всего театр классической драматургии (об этом мы говорили уже не раз). И также понятно, что Юрий Соломин, выступая как режиссер-постановщик, тоже обращается к классике. К русской классике - напомним такие его работы, как «Лес» или «Три сестры» , - они из спектаклей- «долгожителей». Кажется, обращение к «Ревизору» для Ю.Соломина просто закономерно, необходимо.
И вот перед нами спектакль, в котором буквально по фразам, удивительно корректно сделаны купюры, ушла сцена с Пошлепкиной и слесаршей (их уже традиционно купируют, но о них ведь достаточно ярко говорит Городничий!). Возник неожиданный финал - то, что происходит в доме Сквозник-Дмухановского в ожидании возвращения Хлестакова. Придумано много интересных мизансцен (например, с Хлоповым - Э.Марцевичем или со Шпекиным - А.Ермаковым, когда и тот и другой дают «взаймы» деньги бесконечно обаятельному и, скажем прямо, непривычному для последних «Ревизоров» совсем юному актеру Дмитрию Солодовнику...)
Перечислять режиссерские находки можно довольно долго, но, уверена, без юного Солодовника, которому Соломин доверил немыслимой сложности роль, спектакль во многом бы потерял. А ведь он идет четыре часа - надо же, не изменяя Гоголю, держать крепко зрительское внимание, что бесспорно удается, - затянутостей почти нет, действие и знакомые и заново открытые персонажи выступают на очень доброй высоте.
Но есть одна вроде бы странность, хотя она не рушит изящное сценическое здание (художник А.Глазунов). Может быть, это даже и не странность в привычном понимании этого слова: получается, что актеры порой (это касается не всех) работают как бы в классической традиции Островского. Это не значит, что те или иные характеры не получились. Но есть в спектакле тройка персонажей, которые словно сошли со страниц гоголевской комедийной и очень острой партитуры.
И вот эта тройка, это блестящее трио, на мой взгляд, задает тон всему действию. Это все тот же Хлестаков, почтмейстер Шпекин (Александр Ермаков) и Петр Иванович Бобчинский (Сергей Кагаков). На фоне этой эксцентричной троицы, объединенной, кроме всего прочего, «необыкновенной легкостью в мыслях», в другом ключе оказываются не которые другие персонажи. Это добротно, основательно, традиционно сыгранный Городничий (Александр Потапов), близкая к свахам Островского Анна Андреевна (Людмила Полякова) и Осип (Виктор Низовой), который по сути и ведет все действие вместе с поразительным Лукой Лукичом Хлоповым. Наверное, можно и так. Тем более что потаповский Городничий безусловно хорош (чего, к сожалению, не могу сказать о дамах). Но вот ведь что обидно: никак не могу понять, как могло случиться, что двое отличных актеров - Александр Клюквин и Борис Невзоров (Земляника и Ляпкин-Тяпкин) - не просто бледные, а, простите, провальные работы. Оба говорят гоголевским текстом, но оба напрочь лишены характеров, и это крайне досадно...
А спектакль идет, развивается, временами чуточку стопорится (например, в сцене ожидания городничихой и ее дочкой Добчинского с новостями и голосовым колером прибывшего из Петербурга «важного» чиновника-ревизора).
Правда, после этой сцены следует возвращение Хлестакова и всей чиновной братии в дом Городничего и сверкающая, искренняя, наивная и почти завораживающая сцена вранья. Он такой трогательный, этот юный вертопрах и болтун, действительно «сочинитель» разных невероятностей про самого себя, каким он мечтал бы стать, - в общем, поток фантазий и придумок. Здесь, в этой сцене, очень серьезна и чувствуется по-новому «прочитанная» режиссерская рука. Именно с этой сцены и следующей за ней чуть позже неровной актерски (как я уже отмечала) сценой со взятками связано все лучшее в новом «Ревизоре». О том, как умеют в Малом театре нести текст, и говорить не стоит: это и так всем известно. И поэтому еще особенно радует, что текст и гоголевская интонация в целом сохранены.
А вот предфинал с балом и котильоном в доме Городничего очень ярко, эффектно, удачно придуман Юрием Соломиным - этого вроде бы мы раньше и вовсе не видели. А немая сцена... просто отлично!
Жаль, правда, что в спектакле мало музыки. Имея такого талантливого композитора, как Григорий Гоберник, можно было бы, к примеру, придумать музыкальную метафору губернского города, как это, опять-таки по-своему, было сделано в постановке петербургского БДТ (композитор Сергей Слонимский)... Ну, да ладно о том, что еще можно было бы сделать. Как говорил великий кинорежиссер Александр Довженко, «область «бы» никого не интересует».
Сейчас важнее повторить другое: нужно сделать все возможное (а все основания для этого есть), чтобы «авторы» Земляники и Ляпкина-Тяпкина встали в один ряд с Марцевичем, Ермаковым, Кагаковым - иначе обидно, что такие колоритные и очень нужные характеры не решены выпукло и убедительно.
Ну а что касается современности творения Николая Васильевича Гоголя, об этом и говорить не надо: ведь все знают, о чем эта бессмертная комедия и как она тесно связана даже с нашим сегодняшним днем. Ведь правда? ..
Наталья ЛАГИНА
«Слово», 07.04.2006
Еще в первые недели нового сезона в Москве было три постановки гоголевского «Ревизора». Четвертая ушла со сцены в конце предыдущего сезона (в Драматическом театре имени К.С. Станиславского). А сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра.
Кстати сказать, в Малом «Ревизор» практически не выходит из репертуара. И если обратиться только к среднему поколению исполнителей, то, естественно, прежде всего придут на память два первоклассных и совершенно разных по внешнему рисунку Хлестакова - тот, что был прожит на сцене Виталием Соломиным, и тот, что еще до Виталия играл нынешний постановщик спектакля - Юрий Соломин. Понятно, что Малый - прежде всего театр классической драматургии (об этом мы говорили уже не раз). И также понятно, что Юрий Соломин, выступая как режиссер-постановщик, тоже обращается к классике. К русской классике - напомним такие его работы, как «Лес» или «Три сестры» , - они из спектаклей- «долгожителей». Кажется, обращение к «Ревизору» для Ю.Соломина просто закономерно, необходимо.
И вот перед нами спектакль, в котором буквально по фразам, удивительно корректно сделаны купюры, ушла сцена с Пошлепкиной и слесаршей (их уже традиционно купируют, но о них ведь достаточно ярко говорит Городничий!). Возник неожиданный финал - то, что происходит в доме Сквозник-Дмухановского в ожидании возвращения Хлестакова. Придумано много интересных мизансцен (например, с Хлоповым - Э.Марцевичем или со Шпекиным - А.Ермаковым, когда и тот и другой дают «взаймы» деньги бесконечно обаятельному и, скажем прямо, непривычному для последних «Ревизоров» совсем юному актеру Дмитрию Солодовнику...)
Перечислять режиссерские находки можно довольно долго, но, уверена, без юного Солодовника, которому Соломин доверил немыслимой сложности роль, спектакль во многом бы потерял. А ведь он идет четыре часа - надо же, не изменяя Гоголю, держать крепко зрительское внимание, что бесспорно удается, - затянутостей почти нет, действие и знакомые и заново открытые персонажи выступают на очень доброй высоте.
Но есть одна вроде бы странность, хотя она не рушит изящное сценическое здание (художник А.Глазунов). Может быть, это даже и не странность в привычном понимании этого слова: получается, что актеры порой (это касается не всех) работают как бы в классической традиции Островского. Это не значит, что те или иные характеры не получились. Но есть в спектакле тройка персонажей, которые словно сошли со страниц гоголевской комедийной и очень острой партитуры.
И вот эта тройка, это блестящее трио, на мой взгляд, задает тон всему действию. Это все тот же Хлестаков, почтмейстер Шпекин (Александр Ермаков) и Петр Иванович Бобчинский (Сергей Кагаков). На фоне этой эксцентричной троицы, объединенной, кроме всего прочего, «необыкновенной легкостью в мыслях», в другом ключе оказываются не которые другие персонажи. Это добротно, основательно, традиционно сыгранный Городничий (Александр Потапов), близкая к свахам Островского Анна Андреевна (Людмила Полякова) и Осип (Виктор Низовой), который по сути и ведет все действие вместе с поразительным Лукой Лукичом Хлоповым. Наверное, можно и так. Тем более что потаповский Городничий безусловно хорош (чего, к сожалению, не могу сказать о дамах). Но вот ведь что обидно: никак не могу понять, как могло случиться, что двое отличных актеров - Александр Клюквин и Борис Невзоров (Земляника и Ляпкин-Тяпкин) - не просто бледные, а, простите, провальные работы. Оба говорят гоголевским текстом, но оба напрочь лишены характеров, и это крайне досадно...
А спектакль идет, развивается, временами чуточку стопорится (например, в сцене ожидания городничихой и ее дочкой Добчинского с новостями и голосовым колером прибывшего из Петербурга «важного» чиновника-ревизора).
Правда, после этой сцены следует возвращение Хлестакова и всей чиновной братии в дом Городничего и сверкающая, искренняя, наивная и почти завораживающая сцена вранья. Он такой трогательный, этот юный вертопрах и болтун, действительно «сочинитель» разных невероятностей про самого себя, каким он мечтал бы стать, - в общем, поток фантазий и придумок. Здесь, в этой сцене, очень серьезна и чувствуется по-новому «прочитанная» режиссерская рука. Именно с этой сцены и следующей за ней чуть позже неровной актерски (как я уже отмечала) сценой со взятками связано все лучшее в новом «Ревизоре». О том, как умеют в Малом театре нести текст, и говорить не стоит: это и так всем известно. И поэтому еще особенно радует, что текст и гоголевская интонация в целом сохранены.
А вот предфинал с балом и котильоном в доме Городничего очень ярко, эффектно, удачно придуман Юрием Соломиным - этого вроде бы мы раньше и вовсе не видели. А немая сцена... просто отлично!
Жаль, правда, что в спектакле мало музыки. Имея такого талантливого композитора, как Григорий Гоберник, можно было бы, к примеру, придумать музыкальную метафору губернского города, как это, опять-таки по-своему, было сделано в постановке петербургского БДТ (композитор Сергей Слонимский)... Ну, да ладно о том, что еще можно было бы сделать. Как говорил великий кинорежиссер Александр Довженко, «область «бы» никого не интересует».
Сейчас важнее повторить другое: нужно сделать все возможное (а все основания для этого есть), чтобы «авторы» Земляники и Ляпкина-Тяпкина встали в один ряд с Марцевичем, Ермаковым, Кагаковым - иначе обидно, что такие колоритные и очень нужные характеры не решены выпукло и убедительно.
Ну а что касается современности творения Николая Васильевича Гоголя, об этом и говорить не надо: ведь все знают, о чем эта бессмертная комедия и как она тесно связана даже с нашим сегодняшним днем. Ведь правда? ..
Наталья ЛАГИНА
«Слово», 07.04.2006
01.03.2006
Подробнее
«Листая старые подшивки» ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
«Листая старые подшивки»
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой...
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой...
«Листая старые подшивки»
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
(сюрприз Малого театра)
...Начну с давнего воспоминания. После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой, и что его чрезвычайно привлекают жанры оперетты и водевиля... Шло время. Что-то из такого рода творческих мечтаний у нынешнего руководителя Малого театра уже сбылось (телефильмы «Летучая мышь», «Обыкновенное чудо», а вот водевиль, да еще в собственной постановке. Эта мечта ждала своего свершения еще не один год. Она вот, наконец, сбылась. На прославленной сцене знаменитого любимого театра в постановке Юрия Соломина, притом, что постановщик выступает и в главной роли, состоялась совершенно прелестная (иного слова не подберу! ) премьера водевиля знаменитого Петра Каратыгина — очень известного русского писателя — «Таинственный ящик». И не просто даже водевиля, а комедии-водевиля в переводе с французского, с очаровательными остроумными стихами артиста театра А. Клюквина и в его же редакции сценического текста. Замечу, впрочем, по иному поводу, но это важно: недавно в премьере шекспировских «Усилий любви» также произвели самое лучшее впечатление стихи и песни талантливого актера А. Клюквина, который волею сюжета «Таинственного ящика» стал пресимпатичным дирижером всего того, что предложено сюжетом Каратыгина.
Откровенно говоря, когда думаешь об этой премьере, то очень тянет на восторженные междометия, на самые нежные и теплые определения того, что происходит на сцене. Да, как и положено в произведениях такого жанра, речь тут прежде всего идет о любви и о деньгах. Об этом с самого начала сообщает, выходя на сцену, Соломин, играющий бедолагу-актера, которому ужасно не везет, но который жить не может без театра и опять-таки, как положено в пьесах подобного жанра, оказывается главным наследником в таком мощном наследстве, что сможет и будущему зятю нотариальную контору купить, и дочке-бесприданнице солидное приданое подарить, а еще иметь возможность купить себе маленький домик, устроить в нем маленький театр и все равно играть в нем, рассчитывая, что судьба подарит ему встречу с таким добрым зрителем, как тот, что сидит сейчас перед ним в зале, то есть зритель этот — каждый, кто смотрит сейчас этот яркий, разноцветный, стремительный и очень интересный также и чисто психологический спектакль, действие которого разворачивается где-то в небольшом провинциальном французском городке и где перед нами разные и очень любопытные человеческие типажи — все наследники таинственного наследства и все — несомненные актерские удачи каждого, кто занят в этом музыкальном, танцевальном и, главное, очень умном, тонком, остром и добром зрелище. Кто они, принесшие залу такую искреннюю радость? Прежде всего — просто феерическая работа Юрия Соломина в его же изящной и чрезвычайно привлекательной режиссуре. А еще? Нотариус Дюпре (А. Клюквин), Эмиль (А. Фаддеев), Барон (А. Ермаков), Баронесса (О.Пашкова), Дероше (Б. Клюев- вторая после Соломина и Клюквина главная творческая удача спектакля), Хозяйка табачной лавки (И. Иванова)... Всех не перечислишь. Но хороши, каждый по-своему, все. И увлекает сюжет, хотя, конечно, заранее хочешь: пусть он закончится именно так, как заканчивается на самом деле.
А как прекрасна сценография, увы, того талантливого театрального художника, которого уже нет с нами, — я имею в виду Энара Стенберга. Как расцвечивает эта сценография все происходящее и придает всему и нежную, и сочную игру цвета и света! .. Надо, должно говорить самые добрые слова и о художнике по костюмам (Н. Поваго), и о балетмейстере (Л. Парфенюк), и, разумеется, о композиторах — В. Морозе и Г. Гобернике.
Ставить музыкально-разговорные веселые спектакли очень трудно. Они требуют не только истинной любви к жанру, но и универсального актера. Все это в нашем чудесном Малом есть. И великое ему за то спасибо!
Наталья ЛАГИНА.
«Слово», 22.08.2003
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
(сюрприз Малого театра)
...Начну с давнего воспоминания. После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой, и что его чрезвычайно привлекают жанры оперетты и водевиля... Шло время. Что-то из такого рода творческих мечтаний у нынешнего руководителя Малого театра уже сбылось (телефильмы «Летучая мышь», «Обыкновенное чудо», а вот водевиль, да еще в собственной постановке. Эта мечта ждала своего свершения еще не один год. Она вот, наконец, сбылась. На прославленной сцене знаменитого любимого театра в постановке Юрия Соломина, притом, что постановщик выступает и в главной роли, состоялась совершенно прелестная (иного слова не подберу! ) премьера водевиля знаменитого Петра Каратыгина — очень известного русского писателя — «Таинственный ящик». И не просто даже водевиля, а комедии-водевиля в переводе с французского, с очаровательными остроумными стихами артиста театра А. Клюквина и в его же редакции сценического текста. Замечу, впрочем, по иному поводу, но это важно: недавно в премьере шекспировских «Усилий любви» также произвели самое лучшее впечатление стихи и песни талантливого актера А. Клюквина, который волею сюжета «Таинственного ящика» стал пресимпатичным дирижером всего того, что предложено сюжетом Каратыгина.
Откровенно говоря, когда думаешь об этой премьере, то очень тянет на восторженные междометия, на самые нежные и теплые определения того, что происходит на сцене. Да, как и положено в произведениях такого жанра, речь тут прежде всего идет о любви и о деньгах. Об этом с самого начала сообщает, выходя на сцену, Соломин, играющий бедолагу-актера, которому ужасно не везет, но который жить не может без театра и опять-таки, как положено в пьесах подобного жанра, оказывается главным наследником в таком мощном наследстве, что сможет и будущему зятю нотариальную контору купить, и дочке-бесприданнице солидное приданое подарить, а еще иметь возможность купить себе маленький домик, устроить в нем маленький театр и все равно играть в нем, рассчитывая, что судьба подарит ему встречу с таким добрым зрителем, как тот, что сидит сейчас перед ним в зале, то есть зритель этот — каждый, кто смотрит сейчас этот яркий, разноцветный, стремительный и очень интересный также и чисто психологический спектакль, действие которого разворачивается где-то в небольшом провинциальном французском городке и где перед нами разные и очень любопытные человеческие типажи — все наследники таинственного наследства и все — несомненные актерские удачи каждого, кто занят в этом музыкальном, танцевальном и, главное, очень умном, тонком, остром и добром зрелище. Кто они, принесшие залу такую искреннюю радость? Прежде всего — просто феерическая работа Юрия Соломина в его же изящной и чрезвычайно привлекательной режиссуре. А еще? Нотариус Дюпре (А. Клюквин), Эмиль (А. Фаддеев), Барон (А. Ермаков), Баронесса (О.Пашкова), Дероше (Б. Клюев- вторая после Соломина и Клюквина главная творческая удача спектакля), Хозяйка табачной лавки (И. Иванова)... Всех не перечислишь. Но хороши, каждый по-своему, все. И увлекает сюжет, хотя, конечно, заранее хочешь: пусть он закончится именно так, как заканчивается на самом деле.
А как прекрасна сценография, увы, того талантливого театрального художника, которого уже нет с нами, — я имею в виду Энара Стенберга. Как расцвечивает эта сценография все происходящее и придает всему и нежную, и сочную игру цвета и света! .. Надо, должно говорить самые добрые слова и о художнике по костюмам (Н. Поваго), и о балетмейстере (Л. Парфенюк), и, разумеется, о композиторах — В. Морозе и Г. Гобернике.
Ставить музыкально-разговорные веселые спектакли очень трудно. Они требуют не только истинной любви к жанру, но и универсального актера. Все это в нашем чудесном Малом есть. И великое ему за то спасибо!
Наталья ЛАГИНА.
«Слово», 22.08.2003
Подробнее
«Листая старые подшивки» АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
«Листая старые подшивки»
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак...
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак...
«Листая старые подшивки»
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак. Наш корреспондент встретилась с российским «папочкой» прикольного инопланетянина - заслуженным артистом России, актером Малого театра Александром Клюквиным.
- Альф - существо очаровательное, но слишком непредсказуемое и беспокойное. У него, что ни день, то новое хулиганство. Чему он учит наших детишек?
- Доброте, оптимизму. Какие у него недостатки? Поесть любит, - а кто нет? Работать не хочет? Вы покажите мне человека, который вкалывает с удовольствием. А что хулиганит - так весело же, по-доброму. И только из благих побуждений. Ему же всего триста лет, он еще ребенок. Любой малыш что-то ломает, разбирает. Смотришь на него и думаешь: какой милый! Та же история и с Альфом. Его энергия бьет через край, естественно, ей нужен какой-то выход.
- Надо понимать, в своем доме вы бы с удовольствием поселили такого пришельца?
- Он у меня уже живет. Большой, лохматый. Подарок друзей. Иногда дашь слабину, начинаешь ему на жизнь жаловаться. Помогает. У этого персонажа большая положительная энергетика, и это (как меня уверяют сведущие в паранормальных науках люди) не нравится черным силам. Как-то во время озвучки сериала я заболел гепатитом, и мне сказали: «Тебя хотели убрать от Альфа. Вместе вы выдаете слишком много положительной энергии». Может быть, подобный случай в компетенции клиники Кащенко, но в каждой шутке есть доля истины.
- Не зря, значит, говорят, что актер - это не профессия, а диагноз?
- Это точно. Какой нормальный человек согласится работать за полторы тысячи в месяц? Актер. Он будет работать даже за еду, потому что без этой профессии жизнь теряет для него всякий смысл.
- На Альфе вы много заработали?
- Что-то неопределенное. В то время минута озвучки стоила трешку. Переводя на сегодняшние деньги, за каждую серию я получал рублей по сто. Зато работать было интересно. Это один из немногих сериалов, где нет «мокрухи», нежелательных беременностей, абортов и бесконечной «жвачки» на тему: «нам надо поговорить».
- Вы никогда не задавали себе вопрос: «Бог мой, на что уходит моя жизнь»?
- Задавал. Я приношу людям радость. Недавно, правда, одна актриса, с которой мы вместе озвучиваем сериалы, сказала: «Если нас определят в ад, то в качестве наказания мы будем перечитывать все, что наговорили, и пересматривать, что озвучили». Впрочем, на этот счет я не волнуюсь: хотя бы за одного Альфа я уже в ад не попаду.
«Циничка» - это вам не Салтыков-Щедрин
- Сколько фильмов вы озвучили?
- Как-то подсчитал и ужаснулся. Если собрать все мультики, фильмы и сериалы, получается около десяти тысяч. Иногда включаю телевизор, слышу свой голос, смотрю: ну, блин, не помню! Ни слова, ни кадра. У меня мама с папой досье ведут, подсчитывают. Все статьи про меня собирают. Я читаю публикацию один раз - все-таки не «Война и мир». Себя я очень люблю, но скромно, не до нарциссизма.
- «Коломбо»-то хоть помните?
- Еще бы. Питер Фальк такой актерище!!! Это же радость - с ним работать! В «Коломбо» я озвучивал все мужские роли. Часа за два управился. Нас вообще надо в цирке показывать. Потому что обычно мы работаем с листа - не зная фильма, текста и того, что твой герой выдаст в следующую секунду. Иногда необходимо по ходу редактировать: переводчики такого понапишут: и смех, и грех. Когда циник в женском варианте превращается в циничку. Я сейчас на СD записываю Салтыкова-Щедрина. Читаю и думаю: одни и те же буквы, слова, но почему звучит так гениально?
- А как вам понравилась работа в рекламном ролике про стиральный порошок «Миф»?
- И что? Хорошая реклама. Такой добрый умывальник Мойдодыр. Сразу детство вспоминается.
- Сами-то «Мифом» пользуетесь?
- Не знаю. Надо у жены спросить.
- Она тоже актриса?
- Слава Богу, нет. Очень тяжело, когда в семье два человека занимаются одной профессией.
- Можно узнать, откуда вы родом?
- Я родился в Иркутске, мой папа, военный, в то время служил в этом городе. Все детство прошло в дороге, школ восемь поменял. Отец служил в Белоруссии, Германии, Москве, Коврове, Владимире, снова в Коврове. Когда его направили в Сирию, я остался с бабушкой в Москве. Хорошо, что я человек компанейский и люблю общаться с людьми.
- А что еще вы любите?
- Жену, дочку - она у нас учится на первом курсе иняза. Обожаю театр, кино. Гоголя, Булгакова, Островского, Шекспира. Люблю поесть, хотя настоящим гурманом себя не считаю. Уважаю виски и текилу. Восхищаюсь Аль Пачино, Де Ниро, хотя считаю, что наши Джигарханян и Гафт ничуть не хуже. Особенно трепетно отношусь к животным. Комара убиваю и прошу у него за это прощение. Он ведь не меня лично укусил, а просто есть хочет. Очень люблю собак.
- А кошек?
- Кошки гуляют сами по себе. Хотя бывают исключения. У меня был чудный кот Никита Романович. Фантастической серебристой окраски, поэтому и назван был в честь «Князя Серебряного». Ходил с нами за грибами и себя наказывал. Если чувствовал, что напроказничал, уходил в маленькую комнату и сидел на пылесосе мордой к стене, пока не скажешь: «Ладно, Никита Романович, выходи уже».
- Вы романтик?
- Да, и очень жалею, что сегодня нельзя ходить со шпагой. Ее бы я носил с удовольствием.
- И вызывали бы обидчиков на дуэль?
- Я не люблю бандитов, милицию и чиновников. Вот наши три основные беды. Потому что дураков можно научить, дороги сделать. Вот если бы еще эти три беды изжить, все было бы нормально.
Приколы от Альфа:
*Тоже мне, сравнили слона с чайником!
*Я линяю, следовательно, я существую.
*Если я понадоблюсь - буду у холодильника.
*Теперь поиграем в благородную отрыжку.
*Моя перхоть старше вашей страны.
*Овощи - это не еда, а то, что едят с едой.
*Двое - компания, трое - толпа, четверо - две компании.
*Вилли Таннер - Альфу:
- Я же просил тебя спрятаться, не выглядывать из машины!
- Но так я не могу ловить мух! Чур, я первый облизываю ветровое стекло!
Лада Акимова
«Экспресс-газета», 4 Сентября 2002
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак. Наш корреспондент встретилась с российским «папочкой» прикольного инопланетянина - заслуженным артистом России, актером Малого театра Александром Клюквиным.
- Альф - существо очаровательное, но слишком непредсказуемое и беспокойное. У него, что ни день, то новое хулиганство. Чему он учит наших детишек?
- Доброте, оптимизму. Какие у него недостатки? Поесть любит, - а кто нет? Работать не хочет? Вы покажите мне человека, который вкалывает с удовольствием. А что хулиганит - так весело же, по-доброму. И только из благих побуждений. Ему же всего триста лет, он еще ребенок. Любой малыш что-то ломает, разбирает. Смотришь на него и думаешь: какой милый! Та же история и с Альфом. Его энергия бьет через край, естественно, ей нужен какой-то выход.
- Надо понимать, в своем доме вы бы с удовольствием поселили такого пришельца?
- Он у меня уже живет. Большой, лохматый. Подарок друзей. Иногда дашь слабину, начинаешь ему на жизнь жаловаться. Помогает. У этого персонажа большая положительная энергетика, и это (как меня уверяют сведущие в паранормальных науках люди) не нравится черным силам. Как-то во время озвучки сериала я заболел гепатитом, и мне сказали: «Тебя хотели убрать от Альфа. Вместе вы выдаете слишком много положительной энергии». Может быть, подобный случай в компетенции клиники Кащенко, но в каждой шутке есть доля истины.
- Не зря, значит, говорят, что актер - это не профессия, а диагноз?
- Это точно. Какой нормальный человек согласится работать за полторы тысячи в месяц? Актер. Он будет работать даже за еду, потому что без этой профессии жизнь теряет для него всякий смысл.
- На Альфе вы много заработали?
- Что-то неопределенное. В то время минута озвучки стоила трешку. Переводя на сегодняшние деньги, за каждую серию я получал рублей по сто. Зато работать было интересно. Это один из немногих сериалов, где нет «мокрухи», нежелательных беременностей, абортов и бесконечной «жвачки» на тему: «нам надо поговорить».
- Вы никогда не задавали себе вопрос: «Бог мой, на что уходит моя жизнь»?
- Задавал. Я приношу людям радость. Недавно, правда, одна актриса, с которой мы вместе озвучиваем сериалы, сказала: «Если нас определят в ад, то в качестве наказания мы будем перечитывать все, что наговорили, и пересматривать, что озвучили». Впрочем, на этот счет я не волнуюсь: хотя бы за одного Альфа я уже в ад не попаду.
«Циничка» - это вам не Салтыков-Щедрин
- Сколько фильмов вы озвучили?
- Как-то подсчитал и ужаснулся. Если собрать все мультики, фильмы и сериалы, получается около десяти тысяч. Иногда включаю телевизор, слышу свой голос, смотрю: ну, блин, не помню! Ни слова, ни кадра. У меня мама с папой досье ведут, подсчитывают. Все статьи про меня собирают. Я читаю публикацию один раз - все-таки не «Война и мир». Себя я очень люблю, но скромно, не до нарциссизма.
- «Коломбо»-то хоть помните?
- Еще бы. Питер Фальк такой актерище!!! Это же радость - с ним работать! В «Коломбо» я озвучивал все мужские роли. Часа за два управился. Нас вообще надо в цирке показывать. Потому что обычно мы работаем с листа - не зная фильма, текста и того, что твой герой выдаст в следующую секунду. Иногда необходимо по ходу редактировать: переводчики такого понапишут: и смех, и грех. Когда циник в женском варианте превращается в циничку. Я сейчас на СD записываю Салтыкова-Щедрина. Читаю и думаю: одни и те же буквы, слова, но почему звучит так гениально?
- А как вам понравилась работа в рекламном ролике про стиральный порошок «Миф»?
- И что? Хорошая реклама. Такой добрый умывальник Мойдодыр. Сразу детство вспоминается.
- Сами-то «Мифом» пользуетесь?
- Не знаю. Надо у жены спросить.
- Она тоже актриса?
- Слава Богу, нет. Очень тяжело, когда в семье два человека занимаются одной профессией.
- Можно узнать, откуда вы родом?
- Я родился в Иркутске, мой папа, военный, в то время служил в этом городе. Все детство прошло в дороге, школ восемь поменял. Отец служил в Белоруссии, Германии, Москве, Коврове, Владимире, снова в Коврове. Когда его направили в Сирию, я остался с бабушкой в Москве. Хорошо, что я человек компанейский и люблю общаться с людьми.
- А что еще вы любите?
- Жену, дочку - она у нас учится на первом курсе иняза. Обожаю театр, кино. Гоголя, Булгакова, Островского, Шекспира. Люблю поесть, хотя настоящим гурманом себя не считаю. Уважаю виски и текилу. Восхищаюсь Аль Пачино, Де Ниро, хотя считаю, что наши Джигарханян и Гафт ничуть не хуже. Особенно трепетно отношусь к животным. Комара убиваю и прошу у него за это прощение. Он ведь не меня лично укусил, а просто есть хочет. Очень люблю собак.
- А кошек?
- Кошки гуляют сами по себе. Хотя бывают исключения. У меня был чудный кот Никита Романович. Фантастической серебристой окраски, поэтому и назван был в честь «Князя Серебряного». Ходил с нами за грибами и себя наказывал. Если чувствовал, что напроказничал, уходил в маленькую комнату и сидел на пылесосе мордой к стене, пока не скажешь: «Ладно, Никита Романович, выходи уже».
- Вы романтик?
- Да, и очень жалею, что сегодня нельзя ходить со шпагой. Ее бы я носил с удовольствием.
- И вызывали бы обидчиков на дуэль?
- Я не люблю бандитов, милицию и чиновников. Вот наши три основные беды. Потому что дураков можно научить, дороги сделать. Вот если бы еще эти три беды изжить, все было бы нормально.
Приколы от Альфа:
*Тоже мне, сравнили слона с чайником!
*Я линяю, следовательно, я существую.
*Если я понадоблюсь - буду у холодильника.
*Теперь поиграем в благородную отрыжку.
*Моя перхоть старше вашей страны.
*Овощи - это не еда, а то, что едят с едой.
*Двое - компания, трое - толпа, четверо - две компании.
*Вилли Таннер - Альфу:
- Я же просил тебя спрятаться, не выглядывать из машины!
- Но так я не могу ловить мух! Чур, я первый облизываю ветровое стекло!
Лада Акимова
«Экспресс-газета», 4 Сентября 2002
22.02.2006
Подробнее
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет...
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет...
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет. «Горе от ума», «Правда — хорошо, а счастье лучше» — его рук дело. «Мнимый больной» — третья и, может статься, на некоторое время — последняя его работа. У Женовача появилось свое собственное театральное дело, Студия театрального искусства, сложившаяся из выпускников его курса в ГИТИСе, со знаменитыми уже на всю Москву спектаклями — «Мальчиками» по нескольким главам «Братьев Карамазовых», «Мариенбадом» по Шолом-Алейхему, «Поздней любовью» Островского. В определенном смысле — по доверию к искусству актера, по уверенному предпочтению классическому репертуару и высокой словесности, Студию Женовача можно было бы признать Студией Малого театра, по аналогии с многочисленными студиями МХТ (четыре «случилось» еще при Станиславском с Немировичем, Пятая была основана Романом Козаком на исходе 80-х, при Ефремове, Шестой назвали недавно нынешнюю магистратуру для американских актеров, которые по полгода учатся в Москве и играют затем несколько спектаклей, порой — весьма недурных).
Но вернемся к нашему «Больному» и к Женовачу в Малом. В самые лютые морозы — переполненный зал, на окошке кассы — объявление, что все билеты проданы. Публика — по преимуществу, новая, которая успела уже привыкнуть к тому, что театр проходит по разряду дорогих удовольствий. Какой-то умный человек с рыночным мышлением рассудил верно: если публика готова платить по полторы тысячи за дурную антрепризу, почему бы ей не заплатить примерно столько же за хороший спектакль в театральной академии?! При равных ценах предпочтение будет отдано продукции лучшего качества.
Другое дело, что значит «лучший»? Поход на «Мнимого больного» по времени совпало с публикацией результатов очередного опроса фонда «Общественное мнение», который на сей раз занялся изучением отношения народонаселения к юмору на российском ТВ. И — пинок под зад всем ревнителям высокого и прекрасного: качество юмора на нашем ТВ устраивает 58% россиян, а самым популярным артистом на юмористическом фронте признали Евгения Петросяна (35%!). 40% россиян смотрят юмористические программы часто, еще 18% делают это постоянно. 47% считает лучшей программой «Кривое зеркало», а 40% — «Аншлаг»...
«Мнимый больной» — вот это важно — в данном случае вступил в схватку «за смешное» на том самом юмористическом поле, которое пахано-перепахано нашими телеюмористами и театральной антрепризой: антреприза ведь смеется чаще и больше над телесным низом, и при том «специализируется» на комедиях, правда, чаще — на переводных, итальянских да французских. А «Мнимый больной» — самая что ни на есть комедия. Старинная, конечно, и можно было вообразить, что за несколько веков нещадной эксплуатации, — несколько подрастерявшая свой комический задор. Но — нет. «Мнимый больной» — и тут Малый снова выходит на равный бой с коммерческой антрепризой и устраивающем большинство россиян телевизионным юмором: шутки Мольера недалеко еще ушли от задорных и оттого несколько грубоватых средневековых французских фарсов, юмор которых концентрировался в тех же самых областях, что и юмор наших сегодняшних записных юмористов. В споре «равных» выигрывает Малый. «Мнимый больной» — продукт конкурентноспособный.
Следующий вопрос: хорошо ли это, обойти на этом самом повороте Евгения Петросяна?
Очень! Невероятно хорошо!
Горшки с ярко и крупно выраженным содержимым бесконечно промываемого желудка Аргана носят туда-сюда, сам он только о клистирах и говорит, но — парадокс: в исполнении Василия Бочкарева, выдающегося актера Малого театра, вообще — театра русского, нет ни малейшей пошлости. Он говорит про «низ», и думает его герой об одном только лечении, а как-то все это выходит у него так ловко, что, как говорится, не придерешься. Какая-то даже изысканность — во всем, в сценической раме (художник Александр Боровский), в костюмах Оксаны Ярмольник, в выразительном свете (художник по свету — Дамир Исмагилов), то напрочь скрывающемся с глаз долой, поскольку Аргану белый свет не мил, то вдруг заливающим всю сцену — просторную залу дома мнимого больного — ярким солнечным светом. Жизнь хороша! Вот только жить Аргану — нехорошо.
Юмор Женовача и Бочкарева — чрезвычайно разнообразен. От незатейливой насмешки над французским характером героев (явившись на сцену в начале второго акта, Арган прихватывает с собой традиционный французский багет, который тут же и принимается уплетать за обе щеки, — ведь именно таков в русском представлении расхожий образ среднего парижанина). И — веселящих до колик «припрыжек» Аргана, с которыми он устремляется за сцену в минуты особенной активности своего пищеварительного тракта. До — неожиданного, но радующего многих внешнего сходства героя Бочкарева с Вахмуркой, персонажем чехословацкого телесериала о приключениях бодрого Гржимека с меланхоличным и раздумчивым Вахмуркой... И — очевидных театральных параллелей: игра Аргана, придуманная его братом и служанкой Туанеттой (Людмила Титова), дабы изобличить неискренность нынешней его жены (Евгения Глушенко) очевидно рифмуется с «Мышеловкой» в «Гамлете», только у Шекспира театр необходим заглавному герою, чтобы получить доказательства вины Клавдия и усугубить трагическое действо, а тут — лишь как шаг к счастливой развязке. Вот это самое соседство высокого и низкого, гомерически смешного и светло-печального, неизменного, в каждый момент сценического времени, — оно-то и создает обаяние спектакля Женовача. Какие-то трагические сквозняки, вдруг доносящиеся из распахнутых настежь дверей, или — снова вдруг! — какой-то меланхолический свет, не позволяют забыть о скоротечности жизни, которую попусту тратит Арган. А есть ли варианты? Бог весть... Эта печаль «со стороны», залетающая незвано — нежданно извне роднит «Мнимого больного» с лучшими спектаклями Стрелера, который как никто умел сочетать неразрывными узами безмятежное веселье детства человечества с нашей всезнающей меланхолией.
Еще, разумеется, приключения мнимого больного, а особенно — сентенции здравомыслящего брата Аргана Беральда в исполнении Александра Клюквина могут сойти за комментарии «на полях» социальной реформы господина Зурабова. Ведь что говорит многомудрый Беральд? «Люди умирают не от болезней, а от лекарств», «Обращаться к врачам могут только люди с могучим здоровьем, у которых есть силы выносить и болезнь и лекарства». И всячески отрицает необходимость медицины, а равно и пользы ее для выздоровления.
Григорий Заславский
05.02.2006
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет. «Горе от ума», «Правда — хорошо, а счастье лучше» — его рук дело. «Мнимый больной» — третья и, может статься, на некоторое время — последняя его работа. У Женовача появилось свое собственное театральное дело, Студия театрального искусства, сложившаяся из выпускников его курса в ГИТИСе, со знаменитыми уже на всю Москву спектаклями — «Мальчиками» по нескольким главам «Братьев Карамазовых», «Мариенбадом» по Шолом-Алейхему, «Поздней любовью» Островского. В определенном смысле — по доверию к искусству актера, по уверенному предпочтению классическому репертуару и высокой словесности, Студию Женовача можно было бы признать Студией Малого театра, по аналогии с многочисленными студиями МХТ (четыре «случилось» еще при Станиславском с Немировичем, Пятая была основана Романом Козаком на исходе 80-х, при Ефремове, Шестой назвали недавно нынешнюю магистратуру для американских актеров, которые по полгода учатся в Москве и играют затем несколько спектаклей, порой — весьма недурных).
Но вернемся к нашему «Больному» и к Женовачу в Малом. В самые лютые морозы — переполненный зал, на окошке кассы — объявление, что все билеты проданы. Публика — по преимуществу, новая, которая успела уже привыкнуть к тому, что театр проходит по разряду дорогих удовольствий. Какой-то умный человек с рыночным мышлением рассудил верно: если публика готова платить по полторы тысячи за дурную антрепризу, почему бы ей не заплатить примерно столько же за хороший спектакль в театральной академии?! При равных ценах предпочтение будет отдано продукции лучшего качества.
Другое дело, что значит «лучший»? Поход на «Мнимого больного» по времени совпало с публикацией результатов очередного опроса фонда «Общественное мнение», который на сей раз занялся изучением отношения народонаселения к юмору на российском ТВ. И — пинок под зад всем ревнителям высокого и прекрасного: качество юмора на нашем ТВ устраивает 58% россиян, а самым популярным артистом на юмористическом фронте признали Евгения Петросяна (35%!). 40% россиян смотрят юмористические программы часто, еще 18% делают это постоянно. 47% считает лучшей программой «Кривое зеркало», а 40% — «Аншлаг»...
«Мнимый больной» — вот это важно — в данном случае вступил в схватку «за смешное» на том самом юмористическом поле, которое пахано-перепахано нашими телеюмористами и театральной антрепризой: антреприза ведь смеется чаще и больше над телесным низом, и при том «специализируется» на комедиях, правда, чаще — на переводных, итальянских да французских. А «Мнимый больной» — самая что ни на есть комедия. Старинная, конечно, и можно было вообразить, что за несколько веков нещадной эксплуатации, — несколько подрастерявшая свой комический задор. Но — нет. «Мнимый больной» — и тут Малый снова выходит на равный бой с коммерческой антрепризой и устраивающем большинство россиян телевизионным юмором: шутки Мольера недалеко еще ушли от задорных и оттого несколько грубоватых средневековых французских фарсов, юмор которых концентрировался в тех же самых областях, что и юмор наших сегодняшних записных юмористов. В споре «равных» выигрывает Малый. «Мнимый больной» — продукт конкурентноспособный.
Следующий вопрос: хорошо ли это, обойти на этом самом повороте Евгения Петросяна?
Очень! Невероятно хорошо!
Горшки с ярко и крупно выраженным содержимым бесконечно промываемого желудка Аргана носят туда-сюда, сам он только о клистирах и говорит, но — парадокс: в исполнении Василия Бочкарева, выдающегося актера Малого театра, вообще — театра русского, нет ни малейшей пошлости. Он говорит про «низ», и думает его герой об одном только лечении, а как-то все это выходит у него так ловко, что, как говорится, не придерешься. Какая-то даже изысканность — во всем, в сценической раме (художник Александр Боровский), в костюмах Оксаны Ярмольник, в выразительном свете (художник по свету — Дамир Исмагилов), то напрочь скрывающемся с глаз долой, поскольку Аргану белый свет не мил, то вдруг заливающим всю сцену — просторную залу дома мнимого больного — ярким солнечным светом. Жизнь хороша! Вот только жить Аргану — нехорошо.
Юмор Женовача и Бочкарева — чрезвычайно разнообразен. От незатейливой насмешки над французским характером героев (явившись на сцену в начале второго акта, Арган прихватывает с собой традиционный французский багет, который тут же и принимается уплетать за обе щеки, — ведь именно таков в русском представлении расхожий образ среднего парижанина). И — веселящих до колик «припрыжек» Аргана, с которыми он устремляется за сцену в минуты особенной активности своего пищеварительного тракта. До — неожиданного, но радующего многих внешнего сходства героя Бочкарева с Вахмуркой, персонажем чехословацкого телесериала о приключениях бодрого Гржимека с меланхоличным и раздумчивым Вахмуркой... И — очевидных театральных параллелей: игра Аргана, придуманная его братом и служанкой Туанеттой (Людмила Титова), дабы изобличить неискренность нынешней его жены (Евгения Глушенко) очевидно рифмуется с «Мышеловкой» в «Гамлете», только у Шекспира театр необходим заглавному герою, чтобы получить доказательства вины Клавдия и усугубить трагическое действо, а тут — лишь как шаг к счастливой развязке. Вот это самое соседство высокого и низкого, гомерически смешного и светло-печального, неизменного, в каждый момент сценического времени, — оно-то и создает обаяние спектакля Женовача. Какие-то трагические сквозняки, вдруг доносящиеся из распахнутых настежь дверей, или — снова вдруг! — какой-то меланхолический свет, не позволяют забыть о скоротечности жизни, которую попусту тратит Арган. А есть ли варианты? Бог весть... Эта печаль «со стороны», залетающая незвано — нежданно извне роднит «Мнимого больного» с лучшими спектаклями Стрелера, который как никто умел сочетать неразрывными узами безмятежное веселье детства человечества с нашей всезнающей меланхолией.
Еще, разумеется, приключения мнимого больного, а особенно — сентенции здравомыслящего брата Аргана Беральда в исполнении Александра Клюквина могут сойти за комментарии «на полях» социальной реформы господина Зурабова. Ведь что говорит многомудрый Беральд? «Люди умирают не от болезней, а от лекарств», «Обращаться к врачам могут только люди с могучим здоровьем, у которых есть силы выносить и болезнь и лекарства». И всячески отрицает необходимость медицины, а равно и пользы ее для выздоровления.
Григорий Заславский
05.02.2006
17.02.2006
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«Звуковой архив Малого театра»
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
«Звуковой архив Малого театра»
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
Пролог (2,2 Мб)
Действие 1. (25,3 Мб)
Действие 2. (17,2 Мб)
Действующие лица и исполнители:
ДЮПРЕ, нотариус – Александр Клюквин
ЭМИЛЬ – Алексей Фаддеев
БАРОН ДЕ РАТИНЬЕР – Александр Ермаков
БАРОНЕССА, жена его – Ольга Пашкова
ДЕРОШЕ, писатель – Борис Клюев
МЕРЛЮШ, мыльный фабрикант – Алексей Кудинович
ГОСПОЖА РАПЕ, содержательница табачной лавки – Инна Иванова
СЕН-ФЕЛИКС, актёр – Эдуард Марцевич
ДЖУЛЬЕТТА, его дочь – Варвара Андреева
МЛАДШИЙ ПИСАРЬ – Петр Абрамов
Запись осуществлена в рамках программы информационной поддержки Малого театра радиостанцией «Радио России» 18 марта 2005 года.
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
Пролог (2,2 Мб)
Действие 1. (25,3 Мб)
Действие 2. (17,2 Мб)
Действующие лица и исполнители:
ДЮПРЕ, нотариус – Александр Клюквин
ЭМИЛЬ – Алексей Фаддеев
БАРОН ДЕ РАТИНЬЕР – Александр Ермаков
БАРОНЕССА, жена его – Ольга Пашкова
ДЕРОШЕ, писатель – Борис Клюев
МЕРЛЮШ, мыльный фабрикант – Алексей Кудинович
ГОСПОЖА РАПЕ, содержательница табачной лавки – Инна Иванова
СЕН-ФЕЛИКС, актёр – Эдуард Марцевич
ДЖУЛЬЕТТА, его дочь – Варвара Андреева
МЛАДШИЙ ПИСАРЬ – Петр Абрамов
Запись осуществлена в рамках программы информационной поддержки Малого театра радиостанцией «Радио России» 18 марта 2005 года.
14.02.2006
Подробнее
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюбиво и ведут ее последовательно.
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюбиво и ведут ее последовательно.
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюби¬во и ведут ее последовательно.
Человек в халате сидит у камина в любимом кресле. Человеку хорошо. Человека зовут Арган, его играет Василий Иванович Бочкарев. Дальше мы будем писать «Арган», подразумевая: Арган дефис Бочкарев, и помня сцепку, обозначенную тут де¬фисом: сцепка и теплая, нежная, и вроде бы с бубенчиками.
Стоит следить за тем, как эта нота (человеку хорошо) проходит через весь недлинный, соразмерный спектакль.
При желании можно разглядывать и многое сверх того, - тонкость искусства, артистизм культурных связей. У дерева панелей в доме мнимого больного - теплый, чуть затертый «шарденовский отлив»; мягко притушенная гамма (без единого цветного пятна) тоже от Шардена (когда в финальной церемонии понадобится нарядность, ее даст сочетание блестяще черного с ярко белым). В здешнее окно, когда от¬кроют его створки, солнце на девушку в проеме падает так же, как на «Девушку с письмом» Вермеера. Можно разглядеть от¬сылки к классицистскому веку-быту-театру в том, как расставлены немногие и тя¬желоватые вещи и как заполняется движением просторная сцена, - движение без беготни, без кульбитов. Видна красота сцены, ее пропорций (высота-ширина-глубина), и видно, что она исходно приспособлена к задачам комедии: событиям здесь удобно выйти к рампе, развернуться лицом на нас (в шуточных мизансценах разворот тоже на нас, но вперед ногами: так лежит в кресле Арган, картинно изображая, будто помер, а потом впрямь чуть не умирая от сердечной обиды).
Но повторим: это можно разглядывать. Можно и не разглядывать. И если скажут, что ни сценограф Александр Боровский не имел в виду Шардена, ни художник по све¬ту Дамир Исмагилов - Вермеера, поверю. Значит, они шли напрямик от их, Шардена и Вермеера, натуры; от собственного ощущения того же дома.
Маленькое чудо Исмагилова: свет в ок¬нах, когда их откроют (два окошка совсем высоко над застекленной дверью - откры¬вают специальной длинной палкой с крючком), кажется свежее, чище нынешнего. Я не сведуща: существуют ли технические приспособления, способные дать эффект иного воздуха? Немцы лет двадцать назад привозили «Минну фон Барнхельм» Лессинга, спектакль шел как трогающий и суро¬вый поединок двух благородств, двух само¬отречений, строгий актер Хельмут Грим вел эту историю с твердым чувством ее правды при ее нынешней невозможности; мхатовские осветители (спектакль шел в их поме¬щении) вникали в секрет: как сделано, что нет сомнения - на свежевымытые полы па¬дает солнце с улицы, по которой никогда не чадили по асфальту машины; воздух пыль¬ный, чистый, пронизанный солнцем.
В спектакле «Мнимый больной» чистый воздух. Это вроде бы не согласно обстоятельствам комедии, где с самого начала речь о слабительных и ветрогонных лекарствах, о клистирах и их воздействии, где в дальнем углу сцены налево предполагается нужный чуланчик (туда раз и другой устремляется Арган, радуясь и конфузясь, боясь опоздать, явно опаздывая). Дело в том, однако, что предполагаемый налево в дальнем углу нужник - условен, а радость, с которой Арган переживает воздействие дорогих ему лекарств, - радость безуслов¬ная.
Арган с таким же удовольствием поси¬живает у камина, с каким оказывается у окна. И в тепле приятно, и подышать при¬ятно. Читаешь всего-навсего аптекарский счет, а написано вежливо, - что приятно. Платишь не зря, действие лекарств неза¬бываемо, как вспомнишь - так вздрог¬нешь; ergo, тратишься не зря, что приятно. Ловишь кайф, поймав аптекаря на припис¬ках и возвращая его к разумной сумме, - опять же приятно. Впрочем, не то приятно, что г-н Флеран жулик, а то, что мы не ду¬раки. Счета в свое удовольствие сортируешь - одни в кучку, другие накалываешь на штырек. Так же в свое удовольствие ве¬дешь разговор с заочным собеседником: приятно, что за тобой остается последнее слово.
Надобно заметить, удовольствие, когда за тобой остается последнее слово, этому человеку вообще-то достается редко. На протяжении спектакля во всяком случае ему на своем не удается поставить ни разу. Он упрямится тем энергичней, чем быст¬рее уступает. Упорствовать дольше мину¬ты он не может. Сердится того меньше. Скорей обижается, чем сердится. Так, обидясь на Туанетту, не вмиг ему откликаю¬щуюся, едва успев испугаться, что его ос¬тавили одного, он снова доволен: Туанетта здесь, живем дальше.
Можно быть уверенным: господин Флеран еще докажет, что счета его самые что ни на есть верные. Арган застыдится: как же не понял, что верные.
Арган деликатное существо. Когда ос¬корбленный Пюргон покидает дом, боль¬ной бежит вслед не только потому, что бо¬ится остаться без врача. Неловко: в доме человека обидели.
Деликатность не вяжется с тем, что Ар¬ган предлагает рассматривать содержимое своего ночного горшка? Так ведь кому предлагает - Туанетте. Близкий человек, Анжелика рассказывает Туанетте, как влюбилась, что на сердце, - Арган расска¬зывает ей же, как лечится, что с желудком.
Со всеми своими рецептами и со всеми своими ночными горшками меньше всего этот худенький, синеглазый Арган - до¬машний тиран. Он и не помешанный, и не притворщик. Просто он не молоденький, а стало быть там и сям у него покалывает, побаливает, поламывает, а то как вступит! Бог весть, кто и зачем ему внушил, сколь смертельно опасна для него дальнейшая жизнь. Существо природно радостное, под грозою диагнозов Арган счастлив, что есть лекарства и доктора, есть деньги пла¬тить им, есть его дом и его домашние, ко¬торые его любят и не бросят. Он больной совсем не капризный; если и мнимый, то несомненно благодарный.
Василий Бочкарев играет столь же точ¬но, сколь и легко.
Хозяин своего любимого халата, своего любимого кресла с разнообразными по¬душками под спинку, своего любимого до¬ма и любимого семейства, этот Арган на редкость милый человек. Честно сказать, и не припомнишь другого такого милого в спектаклях по соседству, разве что в спек¬таклях, поставленных тем же Сергеем Женовачем на той же сцене с тем же Бочкаревым.
Вот первый парадокс, к которому подводит спектакль, никак на парадоксы не нацеленный: что же это делается, если на русском театре сегодня такой дефицит симпатичных лиц, и полную нежность да¬ют испытать лишь к персонажу фарса. Но раз так, то благодарение фарсу.
«Мнимый больной» ни в какой иной жанр не транспонируется, фарс не обора¬чивается ни драмой доверия, ни драмой ложного идеала. Бочкарев от начала до конца тут истый фарсер и шармер; и его легкую манеру - профессионально легкую, летучую, беглую - подхватывают кто может.
Мольер не так уж заботился, чтобы каж¬дый в его труппе имел всякий вечер свой бенефис. Сергей Женовач эту заботу взял на себя столь же охотно, сколь и успешно, открыл веер возможностей не только Л.Титовой в роли Туанетты (роль эта во¬обще завидная, в знаменитом спектакле МХТ со Станиславским-Арганом ее игра¬ли Лилина и Гзовская), но и А.Клюквину в роли Беральда. Вот вопрос на засыпку специалисту по истории МХТ: кто играл Бе¬ральда со Станиславским? Роль никакая. Но как Эфрос в «Тартюфе» создал Ю.Бо¬гатыреву роль Клеанта, задав рацеям резо¬нера испуганно-стремительный темп (выговорю, а там вяжите!), - Женовач создал А.Клюквину роль на невозмутимости при любой затяжке: Беральд приходит в дом брата, у него конкретное к брату дело, на¬счет племянницы, а тут антракт. Публика еще не поняла, он понял. Садится лицом к залу, берет чашку, ногу вытягивает перед собой. Поясняет непонятливому залу: ант¬ракт. А сам еще немного посидит.
Станиславский однажды учил своих ак¬теров выскакиванию из роли и разговору с публикой - рекомендовал делать это «тон¬ко, легко, нагло». В «Мнимом больном» разворот мизансцены и реплики на зал ле¬гок, но наглости не требует. Переходы вежливы, жизнь в пограничье вежлива. Здесь все вежливо.
Шарм этого спектакля, спокойно и при¬ветливо впускающего в себя клоунаду, - в том, что его персонажи любят друг друга. Ну, если «любят» слишком сильное слово, то скажем: тут хорошо относятся друг к другу, что и естественно в семье хорошего человека.
Туанетта - Л.Титова разыгрывает чудо-целителя в свое удовольствие; балуется с докторским париком, машет кудлатыми концами и завязывает их под подбородком как шарфик, опять же в свое удовольствие; твердит разнообразно жалующемуся паци¬енту диагноз без вариантов («Это легкие!») - уж точно в полное свое удовольствие. Это у нее общее с хозяином дома: что делаешь - делать в свое удовольствие. Но в сущности Туанетта - Л.Титова ведет свою затею не ради собственного удовольствия и уж точно не потому, что ее распирает инстинкт театральности. Она действует постольку, поскольку хорошо относится к людям в доме. Да уж не будем стесняться в словах: любит она их. И они ее.
Арган не хуже нас видит, что новый чудо-лекарь - переодетая Туанетта. Но ему стыдно поверить своим глазам: не может такой хороший человек, как их Туанетта, своего хозяина дурить и морочить. В своей доверчивости он, кстати, прав: она в самом деле не дурит его, не морочит, а смешит и спасает от глупостей.
Беральд занят тем же. Потому что любит брата. У Бочкарева и у Клюквина это обработано в одно касание: братья. Можете это заметить, можете не заметить, но вот - любящие братья. Беральд любит тем покровительственнее, что до донышка все в Аргане ему известно (донышко-то близко, такое чистенькое). Предвидь он, что Белина над мнимым покойником выскажется с римской прямотой, он бы поостерегся устраивать проверки ее супружеской преданности: он же знает, что Арган существо привязчивое, любящее, верящее. Срочно необходим повторный опыт - с дочкой, потому что Арган нелюбимым жить не может, тут ему и каюк. И в чудной, смешной мизансцене - в кресле на самой авансцене, ногами вперед на публику, с возросшей правдоподобностью изображая мертвого, - Арган блаженно оживает, потому что есть дочка (вообще-то даже две дочки). Дочка Анжелика над креслом плачет и отца любит, отца любит и плачет; что отец отошел к праотцам ничуть не радуется; неясно, откуда же тут взялся и ее возлюбленный, но ведь тоже не радуется, хотя ему бы и можно; значит, хороший человек (дуралей, что было уже доказано неудачной попыткой проникнуть в дом, где принимают другого жениха, - но хороший человек). Добрые синие глазки воскресшего радуются на хорошую дочку, тем более дочка - О.Молочная в самом деле прелесть (легкая, с тонкими руками, в согласии со старыми законами сцены не прикасающимися к корпусу, «старинная девушка», как когда-то написали о другом сценическом персонаже; изящный сухой рисунок, изящная природа).
Идет к концу спектакль, в котором доля симпатичности (она же доля смешного) отыскивается едва ли не в каждом. Домашний врач мнимого больного, доктор Пюргон (К.В.Демин) разве ни симпатичен? При нем святотатствуют - отправляют содержимое клистира не по назначению, он в ужасе неподдельном. Сдохнет, но сюда больше ни ногой и ни за какие деньги. Ужас перед будущностью больного, оставшегося без промывательного, - тоже из глубины души. Во всяком случае, по режиссерскому рисунку - так. Рисунок пред¬полагает нечто трогательное и в паре Диафуарусов, отца и сына: наглядный триумф отцовской любви, мальчик явно рожден дебилом, а выходили.
Если хотите, есть шарм даже у мнимой вдовы мнимого больного, когда та утешает служанку: не откажешь в рациональности ее доводам, кому он в самом деле нужен, этот Васька. Что еще немаловажно: обаятельна Евгения Глушено, играющая стерву Белину. Обаяние все решает в здешней системе.
В празднике под конец участвуют все домашние. Можно сказать и иначе: все кончается домашним праздником, праздником дома.
Чувство меры, легкая замкнутость и легкая же, шутливая, короткая сцепка с залом - из достоинств этого спектакля. Чувство меры должно бы остановить разговор о нем.
Не переходить же с рассказа о чудном фарсе с его мотивом «любит-не-любит» к финальной строке «Божественной комедии» про любовь, что движет солнце и светила. Не заводить же речь о структурах «Гамлета» и «Лира», где распад времен и вывих природы взаимозависимы с подтачиванием людских связей, с гибелью любви - дружеской, сыновней, отцовской, супружеской, братской, - только читай, только чекань в сценическом сюжете. От сохранности души и любви зависит движение светил. Но, конечно, все это даже не в сторону от нашего рассказа, - совсем вне его.
Инна Соловьева
«Экран и сцена», №45-46 (791-792), декабрь 2005 г.
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюби¬во и ведут ее последовательно.
Человек в халате сидит у камина в любимом кресле. Человеку хорошо. Человека зовут Арган, его играет Василий Иванович Бочкарев. Дальше мы будем писать «Арган», подразумевая: Арган дефис Бочкарев, и помня сцепку, обозначенную тут де¬фисом: сцепка и теплая, нежная, и вроде бы с бубенчиками.
Стоит следить за тем, как эта нота (человеку хорошо) проходит через весь недлинный, соразмерный спектакль.
При желании можно разглядывать и многое сверх того, - тонкость искусства, артистизм культурных связей. У дерева панелей в доме мнимого больного - теплый, чуть затертый «шарденовский отлив»; мягко притушенная гамма (без единого цветного пятна) тоже от Шардена (когда в финальной церемонии понадобится нарядность, ее даст сочетание блестяще черного с ярко белым). В здешнее окно, когда от¬кроют его створки, солнце на девушку в проеме падает так же, как на «Девушку с письмом» Вермеера. Можно разглядеть от¬сылки к классицистскому веку-быту-театру в том, как расставлены немногие и тя¬желоватые вещи и как заполняется движением просторная сцена, - движение без беготни, без кульбитов. Видна красота сцены, ее пропорций (высота-ширина-глубина), и видно, что она исходно приспособлена к задачам комедии: событиям здесь удобно выйти к рампе, развернуться лицом на нас (в шуточных мизансценах разворот тоже на нас, но вперед ногами: так лежит в кресле Арган, картинно изображая, будто помер, а потом впрямь чуть не умирая от сердечной обиды).
Но повторим: это можно разглядывать. Можно и не разглядывать. И если скажут, что ни сценограф Александр Боровский не имел в виду Шардена, ни художник по све¬ту Дамир Исмагилов - Вермеера, поверю. Значит, они шли напрямик от их, Шардена и Вермеера, натуры; от собственного ощущения того же дома.
Маленькое чудо Исмагилова: свет в ок¬нах, когда их откроют (два окошка совсем высоко над застекленной дверью - откры¬вают специальной длинной палкой с крючком), кажется свежее, чище нынешнего. Я не сведуща: существуют ли технические приспособления, способные дать эффект иного воздуха? Немцы лет двадцать назад привозили «Минну фон Барнхельм» Лессинга, спектакль шел как трогающий и суро¬вый поединок двух благородств, двух само¬отречений, строгий актер Хельмут Грим вел эту историю с твердым чувством ее правды при ее нынешней невозможности; мхатовские осветители (спектакль шел в их поме¬щении) вникали в секрет: как сделано, что нет сомнения - на свежевымытые полы па¬дает солнце с улицы, по которой никогда не чадили по асфальту машины; воздух пыль¬ный, чистый, пронизанный солнцем.
В спектакле «Мнимый больной» чистый воздух. Это вроде бы не согласно обстоятельствам комедии, где с самого начала речь о слабительных и ветрогонных лекарствах, о клистирах и их воздействии, где в дальнем углу сцены налево предполагается нужный чуланчик (туда раз и другой устремляется Арган, радуясь и конфузясь, боясь опоздать, явно опаздывая). Дело в том, однако, что предполагаемый налево в дальнем углу нужник - условен, а радость, с которой Арган переживает воздействие дорогих ему лекарств, - радость безуслов¬ная.
Арган с таким же удовольствием поси¬живает у камина, с каким оказывается у окна. И в тепле приятно, и подышать при¬ятно. Читаешь всего-навсего аптекарский счет, а написано вежливо, - что приятно. Платишь не зря, действие лекарств неза¬бываемо, как вспомнишь - так вздрог¬нешь; ergo, тратишься не зря, что приятно. Ловишь кайф, поймав аптекаря на припис¬ках и возвращая его к разумной сумме, - опять же приятно. Впрочем, не то приятно, что г-н Флеран жулик, а то, что мы не ду¬раки. Счета в свое удовольствие сортируешь - одни в кучку, другие накалываешь на штырек. Так же в свое удовольствие ве¬дешь разговор с заочным собеседником: приятно, что за тобой остается последнее слово.
Надобно заметить, удовольствие, когда за тобой остается последнее слово, этому человеку вообще-то достается редко. На протяжении спектакля во всяком случае ему на своем не удается поставить ни разу. Он упрямится тем энергичней, чем быст¬рее уступает. Упорствовать дольше мину¬ты он не может. Сердится того меньше. Скорей обижается, чем сердится. Так, обидясь на Туанетту, не вмиг ему откликаю¬щуюся, едва успев испугаться, что его ос¬тавили одного, он снова доволен: Туанетта здесь, живем дальше.
Можно быть уверенным: господин Флеран еще докажет, что счета его самые что ни на есть верные. Арган застыдится: как же не понял, что верные.
Арган деликатное существо. Когда ос¬корбленный Пюргон покидает дом, боль¬ной бежит вслед не только потому, что бо¬ится остаться без врача. Неловко: в доме человека обидели.
Деликатность не вяжется с тем, что Ар¬ган предлагает рассматривать содержимое своего ночного горшка? Так ведь кому предлагает - Туанетте. Близкий человек, Анжелика рассказывает Туанетте, как влюбилась, что на сердце, - Арган расска¬зывает ей же, как лечится, что с желудком.
Со всеми своими рецептами и со всеми своими ночными горшками меньше всего этот худенький, синеглазый Арган - до¬машний тиран. Он и не помешанный, и не притворщик. Просто он не молоденький, а стало быть там и сям у него покалывает, побаливает, поламывает, а то как вступит! Бог весть, кто и зачем ему внушил, сколь смертельно опасна для него дальнейшая жизнь. Существо природно радостное, под грозою диагнозов Арган счастлив, что есть лекарства и доктора, есть деньги пла¬тить им, есть его дом и его домашние, ко¬торые его любят и не бросят. Он больной совсем не капризный; если и мнимый, то несомненно благодарный.
Василий Бочкарев играет столь же точ¬но, сколь и легко.
Хозяин своего любимого халата, своего любимого кресла с разнообразными по¬душками под спинку, своего любимого до¬ма и любимого семейства, этот Арган на редкость милый человек. Честно сказать, и не припомнишь другого такого милого в спектаклях по соседству, разве что в спек¬таклях, поставленных тем же Сергеем Женовачем на той же сцене с тем же Бочкаревым.
Вот первый парадокс, к которому подводит спектакль, никак на парадоксы не нацеленный: что же это делается, если на русском театре сегодня такой дефицит симпатичных лиц, и полную нежность да¬ют испытать лишь к персонажу фарса. Но раз так, то благодарение фарсу.
«Мнимый больной» ни в какой иной жанр не транспонируется, фарс не обора¬чивается ни драмой доверия, ни драмой ложного идеала. Бочкарев от начала до конца тут истый фарсер и шармер; и его легкую манеру - профессионально легкую, летучую, беглую - подхватывают кто может.
Мольер не так уж заботился, чтобы каж¬дый в его труппе имел всякий вечер свой бенефис. Сергей Женовач эту заботу взял на себя столь же охотно, сколь и успешно, открыл веер возможностей не только Л.Титовой в роли Туанетты (роль эта во¬обще завидная, в знаменитом спектакле МХТ со Станиславским-Арганом ее игра¬ли Лилина и Гзовская), но и А.Клюквину в роли Беральда. Вот вопрос на засыпку специалисту по истории МХТ: кто играл Бе¬ральда со Станиславским? Роль никакая. Но как Эфрос в «Тартюфе» создал Ю.Бо¬гатыреву роль Клеанта, задав рацеям резо¬нера испуганно-стремительный темп (выговорю, а там вяжите!), - Женовач создал А.Клюквину роль на невозмутимости при любой затяжке: Беральд приходит в дом брата, у него конкретное к брату дело, на¬счет племянницы, а тут антракт. Публика еще не поняла, он понял. Садится лицом к залу, берет чашку, ногу вытягивает перед собой. Поясняет непонятливому залу: ант¬ракт. А сам еще немного посидит.
Станиславский однажды учил своих ак¬теров выскакиванию из роли и разговору с публикой - рекомендовал делать это «тон¬ко, легко, нагло». В «Мнимом больном» разворот мизансцены и реплики на зал ле¬гок, но наглости не требует. Переходы вежливы, жизнь в пограничье вежлива. Здесь все вежливо.
Шарм этого спектакля, спокойно и при¬ветливо впускающего в себя клоунаду, - в том, что его персонажи любят друг друга. Ну, если «любят» слишком сильное слово, то скажем: тут хорошо относятся друг к другу, что и естественно в семье хорошего человека.
Туанетта - Л.Титова разыгрывает чудо-целителя в свое удовольствие; балуется с докторским париком, машет кудлатыми концами и завязывает их под подбородком как шарфик, опять же в свое удовольствие; твердит разнообразно жалующемуся паци¬енту диагноз без вариантов («Это легкие!») - уж точно в полное свое удовольствие. Это у нее общее с хозяином дома: что делаешь - делать в свое удовольствие. Но в сущности Туанетта - Л.Титова ведет свою затею не ради собственного удовольствия и уж точно не потому, что ее распирает инстинкт театральности. Она действует постольку, поскольку хорошо относится к людям в доме. Да уж не будем стесняться в словах: любит она их. И они ее.
Арган не хуже нас видит, что новый чудо-лекарь - переодетая Туанетта. Но ему стыдно поверить своим глазам: не может такой хороший человек, как их Туанетта, своего хозяина дурить и морочить. В своей доверчивости он, кстати, прав: она в самом деле не дурит его, не морочит, а смешит и спасает от глупостей.
Беральд занят тем же. Потому что любит брата. У Бочкарева и у Клюквина это обработано в одно касание: братья. Можете это заметить, можете не заметить, но вот - любящие братья. Беральд любит тем покровительственнее, что до донышка все в Аргане ему известно (донышко-то близко, такое чистенькое). Предвидь он, что Белина над мнимым покойником выскажется с римской прямотой, он бы поостерегся устраивать проверки ее супружеской преданности: он же знает, что Арган существо привязчивое, любящее, верящее. Срочно необходим повторный опыт - с дочкой, потому что Арган нелюбимым жить не может, тут ему и каюк. И в чудной, смешной мизансцене - в кресле на самой авансцене, ногами вперед на публику, с возросшей правдоподобностью изображая мертвого, - Арган блаженно оживает, потому что есть дочка (вообще-то даже две дочки). Дочка Анжелика над креслом плачет и отца любит, отца любит и плачет; что отец отошел к праотцам ничуть не радуется; неясно, откуда же тут взялся и ее возлюбленный, но ведь тоже не радуется, хотя ему бы и можно; значит, хороший человек (дуралей, что было уже доказано неудачной попыткой проникнуть в дом, где принимают другого жениха, - но хороший человек). Добрые синие глазки воскресшего радуются на хорошую дочку, тем более дочка - О.Молочная в самом деле прелесть (легкая, с тонкими руками, в согласии со старыми законами сцены не прикасающимися к корпусу, «старинная девушка», как когда-то написали о другом сценическом персонаже; изящный сухой рисунок, изящная природа).
Идет к концу спектакль, в котором доля симпатичности (она же доля смешного) отыскивается едва ли не в каждом. Домашний врач мнимого больного, доктор Пюргон (К.В.Демин) разве ни симпатичен? При нем святотатствуют - отправляют содержимое клистира не по назначению, он в ужасе неподдельном. Сдохнет, но сюда больше ни ногой и ни за какие деньги. Ужас перед будущностью больного, оставшегося без промывательного, - тоже из глубины души. Во всяком случае, по режиссерскому рисунку - так. Рисунок пред¬полагает нечто трогательное и в паре Диафуарусов, отца и сына: наглядный триумф отцовской любви, мальчик явно рожден дебилом, а выходили.
Если хотите, есть шарм даже у мнимой вдовы мнимого больного, когда та утешает служанку: не откажешь в рациональности ее доводам, кому он в самом деле нужен, этот Васька. Что еще немаловажно: обаятельна Евгения Глушено, играющая стерву Белину. Обаяние все решает в здешней системе.
В празднике под конец участвуют все домашние. Можно сказать и иначе: все кончается домашним праздником, праздником дома.
Чувство меры, легкая замкнутость и легкая же, шутливая, короткая сцепка с залом - из достоинств этого спектакля. Чувство меры должно бы остановить разговор о нем.
Не переходить же с рассказа о чудном фарсе с его мотивом «любит-не-любит» к финальной строке «Божественной комедии» про любовь, что движет солнце и светила. Не заводить же речь о структурах «Гамлета» и «Лира», где распад времен и вывих природы взаимозависимы с подтачиванием людских связей, с гибелью любви - дружеской, сыновней, отцовской, супружеской, братской, - только читай, только чекань в сценическом сюжете. От сохранности души и любви зависит движение светил. Но, конечно, все это даже не в сторону от нашего рассказа, - совсем вне его.
Инна Соловьева
«Экран и сцена», №45-46 (791-792), декабрь 2005 г.
10.01.2006
Подробнее
«Листая старые подшивки» ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
«Листая старые подшивки»
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
«Листая старые подшивки»
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
Те, кто хотел бы найти в новом спектакле Малого театра «Три сестры» Чехова мхатовского, будут разочарованы. В Малом — свой Чехов. Ярче, простодушнее, разнообразнее. Без особой заботы о соблюдении чеховского тона (приглушенного), стиля (благородно-изысканного), ритма (медленного). Без той цельности, которая была чудом и тайной в старом МХАТе.
Но и без анемии чувств, бесплотности, бесчувственности, к которым мы в нынешних воплощениях «печального гения» почти привыкли. Смешно было бы в берегущем традиции, верном своему прошлому Малом ожидать и режиссерского радикализма, безответственно-разрушительного или холодно-умствующего, что ныне стало типичным в отношении чеховской драматургии у большинства постановщиков. Репертуарная переизбыточность Чехова, разросшегося усилиями могучего отряда чеховедов, в особенности чеховедок, самого почитаемого из русских классиков, в современном репертуаре очевидна. Так же как очевиден м дефицит новых, органических, а не противостоящих ему режиссерских идей, исполнителей высокого класса, чеховских по духу.
В «Трех сестрах» (которых начал ставить Юрий Соломин, но заболел; едва оправившись после операции на сердце, вернулся к работе, репетируя по два раза в день) говорят нормальными человеческими голосами. Не сорванными, не надсадными, не сожженными алкоголем и не прокуренными, а, как полагается в Малом театре, звучными и музыкальными.
Столь раздражающая новую критику реальная, натуральная декорация художника Александра Глазунова — дом в два этажа неспешно поворачивается на круге сцены, открывая укромные уголки, лестницы, комнаты, заставленные старомодной мебелью. Все связано, соединено друг с другом. Все говорит о естественности и красоте давнего человеческого обихода.
И надуваются полосы белых легких занавесей. И по диагонали просторной столовой виден накрытый к завтраку стол. И горшочек с пармскими фиалками на крахмальной скатерти. Лиловый цвет фиалок, знак одиночества, вечного девичества, наденет в финале совсем еще молодая, хрупкая, высокая, старшая из сестер (а не состарившаяся) Ольга — Алена Охлупина.
«Великолепную скуку» Чехова, человеческое томление, оборванные полумечты великолепно играли в старом Художественном театре. В Малом играют жизнь, не скрывая, как больно и жестоко она бьет.
Трагедии и драмы повторяются, желания не осуществляются, но надежда не умирает. Каждый акт в большом, длинном спектакле кончается не крушением, а возрождением надежды. Даже Ирина — Варвара Андреева, только что потерявшая жениха, прекрасного и чистого человека, наутро поедет на кирпичный завод учительницей в школу не только оплакивать свою потерю, но и смутно, тайно надеясь на перемены, быть может, и к лучшему.
Спектакль волнует, увлекает. Юрий Соломин нынешними «Тремя сестрами» завершает чеховский цикл на старейшей русской сцене. (После им же поставленной «Чайки»; «Дяди Вани» известного кинорежиссера Сергея Соловьева; «Иванова» в оригинальном решении Виталия Соломина).
Режиссер ищет не мистические и символические мотивы человеческих драм и несвершений, не ужас русской рефлексии в бездействии персонажей, а самые простые, житейские, жизненные объяснения. В Москву никак не могут уехать, потому что живут от нее далеко. Еще потому не едут, что с нагретого, обжитого места подняться трудно. И здесь могила отца-генерала. И жалко оставлять Машу — Ольгу Пашкову (нервную, резкую, постоянно готовую к слезам) с нелюбимым, хоть и уважаемым мужем. Еще жальче бросать Андрея на съедение «шершавому животному» — Наташе. И денег на переезд мало. Теперь особенно, когда проигрался Андрей — Александр Клюквин.
И подполковник Вершинин, приехавший из той самой Москвы, куда стремятся сестры, влюблен не только в Машу, но и в прозоровское жилище, куда не устает приходить, зная, что найдет там тепло, музыку, красоту, умную и изящную беседу.
О трех сестрах Прозоровых в спектакле Малого театра можно сказать, что они молоды, стройны, с тончайшими талиями и красивы. Чувствуется высокая серьезность отношения актрис к работе.
Кажется, режиссер намеренно снял их «исключительность». Перед нами не уникумы женственности и духовной культуры, а три милые девушки из хорошей семьи; три сироты, жмущиеся друг к другу. Такое решение возможно. Но если бы больше любви, душевной силы и страсти, человеческой породы и меньше слез, носовых платков у глаз! (Недаром Немирович-Данченко считал, что роли сестер лучше поручать опытным исполнительницам.)
Из женщин-актрис нельзя не восхититься старейшиной Малого Галиной Деминой — нянькой Анфисой. Все та же, что и всегда, кружевная игра интонаций. Но груба для чеховской пьесы, загримирована, накрашена сверх меры Наташа — Инна Иванова.
За единственным исключением, Деминой, мужчины в новых «Трех сестрах» играют сильнее женщин. И нежный, даже когда пьян, Эдуард Марцевич — Чебутыкин. Озорующий, бузящий, еще не старый, в чертах которого видна былая мужская красота, а в отношениях к сестрам, в трепетности и бережности любования Ириной эхом отзывается любовь к их давно умершей матери.
Кулыгина всегда и все актеры играли хорошо. Валерий Бабятинский играет очень хорошо и по-своему. Комические черты инспектора гимназии убраны. Человек своего времени, провинциальный интеллигент, книжник возникает на сцене. Бабятинский играет несчастливого в любви и беспредельно любящего человека. Очень доброго. В Прозоровском доме он принят не по причине родства, а потому, что душевно одноприроден сестрам — воспитанностью, мягкостью, неумением мстить, ожесточаться и помнить зло.
Думается, что от спектакля к спектаклю будет лучше играть Андрея талантливый Александр Клюквин. Сейчас он чуть жмет и для Чехова громок, напорист. Но отчаяние и смертная усталость в молодом, красивом, еще крепком человеке — подлинны.
Рискуя, Соломин отдал Тузенбаха очень молодому Подгородинскому, и выбор оправдал себя. Тузенбах смотрится почти сверстником юной Ирины. Юным, грустно-веселым, совсем не говорливым, трогательно любящим и полным тихого достоинства играет Тузенбаха Глеб Подгородинский.
Его любовь первая в жизни. Предчувствуя, что погибнет на дуэли, зная, что люди скоро его забудут, он уходит со сцены просто. Без эффектного вскрика: «Ирина!..» Без многозначительной фразы о том, что утром он не успел выпить кофе. Текст сокращен. Но долго будут виноватая, неловкая улыбка и молчание, и то, как пятится, медленно отступает барон, не в силах оторваться от лица любимой, и как тихо затворяет за собой калитку.
Актеры щепкинской школы, наиболее из всех других сохранившейся, прочной и верной своему направлению, идее «живого человека» на сцене, умеют играть великую простоту жизни и то, что счастье или несчастье не в Перми или в Москве, а в самом человеке, в его судьбе, в «случае», который подарит или не подарит жизнь.
Когда полк уходит, когда из жизни уходит Тузенбах, мы думаем о них, но и о себе, о нынешних мучениках человеческого кочевья и бездомья, о непрочности земного бытия. И о том, как бесповоротно и страшно сегодня и теперь звучит слово «никогда».
Вера Максимова
«Родная газета», 27.02.2004
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
Те, кто хотел бы найти в новом спектакле Малого театра «Три сестры» Чехова мхатовского, будут разочарованы. В Малом — свой Чехов. Ярче, простодушнее, разнообразнее. Без особой заботы о соблюдении чеховского тона (приглушенного), стиля (благородно-изысканного), ритма (медленного). Без той цельности, которая была чудом и тайной в старом МХАТе.
Но и без анемии чувств, бесплотности, бесчувственности, к которым мы в нынешних воплощениях «печального гения» почти привыкли. Смешно было бы в берегущем традиции, верном своему прошлому Малом ожидать и режиссерского радикализма, безответственно-разрушительного или холодно-умствующего, что ныне стало типичным в отношении чеховской драматургии у большинства постановщиков. Репертуарная переизбыточность Чехова, разросшегося усилиями могучего отряда чеховедов, в особенности чеховедок, самого почитаемого из русских классиков, в современном репертуаре очевидна. Так же как очевиден м дефицит новых, органических, а не противостоящих ему режиссерских идей, исполнителей высокого класса, чеховских по духу.
В «Трех сестрах» (которых начал ставить Юрий Соломин, но заболел; едва оправившись после операции на сердце, вернулся к работе, репетируя по два раза в день) говорят нормальными человеческими голосами. Не сорванными, не надсадными, не сожженными алкоголем и не прокуренными, а, как полагается в Малом театре, звучными и музыкальными.
Столь раздражающая новую критику реальная, натуральная декорация художника Александра Глазунова — дом в два этажа неспешно поворачивается на круге сцены, открывая укромные уголки, лестницы, комнаты, заставленные старомодной мебелью. Все связано, соединено друг с другом. Все говорит о естественности и красоте давнего человеческого обихода.
И надуваются полосы белых легких занавесей. И по диагонали просторной столовой виден накрытый к завтраку стол. И горшочек с пармскими фиалками на крахмальной скатерти. Лиловый цвет фиалок, знак одиночества, вечного девичества, наденет в финале совсем еще молодая, хрупкая, высокая, старшая из сестер (а не состарившаяся) Ольга — Алена Охлупина.
«Великолепную скуку» Чехова, человеческое томление, оборванные полумечты великолепно играли в старом Художественном театре. В Малом играют жизнь, не скрывая, как больно и жестоко она бьет.
Трагедии и драмы повторяются, желания не осуществляются, но надежда не умирает. Каждый акт в большом, длинном спектакле кончается не крушением, а возрождением надежды. Даже Ирина — Варвара Андреева, только что потерявшая жениха, прекрасного и чистого человека, наутро поедет на кирпичный завод учительницей в школу не только оплакивать свою потерю, но и смутно, тайно надеясь на перемены, быть может, и к лучшему.
Спектакль волнует, увлекает. Юрий Соломин нынешними «Тремя сестрами» завершает чеховский цикл на старейшей русской сцене. (После им же поставленной «Чайки»; «Дяди Вани» известного кинорежиссера Сергея Соловьева; «Иванова» в оригинальном решении Виталия Соломина).
Режиссер ищет не мистические и символические мотивы человеческих драм и несвершений, не ужас русской рефлексии в бездействии персонажей, а самые простые, житейские, жизненные объяснения. В Москву никак не могут уехать, потому что живут от нее далеко. Еще потому не едут, что с нагретого, обжитого места подняться трудно. И здесь могила отца-генерала. И жалко оставлять Машу — Ольгу Пашкову (нервную, резкую, постоянно готовую к слезам) с нелюбимым, хоть и уважаемым мужем. Еще жальче бросать Андрея на съедение «шершавому животному» — Наташе. И денег на переезд мало. Теперь особенно, когда проигрался Андрей — Александр Клюквин.
И подполковник Вершинин, приехавший из той самой Москвы, куда стремятся сестры, влюблен не только в Машу, но и в прозоровское жилище, куда не устает приходить, зная, что найдет там тепло, музыку, красоту, умную и изящную беседу.
О трех сестрах Прозоровых в спектакле Малого театра можно сказать, что они молоды, стройны, с тончайшими талиями и красивы. Чувствуется высокая серьезность отношения актрис к работе.
Кажется, режиссер намеренно снял их «исключительность». Перед нами не уникумы женственности и духовной культуры, а три милые девушки из хорошей семьи; три сироты, жмущиеся друг к другу. Такое решение возможно. Но если бы больше любви, душевной силы и страсти, человеческой породы и меньше слез, носовых платков у глаз! (Недаром Немирович-Данченко считал, что роли сестер лучше поручать опытным исполнительницам.)
Из женщин-актрис нельзя не восхититься старейшиной Малого Галиной Деминой — нянькой Анфисой. Все та же, что и всегда, кружевная игра интонаций. Но груба для чеховской пьесы, загримирована, накрашена сверх меры Наташа — Инна Иванова.
За единственным исключением, Деминой, мужчины в новых «Трех сестрах» играют сильнее женщин. И нежный, даже когда пьян, Эдуард Марцевич — Чебутыкин. Озорующий, бузящий, еще не старый, в чертах которого видна былая мужская красота, а в отношениях к сестрам, в трепетности и бережности любования Ириной эхом отзывается любовь к их давно умершей матери.
Кулыгина всегда и все актеры играли хорошо. Валерий Бабятинский играет очень хорошо и по-своему. Комические черты инспектора гимназии убраны. Человек своего времени, провинциальный интеллигент, книжник возникает на сцене. Бабятинский играет несчастливого в любви и беспредельно любящего человека. Очень доброго. В Прозоровском доме он принят не по причине родства, а потому, что душевно одноприроден сестрам — воспитанностью, мягкостью, неумением мстить, ожесточаться и помнить зло.
Думается, что от спектакля к спектаклю будет лучше играть Андрея талантливый Александр Клюквин. Сейчас он чуть жмет и для Чехова громок, напорист. Но отчаяние и смертная усталость в молодом, красивом, еще крепком человеке — подлинны.
Рискуя, Соломин отдал Тузенбаха очень молодому Подгородинскому, и выбор оправдал себя. Тузенбах смотрится почти сверстником юной Ирины. Юным, грустно-веселым, совсем не говорливым, трогательно любящим и полным тихого достоинства играет Тузенбаха Глеб Подгородинский.
Его любовь первая в жизни. Предчувствуя, что погибнет на дуэли, зная, что люди скоро его забудут, он уходит со сцены просто. Без эффектного вскрика: «Ирина!..» Без многозначительной фразы о том, что утром он не успел выпить кофе. Текст сокращен. Но долго будут виноватая, неловкая улыбка и молчание, и то, как пятится, медленно отступает барон, не в силах оторваться от лица любимой, и как тихо затворяет за собой калитку.
Актеры щепкинской школы, наиболее из всех других сохранившейся, прочной и верной своему направлению, идее «живого человека» на сцене, умеют играть великую простоту жизни и то, что счастье или несчастье не в Перми или в Москве, а в самом человеке, в его судьбе, в «случае», который подарит или не подарит жизнь.
Когда полк уходит, когда из жизни уходит Тузенбах, мы думаем о них, но и о себе, о нынешних мучениках человеческого кочевья и бездомья, о непрочности земного бытия. И о том, как бесповоротно и страшно сегодня и теперь звучит слово «никогда».
Вера Максимова
«Родная газета», 27.02.2004
23.12.2005
Подробнее
ДЕГУСТИРУЯ ИСКУССТВО
ДЕГУСТИРУЯ ИСКУССТВО
К вопросу о театральном критике.
Вопрос о праве на экспертную оценку, вообще - «экспертный вопрос» может быть назван одним из краеугольных сегодня...
К вопросу о театральном критике.
Вопрос о праве на экспертную оценку, вообще - «экспертный вопрос» может быть назван одним из краеугольных сегодня...
ДЕГУСТИРУЯ ИСКУССТВО
К вопросу о театральном критике.
Вопрос о праве на экспертную оценку, вообще - «экспертный вопрос» может быть назван одним из краеугольных сегодня...
Григорий Заславский, театральный критик
Еще в 2001 году актер Олег Меньшикв выступил с предложением учредить денежную премию для театральных критиков. Олег Меньшиков прокомментировал это в столичной прессе следующим образом: эта премия «поможет установить нормальные, здоровые отношения театра с критикой, они в последнее время по разным причинам оказались искаженными. Не надо скрывать, что уровень нашей театральной критики сегодня чрезвычайно низкий».
С премией как-то все не удалось, а вопрос о критике - остался. Кому нужен сейчас театральный критик? Насколько он помогает вам лично оценить меру художественности спектакля, определить ее суть, вычленить квинтэссенцию смысла...
Это - первый вопрос. Второй - насколько критик может в оценках спектакля (да, впрочем, любого произведения искусства) отрешиться от личного восприятия? Вопрос о субъективности-объективности театрального критика является не менее спорным, чем вопрос о первичности бытия и сознания. Или яйца и курицы. Кто-то говорит о том, что критика должна быть по максимуму отстранена от личностного подхода, кто-то уверен, что оценить произведение искусства невозможно без «пропускания через себя».
Не надеясь на собственную осведомленность в вопросе, мы решили узнать мнение экспертов по поводу театральной критики.
Борис МИЛЬГРАМ, художественный руководитель театра драмы:
- Як театральным критикам отношусь в разные периоды жизни по-разному. Сейчас у меня такой... неплохой период. Вообще, конечно, мне, как и любому режиссеру, больше интересен диалог критики со мной, со спектаклем, с автором. Но - когда критика адекватна спектаклю. Когда критика оценочна, ее читать достаточно скучно. Я ведь понимаю, что он мой спектакль знает меньше, чем я. Зачем мне слушать оценки? Оценивает и публика. И платит за это! А если критик умеет увидеть структуру спектакля... Это интересно, интересно для всех, потому что ты начинаешь через него воспринимать то, что ты сделал. К газетным публикациям отношусь, как Тригорин: хвалят - приятно, бранят - не в духе.
- Насколько можно отрешиться от личностного?
- На самом деле нет никакого секрета. Это и называется профессией. Я как профессиональный режиссер изучал этот предмет, могу разобрать любой спектакль и в этом смысле выступить критиком. Может быть, я не так замечательно пишу, но разобрать устно я смогу. Потому что я вижу структуру, и могу о ней разговаривать. Критик, хороший критик, тоже видит структуру, и он ее может анализировать. А говорить «понравилось - не понравилось»... Ну, мне понравилось, ему нет. Какая разница? Представляете, человек - дегустатор вина, может ли ему нравиться вино? Допустим, у него есть несколько любимых видов... А рассказать он должен уметь про любое.
Татьяна ПАНКОВА, народная артистка России (Малый театр, Москва):
- Я, например, знаю по дням, какой критик. Самый лучший критик в пятницу. У него впереди два дня выходных. Он настолько расслабляется, что может лишний раз
хохотнуть и прореагировать на что-то. В субботу неплохой критик. Но в воскресенье... ужас! Впереди понедельник, он многое не успел, а пошел в театр.
Критика должна быть, безусловно. Чтобы у нас была возможность посмотреть на нашу работу! Тем не менее, полное доверие и полное согласие с театральным критиком может и не существовать. У каждого свое представление о роли, и каждый по-своему может его трактовать. Есть, конечно, вопиющие, недопустимые оценки, когда я спрашиваю себя, откуда это критик взял ? Этого не было ни у меня, ни у режиссера, ни у кого... К счастью, есть те, которые направляют, и ты видишь: «Э-э... А ведь это главное, что я упустила!».
В основном, полного доверия к критике нет. Не потому, что в этом какое-то презрение, а потому, что вы уже сделали роль, она у вас уже такая, и вам очень трудно ее переосмыслить, вы с ней сроднились.
Вообще, для артиста более важно мнение зрителя, для зрителя мы играем...
Александр КЛЮКВИН, заслуженный артист России:
- Если театральный критик не пересказывает содержание спектакля, а понимает концепцию, сверхзадачу, тогда да, нужен. Критик, который понимает, зачем мы это делаем. Сейчас ведь это довольно
сложная профессия. 99, 9 проц критических статей ничего не говорят ни о спектакле, ни об актерах. Рассказывается просто личная точка зрения человека, посмотревшего спектакль. «Понравилось - не понравилось» - на таком вот уровне. Это ноль. Это ничего не дает ни зрителю, ни актеру. Люди просто зарабатывают деньги и считают себя критиками. Поэтому мне, в принципе, критические статьи не очень интересны. Там нет ничего нового для меня. «Этот вышел оттуда и пошел туда. А надо бы так». Откуда ты знаешь как?
Хорошие критики - большая редкость. Как и хороший режиссер. Только критики встречаются реже. Это драгоценный камень.
«Пермский обозреватель», 08.08.2005
К вопросу о театральном критике.
Вопрос о праве на экспертную оценку, вообще - «экспертный вопрос» может быть назван одним из краеугольных сегодня...
Григорий Заславский, театральный критик
Еще в 2001 году актер Олег Меньшикв выступил с предложением учредить денежную премию для театральных критиков. Олег Меньшиков прокомментировал это в столичной прессе следующим образом: эта премия «поможет установить нормальные, здоровые отношения театра с критикой, они в последнее время по разным причинам оказались искаженными. Не надо скрывать, что уровень нашей театральной критики сегодня чрезвычайно низкий».
С премией как-то все не удалось, а вопрос о критике - остался. Кому нужен сейчас театральный критик? Насколько он помогает вам лично оценить меру художественности спектакля, определить ее суть, вычленить квинтэссенцию смысла...
Это - первый вопрос. Второй - насколько критик может в оценках спектакля (да, впрочем, любого произведения искусства) отрешиться от личного восприятия? Вопрос о субъективности-объективности театрального критика является не менее спорным, чем вопрос о первичности бытия и сознания. Или яйца и курицы. Кто-то говорит о том, что критика должна быть по максимуму отстранена от личностного подхода, кто-то уверен, что оценить произведение искусства невозможно без «пропускания через себя».
Не надеясь на собственную осведомленность в вопросе, мы решили узнать мнение экспертов по поводу театральной критики.
Борис МИЛЬГРАМ, художественный руководитель театра драмы:
- Як театральным критикам отношусь в разные периоды жизни по-разному. Сейчас у меня такой... неплохой период. Вообще, конечно, мне, как и любому режиссеру, больше интересен диалог критики со мной, со спектаклем, с автором. Но - когда критика адекватна спектаклю. Когда критика оценочна, ее читать достаточно скучно. Я ведь понимаю, что он мой спектакль знает меньше, чем я. Зачем мне слушать оценки? Оценивает и публика. И платит за это! А если критик умеет увидеть структуру спектакля... Это интересно, интересно для всех, потому что ты начинаешь через него воспринимать то, что ты сделал. К газетным публикациям отношусь, как Тригорин: хвалят - приятно, бранят - не в духе.
- Насколько можно отрешиться от личностного?
- На самом деле нет никакого секрета. Это и называется профессией. Я как профессиональный режиссер изучал этот предмет, могу разобрать любой спектакль и в этом смысле выступить критиком. Может быть, я не так замечательно пишу, но разобрать устно я смогу. Потому что я вижу структуру, и могу о ней разговаривать. Критик, хороший критик, тоже видит структуру, и он ее может анализировать. А говорить «понравилось - не понравилось»... Ну, мне понравилось, ему нет. Какая разница? Представляете, человек - дегустатор вина, может ли ему нравиться вино? Допустим, у него есть несколько любимых видов... А рассказать он должен уметь про любое.
Татьяна ПАНКОВА, народная артистка России (Малый театр, Москва):
- Я, например, знаю по дням, какой критик. Самый лучший критик в пятницу. У него впереди два дня выходных. Он настолько расслабляется, что может лишний раз
хохотнуть и прореагировать на что-то. В субботу неплохой критик. Но в воскресенье... ужас! Впереди понедельник, он многое не успел, а пошел в театр.
Критика должна быть, безусловно. Чтобы у нас была возможность посмотреть на нашу работу! Тем не менее, полное доверие и полное согласие с театральным критиком может и не существовать. У каждого свое представление о роли, и каждый по-своему может его трактовать. Есть, конечно, вопиющие, недопустимые оценки, когда я спрашиваю себя, откуда это критик взял ? Этого не было ни у меня, ни у режиссера, ни у кого... К счастью, есть те, которые направляют, и ты видишь: «Э-э... А ведь это главное, что я упустила!».
В основном, полного доверия к критике нет. Не потому, что в этом какое-то презрение, а потому, что вы уже сделали роль, она у вас уже такая, и вам очень трудно ее переосмыслить, вы с ней сроднились.
Вообще, для артиста более важно мнение зрителя, для зрителя мы играем...
Александр КЛЮКВИН, заслуженный артист России:
- Если театральный критик не пересказывает содержание спектакля, а понимает концепцию, сверхзадачу, тогда да, нужен. Критик, который понимает, зачем мы это делаем. Сейчас ведь это довольно
сложная профессия. 99, 9 проц критических статей ничего не говорят ни о спектакле, ни об актерах. Рассказывается просто личная точка зрения человека, посмотревшего спектакль. «Понравилось - не понравилось» - на таком вот уровне. Это ноль. Это ничего не дает ни зрителю, ни актеру. Люди просто зарабатывают деньги и считают себя критиками. Поэтому мне, в принципе, критические статьи не очень интересны. Там нет ничего нового для меня. «Этот вышел оттуда и пошел туда. А надо бы так». Откуда ты знаешь как?
Хорошие критики - большая редкость. Как и хороший режиссер. Только критики встречаются реже. Это драгоценный камень.
«Пермский обозреватель», 08.08.2005
13.12.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
«Листая старые подшивки»
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
«Листая старые подшивки»
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
Казалось бы, традиции Малого театра и драматургия Чехова — два совершенно различных взгляда, две совершенно разные точки зрения на мир вокруг и внутри личности, но случилось так, что в разные эпохи своего существования театр ощущал невымышленную потребность именно в этом авторе, с помощью которого он говорил о том, что болит, что не дает покоя и гармонии. И происходили замечательные, хотя и совершенно неожиданные совпадения «группы крови», позволяющие разглядеть что-то доселе неизвестное и в чеховской драматургии, и в судьбе Малого театра, и в нашем, зрительском ощущении мира и себя самих...
Спектакль «Три сестры», поставленный Юрием Соломиным (художник А. Глазунов, музыка Г. Гоберника), можно без преувеличения назвать одним из таких волшебных совпадений, когда иными, словно промытыми глазами видишь давно знакомых артистов, душой ощущаешь пропущенные прежде оттенки едва ли не наизусть знакомого текста, выстраиваешь для себя иную систему понятий.
Начиная спектакль «Три сестры» с эпиграфа из записных книжек писателя, звучащего голосом режиссера на фоне изумительных по красоте декораций огромного сада и вращающихся комнат уютного большого дома, Юрий Соломин создает атмосферу поистине чеховскую: «Там хорошо, где нас нет... В прошлом нас нет, — звучит спокойный, негромкий голос, и медленно проплывают перед нашими глазами гостиная с выходом в сад, спальни, лесенка на второй этаж, широкая прихожая — и везде цветы, фотографии в рамочках, следы тщательно поддерживаемого уюта, любовно украшенного Дома, того необходимого пространства, в котором только и может дышать и трудиться та хрупкая субстанция, что зовется Душой...
Мне кажется, что это — самый нежный из всех чеховских спектаклей Малого театра: он пронизан такой чистой любовью, таким горьким состраданием к людям, которые (если воспользоваться словами Сорина из «Чайки») хотели, очень хотели чего-то от жизни, но не получили от нее ничего, кроме долгого ожидания. Как сестры Маша, Ольга и Ирина, которые так рвались в Москву, надеясь только там, на своей родине, обрести счастье. Как их брат Андрей Прозоров, мечтавший стать профессором Московского университета, а ставший членом Думской управы. Как учитель Кулыгин, убеждающий себя в том, что жена Маша любит его и он доволен, всем доволен. Как барон Тузенбах, грезивший о счастье труда на кирпичном заводе...
Ничего не сбылось, ничего и ни у кого! Даже у Наташи, захватившей, кажется, весь дом, не сложилось, не произошло нечто самое главное. Даже няне, счастливой тем, что обрела казенную комнату с казенной кроватью, не дано дожить возле трех девочек, которых воспитала и вырастила... Их жизни, их судьбы истаяли и исчезли, словно те, о ком стенает в своем монологе из пьесы Константина Треплева Мировая Душа, вместившая всех, от Наполеона до последней букашки. И Юрий Соломин каждого, абсолютно каждого из персонажей этой пьесы одаривает каплей своей любви и своего сочувствия.
Потому что именно это кажется режиссеру главным сегодня, в начале XXI столетия, во многом так разительно отличающегося от предшествующего, но с удивительной последовательностью рифмующегося с началом XX века. Да, мы есть в прошлом, хотя нас в нем давно уже нет — это отнюдь не парадокс, это определенное и очень точное восприятие времени и человека, пропускающего время через свою судьбу.
Спектакль начинается с именин Ирины, светлого майского дня, омраченного год назад, когда умер отец, и уже навсегда, потому что хотя и завершился официальный траур, надела Ирина белое платье, но теперь уже навеки свяжутся для всех присутствующих эти два события в единый трагический узел: день ангела младшей дочери стал днем смерти отца. И не просто свяжутся: завязка всех событий пьесы окажется предопределенной именно этим узлом, потому что с этого дня и начнется гибель дома, семьи.
Потому и кружится между актами этот дом под пленительные звуки вальса, и проплывают, проплывают мимо очертания комнат, няня (Г. Демина), присевшая в уголок с вязанием, скользящий по схваченным льдом лужам Ферапонт (А. Кудинович) с управскими бумагами, пробегающая по хозяйственным делам Ольга (А. Охлупина)... Все проходит, исчезает, время тает... Прошлое, в котором нас нет, но в котором все знакомо до физической боли, потому что это и наше прошлое...
Юрий Соломин находит очень точные, пунктирные отметки, которые расшифровываются многозначно и интересно. Вот началось праздничное застолье: встала Маша (О. Пашкова) с рюмкой и молча призвала всех последовать ей — первый тост в память отца. Все поняли, кроме Наташи (И. Иванова), и Чебутыкин (Э. Марцевич) тихо шепнул ей что-то на ухо. Несколько секунд длится эта сцена, но как важна, как символична она! Год траура кончился, ожили надежды, мечты о счастье, но вот оно, это начало, — память о смерти никогда не покинет сестер, где бы они ни были. И едва ли не единственная, Маша понимает это трезво и жестоко.
А вот Кулыгин (В. Бабятинский) ищет Машу во время пожара и хочет войти в комнату Ирины (В. Андреева), но слышит за дверью крик Наташи и — медлит у порога, не решаясь постучать. Один этот маленький штрих дает понять, что Маша вышла замуж за него не только потому, что он казался ей самым умным, но потому что воспитание этого человека, его деликатность, чуткость свидетельствовали о том, что они из одного мира, что он не чужой. Ведь и в момент высшего эмоционального напряжения, когда останется позади прощание с Вершининым (А. Ермаков), когда будет убит на дуэли Тузенбах, когда ничего, совсем ничего уже не останется, а надо будет жить дальше, — именно Кулыгин окажется рядом с сестрами; пойдет дождь, и он тихо приблизится к обожаемой Маше с раскрытым зонтиком...
Или эпизод, когда Наташа, говоря о том, как это правильно — создать комитет, смотрится в зеркало, мимоходом заглядывая в шкаф Ольги. А чуть позже, отправляя Андрея (А. Клюквин) на трудный разговор с сестрами, выглядывает из его кабинета со свечой — как раз в тот момент, когда он замешкался у двери в комнату. И он, привыкший к безмолвному подчинению, решительно стучит в дверь...
А вот еще несколько «необходимых уточнений»: объясняя сестрам свое чувство вины за то, что он заложил дом без их разрешения, Андрей внезапно опускается на колени, и трудно не увидеть ужас в глазах Ольги и Ирины — это знак той самой новой жизни их брата, их гордости, с которой они не могут и не хотят смириться! А потом, когда они останутся одни и Ирина скажет Ольге, что она примет предложение барона, скрытая от младшей сестры ширмой, Ольга прижмет ко рту платок, чтобы не закричать в голос, и зальется слезами — в эту самую минуту и будет принято ее решение уйти из дома, поселившись в квартире при гимназии, потому что чувство дома рухнуло: Ирина решилась на замужество, значит, впереди только одиночество. Ольга осознает это страшно, горько. Навсегда...
Может быть, именно потому, что спектакль «Три сестры» выстроен Юрием Соломиным так нежно, чисто, с такой твердой опорой на «мелочи жизни», в конечном счете ход этой жизни определяющие, многие актерские работы восхищают филигранной отделкой. Это относится, в первую очередь, к И. Ивановой, выросшей за последние два сезона в сильную, очень яркую актрису. Ее Наташа по-своему очаровательна: непосредственна, открыта, даже лесть ее настолько прямодушна, что впору растеряться, а грубость так естественна, что воспринимается как продолжение достоинств. Совершенно по-новому трактует своего Кулыгина В. Бабятинский — он умен, деликатен, отлично воспитан, умеет не замечать того, что замечать не следует, но главное, В. Бабятинский существует в том собственном ритме, который словно от природы присущ его персонажу: ни под кого не подделываясь, Кулыгин и под свои нормы никого не выравнивает. Он живет собственной жизнью, и в те минуты, когда этому герою становится горько и больно, чувство собственного достоинства проявляется как-то по-особому резко и жестко. Изумительная, поистине ювелирная отделка роли отличает Э. Марцевича. Его доктор Чебутыкин очень непривычен, он привлекает к себе напряженное внимание с первой же минуты появления на сцене и до самого конца, до горького признания в том, что «одним бароном больше — одним бароном меньше», а жизнь все равно будет глумиться над твоими идеалами, над твоими надеждами. Да, этот человек, несомненно, любил мать трех сестер и Андрея, и она любила его — след той тайны тревожит душу доктора и поныне и заставляет наши души сжиматься от любви и сочувствия к нему, такому нелепому, бездомному, неприкаянному.
Очень сильно, интересно играют А. Клюквин (Андрей), А. Кудинович (Ферапонт), в большинстве эпизодов очень точны Г. Подгородинский (Тузенбах), Ольга (А. Охлупина), Маша (О. Пашкова), Ирина (В. Андреева) сильнее становится лишь к финалу — первые два чеховских действия явно не даются актрисе, она неестественно восторженно начинает и потом долго не может преодолеть эту ноту, зачастую разрушая общую атмосферу.
К сожалению, самой большой неудачей спектакля можно назвать Вершинина ( А. Ермаков) и Соленого (В. Низовой) — создается ощущение, что эти интересные артисты, которые в других спектаклях живут органично, наполненно, в эстетическом пространстве «Трех сестер» чувствуют себя не в своей тарелке. За довольно вяло произносимым ими текстом нет судеб, нет живых, страдающих людей — и это вызывает досаду...
В финале спектакля Юрий Соломин использует, казалось бы, вечный, но вечно волнующий прием. Здесь он оказывается неожиданным и оттого, может быть, действует еще сильнее. Музыка военного вальса резко обрывается, и в полной тишине мы слышим такие знакомые слова: «Музыка играет так громко...», а затем вновь раздается «закадровый» голос режиссера, дочитывающего за сестер Прозоровых итог их несложившейся жизни...
И вновь забирает в плен прошлое. То самое прошлое, в котором нас нет, но есть все то, что сформировало нас, выковало наши вкусы, пристрастия, эстетические и этические критерии, идеалы. Нас нет в нем, но оно живо в нас, хотя ничего уже нельзя изменить, переписать набело...
Юрий Соломин чувствует это и помогает нам ощутить тонкий, грустный аромат прошлого.
Оно никуда от нас не уходит...
Наталья Казьмина
«Театральная жизнь», 28.06.2004
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
Казалось бы, традиции Малого театра и драматургия Чехова — два совершенно различных взгляда, две совершенно разные точки зрения на мир вокруг и внутри личности, но случилось так, что в разные эпохи своего существования театр ощущал невымышленную потребность именно в этом авторе, с помощью которого он говорил о том, что болит, что не дает покоя и гармонии. И происходили замечательные, хотя и совершенно неожиданные совпадения «группы крови», позволяющие разглядеть что-то доселе неизвестное и в чеховской драматургии, и в судьбе Малого театра, и в нашем, зрительском ощущении мира и себя самих...
Спектакль «Три сестры», поставленный Юрием Соломиным (художник А. Глазунов, музыка Г. Гоберника), можно без преувеличения назвать одним из таких волшебных совпадений, когда иными, словно промытыми глазами видишь давно знакомых артистов, душой ощущаешь пропущенные прежде оттенки едва ли не наизусть знакомого текста, выстраиваешь для себя иную систему понятий.
Начиная спектакль «Три сестры» с эпиграфа из записных книжек писателя, звучащего голосом режиссера на фоне изумительных по красоте декораций огромного сада и вращающихся комнат уютного большого дома, Юрий Соломин создает атмосферу поистине чеховскую: «Там хорошо, где нас нет... В прошлом нас нет, — звучит спокойный, негромкий голос, и медленно проплывают перед нашими глазами гостиная с выходом в сад, спальни, лесенка на второй этаж, широкая прихожая — и везде цветы, фотографии в рамочках, следы тщательно поддерживаемого уюта, любовно украшенного Дома, того необходимого пространства, в котором только и может дышать и трудиться та хрупкая субстанция, что зовется Душой...
Мне кажется, что это — самый нежный из всех чеховских спектаклей Малого театра: он пронизан такой чистой любовью, таким горьким состраданием к людям, которые (если воспользоваться словами Сорина из «Чайки») хотели, очень хотели чего-то от жизни, но не получили от нее ничего, кроме долгого ожидания. Как сестры Маша, Ольга и Ирина, которые так рвались в Москву, надеясь только там, на своей родине, обрести счастье. Как их брат Андрей Прозоров, мечтавший стать профессором Московского университета, а ставший членом Думской управы. Как учитель Кулыгин, убеждающий себя в том, что жена Маша любит его и он доволен, всем доволен. Как барон Тузенбах, грезивший о счастье труда на кирпичном заводе...
Ничего не сбылось, ничего и ни у кого! Даже у Наташи, захватившей, кажется, весь дом, не сложилось, не произошло нечто самое главное. Даже няне, счастливой тем, что обрела казенную комнату с казенной кроватью, не дано дожить возле трех девочек, которых воспитала и вырастила... Их жизни, их судьбы истаяли и исчезли, словно те, о ком стенает в своем монологе из пьесы Константина Треплева Мировая Душа, вместившая всех, от Наполеона до последней букашки. И Юрий Соломин каждого, абсолютно каждого из персонажей этой пьесы одаривает каплей своей любви и своего сочувствия.
Потому что именно это кажется режиссеру главным сегодня, в начале XXI столетия, во многом так разительно отличающегося от предшествующего, но с удивительной последовательностью рифмующегося с началом XX века. Да, мы есть в прошлом, хотя нас в нем давно уже нет — это отнюдь не парадокс, это определенное и очень точное восприятие времени и человека, пропускающего время через свою судьбу.
Спектакль начинается с именин Ирины, светлого майского дня, омраченного год назад, когда умер отец, и уже навсегда, потому что хотя и завершился официальный траур, надела Ирина белое платье, но теперь уже навеки свяжутся для всех присутствующих эти два события в единый трагический узел: день ангела младшей дочери стал днем смерти отца. И не просто свяжутся: завязка всех событий пьесы окажется предопределенной именно этим узлом, потому что с этого дня и начнется гибель дома, семьи.
Потому и кружится между актами этот дом под пленительные звуки вальса, и проплывают, проплывают мимо очертания комнат, няня (Г. Демина), присевшая в уголок с вязанием, скользящий по схваченным льдом лужам Ферапонт (А. Кудинович) с управскими бумагами, пробегающая по хозяйственным делам Ольга (А. Охлупина)... Все проходит, исчезает, время тает... Прошлое, в котором нас нет, но в котором все знакомо до физической боли, потому что это и наше прошлое...
Юрий Соломин находит очень точные, пунктирные отметки, которые расшифровываются многозначно и интересно. Вот началось праздничное застолье: встала Маша (О. Пашкова) с рюмкой и молча призвала всех последовать ей — первый тост в память отца. Все поняли, кроме Наташи (И. Иванова), и Чебутыкин (Э. Марцевич) тихо шепнул ей что-то на ухо. Несколько секунд длится эта сцена, но как важна, как символична она! Год траура кончился, ожили надежды, мечты о счастье, но вот оно, это начало, — память о смерти никогда не покинет сестер, где бы они ни были. И едва ли не единственная, Маша понимает это трезво и жестоко.
А вот Кулыгин (В. Бабятинский) ищет Машу во время пожара и хочет войти в комнату Ирины (В. Андреева), но слышит за дверью крик Наташи и — медлит у порога, не решаясь постучать. Один этот маленький штрих дает понять, что Маша вышла замуж за него не только потому, что он казался ей самым умным, но потому что воспитание этого человека, его деликатность, чуткость свидетельствовали о том, что они из одного мира, что он не чужой. Ведь и в момент высшего эмоционального напряжения, когда останется позади прощание с Вершининым (А. Ермаков), когда будет убит на дуэли Тузенбах, когда ничего, совсем ничего уже не останется, а надо будет жить дальше, — именно Кулыгин окажется рядом с сестрами; пойдет дождь, и он тихо приблизится к обожаемой Маше с раскрытым зонтиком...
Или эпизод, когда Наташа, говоря о том, как это правильно — создать комитет, смотрится в зеркало, мимоходом заглядывая в шкаф Ольги. А чуть позже, отправляя Андрея (А. Клюквин) на трудный разговор с сестрами, выглядывает из его кабинета со свечой — как раз в тот момент, когда он замешкался у двери в комнату. И он, привыкший к безмолвному подчинению, решительно стучит в дверь...
А вот еще несколько «необходимых уточнений»: объясняя сестрам свое чувство вины за то, что он заложил дом без их разрешения, Андрей внезапно опускается на колени, и трудно не увидеть ужас в глазах Ольги и Ирины — это знак той самой новой жизни их брата, их гордости, с которой они не могут и не хотят смириться! А потом, когда они останутся одни и Ирина скажет Ольге, что она примет предложение барона, скрытая от младшей сестры ширмой, Ольга прижмет ко рту платок, чтобы не закричать в голос, и зальется слезами — в эту самую минуту и будет принято ее решение уйти из дома, поселившись в квартире при гимназии, потому что чувство дома рухнуло: Ирина решилась на замужество, значит, впереди только одиночество. Ольга осознает это страшно, горько. Навсегда...
Может быть, именно потому, что спектакль «Три сестры» выстроен Юрием Соломиным так нежно, чисто, с такой твердой опорой на «мелочи жизни», в конечном счете ход этой жизни определяющие, многие актерские работы восхищают филигранной отделкой. Это относится, в первую очередь, к И. Ивановой, выросшей за последние два сезона в сильную, очень яркую актрису. Ее Наташа по-своему очаровательна: непосредственна, открыта, даже лесть ее настолько прямодушна, что впору растеряться, а грубость так естественна, что воспринимается как продолжение достоинств. Совершенно по-новому трактует своего Кулыгина В. Бабятинский — он умен, деликатен, отлично воспитан, умеет не замечать того, что замечать не следует, но главное, В. Бабятинский существует в том собственном ритме, который словно от природы присущ его персонажу: ни под кого не подделываясь, Кулыгин и под свои нормы никого не выравнивает. Он живет собственной жизнью, и в те минуты, когда этому герою становится горько и больно, чувство собственного достоинства проявляется как-то по-особому резко и жестко. Изумительная, поистине ювелирная отделка роли отличает Э. Марцевича. Его доктор Чебутыкин очень непривычен, он привлекает к себе напряженное внимание с первой же минуты появления на сцене и до самого конца, до горького признания в том, что «одним бароном больше — одним бароном меньше», а жизнь все равно будет глумиться над твоими идеалами, над твоими надеждами. Да, этот человек, несомненно, любил мать трех сестер и Андрея, и она любила его — след той тайны тревожит душу доктора и поныне и заставляет наши души сжиматься от любви и сочувствия к нему, такому нелепому, бездомному, неприкаянному.
Очень сильно, интересно играют А. Клюквин (Андрей), А. Кудинович (Ферапонт), в большинстве эпизодов очень точны Г. Подгородинский (Тузенбах), Ольга (А. Охлупина), Маша (О. Пашкова), Ирина (В. Андреева) сильнее становится лишь к финалу — первые два чеховских действия явно не даются актрисе, она неестественно восторженно начинает и потом долго не может преодолеть эту ноту, зачастую разрушая общую атмосферу.
К сожалению, самой большой неудачей спектакля можно назвать Вершинина ( А. Ермаков) и Соленого (В. Низовой) — создается ощущение, что эти интересные артисты, которые в других спектаклях живут органично, наполненно, в эстетическом пространстве «Трех сестер» чувствуют себя не в своей тарелке. За довольно вяло произносимым ими текстом нет судеб, нет живых, страдающих людей — и это вызывает досаду...
В финале спектакля Юрий Соломин использует, казалось бы, вечный, но вечно волнующий прием. Здесь он оказывается неожиданным и оттого, может быть, действует еще сильнее. Музыка военного вальса резко обрывается, и в полной тишине мы слышим такие знакомые слова: «Музыка играет так громко...», а затем вновь раздается «закадровый» голос режиссера, дочитывающего за сестер Прозоровых итог их несложившейся жизни...
И вновь забирает в плен прошлое. То самое прошлое, в котором нас нет, но есть все то, что сформировало нас, выковало наши вкусы, пристрастия, эстетические и этические критерии, идеалы. Нас нет в нем, но оно живо в нас, хотя ничего уже нельзя изменить, переписать набело...
Юрий Соломин чувствует это и помогает нам ощутить тонкий, грустный аромат прошлого.
Оно никуда от нас не уходит...
Наталья Казьмина
«Театральная жизнь», 28.06.2004
27.10.2005
Подробнее
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом....
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом....
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
«Мнимый больной». Малый театр
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом. Спору нет, с Мольером рядом не стояли ни Людвиг, ни Куни. Но ведь и «Мнимый больной» — не «Тартюф» не «Дон Жуан» а чистый легкий жанр.
С каждым новым спектаклем Сергея Женовача становится все очевиднее, что Малый театр нашел своего режиссера. Здесь принципиально не жалуют активных интерпретаторов оригинала и приоритет в спектакле актера всегда виден. Но Женовач — интерпретатор, только в особом, совершенно неагрессивном смысле этого слова. И атмосфера, и актерское состояние, и смыслы — все сделано режиссером. Только в отсутствие жирных масляных красок и игры постановочной мускулатурой это не очень заметно. Тут не хирургия, а гомеопатия.
Мольер в его интерпретации лишен всего того, что так осточертело во многих наших мольеровских спектаклях. Нет ни ретивых, потных массовок. Ни шума и натужной экспрессии. Ни крикливых костюмов и декораций. Пьеса на медицинскую тему, но никаких клистиров и шприцов величиной с телеграфный столб не наблюдается. Комедия в руках Женовача становится изящной и легкой вещицей. Едва уловимый русский акцент не заглушает парижского происхождения. Ненависть Жана Батиста к врачебному сословию, сквозящая в комедийных пассажах, на сцене Малого театра трансформируется в снисходительную иронию. Российское народонаселение, переживающее на собственных организмах вялотекущую государственную реформу здравоохранения, сидя в зрительном зале, весело реагирует на бессмертные реплики. «Больные умирают не от болезней, а от лекарств» — хохот и продолжительные аплодисменты. «Тот, кто любит гонораре, может роль врача играре» — «латинизированное» посвящение главного героя в лекари вызывает у зрителей живейшую реакцию. К слову, эту четырехстраничную финальную декламацию постановщики обычно опускают. А Женовач разыгрывает ее так же легко и непринужденно, как все предыдущие события пьесы.
В постоянном содружестве режиссера и художника Александра Боровского всегда, помимо прочих задач, есть потребность создать ауру настроения и самочувствия героев представленной на сцене истории. На этот раз сцена одета в теплые, добротные деревянные панели, блестит зеркально натертый паркет, сверкают хрусталем люстры и канделябры, а в растворенные окна льется ослепительный летний свет. В доме господина Аргана не мерзнут, не голодают, не нуждаются и... не болеют. Щеголяют в тонких, кремового цвета кружевах, платья и камзолы выдержаны в изысканной коричневато-бежевой гамме (художник по костюмам Оксана Ярмольник), буйные рыжие кудри рассыпаются по плечам, из смелых декольте выглядывают прелестные округлости, а парики всем мужчинам к лицу, и нет в них ничего карикатурного. Эти белые «барашки» буклей -особая, чисто театральная радость, напоминающая о Пале-Рояле, о том, как стучали когда-то палкой о подмостки, призывая зрителей к началу представления. У Женовача палкой, правда, не стучат, но ребята в париках и штанах до колен ходят между рядами, звонят в колокольчики к началу действия — прелесть, да и только!
«Мнимый больной» отчетливо несет на себе приметы фарса, но в Малом театре пьесу играют до такой степени негрубо и изящно, что вспоминается куртуазное искусство, родившееся почти на век позже мольеровских сочинений. Цвет и освещение постановки Женовача, Боровского и художника по свету Дамира Исмагилова чуть намекают на театр Джорджо Стрелера — и теплой коричнево-бежевой гаммой, и волшебной игрой теней, отбрасываемых от камина, и истомой, разлитой в движениях, и легкой интонацией притворства. Здесь притворяются все и во всем: в болезни, во врачевании, в любви, в корысти, в заботе, в безделье. И первый притворщик — господин АрганВасилия Бочкарева. Он не только мнимый больной, но и мнимый деспот, и мнимый глава семьи. Утопая в ночной рубахе и халате, Арган вследствие бесконечно употребляемых клистиров без конца бегает по нужде. Но, право, несется так быстро, вскакивает с кресла так мгновенно, что о серьезном недуге и речи быть не может. Запутавшись в диетах (один лекарь велит есть вареное, другой — жареное), он дожидается заветной минуты и с завидным аппетитом поедает в одиночестве яйцо всмятку. Бочкарев играет на тончайшей грани представления и переживания, существует в образе лукаво, простодушно, а главное — человечно. Есть момент, когда чуть не назревает драма, которой, впрочем, не дано развития, ибо условия игры его не допускают. Притворившись усопшим, Арган слышит, как его дражайшая супруга Белина — Евгения Глушенко абсолютно искренне радуется избавлению от мужа-нытика. И надо видеть, как удручен бедняга, как не на шутку обижен и расстроен.
Режиссура Сергея Женовача если и концептуальна, то концепт в ней основывается на изучении людских повадок, на точнейших наблюдениях за состояниями, мотивами поступков, взаимоотношениями. В такой режиссуре тоже находится место приемам, но последние не выражены ярко, и часто кажется, что их нет вовсе. Однако в мольеровском спектакле Женовач знакомый чередуется с Женовачем неожиданным. Сцена представления дочке Анжелике — Ольге Молочной жениха Томаса Диафуаруса — Виктора Низового выглядит непривычно ударной репризой. Низовой играет дебила, произносит с трудом заученные реплики по десять раз, невзирая на то, что его перебивают и не слушают, и вся эта сцена разыгрывается на грани скетча. Особая роль отводится и полчищам Аргановых слуг; которых ничто не может заставить двигаться хоть чуточку менее лениво и вальяжно. Они ходят по поручениям, носят бесконечное количество стульев для живого оркестрика, и все это исполняется как сцены из «Марлезонского балета» — с комичным, нахальным сознанием собственной значимости.
Вообще же, все персонажи этого спектакля куда более «себе на уме» чем господин Арган, хотя и он — не промах. Брат главного героя — Александр Клюквин побеждает здравым смыслом. Служанка Туанетта — Людмила Титова, этот «Фигаро в юбке» даже и вида не показывает, что ей трудно закрутить интригу, но весело и изящно «дергает за веревочки» Глеб Подгородинский в роли Клеанта играет еще одну, на этот раз чисто водевильную версию героя-любовника, добавляет к избранному им в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше» аналогичному амплуа горсть еще более легкомысленных красок.
В Малом театре появился спектакль для альтернативного отдыха. Ступайте на «Мнимого больного» испейте этого легкого и вкусного вина. Вы отдохнете и получите удовольствие — только совсем иного, чем на бесконечных коммерческих поделках, сорта.
Наталия КАМИНСКАЯ
«Культура», 27.10.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
«Мнимый больной». Малый театр
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом. Спору нет, с Мольером рядом не стояли ни Людвиг, ни Куни. Но ведь и «Мнимый больной» — не «Тартюф» не «Дон Жуан» а чистый легкий жанр.
С каждым новым спектаклем Сергея Женовача становится все очевиднее, что Малый театр нашел своего режиссера. Здесь принципиально не жалуют активных интерпретаторов оригинала и приоритет в спектакле актера всегда виден. Но Женовач — интерпретатор, только в особом, совершенно неагрессивном смысле этого слова. И атмосфера, и актерское состояние, и смыслы — все сделано режиссером. Только в отсутствие жирных масляных красок и игры постановочной мускулатурой это не очень заметно. Тут не хирургия, а гомеопатия.
Мольер в его интерпретации лишен всего того, что так осточертело во многих наших мольеровских спектаклях. Нет ни ретивых, потных массовок. Ни шума и натужной экспрессии. Ни крикливых костюмов и декораций. Пьеса на медицинскую тему, но никаких клистиров и шприцов величиной с телеграфный столб не наблюдается. Комедия в руках Женовача становится изящной и легкой вещицей. Едва уловимый русский акцент не заглушает парижского происхождения. Ненависть Жана Батиста к врачебному сословию, сквозящая в комедийных пассажах, на сцене Малого театра трансформируется в снисходительную иронию. Российское народонаселение, переживающее на собственных организмах вялотекущую государственную реформу здравоохранения, сидя в зрительном зале, весело реагирует на бессмертные реплики. «Больные умирают не от болезней, а от лекарств» — хохот и продолжительные аплодисменты. «Тот, кто любит гонораре, может роль врача играре» — «латинизированное» посвящение главного героя в лекари вызывает у зрителей живейшую реакцию. К слову, эту четырехстраничную финальную декламацию постановщики обычно опускают. А Женовач разыгрывает ее так же легко и непринужденно, как все предыдущие события пьесы.
В постоянном содружестве режиссера и художника Александра Боровского всегда, помимо прочих задач, есть потребность создать ауру настроения и самочувствия героев представленной на сцене истории. На этот раз сцена одета в теплые, добротные деревянные панели, блестит зеркально натертый паркет, сверкают хрусталем люстры и канделябры, а в растворенные окна льется ослепительный летний свет. В доме господина Аргана не мерзнут, не голодают, не нуждаются и... не болеют. Щеголяют в тонких, кремового цвета кружевах, платья и камзолы выдержаны в изысканной коричневато-бежевой гамме (художник по костюмам Оксана Ярмольник), буйные рыжие кудри рассыпаются по плечам, из смелых декольте выглядывают прелестные округлости, а парики всем мужчинам к лицу, и нет в них ничего карикатурного. Эти белые «барашки» буклей -особая, чисто театральная радость, напоминающая о Пале-Рояле, о том, как стучали когда-то палкой о подмостки, призывая зрителей к началу представления. У Женовача палкой, правда, не стучат, но ребята в париках и штанах до колен ходят между рядами, звонят в колокольчики к началу действия — прелесть, да и только!
«Мнимый больной» отчетливо несет на себе приметы фарса, но в Малом театре пьесу играют до такой степени негрубо и изящно, что вспоминается куртуазное искусство, родившееся почти на век позже мольеровских сочинений. Цвет и освещение постановки Женовача, Боровского и художника по свету Дамира Исмагилова чуть намекают на театр Джорджо Стрелера — и теплой коричнево-бежевой гаммой, и волшебной игрой теней, отбрасываемых от камина, и истомой, разлитой в движениях, и легкой интонацией притворства. Здесь притворяются все и во всем: в болезни, во врачевании, в любви, в корысти, в заботе, в безделье. И первый притворщик — господин АрганВасилия Бочкарева. Он не только мнимый больной, но и мнимый деспот, и мнимый глава семьи. Утопая в ночной рубахе и халате, Арган вследствие бесконечно употребляемых клистиров без конца бегает по нужде. Но, право, несется так быстро, вскакивает с кресла так мгновенно, что о серьезном недуге и речи быть не может. Запутавшись в диетах (один лекарь велит есть вареное, другой — жареное), он дожидается заветной минуты и с завидным аппетитом поедает в одиночестве яйцо всмятку. Бочкарев играет на тончайшей грани представления и переживания, существует в образе лукаво, простодушно, а главное — человечно. Есть момент, когда чуть не назревает драма, которой, впрочем, не дано развития, ибо условия игры его не допускают. Притворившись усопшим, Арган слышит, как его дражайшая супруга Белина — Евгения Глушенко абсолютно искренне радуется избавлению от мужа-нытика. И надо видеть, как удручен бедняга, как не на шутку обижен и расстроен.
Режиссура Сергея Женовача если и концептуальна, то концепт в ней основывается на изучении людских повадок, на точнейших наблюдениях за состояниями, мотивами поступков, взаимоотношениями. В такой режиссуре тоже находится место приемам, но последние не выражены ярко, и часто кажется, что их нет вовсе. Однако в мольеровском спектакле Женовач знакомый чередуется с Женовачем неожиданным. Сцена представления дочке Анжелике — Ольге Молочной жениха Томаса Диафуаруса — Виктора Низового выглядит непривычно ударной репризой. Низовой играет дебила, произносит с трудом заученные реплики по десять раз, невзирая на то, что его перебивают и не слушают, и вся эта сцена разыгрывается на грани скетча. Особая роль отводится и полчищам Аргановых слуг; которых ничто не может заставить двигаться хоть чуточку менее лениво и вальяжно. Они ходят по поручениям, носят бесконечное количество стульев для живого оркестрика, и все это исполняется как сцены из «Марлезонского балета» — с комичным, нахальным сознанием собственной значимости.
Вообще же, все персонажи этого спектакля куда более «себе на уме» чем господин Арган, хотя и он — не промах. Брат главного героя — Александр Клюквин побеждает здравым смыслом. Служанка Туанетта — Людмила Титова, этот «Фигаро в юбке» даже и вида не показывает, что ей трудно закрутить интригу, но весело и изящно «дергает за веревочки» Глеб Подгородинский в роли Клеанта играет еще одну, на этот раз чисто водевильную версию героя-любовника, добавляет к избранному им в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше» аналогичному амплуа горсть еще более легкомысленных красок.
В Малом театре появился спектакль для альтернативного отдыха. Ступайте на «Мнимого больного» испейте этого легкого и вкусного вина. Вы отдохнете и получите удовольствие — только совсем иного, чем на бесконечных коммерческих поделках, сорта.
Наталия КАМИНСКАЯ
«Культура», 27.10.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
15.10.2005
Подробнее
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку...
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку...
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку. Малый театр делает ставку на комедию, однако при этом не изменяет классике. На постановку «Мнимого больного» Мольера, последнего произведения великого французского комедиографа, пригласили Сергея Женовача. На первой премьере юбилейного для театра сезона побывала корреспондент «Новостей культуры».
И, несмотря на все заверения исполнителя главной роли — Василия Бочкарева, за кулисами перед началом спектакля актеры и режиссер подшучивают друг над другом.
По словам Сергея Женовача, подобная атмосфера царила на всех репетициях.
Сергей Женовач, режиссер: «Когда ты погружаешься в эту ситуацию, начинаешь играть, а когда ты начинаешь играть, то у тебя возникают слова …там идут блистательные диалоги, в которых есть развитие ситуации, поэтому мы иногда придумывали. Это мольеровский театр, а не попытка его переделать».
Автор литературной редакции — народный артист России Александр Клюквин. Спектакль сочинялся из нескольких переводов и импровизаций.
Людмила Титова, заслуженная артистка России: «Наши разговоры плавно перетекали в текст … у нас была куча переводов, и если кто-то говорил фразу, … мы ее оставляли»
Первые минуты спектакля проходят практически в полной темноте. За столом сидит главный герой, наслаждаясь многочисленными рецептами и диагнозами. Входит служанка Туанетта, открывает окна, из них льётся яркий свет, и игра в Мольера начинается.
Господин Арган еще долго и смачно будет симулировать болезнь. «Мнимый больной» Сергея Женовача — остается легкой комедией, не давит нравоучениями, но сохраняет смысл.
Телеканал «Культура» , 10.10.2005
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку. Малый театр делает ставку на комедию, однако при этом не изменяет классике. На постановку «Мнимого больного» Мольера, последнего произведения великого французского комедиографа, пригласили Сергея Женовача. На первой премьере юбилейного для театра сезона побывала корреспондент «Новостей культуры».
И, несмотря на все заверения исполнителя главной роли — Василия Бочкарева, за кулисами перед началом спектакля актеры и режиссер подшучивают друг над другом.
По словам Сергея Женовача, подобная атмосфера царила на всех репетициях.
Сергей Женовач, режиссер: «Когда ты погружаешься в эту ситуацию, начинаешь играть, а когда ты начинаешь играть, то у тебя возникают слова …там идут блистательные диалоги, в которых есть развитие ситуации, поэтому мы иногда придумывали. Это мольеровский театр, а не попытка его переделать».
Автор литературной редакции — народный артист России Александр Клюквин. Спектакль сочинялся из нескольких переводов и импровизаций.
Людмила Титова, заслуженная артистка России: «Наши разговоры плавно перетекали в текст … у нас была куча переводов, и если кто-то говорил фразу, … мы ее оставляли»
Первые минуты спектакля проходят практически в полной темноте. За столом сидит главный герой, наслаждаясь многочисленными рецептами и диагнозами. Входит служанка Туанетта, открывает окна, из них льётся яркий свет, и игра в Мольера начинается.
Господин Арган еще долго и смачно будет симулировать болезнь. «Мнимый больной» Сергея Женовача — остается легкой комедией, не давит нравоучениями, но сохраняет смысл.
Телеканал «Культура» , 10.10.2005
13.10.2005
Подробнее
ОБНИМИТЕСЬ, МИЛЛИОНЫ
ОБНИМИТЕСЬ, МИЛЛИОНЫ
Если кому-то на ум вдруг придет чудаковатая идея выявить самого радостного в Москве театрального режиссера, то такой конкурс почти наверняка выиграет Сергей Женовач...
Если кому-то на ум вдруг придет чудаковатая идея выявить самого радостного в Москве театрального режиссера, то такой конкурс почти наверняка выиграет Сергей Женовач...
ОБНИМИТЕСЬ, МИЛЛИОНЫ
Сергей Женовач поставил в Малом театре «Мнимого больного»
Если кому-то на ум вдруг придет чудаковатая идея выявить самого радостного в Москве театрального режиссера, то такой конкурс почти наверняка выиграет Сергей Женовач. Не то что бы он был сильно остроумен, не то что бы ставил себе целью потешить честной народ, но ощущение необыкновенной полноты бытия и гармоничной упорядоченности мира возникает от самых разных его спектаклей, на каких бы литературных текстах они не основывались. Выразить это тихое благодатное чувство получилось у Женовача даже с таким желчным господином, как Александр Сергеевич Грибоедов, чью комедию «Горе от ума» он поставил несколько лет назад в Малом театре. Ну а с Мольером все вышло и того проще.
Начало театрального сезона в Москве выдалось на редкость комическим. Это в том смысле, что главные столичные театры, не сговариваясь, выпустили подряд несколько развеселых комедий. Однако я готов биться об заклад с каждым, кто того пожелает, что если, предположим, записать зрительский смех на бродвейских комедиях в Театре Пушкина, в «Сатириконе», а затем на «Мнимом больном» в Малом театре, то по этим фонограммам можно запросто установить их (этих постановок) принадлежность. Отличить очень просто: в Малом театре тебя не смешат до колик и не заставляют сползать со стула от уморительных гэгов. Природа здешнего смеха такова, что на «Мнимом больном» решительно никого из персонажей не высмеивают, а смеются, так сказать, за компанию, просто от хорошего настроения.
Василий Бочкарев сыграл самого жизнерадостного и обаятельного Аргана, какого только можно вообразить. Симуляция этого «мнимого больного» не более убедительна, чем у мультяшного Карлсона, который, назвавшись самым больным человеком в мире, был готов ровно через полсекунды опрокинуть в себя трехлитровую банку с вареньем. Ни капли нытья, ни на грош занудства – просто Арган давным-давно играет с чадами и домочадцами в увлекательную детскую игру под названием «Папа болен». Над этим «больным» любовно подтрунивают и служанка Туанетта (Людмила Титова), и дочь Анжелика (Ольга Молочная), и брат Беральд (Александр Клюквин). Кажется, что и сам Арган, деланно постанывая, чуть ли не каждую минуту готов расколоться и посмеяться над собой вместе со всеми. Просто все, что ему надо, — это (как в песне The Beatles) любовь. Простительная и понятная слабость.
Детское простодушие и готовность в любой момент от души поребячествовать так или иначе присутствуют и в других персонажах спектакля Малого театра. Как нельзя кстати оказываются инфантильная актерская манера Глеба Подгородинского, который в роли Клеанта выказывает себя совершенным простаком, или лукавство Александра Клюквина, заговорщицки подмигивающего залу. Собственно говоря, весь спектакль Женовача можно расценивать как дружеское подмигивание публике, но это, как ни удивительно, не выглядит раздражающей фамильярностью. Просто в своих поисках радости Женовач добрался до очередной пьесы, сделав ее по-домашнему забавной и понятной. Видимо, режиссер сильно доверяет Шиллеру, написавшему когда-то в своей «Оде к радости»: «Власть твоя связует свято все, что в мире врозь живет: каждый в каждом видит брата там, где веет твой полет». В конце концов, где же еще связывать общей радостью врозь живущих, как не в театральном зале?
Глеб Ситковский
ГАЗЕТА, 10.10.2005
Сергей Женовач поставил в Малом театре «Мнимого больного»
Если кому-то на ум вдруг придет чудаковатая идея выявить самого радостного в Москве театрального режиссера, то такой конкурс почти наверняка выиграет Сергей Женовач. Не то что бы он был сильно остроумен, не то что бы ставил себе целью потешить честной народ, но ощущение необыкновенной полноты бытия и гармоничной упорядоченности мира возникает от самых разных его спектаклей, на каких бы литературных текстах они не основывались. Выразить это тихое благодатное чувство получилось у Женовача даже с таким желчным господином, как Александр Сергеевич Грибоедов, чью комедию «Горе от ума» он поставил несколько лет назад в Малом театре. Ну а с Мольером все вышло и того проще.
Начало театрального сезона в Москве выдалось на редкость комическим. Это в том смысле, что главные столичные театры, не сговариваясь, выпустили подряд несколько развеселых комедий. Однако я готов биться об заклад с каждым, кто того пожелает, что если, предположим, записать зрительский смех на бродвейских комедиях в Театре Пушкина, в «Сатириконе», а затем на «Мнимом больном» в Малом театре, то по этим фонограммам можно запросто установить их (этих постановок) принадлежность. Отличить очень просто: в Малом театре тебя не смешат до колик и не заставляют сползать со стула от уморительных гэгов. Природа здешнего смеха такова, что на «Мнимом больном» решительно никого из персонажей не высмеивают, а смеются, так сказать, за компанию, просто от хорошего настроения.
Василий Бочкарев сыграл самого жизнерадостного и обаятельного Аргана, какого только можно вообразить. Симуляция этого «мнимого больного» не более убедительна, чем у мультяшного Карлсона, который, назвавшись самым больным человеком в мире, был готов ровно через полсекунды опрокинуть в себя трехлитровую банку с вареньем. Ни капли нытья, ни на грош занудства – просто Арган давным-давно играет с чадами и домочадцами в увлекательную детскую игру под названием «Папа болен». Над этим «больным» любовно подтрунивают и служанка Туанетта (Людмила Титова), и дочь Анжелика (Ольга Молочная), и брат Беральд (Александр Клюквин). Кажется, что и сам Арган, деланно постанывая, чуть ли не каждую минуту готов расколоться и посмеяться над собой вместе со всеми. Просто все, что ему надо, — это (как в песне The Beatles) любовь. Простительная и понятная слабость.
Детское простодушие и готовность в любой момент от души поребячествовать так или иначе присутствуют и в других персонажах спектакля Малого театра. Как нельзя кстати оказываются инфантильная актерская манера Глеба Подгородинского, который в роли Клеанта выказывает себя совершенным простаком, или лукавство Александра Клюквина, заговорщицки подмигивающего залу. Собственно говоря, весь спектакль Женовача можно расценивать как дружеское подмигивание публике, но это, как ни удивительно, не выглядит раздражающей фамильярностью. Просто в своих поисках радости Женовач добрался до очередной пьесы, сделав ее по-домашнему забавной и понятной. Видимо, режиссер сильно доверяет Шиллеру, написавшему когда-то в своей «Оде к радости»: «Власть твоя связует свято все, что в мире врозь живет: каждый в каждом видит брата там, где веет твой полет». В конце концов, где же еще связывать общей радостью врозь живущих, как не в театральном зале?
Глеб Ситковский
ГАЗЕТА, 10.10.2005
29.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
«Листая старые подшивки»
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...
«Листая старые подшивки»
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!» На сцене горели шиллеровские страсти «Коварство и любовь». Я присмотрелась к этим зрителям они не были похожи на случайно забредших в театр. Кроме того, на премьеру в Малый театр заглянуть так, между прочим, и невозможно: билетов в кассе не бывает. Просто сюжет трагедии нашим зрителем забыт немного. Но, очевидно, это не единственная причина, заставившая Юрия Соломина поставить ее.
Да, пьеса эта немного подзабыта. Но Юрий Соломин решился напомнить о чистоте чувства двух юных сердец, которым уготована судьба Ромео и Джульетты, но не из-за вражды семейств, а по причине их сословных различий. Тема вечная. Так же, как и коварство, нечистоплотность, интриги правителей и прочее, чем наполнен мир, а значит, и захватывающий сюжет пьесы.
... Это было в 30-е годы прошлого столетия. На сцене Малого театра давали «Коварство и любовь». Великий Мочалов играл Фердинанда. И вот своим знаменитым громким шепотом он произносит одну фразу. Это вызвало взрыв аплодисментов. П.П. Каратыгин, драматург, не расслышал произнесенные артистом слова и склонился к своему соседу, подвыпившему купчику, который в бешеном восторге бил в ладони и стучал ногами: «Что такое сказал Мочалов? «Купчик сконфузился немного: «Не слышал, батюшка, извините. Но играет-то как, злодей, — чудо! чудо! «Вот такое же чудо преподнес нам и современный Малый театр.
Малый театр славен редкой способностью создать исполнительский ансамбль. Этот механизм, тонкий и очень капризный, и на его сцене порой дает сбои. До начала спектакля мне казалось, вот появится Валерий Баринов (фон Вальтер), актер, способный заполнять собой все пространство сцены даже когда молчит, и другие останутся в его тени. Однако у Василия Бочкарева (Вурм, личный секретарь фон Вальтера), Ярослава Барышева (Миллер), Евгения Самойлова, исполнившего эпизодическую роль камердинера герцога, биотоки не менее мощны... Но вот начался спектакль, и все дарования слились воедино, захватили зрителей и своей страстностью, и своеобразием трактовок персонажей. К примеру, Вурм в переводе с немецкого это слово означает «червяк» в разных постановках всегда был явным подлецом. На Вурме-Бочкареве — маска добропорядочности, серое лицо, серый костюм... Может ли достичь больших высот в карьере человек с откровенной печатью негодяя на лице? Вопрос нынче очень актуальный. Не сразу понятно из-за этого, почему так категорически отвергает притязания Вурма на Луизу старик Миллер. А когда секретарь сбрасывает маску перед своим сюзереном, то даже того, прирожденного мастера политических интриг, потрясает его цинизм.
Однако судя по реакциям зрительного зала, коварство политиков вообще надоело порядком. Естественно, что иногда о нем хочется забыть, а потому бурю восторгов вызывает гротескный гофмаршал-дурак фон Кальб в великолепном исполнении Александра Клюквина.
Упомянутый Мочалов создал в свое время нетрадиционный образ Фердинанда человека сильного, немного грубоватого даже, не мирящегося с ложью окружающих. Каким может быть Фердинанд в наше время? Думаю, мочаловская трактовка не подошла потому, что, скорее, вызвала бы ассоциацию с нынешними парвеню, «новыми русскими». А потому романтического влюбленного играет Василий Зотов — актер с благородной, утонченной внешностью, не лишенной, однако, мужественности. Верится в то, что такого Фердинанда могла полюбить и леди Мильфорд, и Луиза. Актриса Елена Харитонова (леди Мильфорд) создала запоминающийся образ красивой, доброй, но несчастливой женщины, ставшей жертвой коварства сановных особ.
Как часто бывает, что актеры, изображая на сцене любовь, все равно существуют каждый сам по себе. Думаешь: «И за что она его полюбила?!», или наоборот: он — ее. Если бы не верилось в чувства «соломинских» Луизы (Татьяна Скиба) и Фердинанда, то спектакль рассыпался бы. Не помогли бы ни великолепные костюмы и декорации художника Энара Стенберга, ни прекрасная музыка Григория Гоберника. Но на сцене предстает настоящее чувство, ради которого стоит и умереть. Наверное, не мне одной стало ясно на душе от того, что есть такой замечательный театр.
Маргарита МАРУТЯН
«Российские вести»,03.02.1999
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!» На сцене горели шиллеровские страсти «Коварство и любовь». Я присмотрелась к этим зрителям они не были похожи на случайно забредших в театр. Кроме того, на премьеру в Малый театр заглянуть так, между прочим, и невозможно: билетов в кассе не бывает. Просто сюжет трагедии нашим зрителем забыт немного. Но, очевидно, это не единственная причина, заставившая Юрия Соломина поставить ее.
Да, пьеса эта немного подзабыта. Но Юрий Соломин решился напомнить о чистоте чувства двух юных сердец, которым уготована судьба Ромео и Джульетты, но не из-за вражды семейств, а по причине их сословных различий. Тема вечная. Так же, как и коварство, нечистоплотность, интриги правителей и прочее, чем наполнен мир, а значит, и захватывающий сюжет пьесы.
... Это было в 30-е годы прошлого столетия. На сцене Малого театра давали «Коварство и любовь». Великий Мочалов играл Фердинанда. И вот своим знаменитым громким шепотом он произносит одну фразу. Это вызвало взрыв аплодисментов. П.П. Каратыгин, драматург, не расслышал произнесенные артистом слова и склонился к своему соседу, подвыпившему купчику, который в бешеном восторге бил в ладони и стучал ногами: «Что такое сказал Мочалов? «Купчик сконфузился немного: «Не слышал, батюшка, извините. Но играет-то как, злодей, — чудо! чудо! «Вот такое же чудо преподнес нам и современный Малый театр.
Малый театр славен редкой способностью создать исполнительский ансамбль. Этот механизм, тонкий и очень капризный, и на его сцене порой дает сбои. До начала спектакля мне казалось, вот появится Валерий Баринов (фон Вальтер), актер, способный заполнять собой все пространство сцены даже когда молчит, и другие останутся в его тени. Однако у Василия Бочкарева (Вурм, личный секретарь фон Вальтера), Ярослава Барышева (Миллер), Евгения Самойлова, исполнившего эпизодическую роль камердинера герцога, биотоки не менее мощны... Но вот начался спектакль, и все дарования слились воедино, захватили зрителей и своей страстностью, и своеобразием трактовок персонажей. К примеру, Вурм в переводе с немецкого это слово означает «червяк» в разных постановках всегда был явным подлецом. На Вурме-Бочкареве — маска добропорядочности, серое лицо, серый костюм... Может ли достичь больших высот в карьере человек с откровенной печатью негодяя на лице? Вопрос нынче очень актуальный. Не сразу понятно из-за этого, почему так категорически отвергает притязания Вурма на Луизу старик Миллер. А когда секретарь сбрасывает маску перед своим сюзереном, то даже того, прирожденного мастера политических интриг, потрясает его цинизм.
Однако судя по реакциям зрительного зала, коварство политиков вообще надоело порядком. Естественно, что иногда о нем хочется забыть, а потому бурю восторгов вызывает гротескный гофмаршал-дурак фон Кальб в великолепном исполнении Александра Клюквина.
Упомянутый Мочалов создал в свое время нетрадиционный образ Фердинанда человека сильного, немного грубоватого даже, не мирящегося с ложью окружающих. Каким может быть Фердинанд в наше время? Думаю, мочаловская трактовка не подошла потому, что, скорее, вызвала бы ассоциацию с нынешними парвеню, «новыми русскими». А потому романтического влюбленного играет Василий Зотов — актер с благородной, утонченной внешностью, не лишенной, однако, мужественности. Верится в то, что такого Фердинанда могла полюбить и леди Мильфорд, и Луиза. Актриса Елена Харитонова (леди Мильфорд) создала запоминающийся образ красивой, доброй, но несчастливой женщины, ставшей жертвой коварства сановных особ.
Как часто бывает, что актеры, изображая на сцене любовь, все равно существуют каждый сам по себе. Думаешь: «И за что она его полюбила?!», или наоборот: он — ее. Если бы не верилось в чувства «соломинских» Луизы (Татьяна Скиба) и Фердинанда, то спектакль рассыпался бы. Не помогли бы ни великолепные костюмы и декорации художника Энара Стенберга, ни прекрасная музыка Григория Гоберника. Но на сцене предстает настоящее чувство, ради которого стоит и умереть. Наверное, не мне одной стало ясно на душе от того, что есть такой замечательный театр.
Маргарита МАРУТЯН
«Российские вести»,03.02.1999
26.04.2005
Подробнее
26 апреля отмечает день рождения народный артист России Александр Владимирович Клюквин. Доброго здоровья желаем Александру Владимировичу в день рождения, радостных мгновений от встречи со зрителями и творческого долголетия!
26 апреля отмечает день рождения народный артист России Александр Владимирович Клюквин.
Доброго здоровья желаем Александру Владимировичу в день рождения, радостных мгновений от встречи со зрителями и творческого долголетия!
Доброго здоровья желаем Александру Владимировичу в день рождения, радостных мгновений от встречи со зрителями и творческого долголетия!
26 апреля отмечает день рождения народный артист России Александр Владимирович Клюквин.
Артист служит в Малом театре вот уже почти тридцать лет, и сейчас без преувеличения можно сказать, что многие зрители теперь ходят в Малый специально «на Клюквина» и помногу раз смотрят спектакли с его участием - «Тайны Мадридского двора», «Коварство и любовь», «На всякого мудреца довольно простоты», «Правда - хорошо, а счастье лучше», «Три сестры», «Таинственный ящик», «Трудовой хлеб». Обладая неповторимым комедийным и драматическим талантом, Александр Владимирович каждое свое выступление превращает в праздник.
Клюквин - настоящий любимец не только театральной публики. «Альф!» - раздается радостный шепот в зале, едва актер успевает произнести первые свои реплики. Голос Клюквина достоин отдельной статьи - узнаваемый и в то же время удивительно разнообразный, позволяющий быть то капитаном Коломбо, то упомянутым уже плюшевым инопланетянином из детского телесериала «Альф», то Нешем Бриджесом... Мало того, голос Александра Клюквина - это голос телеканала «Россия». Александр Клюквин всем своим творчеством подтверждает старую истину о том, что талантливый человек - талантлив во всем. Его стихи украшают один из лучших спектаклей Малого театра - «Таинственный ящик» П.А.Каратыгина, а занимательную пьесу «Сказка о самой сильной силе» мы советуем прочитать на нашем сайте каждому.
Доброго здоровья желаем Александру Владимировичу в день рождения, радостных мгновений от встречи со зрителями и творческого долголетия!
Артист служит в Малом театре вот уже почти тридцать лет, и сейчас без преувеличения можно сказать, что многие зрители теперь ходят в Малый специально «на Клюквина» и помногу раз смотрят спектакли с его участием - «Тайны Мадридского двора», «Коварство и любовь», «На всякого мудреца довольно простоты», «Правда - хорошо, а счастье лучше», «Три сестры», «Таинственный ящик», «Трудовой хлеб». Обладая неповторимым комедийным и драматическим талантом, Александр Владимирович каждое свое выступление превращает в праздник.
Клюквин - настоящий любимец не только театральной публики. «Альф!» - раздается радостный шепот в зале, едва актер успевает произнести первые свои реплики. Голос Клюквина достоин отдельной статьи - узнаваемый и в то же время удивительно разнообразный, позволяющий быть то капитаном Коломбо, то упомянутым уже плюшевым инопланетянином из детского телесериала «Альф», то Нешем Бриджесом... Мало того, голос Александра Клюквина - это голос телеканала «Россия». Александр Клюквин всем своим творчеством подтверждает старую истину о том, что талантливый человек - талантлив во всем. Его стихи украшают один из лучших спектаклей Малого театра - «Таинственный ящик» П.А.Каратыгина, а занимательную пьесу «Сказка о самой сильной силе» мы советуем прочитать на нашем сайте каждому.
Доброго здоровья желаем Александру Владимировичу в день рождения, радостных мгновений от встречи со зрителями и творческого долголетия!
02.03.2005
Подробнее
Воспоминания о гастролях в Японии. Валерий Бабятинский, Александр Клюквин, Виктор Низовой.
Воспоминания о гастролях в Японии.
Валерий Бабятинский, Александр Клюквин, Виктор Низовой.
Валерий Бабятинский, Александр Клюквин, Виктор Низовой.
Воспоминания о гастролях в Японии.
Валерий Бабятинский, Александр Клюквин, Виктор Низовой.
Валерий Бабятинский
Я думаю, что японские гастроли отличаются от всех предыдущих целым набором катаклизмов. Тайфун, землетрясение и десятибалльный шторм в зрительном зале. Такого бурного приема, такого наполнения зала и такой сердечности, которая была на чеховских спектаклях, я в Японии не помню. Самое сильное впечатление – тонкость и глубокое проникновение японского зрителя в сущность чеховского творчества. Я бы даже сказал, что нам стоит этому у них поучиться. Поражает высокая культура зрителя. Даже во время тайфуна многие жители Токио рискнули придти в театр.
Что же касается моего личного пребывания, я для себя сделал несколько открытий. Первое - стоит пожалеть о тех временах, когда театр был окружен вниманием, каждый работник чувствовал себя защищенным, медицина всегда была готова придти на помощь. Потому что я там заболел, и, если бы не посольские врачи, не знаю, как бы справился с этой ситуацией. Самое главное – осталось впечатление, что мир очень хрупкий, и неизвестно, где грянет гром. Вот, например, мы столкнулись со стихийными бедствиями в Японии, а сейчас весь мир скорбит о жертвах в Индонезии… А, в принципе, поскольку гастроли были очень напряженными, то впечатлений от самого Токио практически не осталось.
Для меня поездка в Японию – это еще и роль Сорина в «Чайке». Ввод в короткий срок. Я очень благодарен и участникам спектакля, и режиссеру, поскольку я чувствовал внимательное отношение к себе, меня очень поддержали. И это помогло справиться с задачей, судя по реакции зала, по оценке режиссера. Ко мне подошли три дамы (они знали русский язык) и сказали: «Мы видели всех «Чаек», которые были в Японии, но в первый раз мы на спектакле плакали». Такие эмоции вызвала у них наша сцена с Ириной Муравьевой. Мне было очень приятно: то, что мы вкладывали, дошло до зрительного зала. Поэтому гастроли прошли для меня под знаком «Чайки».
Александр Клюквин
У меня такое ощущение, что спектакль «Три сестры» родился там, в Японии. Тут мы что-то искали, находили, притирались. А там нас поставили в довольно жесткие обстоятельства: четыре дня – шесть спектаклей. И осталось чувство, как будто мы сыграли один спектакль, начали играть – и закончили через четыре дня. И так, по-моему, родились «Три сестры», потому что все сплотились, собрались. Было тяжело, но радость оттого, что спектакль получился, искупает все трудности. Напряжение было большое, и каждый спектакль становился все короче, все действеннее. Главное впечатление – рождение спектакля, чувство братства, товарищества.
Виктор Низовой
Нас принимали очень тепло, искренне – как «Чайку», так и «Трех сестер». Японцы любят Чехова, его стиль. Для них Россия – это, в первую очередь, Чехов.
И у нас остались очень хорошие впечатления. Потрясающая страна! Первый раз я был в Японии студентом. Но тогда мы жили в Осаке, а в Токио были проездом. Так что с Токио я познакомился только теперь. Мегаполис, огромные каменные джунгли. У нас два дня выходных было – у тех, кто играл в двух спектаклях, и мы посетили район, где открывается вид на Токийский залив, зоопарк. Гуляли, сколько было сил, но, конечно, не забывали, что находимся на гастролях, что в первую очередь мы приехали дело делать, игру играть. Наши походы по достопримечательностям – а Токио для нас сам по себе был достопримечательностью – не влияли на работу.
Запомнилась японская баня. Это шесть-семь термальных бассейнов в едином огромном комплексе. Японцы все это связывают с религией, читают там молитвы. Допустим, температура воды 36 градусов, потом переходишь в другой бассейн, где 16 градусов, а оттуда – в сауну. Притом время неограниченное. Я не знал, думал, что там только два часа можно, как в России. Там хорошо отдыхать, кафешечки разные... Все ходят в кимоно… Это замечательно! Я решил, если, дай Бог, еще поедем туда, и если будет свободное время, то я там проведу целый день!
Конечно, запомнились и землетрясение, и тайфун. Мы уставали, и оттого землетрясение прошло почти незаметно. Я спал. Стало трясти, и я спросонок подумал, что еду в поезде, а потом удивился: какой поезд, я в номере нахожусь! Заходит Степан Коршунов, я ему говорю: «Степа, что-то трясет?» Он говорит: «Все нормально, спи». И утром он мне сказал, что на самом деле было землетрясение. И хорошо, что я спал, а то бы испугался, побежал вниз, как многие. Было четыре балла, небольшой толчок, к счастью. А через несколько дней после нашего отъезда там начались сильные землетрясения, с разрушениями. Это нам повезло еще. А будь гастроли на две недели позже, мы, может быть, к сроку и не возвратились.
Валерий Бабятинский, Александр Клюквин, Виктор Низовой.
Валерий Бабятинский
Я думаю, что японские гастроли отличаются от всех предыдущих целым набором катаклизмов. Тайфун, землетрясение и десятибалльный шторм в зрительном зале. Такого бурного приема, такого наполнения зала и такой сердечности, которая была на чеховских спектаклях, я в Японии не помню. Самое сильное впечатление – тонкость и глубокое проникновение японского зрителя в сущность чеховского творчества. Я бы даже сказал, что нам стоит этому у них поучиться. Поражает высокая культура зрителя. Даже во время тайфуна многие жители Токио рискнули придти в театр.
Что же касается моего личного пребывания, я для себя сделал несколько открытий. Первое - стоит пожалеть о тех временах, когда театр был окружен вниманием, каждый работник чувствовал себя защищенным, медицина всегда была готова придти на помощь. Потому что я там заболел, и, если бы не посольские врачи, не знаю, как бы справился с этой ситуацией. Самое главное – осталось впечатление, что мир очень хрупкий, и неизвестно, где грянет гром. Вот, например, мы столкнулись со стихийными бедствиями в Японии, а сейчас весь мир скорбит о жертвах в Индонезии… А, в принципе, поскольку гастроли были очень напряженными, то впечатлений от самого Токио практически не осталось.
Для меня поездка в Японию – это еще и роль Сорина в «Чайке». Ввод в короткий срок. Я очень благодарен и участникам спектакля, и режиссеру, поскольку я чувствовал внимательное отношение к себе, меня очень поддержали. И это помогло справиться с задачей, судя по реакции зала, по оценке режиссера. Ко мне подошли три дамы (они знали русский язык) и сказали: «Мы видели всех «Чаек», которые были в Японии, но в первый раз мы на спектакле плакали». Такие эмоции вызвала у них наша сцена с Ириной Муравьевой. Мне было очень приятно: то, что мы вкладывали, дошло до зрительного зала. Поэтому гастроли прошли для меня под знаком «Чайки».
Александр Клюквин
У меня такое ощущение, что спектакль «Три сестры» родился там, в Японии. Тут мы что-то искали, находили, притирались. А там нас поставили в довольно жесткие обстоятельства: четыре дня – шесть спектаклей. И осталось чувство, как будто мы сыграли один спектакль, начали играть – и закончили через четыре дня. И так, по-моему, родились «Три сестры», потому что все сплотились, собрались. Было тяжело, но радость оттого, что спектакль получился, искупает все трудности. Напряжение было большое, и каждый спектакль становился все короче, все действеннее. Главное впечатление – рождение спектакля, чувство братства, товарищества.
Виктор Низовой
Нас принимали очень тепло, искренне – как «Чайку», так и «Трех сестер». Японцы любят Чехова, его стиль. Для них Россия – это, в первую очередь, Чехов.
И у нас остались очень хорошие впечатления. Потрясающая страна! Первый раз я был в Японии студентом. Но тогда мы жили в Осаке, а в Токио были проездом. Так что с Токио я познакомился только теперь. Мегаполис, огромные каменные джунгли. У нас два дня выходных было – у тех, кто играл в двух спектаклях, и мы посетили район, где открывается вид на Токийский залив, зоопарк. Гуляли, сколько было сил, но, конечно, не забывали, что находимся на гастролях, что в первую очередь мы приехали дело делать, игру играть. Наши походы по достопримечательностям – а Токио для нас сам по себе был достопримечательностью – не влияли на работу.
Запомнилась японская баня. Это шесть-семь термальных бассейнов в едином огромном комплексе. Японцы все это связывают с религией, читают там молитвы. Допустим, температура воды 36 градусов, потом переходишь в другой бассейн, где 16 градусов, а оттуда – в сауну. Притом время неограниченное. Я не знал, думал, что там только два часа можно, как в России. Там хорошо отдыхать, кафешечки разные... Все ходят в кимоно… Это замечательно! Я решил, если, дай Бог, еще поедем туда, и если будет свободное время, то я там проведу целый день!
Конечно, запомнились и землетрясение, и тайфун. Мы уставали, и оттого землетрясение прошло почти незаметно. Я спал. Стало трясти, и я спросонок подумал, что еду в поезде, а потом удивился: какой поезд, я в номере нахожусь! Заходит Степан Коршунов, я ему говорю: «Степа, что-то трясет?» Он говорит: «Все нормально, спи». И утром он мне сказал, что на самом деле было землетрясение. И хорошо, что я спал, а то бы испугался, побежал вниз, как многие. Было четыре балла, небольшой толчок, к счастью. А через несколько дней после нашего отъезда там начались сильные землетрясения, с разрушениями. Это нам повезло еще. А будь гастроли на две недели позже, мы, может быть, к сроку и не возвратились.
01.03.2005
Подробнее
Десять тысяч фильмов за пятнадцать лет Жизнерадостный и непосредственный пришелец Альф, мудрый и ироничный лейтенант Коломбо - этих замечательных героев мы знаем благодаря голосу Александра Клюквина.
Десять тысяч фильмов за пятнадцать лет
Жизнерадостный и непосредственный пришелец Альф, мудрый и ироничный лейтенант Коломбо - этих замечательных героев мы знаем благодаря голосу Александра Клюквина.
Жизнерадостный и непосредственный пришелец Альф, мудрый и ироничный лейтенант Коломбо - этих замечательных героев мы знаем благодаря голосу Александра Клюквина.
Десять тысяч фильмов за пятнадцать лет
Жизнерадостный и непосредственный пришелец Альф, мудрый и ироничный лейтенант Коломбо - этих замечательных героев мы знаем благодаря голосу Александра Клюквина. Сегодня они, как и многие-многие другие персонажи, неотделимы от своего закадрового голоса, не просто знакомого (он всякий раз новый, может меняться до неузнаваемости) - любимого. Александр Клюквин - актер Малого театра. Даже небольшую роль он играет так, что воспоминание о ней приносит радость и после спектакля. В этом его дар, человеческий и актерский: он удивительно светлый, открытый человек - любит сказки и верит в то, что добро должно изменить мир.
- Александр Владимирович, кто из озвученных вами персонажей ваш любимый герой?
- Альф.
- Он и мой любимец! Мне кажется, даже его оригинальный
голос — не то. Альф — это именно голос Александра Клюквина. Расскажите, как вы его придумали?
— Мне многие говорили, что мой Альф лучше: он и живее,
и смешнее. Может, он для нас лучше. Хотя мне об этом говорили и американцы. Мы искали голос вместе с режиссером. Я смотрел, как Альф живет, как он ходит, какой он из себя. Пока мы писали первые две-три серии, я, конечно, притирался. А вот где-то серии с четвертой-пятой уже появился тот самый Альф. Я его обожаю. У меня даже дома два больших Альфа.
— Игрушечных?
— Игрушечных, к сожалению.
— Он совершенно удивительный персонаж.
— Он точно попадает в меня, в мое чувство юмора, в мироощущение, в оптимизм. Он - это почти я: по энергетике, по тому, как он себя ведет, как он вообще оценивает мир. А мир довольно прост. Надо не врать, не убивать, не воровать. И быть добрым. И все!
— Мне кажется, что в этом секрет обаяния и ваших театральных образов. А отличается ли процесс поиска образа в спектакле от поиска характера в озвучании?
— Отличается так, как небо от земли, потому что в озвучании на поиск характера времени нет вообще. Есть закадровое озвучание: идет английский текст, а поверх него - русский перевод. А есть дубляж: когда, например, Де Ниро говорит моим голосом, а самого Де Ниро не слышно — английскую речь полностью заменяют русской. На дубляж большого полутора- или двухчасового фильма актерам дается от трех-пяти до восьми-десяти дней. Раньше такой фильм дублировали бы месяца четыре: с репетициями, с просмотром. Сейчас на это времени нет. Я прихожу в студию, сажусь к телевизору, впервые вижу текст, впервые вижу фильм. Команда «Начали!» - пишем. Фильм я пишу за два часа, потому что читаю хорошо, буквы произношу правильно, почти не ошибаюсь, не останавливаюсь.
— Есть ли у вас профессиональные секреты?
— Существует много секретов. Надо работать с твоим героем на экране, понимать, что он делает, и не мешать ему. Я терпеть не могу фильмы, которые озвучены так, будто делающие озвучание актеры сами играют: либо хотят исправить то, что на пленке, либо хотят сыграть лучше. Не надо этого делать. Не надо мешать зрителю воспринимать сделанный продукт. Иногда актеры заигрываются и озвучивают совсем не то, что происходит на экране. Это чудовищно — я переключаю телевизор. Идеально озвученный фильм — это когда через пять минут вы не слышите русского голоса вообще, а слышите английскую речь. Мой голос как бы проникает в мозг, и я не мешаю. Это непросто.
— Есть ли актеры, которых вы особенно любите озвучивать?
— Я люблю озвучивать хороших актеров. Плохих — не люблю. Вот и вся разница. Интереснее всего, конечно, озвучивать актера, если ты его до конца не понимаешь. Понять, что и как делают Де Ниро или Аль Пачино, очень сложно. И когда ты пытаешься их по крупицам разгадать, поймать, открыть, начинается настоящий творческий процесс. Нужно не просто взять их интонацию, а понять, отчего она такая, что там происходит. На это уходит много времени, и когда такие работы появляются, я его не жалею. Но это возможно только в дубляже.
- Вам это как-то помогает в театре?
- Очень. Мои товарищи говорили в начале моей карьеры в озвучании: «Смотри, заболтаешься». Но я сразу знал, что будет помогать. Это такой тренинг! Я владею голосом, как мало кто может это делать: могу голосом создать образ. Это не всем дано.
- Это талант или есть какие-нибудь секреты?
- Что такое талант? Пять процентов — папа, мама, а остальное — работа. Я очень много работаю. У меня нет выходных, нет свободных дней — они все заполнены. Вот уже пятнадцать лет я занимаюсь этим делом и не жалею. Мне повезло, что я попал в эту профессию. Я ее люблю. Она сама по себе интересная, отличается от театра, от кино, у нее свои законы.
- А как вы в нее попали?
- Случайно. Мой друг Дима Назаров озвучивал мультик про Дядюшку Скруджа. И однажды не пришел кто-то из актеров. Дима знал, что рядом мы снимаем спектакль Малого театра, поэтому пообещал найти замену. Приходит ко мне — а я слонялся по коридору студии во время перерыва, — говорит: «У тебя есть пять минут?» — «Да у меня и больше есть». Мы пришли на озвучание. Я никогда в жизни этим не занимался, даже близко не подходил. А тут сразу роль, да еще мультик: надо же не просто говорить, ведь на экране — утки или еще какие-то странные звери. У меня получилось. Потом была и «Пчела Майя», и «Мишки Гамми», и «Черепашки Ниндзя», и множество разных фильмов, хороших и плохих, программ, рекламы... За пятнадцать лет я озвучил около десяти тысяч фильмов. Может, даже и больше.
- Есть ли какие-нибудь особенности в озвучании мультфильма?
- Нужен очень пластичный голос.
- А что это означает?
- (говорит разными голосами)
Пластичный голос - это такой голос, который ты можешь изменять как угодно. Как если бы это был сначала твой голос, а потом уже совсем не твой, а чужой.
- Наверное, нужно и еще что-то...
- Я очень люблю сказки и до сих пор очень люблю мультики. (Почему Альф мой любимый герой? Это же сказка!) Что для актера Бог? Действие и партнер. Если в этих богов верить, все будет получаться. Это применимо к любой ситуации: к мультику, к дубляжу, к озвучанию фильма, к театру, к кино, к книге вслух. В мультфильме есть рисованный персонаж, но он все равно что живой: двигается, разговаривает. Значит, это мой партнер, я с ним работаю. А если при этом я еще и люблю его и отношусь по-доброму к тому, что я делаю, — не просто «бабки заколачиваю», а пишу кино для детей и понимаю ответственность за это — это еще лучше. Тогда все получается.
— Многие зрители узнают вас по голосу. Бывают ли какие-то курьезные случаи, с этим связанные? Например, вы выходите в «Коварстве и любви» и голосом Альфа произносите текст?
— Нет, так хулиганить я не могу. Этого не бывает. Голос узнают - это правда. Интересно смотреть, как взрослые люди, когда идентифицируют голос и меня, вдруг меняются: «Как, это вы? Скажите, как Альф!» Взрослые люди так говорят. В них вдруг просыпается ребенок. Это очень дорогие мне моменты.
— Александр Владимирович, скажите, как Альф!
— (голосом Альфа) Ну, хорошо, я скажу как Альф. Я могу говорить так целый день, мне это нетрудно. Голос-то — не мой он, не мне он принадлежит. Папа с мамой дали и талант, и голос, и воспитание, и все остальное. Другое дело, что если с голосом не работать, можно его растранжирить. Лет двадцать назад, здесь, в театре, я стал терять голос. В училище он не был у меня поставлен. У меня образовались узлы на связках. Когда я пришел к врачу, мне сказали: «Тебя только операция может спасти. После этого ты, конечно, будешь разговаривать, но с профессией тебе, скорее всего, придется завязать». Я не поверил, и в театре Изабелла Яковлевна, чудный педагог по вокалу, наша актриса Ольга Александровна Чуваева и наши медики помогли мне: я делал специальные упражнения. Теперь мне все равно, сколько кричать, как громко, каким голосом.
- И голос не устает?
— Устает. Но он восстанавливается. Если он сильно устает — я помолчу немножко.
- Тяжело так работать?
- Да как может быть тяжело, если мне нравится? Иногда, правда бывает такое чувство — когда пишешь сериал, особенно бразильский или мексиканский. Сейчас я, впрочем, реже это делаю. Четыре или пять серий подряд напишешь, и от этой жвачки голова болит. Я перестаю понимать, начинаю раздражаться, потому что вижу тупость всего происходящего: эти вечные беременные женщины, кинутые матерями сыновья, отцы-калеки... Все говорят только одно: «Нам надо поговорить». И говорят, говорят, говорят... Вот это ужасно. Но ведь бывают встречи с такими актерами, что расставаться не хочется.
— Мне кажется, сериал о лейтенанте Коломбо стал для вас чем-то особенным.
— Питер Фальк — замечательный актер. Мне очень много дал Коломбо: это старый, мудрый человек. Он по-другому живет, у него другие ритмы, не такие, как у меня. Он совсем иначе идет по жизни. Это очень интересно — надо же вместе с ним идти.
— Получается, что вы выстраиваете образ по-театральному, вживаетесь в него?
— Не знаю. Мне кажется, что это происходит очень быстро. Я как-то сразу попадаю в персонажей — талант, может быть, такой. Мне не нужно время, чтобы перестроиться. Я могу писать за всех сразу: прыгать из одного в другого, моментально перестраиваться. Для меня это не составляет труда. Меня иногда спрашивают: «А кто с вами «Коломбо» писал?» - «Никто, я один». Мне не верят: «Как это один? Коломбо — да, а остальные?» - «И остальные — я». У меня был замечательный опыт, когда я записал мультфильм про Гулливера, где сделал всех персонажей: мужчин, женщин... Это было очень интересно. Сейчас я много пишу компьютерные игры. В одной игре я, как правило, говорю за восемь-десять, а может быть, пятнадцать-двадцать персонажей.
— Вы ведь пишете еще и ауди-окниги. Здесь тоже нужен особый подход?
- Недавно вышла прочитанная мной книга Юрия Коваля «Суер-Выер». Потрясающая вещь: сплав Рабле и Щедрина. Это про нашу современную жизнь. Это так смешно и одновременно так глубоко, тонко, точно подмечено. Я удивлялся и когда читал, и когда писал, и когда слушал — как писатель это сделал! Запись книги происходит быстро, у нас век такой быстрый. «Суер-Выер» я сделал за одну смену, то есть за шесть-семь часов. Когда я послушал ее, меня просто поразило: ты как будто смотришь кино. Во-первых, неплохо прочитано; во-вторых, потрясающая проза сама по себе; в-третьих, замечательная музыка и очень сильно, красиво обработано на компьютере: разные звуки, плеск волн. Возникает глубина: когда слушаешь, то погружаешься во все это - даже лучше, чем кино. Тебе не надо примеряться к тому, что тебе показывают, ты его сам для себя снимаешь. Это очень интересно, и за этим большое будущее, мне кажется. Когда читать в наш век? Когда ты за рулем? Или когда ты на скейтборде мчишься в школу? А тут включил плеер, надел наушники — и все. Притом что ни одного слова не выкинуто: это не сокращение, не комикс, это большое произведение — качество от этого не страдает.
— А если выбирать между театром и работой в озвучке, что для вас на первом месте?
— На первом месте, конечно, театр. Потому что это то место, откуда я черпаю силы. Это моя основная профессия. Здесь я живу, провожу очень много времени - это моя семья. Я из Малого театра не собираюсь никуда уходить, не хочу — это мой дом. Как можно уйти из семьи: для этого нужно поломать жизнь. Есть люди, которые легко переходят из театра в театр, а я так не могу. Это не значит, что они делают плохо, а я хорошо. Нет, просто я так не могу.
- Мне кажется, что в Малом театре и атмосфера какая-то другая.
- Наверное. Я же работал в разных театрах. Во время службы в армии я полтора года был в Театре Советской Армии, в команде актеров-военнослужащих. Был театр «Вернисаж», где я проработал лет пять параллельно с Малым театром, работал в театре «Сфера» у Еланской, несколько антреприз было у меня с Виталием Соломиным. Все театры хорошие, но Малый - мой театр, а все остальные — не мои.
- Из тех ролей, что вы играете сегодня в Малом, какая ваша любимая?
- Не могу сказать, какая любимая. Дюпре в «Таинственном ящике», Городулин в «Мудреце», Меркулыч в «Правде хорошо», Гофмаршал фон Кальб в «Коварстве и любви» или Андрей в «Трех сестрах» — они все разные, но каждую я люблю. Как сказать, какого ребенка больше любишь: первого, второго или третьего?
- Вы ведь еще и сами сочиняете тексты для театра.
- В «Таинственном ящике» - мои стихи и сценическая редакция, в «Усилиях любви» тоже мои стихи, а недавно я закончил пьесу, которая называется «Сказка о самой сильной силе». Это пьеса в стихах, сказка для детей, которые привели с собой взрослых. Какая самая сильная сила на свете? Любовь. Вот про нее сказка и написана. Сейчас ее взяли в Кострому.
- Артист Александр Клюквин - какой он?
- Во-первых, он добрый, несмотря на то, что замученный и замотанный человек. Я считаю себя добрым человеком и считаю, что это главное в человеке. Федор Михайлович сказал, что красота спасет мир. Это, по-моему, неправильно. Доброта должна спасти мир. Может быть, под словом «красота» он как великий философ имел в виду красоту души. Я это называю добротой. Все доброе не может быть плохим. Добрый человек не может быть взяточником, убийцей, бандитом - он по-другому живет. А красивый человек может быть кем угодно. И тому в истории «мы тьму примеров слышим, но мы истории не пишем». Насколько актер Клюквин талантлив - не мне судить. То, что я жаден до работы - да. То, что я умею учиться и учусь до сих пор — да. Люблю свою семью, театр. Надеюсь, что я не предатель, не изменник. А остальное пусть поймет зритель.
Беседовала Ольга Нетупская
Страстной бульвар, 10
№5-75, январь 2005 г.
Жизнерадостный и непосредственный пришелец Альф, мудрый и ироничный лейтенант Коломбо - этих замечательных героев мы знаем благодаря голосу Александра Клюквина. Сегодня они, как и многие-многие другие персонажи, неотделимы от своего закадрового голоса, не просто знакомого (он всякий раз новый, может меняться до неузнаваемости) - любимого. Александр Клюквин - актер Малого театра. Даже небольшую роль он играет так, что воспоминание о ней приносит радость и после спектакля. В этом его дар, человеческий и актерский: он удивительно светлый, открытый человек - любит сказки и верит в то, что добро должно изменить мир.
- Александр Владимирович, кто из озвученных вами персонажей ваш любимый герой?
- Альф.
- Он и мой любимец! Мне кажется, даже его оригинальный
голос — не то. Альф — это именно голос Александра Клюквина. Расскажите, как вы его придумали?
— Мне многие говорили, что мой Альф лучше: он и живее,
и смешнее. Может, он для нас лучше. Хотя мне об этом говорили и американцы. Мы искали голос вместе с режиссером. Я смотрел, как Альф живет, как он ходит, какой он из себя. Пока мы писали первые две-три серии, я, конечно, притирался. А вот где-то серии с четвертой-пятой уже появился тот самый Альф. Я его обожаю. У меня даже дома два больших Альфа.
— Игрушечных?
— Игрушечных, к сожалению.
— Он совершенно удивительный персонаж.
— Он точно попадает в меня, в мое чувство юмора, в мироощущение, в оптимизм. Он - это почти я: по энергетике, по тому, как он себя ведет, как он вообще оценивает мир. А мир довольно прост. Надо не врать, не убивать, не воровать. И быть добрым. И все!
— Мне кажется, что в этом секрет обаяния и ваших театральных образов. А отличается ли процесс поиска образа в спектакле от поиска характера в озвучании?
— Отличается так, как небо от земли, потому что в озвучании на поиск характера времени нет вообще. Есть закадровое озвучание: идет английский текст, а поверх него - русский перевод. А есть дубляж: когда, например, Де Ниро говорит моим голосом, а самого Де Ниро не слышно — английскую речь полностью заменяют русской. На дубляж большого полутора- или двухчасового фильма актерам дается от трех-пяти до восьми-десяти дней. Раньше такой фильм дублировали бы месяца четыре: с репетициями, с просмотром. Сейчас на это времени нет. Я прихожу в студию, сажусь к телевизору, впервые вижу текст, впервые вижу фильм. Команда «Начали!» - пишем. Фильм я пишу за два часа, потому что читаю хорошо, буквы произношу правильно, почти не ошибаюсь, не останавливаюсь.
— Есть ли у вас профессиональные секреты?
— Существует много секретов. Надо работать с твоим героем на экране, понимать, что он делает, и не мешать ему. Я терпеть не могу фильмы, которые озвучены так, будто делающие озвучание актеры сами играют: либо хотят исправить то, что на пленке, либо хотят сыграть лучше. Не надо этого делать. Не надо мешать зрителю воспринимать сделанный продукт. Иногда актеры заигрываются и озвучивают совсем не то, что происходит на экране. Это чудовищно — я переключаю телевизор. Идеально озвученный фильм — это когда через пять минут вы не слышите русского голоса вообще, а слышите английскую речь. Мой голос как бы проникает в мозг, и я не мешаю. Это непросто.
— Есть ли актеры, которых вы особенно любите озвучивать?
— Я люблю озвучивать хороших актеров. Плохих — не люблю. Вот и вся разница. Интереснее всего, конечно, озвучивать актера, если ты его до конца не понимаешь. Понять, что и как делают Де Ниро или Аль Пачино, очень сложно. И когда ты пытаешься их по крупицам разгадать, поймать, открыть, начинается настоящий творческий процесс. Нужно не просто взять их интонацию, а понять, отчего она такая, что там происходит. На это уходит много времени, и когда такие работы появляются, я его не жалею. Но это возможно только в дубляже.
- Вам это как-то помогает в театре?
- Очень. Мои товарищи говорили в начале моей карьеры в озвучании: «Смотри, заболтаешься». Но я сразу знал, что будет помогать. Это такой тренинг! Я владею голосом, как мало кто может это делать: могу голосом создать образ. Это не всем дано.
- Это талант или есть какие-нибудь секреты?
- Что такое талант? Пять процентов — папа, мама, а остальное — работа. Я очень много работаю. У меня нет выходных, нет свободных дней — они все заполнены. Вот уже пятнадцать лет я занимаюсь этим делом и не жалею. Мне повезло, что я попал в эту профессию. Я ее люблю. Она сама по себе интересная, отличается от театра, от кино, у нее свои законы.
- А как вы в нее попали?
- Случайно. Мой друг Дима Назаров озвучивал мультик про Дядюшку Скруджа. И однажды не пришел кто-то из актеров. Дима знал, что рядом мы снимаем спектакль Малого театра, поэтому пообещал найти замену. Приходит ко мне — а я слонялся по коридору студии во время перерыва, — говорит: «У тебя есть пять минут?» — «Да у меня и больше есть». Мы пришли на озвучание. Я никогда в жизни этим не занимался, даже близко не подходил. А тут сразу роль, да еще мультик: надо же не просто говорить, ведь на экране — утки или еще какие-то странные звери. У меня получилось. Потом была и «Пчела Майя», и «Мишки Гамми», и «Черепашки Ниндзя», и множество разных фильмов, хороших и плохих, программ, рекламы... За пятнадцать лет я озвучил около десяти тысяч фильмов. Может, даже и больше.
- Есть ли какие-нибудь особенности в озвучании мультфильма?
- Нужен очень пластичный голос.
- А что это означает?
- (говорит разными голосами)
Пластичный голос - это такой голос, который ты можешь изменять как угодно. Как если бы это был сначала твой голос, а потом уже совсем не твой, а чужой.
- Наверное, нужно и еще что-то...
- Я очень люблю сказки и до сих пор очень люблю мультики. (Почему Альф мой любимый герой? Это же сказка!) Что для актера Бог? Действие и партнер. Если в этих богов верить, все будет получаться. Это применимо к любой ситуации: к мультику, к дубляжу, к озвучанию фильма, к театру, к кино, к книге вслух. В мультфильме есть рисованный персонаж, но он все равно что живой: двигается, разговаривает. Значит, это мой партнер, я с ним работаю. А если при этом я еще и люблю его и отношусь по-доброму к тому, что я делаю, — не просто «бабки заколачиваю», а пишу кино для детей и понимаю ответственность за это — это еще лучше. Тогда все получается.
— Многие зрители узнают вас по голосу. Бывают ли какие-то курьезные случаи, с этим связанные? Например, вы выходите в «Коварстве и любви» и голосом Альфа произносите текст?
— Нет, так хулиганить я не могу. Этого не бывает. Голос узнают - это правда. Интересно смотреть, как взрослые люди, когда идентифицируют голос и меня, вдруг меняются: «Как, это вы? Скажите, как Альф!» Взрослые люди так говорят. В них вдруг просыпается ребенок. Это очень дорогие мне моменты.
— Александр Владимирович, скажите, как Альф!
— (голосом Альфа) Ну, хорошо, я скажу как Альф. Я могу говорить так целый день, мне это нетрудно. Голос-то — не мой он, не мне он принадлежит. Папа с мамой дали и талант, и голос, и воспитание, и все остальное. Другое дело, что если с голосом не работать, можно его растранжирить. Лет двадцать назад, здесь, в театре, я стал терять голос. В училище он не был у меня поставлен. У меня образовались узлы на связках. Когда я пришел к врачу, мне сказали: «Тебя только операция может спасти. После этого ты, конечно, будешь разговаривать, но с профессией тебе, скорее всего, придется завязать». Я не поверил, и в театре Изабелла Яковлевна, чудный педагог по вокалу, наша актриса Ольга Александровна Чуваева и наши медики помогли мне: я делал специальные упражнения. Теперь мне все равно, сколько кричать, как громко, каким голосом.
- И голос не устает?
— Устает. Но он восстанавливается. Если он сильно устает — я помолчу немножко.
- Тяжело так работать?
- Да как может быть тяжело, если мне нравится? Иногда, правда бывает такое чувство — когда пишешь сериал, особенно бразильский или мексиканский. Сейчас я, впрочем, реже это делаю. Четыре или пять серий подряд напишешь, и от этой жвачки голова болит. Я перестаю понимать, начинаю раздражаться, потому что вижу тупость всего происходящего: эти вечные беременные женщины, кинутые матерями сыновья, отцы-калеки... Все говорят только одно: «Нам надо поговорить». И говорят, говорят, говорят... Вот это ужасно. Но ведь бывают встречи с такими актерами, что расставаться не хочется.
— Мне кажется, сериал о лейтенанте Коломбо стал для вас чем-то особенным.
— Питер Фальк — замечательный актер. Мне очень много дал Коломбо: это старый, мудрый человек. Он по-другому живет, у него другие ритмы, не такие, как у меня. Он совсем иначе идет по жизни. Это очень интересно — надо же вместе с ним идти.
— Получается, что вы выстраиваете образ по-театральному, вживаетесь в него?
— Не знаю. Мне кажется, что это происходит очень быстро. Я как-то сразу попадаю в персонажей — талант, может быть, такой. Мне не нужно время, чтобы перестроиться. Я могу писать за всех сразу: прыгать из одного в другого, моментально перестраиваться. Для меня это не составляет труда. Меня иногда спрашивают: «А кто с вами «Коломбо» писал?» - «Никто, я один». Мне не верят: «Как это один? Коломбо — да, а остальные?» - «И остальные — я». У меня был замечательный опыт, когда я записал мультфильм про Гулливера, где сделал всех персонажей: мужчин, женщин... Это было очень интересно. Сейчас я много пишу компьютерные игры. В одной игре я, как правило, говорю за восемь-десять, а может быть, пятнадцать-двадцать персонажей.
— Вы ведь пишете еще и ауди-окниги. Здесь тоже нужен особый подход?
- Недавно вышла прочитанная мной книга Юрия Коваля «Суер-Выер». Потрясающая вещь: сплав Рабле и Щедрина. Это про нашу современную жизнь. Это так смешно и одновременно так глубоко, тонко, точно подмечено. Я удивлялся и когда читал, и когда писал, и когда слушал — как писатель это сделал! Запись книги происходит быстро, у нас век такой быстрый. «Суер-Выер» я сделал за одну смену, то есть за шесть-семь часов. Когда я послушал ее, меня просто поразило: ты как будто смотришь кино. Во-первых, неплохо прочитано; во-вторых, потрясающая проза сама по себе; в-третьих, замечательная музыка и очень сильно, красиво обработано на компьютере: разные звуки, плеск волн. Возникает глубина: когда слушаешь, то погружаешься во все это - даже лучше, чем кино. Тебе не надо примеряться к тому, что тебе показывают, ты его сам для себя снимаешь. Это очень интересно, и за этим большое будущее, мне кажется. Когда читать в наш век? Когда ты за рулем? Или когда ты на скейтборде мчишься в школу? А тут включил плеер, надел наушники — и все. Притом что ни одного слова не выкинуто: это не сокращение, не комикс, это большое произведение — качество от этого не страдает.
— А если выбирать между театром и работой в озвучке, что для вас на первом месте?
— На первом месте, конечно, театр. Потому что это то место, откуда я черпаю силы. Это моя основная профессия. Здесь я живу, провожу очень много времени - это моя семья. Я из Малого театра не собираюсь никуда уходить, не хочу — это мой дом. Как можно уйти из семьи: для этого нужно поломать жизнь. Есть люди, которые легко переходят из театра в театр, а я так не могу. Это не значит, что они делают плохо, а я хорошо. Нет, просто я так не могу.
- Мне кажется, что в Малом театре и атмосфера какая-то другая.
- Наверное. Я же работал в разных театрах. Во время службы в армии я полтора года был в Театре Советской Армии, в команде актеров-военнослужащих. Был театр «Вернисаж», где я проработал лет пять параллельно с Малым театром, работал в театре «Сфера» у Еланской, несколько антреприз было у меня с Виталием Соломиным. Все театры хорошие, но Малый - мой театр, а все остальные — не мои.
- Из тех ролей, что вы играете сегодня в Малом, какая ваша любимая?
- Не могу сказать, какая любимая. Дюпре в «Таинственном ящике», Городулин в «Мудреце», Меркулыч в «Правде хорошо», Гофмаршал фон Кальб в «Коварстве и любви» или Андрей в «Трех сестрах» — они все разные, но каждую я люблю. Как сказать, какого ребенка больше любишь: первого, второго или третьего?
- Вы ведь еще и сами сочиняете тексты для театра.
- В «Таинственном ящике» - мои стихи и сценическая редакция, в «Усилиях любви» тоже мои стихи, а недавно я закончил пьесу, которая называется «Сказка о самой сильной силе». Это пьеса в стихах, сказка для детей, которые привели с собой взрослых. Какая самая сильная сила на свете? Любовь. Вот про нее сказка и написана. Сейчас ее взяли в Кострому.
- Артист Александр Клюквин - какой он?
- Во-первых, он добрый, несмотря на то, что замученный и замотанный человек. Я считаю себя добрым человеком и считаю, что это главное в человеке. Федор Михайлович сказал, что красота спасет мир. Это, по-моему, неправильно. Доброта должна спасти мир. Может быть, под словом «красота» он как великий философ имел в виду красоту души. Я это называю добротой. Все доброе не может быть плохим. Добрый человек не может быть взяточником, убийцей, бандитом - он по-другому живет. А красивый человек может быть кем угодно. И тому в истории «мы тьму примеров слышим, но мы истории не пишем». Насколько актер Клюквин талантлив - не мне судить. То, что я жаден до работы - да. То, что я умею учиться и учусь до сих пор — да. Люблю свою семью, театр. Надеюсь, что я не предатель, не изменник. А остальное пусть поймет зритель.
Беседовала Ольга Нетупская
Страстной бульвар, 10
№5-75, январь 2005 г.
16.11.2004
Подробнее
А.В.Клюквин: «Суетиться под клиентом совершенно ни к чему» У актера Александра Клюквина удивительная судьба: в лицо его знают немногие, тогда как голос его известен огромному количеству зрителей.
А.В.Клюквин: «Суетиться под клиентом совершенно ни к чему»
У актера Александра Клюквина удивительная судьба: в лицо его знают немногие, тогда как голос его известен огромному количеству зрителей.
У актера Александра Клюквина удивительная судьба: в лицо его знают немногие, тогда как голос его известен огромному количеству зрителей.
А.В.Клюквин: «Суетиться под клиентом совершенно ни к чему»
У актера Александра Клюквина удивительная судьба: в лицо его знают немногие, тогда как голос его известен огромному количеству зрителей. Кто не помнит плюшевого Альфа, комиссара Коломбо или Неша Бриджеса? В багаже у актера свыше 5000 озвученных мультипликационных и художественных фильмов. А между тем Александр Клюквин – один из самых ярких актеров среднего поколения в труппе Малого театра. Многочисленные роли, в том числе фон Кальб («Коварство и любовь» Ф.Шиллера), садовник Меркулыч («Правда – хорошо, а счастье лучше» А.Островского), нотариус Дюпре («Таинственный ящик» П.Каратыгина), Андрей Прозоров («Три сестры» А.Чехова), Городулин («На всякого мудреца довольно простоты» А.Островского) и др., делают артиста одним из наиболее репертуарных. Но и это еще не все. Александр Клюквин – талантливый поэт и драматург. Песни на его стихи звучат сразу в двух спектаклях Малого театра – мюзикле по пьесе Шекспира «Усилия любви» и в водевиле «Таинственный ящик» П.Каратыгина. С обсуждения этой ипостаси актера мы и решили начать беседу с ним.
«Yтро»: Александр Владимирович, легко ли быть соавтором Шекспира?
Александр Клюквин: Когда впереди тебя идет такой гений, как Шекспир, следовать за ним довольно просто. Надо как-то соответствовать. Писалось легко. Как играется, не знаю, хотя сам спектакль я видел. Зрителю, кажется, нравится.
«Y»: Вы также принимали участие в создании спектакля «Таинственный ящик». А еще что-то впереди есть в таком же духе?
А.К.: Я написал сказку «О самой сильной силе», сделал инсценировку по Зощенко. Хочу еще одну сказку написать, мне нравится в таком материале работать, только времени сейчас нет.
«Y»: Но планы на постановку этих вещей есть?
А.К.: Я бы поставил сам. Но, понимаете, я же человек не знающий меры, я же размахнулся на основную сцену Малого театра. Для этого нужно много денег, в пьесе много чудес, восемнадцать действующих лиц, семь или восемь мест действия, костюмы. Сложно!
«Y»: Малый театр славен своими традициями. В чем они для вас заключаются?
А.К.: В работе, в профессии. Что главное для актера? В чем его бог? В действии и в партнере. Все остальное от лукавого, все остальное можно придумать. Самому или за тебя кто-нибудь придумает. Если ты не владеешь действием и не видишь партнера, то какие бы традиции ты ни соблюдал, как бы ни отмечал премьеры или вводы, как бы ни вел себя в театре, вставал бы, когда входит женщина или старший, ничего не получается. Эти традиции никто не замечает, если нет главного!
«Y»: Николай Александрович Анненков очень любил читать со сцены пушкинского «Пророка». Чувствовалось, что его актерское кредо было именно «глаголом жечь сердца людей». Каково ваше кредо, во что вы верите как актер?
А.К.: Да опять же в партнера и в действие. Верю в удачу, верю в то, что надо много-много работать, что не надо тусоваться, не надо продаваться, не надо ходить по студиям и говорить: «Возьмите меня, я хороший актер!». Если годишься, то увидят, заметят, найдут, а если не заметят и не найдут, то, значит, ты не годишься! И суетиться под клиентом совершенно ни к чему, себе дороже. А вообще жизнью своей надо увеличивать количество добра, как сказал Островский в «Мудреце». Потому что не красота спасет мир, я с этим бредом не согласен, а доброта и только она. Ни сила, ни ум, ничто остальное.
«Y»: И все же, актер сейчас пророк или нет?
А.К.: Хороший актер – пророк, плохой – нет, и никогда им не был. Это от профессии не уходит, оно так всегда было, есть и будет.
«Y»: Вы обычно строго судите своих героев? Вы им адвокат или прокурор?
А.К.: Зачем же прокурор?! Конечно, адвокат! Они ж все хорошие! Кто про себя думает, что он плохой? Есть такой человек? Они все себя любят, они все думают, что делают добро. Как можно про своего персонажа, про того человека, который ты и есть, думать, что он плохой?
«Y»: Отрицательного персонажа обличаете или стараетесь как-то защитить?
А.К.: Я стараюсь его понять. Как говорил старик Станиславский, играешь злого – ищи, где он добрый. Судить должны те, кто смотрит спектакль, зрители.
«Y»: Есть ли для вас трудности в вашей профессии?
А.К.: Нет. Есть не трудность, так это назвать нельзя, – есть удовлетворение от разгадывания, если роль получается, и огорчение, если разгадать не удалось. Какая может быть трудность от того, что я люблю и без чего жить не могу? Физические трудности есть, на съемках вот недавно чуть голос не подорвал. Для меня это крайне странно, чтобы я сорвал голос. Я был поставлен в такие условия, что пришлось сказать: «Перестаньте! Вы хотите, чтобы я у вас больше никогда не работал? Все, больше не буду, хватит!» На съемках с утра до ночи работали. По воде ходил в октябре – лето играл.
«Y»: Сами на спектакли часто ходите?
А.К.: Очень редко. Сапожник без сапог. В то время, когда люди ходят в театр, я обычно либо играю для них, либо работаю где-нибудь на съемках или озвучании, либо уже сил нет, и я просто отдыхаю. Хотя последнее у меня почти не получается. Отпусков нет, выходных нет лет пятнадцать...
«Y»: И даже желания не возникает прийти в театр как обыкновенному зрителю?
А.К.: Я тут был в одном театре. Пригласил меня мой друг на свой юбилей, я пошел, посмотрел и понял, что я счастлив, что работаю в Малом. То, что я увидел, меня повергло в глубокое уныние. Я зашел в театр (большой театр, известный, масса хороших артистов), на стенах – фотографии со сценами из спектаклей. Я думаю, у нас такого нет, а как хорошо бы тоже самое сделать. И так даже слегка позавидовал. Но когда посмотрел половину первого акта, все прошло. Дочь спросила: «Пап, можно я выйду?» «Нет, – говорю, – милая, смотри! Смотри-смотри, для развития!» (смеется)
«Y»: Ваша дочь с актерским миром никак не связана?
А.К.: Нет, она учится в институте Мориса Тореза. Учит французский, английский и итальянский. Кем она будет, я не знаю. Сама она тоже пока не знает. Хочет что-то делать на телевидении, но опять же это ее дело, ее жизнь. Она однажды попыталась стать актрисой. Я ей сказал – давай попробуем, подготовим басню, прозу, стихотворение. Выучим, почитаем... Мы начали с ней работать, и больше двух часов я добивался, чтобы она просто засмеялась. Кончилось истерикой, проклятиями: «Я никогда больше этого делать не буду!» Я говорю: «Вот и славно, значит тебе это не очень нужно. Если ты без этого можешь жить, то и не надо ходить в эту профессию».
«Y»: А сами вы как попали в профессию?
А.К.: Есть несколько причин. Я не знаю, в каком они порядке идут, я уже забыл. Но толчком был школьный КВН, когда я сыграл Змея Горыныча, что-то еще, мне очень это понравилось. Потом я выучил и прочитал «Баню» Зощенко, зал давился от хохота – я смеялся на сцене больше всех. Да и вообще сама профессия мне нравилась. А до этого я поработал на заводе, на практике, и понял, что никогда в жизни я не буду вставать в пять утра, чтобы к шести идти к станку. Ни за что!
Самый первый мой учитель – Михаил Юрьевич Романенко. Театральный художник, актер, педагог. Я к нему совершенно случайно попал. Кажется, 14 марта... 1974 года. Я тогда приехал поступать в Москву. Отец был на войне в Сирии, командовал танковой бригадой (у меня вообще полный комплект – мать учительница, отец военный). Я знал только два учебных заведения – ГИТИС и ВГИК, потому что они были на слуху. Пошел в ГИТИС, увидел этих длинноволосых старшекурсников в джинсах. Меня это срубило совершенно – они были такие свободные: ходили по коридорам, курили, громко разговаривали. Они так вели себя, как будто они были уже богами. Я подумал: «Саша, возьми себя в руки! Уйди сейчас же отсюда! Иди, иди! Уходи!» И перестал этим всем заниматься, пошел во МХАТ монтировщиком декораций. Дослужился до старшего правой стороны. Но вот приехала из Сибири мама и увидела где-то на столбе объявление. Я позвонил и Михаил Юрьевич Романенко сказал: «Приходи!» Я пришел, начал ему читать, после чего он мне сказал: «Не нужен ты мне здесь! Уходи!» Я говорю: «Да не уйду я никуда! Мне поступать нужно, весна!» «Что ж, – говорит, – с тобой делать?» «Вы же учитель – учите» «Странный ты, – говорит – какой-то. Ты ж ничего не умеешь». «Вы научите – буду уметь!» «Хорошо, оставайся с испытательным сроком». Через два месяца он основал студию, которая называлась «Гармония», и днем рождения студии считал тот день, когда я к нему пришел.
Потом я поступил в Щепкинское училище. Там у меня были учителя – М.И.Царев, Б.М.Казанский, Р.Г.Солнцева, Л.Е.Хейфец, О.М.Головина, в общем, вся Щепка. А в самом театре у меня два учителя – Виталий и Юрий Соломины. С Виталием я работал больше, мы с ним крепко дружили. А на Юрия Мефодьевича я смотрю как на одного из лучших артистов в мире. Лучших!
«Y»: Вы ведь работали под руководством Юрия Соломина. Он ставил «Коварство и любовь»...
А.К.: Да, и «Три сестры», и «Таинственный ящик». В последнем мы вообще очень тесно работали: с ним и с композитором Гоберником. Ведь эта эпопея с постановкой длилась года четыре, по-моему. Это только у меня, а у Соломина от замысла до воплощения прошло лет пятнадцать-двадцать. Два года я писал песни, потом редактировал пьесу, дописывал сцены, расширял ее, потому что она довольно куце написана. Пока Гоберник писал музыку, пока я переделывал под музыку стихи, прошло еще два года. И вот мы начали все это дело воплощать, было полгода замечательной творческой работы. С наслаждением вспоминаю.
«Y»: Потом из-за болезни Юрия Мефодьевича был перерыв... Но все с нетерпением ждали возвращения «Таинственного ящика» на сцену.
А.К.: Да, это было ужасно, ведь спектакль только-только родился. Как он пойдет, покажет этот сезон. Нужна реклама, но не такая как у нас в Малом, вялая и неагрессивная.
«Y»: А какая?
А.К.: А такая, что брать человека за уши и тащить в театр. Не надо уповать на то, что, мол, у Малого театра свой зритель – был, есть и будет. Он меняется, он может уйти. Если нигде не говорить о том, что есть Малый театр, то о нем никто знать не будет. Это первое. Второе. Почему мы должны к себе так скромно относиться, если сами считаем, что мы лучший театр страны? Почему мы должны так скромно молчать об этом в тряпочку? Что за совковые замашки? Сейчас, слава богу, у нас стали на здании театра вешать большие постеры. Ну, хоть так!
«Y»: Возвращаясь к вашей совместной работе с Юрием Мефодьевичем, например, над «Коварством и любовью». Кто видел этот спектакль, наверняка скажет, что комедийный образ гофмаршала фон Кальба в вашем исполнении сильно выбивается из общего тона... Чья это в большей степени заслуга – ваша или Соломина как постановщика?
А.К.: Чьего там больше? Наверное, моего, потому что образ рискованный получился. А откуда пошло? Да кто ж знает... Когда мы работали над пьесой, Юрий Мефодьевич хотел сократить одну из сцен. Но я уперся и сказал: «Если вы сократите, то я подам заявление об уходе из театра. Так нельзя. Так, на мой взгляд, творчески неверно». «Ну ладно, – говорит, – докажешь, покажешь». «Хорошо, пожалуйста. Но вот в этом месте я хочу упасть в обморок» «Саша, не надо падать в обморок, ну что это такое!?» «Юрий Мефодьевич, давайте покажу?» «Покажи». Я упал, и он тут же расхохотался: «Был не прав, валяй!»
«Y»: Вам легко перестраиваться с фон Кальба, например, на Андрея Прозорова в «Трех сестрах»?
А.К.: Легко. А чего тут перестраиваться? Я ж не сумасшедший, я же не становлюсь фон Кальбом – я вижу партнера, кулису, зрителей, слышу реплику, выход.
Я сыграл, пришел домой, выпил 50 граммов виски, поспал, с утра поехал записал какую-нибудь ерунду, потом еще какую-нибудь или порепетировал здесь, потом приехал в театр – сколько событий-то наслаивается! Какой фон Кальб, он уже забыт давно!
«Y»: Александр Владимирович, а как вы попали на озвучание? Все же большинству зрителей вы известны именно в этом амплуа...
А.К.: Случайно. Мы снимали какой-то спектакль Малого театра в Останкино, и был у меня перерыв между съемками часа три-четыре. Делать было нечего, и я болтался по Первой студии. А рядом озвучивали один из первых мультиков про Скруджа Макдака, какую-то роль там делал Дима Назаров. Не пришел актер! Что делать? Дима говорит: «Подождите, тут же рядом наши работают, сейчас я найду вам актера!» Спрашивает меня: «У тебя есть два часа?» – «Есть». – «Пойдем!» Я этим никогда раньше не занимался. И как-то взял и попал.
«Y»: И какого персонажа вы озвучивали?
А.К.: Не помню, то ли звереныша какого-то, то ли бандита... Потом пригласили на вторую серию, потом еще на одну. Потом на «Пчелу Майю», «Мишек Гамми», потом фильмы художественные пошли. То есть был толчок, случай, ну а все остальное – это уже я сам.
«Y»: А в кино Вас часто приглашают сниматься?
А.К.: Третий год, как я снимаюсь очень плотно. С июня подписал контракт на семь или восемь фильмов – художественные и сериалы. Три или четыре уже отснял. Скоро улетаю сниматься на Кипр. Вот! (смеется) я уже на Кипр летаю сниматься, черт возьми! «Мне в Париж по делу срочно...» Вообще уже около пятнадцати фильмов у меня снято. Большинство, конечно, сериалы. Художественное кино ведь только в последние два-три года стало подниматься. А до этого просто не хотелось сниматься. Я себе давно зарок поставил: не буду ходить и просить. Если я буду нужен, меня найдут.
Беседовали Константин Цареградский и Александра Солнечная 15 ноября, 06:59
Yтро.ru
У актера Александра Клюквина удивительная судьба: в лицо его знают немногие, тогда как голос его известен огромному количеству зрителей. Кто не помнит плюшевого Альфа, комиссара Коломбо или Неша Бриджеса? В багаже у актера свыше 5000 озвученных мультипликационных и художественных фильмов. А между тем Александр Клюквин – один из самых ярких актеров среднего поколения в труппе Малого театра. Многочисленные роли, в том числе фон Кальб («Коварство и любовь» Ф.Шиллера), садовник Меркулыч («Правда – хорошо, а счастье лучше» А.Островского), нотариус Дюпре («Таинственный ящик» П.Каратыгина), Андрей Прозоров («Три сестры» А.Чехова), Городулин («На всякого мудреца довольно простоты» А.Островского) и др., делают артиста одним из наиболее репертуарных. Но и это еще не все. Александр Клюквин – талантливый поэт и драматург. Песни на его стихи звучат сразу в двух спектаклях Малого театра – мюзикле по пьесе Шекспира «Усилия любви» и в водевиле «Таинственный ящик» П.Каратыгина. С обсуждения этой ипостаси актера мы и решили начать беседу с ним.
«Yтро»: Александр Владимирович, легко ли быть соавтором Шекспира?
Александр Клюквин: Когда впереди тебя идет такой гений, как Шекспир, следовать за ним довольно просто. Надо как-то соответствовать. Писалось легко. Как играется, не знаю, хотя сам спектакль я видел. Зрителю, кажется, нравится.
«Y»: Вы также принимали участие в создании спектакля «Таинственный ящик». А еще что-то впереди есть в таком же духе?
А.К.: Я написал сказку «О самой сильной силе», сделал инсценировку по Зощенко. Хочу еще одну сказку написать, мне нравится в таком материале работать, только времени сейчас нет.
«Y»: Но планы на постановку этих вещей есть?
А.К.: Я бы поставил сам. Но, понимаете, я же человек не знающий меры, я же размахнулся на основную сцену Малого театра. Для этого нужно много денег, в пьесе много чудес, восемнадцать действующих лиц, семь или восемь мест действия, костюмы. Сложно!
«Y»: Малый театр славен своими традициями. В чем они для вас заключаются?
А.К.: В работе, в профессии. Что главное для актера? В чем его бог? В действии и в партнере. Все остальное от лукавого, все остальное можно придумать. Самому или за тебя кто-нибудь придумает. Если ты не владеешь действием и не видишь партнера, то какие бы традиции ты ни соблюдал, как бы ни отмечал премьеры или вводы, как бы ни вел себя в театре, вставал бы, когда входит женщина или старший, ничего не получается. Эти традиции никто не замечает, если нет главного!
«Y»: Николай Александрович Анненков очень любил читать со сцены пушкинского «Пророка». Чувствовалось, что его актерское кредо было именно «глаголом жечь сердца людей». Каково ваше кредо, во что вы верите как актер?
А.К.: Да опять же в партнера и в действие. Верю в удачу, верю в то, что надо много-много работать, что не надо тусоваться, не надо продаваться, не надо ходить по студиям и говорить: «Возьмите меня, я хороший актер!». Если годишься, то увидят, заметят, найдут, а если не заметят и не найдут, то, значит, ты не годишься! И суетиться под клиентом совершенно ни к чему, себе дороже. А вообще жизнью своей надо увеличивать количество добра, как сказал Островский в «Мудреце». Потому что не красота спасет мир, я с этим бредом не согласен, а доброта и только она. Ни сила, ни ум, ничто остальное.
«Y»: И все же, актер сейчас пророк или нет?
А.К.: Хороший актер – пророк, плохой – нет, и никогда им не был. Это от профессии не уходит, оно так всегда было, есть и будет.
«Y»: Вы обычно строго судите своих героев? Вы им адвокат или прокурор?
А.К.: Зачем же прокурор?! Конечно, адвокат! Они ж все хорошие! Кто про себя думает, что он плохой? Есть такой человек? Они все себя любят, они все думают, что делают добро. Как можно про своего персонажа, про того человека, который ты и есть, думать, что он плохой?
«Y»: Отрицательного персонажа обличаете или стараетесь как-то защитить?
А.К.: Я стараюсь его понять. Как говорил старик Станиславский, играешь злого – ищи, где он добрый. Судить должны те, кто смотрит спектакль, зрители.
«Y»: Есть ли для вас трудности в вашей профессии?
А.К.: Нет. Есть не трудность, так это назвать нельзя, – есть удовлетворение от разгадывания, если роль получается, и огорчение, если разгадать не удалось. Какая может быть трудность от того, что я люблю и без чего жить не могу? Физические трудности есть, на съемках вот недавно чуть голос не подорвал. Для меня это крайне странно, чтобы я сорвал голос. Я был поставлен в такие условия, что пришлось сказать: «Перестаньте! Вы хотите, чтобы я у вас больше никогда не работал? Все, больше не буду, хватит!» На съемках с утра до ночи работали. По воде ходил в октябре – лето играл.
«Y»: Сами на спектакли часто ходите?
А.К.: Очень редко. Сапожник без сапог. В то время, когда люди ходят в театр, я обычно либо играю для них, либо работаю где-нибудь на съемках или озвучании, либо уже сил нет, и я просто отдыхаю. Хотя последнее у меня почти не получается. Отпусков нет, выходных нет лет пятнадцать...
«Y»: И даже желания не возникает прийти в театр как обыкновенному зрителю?
А.К.: Я тут был в одном театре. Пригласил меня мой друг на свой юбилей, я пошел, посмотрел и понял, что я счастлив, что работаю в Малом. То, что я увидел, меня повергло в глубокое уныние. Я зашел в театр (большой театр, известный, масса хороших артистов), на стенах – фотографии со сценами из спектаклей. Я думаю, у нас такого нет, а как хорошо бы тоже самое сделать. И так даже слегка позавидовал. Но когда посмотрел половину первого акта, все прошло. Дочь спросила: «Пап, можно я выйду?» «Нет, – говорю, – милая, смотри! Смотри-смотри, для развития!» (смеется)
«Y»: Ваша дочь с актерским миром никак не связана?
А.К.: Нет, она учится в институте Мориса Тореза. Учит французский, английский и итальянский. Кем она будет, я не знаю. Сама она тоже пока не знает. Хочет что-то делать на телевидении, но опять же это ее дело, ее жизнь. Она однажды попыталась стать актрисой. Я ей сказал – давай попробуем, подготовим басню, прозу, стихотворение. Выучим, почитаем... Мы начали с ней работать, и больше двух часов я добивался, чтобы она просто засмеялась. Кончилось истерикой, проклятиями: «Я никогда больше этого делать не буду!» Я говорю: «Вот и славно, значит тебе это не очень нужно. Если ты без этого можешь жить, то и не надо ходить в эту профессию».
«Y»: А сами вы как попали в профессию?
А.К.: Есть несколько причин. Я не знаю, в каком они порядке идут, я уже забыл. Но толчком был школьный КВН, когда я сыграл Змея Горыныча, что-то еще, мне очень это понравилось. Потом я выучил и прочитал «Баню» Зощенко, зал давился от хохота – я смеялся на сцене больше всех. Да и вообще сама профессия мне нравилась. А до этого я поработал на заводе, на практике, и понял, что никогда в жизни я не буду вставать в пять утра, чтобы к шести идти к станку. Ни за что!
Самый первый мой учитель – Михаил Юрьевич Романенко. Театральный художник, актер, педагог. Я к нему совершенно случайно попал. Кажется, 14 марта... 1974 года. Я тогда приехал поступать в Москву. Отец был на войне в Сирии, командовал танковой бригадой (у меня вообще полный комплект – мать учительница, отец военный). Я знал только два учебных заведения – ГИТИС и ВГИК, потому что они были на слуху. Пошел в ГИТИС, увидел этих длинноволосых старшекурсников в джинсах. Меня это срубило совершенно – они были такие свободные: ходили по коридорам, курили, громко разговаривали. Они так вели себя, как будто они были уже богами. Я подумал: «Саша, возьми себя в руки! Уйди сейчас же отсюда! Иди, иди! Уходи!» И перестал этим всем заниматься, пошел во МХАТ монтировщиком декораций. Дослужился до старшего правой стороны. Но вот приехала из Сибири мама и увидела где-то на столбе объявление. Я позвонил и Михаил Юрьевич Романенко сказал: «Приходи!» Я пришел, начал ему читать, после чего он мне сказал: «Не нужен ты мне здесь! Уходи!» Я говорю: «Да не уйду я никуда! Мне поступать нужно, весна!» «Что ж, – говорит, – с тобой делать?» «Вы же учитель – учите» «Странный ты, – говорит – какой-то. Ты ж ничего не умеешь». «Вы научите – буду уметь!» «Хорошо, оставайся с испытательным сроком». Через два месяца он основал студию, которая называлась «Гармония», и днем рождения студии считал тот день, когда я к нему пришел.
Потом я поступил в Щепкинское училище. Там у меня были учителя – М.И.Царев, Б.М.Казанский, Р.Г.Солнцева, Л.Е.Хейфец, О.М.Головина, в общем, вся Щепка. А в самом театре у меня два учителя – Виталий и Юрий Соломины. С Виталием я работал больше, мы с ним крепко дружили. А на Юрия Мефодьевича я смотрю как на одного из лучших артистов в мире. Лучших!
«Y»: Вы ведь работали под руководством Юрия Соломина. Он ставил «Коварство и любовь»...
А.К.: Да, и «Три сестры», и «Таинственный ящик». В последнем мы вообще очень тесно работали: с ним и с композитором Гоберником. Ведь эта эпопея с постановкой длилась года четыре, по-моему. Это только у меня, а у Соломина от замысла до воплощения прошло лет пятнадцать-двадцать. Два года я писал песни, потом редактировал пьесу, дописывал сцены, расширял ее, потому что она довольно куце написана. Пока Гоберник писал музыку, пока я переделывал под музыку стихи, прошло еще два года. И вот мы начали все это дело воплощать, было полгода замечательной творческой работы. С наслаждением вспоминаю.
«Y»: Потом из-за болезни Юрия Мефодьевича был перерыв... Но все с нетерпением ждали возвращения «Таинственного ящика» на сцену.
А.К.: Да, это было ужасно, ведь спектакль только-только родился. Как он пойдет, покажет этот сезон. Нужна реклама, но не такая как у нас в Малом, вялая и неагрессивная.
«Y»: А какая?
А.К.: А такая, что брать человека за уши и тащить в театр. Не надо уповать на то, что, мол, у Малого театра свой зритель – был, есть и будет. Он меняется, он может уйти. Если нигде не говорить о том, что есть Малый театр, то о нем никто знать не будет. Это первое. Второе. Почему мы должны к себе так скромно относиться, если сами считаем, что мы лучший театр страны? Почему мы должны так скромно молчать об этом в тряпочку? Что за совковые замашки? Сейчас, слава богу, у нас стали на здании театра вешать большие постеры. Ну, хоть так!
«Y»: Возвращаясь к вашей совместной работе с Юрием Мефодьевичем, например, над «Коварством и любовью». Кто видел этот спектакль, наверняка скажет, что комедийный образ гофмаршала фон Кальба в вашем исполнении сильно выбивается из общего тона... Чья это в большей степени заслуга – ваша или Соломина как постановщика?
А.К.: Чьего там больше? Наверное, моего, потому что образ рискованный получился. А откуда пошло? Да кто ж знает... Когда мы работали над пьесой, Юрий Мефодьевич хотел сократить одну из сцен. Но я уперся и сказал: «Если вы сократите, то я подам заявление об уходе из театра. Так нельзя. Так, на мой взгляд, творчески неверно». «Ну ладно, – говорит, – докажешь, покажешь». «Хорошо, пожалуйста. Но вот в этом месте я хочу упасть в обморок» «Саша, не надо падать в обморок, ну что это такое!?» «Юрий Мефодьевич, давайте покажу?» «Покажи». Я упал, и он тут же расхохотался: «Был не прав, валяй!»
«Y»: Вам легко перестраиваться с фон Кальба, например, на Андрея Прозорова в «Трех сестрах»?
А.К.: Легко. А чего тут перестраиваться? Я ж не сумасшедший, я же не становлюсь фон Кальбом – я вижу партнера, кулису, зрителей, слышу реплику, выход.
Я сыграл, пришел домой, выпил 50 граммов виски, поспал, с утра поехал записал какую-нибудь ерунду, потом еще какую-нибудь или порепетировал здесь, потом приехал в театр – сколько событий-то наслаивается! Какой фон Кальб, он уже забыт давно!
«Y»: Александр Владимирович, а как вы попали на озвучание? Все же большинству зрителей вы известны именно в этом амплуа...
А.К.: Случайно. Мы снимали какой-то спектакль Малого театра в Останкино, и был у меня перерыв между съемками часа три-четыре. Делать было нечего, и я болтался по Первой студии. А рядом озвучивали один из первых мультиков про Скруджа Макдака, какую-то роль там делал Дима Назаров. Не пришел актер! Что делать? Дима говорит: «Подождите, тут же рядом наши работают, сейчас я найду вам актера!» Спрашивает меня: «У тебя есть два часа?» – «Есть». – «Пойдем!» Я этим никогда раньше не занимался. И как-то взял и попал.
«Y»: И какого персонажа вы озвучивали?
А.К.: Не помню, то ли звереныша какого-то, то ли бандита... Потом пригласили на вторую серию, потом еще на одну. Потом на «Пчелу Майю», «Мишек Гамми», потом фильмы художественные пошли. То есть был толчок, случай, ну а все остальное – это уже я сам.
«Y»: А в кино Вас часто приглашают сниматься?
А.К.: Третий год, как я снимаюсь очень плотно. С июня подписал контракт на семь или восемь фильмов – художественные и сериалы. Три или четыре уже отснял. Скоро улетаю сниматься на Кипр. Вот! (смеется) я уже на Кипр летаю сниматься, черт возьми! «Мне в Париж по делу срочно...» Вообще уже около пятнадцати фильмов у меня снято. Большинство, конечно, сериалы. Художественное кино ведь только в последние два-три года стало подниматься. А до этого просто не хотелось сниматься. Я себе давно зарок поставил: не буду ходить и просить. Если я буду нужен, меня найдут.
Беседовали Константин Цареградский и Александра Солнечная 15 ноября, 06:59
Yтро.ru
10.04.2006
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
01.03.2006
«Листая старые подшивки» ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
«Листая старые подшивки»
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой...
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой...
01.03.2006
«Листая старые подшивки» АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
«Листая старые подшивки»
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак...
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак...
22.02.2006
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет...
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет...
17.02.2006
«Звуковой архив Малого театра» СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«Звуковой архив Малого театра»
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
14.02.2006
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюбиво и ведут ее последовательно.
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюбиво и ведут ее последовательно.
10.01.2006
«Листая старые подшивки» ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
«Листая старые подшивки»
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
23.12.2005
ДЕГУСТИРУЯ ИСКУССТВО
ДЕГУСТИРУЯ ИСКУССТВО
К вопросу о театральном критике.
Вопрос о праве на экспертную оценку, вообще - «экспертный вопрос» может быть назван одним из краеугольных сегодня...
К вопросу о театральном критике.
Вопрос о праве на экспертную оценку, вообще - «экспертный вопрос» может быть назван одним из краеугольных сегодня...
13.12.2005
«Листая старые подшивки» ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
«Листая старые подшивки»
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
ПРОШЛО СТО ЛЕТ....
О судьбе произведений А. П. Чехова на сцене Малого театра можно было бы, наверное, написать целую монографию. На старейшей российской сцене с успехом идут «главные» пьесы — «Вишневый сад», «Чайка», «Дядя Ваня», до недавнего времени был в афише и «Иванов», ставший последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина, а теперь появились и «Три сестры».
27.10.2005
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
ВРАЧИ ПРИЛЕТЕЛИ
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом....
Сезон начался отчетливым комедийным акцентом. Премьер пока немного, но в их числе уже три комедии — в Театре им. А.С.Пушкина, в Сатириконе и в Малом....
15.10.2005
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку...
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку...
13.10.2005
ОБНИМИТЕСЬ, МИЛЛИОНЫ
ОБНИМИТЕСЬ, МИЛЛИОНЫ
Если кому-то на ум вдруг придет чудаковатая идея выявить самого радостного в Москве театрального режиссера, то такой конкурс почти наверняка выиграет Сергей Женовач...
Если кому-то на ум вдруг придет чудаковатая идея выявить самого радостного в Москве театрального режиссера, то такой конкурс почти наверняка выиграет Сергей Женовач...
29.07.2005
«Листая старые подшивки» НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
«Листая старые подшивки»
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...
26.04.2005
26 апреля отмечает день рождения народный артист России Александр Владимирович Клюквин. Доброго здоровья желаем Александру Владимировичу в день рождения, радостных мгновений от встречи со зрителями и творческого долголетия!
26 апреля отмечает день рождения народный артист России Александр Владимирович Клюквин.
Доброго здоровья желаем Александру Владимировичу в день рождения, радостных мгновений от встречи со зрителями и творческого долголетия!
Доброго здоровья желаем Александру Владимировичу в день рождения, радостных мгновений от встречи со зрителями и творческого долголетия!
02.03.2005
Воспоминания о гастролях в Японии. Валерий Бабятинский, Александр Клюквин, Виктор Низовой.
Воспоминания о гастролях в Японии.
Валерий Бабятинский, Александр Клюквин, Виктор Низовой.
Валерий Бабятинский, Александр Клюквин, Виктор Низовой.
01.03.2005
Десять тысяч фильмов за пятнадцать лет Жизнерадостный и непосредственный пришелец Альф, мудрый и ироничный лейтенант Коломбо - этих замечательных героев мы знаем благодаря голосу Александра Клюквина.
Десять тысяч фильмов за пятнадцать лет
Жизнерадостный и непосредственный пришелец Альф, мудрый и ироничный лейтенант Коломбо - этих замечательных героев мы знаем благодаря голосу Александра Клюквина.
Жизнерадостный и непосредственный пришелец Альф, мудрый и ироничный лейтенант Коломбо - этих замечательных героев мы знаем благодаря голосу Александра Клюквина.
16.11.2004
А.В.Клюквин: «Суетиться под клиентом совершенно ни к чему» У актера Александра Клюквина удивительная судьба: в лицо его знают немногие, тогда как голос его известен огромному количеству зрителей.
А.В.Клюквин: «Суетиться под клиентом совершенно ни к чему»
У актера Александра Клюквина удивительная судьба: в лицо его знают немногие, тогда как голос его известен огромному количеству зрителей.
У актера Александра Клюквина удивительная судьба: в лицо его знают немногие, тогда как голос его известен огромному количеству зрителей.
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Филиал в Когалыме
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержка
