Завтра, 24 сентября в 16.05 слушайте программу Натальи Гариной «Свет рампы» на радиостанции «Подмосковье» (св - 846 КГц), посвященную открытию юбилейного сезона в Малом театре с участием Юрия Соломина, Эдуарда Марцевича, Людмилы Поляковой, Бориса Невзорова.

«Листая старые подшивки»

ТЕАТР РИСКНУЛ... НО ИСПУГАЛСЯ ТОЛСТОГО

Несколько лет народный артист России, режиссер Малого театра Эдуард Марцевич мечтал о постановке толстовского «Воскресения». Поставить произведение великого писателя на великой русской сцене именно сегодня — эта серьезнейшая и трепетная мысль долго не давала ему покоя...

«Листая старые подшивки»

ТЕАТР РИСКНУЛ... НО ИСПУГАЛСЯ ТОЛСТОГО

Несколько лет народный артист России, режиссер Малого театра Эдуард Марцевич мечтал о постановке толстовского «Воскресения». Поставить произведение великого писателя на великой русской сцене именно сегодня — эта серьезнейшая и трепетная мысль долго не давала ему покоя.

Труднейшее для страны время поворачивало художника именно к такой задаче. И это понятно: социальная острота и обличительная сила романа не могут оставить равнодушными нашего современника. Сегодня Россия как бы отброшена на сто лет назад — в эпоху, описанную Толстым: «Народ вымирает, привык к своему вымиранию, среди него образовались приемы жизни, свойственные вымиранию — умирание детей, сверхъестественная работа женщин, недостаток пищи для всех, особенно для стариков. И так понемногу приходил народ в это положение, что он сам не видит всего ужаса его и не жалуется на него». Впечатление такое, что это пишет нынешний совестливый публицист. А ведь это размышления Нехлюдова — героя «Воскресения».

Едва увидев свет, роман встал хозяевам жизни, что называется, поперек горла. Цензура основательно покорежила его. Буржуазные издатели и критики в свою очередь постарались ослабить политическое значение этого произведения, сводя его содержание к истории личных взаимоотношений князя Нехлюдова и Катюши Масловой, которую он невольно толкнул на путь порока, а потом вознамерился спасти. Воскресение Катюши Масловой — не только под влиянием воскресающего вместе с ней Нехлюдова, но и благодаря общению с неведомыми ей прежде каторжанами-революционерами — объявлялось этими критиками необоснованным, неубедительным и вообще ненужным. Про Толстого говорили, что он «исписался и выдохся». А ведь роман «Воскресение» был принципиально новым словом в творчестве великого писателя, потому что родился он как глубоко публицистическое произведение, как диалог с обществом о насущных проблемах жизни. Актуальность этого романа, явная перекличка с нашей нынешней жизнью несомненны. И это пугает многих. Трудно себе представить сегодня «Воскресение» в школьной программе или театральном репертуаре. Кто рискнет сегодня проповедовать гневное возмущение насилием, социальным неравенством и угнетением человека человеком? Малый театр рискнул.

Главное достоинство инсценировки Э. Марцевича в том, что она не сводит содержание романа к отношениям главных героев: даже нравственные искания Нехлюдова не занимают самодовлеющего места. По сути, в этой инсценировке собирательный герой — русский народ, тот самый, который, по словам Катюши Масловой, «уж очень обижен». Вот эта обида, нанесенная целому народу, и есть лейтмотив спектакля. Обиженные и обидчики — два полюса действия. И представлены они во всем своем типологическом богатстве. Смотришь эту инсценировку и вспоминаешь чеховскую оценку романа, согласно которой «самое интересное — князья, генералы, тетушки, мужики, арестанты, смотрители». Марцевичу-драматургу удалось создать такую сценическую версию, которая передает самые сильные стороны романа — его панорамность и публицистичность.

Конечно, пространство романа много шире пространства пьесы. Но автор сумел так построить спектакль, что в нем не пропал ни один мотив, существенно важный для понимания этой страшной «человеческой комедии». Из множества действующих лиц он выбрал те, которые представлялись ему наиболее сценичными, выразительно сгруппировал их, а порой и укрупнил.

В то же время Марцевич-режиссер нашел целую когорту великолепных исполнителей, достойно представляющих лицо нынешнего Малого театра. Он не побоялся отдать главные роли совсем молодым артистам Инне Ивановой и Александру Вершинину, хорошо чувствующим театральную условность и вместе с тем глубоко понимающим всю сложность жизненной драмы, которую им доверено воплотить. Прекрасно ощущая свое место в широкой панораме, развернутой на сцене, они не стремятся стать центром спектакля, перекрыть других своим исповедальным дуэтом. Тут они глубоко правы: в этом спектакле неуместны были бы «звезды» — зритель идет «на Толстого». Звездный парад, конечно, мог бы сделать честь любой постановке — в спектакле участвуют народные артисты И. Ликсо и М. Седова (Аграфена Петровна), Т. Панкова (Кораблева), Г. Демина (Сторожиха), Ю. Каюров (Лохматый старик), В. Коняев и Г. Сергеев (Кригомут). Но как единодушно избегают они игры на публику в этом слаженном ансамбле, как скромно и самоуглубленно живут в образе. И это при том, что у каждого из них есть, что называется, свой «звездный миг» — своего рода эмоциональный взрыв, выброс, «момент истины». В этих моментах истины — громадный эмоциональный накал академически выдержанного спектакля, обладающего громадной силой воздействия.

Вспоминается, как на последнем спектакле старый человек поднялся из зрительного зала на авансцену и встал на колени перед Катюшей — Инной Ивановой. Долго не смолкали овации, исполнителей осыпали цветами. Многие в зале знали, что это прощальный спектакль. Незадолго до 90-летней годовщины со дня смерти Толстого руководство Малого театра посчитало возможным снять «Воскресение» со сцены филиала, хотя за полтора сезона спектакль не прошел и двадцати раз. Режиссер и актеры не понимают, в чем они провинились. А может быть, виноват сам... Толстой?

Лариса ЯГУНКОВА
«Правда России», 27.12.2000

«Листая старые подшивки»

ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»

Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге...

«Листая старые подшивки»

ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»

Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге. Его приветствовала публика, критики. В фильме «Красная палатка» он выступил в амплуа героя-любовника, к чему имел все данные. Но тут была особая ситуация: его любила героиня, которую играла одна из самых красивых женщин нашего времени: суперзвезда Клаудиа Кардинале. А потом было много интересных работ в Театре Маяковского, в Малом...

Нашу беседу я начала с традиционного вопроса:

- Эдуард Евгеньевич, почему пошли в артисты?

- Папа у меня — артист. Предки — священники. Люди этой профессии священнодействуют, а об артистах Михаил Щепкин говорил: «Или священнодействуй, или пошел вон!» Такое отношение к профессии мне нравится. Так что после окончания школы в Вильнюсе я и поступил в театральное училище имени Щепкина при Малом театре. На сцене Малого играю вот уже более тридцати лет. А до этого более десяти лет служил в театре Маяковского. Там прошли мои юношеские годы под руководством незабвенного Николая Павловича Охлопкова. Он подарил мне Гамлета. И еще роли в спектаклях «Иркутская история», «Проводы белых ночей», «Как поживаешь, парень?» На сцене этого театра в пьесах Арбузова я играл с Марией Бабановой! Да, это были прекрасные годы юности... Сейчас в Малом театре работаю над очень интересным репертуаром. Играю царя Федора Иоанновича, Войницкого в «Дяде Ване», Лыняева в «Волках и овцах». В спектакле «Дядюшкин сон» — дядюшку, в «Царе Борисе» — Шуйского. Я стал и режиссером. Закончил высшие режиссерские курсы в Паневежисе у маэстро Мильтиниса.

- Потому что вы из Литвы или из почтения к Мильтинису?

- Нет, не так. Я закончил съемки в «Красной палатке». Мы на 50 дней на ледоколе «Обь» выходили в широты Новой Земли, Земли Франца-Иосифа. Я жил в одном кубрике с Донатасом Банионисом. Он много мне рассказывал о Паневежисском театре. Это было в шестьдесят восьмом году, а в семьдесят четвертом театр приехал в Москву. Я посмотрел спектакль «Вольпоне» по Бену Джонсону. Спектакль произвел на меня сильное впечатление. Ведь Джонсон — второй после Шекспира английский драматург. Как Пушкин затмил многих выдающихся поэтов девятнадцатого века, так и Шекспир — многих великолепных драматургов века шестнадцатого. Ну, а та пьеса — потрясающая. Я видел и самого Мильтиниса на сцене: он играл Вольпоне. Потом я заболел, перенес операцию, думал, что должен менять профессию. Мне было сорок лет. Решил, что надо стать режиссером. Кстати, я и в юности организовал студию в Центральном Доме работников искусств, где поставил спектакли «Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера» и «Русский характер» по Алексею Толстому. Я закрыл эту студию, потому что в ней ощущался налет дилетантизма, а я хотел, чтобы все было профессионально. Вот и поехал к Мильтинису. Год учения у него мне очень много дал.

- Что в его опыте оказалось для вас главным?

- Метод. Он никогда никого не учил. И не любил учеников, считал, что они потенциальные убийцы учителя. Он стремился найти общий язык с теми, с кем делился опытом. Мы с ним нашли общий язык. Он преподал мне, как вместить в одно мгновение ритм, настроение и динамику спектакля. И отталкиваясь от всего этого, в классической пьесе вести диалог персонажей так, как его ведут сегодняшние люди. Не по-театральному, а вот так, как мы с вами.

- Значит, вы не испытывали неприятных ощущений школьника за партой?

- О нет. Стажировка у Мильтиниса — это было счастье. Как в древнегреческих академических садах. В Школе Аристотеля, Платона... Мильтинис любил историю, знал 9 языков, у него в доме практически не было ничего, кроме книг. А беседы с ним! Да и можно было просто сидеть с ним рядом. Он молчит, и ты молчишь. И не смей даже слова сказать! Он заговорит — тогда и ты можешь вставить вопрос. С десяти утра до поздней ночи ученик (а я все-таки считал себя его учеником) должен был сидеть при нем, как собака у ноги. В эпоху Возрождения так учились Ремеслу и Микеланджело, и Рафаэль. Я счастлив, что учился у этого энциклопедически образованного человека. Каждый вторник он собирал всю труппу на пятиминутку. Я видел, как он отчитывал Баниониса, как мальчишку. Народного артиста СССР! Лауреата многих престижных премий! При этом мог похвалить молодого актера. В труппе Мильтиниса не существовало чинопочитания. Он поклонялся Истине. Истине вообще и в искусстве в частности.

- Вы учились у Мильтиниса режиссуре. Насколько я знаю, уроки оказались плодотворными...

- Уже семь лет со сцены Малого театра не сходит поставленный мною спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын», два года идет спектакль «Воскресение» по Льву Толстому. Я сам написал инсценировку. Сделал десять вариантов, пока не остановился на том, в котором, как мне показалось, смог выразить главное.

- Что же это?

- Грех и искупление. Путь к воскресению истинно человеческого начала. Идея должна проявиться, когда всплывает начало преступления Нехлюдова перед Катюшей. Вся эта сцена ярко освещена. Зрители считают, что получилось красиво в хорошем смысле слова... Я влюблен в этот спектакль.

- Как вы осовремениваете Островского? Как сочетаете злободневное для той эпохи и вечное?

- Я ставлю спектакли, ориентированные на вопросы, которые волнуют наших современников. В спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» я говорил о яме, разделяющей наше общество на бедных и богатых. Но в Малом театре вековые традиции. Никуда не уйдешь от витающей над драматургией прошлых лет наивности. Кстати, это свое произведение Островский любил больше других, потому что это была пьеса-музыка. И вот сумел поэтично рассказать о богатых, которые прячут миллионы, изображая бедных. Как это созвучно тому, что происходит сейчас, и интересно всем нам!

- Но те-то были стыдливы. Наши, которые нас больше беспокоят, — беспардонны.

- Те — не стыдливые. Те — скупые. Сродни мольеровскому Скупому, пушкинскому скупому рыцарю... Кстати, скупердяя Крутицкого из пьесы Островского поначалу играл Евгений Валерьянович Самойлов. Теперь играю я. В спектакле о Руси, о Москве, о Замоскворечье. О любви. О порядочности, об интеллигентности... Там есть слова: «Ну лавка-то внешне. А ночами-то мы совсем другими делами занимаемся». Я добавил сцену с гульбой, с цыганами. Но там и небо, и Москва...

- Английский классик вслед за античными философами сказал: «Весь мир — театр». Что же в таком мире Россия?

- Трагикомедия. Все хотят возрождения России, но многие при этом думают только о развлечениях, выражающихся в дерганиях тела. Хочется, чтобы мы все пришли к совершенствованию души, к любви.

- Как вы снимались в «Красной палатке» с Клаудией Кардинале?

- Хорошо снимался.

- Не сомневаюсь. Но Клаудиа повлияла на ваше отношение к женщине?

- Клаудиа — женщина удивительной красоты. Но и внутренний ее мир красив. Я оказался вовлеченным в этот мир. Хотя среди моих партнерш по работе — много красивых актрис: Изольда Извицкая, Алла Ларионова, Людмила Гурченко, Людмила Савельева. И красивые актрисы нового поколения. А в «Красной палатке» я попал в созвездие: Шон Коннери, Питер Финч, Марио Адорф, Юрий Соломин, Юрий Визбор, Отар Коберидзе, Борис Хмельницкий. Прекрасная компания! Послал Господь такое счастье!.. Прекрасная Клаудиа будила в душе благородные чувства, но я преклоняюсь перед женщиной прежде всего потому, что у меня прекрасная жена. Ее зовут Лилия Османовна. Она экономист.У нас двое сыновей. Оба актеры.

- Где и когда вы с Лилией познакомились?

- Тридцать лет назад в театре. Она у нас работала.

- Эдуард Евгеньевич, вы играли и Гамлета, и простых советских парней — как Сергей из «Иркутской истории».

- Причем почти одновременно.

- Ну и как вам удавалось одновременно находить разные ключики к постижению столь разных характеров?

- Как удавалось — секрет. В нем — самое интересное. Потому и считаю, что у меня хорошая профессия.

- Как вы, тогда еще совсем молодой актер, нашли «своего» Гамлета?

- Действительно, был молод, учился на первом курсе. Тогда-то и увидел в этой роли великого англичанина Пола Скофилда, который выступал с театром Питера Брука на гастролях в Москве. И конечно же, Евгения Самойлова в театре Маяковского. Я был потрясен. Я просто заболел этой ролью. На втором курсе показал Гамлета в сцене с матерью, с Полонием. Однокашники надо мной смеялись: как ты решился взяться за такую роль? Так уж случилось, что я показал ее Охлопкову. Ему понравилось. Я стал репетировать. А вскоре заболел Евгений Валерианович Самойлов. И вот я днем репетирую эту роль, а в пять часов вечера раздается звонок из театра: «Прими теплый душ и приходи играть в спектакле»... Эта роль повлияла на многие мои дальнейшие работы. Она — моя любимая. Ключ к «моему» Гамлету в словах Белинского, который говорил, что Гамлет — это величайший алмаз в короне драматических поэтов... Работая над этим образом, я помнил те слова. И читал о Мочалове в роли Гамлета, об Эдмунде Кине, о Качалове, о Ливанове.

- Все прочитанное не помешало вам внести в эту работу свое?

- Нет, я познавал живую ткань образа. И меня вел Охлопков. Но он отталкивался от моего характера. Он говорил: «Ты играешь Бэмби, который выскакивает из леса. А в лесу столько неправды, ненависти, зависти, коварства... И этот лес горит. На наших глазах Бэмби взрослеет и превращается в борца за истину, за справедливость. И готов за это принять смерть». Гамлет остался во мне на всю жизнь. Он мне и помогает, и мешает. Я живу бескомпромиссно, и потому то взбираюсь, то падаю, а потом опять взбираюсь. Так и проходит моя жизнь.

Беседовала Елена БЕЛОСТОЦКАЯ
«Слово», 08.06.2001

Воспоминания о гастролях в Японии.

Эдуард Марцевич, Ольга Молочная

Воспоминания о гастролях в Японии.

Эдуард Марцевич
Если во время прошлой поездки в Японию самым сильным впечатлением стала встреча с величайшим режиссером мирового кинематографа Акира Куросавой, то теперешняя поездка была окутана радостью творчества. Два спектакля Малого театра – «Чайка» и «Три сестры», которые имели потрясающий, триумфальный успех у публики и прессы, фестиваль Чехова, посвященный 100-летию со дня его смерти, и мое личное участие в симпозиуме, посвященном театру Чехова. Выступали ведущие актеры, режиссеры, критики Японии, Южной Кореи и России, несколько слов о любви Малого театра к Чехову пришлось сказать и мне.
Хотелось бы отметить радость моих товарищей, которые именно в Японии дебютировали в новых ролях. Это Ольга Молочная – Нина Заречная и Валерий Бабятинский – Сорин в «Чайке», а также Любовь Аникеева, сыгравшая няню в «Трех сестрах». И хотелось бы особенно поблагодарить и поздравить с огромным успехом как режиссера, актера и организатора поездки нашего художественного руководителя Юрия Мефодьевича Соломина. Было очень приятным внимание к нам со стороны продюсера господина Абэ, а лично ко мне семьи нашего стажера Тацу, которые подарили много впечатлений о культуре и искусстве Японии в поездках, прогулках, чаепитиях в городе Токио. Спасибо за все хорошее, что довелось мне увидеть и почувствовать на этой земле!

Ольга Молочная
Для меня японские гастроли – большое потрясение. Это было мое первое путешествие заграницу, и я сразу попала в столицу легендарной страны с древней культурой… Бурные впечатления от города – другие люди, дома, все другое, даже собаки и велосипеды. Наверное, только небо то же самое. У меня была такая эйфория от всего увиденного, что я не представляла, как включусь в работу с русским, размеренным слогом Чехова. Ведь в «Чайке» деревенский воздух… Было немножко сложно переключиться на спектакль из-за сильных эмоциональных всплесков.
Когда пошли спектакль за спектаклем, мне казалось, что будет тяжело, но я испытала такой азарт оттого, что с каждым днем становилось все интереснее работать! Когда играешь несколько спектаклей подряд, получается что-то новое… Понравилось то, что жизнь была, как на вулкане. И в последние дни гастролей уже не хотелось размеренных будней, хотелось все время таких встрясок, бурного течения жизни.
Кроме того, я попала в такой коллектив, о котором можно только мечтать. Общалась с людьми, которыми с детства восхищалась, любила и ценила их. И даже не мечтала, что буду с ними разговаривать, смеяться, слушать их шутки.
К сожалению, не хватило времени на то, чтобы получше узнать Токио. Я мало видела, но, как мне кажется, уловила атмосферу города. И теперь не забуду ее никогда. Всю неделю у меня было ощущение праздника. Я ведь боялась ехать на гастроли – думала, что не справлюсь. Такая ответственность… Роль Нины Заречной я играю совсем недавно, поэтому гастроли были для меня огромным испытанием. Но все меня поддерживали, помогали, и это придавало уверенности в себе.
Если же передать мои впечатления о Японии одним словом, скажу, как Нина Заречная: «Сон!»

29 декабря день рождения известного актера театра и кино, народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича.

Пожелаем замечательному актеру и прекрасному человеку крепкого здоровья, хорошего настроения, счастливого Нового года!

15 сентября исполняется 35 лет работы в Малом театре народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. Поздравляем!

Мы предлагает читателям полную версию интервью с народным артистом России Эдуардом Марцевичем, в котором он делится своим мыслями о новых работах на сцене Малого театра и многом другом

Встречи с такими людьми не забываются никогда...

Максим РЕДИН

«Yтро»

Прыжок в нечто

Встречи с такими людьми не забываются никогда. В гримерку к народному артисту России Эдуарду Евгеньевичу Марцевичу я входил не без некоторого душевного трепета, который, однако, очень быстро исчез. Разговор завязался как-то сразу и, если бы не спектакль, к которому актеру надо было готовиться, мог продолжаться очень долго. Поговорить было о чем. Минувший сезон подарил и самому Марцевичу, и зрителям Малого театра две незабываемые роли: Чебутыкин в «Трех сестрах» и Сен-Феликс в водевиле «Таинственный ящик». Но поскольку своими соображениями о созданном образе в пьесе Чехова актер уже успел поделиться, я решил сосредоточиться на «Таинственном ящике».

Спектакль этот был поставлен Юрием Соломиным весной 2003 года. В нем худрук Малого театра блестяще исполнил главную роль. Но болезнь, а потом работа над «Тремя сестрами» не давали Соломину возможности играть на сцене столько, сколько ждали от него зрители. В жертву был принесен «Таинственный ящик». Полностью отказаться от спектакля театр, конечно, не мог – зрителю это красочное представление уже успело понравиться. Решено было вводить нового артиста на роль Сен-Феликса. Выбор режиссера пал на Эдуарда Марцевича. И даже несмотря на то, что сейчас в репертуаре актера шесть больших ролей (Царь Федор, дядя Ваня, Крутицкий, князь Василий Шуйский, Лыняев и Чебутыкин), а в планах был еще и Мамаев в «Мудреце», он согласился на ввод. Почему? Вот что говорит об этом сам Эдуард Марцевич.

Эдуард Марцевич: Мамаева я не сыграл, потому что уехал в Канаду на гастроли. Там есть театр русского землячества, который организовала дочка Леонида Варпаховского – знаменитого режиссера Малого театра. Она вышла замуж, уехала туда и организовала этот театр. Они поставили спектакль «Дядюшкин сон». Я его играл в Малом театре, они видели меня и пригласили. Все это совпало, как говорится, я отпросился у руководства, и меня заменили.
Я видел, как играл «Таинственный ящик» Юрий Мефодьевич. После премьеры «Трех сестер» он пришел ко мне в гримерную, сел и говорит: «Скажи мне Эдик: да или нет?». Роль эта большая, я бы сказал, гастрольная. Но я скажу, почему я согласился. Во-первых, я понимаю, что сейчас Юре нужно отдохнуть. Спектакль, который я видел, мне очень понравился своей необычной формой, напомнил венские концерты с дирижерами на сцене. А потом я увидел хорошую группу актеров, которые как машины работали в совершенно непривычном ключе. Юра играл очень интересно, по-своему. Он играет, я бы сказал, такого учителя с учениками, очень душевного, несчастного русского актера, который вынужден все терпеть и мучиться. Как-то в общем-то так оно и есть. А потом, когда начали работать, то меня очень увлекла мысль, которую он так вбросил в мой мозг, — это песня об актере, о нашей профессии, о преданности профессии, о беззаветности, беззаветной любви к ней и о самопожертвовании во имя ее. Там есть прекрасная сцена, когда я произношу монолог: «Я – актер, и благодаря просвещению это звание не может быть унизительно. Шекспир и Мольер были также актеры, и знаете ли вы, что значит истинный драматический актер? Вы – это, вы – то, а он – все. Он наблюдает все классы общества и представляет их по очереди. Да, да, я – актер и горжусь моим званием». А потом неожиданно бросаю: «Ну дайте мне 45 фраков». Этот парадокс, понимаете, очень мне понравился, прелестное решение. К тому же надо было быстро роль подготовить. За месяц мы все сделали. Работали активно, и утром, и вечером бывало, а ведь еще музыкальный текст надо было выучить. Мне и музыка очень нравится, стихи такие, я бы сказал, простые, наивные, но есть в них какая-то теплота, трогательность, и поэтому я получал удовольствие от работы. Надо было сделать первый шаг на сцену — вот это было очень сложно.
И зрителю это нравится. После спектакля ждут у подъезда, целоваться лезут, в любви признаются.
Водевили я играл еще в училище, и комедийные роли я потом играл, но такого опыта у меня не было. Надо отдать должное Юрию Мефодьевичу, он вел меня по роли. Когда мы репетировали «Три сестры», я заметил, что его режиссерская манера, взаимоотношения с актерами похожи на работу со студентами. Мы об этом разговаривали и Юра сказал: «Это очень тебе полезно, ты уже опытный актер, но в Голливуде актеры любят проходить такую школу».

Максим Редин: Юрий Мефодьевич культивирует образ сильного, властного режиссера?

Э.М.: Со мной нет. Я бы, наверное, не стал бы работать в таком контакте, потому что уже, знаете, есть свои привычки, много лет работаю. Нет, он со мной работал, как с актером. А со своими учениками, как со студентами. Что нужно, Юра показывал, иногда объяснял. Поэтому взаимоотношение между режиссером и актером было очень уважительное, очень доброжелательное. На первом спектакле он ходил, как нянька, вокруг меня, привел меня через подземные ходы в фойе — мы же через зал на сцену входим в этом спектакле – и выпустил. Все это было очень трогательно и меня сразу раскрепостило. Я почувствовал какую-то «подушку» доброты, нежности и доброжелательности, и поэтому спектакль, что называется, пошел тогда.
Слава Богу, что Юра мне подарил такую роль. В ауре водевиля есть трогательные вещи, человеческие: жизнь не проста, сложна, не всегда ты наверху, можешь упасть и надо смириться, а может быть наоборот, как говорится, биться за жизнь, и так далее.

М.Р.: В музыке есть такое понятие con brio (c воодушевлением). Оно очень, на мой взгляд подходит, к тому, как Вы играете роль Сен-Феликса. Ваш рисунок роли острее…

Э.М.: Да, ведь на репетициях Юрий Мефодьевич задал мне направление на Луи Дефюнеса. На этот образ ориентировал.

М.Р.: Эдуард Евгеньевич, я знаю, что у Вас было и есть много поклонниц. Несколько лет назад после спектакля «Царь Федор Иоаннович» я встретил их возле служебного подъезда. Они буквально охраняли ваш выход из театра, дарили цветы… Как сейчас выстраиваются Ваши отношения с поклонницами?

Э.М.: Вы знаете, в молодости, когда я играл в театре Маяковского, я еще комплексовал, потому что я не знал, как себя вести. Ко мне подходили, со мной разговаривали, и вообще охраняли меня, кучей вели в дом, иногда я видел их и на крышах. Делаю зарядку, смотрю в окно, а на соседней крыше сидят человек 15-20 девиц (смеется). Ну, сейчас-то уже этого нет. И я даже удивился, когда после «Таинственного ящика» ко мне бросились и что-то объясняли, признавались. Я считаю, что это, конечно, прекрасно, если есть поклонники. Когда ты никому не нужен, то зачем выходить на сцену?

М.Р.: Малый театр – хранитель традиций и духа русского театра. А что собственно такое традиции Малого Театра, в чем суть сценических традиций театра?

Э.М.: Так случилось, что на первом курсе театрального училища имени Щепкина я увлекся Гамлетом Евгения Валерьяновича Самойлова. Я решил поставить для себя сцену из этой пьесы, знаете, в виде самостоятельной работы. И поэтому я обратился к Белинскому, к его статьям про Мочалова, про Щепкина, про Садовских, про славянофилов и западников. Все это постепенно передо мной раскрывалось. Потом мне подарили книжечку Щепкина, его записки о театре. В них я нашел такую формулу: «Священнодействуй или пошел вон». Она мне, конечно, очень в душу запала. Я даже конспектировал всю игру Мочалова, и для меня это была своеобразная школа, самообразование. И я уловил, что в этом театре есть два течения: реалистическо-бытовое и романтическое, возвышенное, духовное, идейное. Наверное, я принадлежу, к последнему: играл Гамлета, царя Федора, царя Эдипа, Кисельникова. Все эти роли восходят к романтической структуре, поэтому мне это было близко, и, честно говоря, эти роли так и остались во мне, они очень духовные и очень, я бы сказал, трагичные. В них идет столкновение твоей мечты с действительностью, и они всегда не соответствуют друг другу, и от этого возникает драма или даже трагедия. Кстати сказать, этих традиция Малый театр очень придерживается до сегодняшнего дня. И слава Богу, как говорится. Я сейчас много хожу по театрам, смотрю. Все заняты модерном, пытаются кого-то удивить. Но это все, конечно, не наше. У нас вот «Три сестры»….

М.Р.: Многие сходятся на том, что этот спектакль захватил часть каких-то мхатовских традиций. Есть в нем какие-то моменты, где отчетливо проявился ранний МХАТ с его тягой к натурализму...

Э.М.: Я видел мхатовский спектакль в 1955 г., я видел всех этих столпов нашего театра. Тогда я был студентом первого курса, приехал из провинции, поэтому каждый день старался быть в театре вечером, у нас не было занятий, и я несколько раз ходил на «Три сестры». Видел Степанову, Тарасову, Еланскую, Грибова, Ливанова, Масальского… Вот это, как говорится, был спектакль! Они уже в возрасте были, матерые. У нас же на сцену выпущена молодежь, мы, пожалуй, с Бабятинским единственные возрастные актеры, остальные все молодые. Да, еще замечательная наша Галина Яковлевна Демина. Так вот Юрий Соломин шел, я бы сказал, не отступая ни на йоту от самого Чехова, пытался не нарушить ни музыки его внутренней, ни жизни вот этого дома Прозоровых. У него получился ретро-спектакль, ностальгия по красивой жизни, по интеллигентной жизни, по красивым людям. Это есть у Чехова. Я бы сказал, получился спектакль-элегия. Конечно, можно было бы острее сделать, допустим, про то, как разрушается семья, как рушится дом. Но вот он так сделал, понимаете, и публика приняла это очень здорово.

М.Р.: Вы сами несколько лет назад поставили в Малом театре спектакль «Воскресение». Толстовские постановки – это, в принципе, мхатовский конек. Вы на него не ориентировались?

Э.М.: Нет, я ориентировался на сегодняшний день, на то, что сейчас такой, я бы сказал, сатанизм идет, авангардизм, еще что-то. В одном месте банкет, изобилие, а там, глядишь, люди голодают. Понимаете, мне хотелось просто воззвать к божьему началу. Хотелось, чтобы был зов к человеческому началу. Я проходил школу Мильтиниса в Паневежисе, так вот он говорил, что в каждом человеке есть вселенная — как в капле океана есть целый океан. У человека есть мозг, душа и желудок, говорил он. Я в своем спектакле взывал к душе и к мозгу.

М.Р.: А не хотите поставить еще что-нибудь?

Э.М.: Хочу, хочу, я иногда разговариваю об этом с Юрием Мефодьевичем. Но сейчас много играю, в мае было 12 спектаклей, т.е. почти через день, ну куда же еще?

М.Р.: А что именно, если не секрет?

Э.М.: У нас шел разговор о том, чтобы поставить «Без вины виноватые» Островского.

М.Р.: Сейчас на сцене театра идет спектакль по пьесе А.Н. Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» в вашей постановке и с вашим участием. В собственном спектакле Вам удобно играть?

Э.М.: Да, удобно. У меня есть хорошая в этом смысле черта: когда я как актер выступаю в своем спектакле, то не слежу за партнерами как режиссер. Когда выйду со сцены, тогда – да, даже на слух замечаю, что не так.

М.Р.: Вот вы учились на курсе Константина Александровича Зубова? Что Вам удалось взять он него, как от педагога?

Э.М.: Принял в училище меня Зубов, да. Но на втором курсе он ушел, царствие ему небесное. От него я взял одну фразу, которая на меня произвела очень сильное впечатление, и я ее до сих пор вспоминаю. Зубов всегда говорил: «Выход на сцену – это прыжок в нечто». Это здорово сказано, потому что никогда не знаешь, как получится. А вообще он довольно критически ко мне относился. На первом курсе, я помню, он мне сказал, держась так вот за ухо: «Молодой человек, вам надо взрослеть, немножко постареть, вы такой молодой, что если вы не будете стареть, мы расстанемся». Это он так угрожал… (смеется)

М.Р.: Потом судьба Вас столкнула с Николаем Охлопковым…

Э.М.: Я его считаю в профессиональном отношении своим родителем, потому что это был божий человек на театре. Он же баламутил всю Москву, на его спектакли нельзя было попасть, жизнь бурлила вокруг него. И так обидно, что теперь он вроде как бы забыт – удивительно! Внутренне я все время протестую против того, что не говорят, например, о Николае Константиновиче Симонове. Это же величайший русский актерище! Такого актера где сейчас взять? Сейчас все заняты только своими делишками, и о себе все говорят, понимаете. А вот эти исполины – Охлопков, Симонов — для меня просто как инопланетяне… Охлопков подарил мне свободу выхода вообще на профессиональную сцену, это раз. Во-вторых, были «Гамлет», «Иркутская история», «Проводы белых ночей», «Как поживаешь, парень», «Современные ребята», еще какие-то пьесы. Я был своей тарелке, я даже не мог представить, что могут быть трудности в жизни! Спрашиваю однажды Иннокентия Михайловича Смоктуновского: «Когда же будут трудности? Когда же? Все говорят, у всех трудно». Он отвечает: «Не волнуйся, будут». И началось. Пришлось уйти даже из театра.

М.Р.: Третий человек, который в Вашей жизни сыграл огромную роль – Юрий Мильтинис (известный литовский режиссер, к которому Э.Марцевич уехал стажироваться, уже будучи опытным актером)…

Э.М.: Да, я ведь поехал к нему и целый год как подмастерье у него был. Я в 10 часов приходил, стучал в дверь его квартиры, он выходил сразу, мы шли в театр, и вот до конца спектакля, который шел, или вечерней репетиции я не отходил от него. Он мог четыре часа молчать, ничего не говорить. Не любил, когда я задавал вопросы, потому что он не собирался на них отвечать. Все должно быть органично, и я просто наблюдал всю его жизнь в течение года. Он был настоящий энциклопедист. Его нельзя было оторвать от словаря, он обожал слова. Он требовал знания литературы от Софокла до Олби. Он заставил меня уехать в Вильнюс, и я помню, сидел целый месяц в Вильнюсе в библиотеках и прочитал там столько, сколько за всю жизнь не читал. Мне хотелось разгадать тайну режиссуры… метод, а он никогда об этом не говорил, и только, помню 22-го апреля, на репетиции моей дипломной работы, когда он как художественный руководитель вел репетицию, до меня дошло, что он хочет, а хотел он единения ритма, настроения и динамика речи, то есть диалога в единой точке. Главное прийти к подсознанию, то есть когда есть лабиринт, пускается туда актер, двери везде закрыты, и он ищет одну только дверь – единственное решение образа.
Если говорить про учителей, то, конечно, я очень счастлив, что были в моей жизни Бондарчук Сергей Федорович и Калатозов Михаил Константинович. И не только с точки зрения кино, т.е. того, что там прозвучало или не прозвучало, а с точки зрения человеческих личностей, преданных своему делу, наделенных какой-то силой. Как у Горького, когда художник стоит крепко на земле ногами, а головой упирается в небо. Вот мне кажется, что у Сергея Федоровича Бондарчука это было.

М.Р.: А на роль Бориса Друбецкого вас сразу утвердили?

Э.М.: Там очень интересно было, ведь я пробовался на роль Болконского, полгода работал над ней с Сергеем Федоровичем. Я пытался опробовать эту роль на съезде комсомола, напускал на себя непроницаемость, маску Болконского. На меня смотрели с ужасом, но было очень смешно. Мне было всего 25 лет. Проявили пробы с Болконским. Фотографии оказались очень красивые, но голос был еще совсем не созревший, молодой. Понятно стало, что рано еще. Вот предложили Друбецкого.

М.Р.: Эдуард Евгеньевич, очень часто артисты говорят, что у них в детстве было какое-то впечатление, которое и подтолкнуло на путь актера. Благодаря чему вы стали актером?

Э.М.: Я сын провинциального актера — отец работал в русской драме в Баку. Помню такой случай. Шел спектакль «Вагиф», как мне потом рассказывали, и отец играл там шута. Его там убивали. Я сидел на руках у мамы. Вы можете себе представить, я это помню, хотя мне было два с половиной года! Отца убили, и я стал орать на весь зал. Мама меня вытащила, отец прибежал, стали успокаивать, и я помню, как он сказал, что его не убили. А потом уже, когда родители, к сожалению, развелись, я часто бывал в театре, меня с мамой очень поддерживали актеры. В пять лет я уже выступал дома на сундуке. Я очень плохо учился, ужасно, потому что я был и в драматическом, и в хоровом, и в чтецком, и в танцевальном кружках. Мне некогда было учиться.

М.Р.: То есть у вас не было никаких сомнений, идти в актеры или нет?

Э.М.: Нет, но когда я приехал в Москву, меня сразу срезали в ГИТИСе: «Ну, у вас умные глазки, идите на математический факультет». Я не поверил, я говорю: «Вы шутите?». Они говорят: «Да нет, на полном серьезе». Я вышел и тут во мне сыграл уже папа: что же я, домой поеду и так далее? Пошел вот в училище Щепкина и во МХАТ. В первом быстрее прошел, и не стал рисковать и пробоваться еще куда-то.

М.Р.: Не жалеете?

Э.М.: Нет-нет, я люблю свою школу, своих учителей.

М.Р.: Эдуард Евгеньевич, вы когда-то играли роль Кисельникова в «Пучине», сейчас этоа пьеса снова идет на сцене Малого…

Э.М.: Я, к сожалению, не видел ее и не могу ничего сказать. Я вообще из той породы людей, которые берегут в себе старые ощущения. Вот, допустим, я не мог ходить на спектакль «Живой труп» в исполнении кого-нибудь другого, кроме Н.Симонова. Но вот то запало.
Вы знаете, у меня была очень интересная встреча с Лоуренсом Оливье. Это было в 1966 г., когда они привозили сюда «Отелло». Меня как молодого Гамлеат пригласили на банкет в английское посольство. Мне было 30 лет всего. Меня познакомили с ним, и я его пригласил на своего «Гамлета»: «У меня такого числа спектакль, я знаю, вы свободны, приходите». На ломаном английском языке. Он вдруг мне говорит: «Попробуйте мои мышцы». Я попробовал, знаете, сталь, стальные. Он говорит: «Я ведь и сам могу играть». Это на меня произвело убийственное впечатление, я просто бежал. Мне было так стыдно, что я позволил себе его пригласить. Меня догнали наши товарищи и сказали: «Он просит вас вернуться». И полчаса он со мной под ручку ходил и рассказывал про Гамлета, как он начал его играть в 29 лет, что раньше не надо играть (а я то уже играл в 22), что такое вообще Гамлет. Потом я посмотрел фильм с его участием, это, конечно, высший пилотаж.

М.Р.: Эдуард Евгеньевич, а вы человек с богатейшей биографией, а книжку не хотите написать?

Э.М.: Я хотел бы может что-то наговорить. А написать, я боюсь, не напишу, потому что когда начинаешь что-то писать, начинаешь подбирать слова и т.д. А наговорить можно и потом отредактировать. Это есть в мозгу, но не знаю, как это будет, доживу ли я до этого? Все под Богом ходим! (смеется).

Максим РЕДИН,
«Yтро»

Сегодня, 8 апреля 2004 года, впервые роль актёра Сен-Феликса в водевиле Петра Каратыгина «Таинственный ящик» исполнит народный артист России Эдуард Марцевич.

28 февраля в 11:28 слушайте на волнах «Радио России» (УКВ – 66,44 МГц, СВ – 873 КГц, ДВ – 261) в программе Людмилы Борзяк «Диалоги о культуре» интервью народного артиста России Эдуарда Марцевича

На роль СЕН-ФЕЛИКСА в спектакле «Таинственный ящик» П.Каратыгина назначается народный артист России Эдуард Евгеньевич Марцевич.

Премьера. «Три сестры» А.П.Чехов.

Эдуард Марцевич (Чебутыкин):

«Три сестры красивы, как душа Чехова»

Три сестры, наверное, и не могли уехать.

Премьера. «Три сестры» А.П.Чехов.

Эдуард Марцевич (Чебутыкин):
«Три сестры красивы, как душа Чехова»

Три сестры, наверное, и не могли уехать. Так уж получилось, что жизнь разломала этот дом, эту семью. Последние слова Ольги – «если бы знать» — говорят о том, что непонятно, как всё произошло. Такая красивая, счастливая семья вдруг перестала существовать. Туда ворвалась эта Наташа и навела свой порядок, который не соответствовал их интеллигентности, определённой жизненной эстетике, пониманию жизни. Наташа принесла грубые привычки, которые, наверное, шли от её воспитания.
А почему так случилось? Ну почему у меня так складывается жизнь, у другого иначе? Есть масса причин, и внешних, и внутренних, и даже генетических. Мечты порой не соответствуют жизни, и возникают драмы, трагедии. Первый акт – светлый, красивый, солнечный, с роялем, песнями, застольем… Гости, фотографии, цветы… И третий акт – полное крушение дома Прозоровых.
— Но ведь сёстры даже не пытались противостоять Наташе!
— Вы знаете, есть такое понятие – врождённая интеллигентность. Не та интеллигентность, которая от знаний, а генетическая. В русском обществе до революции были какие-то особые взаимоотношения. Но в данной ситуации Чехов, наверное, больше писал о своих болях, а он был очень тонкий, нежный человек, и его сломала любовь к Книппер-Чеховой. Так и Прозоровы — удивительно интеллигентная семья, красивая, как душа Чехова. И вот врывается эта грубая жизнь, невоспитанная, с другого боку, идущая где-то в стороне, но она ворвалась, и поэтому прекрасный дом разрушился.
Наверное, у каждого человека в старости появляется своя философия жизни. Пройдя огромный путь, очень многое начинаешь понимать разумом. Мои сыновья сегодня такие эмоциональные, а мне хочется им сказать: поживите сперва, говорить будете потом. Фраза Чебутыкина: «Я ничего не знаю» — это фраза Сократа. С годами приходит мудрость. Во всём этом ансамбле жизненных страстей, происходящих на сцене, есть человек, который смотрит на всё «со стороны». Он всё видит, но его уже многое не трогает. Через всю пьесу проходят его фразы: «не всё ли равно!», «Впрочем, всё равно»…
Почему Чебутыкин равнодушно относится к предстоящей дуэли Солёного и Тузенбаха? Юрий Мефодьевич предложил следующее. Мой персонаж не верит, что эта дуэль может кончиться смертью. Ну, вспылили, но они же друзья… Если принять такую трактовку, то убийство становится неожиданным. Это последний и самый трагичный аккорд пьесы. А не то что Чебутыкин злодей, который ревнует Ирину к Тузенбаху, потому что был влюблён в её маму, а Ирина напоминает маму, а Тузенбах должен увезти Ирину на кирпичный завод, и Чебутыкин останется один.
- У многих возникает версия, что Ирина – дочь Чебутыкина.
- У меня тоже. Меня как актёра это греет. Чебутыкин, конечно, однолюб. «Жениться я не успел, потому что безумно любил твою матушку… Я любил покойницу маму». В этом есть что-то интимное, объединяющее Чебутыкина и Ирину. И потому возникает особое отношение к Ирине.
Мне кажется, каждая чеховская пьеса написана про него самого, про его ощущение жизни, взаимоотношения с миром, понимание людей. Три сестры – как три стороны души автора, я разделяю с Юрием Мефодьевичем Соломиным эту точку зрения. Такое, знаете, нежное-нежное прикосновение ко всему, создающее впечатление утончённости, природной интеллигентности и, казалось бы, бездейственности. Но на самом деле это не так. Думающий человек делает жизнь. Не зря некоторые страны «скупают мозги». И потому они богаты. Нет, мне кажется, думать, понимать, чувствовать – это немало. Что касается персонажей отрицательных… Тот, кто приходит с топором и рубит направо-налево, делает всё по-своему, не вызывает никакой симпатии. Но я не могу назвать их отрицательными. Наташа – просто другого воспитания человек. Ворвалась не в свою среду, села не в свои сани и выгнала всех остальных, сани забрала себе и помчалась. Пустила всех по миру… Не зря же Чебутыкин говорит Андрею: «Надень шапку, возьми в руки палку, и уходи без оглядки… И чем дальше уйдёшь, тем лучше!» Какой путь от начала пьесы, где я говорю: «Наталья Ивановна, и вам женишка желаю!», то есть дарю этого прекрасного мальчика Андрюшу, который на скрипке играет…
…Вот мне понравилось, как сказал знаменитый футболист Пеле, выступая на российском телевидении: «Что такое богатство? Есть две категории богатства. Есть люди богатые деньгами, но ведь их с собой не унесёшь «туда». А есть люди, которые накапливают жизнь духовную, жизнь красивую, ласку, радость, свет, цветы… Вот это они унесут в Вечность». И действительно, Чехов говорил, что такие люди являются путеводными звёздами для человечества… Не так много этих нежных, тонких людей, но именно они движут жизнь. Во всех чеховских произведениях главное – отгадать его душу. Смотрите, сколько лет прошло, скоро будет столетие со дня его смерти, а как человечество увлечено Чеховым! Чехов и Достоевский… Их любят и ставят везде. Чехов по-прежнему остаётся огромной загадкой, его считают родоначальником театра абсурда. Не Беккета, не Ионеско, а именно Чехова. Вот моя роль, с одной стороны, абракадабра, а с другой – тут определённая логика есть. И жизнь такова. Представляешь её так, а всё наоборот. И Чехов это каким-то чутьём схватил. Возьмите Льва Николаевича: у него всё просто, ясно, назидательно, с этаким указующим перстом… У Достоевского, конечно, космос. То, что он написал, он, наверное, слышал свыше, как Моцарт, Пушкин или Нострадамус. И у Чехова, мне кажется, тоже есть что-то, снизошедшее на него.
- Почему Чебутыкин всё время читает газеты?
- Мне кажется, он просто прикрывается, он не читает их. Юрий Мефодьевич сказал: «Он может сидеть и держать газету вверх ногами, делая вид, что читает». Просто Чебутыкину хочется быть здесь, быть рядом… «Ирина Сергеевна, пожалуйте сюда, я без вас не могу». Он всё время приходит, восемь месяцев не платит за квартиру, но дарит дорогой серебряный самовар…
- Что его гложет, когда он говорит: «О, если бы не существовать!»?
- Чебутыкина гложет бессмыслица жизни. Помню, мне говорили: «Вообще, жизнь – странная штука. С точки зрения галактики, где мы сейчас живём, она проходит в три секунды. А с точки зрения Вселенной – звук мгновенно лопнувшего мыльного пузыря». Потому Чебутыкин и говорит: «Ничего я не знаю, и никто ничего не знает. Вот вы сидите тут и ничего не видите, а у Наташи романчик с Протопоповым». У него огромная боль за этого бедного Андрюшу… Чебутыкин тонкий, нежный человек, который всю жизнь посвятил любимой женщине, и в её детях он видит отражение матери…

29 декабря отмечает день рождения известный актёр театра и кино, народный артист России Эдуард Евгеньевич Марцевич.

Сердечно поздравляем Эдуарда Евгеньевича Марцевича с днём рождения! Здоровья, счастья, успехов, побед и свершений!

29 декабря отмечает день рождения известный актёр театра и кино, народный артист России Эдуард Евгеньевич Марцевич.
Окончив Высшее театральное училище им. М.С.Щепкина (курс В.И.Коршунова), Эдуард Марцевич с большим успехом дебютировал на сцене театра им. Маяковского в роли Гамлета. С 1969 года он - артист Малого театра. Огромный талант, высочайшее профессиональное мастерство, сценическое обаяние и безупречный художественный вкус - все эти качества позволили Эдуарду Евгеньевичу Марцевичу стать одним из ведущих артистов труппы ГАМТ. На старейшей русской драматической сцене он исполнил много ярких, значительных ролей, среди которых Кисельников («Пучина»), Артур Мешем («Стакан воды»), Грегор («Средство Макропулоса»), Репетилов («Горе от ума»), Фиеско («Заговор Фиеско в Генуе»), Устрашимов («Женитьба Бальзаминова»), Василий Шуйский («Царь Борис»), Войницкий («Дядя Ваня»), князь К. («Дядюшкин сон»), царь Фёдор («Царь Фёдор Иоаннович») и многие другие. В настоящее время Эдуард Евгеньевич репетирует роль Чебутыкина в спектакле Юрия Соломина «Три сестры» (премьера состоится в январе 2004 года).
Большую популярность принесло Марцевичу кино. Всем памятны такие работы Эдуарда Евгеньевича, как романтичный Мальмгрен в «Красной палатке» Михаила Калатозова, утончённый аристократ лорд Горинг в «Идеальном муже» или злодей сэр Персиваль Глайд («Женщина в белом»), Борис Друбецкой («Война и мир»), Гейне («Карл Маркс. Молодые годы»), Аркадий Кирсанов («Отцы и дети»), и многие другие.
Эдуард Евгеньевич проявил себя и как незаурядный, талантливый режиссёр. На сцене Малого театра им были поставлены спектакли «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (в этой постановке Эдуард Марцевич исполнил роль замоскворецкого «скупого рыцаря» Крутицкого) и «Воскресение». Многогранный талант, интеллектуальный багаж и огромный творческий потенциал - всё это позволяет надеяться на то, что впереди у Эдуарда Марцевича много новых достижений.
Сердечно поздравляем Эдуарда Евгеньевича Марцевича с днём рождения! Здоровья, счастья, успехов, побед и свершений!

Эдуард Марцевич: «Федор слышит высокий звон правды»

30 лет спектаклю «Царь Фёдор Иоаннович».

Я был назначен у И.М.Смоктуновского вторым составом.

Эдуард Марцевич: «Федор слышит высокий звон правды»
30 лет спектаклю «Царь Фёдор Иоаннович».

Я был назначен у И.М.Смоктуновского вторым составом. Когда он ушел из театра, срочно ввели Ю.М.Соломина, и я прождал своего часа около 8 лет. Хоть я и был внутренне подготовлен, но если ты на велосипеде не едешь, а только сидишь, то он может упасть. Я прошел весь застольный период, был свидетелем того, как делался спектакль, хотя и сидел в стороне. А потом я вошел в спектакль за 6 репетиций. Это было в Донецке в 1983 году, Юра заболел, и мне рискнули дать роль. И, слава Богу, я вышел из этого положения с честью. В этот мне очень помог один из наших выдающихся актеров В.В.Кенигсон. Я знал текст, готовился, но все же было трудно… Владимир Владимирович посмотрел репетицию, а потом целый день рассказывал мне, как эту роль играл Орленев. Буквально по нотам, по строкам. Очень много я вдохнул в себя, и поэтому первый спектакль произошел… Все наши актеры смотрели из-за кулис, публика очень хорошо приняла, потом я стал играть эту роль и в Москве, и сейчас играю.
Когда я сначала думал, что не буду играть эту роль, то настолько огорчился, что у меня язва открылась, я лег в больницу. Это была такая внутренняя боль, и потом она, наверное, перешла на саму роль. Спасибо тебе, Господи, и спасибо Малому театру за то, что мне все же довелось ее сыграть. Это один из спектаклей моей жизни, как «Гамлет», как «Пучина»…
Я не могу говорить о трагической вине Федора, мне представляется, что главное в нем – не царь, а человек. Он же не готовился, как царевич Иоанн, быть наследником. Федор всю жизнь свою посвящал церкви, духовности. У него есть внутренний контакт с высшей силой, он слышит высокий звон правды… Он понимает, где белое, и где черное, где правда и где ложь. Он одарен даже, может быть, провидческими способностями. Так говорил Борис Иванович, что в трактовке Малого театра Федор должен быть по интеллекту на пять веков впереди, опережать, предвидеть. Но у него нету волевой силы государя, нету цинизма. Люди, которые получают власть, должны обязательно идти на какие-то компромиссы, без этого трудно удержаться на вершине. А Федор лишен железной воли, которой наделен Борис Годунов. Хотя Борис не имеет права быть государем.
Я не могу сказать, что Федор слабый, безвольный. Но не могу его назвать и святым. «Иоаннович» – какая-то тень за ним, он сын Иоанна Грозного. И когда я искал свое личностное понимание роли, для меня были важны проблески, мгновения, когда он пытается быть Иоанном Грозным… Есть несколько мгновений, когда в нем как будто просыпается батюшка…
После спектакля придешь домой, посидишь, поговоришь об этой роли, а на другой день опять спектакль и играешь, может быть, «Волки и овцы». Помню, во время гастролей после «Царя Федора» я играл еще 4 спектакля разных названий. Эти психологические переходы очень сложны… Москвин, говорят, после «Царя Федора» уезжал на дачу и несколько дней отдыхал… А я как-то об этом не задумываюсь.
Я был свидетелем того, как этот спектакль вынашивался, как прошла премьера, как вводился Юрий Соломин, а потом я. Долго идет спектакль, и всегда полные залы, и прием всегда завидный. Публика после спектакля часто встает и аплодирует стоя. Люди очень скучают по духовному началу, а «Царь Федор Иоаннович» – высокодуховное произведение. Это чистота, боль, ранимость, детсткость, все, что в нас, в каждом было, когда мы были маленькими. Потом мы взрослыми стали и, как говорится, «обросли ракушками», а когда-то были чистые, ранимые, беззащитные. И если это доходит до каждого сидящего в зале, то в нем просыпается благодарность, потому что через этот образ, этот спектакль он получает ответы на свои жизненные вопросы. Он эти ответы улавливает эмоционально, интеллектуально, подсознательно. Хорошие пьесы — и «Смерть Иоанна Грозного», и «Царь Борис», но в «Федоре» есть та изюминка человечности, которая свойственна каждому, каждому, сидящему в зале. Это пьеса не о царе, а о человеке, его понимании жизни, его муках, его желании сделать добро людям, о его желании соединить сердца. Ведь в чем трагизм Федора? В том, что его мечты, его понимание жизни не соответствуют реальности. Это пьеса очень жизненная, правдивая, и она будет еще долго-долго, как мне кажется, идти… Есть вечные спектакли, как «Лебединое озеро», которые всегда хочется смотреть.

29 декабря празднует день рождения известный актёр театра и кино, народный артист России Эдуард Евгеньевич Марцевич.

Сердечно поздравляем Эдуарда Евгеньевича с днём рождения! Здоровья, счастья, успехов, побед и свершений!

29 декабря празднует день рождения известный актёр театра и кино, народный артист России Эдуард Евгеньевич Марцевич.
Окончив театральное училище им, М.С.Щепкина, Эдуард Марцевич c большим успехом дебютировал на сцене театра им. Маяковского в роли Гамлета. С 1969 года он — артист Малого театра, Огромный талант, высочайшее профессиональное мастерство, сценическое обаяние и безупречный художественный вкус — все эти качества позволили Эдуарду Евгеньевичу Марцевичу стать одним из ведущих артистов труппы ГАМТ, На старейшей русской драматической сцене он исполнил много ярких, значительных ролей, среди которых Кисельников («Пучина»), Мешем («Стакан воды»), Грегор («Средство Макропулоса»), Репетилов («Горе от ума»), Фиеско («Заговор Фиеско в Генуе»), Устрашимов («Женитьба Бальзаминова»), Василий Шуйский («Царь Борис»), Войницкий («Дядя Ваня»), князь К. («Дядюшкин сон»), царь Фёдор («Царь Фёдор Иоаннович») и многие другие.
Э.Е.Марцевич проявил себя и как незаурядный, талантливый режиссёр. На сцене Малого театра им были поставлены спектакли «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (в этой постановке Эдуард Марцевич исполнял роль замоскворецкого «скупого рыцаря» Крутицкого) и «Воскресение». Многогранный талант, интеллектуальный багаж и огромный творческий потенциал — всё это позволяет надеяться на то, что впереди у Эдуарда Марцевича много новых достижений.
Сердечно поздравляем Эдуарда Евгеньевича Марцевича с днём рождения! Здоровья, счастья, успехов, побед и свершений!