Новости

«Листая старые подшивки»

ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»

Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге. Его приветствовала публика, критики. В фильме «Красная палатка» он выступил в амплуа героя-любовника, к чему имел все данные. Но тут была особая ситуация: его любила героиня, которую играла одна из самых красивых женщин нашего времени: суперзвезда Клаудиа Кардинале. А потом было много интересных работ в Театре Маяковского, в Малом...

Нашу беседу я начала с традиционного вопроса:

- Эдуард Евгеньевич, почему пошли в артисты?

- Папа у меня — артист. Предки — священники. Люди этой профессии священнодействуют, а об артистах Михаил Щепкин говорил: «Или священнодействуй, или пошел вон!» Такое отношение к профессии мне нравится. Так что после окончания школы в Вильнюсе я и поступил в театральное училище имени Щепкина при Малом театре. На сцене Малого играю вот уже более тридцати лет. А до этого более десяти лет служил в театре Маяковского. Там прошли мои юношеские годы под руководством незабвенного Николая Павловича Охлопкова. Он подарил мне Гамлета. И еще роли в спектаклях «Иркутская история», «Проводы белых ночей», «Как поживаешь, парень?» На сцене этого театра в пьесах Арбузова я играл с Марией Бабановой! Да, это были прекрасные годы юности... Сейчас в Малом театре работаю над очень интересным репертуаром. Играю царя Федора Иоанновича, Войницкого в «Дяде Ване», Лыняева в «Волках и овцах». В спектакле «Дядюшкин сон» — дядюшку, в «Царе Борисе» — Шуйского. Я стал и режиссером. Закончил высшие режиссерские курсы в Паневежисе у маэстро Мильтиниса.

- Потому что вы из Литвы или из почтения к Мильтинису?

- Нет, не так. Я закончил съемки в «Красной палатке». Мы на 50 дней на ледоколе «Обь» выходили в широты Новой Земли, Земли Франца-Иосифа. Я жил в одном кубрике с Донатасом Банионисом. Он много мне рассказывал о Паневежисском театре. Это было в шестьдесят восьмом году, а в семьдесят четвертом театр приехал в Москву. Я посмотрел спектакль «Вольпоне» по Бену Джонсону. Спектакль произвел на меня сильное впечатление. Ведь Джонсон — второй после Шекспира английский драматург. Как Пушкин затмил многих выдающихся поэтов девятнадцатого века, так и Шекспир — многих великолепных драматургов века шестнадцатого. Ну, а та пьеса — потрясающая. Я видел и самого Мильтиниса на сцене: он играл Вольпоне. Потом я заболел, перенес операцию, думал, что должен менять профессию. Мне было сорок лет. Решил, что надо стать режиссером. Кстати, я и в юности организовал студию в Центральном Доме работников искусств, где поставил спектакли «Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера» и «Русский характер» по Алексею Толстому. Я закрыл эту студию, потому что в ней ощущался налет дилетантизма, а я хотел, чтобы все было профессионально. Вот и поехал к Мильтинису. Год учения у него мне очень много дал.

- Что в его опыте оказалось для вас главным?

- Метод. Он никогда никого не учил. И не любил учеников, считал, что они потенциальные убийцы учителя. Он стремился найти общий язык с теми, с кем делился опытом. Мы с ним нашли общий язык. Он преподал мне, как вместить в одно мгновение ритм, настроение и динамику спектакля. И отталкиваясь от всего этого, в классической пьесе вести диалог персонажей так, как его ведут сегодняшние люди. Не по-театральному, а вот так, как мы с вами.

- Значит, вы не испытывали неприятных ощущений школьника за партой?

- О нет. Стажировка у Мильтиниса — это было счастье. Как в древнегреческих академических садах. В Школе Аристотеля, Платона... Мильтинис любил историю, знал 9 языков, у него в доме практически не было ничего, кроме книг. А беседы с ним! Да и можно было просто сидеть с ним рядом. Он молчит, и ты молчишь. И не смей даже слова сказать! Он заговорит — тогда и ты можешь вставить вопрос. С десяти утра до поздней ночи ученик (а я все-таки считал себя его учеником) должен был сидеть при нем, как собака у ноги. В эпоху Возрождения так учились Ремеслу и Микеланджело, и Рафаэль. Я счастлив, что учился у этого энциклопедически образованного человека. Каждый вторник он собирал всю труппу на пятиминутку. Я видел, как он отчитывал Баниониса, как мальчишку. Народного артиста СССР! Лауреата многих престижных премий! При этом мог похвалить молодого актера. В труппе Мильтиниса не существовало чинопочитания. Он поклонялся Истине. Истине вообще и в искусстве в частности.

- Вы учились у Мильтиниса режиссуре. Насколько я знаю, уроки оказались плодотворными...

- Уже семь лет со сцены Малого театра не сходит поставленный мною спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын», два года идет спектакль «Воскресение» по Льву Толстому. Я сам написал инсценировку. Сделал десять вариантов, пока не остановился на том, в котором, как мне показалось, смог выразить главное.

- Что же это?

- Грех и искупление. Путь к воскресению истинно человеческого начала. Идея должна проявиться, когда всплывает начало преступления Нехлюдова перед Катюшей. Вся эта сцена ярко освещена. Зрители считают, что получилось красиво в хорошем смысле слова... Я влюблен в этот спектакль.

- Как вы осовремениваете Островского? Как сочетаете злободневное для той эпохи и вечное?

- Я ставлю спектакли, ориентированные на вопросы, которые волнуют наших современников. В спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» я говорил о яме, разделяющей наше общество на бедных и богатых. Но в Малом театре вековые традиции. Никуда не уйдешь от витающей над драматургией прошлых лет наивности. Кстати, это свое произведение Островский любил больше других, потому что это была пьеса-музыка. И вот сумел поэтично рассказать о богатых, которые прячут миллионы, изображая бедных. Как это созвучно тому, что происходит сейчас, и интересно всем нам!

- Но те-то были стыдливы. Наши, которые нас больше беспокоят, — беспардонны.

- Те — не стыдливые. Те — скупые. Сродни мольеровскому Скупому, пушкинскому скупому рыцарю... Кстати, скупердяя Крутицкого из пьесы Островского поначалу играл Евгений Валерьянович Самойлов. Теперь играю я. В спектакле о Руси, о Москве, о Замоскворечье. О любви. О порядочности, об интеллигентности... Там есть слова: «Ну лавка-то внешне. А ночами-то мы совсем другими делами занимаемся». Я добавил сцену с гульбой, с цыганами. Но там и небо, и Москва...

- Английский классик вслед за античными философами сказал: «Весь мир — театр». Что же в таком мире Россия?

- Трагикомедия. Все хотят возрождения России, но многие при этом думают только о развлечениях, выражающихся в дерганиях тела. Хочется, чтобы мы все пришли к совершенствованию души, к любви.

- Как вы снимались в «Красной палатке» с Клаудией Кардинале?

- Хорошо снимался.

- Не сомневаюсь. Но Клаудиа повлияла на ваше отношение к женщине?

- Клаудиа — женщина удивительной красоты. Но и внутренний ее мир красив. Я оказался вовлеченным в этот мир. Хотя среди моих партнерш по работе — много красивых актрис: Изольда Извицкая, Алла Ларионова, Людмила Гурченко, Людмила Савельева. И красивые актрисы нового поколения. А в «Красной палатке» я попал в созвездие: Шон Коннери, Питер Финч, Марио Адорф, Юрий Соломин, Юрий Визбор, Отар Коберидзе, Борис Хмельницкий. Прекрасная компания! Послал Господь такое счастье!.. Прекрасная Клаудиа будила в душе благородные чувства, но я преклоняюсь перед женщиной прежде всего потому, что у меня прекрасная жена. Ее зовут Лилия Османовна. Она экономист.У нас двое сыновей. Оба актеры.

- Где и когда вы с Лилией познакомились?

- Тридцать лет назад в театре. Она у нас работала.

- Эдуард Евгеньевич, вы играли и Гамлета, и простых советских парней — как Сергей из «Иркутской истории».

- Причем почти одновременно.

- Ну и как вам удавалось одновременно находить разные ключики к постижению столь разных характеров?

- Как удавалось — секрет. В нем — самое интересное. Потому и считаю, что у меня хорошая профессия.

- Как вы, тогда еще совсем молодой актер, нашли «своего» Гамлета?

- Действительно, был молод, учился на первом курсе. Тогда-то и увидел в этой роли великого англичанина Пола Скофилда, который выступал с театром Питера Брука на гастролях в Москве. И конечно же, Евгения Самойлова в театре Маяковского. Я был потрясен. Я просто заболел этой ролью. На втором курсе показал Гамлета в сцене с матерью, с Полонием. Однокашники надо мной смеялись: как ты решился взяться за такую роль? Так уж случилось, что я показал ее Охлопкову. Ему понравилось. Я стал репетировать. А вскоре заболел Евгений Валерианович Самойлов. И вот я днем репетирую эту роль, а в пять часов вечера раздается звонок из театра: «Прими теплый душ и приходи играть в спектакле»... Эта роль повлияла на многие мои дальнейшие работы. Она — моя любимая. Ключ к «моему» Гамлету в словах Белинского, который говорил, что Гамлет — это величайший алмаз в короне драматических поэтов... Работая над этим образом, я помнил те слова. И читал о Мочалове в роли Гамлета, об Эдмунде Кине, о Качалове, о Ливанове.

- Все прочитанное не помешало вам внести в эту работу свое?

- Нет, я познавал живую ткань образа. И меня вел Охлопков. Но он отталкивался от моего характера. Он говорил: «Ты играешь Бэмби, который выскакивает из леса. А в лесу столько неправды, ненависти, зависти, коварства... И этот лес горит. На наших глазах Бэмби взрослеет и превращается в борца за истину, за справедливость. И готов за это принять смерть». Гамлет остался во мне на всю жизнь. Он мне и помогает, и мешает. Я живу бескомпромиссно, и потому то взбираюсь, то падаю, а потом опять взбираюсь. Так и проходит моя жизнь.

Беседовала Елена БЕЛОСТОЦКАЯ
«Слово», 08.06.2001