Вся жизнь Ольги Александровны Чуваевой связана с Малым театром – от яркого дебюта в 1956 году до сегодняшнего дня. Шестьдесят лет на сцене. Много. А если учесть годы учения в Театральном училище имени М. С. Щепкина, то получится еще больше. Ее продолжительный творческий путь на удивление красив и ровен, может быть, оттого, что пройден без суеты и с достоинством.
Вся жизнь Ольги Александровны Чуваевой связана с Малым театром – от яркого дебюта в 1956 году до сегодняшнего дня. Шестьдесят лет на сцене. Много. А если учесть годы учения в Театральном училище имени М. С. Щепкина, то получится еще больше. Ее продолжительный творческий путь на удивление красив и ровен, может быть, оттого, что пройден без суеты и с достоинством. Прекрасная молодость, цветущая зрелость, благородная старость – так должно быть в идеале. Но мало у кого получается. У Ольги Александровны получилось.
Дебютировала актриса в великом спектакле Бориса Равенских «Власть тьмы», для которого был собран блестящий актерский состав: Игорь Ильинский (Аким), Виталий Доронин (Никита), Елена Шатрова (Матрена), Михаил Жаров (Митрич). Ольга Чуваева вышла на сцену в роли Анисьи и среди именитых коллег – не потерялась.
Ее героиня помнится и сейчас. Грешная, манкая, сладкая. И работящая: с веретеном управляется споро, кудель расправляет ловко, нить сучит умело, а ухватом орудует, будто всю жизнь у деревенской печи провела. Само олицетворение здравой и здоровой крестьянской породы. Трудно поверить, что эта крепкая деревенская молодуха – прелюбодейка и отравительница, обманщица и детоубийца. Актриса не играла ни злодейства, ни коварства («макбетизм» в роли отсутствовал). За основу образа взяла обыкновенную бабью слабость. Ее Анисья всей душой была – с честнейшим стариком Акимом, а всем сердцем принадлежала – беспутному красавцу Никите. Прилепилась так, что не отлепить. Любила безоглядно, даже когда отталкивал. Терпела обиды, даже когда изменял. В такие минуты крепко обхватывала руками, прижималась к груди и всхлипывала тихонько, чтоб не рассердить. А когда терпение кончилось, взорвалась. Но и в жуткой сцене убийства новорожденного младенца гнала мужа в погреб не какая-то мстительная фурия, а оскорбленная женщина, готовая и себя не пожалеть, и изменщика погубить. В финальной же сцене она припадала к его ногам и склоняла повинную голову, как любящая и верная жена. Актриса не оправдывала свою героиню, но вызывала невольное сочувствие к ней.
Потом чередой пошли бессловесные роли в «массовках». Без них редко кто из молодых артистов обходится. Ольга Чуваева выходила на сцену Крепостной крестьянкой («Село Степанчиково и его обитатели»), дворовой Девушкой («Воспитанница»), Зрительницей на суде («Живой труп») и множество раз – Дамой: в толпе гостей на королевском приеме («Стакан воды»), светском рауте («Веер леди Уиндермиер»), блестящем балу («Ярмарка тщеславия») и костюмированном маскараде («Маскарад»).
Кто-то должен играть подобные мини-роли – так нужно театру. Ольга Александровна всегда это понимала. И принимала, как обязательное условие актерской профессии, такое же необходимое, как дублирование первой актрисы во «втором составе». В порядке замены играла Яровую («Любовь Яровая») и Софью Марковну («Старик»), Наталью Дмитриевну («Горе от ума») и Глафиру («Достигаев и другие»), Василису Волохову («Царь Федор Иоаннович») и Кукушкину («Доходное место»), Турусину и Манефу («На всякого мудреца довольно простоты»).
Ольга Александровна была корректна и точна в этих разнохарактерных ролях, но не ими определяется ее актерская индивидуальность. Ее призвание – в другом круге ролей, на которые она предназначена природными данными: мягкий овал лица, женственная плавность линий, округлость жеста, ласковость внимательного взгляда, обаяние естественной простоты.
За пределами сцены она столь же естественна и проста, как на сцене. В ней нет ничего «слишком театрального»: ни нарочитой манеры держаться, ни суетных стараний казаться кем-то большим, чем ты есть на самом деле. И никакого привкуса закулисья: представить невозможно, чтобы Ольга Александровна сплетничала или злословила, кого-то преувеличенно осуждала или неумеренно восхваляла. Душевный такт, внутренняя уравновешенность, мера – отличительные черты ее облика. Раскрылись они, когда актриса вошла в пору женского расцвета и попала на свое настоящее амплуа, связанное с народной темой, преимущественно русской.
Одна из таких ролей – Дарья Федосеевна Круглова в спектакле «Не все коту масленица» А. Н. Островского. Дочь самодура и вдова самодура, выросшая в той мещанской среде, где самодурство главы семейства – норма. Много претерпевшая сначала от отца, а потом от мужа, теперь она живет просторно и свободно. В беседе с дочерью Агнией о прошлом вспоминает спокойно – пережито и отжито, что уж теперь раздражаться и ненавидеть. Самые острые выражения в ее устах, даже слова «скот бесчувственный», произносятся без малейшего признака негодования, без всякой «социальной злости». Чудная мелодика старомосковской речи и мирное занятие вязанием скрадывают «обличительность» ее высказываний.
Так же покойно и вольно ведет она себя с Аховым. Реплики подает с едва заметной насмешливостью и мудрым лукавством. Во время его пространного монолога молчит, а на уверенное заявление: «У вас, нищей братии, ничего заветного нет; все продажное», – только легонько усмехается. Из внутреннего равновесия, дорогой ценой купленного, ее не вывести никакому Ахову. Такой предстала героиня комедии в исполнении Ольги Чуваевой. Сыгранная тонко и умно, она подтвердила «русскость» дарования актрисы.
«Симпатичная. Очень русская. И очень славная», – говорят о ней в «Летних прогулках» А. Д. Салынского. Не о ней, конечно. О сыгранной актрисой буфетчице Варваре Антоновне Зевиной. В этой роли актриса была так достоверна и точна, что в сказанных словах не чувствовалось никакой натяжки, никакой условности. И наружностью, и поведением, и повадкой она оправдывала все, что об ее героине в спектакле говорится.
Судьба Варвары явлена зрителю, как на ладони: любила пришлого соседа, жалела сына, щадила мужа; жила всю жизнь по совести, и так продолжает жить на наших глазах. Когда широким жестом приглашает заезжих туристов остановиться у нее, тем остается лишь с радостью принять приглашение. Любой разлад снимает легко, на скамейку рядком усаживает, устанавливает мир и согласие. В пляску зовет с такой настойчивой ласковостью, что невозможно устоять. Кланяется по-русски низко да плавно. А какой лебедушкой плывет в танце, напевая: «Черна курочка с хохлом, кто ни встренится, поклон». Покойному Бунееву было, за что ее любить. Сильная, правдивая, сердечная. Проста, как народная песня, естественна, как природа среднерусской полосы, ровна, как озерная гладь. Подлинно народный тип.
«Почвенное» начало дарования Ольги Александровны явственно проступало в спектакле «Беседы при ясной луне», поставленном по прозе В. М. Шукшина. В рассказе «Сапожки» она сыграла Катерину, одну из многих на деревне, малозаметную в толпе односельчан. Первое впечатление: сосредоточенно-хмурое лицо, глубокая складка на лбу, сжатые, непривычные к улыбке губы. Муж, ездивший в город за запчастями, привез ей сапожки. Роскошные, глубокого багряного цвета, с нежной белой подкладкой и непомерно дорогие. Покупать страшился: заругает, что потратился, выгонит еще с ними. Но представил, как она, словно маленькая, до слез обрадуется, и купил.
Ах, как бросилась примерять, как расстроилась, что не лезет городское диво на крестьянскую ногу, широкую от природы, да еще и натоптанную по деревенским верстам. С какой вековечной тоской прозвучали слова: «Черт бы ее побрал, разок довелось, и то…» Голову опустила, закручинилась, на долю свою обиделась. Но совсем недолго так просидела. Вспомнила про мужа: ему, наверное, горше сейчас, чем ей. Ведомая извечной бабьей жалостью подошла, слушает внимательно, будто силится перелиться в него и изнутри разделить его боль. В ответ на его обещание обнову бросить в колодец, если ругаться начнет, – неуверенная и смущенная полуулыбка. Уткнулась в плечо и замерла. А потом счастливо улыбнулась: «Коля, Колюшка ты мой. Пошли?» И пошли вдвоем, обнявшись. Самое примечательное в этой короткой сценической новелле, то, как распрямилась Катерина, как разгладилось ее лицо, засветилось изнутри. Безупречная актерская работа.
Положительные героини из народа впору Ольге Александровне, словно на нее «сшиты». Доброта ее мамушек, нянюшек, тетушек, соседушек, подруженек неподдельна и неоспорима, а по оттенкам очень разнообразна. Нянька Марина («Дядя Ваня» А. П. Чехова) сыграна с замечательной уютной домашностью и сердечной теплотой. Старуха Медведева («Чудаки» М. Горького) очерчена более жестко: мудрая проницательность, опора на здравый смысл и материнское чутье, не приемлющее интеллигентской игры в мутную и муторную сложность отношений.
Царица Ирина («Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого) в ее исполнении представала натурой твердой и ясной, что не отменяло сестринской жалости к брату, чей грех она «сердцем угадала». Немногие фразы, длительное молчание, опущенные глаза выражали такую душевную непреклонность, что Годунов вынужден был отступить и покинуть монашескую келью.
Ее Анна Устиновна Кисельникова («Пучина» А. Н. Островского) ничего так не желала, как счастья своему Кирюше. Жила его бедами, не попрекала бедностью, не корила за слабость характера, выхаживала, растила и хоронила его деток. Тихая, терпеливая, совестливая, с всегдашней готовностью к еще большим несчастьям и горестям. Сынок Кирюша в нее пошел, они одного рода и одной человеческой породы, одного душевного состава.
Что касается нынешнего репертуара Ольги Александровны, то небольшую роль добрейшей ключницы Михевны («Последняя жертва» А. Н. Островского) она играет с теплой и ровной задушевностью. В отношении к Юлии Павловне просматривается материнская заботливость, неутихающее желание, чтобы у нее все сложилось хорошо, ладно, как у добрых людей. Играющая ее хозяйку Людмила Титова – актриса безупречной правдивости, она вообще не умеет лгать на сцене. Сравнение с нею Ольга Александровна выдерживает, не уступая в искренности тона. С сильной, яркой, «цветной» Людмилой Поляковой, играющей Глафиру Фирсовну, тетку Юлии, у актрисы другая история, другой сценической сюжет. Они легко, буквально с двух реплик, вместе берут внимание зала и держат его без видимого напряжения. Не заботятся об этом специально – просто-напросто не умеют иначе. Стараний не видно – настолько обе актрисы увлечены поединком. Одна напористо и настырно стремится выведать домашние тайны, а другая неумело и стесненно пытается их сохранить, умолчать о «грешном», защитить хозяйку. И, конечно, попадается – где ж ей устоять против напора Глафиры Фирсовны с ее навыком вести интригу. Поразительно в этой сцене, что скромно аккомпанирующая, словно притушенная игра Чуваевой не уступает блеску концертного исполнения Людмилы Поляковой.
Генеральша Ростанева («Село Степанчиково и его обитатели» по Ф. М. Достоевскому) – самая вздорная и глупая из всех сыгранных ею матерей, если не считать лавочницу Епишкину («Не было ни гроша, да вдруг алтын» А. Н. Островского). Но та родом из мещанского сословия, а эта – из столбового дворянства, и благородство породы в ней чувствуется. Та здраво, хоть и противно, рассуждала, а у этой на старости лет «ум мешается». Актриса не заостряет ее домашнего деспотизма. В старческой капризности просматривается что-то неистребимо детское, в гневных обращениях к сыну слышится что-то беспомощное. Пожалуй, гневается она и требует внимания не из самодурства, а из боязни быть всеми заброшенной. Одна у нее надежда – на Фому Опискина, который слушает внимательно, обращается почтительно и не забывает приложиться к ручке. За это она его и боготворит, не подозревая, до какой низости может дойти «подпольный» человек. Пафос обожания Фомы Фомича – зерно образа, смешного и жалкого, но бесконечно обаятельного. В репертуаре Ольги Александровны много ролей, именуемых ролями «второго плана». Однако ее нельзя причислить к тем, кого на театре зовут «мастером эпизода». Эффектно выйти на сцену, блеснуть отточенным мастерством и удалиться под аплодисменты – не ее участь. В ней нет склонности к солированию на сцене. Но есть замечательная способность: на периферии основного сценического сюжета существовать объемно и полно.
Она обладает редкостным умением слышать партнера, чувствовать его внутренний настрой, жить его заботами, радостями и горестями. Умеет говорить в тон, дышать в такт, молчать и слушать без напряжения – быть не рядом, но вместе с ним. С исключительной актерской деликатностью она дополняет и восполняет партнера: своей игрой оттеняет его личную актерскую манеру, своей затаенной содержательностью – содержание его образа. Она была отличной партнершей для многих своих коллег. Для грубовато слепленного, кряжистого Евгения Буренкова (Егор в «Летних прогулках») и глубокого, при кажущейся непритязательности, Виталия Коняева (Николай в «Беседах при ясной луне»). Для крупного и сильного Виктора Коршунова (Никита во «Власти тьмы» и Годунов в «Царе Федоре Иоанновиче»), органически правдивого Александра Коршунова (Кирилл в «Пучине») и виртуозного искусника Василия Бочкарева (Фома в «Селе Степанчикове»). Оценивая «дар партнерства» актрисы, понимаешь, что ненаигранная скромность исполнительской манеры – высшее достоинство актрисы, имеющей опору в себе самой, в своем искусстве, в своем театре. Безукоризненное чувство правды, глубина творческой интуиции, умение в немногом сыграть многое – делают Ольгу Александровну Чуваеву образцовой актрисой Малого театра.
Нина Шалимова, газета «Малый театр», №1 (153)