«К 250-летию русского театра»

Т.Л. Щепкина-Куперник

«Из воспоминаний об актерах Малого театра»

НАДЕЖДА МИХАЙЛОВНА МЕДВЕДЕВА

«К 250-летию русского театра»

Т.Л. Щепкина-Куперник
«Из воспоминаний об актерах Малого театра»

Надежда Михайловна Медведева.

Я застала в Малом театре ту легендарную полосу, о которой теперь мало кто помнит, и видела артистов, почти забытых даже театроведами, но в свое время бывших любимцами Москвы: я помню, например, великолепного комика Живокини и его достойную партнершу Акимову, одним своим видом уже вызывавших добродушный смех у зрителей. Но, конечно, мои беглые воспоминания не могут быть занесены на страницы книги. Ближе других из «старых могикан» я знала Н.М.Медведеву, любимую ученицу Щепкина и верного друга щепкинской семьи.
Мать Надежды Михайловны, Акулина Димитриевна, была одной из тех «Акуль», «Луш» и «Параш», которые в крепостных театрах красовались Псишами, порхали зефирами и пели любовные жалобы пастушек, — она была воспитанницей балетной школы и отличалась прекрасными способностями: в свое время пела, танцевала и участвовала в драме. Она сама рассказывала мне, как во время наполеоновского нашествия, в 1812 году, всю их школу вывезли «от француза» в Кострому и как они там играли в губернаторском доме.
Я с интересом слушала ее рассказы. Эта чистенькая, беленькая старушка, сидевшая в своей комнатке в глубоких вольтеровских креслах, похожая на волшебницу из «Спящей красавицы», возбуждала во мне что-то вроде благоговения: я знала, что она родилась в 1796 году, в том самом XVIII веке, который так занимал и волновал нас, детей XIX века. Те далекие времена, о которых я учила в учебниках истории, — война 1812 года, смерть Пушкина, убийство Грибоедова и много чего еще, — все это пережила бабушка Акулина Димитриевна, и точно истоки нашего времени видела я, сидя рядом с этой старушкой и слушая ее рассказы.
Она рассказывала мне, как привела маленькую дочь свою в балетную школу. В это время со сцены уходила тогдашняя знаменитость — Надежда Репина. Директор принял Акулину Димитриевну не как чужую. Он посадил малютку на стол и сказал:
— Ну вот, одна Надежда уходит от нас, а другая приходит ей в замену!
Его надежда оправдалась, но не совсем так, как он думал. Правда, Надежда Михайловна сразу признана была способной и быстро заняла, окончив школу, место первой актрисы. Щепкин занимался с ней. Она переиграла все первые роли в тогдашних драмах, а главное, в модных тогда мелодрамах. Играла все больше вещи «жестокие», ту «дюсисовскую дрянь», от которой так страдал Щепкин, например «Серафиму Лафарж», в которой ей приходилось из гроба вставать...
Она сама, смеясь, говорила мне, что не может сосчитать, сколько раз на сцене ей приходилось стреляться, топиться, сходить с ума, убивать и быть убитой! Из гроба просто не встанешь — и потому в ней мало проявлялась та щепкинская простота, которую он старался вложить в нее. Видевшие ее молодой, вспоминали ее всегда в белом, с распущенными волосами, со слегка напыщенной речью и величественными манерами. Кроме того, ее и в молодости полная фигура не могла не мешать впечатлению, и общий голос был, что только с переходом на пожилые и старые роли она «нашла себя». Тут в ней явилась и простота, и тот неподражаемый юмор, которому нечего было делать в ходульных ролях прежнего репертуара, и масса новых возможностей дали ее таланту заиграть и заблестеть всеми переливами. В молодые годы она не могла дать всего богатства своего дарования, которое развернулось в ролях старух, где благодаря ее наблюдательности, острому проникновению и уму не было границ разнообразию и жизненности создаваемых ею типов.
Кто видел ее, например, в Хлестовой в «Горе от ума» — воплощении старинной грибоедовской Москвы, словно сошедшей с гравюры двадцатых годов, или в Гурмыжской из «Леса» — бывшей львице, жадно цепляющейся за остатки женской жизни, чувственной, злой и сентиментальной, или в лучшей из ее ролей — в Мурзавецкой из «Волков и овец» — этом русском Тартюфе, в черных одеждах ханжи, лицемерки и хищницы,— тот вообще никого совершеннее в этих ролях не видел. Как бы ни была посредственна пьеса, Медведева из того лица, которое играла, всегда создавала живую жизнь и заставляла верить в радости, горести, слабости своих героинь.
Не перечислишь все образы, созданные ею, включительно до библейски трогательной матери в «Уриэль Акосте» и слепой в «Побежденном Риме», поднимавшейся до высот настоящей трагедии: пережитая большая жизнь дала проникновение в настоящее страдание, и в трагедии, как в драме и комедии, она всегда находила верные тона. Теперь Щепкину не пришлось бы журить ее и прибегать иногда к сильным выражениям чтобы оживить ее холодность, как этп бывало в молодости.
Медведева считалась одним из лучших украшений Малого театра и пользовалась огромным влиянием, впрочем, никогда не употреблявшимся ею во зло. Она пускала его в ход разве лишь для помощи и поддержки молодым силам; дух интриги был чужд ей.
Об ее характере может дать понятие следующий инцидент. Когда она еще была молода и занимала первые места как «героиня», один не в меру усердный поклонник вдруг без ее разрешения написал и выпустил в свет брошюру «Н.М.Медведева». Это было в пятидесятых годах — около ста лет назад... Теперь принято даже о совсем молодых артистах писать целые статьи с описанием их биографии, жизни, манеры работать; тогда это было очень необычно: в рецензиях писали только об игре артистов, но ни их частной жизни, ни характера не касались. Это показалось Медведевой плохого сорта рекламой, и вот она заставила всех своих друзей рыскать по Москве и скупать эту брошюру: скупив, она уничтожила ее и грозно упрекала автора. Случайно уцелело несколько экземпляров — один имеется у меня, брошюра не говорила ничего лишнего, но и это оскорбило щепетильность артистки...
Я помню Медведеву величественной, грузной старой дамой. Она была так полна, что Черневский, любивший пошутить, уверял, что когда она купается летом, то Мазиловский пруд выходит из берегов. Я ребенком верила этому и все бегала смотреть, как это бывает, да никак не поспевала к той минуте, когда она входила в воду.
Лицо у нее было из тех, что к старости, как говорят, становится красивее: это бывает обыкновенно, если в молодости не хватает красок и огня. У нее были приятные черты, выразительные, умные глаза. Волосы, гладко причесанные на пробор, по-старомодному прикрыты черным кружевом, «фаншончиком» или наколкой. Шелковые платья, темные, солидные, облегали ее массивную фигуру; вместо брошки она носила брильянтовый знак. Она была довольно неподвижна из-за своей полноты, но зато ее разговор, ее смех и интерес ко всему окружающему были полны оживления — и в тяжелом теле жил живой и легкий дух.
Преобладающим выражением у нее было всегда величаво-благосклонное; мне в детстве казалось, что такими бывают старые королевы из моих любимых сказок. И все кругом нее было так же массивно, прочно и по-своему красиво, как она сама. В гостиной стояла не старинная, но старомодная, крытая щелком мебель, висели портреты Щепкина и других ее знаменитых современников и стоял — в прежние времена неотъемлемая принадлежность каждого актерского дома — стеклянный шкафчик, полный всевозможных подношений, где наряду с золотыми венками и серебряными бюварами бережно хранились старинные чашки с пестрыми цветами и фарфоровые пастушки.
В молодости она жила открыто и весело, поклонников у нее было много, но женщиной уже лет под сорок она, к общему удивлению, вышла замуж за маленького актера Охотина, много моложе ее, и от этого брака у нее родилась дочь.
Брак Надежды Михайловны был не из удачных. Бедный Охотин, человек неглупый, со способностями и страстной любовью к театру, страдал приступами помешательства на почве алкоголизма. Жизнь его проходила то дома, то в лечебнице для душевнобольных, так что дома он присутствовал не как хозяин, муж и отец, а скорее как временный гость, занимающий диван в кабинете и «не знающий ни дня ни часа», когда неумолимый враг опять вытолкнет его из этого уютного угла в ужас психиатрической лечебницы. Самое печальное было то, что он сознавал, когда «это» начинало на него находить... Он был большей частью смирен, мало заметен, иногда только оживлялся за стаканом пива, но большей частью с оттенком желчи и раздражения. Меня пугал взгляд его глаз, всегда точно налитых кровью...
Может быть, благодаря этому в доме Медведевой чувствовалась какая-то неуловимо грустная атмосфера. И Маня, дочь ее, росшая среди пожилых людей, казалось мне, была не ребенком, а маленькой взрослой... Дом Надежды Михайловны не был светлым домом, и в нем не чувствовалось настоящей радости, и это, несмотря на ее большое радушие, умение принять, угостить, устроить карты для взрослых, игры для детей. Но тем не менее у нее бывало много народу из театра, из литературного и профессорского мира. Для театральной молодежи ее «приходите» звучало приказанием и равносильно было великой милости. По праздникам вся Москва езжала к ней с поздравлениями.
Надежда Михайловна не преподавала в школе, но у себя на дому занималась много, и почти никому не отказывала в совете и критике. Как и ее учитель Щепкин, она не скупилась и щедро делилась своим замечательным искусством. В те времена, когда актеры частенько учили свои роли, не прочитав всей пьесы до конца, у Надежды Михайловны был совсем другой подход: в самую пустячную роль она вдумывалась, как в большую, и любила повторять слова Щепкина: «Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры».
Помню ее советы мне, наши долгие беседы... Она любила рассказывать мне о щепкинском доме.
— Самые счастливые мои годы прошли у него в доме, под его руководством... — говорила она. — В нем для меня навсегда остался идеал артиста, каким он должен быть, и человека. Я не знала человека лучше и человеколюбивее, чем твой прадед. Ему я обязана не только тем, что из меня вышла актриса, но и больше: тем, что у меня есть нравственные устои и любовь к людям!
Она очень много говорила со мной об искусстве. Жалею, что не записывала всего, что слышала от нее в наши частые встречи. И еще более жаль, что она не оставила своих мыслей записанными, подробно разобранными. Тогда об этом не думали.
Все ее указания были проникнуты духом жизни и правды, и беседа с ней была всегда интересна: говорила ли она о прошлом, или живо и остроумно обсуждала театральные события...
Ясно остался в памяти один разговор, может быть, потому, что за мое кратковременное пребывание на сцене я свято следовала ее советам. Она учила меня, как подходить к роли.
— Всегда читай не только слова роли, но и то, что за этими словами. Старайся разобрать это. Вот, положим, у тебя стоит: «Папа!» Ты восклицаешь: «Папа!» Но как ты это восклицаешь? Обрадовалась ли ты? Испугалась ли? Хочешь ли чего-нибудь от него? Все это можно обдумать, только внимательно прочтя всю пьесу, и тогда каждое восклицание, каждая пауза у тебя заполнится содержанием.
Или вот, например, написано «входит». Ты входишь на сцену... и автор больше ничего не говорит. Если ты прочла пьесу, ты легко можешь себе представить, откуда ты пришла, что ты делала за сценой. Что было за кулисами? Может быть, ты была занята, тесто месила и прибежала подсыпать сахару? Может быть, книгу читала и пришла за новой? Может быть, просто слонялась без дела? В каждом случае ты придешь совсем другая. В первом случае — вся в муке, раскрасневшаяся от усилий, торопливо. Во втором — серьезная, деловым шагом подойдешь к шкафу, вынешь или поставишь книгу: в тебе будет чувствоваться вдумчивость, захват прочитанным... В третьем — ты появишься заспанная, вялая, шлепая туфлями и волоча юбку со скучающим видом... и т.д. — можешь сама подобрать примеры. Но от этого зависит вся дальнейшая твоя сцена, весь ее тон, вся ее окраска. Только помни: ты не только потому вошла на сцену, что это понадобилось автору, а потому, что ты жила чем-то за сценой, что-то делала,— вот эту-то жизнь и принеси на сцену.
Теперь это звучит азбукой: тогда это было новое, ценное отношение к роли.
Перед Малым театром у Медведевой есть еще другая заслуга, не только как артистки: всем в истории театра известно, что Медведева открыла, угадала и дала театру звезду первой величины — Ермолову. До самой смерти она осталась другом и учительницей Ермоловой. В первые годы деятельности Марии Николаевны, пока гениальный талант не пробил косности и окаменелости «начальства» и не завоевал Москвы, она была поддержкой и защитой артистки.
Редкий в истории театра пример, чтобы стареющая артистка со слезами приветствовала молодое дарование, как это сделала Медведева после дебюта Ермоловой, чтобы отрекающаяся от трона королева радостно отдавала свою корону; и этого одного довольно, чтобы понять, какая исключительная и редкая артистка и женщина была Надежда Михайловна Медведева.

Из книги В.А. Нелидова «Театральная Москва. Сорок лет московских театров». М. «Материк», 2002.

НАДЕЖДА МИХАЙЛОВНА МЕДВЕДЕВА

Из книги В.А. Нелидова «Театральная Москва. Сорок лет московских театров». М. «Материк», 2002.


Начать с того, что рода, не хочется говорить «жанра», артисток, подобных Медведевой, сейчас не существует.

Как всегда, возьмем свойства таланта, могущие подлежать критике. Современного зрителя озадачила бы повышенность тона, величественность манер, властный, низкий голос. Такой зритель, критикуя с налета, сказал бы: «театрально». И указал бы хотя на то, что за всю свою жизнь, выходя на сцену, она ни разу не открыла и не закрыла за собою дверей, ибо это перед выходом и уходом самой «Надежды Михайловны» почтительно проделывали двое рабочих, державших половинки дверей.

Я расскажу, почему мы видели не эту смешную сторону, возбуждавшую и тогда улыбку, а видели другое.

Вот «Лес» Островского и Медведева Гурмыжская. Она умерла в 1899 году, но образ этого чудовища сладострастия, прячущего свой порок даже от себя самой, — так он ужасен, — до сих пор еще стоит перед глазами. Даже старик Карамазов все-таки менее страшен, будучи, конечно, отвратительнее.

Особенно поражал в медведевском исполнении каждой роли диапазон, предоставляемый ею фантазии зрителя. Вам было ясно, что героиня пьесы не сразу дошла «до жизни такой». Возможно, что в молодости она только отличалась повышенной чувствительностью, быть может, не нашедшей законного удовлетворения, и что многое доброе было ей доступно. Но «лес» — лес невежества, грубости, пошлости опутал ее, она обросла дикой, непроницаемой корой сладострастия, и сквозь эту лесную кору уже ничего не пробьется. Остались внешние манеры дамы, барыни-помещицы, но это тем страшнее. Я опять повторю, что описать исполнения артиста на сцене вообще нельзя. Но холодом веяло от одной только мысли о «ночи на Брокене», предстоящей ее будущему мальчишке-супругу при одновременном чувстве удовлетворения, что юный негодяи понес достойную кару за продажу своей души плотоядной старухе. Странная вещь! Сколько раз потом мне в жизни ни приходилось слышать, что старуха сошлась с молодым или вышла замуж за молодого, или, наоборот, про старца и юную девицу, невольно вставал образ Медведевой в «Лесе», выплывавшей, не закрывая дверей, на сцену.

А вот величаво «выплыла» фрейлина Екатерины II, старуха Хлестова в «Горе от ума» Грибоедова. Да ведь это наша знакомая, это мать обер-гофмейстерины княгини Долгоруковой, гофмейстерины двора императора Александра III, не стеснявшейся при разъезде с царского бала усесться на ступенях лестницы и в ожидании своей кареты вступить в беседу с лакеями по поводу предстоящего урожая, не удостаивая в это время «кивнуть тупеем» министрам, ей не нравящимся, или кому-нибудь из важных дам петербургского света, они не «урожденные», а уродиться, по ее мнению, можно только в шестой или пятой княжеской родословной книге. Но Хлестова — Медведева — княгиня Долгорукова добрая. «Вели их накормить (арапку и собачку), от ужина сошли подачку» (слова Хлестовой). Любит невинную сплетню — «чужих имений мне ль не знать». Немного прижимиста: «Княгиня, карточный должок». Сострадательна: «А Чацкого мне жаль», и в душе снисходительна: «А ты, мой батюшка (Репетилов), неисправим, хоть брось».

Артистка давала живую Хлестову, одну из наших бабушек, одну их тех, от которых я лично слышал следующее определение бунта декабристов: «Нам было очень грустно, забрали всех наших бальных кавалеров».

Дальше о Медведевой. Иногда ей помогал материал (хорошие пьесы), но вот глупейшая («Осколки минувшего»), где Медведева — генеральша, крепостница и тиран. Ее единственный наследник, племянник, соблазняет красавицу дочь приживальщицы, хотя и хорошего дома, но бедной. И когда оскорбленная мать идет жаловаться, генеральша заявляет: «За обиду вам будет заплачено». — «А во сколько же, ваше превосходительство, вы цените обещание князя-племянника жениться?» Молния проходит по лицу Медведевой. Она медленно звонит, приказывает слуге «позвать молодого князя», тот является и Отвечает утвердительно на вопрос об обещании жениться. «Ступай, женись!» — с величественным жестом говорит Медведева.

Я вижу, я чувствую улыбку на устах моего читателя в описании сцены, которую теперь воздержится поставить мало-мальски приличный кинофабрикант. Но для генеральши Медведевой в этом — целая трагедия, ибо честь ее рода — сокровище, лелеемое веками. «Твой дед был лишен наследства, пахал землю, но женился на крепостной девке, раз он ей это сгоряча обещал». И она сама заставляет виновного жениться. Пускай читатель мне не верит, но в этом пошлейшем «ступай, женись!» Медведева умела найти что-то общее с гениальным местом у Шекспира, когда Лир изгоняет Корделию. Так она играла. Очень странно, что в молодости, на молодых ролях, Медведева не выделялась. Она «нашла себя» только в зрелом возрасте и в старости, когда стала исполнять, выражаясь по-жаргонному, «gran-dame».

Если вполне правильно сравнить Ермолову и ее творчество с Достоевским, Федотову с Ги де Мопассаном, то Медведева — это Микеланджело Малого театра. Медведева, как и Федотова, учила и наставляла многих, и насколько Федотова брала тонким умом, огромным вкусом, образованием и постоянной работой, настолько орудием Медведевой, даже в деле преподавания и указания, была интуиция, ибо широко образованной ее ни в коем случае назвать было нельзя.

Деятельность Медведевой была оценена не только Москвой, но и Александром III, неоднократно ее видевшим. В начале 90-х годов Медведева была вызвана в Петербург и принята императором в частной часовой аудиенции. Ей было дано звание заслуженной артистки, браслет с бриллиантами и портретом государя, который после аудиенции проводил ее до передней под руку, сказав на прощание, что он просит ее ввиду ее преклонного возраста играть по своему усмотрению и независимо от того, будет она играть или нет, сохранить пожизненно свой оклад.

Я лично думаю, что с этого момента коренным образом изменилось положение русского актера. Начальство призадумалось. «Служащие драмы» принимаются царем в часовой аудиенции, их сажают (директора театров — нет), награждают, как людей, имеющих государственные заслуги. Нечто небывалое! Бесспорно одно, что своей деятельностью, своим талантом Медведева первая достигла от верховной власти признания артиста видным и почтенным культурным деятелем и что пути назад, к пренебрежению и смотрению свысока, были разрушены. Вот дело рук Медведевой.

Из книги С.Г. Кара-Мурзы «Малый театр. Очерки и впечатления». М., 1924.

НАДЕЖДА МИХАЙЛОВНА МЕДВЕДЕВА

Из книги С.Г. Кара-Мурзы «Малый театр. Очерки и впечатления». М., 1924.

Почти с первых же дней своего появления на подмостках Малого театра и до самого ухода с них Надежда Михайловна Медведева заставляла говорить о себе и зрителей, и прессу; очень рано она начала пользоваться успехом у публики; участие ее в спектакле всегда обеспечивало повышенный интерес к пьесе, как бы малоценны ни были ее литературные достоинства.

Н. М. была внучкой известного в свое время актера, занимавшего при Екатерине II-ой одно из видных мест в драматической труппе московских театров. Мать ее также популярная актриса Акулина Дмитриевна Медведева. Хотя А.Д. числилась в драматической труппе, но, по обычаю того времени, участвовала в операх и в балетных. дивертисментах — и везде с выдающимся успехом. Однако, талант даровитой артистки не мог развиться вполне, так как сценическая карьера А. Д. была очень непродолжительной: слабость здоровья заставила ее довольно рано покинуть сцену. Но под ее руководством образовался и расцвел талант знаменитой дочери ее Надежды Михайловны.

Акулина Дмитриевна помнила еще нашествие французов в 1812 г.; в это время она была ученицей московской театральной школы. В ожидании занятия столицы французами, школа была вывезена из Москвы и отправлена в Кострому, куда переселились также и артисты московских трупп. Благодаря этому, в Костроме открылись спектакли, дававшиеся в доме губернатора: здесь-то и обнаружилось драматическое дарование у воспитанницы Акулины Медведевой. Рассказы А. Д. об эпизодах отечественной войны со слов ее самой и Надежды Михайловны долго были живы в стенах Малого театра. Я помню смерть А. Д. Это было летом 1895 года. Я жил на даче на Филях близ Москвы, когда распространился слух, что в соседней деревне Мазилове умерла столетняя артистка. Это была А. Д. Медведева, которая действительно не дожила десяти месяцев до ста лет. Много любопытного сообщает о ней и о Надежде Михайловне — Т. Л. Щепкина-Куперник в своем колоритном, полном типичных бытовых московских черт очерке «Из прошлого московского театра» («Русское прошлое», 1923 г. № 5). Единокровный брат Надежды Михайловны, Петр Михайлович Медведев, известный провинциальный актер и антрепренер, а затем режиссер и заслуженный артист государственной петербургской драматической труппы — умер в Петербурге в 1906 году. Н.М. Медведева была принята, в театральную школу семи лет. По преданию, когда ее привели в школу, как раз уходила со сцены тогдашняя знаменитость Надежда Репина. Директор посадил малютку на стол и сказал: «ну вот одна Надежда от нас уходит, а другая приходит к нам». И действительно Н. М. надежд его не обманула и стала первоклассной актрисой. В Театральном училище Н. М., как и все его питомцы, первоначально готовилась в балет, сделавшись, благодаря своим выдающимся способностям к танцам, одной из любимейших учениц преподавателя их Ф. Н. Манохина. Но любимая ученица Манохина была в то же время любимицей и О.П. Соловьева, режиссера Малого театра, заведующего драматическими классами театрального училища, давшего московской сцене целую плеяду талантливых артистов. И вот в то время, как один мечтает увидеть свою ученицу крупной звездой в балете и даже чуть не ссорится из-за нее с А. Н. Верстовским, другой пророчески говорит Н. М. в минуту охватившего ее отчаяния: «Вы будете первой актрисой» (Воспоминания О. П. Соловьева. «Ежегодник И. Театров). Вмешательство директора театров Гедеонова, в присутствии которого Н.М. исполняла роль Луизы в комедии Скриба «Вся беда, что плохо объяснились», окончательно решило вопрос на какой сцене суждено впредь подвизаться Н.М. С этого времени ей стали поручать небольшие роли в драмах и комедиях, и, несмотря на их незначительность, Н. М. сумела все-таки в них быть замеченной.

23 октября 1847 г. имя Н.М. Медведевой в первый раз стояло на афише Малого театра в красной строке, так что тот спектакль должен считаться, по справедливости, ее дебютом, для которого она сыграла роль Агнесы в комедии Мольера «Школа женщин». Постановкой пьесы руководил М.С. Щепкин, имевший впоследствии наибольшее влияние на развитие дарования Н.М.; о нем она всегда вспоминала с чувством глубокой благодарности и восторга. Медведева была постоянной гостьей в доме Щепкина, где она встречалась с Грановским, Погодиным, Боткиным, Кетчером и другими представителями науки и литературы того времени: взгляды этих передовых людей сороковых и пятидесятых годов не могли не оставить следов на общем развитии и наросте ее таланта. В мае 1849 года Н. М. была выпущена из театрального училища в драматическую труппу на 240 рублей жалованья в год. Вскорости Н.М. обратила на себя внимание публики в комедии Тургенева «Холостяк» и в драме И. С. Юрьевой-Кони «Порыв и страсть».

Летом 1851 г. Н.М. взяла у дирекции отпуск и уехала для практики в Одессу, где, пользуясь ореолом столичной актрисы, стала играть более непринужденно и смелее. Местная пресса отзывалась о Н.М. с большой похвалой и со свойственной южанам экзальтацией ставила молодое, еще не развитое и далеко не окрепшее дарование Медведевой наряду с талантом первых европейских драматических актрис того времени. В 1853 году Н.М. вернулась снова на московскую сцену. Далеко не так восторженны, как в Одессе, были отзывы о ее игре в этот период в московской печати. Правда, в 1859 г. какой-то неумеренный поклонник Медведевой, скрывшийся под литерами Ф. Г.....кий выпустил небольшую брошюру «Несколько слов о г-же Медведевой и об игре главных артистов московской драматической сцены», в которой расточал молодой артистке необыкновенные похвалы. Эта бестактная брошюра не понравилась самой Медведевой, не без основания усмотревшей в ней плохую услугу, и, по выходе из печати, она была почти целиком скуплена артисткой и уничтожена; и ныне, как свидетельствует об этом И. И. Лазаревский в своей книге «Среди коллекционеров», составляет большую библиографическую редкость. Достаточно привести несколько отрывков из брошюры Ф. Г.....кого, чтобы убедиться в чрезмерности и рискованности комплиментов его но адресу Медведевой, шокировавших ее скромность, и понять причины недовольства артистки.

«Конечно, г-жа Васильева имеет талант, а г-жи Литвина и Никулина-Косицкая весьма добросовестно исполняют свои роли, за что мы и приносим им искреннюю благодарность», — пишет Ф. Г.....кий. «Но среди этих актрис является артистка в полном смысле слова гениальная и вместе с тем трудолюбивая. Она сознает в себе талант, но хочет его еще более развить, что происходит от ее скромности, от ее, так сказать,— несамонадеянности, она иногда утрирует, но эта утрированность происходит от чрезмерного изучения своей роли, от чрезмерного старания добросовестнее исполнить ее. Я говорю о Надежде Михайловне Медведевой. Природа сочувствуя ее великому таланту, даровала г-же Медведевой привлекательную наружность, соединенную с приятным и вместе твердым голосом, с единственною в своем роде интонациею. Начиная с прекрасных черт лица и кончая ее маленькой правильной ножкой, вполне достойной башмачка Сандрильоны, она безукоризненно хороша, стройный ее стан при величавой походке придает ей еще более эффекта. В особенности замечательно выражение ее глаз. В них можно читать любовь и ненависть, мщение и презрение и все различные страсти, одушевляющие ее в различных ролях. Говоря о Надежде Михайловне, как об актрисе, нельзя не упомянуть о ней, как о женщине. Соединяя с природным развитым умом прекрасное образование, она свободно выражается на иностранных языках и, как я слышал, имеет даже дар музыки. При всем том она обладает очень добрым сердцем, прекрасным характером и привлекательным обращением, чему могут быть свидетелями все те, которые имеют удовольствие быть с ней лично и коротко знакомыми. Г-жа Медведева живет с своей матушкой скромно, но хорошо и поставляет себе в честь свое благородство, чему доказательством служит то, что она, не будучи в довольстве, не гнушалась давать уроки и заниматься с маленькими детьми, тогда как она уже была на московской сцене».

Таковы были похвалы очарованного, в то же время несколько амикошонски настроенного поклонника Медведевой. В это же время другой театрал, рецензент «Московских Ведомостей» П., писал о Медведевой следующее: «Мы никак не отказывали ей в даровании; у ней прекрасные средства, громкий голос, привлекательная наружность».

Но полемизировавший с П. известный театральный критик А. Н. Баженов энергично возражал ему: «Да разве дарование обусловливается только этими тремя данными. Во всем этом я сам не подумаю отказать г-же Медведевой, но я скажу, что ей недостает живой горячей восприимчивости, душевной теплоты и глубины чувства. Припомните, например, то место первого действия пьесы «Кошка и Мышка», когда Лауретта приказывает Караччиоли выйти вон. Слышалось ли в этом приказании глубоко оскорбленное чувство нежной, чистой девушки. Нет, то была эффектная, грандиозная выходка героини. А отчего так тяжело смотрелось все третье действие. Оттого опять-таки, что Медведева не сумела вложить в свою роль душу живу и обратила ее в сплошную иеремиаду». Даже давая отчет о бенефисном спектакле Медведевой, вдумчивый, серьезный и беспристрастный Баженов ни одним словом, как бы демонстративно, не обмолвился об игре самой бенефициантки, оставившей, очевидно, его совершенно, не удовлетворенным. И только в 1864 году в своем журнале «Антракт» Баженов впервые сочувственно отзывается о Н. М. «Медведева очень верно и правдиво передала свою роль (в пьесе «Таня») в первом и в третьем действии». В конце третьего акта с Таней делается болезненный припадок. По этому поводу Баженов пишет: «Медведевой он не совсем удался, впрочем, и не мог удасться, тут вина не актрисы, а автора, которому вздумалось заставить забивать героиню его пьесы в одно мгновение да еще какою болезнью, — чахоткой, зарождающейся в человеке и уничтожающей его постепенно, и медленно.

Рассуждения критика по этому поводу довольно любопытны и обличают в нем серьезное и пытливое отношение к сценическому творчеству. «Смерть на сцене, дело очень трудное, — говорит Баженов, — завести его слишком далеко — ничего нет легче, и Медведева это делала, как делали это впрочем и некоторые знаменитые актрисы, как например, Рашель и Ристори. Если зритель видит на сцене умирающего человека, то его интересуют не те физические страдания, которыми сопровождается процесс смерти, а нравственное просветление, которое доставляет умирающему торжество духа над разлагающимся телом. Поэтому актер, умирающий на сцене, не должен выставлять слишком на вид всегда неприятные для постороннего глаза признаки уничтожающегося физического существования; он, напротив, должен прикрывать их сильными вспышками духовной жизни. Медведева, между тем, по нашему мнению, придала слишком большое значение внешним признакам предсмертного страдания».

Из этой рецензии видно, что Н. М. уже тогда, в шестидесятых годах, в эпоху господства на сцене идеалистического романтизма и процветания повышенной декламации вступила на путь чисто реалистического исполнения ролей, проникнутого, быть может, и мало эстетичной, но жизненной правдой и подлинными переживаниями.

Как раз в это время на сцене Малого театра с громом и треском воцаряется французская мелодрама, знаменитыми представителями которой на русской сцене являются Самарин и Медведева. Вполне законченное определение тех затруднений, граничащих с нелепостью, с которыми связано исполнение мелодрам, дает в двоих записках известный В.И. Родиславский. Несомненно, что искусно с внешней, сценической стороны, построенная французская мелодрама заставляет актеров трудиться, но этот труд над положениями самыми неестественными и невозможными представляет актеру задачу подобно той, над разрешением коей трудился почтенный философ Кифа Мокиевич. Ведь тут обыкновенные жесты, приемы, ощущения не годятся — тут нужно придумать необыкновенные выражения, необыкновенную мимику, необыкновенные приемы, тут нужно придумать все новое, особенное. И вот актер или актриса начинают придумывать эти новые способы игры для изображения положений, в которых они никогда сами не бывали, ни других не видали и которых едва может осилить их воображение. Однако, автор мелодрамы задает актеру эту задачу и требует от него разрешения. И вот придуманные исполнителем для разрешения подобных задач изысканные вычурные приемы переходят от частого употребления в привычку, делая актера неестественным и рутинным. Исполнение подобных ролей не мало повредило Н.М., не мало отняло у нее правды и естественности и если не в конец погубило ее крупное дарование, то все-таки сильно повлияло на ее физические средства, расшатав ее здоровье и почти совсем лишив голоса.

Были зрители и критики, положительно не усматривавшие в Медведевой признаков какого-либо таланта. Против такой оценки энергично восставал А. И. Урусов, известный театральный критик своего времени: «Решительные приговоры, отрицающие в г-е Медведевой какое бы то ни было дарование, — писал он в 1864 г. в № 1 «Библиотеки для чтения», издаваемой Боборыкиным, — бессмысленны, и самое противоречие этих приговоров говорит только в ее пользу. Медведева одна из замечательных актрис и занимает одно из видных мест в московской труппе. Она дорожит всеми ролями, и репертуар ее очень, очень обширен». Урусов высказывает пожелание, чтобы петербургские актрисы усвоили бы себе некоторые качества Медведевой, и выражает уверенность, что как они, так и публика не останутся в накладе. Несправедливые нападки, которым подвергалась Медведева, критик объясняет тем, что имя ее вместе с Самариным постоянно встречались на афише тогда, когда французская мелодрама неограниченно властвовала на русской сцене. «Она пережила самое тяжкое и бесплодное время московского театра. Только своим собственным трудом могла Медведева разработать в себе свои драматические способности и довести свое дарование до той степени отделки и внешней изящности, которыми она располагает в настоящее время. Она прошла через известковую пустыню мелодрамы и вынесла из этого нелегкого испытания столько ненадломленных способностей и еще бодрых сил, что могла не обинуясь повернуть на новую дорогу, на заветный путь «естественности», когда наша сцена повернула круто в эту сторону. Нередко, приятно удивляла Медведева — продолжает Урусов — умною и изящною простотой своей игры. Но везде, где должно было говорить чувство, где затрагивалась патетическая струна, обнаруживалась слабая сторона игры артистки. Комические роли, хотя и составляют незначительную часть репертуара Медведевой, но, при помощи отличных внешних средств ее, даются ей гораздо лучше, чем драматические роли.

В 1865 г., когда Н.М. было 34 года, здоровье ее крайне расстроилось и потребовало продолжительного лечения. Ей дан был бессрочный отпуск, и она временно покинула Малый театр. Однако, через полтора года здоровье Н.М. поправилось и в декабре 1866 года она вновь вернулась на сцену, выступив в бенефис Шуйского в комедии Чернявского «Гражданский брак», при чем, кар видно из отзывов прессы, была очень сочувственно принята публикой. Еще через два, года она делает первую попытку перейти на амплуа матерей и пожилых женщин. Начав постепенно сходить со своего прежнего амплуа; Н. М. все-таки с успехом исполняет роли: графини Орсино в «Эмилии Галотти», леди Мильфорд в «Коварстве и любовь», Гермионы в «Зимней сказке» и т. д.

На первом съезде сценических деятелей в Москве Н.М; была единодушно выбрана почетной председательницей, как одна из самых старейших и талантливейших носительниц лучших преданий русского театра.

За 8 месяцев до смерти Н.М. получила звание заслуженной артистки и 20 января 1899 года отпраздновала 50-тилетие своей артистической деятельности. Чествование происходило в Большом театре и было очень торжественно. Шла трагедия А.Толстого «Царь Борис», в которой Н.М. исполнила роль царицы Марии Феодоровны Нагой. Из множества всякого рода ценных подарков, поднесенных артистке — золотых, серебряных, лавровых и цветочных венков запомнилось оригинальное подношение только что возникшего тогда Художественного театра. Это была памятная книга обложке, украшенной орнаментом с надписью: «Заветы Надежды Михайловны Медведевой, молодым артистам». В своей приветственной речи В.Ив. Немирович-Данченко просил Н. М. уделить частичку своего времени молодому театру и занести свои неоцененные наставления в этот альбом. «Пусть он останется памятником и источником света для молодых поколений русских сценических деятелей».

Вскоре после своего юбилея Н.М. занемогла и больше уже не появлялась на сцене. Она умерла в Москве 24 сентября 1899 г. — 67 лет, — и погребена на Ваганьковском кладбище.

Репертуар Медведевой был самый разнообразный. В него входили трагедия, драма, мелодрама, комедия и даже водевиль, но только без пения. Н.М. никогда не решалась петь на сцене, хотя она не совсем была лишена вокальных средств. Причиной такой робости был следующий случай. В 1846 г. Н.М. выступила в водевиле с пением Коровкина «Новички в любви». По окончании спектакля к ней подошел Верстовский и сказал: «Никогда не смей петь на сцене, чтобы я никогда не слыхал твоего пения, так как я считаю твой голос несимпатичным и неприятным». Это замечание столь резко выраженное, так повлияло на Н.М., что она больше никогда не осмеливалась петь в театре, так как авторитет Верстовского для нее был слишком высок. Возможно, что для пения голос Н. М. был действительно непригоден, однако, в драме он звучал прекрасно, был чист, ясен, обладал красивым симпатичным тембром и полнозвучно разносился по всей зале Малого театра, достигая самых отдаленных углов галереи, откуда я впервые увидел Медведеву и услышал ее речь.

Так же, как Рыкалову я видел Медведеву в гр. Хлестовой в «Горе от ума» и отлично помню эту характерную фигуру старой Москвы. Игра Н. М. была необыкновенно проста и естественна, жизненна и реальна. В ее интонациях не было никакой аффектации, выкриков, подчеркнутых акцентированных моментов. Но эта бесхитростная простота производила сильное впечатление. Видел я также ее в роли Гурмыжской в «Лесе». Как живой встает сейчас предо мной, виденный 30 лет назад, образ этой стареющей помещицы, увядающей красавицы, все еще не желающей расставаться со сладостями любви и продолжающей потихоньку предаваться легкому разврату.

В пьесе Салова «Гусь лапчатый» Н. М. играла роль разорившейся аристократки Шашковой. Это было идеальное воплощение русского аристократизма, в котором все традиционно и дышит следами давно минувшего — речь, внешность и образ мыслей.

Помню Н. М. еще в одной пьесе, в которой она играла старушку, ожидающую в коридоре окружного суда приговора сыну и рассказывающую соседу об обстоятельствах дела. Эта жанровая сцена, целиком взятая с картины какого-нибудь «передвижника», глубоко запечатлелась в памяти.

Медведева была замужем за незначительным актером Гайпуховым, по сцене Охотиным. Семейная жизнь Н. М. была неудачной. Охотин страдал приступами помешательства на почве алкоголизма и кончил жизнь в психиатрической лечебнице. Дочь Н.М. — не унаследовала таланта Медведевой, хотя некоторое время и играла в Художественном театре, уже после смерти матери.