2 июня исполняется 10 лет со дня смерти народного артиста России Ярослава Павловича Барышева (1942 - 2013). Ярослав Павлович относился к блестящему созвездию артистов, которые озаряли своим талантом подмостки Малого театра и составили его славу во второй половине XX века. Сегодня, вспоминая Ярослава Павловича, мы предлагаем нашим зрителям посмотреть запись вечера памяти, который прошел в Малом театре в 2015 году.

[GALLERY:703]

Так провидчески точно назвала Ярослава Барышева, лауреата Государственной премии РСФСР имени К.С. Станиславского, народного артиста РФ, театральный критик Светлана Овчинникова. Прошло с той поры немало времени, явились новые имена. 15 января нынешнего года артисту исполнилось бы 80 лет, но, перешагнув 70-летнюю дату, Ярослав Павлович скончался 2 июня 2013 года. Труппа Малого театра, в котором он прослужил после окончания Щепкинского училища, курса Н.А. Анненкова, до своего ухода из жизни; зрители, до сей поры не забывшие потрясения от невероятной, захватывающей энергетики сопричастности происходившему на сцене, - потеряли подлинную звезду. И театральная Россия потеряла истинного трагического артиста, Мастера сложнейшего жанра, которым сегодня уже если и владеют, то лишь редчайшие единицы.

Героико-романтическая, «высокая» нота, исторически связанная с именем Мочалова, ярко и сильно проявилась в таланте Ярослава Барышева, начиная со студенческих времен, о которых он вспоминал в интервью: «... даже в театральной характеристике написали, что я обладаю «неистовым сценическим темпераментом». Вообще-то меня ведь родители Вячеславом назвали, и в паспорте у меня это имя. Но, когда я еще в Щепке учился, то во время репетиций настолько в роль входил, что начинал и стулья ломать, и чуть ли не на люстре качаться. Вот Олег Даль (однокурсник Барышева - Н.С.) как-то и говорит: «Какой ты - Вячеслав? Ты - ярый!». Ну и стал после этого я себя называть Ярославом».

Он был замечен и отмечен еще в дебютном спектакле «Человек из Стратфорда» С. Алёшина в роли Шекспира. Борис Поюровский написал тогда: «...Пьеса С. Алёшина далека от совершенства. И спектакль Малого театра мог бы смело кануть в вечность, если бы не дебют Ярослава Барышева... Первое появление Барышева-Шекспира, скорее всего, настораживает. Огромный нескладный юноша с небольшими, глубоко посаженными глазами, мало чем напоминает шекспировские портреты, но об этом быстро забываешь. Барышев заставляет своего Шекспира быть Гамлетом, Ромео, Горацио... Актер исходит из того, что его герой - первый и лучший их творец».

В том же интервью Барышев сказал: «На сцене, как в смерти, надо честным быть». И был предельно честным от начала до конца - весь свой путь...

Воспоминания, сохранившиеся в свежести восприятия, тем, наверное, и важны, что пробуждаются неожиданно, при одном лишь упоминании имени того, кто не забыт, и заставляют вновь пережить пережитое когда-то: с другим возрастом, накопившимся опытом, в другом времени. Поэтому они лишены хронологии, подчинены лишь твоему внутреннему состоянию. И начинаешь плыть по этой реке памяти, сохранившей все, чем одарила жизнь... До той поры, пока она длится.

Имя Ярослава Барышева связано в первую очередь с теми ролями, в которых «градус» трагического поднимался до немыслимых высот: Карл Моор в шиллеровских «Разбойниках», Джанеттино Дориа в «Заговоре Фиеско в Генуе» Шиллера, музыкант Миллер и Президент фон Вальтер в «Коварстве и любви», Освальд в «Привидениях» Г. Ибсена, Рамзин в «Выборе» Ю. Бондарева, Понтий Пилат в «Царе Иудейском» К.Р., Иван Грозный сразу в двух спектаклях по А.К. Толстому - «Князе Серебряном» и «Царе Иоанне Грозном», Эдгар в шекспировском «Короле Лире»...

Но было бы непростительной несправедливостью вспоминать о Барышеве лишь как об актере трагическом. Он был истинным Мастером, владея и комическими нотами, которыми с видимым удовольствием награждал своих персонажей, не лишая их при этом драматической составляющей, скрытой иронией, порой и лукавством, увлекая, как казалось, неожиданной характерностью. Такими были его судья Ляпкин-Тяпкин («Ревизор» Н.В. Гоголя), Муратов («Зыковы» М. Горького), даже достаточно «ходульный» Стародум («Недоросль» Д.И. Фонвизина) или Крутицкий («На всякого мудреца довольно простоты» А.Н. Островского)... А разве можно забыть его Дорна в чеховской «Чайке» или Эриха Кламрота в «Перед заходом солнца» Г. Гауптмана?.. Признанный трагический, романтический герой, он умел быть очень и очень разным, но даже те зрители, что видели его не слишком много, - мгновенно, с первого же выхода узнавали по тому, что так точно описала Светлана Овчинникова: «Быть трагиком - это постоянно существовать в буре, без штилей. Это - смех возводить в ранг хохота, а слезы - рыданий... Не сходя с ума - сводить с ума зал». Узнавали - по тому огню, который горел в глазах артиста, делая их огромными, вопреки оценке Б. Поюровского, и «поджигал» весь зрительный зал от партера до галерки. Когда Ярослав Павлович играл (нет, не играл, а жил образом Иоанна Грозного), отчетливо помню, как вжимались в свои кресла зрители: казалось, посох его может пролететь и над тобой!.. Думаю, когда он шел к сцене, за кулисами многие тоже прижимались к стене, словно перед ними было живое воплощение грозного Царя...

Потому что он словно вбирал в себя судьбы тех, кем становился не только на время спектакля. Это был, вероятно, крест - очень тяжкий, но и необходимый артисту и человеку Ярославу Барышеву. Потому он и говорил: «За несколько дней до спектакля роль начинает в тебя входить, а потом, порой целую неделю, мучительно выходит обратно. И от этого нельзя отделаться. Шаляпин гениально сказал: я его отпускаю».

А зрителей многие роли Барышева не отпустили и по сей день... А значит, мы так и обречены нести этот крест, превратившийся с годами и десятилетиями в счастливое воспоминание...

Он умел если не полностью разрушать, то нарушать стереотипы, что живут в нас с детства и отрочества по отношению к классической мировой литературе. Многие из ролей Барышев играл не первым, вводился в спектакль вторым, третьим, но сразу же вносил в него какую-то новую, только ему присущую ноту - потому поклонники его незаурядного таланта спешили увидеть спектакль, виденный прежде: в нем неуловимо менялся не только создаваемый артистом образ, но и нередко смысл действия в целом. Так было во многих спектаклях, названных на этих страницах и не названных. Потому что просто перечислять созданные артистом характеры - бессмысленно, по этим волнам памяти можно уплыть очень далеко в наше прекрасное театральное прошлое. А захочется ли возвращаться, если судьба щедро одарила встречами с уникальными артистами и незабываемыми спектаклями?..

Наталья Старосельская, "Страстной бульвар, 10", выпуск №5-245/2022

http://www.strast10.ru/node/5926

15 января народному артисту России Ярославу Павловичу Барышеву (1942 - 2013) исполнилось бы 80 лет. Сегодня, вспоминая этого удивительного артиста, создавшего на сцене Малого театра много ярких и незабываемых образов, мы предлагаем посетителям нашего сайта посмотреть вечер памяти артиста, который состоялся в 2015 году, а также запись спектакля "Князь Серебряный" А.К.Толстого, в котором Ярослав Павлович исполнил роль Ивана Грозного.

15 января исполняется 75 лет со дня рождения народного артиста России Ярослава Павловича Барышева (1942 – 2013). Не многие знают, что Ярослав Павлович был не только выдающимся артистом, гордостью Малого театра, но и обладал тонким поэтическим даром, писал замечательные стихи. Сегодня, в день памяти Я.П.Барышева, мы публикуем шесть его стихотворений, написанных в разные годы, а также предлагаем еще раз посмотреть запись вечера памяти артиста, который состоялся 2 июня 2015 года.

* * *
Мне не снятся сенокосы,
Запах трав давно пропал,
В синем небе абрикосы
Чёрный ворон своровал.

Не скандалят в небе птицы,
Шум реки не слышен мне,
Разворованы грибницы
В милой сердцу стороне.

У сирени только сучья
Вместо гроздей синевы,
Обнажёны неприлично
Черемшовые стволы.

Заколочены посмертно
Все деревни на кресты.
Лишь послушны Богу, верно,
Охраняются Кижи.

Ну а Русь, что в человеке –
Бородатая, в лаптях,
Что была загадкой в веке,
В колоколенных крестах,

По душе, по разговору,
По злобе, по хитрице,
Что дала отпор монголу?
Где она? Ответьте мне!

Мне не снятся сенокосы,
Запах трав давно пропал,
В синем небе абрикосы
Чёрный ворон своровал.

Я увижу сенокосы?!
Одурею от травы?!
Дать отпор какому вору?
Ну а если воры – мы?

1969 г.

***
От меня бежало счастье
Белкой по ветвям,
Убаюкало ненастье,
Разрушая храм.
Храм из воздуха и света,
Женщин и любви.
И заставили поэта
Шатуном брести.
Шатуном зимой и летом,
Осенью, весной.
И проклятая примета –
Дождь идёт косой.
Иногда луна мне кажет
Жёлтый, злобный лик,
Чёрной краскою помажет
Милый сердцу лик.
Я не сплю
И шлю проклятья
Самому себе.
Разворочено несчастьем
Сердце в язву мне.
Вспять не кинусь я глазами
Прямо в дождь косой.
Я хочу дойти до грани
Светло-голубой.

* * *
Нет сильнее чувства, чем в молчании
И в любви, и в дружбе, в расставании.
Всё, что сказано, уж кажется заученным,
Позабытым и замученным.
Есть молчание в губах, в глазах, в движении, –
То молчание, что в напряжении.
Жуть молчания, когда прощаешься,
И с друзьями зримо не встречаешься.
Есть молчание – от слабости, от гордости –
От него душа как у верблюда горбится.
Столбенеют от восторга, и в молчании
Забывают своё векопребывание.

* * *
Тихий свет от луны сквозь стёкла.
Очертания мягки, грустны
Затихающий город – полночный,
Воцаренье ночной тишины.
Свечка вспыхнула – спичкой разбужена.
Отблеск пляшет в твоих глазах.
Вся усталость тебе присужена
В этих дальних волшебных мирах.
Время тикает. Нам что за дело?
Наше время с тобой до утра.
В душном облаке ласково тело,
Все мосты мы сжигаем дотла.
Мы несёмся, с галактикой споря,
Мир накрыл нас таинством любви.
Воскрешается вольная воля,
Сладкий «грех» всех детей земли.
И в бессмертие путь коротаю:
То с устами слились уста,
То безумное «бремя» лобзаний,
То волшебная сила твоя.
Незаметно оплыла свечка,
Незаметно огонь погас,
Пышет жаром луна, как печка,
Светит бархат любимых глаз.
Затихающий город – полночный,
Воцаренье «ночной» тишины.

1974 г.

* * *

Улыбнись человеку
прохожему.
Не клонись от тропы
нехоженой.
Протяни свою руку
падшему.
Поклонись человеку
восставшему.
Не вставай на пути
одарённого.
Приласкай, обними
обозлённого.
Закали, сделай твёрдым
слабого.
Не кричи перед смертью:
«Надо бы».
Не гнушайся работой
подённой.
Слёзы душат – ходи
озарённый.
1973 г.

* * *

Память – незаживающая рана,
Кровоточит мыслью тяжёлой,
Вырастает на голой земле корнями
Дерева. За что зацепилась,
Как удержалась?

Память – стенные ходики.
Давлением гири
Упрямо круги описывает.
Непременно упрётся
В минуту случившегося.

Память – больное сердце,
Рубец на рубце,
Заживающие и кровоточащие.

Память – седые волосы.
Сколько ни крась –
Корни всегда седые.

Память – люди!

Воспоминания –
Плохие, хорошие,
Несущие в памяти
Тебя, твоё дело.

Память – земля, плита и ограда.