13 марта (29 февраля по старому стилю) исполняется 155 лет со дня рождения знаменитого актера Малого театра Константина Николаевича Рыбакова. Предлагаем вашему вниманию очерк С.Г. Кара-Мурзы из его книги «Малый театр» (М., 1924), посвященный жизни и творчеству артиста.
КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ РЫБАКОВ
13 марта (29 февраля по старому стилю) исполняется 155 лет со дня рождения знаменитого актера Малого театра Константина Николаевича Рыбакова. Предлагаем вашему вниманию очерк С.Г. Кара-Мурзы из его книги «Малый театр» (М., 1924), посвященный жизни и творчеству артиста.
«Per crucem ad lucem». Через крестные страдания к свету. Таков был девиз Константина Николаевича Рыбакова; его он часто повторял в жизни, писал на своих фотографических карточках, давая автографы. Этот же лозунг был напечатан на лентах одного из венков, возложенных на гроб артиста другом покойного А. И. Южиным. Где и при таких условиях усвоил себе этот латинский девиз русский актер, недоучившийся харьковский гимназист, впоследствии в совершенстве овладевший высшей школой сценического искусства? Трудно знать. Но в своей театральной работе К. Н. стремился к нему неуклонно; он шел к свату, к порывам творчества и вдохновенья, правда не через крестные страдании, но сквозь цепь затруднений, неудач и уколов самолюбия и достиг высоких ступеней мастерства благодаря неустанному труду, неослабному совершенствованию своего искусства и развитию своего дарования.
К. Н. сын знаменитого актера Николая Хрисанфовича Рыбакова, увековеченного Островским в «Лесе». Мать его — также актриса, дочь очень крупного в свое время антрепренера Каменского, предки которого, по рассказам, принадле¬жали к польской аристократии. Не здесь ли кроется происхождение католической заповеди, взятой Рыбаковым в каче¬стве путеводного лозунга для своей сценической карьеры.
К. Н. родился в 1856 году в Казани. Учился он в харьковской 1-й гимназии, но курса не кончил, так как его сильно потянуло на сцену. Родители мои, — рассказывал К. Н., — были против такого раннего поступления на сцену и требовали, чтобы я окончил сначала гимназию; но, живя в артистической семье, я с детства был отравлен кулисами, и это решило судьбу моей жизни. Первые мои шаги на сцене я начал во Владикавказе, где играл с отцом, но тогда, конечно, я был только «на выходах». Отец с самого начала предупредил меня, чтобы я не надеялся на его указания, а пробивался бы сам. Единственным подспорьем и ученьем были воспоминания отца о своем учителе Мочалове. Игра отца произвела на меня неизгладимое впечатление, я увлекался красотой его игры, и это дало мне много ценных указаний. Играл я с отцом до самой его смерти. Между прочим в 50-летний юбилей его артистической деятельности шел «Лес», в котором отец играл Несчастливцева, а я гимназиста. Так прослужил я в провинции 10 лет.
В 1880 году К.Н. пришлось играть в Москве, в театре Солодовникова, в «Эмилии Галотти». Н. М. Медведева, считавшая эту пьесу как бы своей, не пропускала ни одного ее представления. На этот раз она также присутствовала на спектакле. И так же, как в свое время М. Н. Ермолова, начала свою блистательную работу в Малом театре благодаря «Эмилии Галотги» и заметившей ее Медведевой так и К. Н. Рыбаков обязан своим поступлением на малую сцену той же пьесе и той же артистке. Н. М. Медведева обратила внимание на прекрасную игру К. Н. и посоветовала тогдашнему инспектору репертуара Малого театра Бегичеву, пригласить его в труппу.
Бегичев — характерная и колоритная фигура старой Москвы; как известно, он изображен в романе «Четверть века» Маркевича под фамилией Ашанина. Это был человек с художественным вкусом; он ощенил дарование Рыбакова и дал ему дебют в Малом театре. Первый выход К. Н. состоялся 19-го августа 1880 года в пьесе Антропова «Ванька Ключник», где он играл с М.Н. Ермоловой. Второй выход в «Последней жертве» и третий в «Разбойниках», при чем Рыбаков играл Карла Моора, а Франца — Ленский. Во всех трех ролях К. Н. произвел благоприятное впечатление и в 1881 году двадцати пяти лет был зачислен на «штатную» должность. Большое влияние на развитие и облагорожение таланта Рыбакова оказала Г. Н. Федотова. Об этом рассказывал сам К.Н. В обыденном репертуаре, вспоминал он, мне приходилось сталкиваться с Гликерией Николаевной, которую шокировал мой провинциальный тон игры. Это меня настолько волновало, что я даже решил покинуть сцену. Прежде чем привести свое решение в исполнение, я поехал к Г. Н. Она указала мне все недостатки моей игры и предложила пройти со мной первую роль, которую я буду играть в «Где любовь, там и напасть» Шпажинского. После этого я увидел, что все десять лет моей артистической деятельности должны свестись к нулю, и что мне придется начинать с азов. Ценные указания Г. Н. мне сильно помогли, и я пользуюсь ими до сих пор.
Скоро К. Н. переменил свое амплуа драматического любовника на роли характерные и резонерские. Ряд бытовых ролей прекрасно играл К. Н. в пьесах Островского, очень ценившего и любившего Рыбакова. Специально для него драматург написал роль Незнамова в «Без вины виноватые». К. Н. первый и играл эту роль. На сцене Малого театра К.Н. прослужил 35 лет; за это время им сыграно громадное множество ролей в самых разнообразных пьесах от Островского до Сарду; в некоторых из них играл по несколько ролей. Так например, в «Горе от ума» он переиграл все мужские роли, кроме князя Тугоуховского: Фамусова и Чацкого, Молчалина и Скалозуба; в «Ревизоре» играл городничего, Хлопова, Землянику, Гибнера и Свистунова. Насколько Рыбаков был строг и взыскателен к себе показывает следующий факт. Через несколько лет после поступления К. Н. в Малый театр тогдашний заведующий художественной частью Чарки предложил ему сыграть Фамусова, но К. Н. считал себя еще недостаточно подготовленным к этой роли, недостойным играть eе в очередь с Ленским и наотрез отказался от предложения. Впоследствии, как мы увидим ниже, К. Н. блестяще исполнял эту роль.
В Малом театре Рыбаков отпраздновал два юбилеи:. 25-летний («Невод» Сумбатова) и 40-летний («Лес»).
Он умер 8 сентября 1916 года от кровоизлияния в мозг. За несколько месяцев до смерти К.Н. разбил паралич. За первым ударом последовал второй. В беспомощном состоянии провел он последние недели своей жизни, пока третий роковой удар не кончил всех расчетов.
Обаяние имени Николая Хрисанфовича Рыбакова служило и к славе и к невыгоде, К. Н. Без всякого сомнения, говорит театральный критик Н. Негорев, отцовское наследие помогло К. Н. Рыбакову выдвинуться, но точно так же бесспорно, что из сравнений иногда вытекали и нежелательные заключения. К. Н. Рыбаков был актером мягкого жизненного тона, прекрасного реалистического оттенка. Искренность и чувство меры составляли его главное достоинство. Но особенной яркостью он не отличался и рядом с Садовским, Ленским, Ермоловой, Федотовой, казался иной раз, быть может, ниже своего настоящего роста. Но время шло, одни уходили в страну, откуда нет возврата, другие старели, и К. Н. становился сам драгоценной традицией Малого театра.
Мы уже указывали выше, что в «Горе от ума» Рыбакову довелось переиграть почти все роли. Особенно типичен и характерен он был в роли Скалозуба, которая давалась артисту легко и просто. Но колоссальной трудности и ответственности задача легла на К. Н., когда ему пришлось принято оставленное А. П. Ленским наследство — роль Фамусова. Рыбаков принял роль как «послушание», говорит Н. Е. Эфрос, и все отметили, что артист стоявший на рубеже своего тридцатилетия в Малом театре волновался как начинающий юноша, впервые переступающий священный порог этого театра. Великолепное овладение текстом и мастерская, полная выразительности и яркости его передача, так что не ускользнул, не прошел бледным ни один фамусовский стих, — несомненные и большие достоинства этого исполнения. Все монологи сверкали красками, все стихи были отделаны с ювелирным тонким мастерством. За этим не пропал и образ, хотя он, по мнению некоторой части критики, может быть несколько меньшей выпуклости и законченности, чем привыкли видеть в Малом театре при предшественниках К. Н. Рыбакова, в этой роли.
Зато другие критики увидели в исполнении К. Н. роли Фамусова редкое и замечательное явление в искусстве. Вас.Сахновский написал по этому поводу восторженную статью, в которой утверждал, что игра К. Н. Рыбакова — «вневременное и вечное, подлинное искусство!». По мнению критика, К. Н. показал в Фамусове страшное в своей простоте начало пошлости и практической мудрости, то, от чего еще ярче должно было разгореться молодое пламя проповеди и протеста Чацкого. Это был — доподлинный барин, тот бессмертный москвич и русский чиновник, о котором и прибавлять нечего, который умственно так именно у каждого с детства рисуется. И вдруг он живой. Весь до самых мелочей. Слова — это его слова. Заботы, опасения, радости — все, все не придумано, а так было, случилось с ним. Вы испытываете подлинный восторг, продолжает Сахновский, — и радость, — от созерцания искусства, — от таинственного воплощения человека в нечто вечное, лишь мыслимое вами.
В пьесе «Свои люди сочтемся» Рыбаков играл Большова. И давал на редкость полный, живой и верный действительности образ замоскворецкого купца. У К. Н. для этих ролей купцов была особая манера произношения слов с какими то придыханиями. Он делал такие придыхания и паузы не только между фразами и отдельными словами, но даже между слогами одного слова, и эта манера, не всегда приемлемая для светских ролей и особенно для иностранного репертуара, была чрезвычайно уместна в пьесах Островского, метко передавая размеренный говор упитанного, спокойного, уверенного в себе замоскворецкого купца.
В том же духе, с теми же интонациями играл К. Н. Василькова в «Бешеных деньгах» — одна из лучших его ролей, исполняемая им горячо в тоне искреннего воодушевления.
Помню, сильное впечатление производил Рыбаков в пьесе А. Лугового «Озимь». Он играл в ней роль виноторговца Бочарова, тип кулака, опутывающего целый уезд и мечтающего уже об операциях в столице. В изображении К. П. Бочаров вырос в большую фигуру, мрачную, но сильную и гнетущую, сильно напоминающую тех семейных деспотов и кулаков, которые ему так удавались в пьесах Островского.
Почти в этом же жанре была роль Облопошева в пьесе Салова «Гусь лапчатый», «которую изумительно исполнял Рыбаков. Это был кабатчик, наживший деньги всякими правдами и неправдами, превратившийся в крупного землевладельца и пожелавший жить в барских хоромах, научиться благородным манерам и обзавестись настоящей благородной женой. Свою первую простую жену он держал в подвале. Удивительно колоритен был К. Н. когда он делал предложение Яблочкиной — сельской учительнице аристократического происхождения, когда говорил: «Точно-с, сознаюсь, старенек я для вас, но я еще не перестарок. Не подхожу я к вам и по происхождению. И это верно-с. Но зато я богат, Елена Петровна, Прежде Дубарово то вашему роду принадлежало, а теперь оно принадлежит мне. Будьте моею женою, и все мое будет принадлежать вам». Это повторение слов «принадлежало, принадлежит» звучало у Рыбакова противно и смачно с густым и жирным собственническим оттенком. Когда он разговаривал с адвокатом, то различные мудреные слова вроде «гонорар» читал но записной книжке. И крайне был забавен, когда, щеголяя иностранными словами, путал их и вместо «мифологический» говорил «меланхолический» и при, этом делал какие-то необыкновенно комичные движения пальцами. Но все это была не буффонада, а логически и убедительно вязалось с созданным им типом купца-самодура.
В пьесе Невежина «Компаньоны» Рыбакову опять пришлось сыграть кулака, — Бойчушиа, — выросшего из фабричного мальчика Кирюши до совладельца крупной фабрики, компаньона, равноправного с богачем-хозяином. И здесь К. Н. дал очень тонко разработанный тип дельца, благодаря своей энергии поднявшегося из мальчиков до директора, жадного до денет, но в той же мере и охочего до активного участия в жизни, распоряжения ее благами, сознания собственной силы. Из небольшого недостаточно полного матерьяла, предоставленного автором, актер слепил выпуклый, пластический образ, характерный для своей эпохи.
В другой пьесе Невежина «В родном углу» Рыбаков создал красочную, залихватскую в духе Ноздрева фигуру отставного гусара, богатого помещика и кулака — Дымникова. С тех пор как у эскадронных командиров отняли заготовку фуража, он бросил службу и собрался было жениться на богатой купчихе; но вместе с доходами гусарского командира упал и курс на военных среди купеческих невест. Тем не менее Дымников не растерялся, он влез в полушубок и давай «орудовать» и не без успеха. «Теперь, — философствовал Рыбаков, — на двугривенном легче кататься, чем на жеребце», и все его реплики, фразы и замечания звучали жизненно, сочно и правдиво.
В третьей пьесе Невежина «Непогрешимый» К. Н. великолепно играл Махаева, провинциального «бонвивана» и «папильона», порхающего по богатым гостиным, бредящего «губернаторшей», разносчика городских сплетен. Рыбаков дал в этой роли целый ряд ярких, несколько каррикатурных, как того и требовал изображаемый тип, черточек. Сцена в городской думе была проведена блестяще — Рыбаков здесь показал, как велико его искусство оставаться в пределах художественно допустимого даже тогда, когда он позволяет себе некоторый шарж, вполне согласный с общим обликом задуманного персонажа.
В драме «Жертва» Шпажинского Рыбаков был очень хорош в эпизодической роли самодовольного и самоуверенного провинциального пошляка Захара Платоновича. Его светленький пиджачок, обшитый широкой черной ленточкой, рыжие бакенбарды, противный наглый тон, — все это давало острое впечатление немного каррикатурного, безнадежно уездного, какого-то парикмахерского донжуанства.
В «Плодах просвещения» Рыбаков дал превосходную фигуру в роли Звездинцева. Его походка, каждый жест и каждое слово дышали барством и вместе, о тем обличали полнейшую бесхарактерность и безличие. Вся роль была сыграна как будто бы и в серьез, но в то же время в ней чувствовалась и постоянная ирония актера над изображаемым им спиритом, с необыкновенно кротким взглядом глаз, вечно куда-то устремленных, в какие-то заоблачные сферы, населенные духами. Даже когда Рыбаков молчал на сцене и слушал своих собеседников его не покидал этот своеобразный взгляд; а когда он разговаривал с мужиками, тут уж он совершенно блаженно и мечтательно закатывал глаза, и всегда благовоспитанная деликатность Звездинцева переходила в слащавую сантиментальность.
Фигура Звевдинцева — одна из незабываемых в галерее, созданных Рыбаковым типов.
В драме В.Гославского «Расплата» К.Н. играл роль старого барина сластолюбца Кошайского. Это был старый развратник, выживающий из ума, мот, чувственный эгоист, спустивший не мало наследств и в довершение всего вступающий в брак с двадцатидвухлетней девушкой. Рыбаков в этой роли дал живой и полный образ махрового пошляка и вырождающегося чувственника из оскудевшего дворянства, совершающего свои пакости с соблюдением всех форм внешнего благоприличия, благородных традиций, чуть ли не рыцарства.
В пьесе Потапенко «Жизнь» Рыбаков играл эпизодическую роль ассистента при известном профессоре и дал тип одного из скромных, незаметных героев, — неуклюжего и простодушного, но мужественного, глубоко и горячо преданного своему учителю поклонника. В таких ролях у Рыбакова типичного бытового актера откуда-то брался нежный лиризм, необыкновенная мягкость и элегичность. Когда Рыбаков, видя взволнованность и сильное нервное возбуждение своего профессора, подносил ему для успокоения стакан воды, на лице его было написано столько сочувствия, нежности и любвеобилия к учителю, что и зритель вместе с ним приходил в какое-то умиление.
Особенно удачна была в этом отношении, сыгранная Рыбаковым роль Ревякина в «Кручине» Шпажинского, любящего, глубоко честного, нежного идеалиста из маленьких почтовых чиновников. Это был на вид грубый, слишком резкий и прямолинейный, а на близорукий взгляд даже черствый человек, но с младенчески чистой душой и любвеобильным сердцем. Артист сумел вдохнуть в эту роль столько искреннего чувства и теплоты, что захватывал зрителя и сразу притягивал к себе все его симпатии. Профессор Иванов, считающий роль Ревякина одной из лучших в репертуаре Рыбакова, признавался, что в сцене Ревякина с Полинькой К. Н. вызвал даже слезы, хорошие слезы сочувствия и эстетического восторга.
Очень величав и живописен был К. Н. Рыбаков в колоритных древнерусских ролях, в исторических и квази-исторических пьесах, охотно насаждаемых в конце прошлого столетия в Малом театре. В пьесе А. И. Сумбатова «Царь Иоанн Четвертый» К. Н. играл пустынника Кирилла (Сильвестр). Когда Рыбаков громил царя упреками и грозил гневом божьим, он был очень величествен, могуч и подавляющ. И это отражалось на внимательно слушающем его Иоанне. А в это время, к тому же за сценой «совершалось чудо», пожар начинал стихать в самый разгар речей Кирилла, что совершенно обескураживало царя, и Рыбаков, стоявший посреди сцены в позе великого исповедника действительно был грандиозен.
В драме Шпажинского «Вольная волюшка» также из эпохи Иоанна Грозного Рыбаков играл главную роль Шалыгина, одного из мрачных героев времен опричнины. Шалыгин оклеветал своего соседа Подгорного, которого казнят, а вотчину его отдают доносчику. В пьесе герой представлен мелким тираном и извергом. Он с удовольствием отсылает своих людей на пытку и имеет при себе даже особого палача. Драма, однако, кончается самоубийством самого Шалыгина — злодей вешается. В этой роли К. Н. был грозен и монументален, но как будто не достаточно серьезен. Чувствовалось, что артисту самому несколько не по душе лубочное злодейство своего героя и что ему как будто бы претит мелодраматичность нагроможденных автором трескучих эффектов.
В комедии В. Крылова из времен 17-го столетия «Девичий переполох» Рыбаков изображал московского боярина Сапун-Тюфякина, посланного выбрать по воеводствам всей Руси кандидаток в невесты царю. Он приезжает в одно захолустное воеводство, где у воеводы дочь первая красавица во всей округе, и здесь разыгрывается фабула комедии. К. Н. в этой роли был очень важен и импозантен, в полном сознании ответственности, возложенной на него великой миссии найти для царя достойную невесту. Боярский костюм 17-го века Рыбаков носил чрезвычайно картинно.
В другой пьесе также из эпохи 17-го столетия, — в «Венецейском истукане» П. П. Гнедича, К. Н. играл роль боярина Коптева. К нему привезли из Венеции мраморную статую Меркурия, и все пришли в ужас от истукана: мать Афросинья Егупьевна едет жаловаться к самому патриарху, а домочадцы, — кто приносит росного ладана, кто крещенской воды, чтобы обезвредить «эту пакость», а боярина Коптева, который и сам не ожидал столь странною происшествия объявляют «юродивым». К. Н. играл эту роль необыкновенно весело, легко, оживленно, в духе светлой и здоровой исторической комедии. Густым медовым голосом звучал его бархатный баритон, так плавны и округленны были его жесты.
Мне остается оказать несколько слов об исполнении Pыбаковым ролей иностранного репертуара. Оно было далеко не так выразительно и колоритно как в пьесах отечественных драматургов, ибо наиболее сильные стороны таланта К.Н. опирались на изображение московского быта, на воплощение типов русской действительности, на осознание черт национальных характеров, близко им наблюдаемых, тщательно изученных, неоднократно проверяемых. В этих ролях К.Н. был как в своей стихии. Иностранная же жизнь была ему чужда, и потому роли -западно-европейских авторов, и в особенности роли, окрашенные национальным колоритом передавались артистом не столь рельефно и убедительно. Поскольку же роли заключали в себе черты общечеловеческих характеров и были отвлечены от местных расовых и народных свойств, — а таково большинство ролей классического репертуара, постольку Рыбаков отлично справлялся с матерьялом роли, и всегда давал ей и верное психологическое содержание и художественную внешнюю оправу.
Таким он был, например, в «Макбете» в роли Мэкдуфа, ибо характеризующие его черты: глубокий патриотизм, поклонение свободе, гневный протест против угнетателей равно свойственны и британцу и русскому, а потому Рыбаков был прекрасным исполнителем Мэкдуфа.
В «Цимбелине» Шекспира Рыбаков играл заглавную роль короля Цимбелина и дал очень интересный образ крикливого, крутого, на вид энергичного властелина, но в действительности человека совершенно бесхарактерного и беспечного, служащего слепым, беспомощным орудием в руках молодой красивой, но ехидной и коварной королевы. В исполнений К.Н. — Цимбелин вышел чем-то средним между Менелаем и царем Феодором Иоанновичем. И с психологической стороны это был характер очень интересный и оригинальный, — продукт сценической обработки очень вдумчивого актера.
В роли Нокса сурового протестантского проповедника, в пьесе Бьернстерне-Бьернсона «Мария Шотландская» Рыбаков дал крупную значительную фигуру неутомимого фанатика. Его речь, в которой он обвинял королеву Марию в нарушении брачной верности, в убийстве мужа, и требовал возмездия, производила сильное впечатление. В костюме духовенства с величавыми движениями и с размеренной речью Бокс в передаче К. Н. приковывал к себе внимание слушателей, пробуждая в них исторические воспоминания о борьбе знаменитого шотландского реформатора с Марией Стюарт и о его победе над королевой.
Очень памятно исполнение Рыбаковым роли Орнульфа в «Северных богатырях» Ибсена. В ней К. Н. не в пример другим ролям, был весьма романтичен. Особенно поэтическое впечатление производило исполнение им песни Скальда в честь погибших сыновей. Он сидел на берегу моря; его окружали люди с факелами, месяц светил между темных грозовых туч; позади чернел могильный холм. Орнульф — Рыбаков декламировал- «Семь бойцов отважных мне сынами были, а теперь остался я один на свете; мои дети пали, не вернется счастье, опустелый дом мой грустен и безмолвен». Эту несколько мелодраматическую картину во вкусе Сальватора Розы и песнь, не лишенную слащавости, Рыбаков сумел оживить живыми реальными интонациями, выражающими искреннюю скорбь несчастного одинокого отца.
В пьесе Жорже Онэ «Теща» К. Н. был очень типичен. Он играл афериста и спекулянта. Эрсогга, и дал цельную, законченную фигуру пошляка и наглеца, ловко устраивающего свои личные, темные делишки. Это была роль «выигрышная», сочная, жизненная, исполненная плоти и крови; К. Н. любил такие роли и играл их виртуозно, словно «купался в них», пользуясь выражением Суворина.
К. Н. Рыбаков помимо своей артистической деятельности преподавал драматическое искусство. Под его непосредственным руководством прошел сценическую школу И. М. Москвин, во многих отношениях усвоивший технические приемы и методы своего учителя.
Мне пришлось однажды иметь длинную и интересную; беседу с К.Н. о его знаменитом отце Николае Хрисанфовиче. Будучи как-то в Тамбове по делу, я, помня, что Н. X. Рыбаков похоронен в этом городе, решил посетить его могилу и от нечего делать поехал на кладбище. Вернувшись в Москву я изложил свои впечатления от могилы Рыбакова в «Театральной газете» и. кроме того, лично рассказал К. Н. в каком положении я нашел памятник, поставленный артисту его сыном. Воспользовавшись случаем я опросил К. Н., верно ли свидетельство актера Л. И. Самсонова, утверждающего в обоих воспоминаниях, что тело Николая Хрисанфовича жгли раскаленным железом, принимая его за живого. К. Н., ссылаясь на такое же указание А. А. Плещеева, подтвердил мне, что это правда. Как оказывается Н. X. Рыбаков еще накануне своей смерти 15 ноября 1876 .г. был совершенно здоров и участвовал в спектакле. И когда он умер неожиданно для всех, власти и врачи, знай: здоровый организм артиста, желая проверить чувствительность тела и удостовериться в смерти применили тот же способ прижигания спины раскаленным железом, какой, как известно, был опробован в июне 1882 г. в Берлине над умершим: писателем фантастом Теодором Гоффманом. То, что было когда-то проделано в Германии, через 54 года повторилось в Тамбове. В рассказе К.Н. чувствовалась удивительная нежность к отцу и благоговение перед его памятью.
Нужно сказать, что К. Н. удивительно интересно не по-актерски, а попросту, но чрезвычайно своеобразно рассказывал, — особенно случаи из своей жизни. Он порой повествовал очень смешные истории, но сам оставался абсолютно спокоен; бывало слушатели закатывались со смеху, а у него ни один мускул не дрогнет на лице только круглые большие глаза становились еще круглее и блестящее.
Помню, как однажды: К.Н. рассказывал о своей встрече в Полтавских банях на Садовой с Л. Н. Толстым. Небольшого роста, тщедушный, с седой мужицкой бородкой, говорил К. Н., Лев Николаевич посмотрел на меня таким пронзительным уничтожающим взглядом своих мудрых, сверлящих глаз, что мне стыдно стало и за свой громадный рост, и за большой живот, и я не знал куда деть от его укоряющих взоров свое грузное тело. Соль рассказа заключалась в том, что когда К. Н. спросил банщика давно ли Лев Николаевич стал посещать Полтавские бани, то оказалось, что это вовсе не Толстой, а местный купец-дровяник торгующий лесными матерьялами на Патриарших прудах. Эпизод, конечно, пустой, но нужно было слышать с какими характерными интонациями и с каким талантом К. Н. его передавал и тем делал его таким забавным, своего рода маленьким шедевром из жанра анекдотических рассказов.
К. Н. Рыбаков был актером, положившим в основу своей игры прежде всего правду и искренность театральных переживаний и был одним из вернейших выразителей художественного реализма на сцене. Простота была органически присуща его темпераменту; быт был той стихией, в которой талант К. Н. находил свое лучшее применение. Он уделял много внимания психологической обработке изображаемого типа, приискивал и находил для пего убедительные аргументы и оправдательные матерьялы. Там где нужно было, он обогревал свои персонажи лучами сердечного тепла, свойственного артисту, а порой не останавливался перед тем, чтобы придать своим характером внушительность, одеть их в покровы сценической пышности; он иллюстрировал их выразительной игрой мимики, отлично и полновесно звучащими модуляциями голоса, рядом несколько тяжеловатых, но метких, бьющих в цель жестов и движений, чем достигал гармонического сочетания всех сценических средств и безусловной художественности образа.
