АЛЕКСАНДР ВЕРШИНИН: «От реальности не убежишь, даже если захочешь»
Однажды Татьяна Пельтцер, взглянув на дежурного пожарного в «Лейкоме», сказала: «С такой внешностью, молодой человек, в театре нужно работать актером или главным администратором». Слова великой актрисы оказались пророческими. Александр Вершинин сейчас — один из ведущих молодых артистов Малого театра.
Прыжок в нечто
АЛЕКСАНДР ВЕРШИНИН: «От реальности не убежишь, даже если захочешь»
Однажды Татьяна Пельтцер, взглянув на дежурного пожарного в «Лейкоме», сказала: «С такой внешностью, молодой человек, в театре нужно работать актером или главным администратором». Слова великой актрисы оказались пророческими. Александр Вершинин сейчас — один из ведущих молодых артистов Малого театра.
Александр Вершинин. В 1992 г. закончил училище им. Щепкина и был принят в труппу Малого театра. Работы в театре: «Воскресение» (Нехлюдов), «Князь Серебряный» (Князь Серебряный и Федька Басманов), «Тайны мадридского двора» (Анри), «Волки и овцы» (Горецкий), «Горе от ума» (Молчалин), «На всякого мудреца довольно простоты» (Глумов) и др. Роли в кино: Алексей Кольцов («На заре туманной юности»), Лопахин («Воровка. Счастье напрокат») и др.
— Саша, как тебе работается на одной сцене с такими знаменитыми артистами, как Соломин, Быстрицкая, Муравьева, Коршунов, Павлов, Бочкарев, Клюев, Барышев?..
— Я счастлив работать с ними. Но на сцене не думаешь об именитости и известности: там чем больше «пропадешь» в партнере, тем точнее сыграешь. Закон Малого театра — «петелька-крючочек».
— Тяжело было войти в труппу?
— Нет. Мне вообще повезло. В нашем театре есть негласный закон: пришел — посиди, осмотрись. А мне сразу хорошие роли предложили. Это большая удача.
— Когда у тебя взяли первый автограф?
— После «Князя Серебряного». Вначале я играл самого князя — это была моя первая большая роль в театре. Потом из-за болезни актера мне пришлось срочно вводиться еще и на роль Федьки Басманова. Он — антипод князя, аморальный и развратный тип. Именно после этого срочного ввода у меня и взяли первый автограф.
— Любишь срочные вводы?
— Люблю. Тут есть возможность с ходу влететь в роль, ощутить себя в новой реальности.
— Ты ведь и в кино снимаешься. Чем репетиции в кино отличаются от репетиций в театре?
— А в кино по большому счету вообще не репетируют. Особенно когда сериалы снимаются. Там главное — знание текста. Но сниматься в кино ведь идешь не только ради денег: все равно на хороший сценарий надеешься, на хорошего режиссера... И актерам часто приходится сценарий переписывать, «переговаривать» между собой.
— С Кольцовым тоже так было?
— Нет, тут все было иначе. Мне хотелось вылить в эту роль весь свой творческий запал, накал, все силы, которые были во мне. «На заре туманной юности» — это фильм о трагической судьбе поэта. Все творчество Кольцова окутано минорной дымкой грусти. Фильм снимался под Воронежем, на его родине.
Я прочитал всего Кольцова, много стихов выучил. Его ведь знают как певца природы, костра, ржи... Но он намного сложнее, разностороннее и богаче. Рядом со страстной любовной лирикой — размышления о Боге, о смысле жизни. Жизнь тела «кратка, как блеск звезды падучей», а духовная жизнь — «долга, как божья вечность». Такого Кольцова мало кто знает.
- Ты, наверное, с детства мечтал быть актером?
— Нет. После школы я закончил радиомеханический техникум. Потом работал в НИИ, за кульманом сидел. Случайно познакомился с ребятами из Театра-студии на Красной Пресне. Там шел спектакль «Над пропастью во ржи» по Сэлинджеру, причем под фонограмму «Воскресения» и «Машины времени». То есть было ощущение, что все происходит здесь и сейчас, а не где-то там в Америке. И я в этом Холдене — главном герое — увидел себя. Он пытался вырваться из течения, по которому мы все плывем. Короче, я раза три посмотрел этот спектакль. Выходя оттуда в очередной раз, я услышал, как из репетиционного зала студии доносятся звуки чечетки. Ее лихо отстукивал Вадим Гиглов, сейчас известный балетмейстер и постановщик танцев. А я в то время болел степом. Вадим меня буквально и втащил в окно театра. Так я там и застрял. Пианино купил. Из НИИ ушел. До поступления в Щепкинское днями пропадал в театре-студии, а по ночам работал пожарным в «Лейкоме» и сторожем в кинотеатре «Стрела» на Смоленской.
— В Щепкинское ты с первого раза поступил?
— Нет, со второго. На курс к Виктору Ивановичу Коршунову. После окончания меня приняли в Малый театр, чему я был несказанно рад. Потому что Малый был, есть и будет. Это навсегда.
— Нехлюдов из толстовского «Воскресения» — один из самых сложных образов классической литературы. Трудно было его играть?
— Да. Но это была потрясающе интересная работа. В Нехлюдове мне было интересно его хождение по мукам, самосовершенствование, духовное восхождение. Тут нужно было вывернуть себя наизнанку, перекроить себя, сделать внутри пекло, а потом из него вырастить цветок. И если мне удалось перенести все это на сцену, отдать зрителям, если они вместе со мной пережили и прошли путь Нехлюдова, значит, я чего-то добился.
— Твоя последняя работа — Глумов в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты». Легко вошел в роль?
— Важно подобрать свой, особый ключ к роли. Островский — самый живой драматург, его играть сложно не надо. Но и слишком упрощенно прочитывать тоже нельзя, потому что тогда выражение «мертвый Малый театр» окажется оправданным.
— Об особенной атмосфере, которая царит в Малом, ходят легенды. Но у человека, в нее не погруженного, создается впечатление, что люди здесь живут прошлым или пытаются убежать от реальности.
— От реальности не убежишь, даже если очень захочешь. Выход на сцену — это не бегство, это «прыжок в нечто». Здесь все намного глубже, сильнее, интереснее. Однажды в Щепкинском преподаватель по философии спросил меня: «Скажи честно, зачем ты выбрал профессию актера?» Я ответил: «Наверное, это дает нам то, чего жизнь никогда не даст». Сцена дает свободу.
— Но Малый — театр классического репертуара, а это своего рода ограниченность, рамки. Какая же тут свобода?
— Классика апеллирует к вечным проблемам человеческого общества. Любовь, деньги, добро, зло... Все это было при Христе, до него, есть это и сейчас. Вечность не может быть ограничена, Я за это и люблю Малый театр.
— Ты производишь впечатление очень счастливого человека.
— А я и есть счастливый человек.
Светлана ОСИПОВА.
«Московский комсомолец», 5 марта 2003 г.
