«Последняя жертва» в Малом театре
«Последняя жертва» в Малом театре стала третьей по счету постановкой этой пьесы Островского в столице.

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА

«Последняя жертва» в Малом театре

«Последняя жертва» в Малом театре стала третьей по счету постановкой этой пьесы Островского в столице. Ей предшествовали одноименный спектакль Юрия Еремина в МХТе и «Ва-банк» Захарова в Ленкоме. Однако вряд ли стоит их сравнивать между собой, ведь они очень разные. Спектакль Малого в постановке Владимира Драгунова продолжает традиции дома Островского и в этом смысле абсолютно оригинален.

«Последнюю жертву» в Малом театре можно с уверенностью назвать самой классической из существующих сегодня версий позднего шедевра Островского. Здесь нет ни концептуальной ленкомовской сценографии, ни нового прочтения классического текста, переносящего действие в другую эпоху – как произошло во мхатовской «Последней жертве». Перед нами – Островский, каков он есть: без ремарок и купюр, и блестяще воссозданная на основе его текста купеческая Москва, которую, пожалуй, никто не знает лучше, чем актеры Малого, играющие в пьесах русского Шекспира на протяжении многих лет.

Василий Бочкарев, исполнитель роли Флора Федулыча Прибыткова:
«Александр Николаевич… Вроде бы, про него все известно… А может, лучше будет понять его через современный взгляд, через модную сценографию? Я все это прошел и понимаю сейчас, что что-то упустил во всех восьми пьесах Островского, которые я играл».

Классический текст как некий камертон, по которому настраивают звук спектакля, его ритм, нерв – именно так воспринимают классику Островского актеры Малого. Не случайно спектакли этого театра – зачастую именно актерский, а не режиссерский триумф. Триумф актера – профессионала, играющего максимально подлинно, обживающего пространство сцены как родной дом. В случае «Последней жертвы» в комнатах со старинной меблировкой была сыграна не просто комедия, как определил жанр пьесы сам Островский, но история большой любви.

Людмила Полякова, исполнительница роли Глафиры Фирсовны:
«Такая высокая красивая мелодрама. У меня такое ощущение».

На гримировальном столике Флора Федулыча Прибыткова — Василия Бочкарева — фотографии любимого драматурга. Эта маленький штрих к портрету актера Малого театра характерен и для современного театра в целом – Островский сегодня – самый репертуарный русский классик. Малый театр в этом отношении идет в русле современных театральных тенденций, несмотря на кризис режиссуры и нехватку новаторских сценических идей.

Телеканал «Культура» 17.12.04

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

Людмила Полякова (Глафира Фирсовна): «Я хочу, чтобы наша жертва не была напрасной!

Людмила Полякова (Глафира Фирсовна): «Я хочу, чтобы наша жертва не была напрасной!»

- За что я люблю свою профессию? Наступает сентябрь, и как всё молодое поколение идёт в школу, так и мы, актёры, каждую осень как будто снова поступаем в очередной класс. Никогда не знаешь, чем всё закончится, выдержишь ли ты весной экзамен или нет. И это длится уже сороковой год. Об актёрах часто спрашивают: «Почему они так молодо выглядят?» Да потому, что они каждую осень идут в школу и каждую весну держат экзамен. Поэтому они всегда молоды духом.
Участвовать в работе над «Последней жертвой» было для меня огромным удовольствием. Я очень рада, что снова встретилась с Людой Титовой. Я люблю Люду, очень верю в неё. В спектакле занят ещё один из моих любимых актёров – Вася Бочкарёв. Уму непостижимо, но уже сорок лет, с первых студенческих отрывков, я слежу за его творческим ростом. Мне кажется, что путь этого совершенствования бесконечен. Удачи тебе, Вася!!! Очень интересная молодёжь в спектакле. Люблю Катю Базарову. Трепетно и страстно репетирует Олег Доброван, даже иногда поражаешься его серьёзности в отношении к работе. Безумно хочу, чтобы спектакль получился, потому что такой соревновательный дух заявлен на Москве, столько «Последних жертв» в ведущих театрах кидают зрителям! И я хочу, чтобы наша жертва не была напрасной, я хочу, чтобы мы оказались на высоте.
- А если говорить о Вашей героине…
- Я люблю такие характерные, многоплановые образы. Я всё люблю играть, потому что я просто люблю играть. Это мой способ жизни. Для меня сцена – это более реальная вещь, чем окружающая действительность. Я хожу в магазин, покупаю еду, что-то готовлю, стираю, но это всё только фон. А вся моя страстная, напряжённая жизнь происходит на сцене. И поэтому сейчас, когда, наконец, все концы с концами у меня сходятся, я испытываю совершенно роскошное ощущение, когда чувствуешь себя, как рыбка в воде. Мне на память приходит Москалёва из «Дядюшкиного сна» - работа, которую я очень любила, – такая же точно хлестаковщина на сцене, когда персонаж всё время меняется, из одной картины переходит в другую, делая свои дела, но попутно ещё и меняя ситуацию и судьбы других людей.
- Тут есть связь с Филицатой.
- Всё-таки, скорее, с Москалёвой. С Филицатой тоже, но Филицата положительный образ, она всей своей жизнью привязана к одной семье. А Глафира Фирсовна – человек без корней, перекати-поле, у которой такой способ существования. Например, я никогда не смогла бы торговать в магазине, иметь свой магазинчик и торговать. Но есть же люди, которые находят в этом кайф! Так что я очень хорошо понимаю Глафиру Фирсовну. Она прекрасный менеджер, организует судьбы других людей. По своей природе Глафира человек предприимчивый, тем более, судьба заставляет её так поступать. Мы же не знаем досконально её материальную базу, понятно, что она человек нуждающийся. С голоду не умирает, но жить-то надо. Вот она и говорит Флору Федулычу: «Зима сейчас настанет, просто не в чем людям показаться…»
- В Вашем сегодняшнем репертуаре Глафира Фирсовна – уже пятая «островская» роль…
- Что можно сказать про Островского? Это Шекспир нашей русской жизни. Островского играй – не переиграешь. И во всякое время он будет всё равно современен. И каждое поколение найдёт в нём ответы на свои вопросы.

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

Людмила Титова (Юлия): «Умение по-настоящему любить – это редкое качество»

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

Людмила Титова (Юлия): «Умение по-настоящему любить – это редкое качество»

- Как Островский, на Ваш взгляд, относится к безоглядной и безрассудной любви Юлии Павловны?
- Мне кажется, Островский восхищается Юлией Павловной. Именно в этом и состоит его ощущение женщины: если она любит, то должна идти до конца, и когда круг замкнётся, можно будет начать всё заново. Или продолжить жить своей любовью…
- Островский считает, что это высшее проявление женщины – когда она ради любви готова на всё?
- Думаю, что да. Я считаю, что Юлия Павловна очень счастливый человек, хотя любить так всю жизнь, не имея никакой отдачи и подпитки, было бы нереально. И я думаю, что не корысть приводит её к Флору Федулычу, а желание что-то получить взамен — тепло, понимание, доброту, преданность. Во всяком случае, на данном этапе она в это верит. Юлия относится к тем женщинам, для которых любить значит отдавать всё любимому. Отдавать и получать от этого удовольствие: «Главное, чтобы ты был счастлив!» Мне бы хотелось дать Юлии длинную жизнь, от страстной любви через болезнь, почти смерть, к рождению нового чувства, счастливого и долгого.
- Если говорить о Юлии Павловне и Дульчине, то это постоянная тема в русской литературе – сильная женщина и слабый мужчина.
- Я не уверена в том, что Юлия Павловна сильная женщина. Она очень нерасчётлива. Нерасчётливость эта идёт от неумения просчитать ситуацию, оттого, что она живёт так, как хочет Дульчин.
- Но Юлия сильна своим чувством!
- Да, если так рассуждать, то можно сказать, что она сильный человек. В наше время, когда на первом месте стоит расчёт, а только потом чувства, умение по-настоящему любить – это редкое качество.
- А мужчины у Островского таким женщинам не соответствуют.
- Это закон драматургии. Если один человек любит, то второй должен не любить, иначе про что тогда будет пьеса? Хотя мы играем, что Дульчин любит Юлию – что называется, как умеет, а не так, как ей хотелось бы. Мне очень приятно играть Островского, в нём есть всё — любовь, ненависть, страсть… Островский даёт простор фантазии. Во всех его героях очень много воздуха. Предлагается, грубо говоря, направление, а ты можешь идти вот по этой дорожке, свернуть на ту тропинку, вернуться опять на главную дорогу и придти туда, куда нужно, потому что автор не сковывает тебя законами, по которым нужно сказать именно так и не иначе. Это тоже очень современно.

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

С.Н.ДУРЫЛИН

ЕРМОЛОВА В ПЬЕСЕ ОСТРОВСКОГО «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

С.Н.ДУРЫЛИН

ЕРМОЛОВА В ПЬЕСЕ ОСТРОВСКОГО «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

Выступая в пьесах Островского, Ермолова всегда стремилась полностью осуществить творческую волю великого драматурга.
Юлия Тугина не участвует в третьем акте пьесы, и на этом основании многие актрисы играли «Последнюю жертву» без этого действия; Ермолова всегда играла пьесу с третьим актом, понимая, что в этом действии показана та социальная среда, в которой назревает и происходит драма Юлии Тугиной.
Первоначальные названия пьесы Островского — «Попечители», «Жертва века», — очевидно, выдвигали на первый план мужчин — старика Прибыткова и молодого Дульчина, «попечительствующих» над Юлией; окончательное название пьесы — «Последняя жертва», наоборот, выдвигает подвиг любви, совершаемый женщиной ради недостойного мужчины. Этим подвигом прекрасной женской души был увлечен Островский, когда творил свою пьесу: «Нервы разбиты, пишу пьесу, собираю последние силы, чтоб ее кончить. Трогательно драматический сюжет пьесы, в который я погружаюсь всей душой, еще более расстраивает меня».
Ясно, что не бытовая картина, не изображение купеческой Москвы расстраивало Островского, а судьба Юлии; он недаром дает ей имя «Тугина», от слова «туга», которое означает печаль, кручину, тоску. Ермолова во всем шла за Островским.
Юлия Тугина у Ермоловой была и москвичка, и купчиха, и любящая, самоотверженная женщина с светлой душой. Глубокая сила чувства, одинокое страдание, женская обида, слезы стыда и отчаяния, с необыкновенной искренностью передаваемые Ермоловой, отвечали скромному и трогательному образу купеческой вдовы, с реалистической силой нарисованному Островским.
Первый же выход Тугиной — Ермоловой убеждал в совершенной реальности образа: верилось, что молодая женщина в простом темном платке на голове действительно пришла из церкви, отстояла там вечерню, где-то в уголке кроясь от докучных взоров, и там, наедине с собой, отдалась думе о своей доле, робкой молитве о счастье с любимым человеком. От всего облика Тугиной веяло сердечностью, душевностью, и вместе с тем была так очевидна нравственная высота этой красивой молодой женщины, что не могло быть сомнения: никакие соблазны богатства, идущие от Глафиры Фирсовны и Флора Федулыча, не могут подействовать на нее.
Дальнейший разговор Юлии — Ермоловой с тетенькой Глафирой Фирсовной (а ею была великая О. О. Садовская) был образцом раскрытия двух характеров, двух душевных укладов: бойкий житейский рассудок смышленой и речистой Глафиры Фирсовны, преклоняющейся пред золотой мошной, не может постичь совестливой строгости, душевной прямоты тихой и не речистой Юлии Павловны, не прельщающейся блеском золота никаких Прибытковых. А вот и сам Флор Федулыч Прибытков, «очень богатый купец, румяный старик лет шестидесяти»,— его превосходно играл К.Н.Рыбаков, ученик Островского, его любимый актер. Прибытков наносит почетный визит вдове Тугиной, и весь разговор его с Юлией Павловной происходит в тонах изысканной вежливости и полнейшей почтительности. Почтительна Юлия — Ермолова к шестидесятилетнему старику, приятелю своего покойного мужа; еще более почтителен Флор Федулыч к Юлии Павловне, более того, он внимательно-заботлив к ней. На самом же деле — это не обмен почтительностями, подобающими для визита,— это настоящий поединок. Кто кого победит: умная лесть и миллионы Флора Федулыча или душевная сила и чистота Юлии Павловны? И зрителю ясно, что победит Юлия Павловна: так прекрасна ее нравственная твердость, так неколебимо спокойствие этой чистой души.
С уходом Прибыткова и уже до конца пьесы зритель благодаря Ермоловой твердо верит в душевную высоту Юлии Павловны, которая, по ее словам, «совершенно никуда» — ни в гости, ни в театры. Но вот появляется Вадим Григорьевич Дульчин в наимоднейшем костюме (А.К.Ильинский) с настоятельной просьбой о деньгах. И становится ясно, что прекрасная женщина эта переживает первую любовь, и любовь эта своим ярким сиянием слепит ей глаза; она еще не видит того, что любит недостойного человека. Но эта правдивая женщина не может не прозреть, а прозрев, она найдет в себе силу отказаться и от любви, несовместимой с чистотой и правдой.
Такова была Тугина — Ермолова в первом действии — спокойно-радостная, верящая в свое счастье.
Во втором действии раскрывается вся сила самопожертвования, на которое способна Юлия — Ермолова. Преодолевая внутреннее нравственное сопротивление, скрывая душевную муку, приходит она к старику Прибыткову просить денег для Дульчина. Она пытается облечь эту просьбу в форму займа богатой купчихи у богатого купца, но ей это не удается,— Ермолова показывает: и не может удасться ей деловитость ни в этом разговоре с настоящим дельцом, ни в практической жизни. Юлия — Ермолова пытается перейти на другой тон — тон красивой избалованной женщины, случайно не располагающей деньгами на свой каприз. С необыкновенной трогательностью проводила Ермолова эту труднейшую сцену неудачного обольщения Флора Федулыча. В ее нарочитом кокетстве с богатым стариком проступало мучительное принуждение целомудренной души. По ремарке Островского, Юлия «садится на ручку кресла, на котором сидит Флор Федулыч». Юлия—Ермолова садилась на эту ручку с такой трогательной неумелостью, с таким мучительно преодолеваемым стыдом! Именно после этой сцены кокетства и заигрывания молодой женщины с богатым стариком раскрывалась вся целомудренность, вся красота ее чистой души.
Прямая, правдивая душа женщины, охваченной слепой любовью, внезапно прорывалась в откровенной мольбе о помощи. Юлия — Ермолова ставила крутого Флора Федулыча лицом к лицу со своим чувством к Дульчину, со своей беззаветной любовью к нему. Этот порыв молодой женщины, только теперь узнавшей первую любовь и рвущейся, как ей кажется, к счастью, был так искренен, так правдив, так велик в своей чистоте, что трогал даже совсем не мягкое сердце Прибыткова.
Флор Федулыч дает деньги Тугиной — и она с живым движением, с сердечной благодарностью целует его.
В ответ Флор Федулыч, пораженный, задумчиво, тихо говорит: «Этот поцелуй, Юлия Павловна, дорогого стоит. Да-с. Это от души.. . дорогого стоит». Эти слова Прибытков — К. Н. Рыбаков повторял несколько раз и по уходе Юлии — Ермоловой,— и каждый раз с новым изумлением, с крепнущим убеждением, что «дорогого стоит» этот поцелуй, исторгнутый из самой глубины светлой и правдивой души.
Зритель верил Прибыткову, что поцелуй этой женщины «дорогого стоит», что сама она со своей чистотой и самоотверженной любовью «дорогого стоит» в мире купли-продажи, в котором живет и действует Прибытков.
Начало четвертого действия — беседу с Михевной — Ермолова проводила с каким-то мягким спокойствием: она теперь почти уверена в том, что ее счастье не за горами, что еще день-другой, и исчезнут последние тучи с ее горизонта. Она сознает, что Дульчину отдано все, что у нее было, но это не смущает ее.
Юлия деловито рассуждает с ключницей Михевной: «Конечно, я ему все свои деньги отдала; так ведь я не без рассудка, не без расчета это сделала. Я-таки довольно скупа и на деньги жалостлива... Он ведь ни одной копейки у меня так не взял, на все документы выдал. А разве не все равно, что деньги, что документы? Значит, все мои деньги при мне». Но в том-то и дело, что рассуждение это только как будто деловито: какая же по-настоящему деловитая и «на деньги жалостливая» купчиха решится утверждать: «Разве не все равно, что деньги, что документы?» Такая купчиха прежде, чем давать деньги под вексель, непременно в точности узнает, чем обеспечивается уплата по этому векселю.
А Тугина, отдав все состояние Дульчину, только после его измены узнает от Прибыткова, что у этого барчонка ничего нет. Ермолова произносила эти слова о деньгах и документах так, что было видно, что она лишь хочет соблюсти купеческую деловитость, а на самом деле ей свойственны не деловитость и тем более не скупость, а душевная щедрость, и она-то вложена ею без раздела в любовь к недостойному человеку.
Спокойствие Юлии нарушается приходом Дергачева (М.П.Садовский) с вестью о проигрыше Дульчина и о мнимом его отъезде. Это известие Юлия — Ермолова встречала с горечью сердечной обиды: Дульчин не просто огорчил преданную ему женщину, он нанес ей оскорбление. Стыд и негодование охватывают Юлию; под справедливым гневом ее, кажется, гнутся плечи у Дергачева, принесшего Юлии эту позорную весть. Юлия — Ермолова остается одна.
Юлия после ухода Дергачева узнает об измене Дульчина. Очень трудно дать хотя бы отдаленнейшее понятие о драматической полноте, о лирической проникновенности, о благородной правдивости, которыми Ермолова насыщала здесь текст Островского. Незабываема знаменитая «ермоловская» пауза над карточкой Лавра Мироныча, приглашающего на свадьбу его дочери с Дульчиным. В этой паузе было раздумье горя; на прекрасном лице молчащей Юлии — Ермоловой можно было прочесть всю повесть ее любви, со сменою радости, надежды, сомнений. Молчание говорило здесь сильнее и внятнее всяких слов. Пауза была необычайной по своей длительности и по наполненности живейшим драматическим содержанием.
Однажды Вл.И.Немирович-Данченко спросил у Ермоловой: «Мария Николаевна, сколько минут вы молчите в четвертом действии «Последней жертвы»?
«Сколько помолчится, столько и помолчу», — был простой ответ великой артистки.
Юлия, потрясенная предательством своего жениха Дульчина, в отчаянии говорит старушке ключнице Михевне: «Захотел он меня обидеть, ну бог с ним! . . Я с него потребую, я возьму деньги мои. . . Ведь как же мне жить-то? Ведь все, все он взял». К вошедшему Прибыткову она обращается в смертельной тоске: «Флор Федулыч, помогите! Хоть бы деньги-то мне воротить, хоть бы деньги-то!»
Многие исполнительницы Юлии вычеркивали из роли эти слова о деньгах. При этом приводились как будто веские мотивы: как может любящая женщина в момент сильнейшего горя, измены любимого человека, вспомнить о деньгах. Это психологически невозможно.
Однако соображения эти неосновательны, они исходят не из реального образа русской женщины определенного социального круга и определенной эпохи, образа, который запечатлен Островским в Юлии Тугиной и от которого ни в чем не отступала Ермолова. Великая артистка понимала объективный смысл и психологическое содержание этих слов Юлии. Для купеческой вдовы Тугиной, оставшейся без всякой опоры в жизни, не имеющей никакой профессии, разорение — это бесприютность, полная катастрофа, безысходная гибель. «Все погибло, и я погибла!» — вот смысл этих восклицаний о деньгах Юлии — Ермоловой, потрясенной изменой и предательством со стороны любимого человека. Крик Юлии о деньгах — только внешнее проявление ее предельного горя и беспомощности. Понятно, почему она эти слова обращает к Прибыткову; ведь в ее глазах — он единственный человек, которому есть какое-то дело до нее, до ее черной тоски, до ее лютого отчаяния.
В последнем действии этой пьесы Дульчин для Юлии — Ермоловой как бы умирает; она оторвала его от своего сердца, как мертвую сухую ветку отрывают от цветущего дерева. Она пришла взять у Дульчина свой портрет — в этом все ее действие в пятом акте; но портрет кажется живым в бледных прекрасных руках Ермоловой—Юлии: с ним вместе уйдет из жизни Дульчина все живое. А что будет с самой Юлией? От всего облика Юлии — Ермоловой в пятом акте, от ее похудевшего лица, от потухшего взора, от тихих звуков как бы померкшего голоса веяло чем-то таким, что убеждало зрителей, что жертва, доставившая ей столько страдания, будет последней. Но в то же время во всем облике Юлии — Ермоловой было такое обаяние несокрушимого благородства, неомрачимой чистоты и чести, что зритель выносил глубоко оптимистическое заключение: быть может, этой женщине еще предстоят страдания, но никто и ничто не омрачит ее души, не сокрушит ее сердечной правды и чистоты.

Мария Николаевна сыграла Юлию Тугину в последний раз в 1906 году, 19 ноября, в обычном рядовом спектакле, и мы не знали, что больше не увидим ее в этой роли.
4 марта, 1907 года Мария Николаевна ушла на год из Малого театра, а когда она вернулась, роль Тугиной перешла уже к другой актрисе.

Материал подготовил Максим Редин

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

Н.Г. Зограф

«О первой постановке «Последней жертвы» в Малом театре»

из книги «Малый театр второй половины XIX века»

В «Последней жертве» (1877) изображались драма женщины, которая отдавала свою любовь недостойному и тяжело переживала крушение своего мнимого счастья.

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

Н.Г. Зограф

«О первой постановке «Последней жертвы» в Малом театре»

из книги «Малый театр второй половины XIX века»

В «Последней жертве» (1877) изображались драма женщины, которая отдавала свою любовь недостойному и тяжело переживала крушение своего мнимого счастья. Обманутая Дульчиным, не только разорившим ее, но и стремившимся жениться на богатой невесте, Тугина в тяжелый момент находила поддержку у Прибыткова, который оказался в этой ситуации «благодетелем». Критика отмечала близость героев пьесы современным купеческим типам, воспринявшим влияние внешней цивилизации. Рецензент «Голоса» писал, что «Последняя жертва» — пьеса, крайне интересная по новизне выведенных в них лиц, по превосходной отделке их, где автор показал бездну наблюдательности, громадную силу таланта» и что она имела успех «огромный, и, конечно, вполне заслуженный. Многие критики, например, Аверкиев, считали главным достоинством пьесы осмеяние пошлого сентиментализма, которое они видели в том, что претензии на возвышенные чувства прикрывали в пьесе пошло-эгоистические поступки, а финал был лишен драматической окраски. Одновременно и сами персонажи оценивались многими как живые и художественно яркие, но лишенные благородства и привлекательности, в чем критики, впрочем, усматривали объективность писателя, изобразившего своих героев правдиво и без прикрас. «Все лица в комедии живые, и если ни одно из них неспособно возбудить к себе симпатию, то в этом едва ли можно винить автора»,— писал критик.
Интересно, что сценическая трактовка целого ряда ролей вызвала упреки именно за то, что актеры делали своих героев благороднее по характеру и более искренними по форме выражения чувств, чем это допускала критика. Федотова раскрывала серьезную сердечную драму своей героини. Однако образ был несколько упрощен в сравнении с сложным развитием роли. Она играла прежде всего непритворную страсть и граничащее с мелодраматизмом страдание человека, пораженного изменой любимого, но в ее образе было недостаточно доверчивости, наивных иллюзий о достоинствах любимого человека вначале, не было страха нищеты, желания вернуть свои капиталы в момент, когда она узнавала об измене возлюбленного. В исполнении Федотовой не передавался социальный характер драмы женщины, безвыходное положение которой заставляет ее согласиться на жизненный компромисс. Роль не получилась у Федотовой именно потому, что она не увидела в ней глубокого жизненного содержания, конкретного социального характера и делала из нее обычный тип героини, переживающей тяжелую личную драму. И Федотова вынуждена была вскоре отказаться от роли, которую начинает играть Ермолова.
В роли Тугиной Ермолова воссоздавала прежде всего глубокое чувство, лишенное бурной страсти и порывов, ее женственность, задушевность придавала роли мягкий и нежный колорит. С огромной психологической силой и выразительностью исполняла она, например, сцену, когда Турина получает пригласительный билет на свадьбу изменившего ей Дульчина. «Эти широко открытые глаза,— писал критик,— это тягостное недоумение, разлитое на всем лице, эти попытки собраться с мыслями, приводящие только к полной растерянности и, наконец, истерическому рыданию,— представляют поразительно жизненную картину человеческого горя». Ермолова подчеркивала сердечность Тугиной, ее нравственную высоту, простую веру в свое счастье, ее самопожертвование, драматичность и глубину чувства, когда она узнает об измене Дульчина, наконец, ее силу, когда она принимала горькое решение выйти замуж за человека, к которому у нее нет любви, но который один лишь может стать ее защитником. Ермолова играла психологически правдиво и безыскусственно. Для актрисы была характерна идеализация своих героинь, подчеркивание неподдельной искренности их чувств, силы драматизма, внутренней борьбы. И это обстоятельство накладывало свой отпечаток на все исполняемые ею роли в пьесах Островского, тем самым нарушая объективное содержание ролей, затушевывая человеческие недостатки, заслоняя действие темой борьбы и страданий идеальной русской женщины. Драма Тугиной становилась в ее исполнении трагедией русской женщины, выходила за пределы конкретной бытовой среды.
Социальное значение образа Дульчина, разорившегося дворянина, кутилы и игрока, вьющегося вокруг денег Тугиной, было отчетливо воспринято современниками. Это «эмбрион червонного валета, минус энергия и ум»,— писал критик Курепин. Это «настоящий сын века», продукт трактирной цивилизации, выхоленный и взращенный в кафешантанах и увеселительных садах, законное детище нашей изолгавшейся, измельчавшей части общества, герой балов и маскарадов, верный поклонник легкой наживы». В этом герое Островский собрал и заклеймил «язвы нашей общественной жизни», где «нет места ни смелой идее, ни частному почину». Сам драматург писал о жизненной основе этого персонажа, каких много в действительности, указывая, что для того чтобы создать живое лицо, талантливому актеру надо проявить лишь свою наблюдательность. Ленский сыграл этот тип кутилы, лишенного нравственных правил, рыскающего в поисках богатой невесты. Ленского интересовала прежде всего психологическая характеристика своего героя. Он воспроизводил легкую и быструю смену настроений порхающего по жизни человека, не сознававшего ни безнравственности, ни жестокости своего поведения. Временами он действительно мучился и страдал, но быстро забывал и свои безнравственные поступки и свое раскаяние. Видимо, Ленскому не удалось достаточно раскрыть социальную типичность своего героя, и он ограничился следованием театральной традиции, изображая легкомысленного, пустого бонвивана, увлекающего женщин и легко меняющего свои привязанности.
В роли Прибыткова Шумский играл чопорного, самолюбивого коммерсанта, чувствительного к женской красоте, солидного и независимого в обращении. Прибытков Шуйского занимал второстепенное место в спектакле, в раскрытии социального замысла пьесы. Идя от благопристойной формы поступков Прибыткова, Шумский не давал почувствовать в своем герое хищника, поджидающего вынужденное падение Тугиной. Он играл честного и солидного коммерсанта, не задумываясь о безнравственности его поведения, об его эгоистическом пренебрежении чувствами Юлии. Шумский создавал в целом очень типичный реалистический персонаж. У него была глубокая убежденность в правде своих слов, мерная поступь и спокойная уверенность жестов, он отводил наибольшее внимание психологическому рисунку образа, интонационному строю речи. Так, например, в сцене второго акта, когда Тугина целовала Прибыткова, «Шумский необыкновенно выразительно проявлял душевные ощущения, через которые проходит старик. В его глазах и звуках голоса художественно выражалось сердечное довольство, принесенное ему этим поцелуем «от души». Слова «от души» произнесены им были несколько раз, с художественным разнообразием интонации». Один из петербургских рецензентов, рекомендуя этот спектакль своим собратьям по перу, советовал им «для усвоения более правильного взгляда на драматическое дело иногда совершать поездки в Москву. Надо, в самом деле, видеть, как выходят цельно характеры лиц у г. Шумского. Например, этот умный, деловой человек, у которого по его делу всякое слово имеет обширный вес, вдруг случайно заговаривает об Росси и о Кадудже и начинает уже говорить нерешительным тоном, видимо, сбившись пред незнакомым предметом. Эти-то мелочи, эти-то детали изумительно и восполняют характеры. Образ встает цельно и запечатлевается надолго».
Драматург уделял большее внимание и созданию социального фона в пьесе, особенно проявлявшегося в третьем акте комедии — н сцене на площадке клубного сада. Театр сохранял этот акт (что, кстати сказать, не всегда делалось в 70-е годы), за который драматург подвергся упрекам в обилии якобы случайных и бесполезных лиц, не участвующих в развитии интриги, и в композиционной слабости пьесы; однако подлинного замысла этой сцены театр не сумел передать. Темп игры был чрезвычайно замедлен, и некоторые актеры (Шумский, Музиль), по словам критики, как бы священнодействовали. В театре в этой сцене не было социально-значительной картины нравов собственнического мира. Актеры играли жанровые персонажи и не шли далее создания бытовой картины. Самарин находил комедийно-яркие черты для роли развязного кутилы Лавра Мироныча, купца-франта с английскими бакенбардами, мягко покачивающейся походкой, у которого за внешней барственностью часто прорывалось его купеческая сущность. Музиль в роли Салая Салтаныча основное внимание уделил трудностям произношения, великолепно овладев акцентом. Акимова, играя Глафиру Фирсовну, по обыкновению, упростила образ, сосредоточив все внимание на смешных словечках, на бытовом облике говорливой свахи, не пытаясь понять социальную природу этого персонажа. Таким образом, актеры, обратив большое внимание на бытовую характеристику ролей, на психологическую правду образов, на интонационный строй речи, внося на сцену черты современной эпохи, вместе с тем не давали достаточно четкой социально-обличительной оценки образов, заменяя ее стремлением только к психологической достоверности исполнения. Однако, по словам Островского, пьеса имела в Малом театре «очень большой успех».

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»

История.

Впервые — журнал «Отечественные записки», 1878, № 1.

18 декабря 2004 года – ПРЕМЬЕРА комедии А.Н.Островского «ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА»
История.
Впервые — журнал «Отечественные записки», 1878, № 1. Черновой автограф содержит пометы Островского, согласно которым пьеса была задумана еще в декабре 1874 года, начата 24 августа 1877 года и завершена 26 октября того же года. Непосредственная работа над текстом была крайне напряженной, о чем свидетельствуют, например, письма драматурга к Ф.А.Бурдину. 3 сентября Островский писал:
«Над своей пьесой я работаю день и ночь, до истощения сил, и скоро ее кончу». И спустя три дня признавался: «Нервы разбиты, пишу пьесу, собираю последние силы, чтоб ее кончить. Трогательно-драматический сюжет пьесы, в который я погружаюсь всей душой, еще более расстроивает меня».
Разговоры о «Последней жертве» пошли по Петербургу уже в конце октября, после того как Бурдин, получив экземпляр пьесы, устроил у себя на квартире ее чтение. Позже, в марте 1878 г., театральный обозреватель журнала «Слово» засвидетельствовал: «Слышавшие ее в чтении возвестили, что она изобилует новыми типами; что она по своим крупным достоинствам, по яркости бытовой речи, по драматизму положений может быть поставлена наряду с капитальнейшими вещами Островского, относящимися к самой блестящей поре его деятельности».
Критики же, по обыкновению, не были столь единодушны и щедры на похвалы. Доброжелательно отозвались о «Последней жертве» «С.-Петербургские ведомости» (1877, 16 ноября), отметив: «Знаток русского купеческого быта дает нам в этой пьесе понять, какие следы оставил дух времени в этом сословии». Д.В.Аверкиев в «Московских ведомостях» (1877, 12 ноября) причислил «Последнюю жертву» к лучшим произведениям Островского, утверждая, что новая пьеса «любопытна как картина современных замоскворецких нравов и в то же время представляет весьма остроумную насмешку над особым поветрием, господствующим в обществе и в современной драматической литературе, и которое можно назвать пошлым сентиментализмом». Однако Аверкиев считал, что комедия не свободна от недостатков, к коим он отнес наличие «порожних речей, то есть разговоров, не вызываемых действием», а также «обилие вводных лиц, не участвующих непосредственно в действии». В то же время критик «Биржевых ведомостей» (1877, 4 декабря) находил, что комедия «оказалась вещью крайне слабой и скучной» и что «основные мотивы пьесы стары и избиты». В.П.Буренин в «Новом времени» (1878, 3 февраля), высказав претензии к автору пьесы в связи с тем, что тот навязал действующим лицам такую меру наивности, которая, по мнению критика, смыкается с «состоянием, приближающимся к идиотизму», отмечал тем не менее «действительно огромный талант» Островского, в «Последней жертве» сказавшийся в блестящей рисовке второстепенных действующих лиц: «И с какой надлежащей мерой комического, с какой осторожной выдержкой истинного юмора, не переходящего в шарж, создает подобные аксессуарные лица г. Островский!»
Спустя десять лет о языке комедии «Последняя жертва» высказался в частном письме Н.Г.Чернышевский (И.И.Барышеву, 7—8 августа 1888 г.): «У Островского в какой-то из последних пьес — в той, где дело начинается разъяснением отношений между молодой вдовой и обирающим ее мерзавцем,— сделана попытка изобразить молодую купчиху и пожилого, очень богатого купца людьми, говорящими по-человечески, а не тем утрированным для смеха публики языком, каким говорят в прежних его пьесах честные люди купеческого сословия...»
В московском Малом театре премьера «Последней жертвы» состоялась 8 ноября 1877 года. В Петербурге на сцене Александринского театра комедия впервые была поставлена 2 декабря того же года.


Материал подготовил Максим Редин

Премьеры и дебюты на сцене Малого театра

Недавно вошедший в труппу актер Михаил Фоменко впервые на сцене Малого театра исполнит сразу несколько ролей: в спектакле «Правда — хорошо, а счастье лучше» (А.Островский) — горожанина, в премьерном спектакле «Свадьба, свадьба, свадьба!» (А.Чехов) — шафера, в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» (А.Островский) — Курчаева.

Сразу в двух премьерных спектаклях будет занят Виктор Бунаков: Ятъ в «Свадьбе, свадьбе, свадьбе!» и дядя Панта в ожидаемой в декабре «Госпоже министерше» (Б.Нушич), где его сына Миле сыграет Евгений Арановский.

Также в «Свадьбе..» Дмитрий Солодовник сыграет дирижера, а Виталий Петров – Лопахина в чеховском «Вишневом саде».

В спектакле «Последняя жертва» (премьера, А. Островский) Василий Бочкарев исполнит роль Флора Федуловича, Юрий Ильин – москвича, Владимир Носик – наблюдателя.