Новости

16 мая исполняется 40 дней как с нами нет нашей дорогой Ольги Леонидовны - Оли Пашковой. Несколько лет назад мы выпустили буклет, посвященный творчеству этой замечательной актрисы. Сегодня мы публикуем здесь его текст и автограф, который Ольга попросила разместить на обложке.

Хрупкая девочка сидела, поджав ноги, на больничной койке и старательно загибала листы бумаги. Получались фигурки с острыми клювами, похожие на птичек. Одна, другая, третья… «Врачи сказали, нужно сделать ровно тысячу журавликов, чтобы выздороветь», – объясняла девочка маме, которая пришла её навестить. Высокий голос едва заметно дрожал, плед то и дело соскальзывал с худеньких плеч, но пальцы упрямо продолжали складывать оригами. Ей, Сасаки Садако, необходимо выжить. Атомная бомба упала неподалёку от её дома в Хиросиме, и девочка была сильно облучена. Садако успела сделать 644 журавлика...

Никаких оригами в 70-е годы советские школьники ещё не знали, и 12-летняя Оля Пашкова сама придумала, как делать из бумаги журавликов. А больничной койкой служило обычное кресло. Но пронзительная история японской девочки Садако тронула сердца всей школы.

Это была её первая роль. По сути – маленькая сценка в постановке политического клуба «Планета», который организовал для старших классов её любимый учитель истории Григорий Матвеевич Плоткин. Оле единственной среди пятиклассников дозволялось заниматься в клубе – готовить политинформации, выступать на школьных вечерах.

Трагическую судьбу своей ровесницы Садако она прожила, прочувствовала, проплакала.

Ольга признаётся, что помнит все свои работы, любительские и профессиональные, и каждую из них пропустила через сердце. «Даже стихи, с которыми я выступаю на поэтических вечерах. Сперва я непременно должна прочитать их «для себя» и прорыдать втихаря. Как и любую другую роль. Чтобы боль героя (или поэта), которую я потом буду выносить на зрителя – уже без слёз, разумеется, – стала сначала моей».

Неравнодушие к чужому горю, к тому, что происходит вокруг, – важное для артиста свойство. Наверное, его можно воспитать, но до определённой степени. Кого из нас не учили в детстве, чтобы воду в кранах закрывали и хлеб чёрствый не выбрасывали? И не с целью экономии, а потому что количество чистой воды на планете ограничено. И потому что в далёкой Гваделупе дети голодают. Политинформацию в советских школах читали всем, но почему-то острой восприимчивостью к страданиям других обладают немногие. Или обладают в юности, а потом, с годами, привыкают, адаптируются. Иначе как жить, с оголёнными-то нервами?

Привыкнуть к чужой боли у Ольги не получается. Да и профессия не позволяет. Эмоции, обнажённые нервы – инструмент артиста. Пашкова сравнивает их с мышцами, которые необходимо поддерживать в форме, тренировать, чтобы оставаться интересным зрителю. Можно, конечно, «накинуть шоры» на глаза и «потушить» сердце. Но тогда надо выбирать другое занятие или иные сценические жанры, менять амплуа…

Ольге Пашковой довелось побыть и инженю, и гранд-кокет, играть роли характерные и даже гротескные. Но амплуа, определяющее её актёрскую природу, – героиня. Лирическая, драматическая. Елена в «Чудаках». Маша в «Трёх сестрах». Зинаида в «Дядюшкином сне». Мария Гамильтон в «Царе Петре и Алексее». Елена Андреевна в «Лешем»... В таких ролях невозможно оставаться рассудочной и техничной, не «включать» сердце. Они-то и сопровождали Ольгу большую часть профессиональной жизни.

В поисках своего голоса

Театральное училище имени М.С. Щепкина подарило ей отличный старт. Хотя на курсе, где так замечательно начинали Кирилл Дёмин, Елена Харитонова, Ольга Кузнецова, Александр Белый – все потом, кстати, приглашённые в труппу Малого театра, – Ольга Пашкова не считалась лучшей. Получала за мастерство тройки и четвёрки, не обладала сильным, глубоким голосом. «Что ты пищишь, как мышь полевая?» – пожурил её ещё при поступлении будущий руководитель курса Юрий Мефодьевич Соломин. И потребовал закричать изо всех сил на присутствовавшего в аудитории Олега Куценко. Ольга стушевалась – как она, абитуриентка, посмеет повысить голос на человека старше себя, и к тому же – артиста? Мастеров сцены она почитала за небожителей. Удалось ли тогда справиться с заданием мастера, она и не помнит. Но можно догадаться, что скоро проблемы с голосом были решены. Более того, на Ольгу Пашкову педагоги стали возлагать серьёзные надежды.

Во-первых, ей – самой первой с курса – доверили выйти на сцену Малого театра: ещё в статусе студентки Ольга сыграла Полину в «Доходном месте», Анюту в «Из воспоминаний идеалиста», а чуть позже – Аню в спектакле «Дети Ванюшина». И, во-вторых, её ждали центральные роли в дипломных спектаклях «Чайка» и «Рембрандт».

Если героиня поэтической драмы Дмитрия Кедрина, изысканная, нежная и гордая Саския, жена Рембрандта, была существом, родственным её органике и темпераменту, то роль Аркадиной требовала ухода от себя. Естественно, Ольга мечтала сыграть Нину, восторженную, безответно влюблённую девочку, которая рвалась на сцену и не замечала счастье, ожидавшее её рядом. Нина была и по возрасту ближе, и по чувствам понятнее, но Ольге досталась Аркадина. Пришлось «обживать» далёкий от неё характер. Искать в себе те черты, о которых она, может быть, и не подозревала, которые скрыты в тайниках бессознательного.

Ольга вспоминает, что видела Аркадину уверенной женщиной, знающей себе цену, но в спектакле её Ирина Николаевна оказалась скорее легкомысленной и эгоцентричной. Эта примадонна с тоненькой талией и капризно поджатыми губками взрывалась по любому поводу и готова была сломать жизнь каждому, кто осмелится посягнуть на её превосходство. Когда на дощатых подмостках появлялась Заречная, звонкий и беспечный смех Аркадиной смолкал. Актриса сидела как на иголках, дожидаясь момента, чтобы прервать выступление девушки, но происходило обратное: незаметно для себя она увлекалась страстным монологом Нины и при словах «Вот приближается мой могучий противник» в ужасе поворачивалась в ту сторону, куда указывала Заречная. Досадная промашка выводила Аркадину из себя: «Серой пахнет. Это так нужно?» – гремел её негодующий голос. И долго ещё потом она не могла успокоиться. Избалованная, ревнивая и сумасбродная – такая Аркадина получилась у Пашковой, и это выглядело вполне убедительно.

Благодаря дипломной «Чайке», Ольга начала открывать для себя обожаемого ныне Чехова. Потихонечку разгадывать его трагические ребусы. Педагог Ольга Николаевна Соломина помогла увидеть в его классических, забронзовевших под толщей интерпретаций героях живых людей. Да ту же самую приму провинциального театра Аркадину, которая приехала к себе в имение, чтобы отдохнуть на природе – почти как мы выезжаем на дачу. А, значит, могла не только под кружевным зонтиком кофе пить, но и сажать клубнику, натянув садовые перчатки и вооружившись лопаткой. Такой неожиданный ход помог начинающей актрисе приблизить, «заземлить» великую роль, увидеть в Аркадиной реальную женщину.

Буквально через несколько лет Ольга Пашкова сыграет Соню и Елену Андреевну в «Лешем», а ещё позже – Машу в «Трёх сёстрах». Но тогда она и не думала о таком счастье. Просто не успевала: в первые годы работы в Малом театре на неё посыпались многочисленные вводы. «Голова была светлая, я легко могла текст выучивать», – объясняет Ольга. Она быстро схватывала рисунок роли, а это, конечно, бесценное для театрального артиста качество. Кто-то из коллег заболел, кто-то ушёл в декрет – и вот уже вечером ты должен быть на сцене, в новом для себя образе и пространстве. Да и внешность выпускницы – милое славянское лицо с тонкими, подвижными чертами, заразительная улыбка, стройная фигурка (так и хочется сказать на старинный манер «гибкий стан», «лебединая шея») – оказалась идеальной для классического репертуара театра.

Подменяя по разным причинам более опытных актрис, только за год с небольшим Ольга ввелась в 11 спектаклей! Девушки на выданье, княжны, служанки… Героини, которые после Аркадиной могли показаться незначительными. Но авторитет сцены Малого театра был так велик, что она радовалась любой, самой крошечной роли. Наслаждалась возможностью оказаться причастной к значимым постановкам тех лет. Следить из-за кулис за игрой своего учителя Юрия Соломина и его партнёрши Нелли Корниенко в «Сирано де Бержераке», выходить в знаменитой сцене бала в «Горе от ума» вместе с Виталием Соломиным, Татьяной Панковой, Романом Филипповым... Ольга хорошо помнит, как её вводили на роль сенной девушки в «Царя Фёдора Иоанновича» – торжественно вручили персональный экземпляр текста: два листа. На титульном – название пьесы и автор, на втором – одна-единственная реплика («Царица, спрячься! Схоронись! Какой-то/Вломился в терем сумасшедший!»). А затем – выход на поклоны и занавес. Ну и что? В «Царе Фёдоре» она почла бы за счастье сыграть даже тумбочку. И потому немногословную роль сенной девушки разучивала с трепетом. Отрабатывала с актрисой и режиссёром Зинаидой Андреевой каждый жест, каждое движение. Позже к её послужному списку добавилась и княжна Мстиславская.

Ольгу тепло приняли старшие партнёры – Николай Анненков, Руфина Нифонтова, Валерий Носик, Ирина Печерникова… Элина Быстрицкая, чьей сценической дочерью Пашковой довелось быть сразу в нескольких спектаклях, учила правильно гримироваться: показывала, как по-особому рисовать стрелки над глазами, чтобы Ольга походила на неё, свою «маму».

Первые работы оказались на удивление разными и стали для юной актрисы прекрасной школой мастерства. Озорная егоза-гимназистка Аня в «Детях Ванюшина». Чистая и хрупкая, как тростинка, слепая Дея в «Человеке, который смеётся», умиравшая от тоски по возлюбленному.

Особенно любила актриса спектакль «Не всё коту масленица» (поставленный ещё Виктором Хохряковым) – бойкий характер Агнии был так ей близок, что до сих пор, завидев в афише это название, Ольга по инерции отмечает его в репертуаре.

Год спустя появилась прелестная Люсиль в «Мещанине во дворянстве». И выяснилось, что Ольга прекрасно чувствует игровую природу мольеровской комедии – обожает хулиганить на сцене, охотно импровизирует и легко откликается на придумки партнёров. А в «Доходном месте» была важна психологическая точность. Её Полина металась меж двух огней. Между мужем, настроенным на честную трудовую жизнь, и воинственной маменькой, учившей, как устроиться поудобнее на шее супруга. Нерешительная Полина то внимала мужу, то поддакивала маме. И менялась как хамелеон.

Отношения матери и дочери, опекунши и воспитанницы… Сколько разных их оттенков, от обожания и послушания до презрения и предательства, удалось показать Ольге в спектаклях по пьесам Островского, Найдёнова, Бомарше! Одной из самых удачных стала роль в постановке повести Достоевского «Дядюшкин сон».

Режиссёр Александр Четвёркин ввёл Пашкову в спектакль через год после премьеры. Но работа получилась вполне самостоятельная, глубокая и многоплановая. Роль Москалёвой-старшей играли по очереди актрисы грандиозные – Нелли Корниенко, Элина Быстрицкая, Людмила Полякова. Не потеряться на их фоне ох как непросто. Но Ольга не только не потерялась, – расцвела. Её Зинаида – девушка с характером. Хотя это поначалу не заметно. Когда энергичная матушка вдохновенно обхаживает престарелого Князя К., Зина держится тихо и почтительно. Но как только Москалёва пытается вовлечь её в свою интригу, то получает решительный отпор. Замуж за Князя (Эдуард Марцевич)? Как бы не так! Она не поддастся уговорам, а сделает собственный выбор. «Я решилась на всё!» – побледнев, бросит Зина в лицо матери, отсекая малейшую мысль о своей причастности к корыстному плану. Да, она выйдет за Князя, но с единственной целью: спасти бывшего возлюбленного, умирающего от чахотки. Она принесёт себя в жертву ради любви.

Ольга Пашкова играет этот благородный порыв безо всякой экзальтации. Она точна в интонациях, сдержанна в жестах. Её Зинаиде, девушке хорошо воспитанной, вообще претит любое притворство. Какой мучительный стыд она испытывает, появляясь перед Князем в роскошном платье с откровенным декольте и вынужденно улыбаясь ему!.. И потом, когда исполняет волнующим грудным голосом любовный романс. Как глубоко, не на показ, страдает она, осознав, что позорный обман раскрылся… Всю сцену разоблачения Зина сидит как мраморное изваяние и не произносит ни звука. А затем – словно в омут бросаясь – мужественно признаётся в заговоре мордасовскому обществу и берёт вину на себя.

Забавно, что в этой обличительной речи Зинаида вдруг обнаруживает маменькин темперамент, становясь почти двойником Москалёвой. Даже интонации те же. Бесстрашная, пылкая, полная негодования и раскаяния, – глаз не отвести!

Можно предположить, что именно тогда актриса Ольга Пашкова по-настоящему заговорила своим голосом. И в полный голос.

«Ольга здорово брала на себя финал спектакля – вот этот монолог, когда она всё переворачивает и открывает правду, – вспоминает Александр Коршунов, который играл влюблённого в Зинаиду Павла Мозглякова. – Это была совсем не голубая героиня, а сильный человек, с ярким характером и чувством собственного достоинства. У нас с Ольгой были там и комедийные схватки, и споры, с которыми она замечательно справлялась».

Вместе с ролью Зинаиды (а также Соней в «Лешем», сыгранной двумя годами ранее) в судьбу актрисы вошла важная тема – самоотречения ради благородной цели, ради высшего смысла. Во многом эта тема станет ключевой в её творчестве.

«Женщина, каких не бывает»

Любая тема требует своего внешнего выражения. Но и сама порой диктуется – внешностью.

Что определяет облик и в целом индивидуальность Ольги Пашковой? Прямота и лёгкость. Устремлённость вверх, в небо.

Если бы мне довелось рисовать её портрет, получилось бы что-то в духе картин Шагала, с его летающими влюблёнными, обручёнными... Картин, где много воздуха, света, где есть тонкость и чистота.

У Ольги, как я уже заметила, изумительные сценические данные – высокая изящная фигура, большие выразительные глаза, тонкая талия. Но, пожалуй, главное, что характеризует и внешность, и суть – её царственная осанка, безукоризненно прямая спина. Она очень выделяет Ольгу на сцене. Но каждый раз эта осанка, эта прямая спина смотрится по-другому. Иногда она похожа на натянутую струну (в «Дядюшкином сне»), а иногда это жёсткий, словно стальной, хребет (корсет, остов), как у Глафиры в «Пучине» или у Матильды («Безумный, безумный Генрих»). И совершенно особенная осанка у чеховской Маши, горьковской Елены – в них много гибкости, трепета, жизни.

В современном танце, в contemporary dance, есть такое задание для правильной постановки тела. Ученику надо представить, что его голова – воздушный шарик, от которого позвоночник жемчужным ожерельем, тоненькой ниточкой спускается вниз. Ощущая в себе устремлённость вверх, танцовщик находит динамическое равновесие, свободнее управляет телом.

Вот в Ольге этот «воздушный шарик с ниточкой жемчуга» как будто всё время присутствует. Есть в ней какая-то лёгкость, направленность вверх – от рутины, уныния – к свету.

Откуда эта утончённость, эта аристократическая осанка у девочки, что росла в простой семье, отнюдь не голубых кровей? Да, была в её роду какая-то тайна, явленная в старых бабушкиных сундуках, набитых парчовыми платьями и серебряными украшениями. Из этих платьев маленькая Оля шила наряды для кукол, а украшения чистосердечно раздаривала воспитательницам в детском саду – те, страшно смущаясь, возвращали потом подарки маме… Но тайна сундуков по сию пору осталась нераскрытой. Да, ещё Ольга всю жизнь мечтала о балете. Но всерьёз заниматься хореографией ей не пришлось. В балетную студию мама в детстве не пустила – там изнуряют диетами, а куда ей, тощей, как воробышек, ещё худеть? Балет заменили спортивная гимнастика, теннис, конный спорт. И её прямая спина во многом оттуда. Впрочем, танец всегда жил в ней. Маленькой Оля без конца импровизировала дома перед зеркалом, а позже с наслаждением занималась хореографией в училище, с балетмейстером в Малом театре...

Чистота, кротость и твёрдость. Душа, рвущаяся вверх…

Вот, что привлекло Александра Коршунова, задумавшего дебютную постановку «Чудаков» Горького. Он увидел в Ольге свою главную героиню, Елену. А ведь это идеал женщины, практически. Елена Премудрая и Елена Прекрасная в одном лице.

«Это невероятно сложная роль, – рассказывает режиссёр. – Когда-то моя мама (Екатерина Еланская – прим. авт.) ставила «Чудаков» в ГИТИСе, на курсе Марии Осиповны Кнебель. И задачу для исполнительницы роли Елены сформулировала лаконично: «сыграть женщину, каких не бывает». Это важно и для моего спектакля. Елена – мечта любого мужчины. Думаю, что такие героические женщины всё-таки бывают, но очень редки».

Ольга сыграла мягко, на полутонах. Своего мужа, одарённого литератора Константина Мастакова, Елена любит безоглядно и немного по-матерински. В наглухо закрытом чёрном платье и с массивной цепью на шее, она и выглядит так – женщиной более зрелой, опытной, опекающей инфантильного супруга-сына. Тот витает в своих писательских фантазиях, а она настолько высоко ценит его творческие поиски, что прощает ему всё. И увлечённость другой женщиной, Ольгой, куда более приземлённой, плотской. И поразительную нечуткость, невнимание к ней самой…

«Если бы не Елена, всё в жизни Мастакова пошло бы прахом, – говорит Александр Коршунов, игравший Константина. – Она спасает его своей верой, своей любовью, силой. Для того чтобы сыграть такой характер, его надо иметь, а иначе всё будет пафосным, ходульным и совсем не о том. Ольге я верил. Она была убедительна в этой роли, поскольку то, что есть в Елене, свойственно и ей. Она и к собственной жизни подходит с такой же высокой меркой».

Елена жертвует собой, своим женским счастьем. И это по-настоящему героический поступок. Ведь она не безвольная «овечка», бредущая на заклание. Это осознанный выбор сильной женщины. Сила и жертвенность – и непременно в таком сочетании – вот, что привлекает Ольгу в её героине. Елена знает себе цену. Не будь Мастаков столь талантлив, она бы просто не оказалась рядом с ним, не терпела обиды.

Ольге Пашковой и Александру Коршунову удалось нежно и тонко, акварельными красками нарисовать сложные отношения любящих людей. В чём-то поэтичные, а в чём-то – разрушительные. Ведь всё выносить и прощать даже очень любимому невероятно тяжело, и силы Елены не безграничны. Удивительная получилась роль. Сплетённая из долгих пауз и нервно сжатых пальцев, слёз и полуулыбок, мгновенных вспышек света и глубокой печали.

Не только героиня

В «Трудовом хлебе», втором спектакле Александра Коршунова, Ольга Пашкова играла Наташу. Эта скромная и разумная девушка-труженица была словно младшей сестрой Елены – то же внутреннее достоинство, естественное, как дыхание. Та же царственная осанка. Та же чистота и жертвенность. В финале спектакля Наташа переживала очень страшный момент – узнавая о предательстве возлюбленного, она отдавала себя человеку нелюбимому. Отрешённо падала на колени перед дядей: «Благословите нас на трудовую жизнь». И кипенно-белое платье её было похоже на траурное. «Что-то в этот момент умирало в ней навсегда, – говорит Александр Коршунов. – Возможность счастья. Но она сильный человек, у неё были обязательства, была семья. И она восставала из пепла».

Образ благородной и печальной девушки, женщины, страдающей из-за несчастной любви, был близок актрисе много лет. В итальянской комедии дель а́рте для этого типа ролей непременно придумали бы особую маску – вроде Пьеретты, женской ипостаси Пьеро. (К одноимённой героине из спектакля Малого театра «Восемь любящих женщин» это отношения не имеет. А вот к таировской Пьеретте и маске Пьеро Александра Вертинского – вполне вероятно.)

«Я обожаю спектакли, в которых можно поплакать, пострадать, – смеётся Ольга. – О, дайте мне только волю! С каким наслаждением я играла Соню в «Лешем», а потом Марию Гамильтон в спектакле «Царь Пётр и Алексей»! Умница, красавица, да на эшафот – просто мечта любой актрисы!»

Но удивительно, с какой настойчивостью самые разные режиссёры Малого театра её из этого печального образа вытаскивали.

Борис Морозов, работая над спектаклем «Убийство Гонзаго», выбивал из неё благородство довольно жестокими способами. Ольга играла Амалию, певичку и танцовщицу из убогой корчмы, взятую в труппу Чарльза на роли куртизанок. Морозов представлял Амалию напористой вульгарной девицей, которая цеплялась за любой шанс вырваться со дна жизни. А Ольга видела в ней несчастную девушку, влюблённую в своего директора, Чарльза. «Морозову нужна была дерзкая Амалия, озлобленная как волчонок, – рассказывает Ольга. – А я была благополучной голубой героиней, у которой всё хорошо в жизни. Как пробудить злость в такой? Он меня провоцировал, пытался уязвить самолюбие, специально ввёл на эту роль начинающую актрису (она потом не играла) и хвалил её. А я переживала страшно, оттого что ничего не умею и не могу. И однажды моё самолюбие так взбунтовалось, что я после репетиции упала в обморок и попала с сосудистым кризом в больницу. Думаю, что роль в конце концов получилась, потому что Борис Афанасьевич брал меня потом и в другие свои спектакли».

В образе Амалии у Ольги тогда действительно появилось что-то доселе незнакомое – какая-то размашистость и грубость манер, резкий смех, пластика пантеры. И дерзость, помноженная на отчаяние, что так характерно для человека, осознающего, что он обречён – на дно, нищету, нелюбовь.

Или другой режиссёр, тот же Александр Четвёркин – он ведь просто заставил Пашкову сыграть Липочку в спектакле «Свои люди – сочтёмся!» Ольга сопротивлялась: «Мне казалось, что отвратительней персонажа в литературе нет. Она лицемерна, изворотлива, предаёт своих родных – катастрофа просто! Капризная, противная купеческая дочка! Я говорила Четвёркину: не буду её играть. Он настаивал: будешь!»

«Александр Четвёркин хотел показать, что Липочка не такой односложный человек, как принято считать. У неё есть своя правда, своя логика поступков, – вспоминает замысел коллеги-режиссёра Александр Коршунов. – Выбор на эту роль такой чистой, положительной, обаятельной актрисы, как Ольга Пашкова, усложнял характер Липочки. Естественно, в результате эта героиня вызывала осуждение, но Ольга всё равно находила для неё оправдание. По всему было видно, как ей хотелось счастья. И в какие-то моменты я верил, что она имеет право жить по-своему».

Эта Липочка страстно рвалась из родительского дома на волю. Юлой скакала по сцене, на месте не могла устоять, так ей не терпелось. Но вырваться не получалось. А тут Лазарь Подхалюзин со своим планом – как за него не ухватиться? Иной возможности-то не представится… Такая Липочка Ольге была близка. А та, в которую она потом превращалась, – та, что закрывала глаза на страдания родителей, спокойно через них перешагивала, – её возмущала. «Я даже школьникам, приходившим смотреть спектакль, говорила: не будьте такими, как Липочка! Я во многом наблюдала за ней со стороны. И если зрители всё-таки верили в то, что она – это я, значит, я к тому моменту начала овладевать профессией».

Есть у Ольги и ещё одна чудная роль, которой она внутренне сопротивлялась – Изабелла в «Тайнах Мадридского двора» в постановке Владимира Бейлиса.

Актрисе ближе, как я уже отметила, другие героини – пусть жертвенные, но сильные, как Елена. Пусть страдающие, но умные и благородные, как Зинаида. И, конечно, в «Тайнах» она мечтала о Маргарите Наваррской – смелой и непокорной, знающей себе цену. В чём-то похожей на Скарлетт О‘Хара в «Унесённых ветром» – такой же авантюристке, чертовке, сердцеедке…

И вдруг ей достаётся жадная и глупая Изабелла. Сидя на репетициях, Ольга от обиды бубнила, капризно поджимая губы: «бу-бу-бу», а все вокруг хохотали. Так и родилась её португальская принцесса, этот наивный обиженный ребёнок, смешной, нелепый. Режиссёру удалось вытащить из актрисы замечательное качество – детскость, непосредственность. Качество, которое в ней всегда присутствовало, и сейчас живо, не теряется с годами, что для профессии особенно ценно. Но в Изабелле определённо вышло на первый план, оказалось самой точной краской образа.

Изабелла у Ольги – очаровательная большеглазая куколка. Вернее, девочка, которую внезапно оторвали от её игрушек и повезли в Мадрид к жениху, Карлу V.

«Ни тени мысли в этой прелестной головке!» – дивится император.

Да нет, мыслей-то у неё полно, просто какими они могут быть у юной провинциалки, попавшей из захолустья в роскошный столичный дворец, где глаза разбегаются от красоты и роскоши? Разумеется, про платья, кружева, духи и перчатки, про тайные любовные истории, коими полон королевский двор, и про министра Гватинару, в которого она уже успела влюбиться. Политика – это же так скучно. Куда важнее, в каком принцесса Маргарита платье – а вдруг оно лучше?! Но, если надо, то можно и о серьёзном порассуждать. «Что нового в политике?» – пищит, а потом рычит Изабелла басом, как дети, которые пытаются притворяться взрослыми. Она может и грозную королеву изобразить, и язык показать. А потом взвизгнуть и забить в ладоши от восторга: «Раскрыт военный заговор!» – ведь всё, что происходит вокруг, это часть её увлекательной игры в придворную жизнь. Да, Изабелла – обворожительный ребёнок. Но всё-таки не глупый, нет, – просто непосредственный и влюблённый. А хочешь показаться умным – не надо быть влюблённым, не так ли?

Борис Морозов, Александр Четвёркин, Владимир Бейлис – режиссёры, которым Ольга Пашкова сегодня очень благодарна. Хотя ролям, предложенным ими, в своё время страшно сопротивлялась. Эти мастера смогли увидеть в ней те свойства, черты характера, о которых Ольга и не подозревала. Точнее, не спешила замечать – да кому же понравится вытаскивать из себя и публично демонстрировать такие неприятные качества, как эгоцентризм, озлобленность или недалёкость? А в результате эти героини расширили актёрский диапазон Пашковой, подарили ценный опыт создания сложных характеров. Их черты угадываются в более поздних работах. Резкость и грубость Амалии унаследовали Глафира («Пучина») и побитая жизнью Клавдия («Дети Ванюшина»). Цинизм Липочки то и дело проскальзывает в Пьеретте («Восемь любящих женщин»). Страсть Изабеллы к игре и эффектным позам досталась госпоже Воссар («Наследники Рабурдена»)…

А кто появится дальше? Актриса не загадывает.

«Сказать: «Я хочу сыграть такую-то роль» – значит утверждать, что я знаю, как её сыграть, – замечает Ольга. – А я не знаю, мне сам процесс интересен. Диалог с режиссёром, партнёрами, общий поиск, где рождается прежде неизвестное. Редко когда ты знаешь все ответы сам. Бывает, читаешь хорошую книгу – и вдруг происходит узнавание: вот что теплилось, жило во мне, но я не могла это сформулировать. И ты находишь себе собеседника, друга в авторе, в роли. Обожаю этот процесс узнавания!»

В свете камер

Ольге Пашковой кажется, что она никогда не работала над собой и ничего не добивалась – всё как будто происходило само. Находились люди, которые подсказывали, направляли, вели по жизни. «В детском лагере кто-то услышал, как я читаю стихи, – вспоминает актриса, – и меня взяли в кружок художественного слова при Дворце пионеров. Руководитель кружка рассказала обо мне Вадиму Хмелевскому, режиссёру театра-студии «Время» в ДК Горбунова. Вадим Вячеславович убедил поступить в театральный институт и помог подобрать репертуар. А руководитель курса в училище имени Щепкина Юрий Мефодьевич Соломин для меня вообще как отец родной. Я ведь без отца росла. И ни один мужчина не был так заинтересован в моей судьбе, как Юрий Мефодьевич. Это он посоветовал Владимиру Бейлису посмотреть студентку Пашкову на роль в «Доходном месте». Именно он порекомендовал меня в Малый театр – ну а кто же ещё? Это ужасно, но сама я никогда не умела выстраивать – ни карьеру, ни свою жизнь. Принимаю, что Бог пошлёт».

И ролей для себя она никогда не просила. Даже у любимого учителя Соломина, который, например, ставил «Чайку», и желанная роль Нины Заречной вполне могла достаться и ей, хотя бы вторым составом. «Когда надо, я могу пробить стены, но только не для себя, а ради кого-то. Для сына, прежде всего. Помню смешной момент: Тима, ещё маленький, был в санатории, и я собиралась его навестить, а он чуть не плачет: «Воспитатели сказали, что тебя не пустят ко мне». Я говорю: «Тима, не может такого быть! Да я сквозь стены к тебе пройду!» Он мгновенно перестал хныкать: «Ух ты! А можешь сейчас показать?» Легко. Если ради кого-то».

Она делает только то, что любит. Обожает петь – и поёт. Чудесно исполняет жестокие романсы и советскую классику в концертах, придумывая для каждой песни законченный маленький спектакль. Любит озвучивать мультфильмы. Это для неё такое наслаждение – вживаться в мультяшные характеры, от «пижамы Сэма» до монстров и красавиц. Но вот обивать пороги киностудий и заводить нужные знакомства на телевидении – увольте.

Тот факт, что с кинематографом у Пашковой романа не случилось, отчасти можно объяснить этим – нежеланием просить, продвигать себя. А отчасти – эпохой безвременья, чёрной дырой в российском кино 90-х, которая совпала с её молодостью, с актёрским стартом.

Сама актриса называет своё лицо не фотогеничным – «слишком круглое». Но даже те несколько ролей, которые всё-таки случились, показали, что кинокамера её любит, что есть у Ольги умение выразить ограниченными средствами разнообразные оттенки чувств. Как, например, в фильме «Вор» у Павла Чухрая – у неё там крошечная роль актрисы, брезгливой и манерной дамочки. Взбитый кок по последней моде, кружевные перчаточки, каблучки… Вот кривится высокомерно: «Я бы за военного никогда не вышла». Но стоит этому «военному» коснуться её шеи – вздрагивает всем телом и тает. Буквально несколько штрихов – и судьба одинокой женщины, тоскующей по любви – как на ладони.

А с каким тонким юмором она сыграла свои роли в лубочно-сатирических картинах Сергея Овчарова «Оно» и «Сказ про Федота-стрельца»! Особенно хороша её красавица Алёна («Оно») – простодушная деваха с застенчивой улыбкой, толстой русой косой и высокими принципами (всё перечисленное, правда, сохранится у Алёны ненадолго).

Кардинально противоположный образ – императрица Елизавета, жена Александра I (сериал «Северный сфинкс»). Утончённое создание, в четырнадцать лет заброшенное из родной Германии в Россию, Лиз всю жизнь терпела похождения любимого мужа. Страшно переживала, однако изумительно владела собой. Сколько иронии и нежности было в её быстрых взглядах, и сколько боли скрывалось за язвительными репликами этой умной, проницательной женщины… А как невероятно шли актрисе элегантные царские туалеты и шляпки с перьями! Все эти васильковые и жемчужно-серые тона, оттенявшие пронзительную голубизну глаз (гримёры в Петродворце перешёптывались: «Глаза как шкатулки! ТЕ САМЫЕ глаза!»). Ольге Пашковой с её безукоризненной осанкой и гордо поднятой головой не доставляло, кажется, ни малейшего труда играть царицу.

Она и в жизни так держится – непринуждённо и с достоинством.

Тут вспоминается её история из детства: «Мы жили довольно скромно: родители развелись, когда я была в первом классе, мама работала на трёх работах, чтобы как-то тянуть нас с сестрой, и мы её почти не видели. Однажды мама бросила: «И наедине с собой не будь свиньей». И мне это врезалось в память. С тех пор я всегда, даже когда обедала дома одна, брала вилку и нож и ела с таким видом, как будто находилась под прицелом телекамер». Всё это не раз потом пригодилось в профессии.

И ещё одна характерная фраза, сказанная Пашковой: «Нельзя днём готовить котлеты, если вечером играешь королеву». Она охраняет себя от быта, когда это необходимо. Не травит анекдоты за кулисами. Разделяет сакральное и профанное. Полагаю, такое трепетное отношение к сцене и отличало во все времена настоящих артистов Малого театра.

За границами амплуа

Переход от ролей дочек, невест и прочих юных особ к цветущим зрелым женщинам, а от них к ролям матерей – для актрис-героинь иногда очень болезненный – в случае Пашковой оказался совсем незаметным. Да и границами определённого амплуа она, кажется, не очень-то скована. В своё время, ещё продолжая играть Соню в «Лешем», она ввелась на роль Елены Андреевны, женщины не столько более взрослой и опытной, сколько другой по характеру, по «группе крови» – слыханное ли дело? Такой же кульбит произошёл и со спектаклем «Царь Пётр и Алексей», где Пашкова играла то крепкую русскую бабу Ефросинью, то благородную страдалицу-фрейлину Гамильтон. Как актрисе удавалось преодолевать в этих ситуациях когнитивный диссонанс, вызванный полярными характерами героинь, можно только догадываться.

Десять лет назад в «Безумном, безумном Генрихе» она сыграла мать взрослой дочери. А сегодня продолжает играть невесту на выданье – дерзкую, но обладающую здравым смыслом Машеньку в «На всякого мудреца довольно простоты». По логике пьесы эта героиня юна. Хотя не всё так уж очевидно: могла ведь и засидеться в девках племянница престарелой Турусиной – и не такое в жизни случается.

Была у Ольги и героиня, чьё взросление происходило прямо на глазах зрителей – Глафира в «Пучине» (постановка Александра Коршунова). Работа филигранная.

У Глафиры там только одно действие, две картины. И в этих двух картинах поместилась вся её короткая трагическая жизнь.

Сцена первая: Глафира, разряженная как игрушка. Канареечного цвета платьице, бантики в рыжих кудельках, прямая чёлочка, звонкий смех. И широко распахнутые, ничего не выражающие глаза. А потому, что выражать им нечего – всё, что требуется, скажет маменька. Запретит-одобрит-улыбнётся-брови насупит – и кукла Глафира механически повторит. Хохотать и леденцами угощаться маменькой одобрено. Думать – упаси боже! «Что же мне ещё ему говорить?» – с неприкрытым отчаянием вопрошает Глафира маменьку, когда 5 заученных ею фраз закончились. Эллочка-людоедка отдыхает.

Сцена вторая, семь лет спустя. Канареечного цвета пеньюар, рыжие кудельки без бантиков, прямая чёлочка, в глазах тоска. А ещё – пять человек детей и муж-неудачник. На них и срывает своё раздражение. Цепляется к любой мелочи, так и норовит задеть мужа побольнее, заставить чувствовать вину и каяться. Какая там кукла! – злая, нервная, замученная жизнью женщина. Но Пашкова не играет дрянь и стерву – это, пожалуй, было бы легче всего. Она по-своему любит мужа и ссору иной раз пытается сгладить. В ней нет природной жестокости, но есть жестокая обида – на весь мир. Девочка, которой обещали рай, не получила ничего из того, о чём грезила, ни от мужа, ни от родителей, которые по сути её предали. Про эту не задавшуюся жизнь – её отчаянный финальный танец: жёлтая шаль распахнута, как крылья птички, а каблучки бьют об пол так, словно она ими гвозди в крышку гроба вколачивает.

Канарейка, которой подрезали крылышки и уморили в тесной клетке.

Обманутые ожидания и (не)способность с этой травмой справиться, найти выход – тема, сопровождающая актрису на протяжении её творческой жизни. Они все в чём-то обмануты – и Наташа, разочарованная в любимом человеке, и Амалия, которую вместо королевской труппы ждёт тюрьма, и госпожа Воссар, что уповала на наследство Рабурдена.

Страшнее и громче эта тема звучит, конечно, в «Трёх сестрах» и «Детях Ванюшина». И обе роли стали этапными для Ольги Пашковой.

Клавдия, старшая дочь Ванюшиных, которую «пять лет замужества состарили и искалечили», не имеет ничего общего ни с самой актрисой, ни с другими её героинями. Вместо гордой осанки – горбатая скособоченная фигура. Вместо искристого женского обаяния – нелюдимость и замкнутость. Ворчит на всех, а сорваться себе не позволяет. Только один раз процедит Людмиле, любовнице мужа, низким, утробным голосом: «Никогда и ничего, сестра, не проходит даром». И зло ткнёт в свои прилизанные волосы – «Седая стала!» За горечью короткой фразы – годы, прожитые в нелюбви, родительской и мужней. Она, как и Глафира, вредная не от природы: вон, и мать пожалела, денег для Алёши дала – но как! Вульгарно раздвинув ноги, резким жестом достала купюры из-под резинки чулок. Точная деталь к образу женщины, чья жизнь так же груба, угловата и перекошена, как и её сухое тело.

Если Клавдия не похожа ни на кого из персонажей Пашковой, то Маша в «Трёх сестрах» вобрала, кажется, всё лучшее, что было сыграно, найдено, прожито. Женственность и чистоту Елены, резкость и тоску Глафиры, тлеющий огонь Елены Андреевны…

«Она производит впечатление «тлеющей», потому что не позволяет себе раздуть огонь, – рассказывает актриса про Елену Андреевну. – Ох, какая страстная натура, она меня очень этим привлекала: сдержанность, за которой пламя! Елена Андреевна могла уже сколько раз отпустить, распустить себя. Но она хранит верность старому мужу. В её сдержанности и есть сила».

А Маша – при том же «тлеющем» самообладании и железном чувстве долга – на мгновение себя отпускает. Позволяет влюбиться. А как иначе вынести эту жизнь? Как вынести мучительный брак с приторно-порядочным и тошнотворно-деликатным Кулыгиным, брак, в котором нет ничего, кроме этой самой деликатности и скуки? «Человек… должен искать веры, иначе жизнь его пуста», – в устах Маши фраза звучит как признание. Как признание в любви Вершинину, который принёс эту веру и смысл в её жизнь.

Какая Пашкова-Маша? Тихая, ироничная, внутренне собранная. Кажется, раньше в ней было больше надежды. С годами и сама актриса изменилась, и Маша тоже – спектакль идёт почти 15 лет – сегодня в ней куда больше обречённости и тоски. Но оттого и контраст глубже – между обречённостью и короткой вспышкой счастья. В спектакле есть чудесный момент: в городе пожар, в доме нервы, скандалы, у доктора запой, а Вершинин философствует о том, что всё изменится к лучшему. В дверном проёме появляется Маша, видит Вершинина, и лицо её озаряет блаженная улыбка – вот ОН, какая радость! Душа распахивается ему навстречу. Тут она замечает в комнате всех остальных, включая мужа, и мгновенно мрачнеет, тускнеет. Точно лампочку выключили. По сути, эта сцена – метафора Машиной судьбы: любовь вспыхнула, озарила собой год и подчеркнула мрак всего её существования – и толщину «золотой цепи», и беспросветность «лукоморья». Она не уйдёт от порядочного мужа, не бросится под поезд, не заведёт нового любовника. Её выбор – остаться верной долгу. Но жизнь с уходом Вершинина для неё кончена. Прощание с ним – это именно прощание с жизнью. И какая уж тут сдержанность? Она теряет контроль над собой, впивается в любимого всем телом, молча и безудержно рыдая. Эта сцена, сыгранная почти без слов, звучит резко и громко, как залп артиллерийского орудия покидающей город батареи Вершинина.

Спектакль «Три сестры» ставил сам Юрий Соломин, и его выбор Ольги Пашковой на роль Маши оказался удивительно точным. Актриса действительно «доросла» до неё, набрала опыта, профессионального и человеческого, ощутила большую свободу. Вот с этой внутренней свободой она и играет Машу. Не форсируя чувства, не суетясь. Играет так же просто и естественно, как дышит. С тонкими психологическими нюансами, оттенками и полутонами.

Сама актриса, впрочем, относит заслуги в создании роли не на свой счёт, а в адрес режиссёра Соломина: «Например, сцена, где Вершинин признаётся Маше в любви, а она смеётся. Мне этот смех никак не давался. Ход помог найти Юрий Мефодьевич. Он не диктовал, как надо делать. Но однажды на репетиции сказал мне прямо в глаза: «Я тебя люблю». Я от неожиданности и смущения расхохоталась, невольно стала прятать лицо. Соломин говорит: вот, какая реакция должна быть, запомни её. Как же мне помог этот педагогический приём! Теперь я знаю, где скрыта кнопка, вызывающая тот самый нелепый смех. Но нужен был режиссёр, который хорошо меня понимает, и смог её показать».

Характерно, что не кто иной, как тот же Юрий Соломин в том же 2003 году предложил своей ученице работу в спектакле лёгкого жанра – в водевиле «Таинственный ящик». И заново открыл публике её комедийный дар. С тех пор у актрисы появились роли, в которых она наслаждается возможностью открыто лицедействовать. Создавая карикатурные образы жеманной Баронессы («Таинственный ящик») и простодушной госпожи Воссар («Наследники Рабурдена»), Ольга не оправдывает своих героинь, не пропускает через себя, а относится к ним с иронией и даже сарказмом.

Вот, например, самовлюблённая охотница за наследством Воссар, чей смысл жизни – быть в центре внимания. Рыжеволосый парик, высокий бюст, игривый бантик на шее… Всё это должно произвести впечатление. Надо лишь найти лучший ракурс, эффектную позу, какой-нибудь эдакий жест, бессмысленный, но яркий. Сцену, где Воссар демонстрирует траурное платье с кружевами и розочками по бокам (и алый платочек для слёз в качестве пикантного аксессуара), Пашкова проводит виртуозно. И позволяет себе время от времени маленькие экспромты, вроде следующего. Отдавая Шарлотте пачку денег, Воссар с сожалением смотрит на грудь девушки – куда менее выдающуюся, чем её бюст – и сокрушается: «Тебе их даже убрать некуда».

Героиня Пашковой в «Восьми любящих женщинах» не столь карикатурна, но эксцентрики и там хватает. Эта хищница с узкой талией и вкрадчивыми лисьими манерами переменчива, как истинная дочь Евы – способна и на сочувствие, и на маленькую месть, на искренность и вероломство. «Я обожаю характерные роли, – говорит актриса. – Потому что они заставляют меня совершенствоваться в профессии. Они сложнее и технически, и психологически, ведь посочувствовать такой героине трудно. А играть-то её всё равно приходится мне самой. Но в этом есть особое удовольствие».

Время перемен

Такие вот разные героини у народной артистки России Ольги Пашковой. Нелепые и мудрые, вздорные и чувственные, решительные и отчаявшиеся… Купчихи, дворянки, баронессы, принцессы… Женщины, порой совсем не похожие одна на другую.

Но у всех ролей, сыгранных на сцене и в кино Ольгой Пашковой, есть безусловный знаменатель – индивидуальный почерк актрисы. Уникальная амальгама женского очарования и детской непосредственности, азарта и внутреннего благородства, глубокого драматизма и лёгкой иронии.

Ольга признаётся, что только недавно начала избавляться от ощущения ученицы. Почувствовала, что имеет, наконец, право играть так, как считает правильным.

Сегодня, как никогда прежде, она ждёт ярких и сложных драматических ролей. «Больше всего я боюсь, что режиссёры не увидят, как многое я могу. Я знаю, что сыграю всё, что угодно. Чувствую себя в полной мере профессионалом, и это очень приятное ощущение».

Алла Ануфриева