Новости
«В ТЕАТРЕ, КАК В ЖИЗНИ, ДУБЛЕЙ НЕТ…»
Перед нашим разговором я посмотрел два спектакля с ее участием, что было непременным условием для встречи: «Вы же меня как актрису совершенно не знаете…» О своих впечатлениях, конечно же, расскажу. Но сразу отмечу: ее жизнь неразрывно связана с Малым театром. А это один из немногих в Москве театров, где почитают традиции русской театральной школы. И не только почитают, но берегут и приумножают. Театр, собственно, и сохраняет свою неповторимую идентичность благодаря тому, что в нем не утрачено заложенное изначально гармоничное сочетание молодых дарований и зрелых талантов. И так продолжается от поколения к поколению...
Но узнать что-либо об актерах и актрисах Малого из СМИ, особенно — из ТВ, почти невозможно: там правит бал т.н. шоу-биз со всеми его «самоназначенными звездами». Конечно, театральной публике известны многие имена из тех, что принесли и приносят славу России. Но исключительно на столпах сцены даже такой храм искусства, как Малый театр, не смог бы выстоять более двух с половиной веков. Кто же сегодня наряду со знаменитостями выполняет нелегкую миссию «охранителей времени»?
…Наталья Швец впервые на сцену прославленного Малого театра вышла еще студенткой второго курса Театрального училища им М.С. Щепкина, не будучи зачисленной в труппу. Это был спектакль «Пропасть» («Szakadék», 1941) по пьесе венгерского драматурга Иожефа Дарваша. Профессор и наставник юной Наташи Вениамин Иванович Цыганков рекомендовал ее на одну из главных ролей — Эржике, жить которой довелось в хортистской Венгрии. «Там нужна была девочка. Деревенская», — рассказывала Швец. Спектакль был отмечен по итогам фестиваля «Дни Венгрии в России», и Наталья, что называется, проснулась знаменитой… Она навсегда запомнила слова Бориса Бабочкина: «Хорошая девочка, хорошо играешь…»
В этот же год она снималась в фильме «Ты и я» Ларисы Шепитько, который был показан на фестивале в Венеции и получил приз «Серебряный лев».
На фестиваль студентка не ездила, студентам тогда вообще запрещалось сниматься в кино, но гораздо важнее, что рядом с ней были такие знаменитости, как Алла Демидова и Юрий Визбор. «Я всегда восхищалась, — говорила Швец, — как играла Татьяна Александровна Еремеева, Татьяна Петровна Панкова, Быстрицкая. Помню «Стакан воды», где герцогиню играла Элина Авраамовна Быстрицкая. Королеву играла Еремеева. А я — пажа. Когда Элина Авраамовна вышла на сцену, зал встал. Евгений Павлович Велехов сказал тогда: это 50% нашего спектакля, остальное – драматургия. Сам он тоже блистательно играл, виртуозно владел текстом».
В 1975 г. Наталья была зачислена в труппу Малого театра. Она играла тогда по 28 спектаклей в месяц, участвовала во всех шефских мероприятиях. Но при этом обязательно три рада в неделю — станок, два раза — вокал, и еще — фехтование… Насколько мне известно, нынешнее поколение молодых артистов дополнительными уроками себя особо не утруждает…
«Мне нравилось учиться, — рассказывает она, — но было тяжело». Дело в том, что в Щепкинское училище она поступила не с первого раза, лишь после нескольких попыток ее приняли условно, когда были сплошь одни обязанности, главная из которых — сдавать зачеты и экзамены, но даже студенческой библиотекой таким вольным слушателям, как она (а было их еще трое), пользоваться не разрешалось. Через полгода по настоятельной просьбе Цыганкова всех четверых «вольноопределяющихся» зачислили в студенты. «А где же вы жили все это время?» «У дяди и тети», — сказала она.
Наталья Пантелеймоновна разложила передо мной ряд фотографий, принесенных по моей просьбе, и стала рассказывать: «Папа был летчиком морской авиации. Когда закончилась война в Европе, его отправили на войну с японцами. Мама у меня казачка. Она была очень талантлива: играла на всех музыкальных инструментах кроме органа и скрипки. Ее фамилия Гордиенко. А это моя бабушка, красавица необыкновенная. Ее дедушка украл у другого жениха. Из-под венца. И умчал на лошади. Это станица Крымская, сейчас город Крымск, я здесь родилась. А это моя тетя Дуся. Это фото сделано на ул. Горького, в Москве, куда меня привозили часто. У нее я и жила потом».
Собственно актерская работа Натальи Швец началась с роли княжны Мстиславской в спектакле «Царь Фёдор Иоаннович» А.К. Толстого в постановке Б.И. Равенских. Специально для спектакля музыку написал Г.В. Свиридов. На главную роль была приглашена звезда первой величины — Иннокентий Смоктуновский. Весь режиссерский замысел выстраивался вокруг этого центра. На первых порах Наталья вообще ничего не понимала, ей казалось, что она делает все не так. Даже горько рыдала. На помощь пришли Евгений Павлович Велихов и, конечно же, Цыганков. Ему начинающая актриса рассказывала о своих сомнениях, ошибках, претензиях и требованиях Равенских, а Цыганков учил, что и как нужно делать. И роль удалась. Как написали позже искусствоведы, пластика роли была выстроена режиссером строго, а «актриса нашла нежную, мягкую походку, плавные движения (выплывала как лебедь), была изысканна и красива».
Но самым памятным стал для нее спектакль «Признание», написанный по роману С. Дангулова «Дипломаты». Театр хотел, чтобы его новый спектакль передавал то, что А. Блок называл «музыкой революции». В нем играли такие мэтры, как Царев, Каюров, Нифонтова. Тогда впервые Швец и других студентов ввели в этот спектакль. Для массовки. В первом акте, рассказывала Наталья Пателеймоновна, «я была гимназисткой, во втором все мы были дипломатами и танцевали на балу в посольстве. Вениамин Иванович Цыганков часто вводил нас в спектакли — в массовки, без слов, но при этом мы должны были действовать как персонажи, у которых есть масса текста. “Вы – каждый персонаж, наставлял Цыганков. И спрашивал: а где твоя автобиография? Как ты попал сюда?” Вот стояла я, думала и сочиняла биографии. Заполняла себя внутри».
В спектакле «Бешеные деньги» у нее была роль без слов, но она попросила у режиссера согласия на ее выдуманную биографию. Вначале у нее появился «муж», потом реально «ребенок», а когда мальчик (сын коллеги) вырос, обзавелась «племянником».
По словам Натальи, если даже ты стоишь у плетня на третьем плане, то все равно у тебя должна быть биография, ты все равно играешь конкретного человека, а не «человечка вообще». Этому учили молодежь легендарные актеры Малого.
Не случайно ведь на худсоветах хорошо отзывались о ее актерских работах Игорь Ильинский, Евгений Вестник.
«За кулисами Малого театра они, - вспоминает Наталья Швец, - когда были молодыми, ходили по струнке и благоговейно: ведь рядом работали Гоголева, Жаров, Рыжов, Анненков, Нифонтова, Шатрова, Самойлов… Все “старики” всегда приходили в театр загодя (и на спектакли, и на репетиции) - за полтора, два часа, чтобы настроить себя на роль». А молодых наставляли: как только вышли из дома, решительно отсекайте уже мир обыденный, а начинайте творческий процесс: постарайтесь, например, идти походкой того героя, которого вы будете играть… Атмосфера закулисья Малого театра была совершенно особой - все были очень доброжелательны, вежливы, душевны. У актеров была высокая культура. Мы обязаны были приходить на все репетиции. Но студентам надо было вести себя так, чтобы тебя не было не видно, не слышно. Такова театральная этика».
Швец боготворит свой театр, очень дорожит работой в Малом, и каждая сыгранная роль для нее памятна. При этом даже далеко не полный список ее театральных ролей впечатляет, его можно сравнить разве что с мозаикой, настолько созданные ею образы разноплановы и разнохарактерны. Здесь — и княжна в «Горе от ума» А.С. Грибоедова, Лена («Твой дядя Миша» Г.Д. Мдивани), Мурка («Криминальное танго» Э. Раннета), Убогая («Гроза» А.Н. Островского), Зербенетта («Плутни Скапена» Ж.Б. Мольера), Катя Манн («Сказки Голливуда» К. Хэмптона)… И еще добрых четыре с лишним десятка ролей в Малом театре, в том числе и недавние — Еремеевна («Недоросль» Д.И. Фонвизина), Анфиса («Три сестры» А.П. Чехова), Ворона Клара («Снежная королева» Е. Шварца по сказке Г.Х. Адерсена).
«Когда почувствовали себя настоящей артисткой?» — не удержался я от вопроса. «Такого ощущения нет. Чувствую, что надо еще учиться. Надо много смотреть, читать, брать что-то у других. Надо учиться постоянно, каждый день…»
Наверное, она могла бы сыграть больше. И сыграла бы… У нее, как говорят, есть даже тетрадка со списком несыгранных ролей. Но нет иного другого рода деятельности, столь зависимого, как лицедейство. В силу чего и разного рода обстоятельства часто становятся неподвластными актеру. «Я считаю, что артисты как были когда-то крепостными, так и остались. Все зависит от кого-то. Хотят — возьмут тебя в спектакль, а не хотят…» — эту фразу Наталья Швец вымолвила так, будто говорила о чем-то неотвратимом вроде времен года. Но говорила спокойно, будто со всем смирилась, хотя это на нее и мало похоже.
Счастливо ли сложилась ее творческая судьба? В целом, наверное, да, но как у каждого из нас чередовались и у нее полосы светлые и темные со всеми их оттенками.
«Несколько раз в моей жизни было, когда казалось, что ты в яме глубокой, и выйти из нее совершенно невозможно. Тогда подобно Мюнхаузену вытаскивала сама себя и начинала все по новой», — рассказывает Наталья Швец.
Но на мой вопрос о том, что это были за ситуации, ответила категорическим отказом, да к тому же таким суровым тоном, что стало понятно: этот разговор продолжать не стоит.
У меня сложилось полное впечатление того, что творческий потенциал ее далеко не исчерпан. Наталья Швец — актриса от Бога. Она трепетна и нежна, от нее исходит тепло и доброта как в обычной жизни, так и на сцене. Именно на спектакле с ее участием возник вопрос, никогда ранее меня не тревожащий: можно ли любить Митрофанушку? Да-да, того самого главного героя пьесы Фонвизина «Недоросль»? Вряд ли в России те, кто в возрасте от семнадцати и выше, не знают его. Скажи только: «Не хочу учиться, хочу жениться», — как услышишь: это Митрофанушка.
Думаю, этот малоприятный тип симпатии не вызывает у большинства людей. Но для полной его характеристики надо добавить еще взгляд на нашего героя как бы со стороны, и мы находим нужную деталь в реплике его отца: «Митрофанушка наш весь в дядю (любящего свиней больше людей. — В.П.) — и он до свиней сызмала такой же охотник, как и ты (дядя — В.П.). Как был еще трех лет, так, бывало, увидя свинку, задрожит от радости». Вот таков портрет этого отпрыска лютой помещицы-крепостницы и, судя по всему, великого негодяя в будущем. И кажется, что кроме отвращения к себе, неприятия, а то и ненависти он вызывать не может. Отнюдь нет!
Еремеевна, прислуга семьи Простаковых, готова за него и жизнь положить. «Сунься, сударь, только изволь сунуться. Я те бельмы-то выцарапаю», — бросается она на защиту Митрофанушки, когда ему начинает угрожать дядя. И впадает в отчаяние, когда хозяйка обвиняет ее в недостаточной самоотверженности при отражении дядиных нападок (словесных): «… я б с ним поломалась… Притупились бы эти (указывая на ногти), я б и клыков беречь не стала». И веришь, что так и будет, настолько искренне играет роль охранительницы недоросля артистка Наталия Швец. Ни жестом, ни взглядом не обижает она этого 16-летнего оболтуса. Впечатление такое, что старается окружить его какой-то невидимой стеной от любых посягательств подобно тому, как самоотверженно бросается на защиту своего дитяти любая мать...
И дитя это великовозрастное не может не ощущать такое к себе отношение — волны доброты, исходящие от Еремеевны, ощущались и в зрительном зале. Мне, признаться, впервые довелось видеть такое прочтение роли Еремеевны. Весь секрет, думаю, в том, что Наталья Швец сыграла так, как совсем неслучайно было отмечено еще автором в списке действующих лиц: Еремеевна, мама Митрофанова. Именно — мама, как называли в те времена кормилицу. При этом о ее детях не говорится, а без того кормить барского младенца она не смогла бы. Мало что случилось с ее детьми — умерли в раннем возрасте или, став взрослыми, ушли на самостоятельные хлеба… Могли и запретить ей кормить своего ребенка (и такое случалось), чтобы молока было вдосталь барчуку. И всю любовь свою неизбывную, нерастраченную нежность отдавала она Митрофанушке…
И стоило только появиться на сцене Еремеевне/Швец, как спектакль наполнялся добротой, казалось, даже суровые нравы тех времен смягчались. Одновременно она и себя готова была не давать в обиду.
«Вы играете человека униженного», — сказал я Наталье Швец. «Конечно, раба…» «Но у вас есть при этом чувство собственного достоинства». «Еремеевна — бунтарь. И у меня был бунт наверх. Спасибо режиссеру спектакля Виталию Николаевичу Иванову, который принял эту мою концепцию. Мизансцены я не трогаю». «У меня такое впечатление, что эдакий бунтарский дух вообще присущ вашему характеру», — заметил я и услышал: «Да, вы попали в точку…»
Этот ее бунтарский дух, происходящий от чувства собственного достоинства, явственно просматривается и в спектакле «Три сестры» Чехова (режиссер-постановщик Юрий Соломин). Наталья Швец играет Анфису (нянька, старуха 80 лет, как отмечено в списке действующих лиц). О своей роли в этом спектакле актриса говорит: «Один шаг из-за кулис и ты попадаешь в другое измерение, растворяешься в мире этих чудных декораций, предметах, которые окружают тебя, погружая в то далекое прошлое. И ты живешь в этом благодаря Юрию Мефодьевичу Соломину, который заполнил весь спектакль особой атмосферой, где царит любовь...».
Анфиса называет собравшихся в большом доме «деточки», беспокоясь, чтобы все были чаем напоены. И берет на душу беды не только сестер, но и остальных участников того спектакля, что в очередной раз разыгрывает перед нами жизнь. А когда в суете пожара, охватившего часть города, силы вдруг резко оставляют ее, то нижайше просит одну из сестер, в доме которых прожила три десятка, не имея нигде своего угла: «Олюшка, милая, не гони ты меня! Не гони!». И минуту спустя: «Родная моя, золотая моя, я тружусь, я работаю… Слаба стану, все скажут: пошла! А куда я пойду? Куда? Восемьдесят лет. Восемьдесят второй год…» Кроме этой слезной просьбы у нее не оставалось иного способа противиться новой хозяйке большого дома, уже изрядно обветшавшего вместе с его патриархальными, не современными уже порядками, которая принялась яростно крушить его устои, изгоняя прочь всех, кто мешал ее нововведениям или стал ей не нужен.
В финале на сцене начинает вращаться поворотный круг, и перед глазами зрителей ровно на карусели проходят сад, дом, комнаты в этом доме. И еще одна маленькая комнатка отдельно в квартире, где приютили Анфису. Она сидит на стульчике, тихая и умиротворенная. И во всей ее позе не просто покой, а тот покой, который приходит к человеку, когда, наконец, он начинает чувствовать себя свободным от земных хлопот. И уже никто не вправе изменить этот ход событий. И надо благодарить Бога за возможность хоть коротко побыть в этом благостном состоянии перед встречей с вечностью...
«И-и, деточка, вот живу! Вот живу! В гимназии на казенной квартире, золотая, вместе с Олюшкой — определил Господь на старости лет. Отродясь я, грешница, так не жила… Квартира большая, казенная, и мне цельная комнатка и кроватка. Все казенное. Проснусь ночью и — о, Господи, Матерь Божия, счастливей меня человека нету!» — говорит Анфиса так, что кажется, будто обращаясь к зрителям, она, прежде всего, ведет разговор с космосом. И вслед за ее словами до пронзительных высот поднимается и монолог Ольги, завершающий спектакль:
«…О, Боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь».
И маленького росточка Анфису с ее маленькой в этой огромной жизни ролью тоже не забудут…
В завершение путешествия по «волнам нашей памяти» спрашиваю Наталью Пантелеймоновну: «Во время спектакля у вас есть контакт со зрителями, вы ощущаете их настроения?» «Нет. Я выхожу на сцену и занимаюсь своим делом». «И вы зрителей не видите?» «Вижу и слышу их в какой-то момент, когда вдруг задышал зал и ты начинаешь дышать вместе с ним». «И вы ждете такой момент?»
— Нет, это происходит само, когда реакция зрителей приходит на сцену. Возникает как радуга в небе. Будто что-то хорошее передали тебе из зала, и сразу становится легко. И вроде уже летаешь по сцене…
Она сыграла около полусотни ролей в театре и более полутора десятков в кино. В таких случаях обычно спрашивают, что из этого артисту ближе. Спросил и я. «Театр, — без малейших раздумий ответила Наталья Швец. — Это как кожа — без нее жить невозможно. Это как дом, без которого жить невозможно. Это как воздух, нет его — задыхаешься, начинаешь погибать». Сказано, по сути, как у Белинского: «Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей?..»
1 февраля с.г. исполнилось 45 лет ее служения Малому театру. Мы не только присоединяемся ко всем поздравлениям, но хотим добавить к ним и наши поздравления к 8 Марта. Кстати, завершая наш разговор, она произнесла одну фразу, которую бы я назвал отражением всей ее жизненной и творческой философии: «В театре, как в жизни, дублей нет…»
Валерий Панов, Столетие.ру, 06.03.2020
Перед нашим разговором я посмотрел два спектакля с ее участием, что было непременным условием для встречи: «Вы же меня как актрису совершенно не знаете…» О своих впечатлениях, конечно же, расскажу. Но сразу отмечу: ее жизнь неразрывно связана с Малым театром. А это один из немногих в Москве театров, где почитают традиции русской театральной школы. И не только почитают, но берегут и приумножают. Театр, собственно, и сохраняет свою неповторимую идентичность благодаря тому, что в нем не утрачено заложенное изначально гармоничное сочетание молодых дарований и зрелых талантов. И так продолжается от поколения к поколению...
Но узнать что-либо об актерах и актрисах Малого из СМИ, особенно — из ТВ, почти невозможно: там правит бал т.н. шоу-биз со всеми его «самоназначенными звездами». Конечно, театральной публике известны многие имена из тех, что принесли и приносят славу России. Но исключительно на столпах сцены даже такой храм искусства, как Малый театр, не смог бы выстоять более двух с половиной веков. Кто же сегодня наряду со знаменитостями выполняет нелегкую миссию «охранителей времени»?
…Наталья Швец впервые на сцену прославленного Малого театра вышла еще студенткой второго курса Театрального училища им М.С. Щепкина, не будучи зачисленной в труппу. Это был спектакль «Пропасть» («Szakadék», 1941) по пьесе венгерского драматурга Иожефа Дарваша. Профессор и наставник юной Наташи Вениамин Иванович Цыганков рекомендовал ее на одну из главных ролей — Эржике, жить которой довелось в хортистской Венгрии. «Там нужна была девочка. Деревенская», — рассказывала Швец. Спектакль был отмечен по итогам фестиваля «Дни Венгрии в России», и Наталья, что называется, проснулась знаменитой… Она навсегда запомнила слова Бориса Бабочкина: «Хорошая девочка, хорошо играешь…»
В этот же год она снималась в фильме «Ты и я» Ларисы Шепитько, который был показан на фестивале в Венеции и получил приз «Серебряный лев».
На фестиваль студентка не ездила, студентам тогда вообще запрещалось сниматься в кино, но гораздо важнее, что рядом с ней были такие знаменитости, как Алла Демидова и Юрий Визбор. «Я всегда восхищалась, — говорила Швец, — как играла Татьяна Александровна Еремеева, Татьяна Петровна Панкова, Быстрицкая. Помню «Стакан воды», где герцогиню играла Элина Авраамовна Быстрицкая. Королеву играла Еремеева. А я — пажа. Когда Элина Авраамовна вышла на сцену, зал встал. Евгений Павлович Велехов сказал тогда: это 50% нашего спектакля, остальное – драматургия. Сам он тоже блистательно играл, виртуозно владел текстом».
В 1975 г. Наталья была зачислена в труппу Малого театра. Она играла тогда по 28 спектаклей в месяц, участвовала во всех шефских мероприятиях. Но при этом обязательно три рада в неделю — станок, два раза — вокал, и еще — фехтование… Насколько мне известно, нынешнее поколение молодых артистов дополнительными уроками себя особо не утруждает…
«Мне нравилось учиться, — рассказывает она, — но было тяжело». Дело в том, что в Щепкинское училище она поступила не с первого раза, лишь после нескольких попыток ее приняли условно, когда были сплошь одни обязанности, главная из которых — сдавать зачеты и экзамены, но даже студенческой библиотекой таким вольным слушателям, как она (а было их еще трое), пользоваться не разрешалось. Через полгода по настоятельной просьбе Цыганкова всех четверых «вольноопределяющихся» зачислили в студенты. «А где же вы жили все это время?» «У дяди и тети», — сказала она.
Наталья Пантелеймоновна разложила передо мной ряд фотографий, принесенных по моей просьбе, и стала рассказывать: «Папа был летчиком морской авиации. Когда закончилась война в Европе, его отправили на войну с японцами. Мама у меня казачка. Она была очень талантлива: играла на всех музыкальных инструментах кроме органа и скрипки. Ее фамилия Гордиенко. А это моя бабушка, красавица необыкновенная. Ее дедушка украл у другого жениха. Из-под венца. И умчал на лошади. Это станица Крымская, сейчас город Крымск, я здесь родилась. А это моя тетя Дуся. Это фото сделано на ул. Горького, в Москве, куда меня привозили часто. У нее я и жила потом».
Собственно актерская работа Натальи Швец началась с роли княжны Мстиславской в спектакле «Царь Фёдор Иоаннович» А.К. Толстого в постановке Б.И. Равенских. Специально для спектакля музыку написал Г.В. Свиридов. На главную роль была приглашена звезда первой величины — Иннокентий Смоктуновский. Весь режиссерский замысел выстраивался вокруг этого центра. На первых порах Наталья вообще ничего не понимала, ей казалось, что она делает все не так. Даже горько рыдала. На помощь пришли Евгений Павлович Велихов и, конечно же, Цыганков. Ему начинающая актриса рассказывала о своих сомнениях, ошибках, претензиях и требованиях Равенских, а Цыганков учил, что и как нужно делать. И роль удалась. Как написали позже искусствоведы, пластика роли была выстроена режиссером строго, а «актриса нашла нежную, мягкую походку, плавные движения (выплывала как лебедь), была изысканна и красива».
Но самым памятным стал для нее спектакль «Признание», написанный по роману С. Дангулова «Дипломаты». Театр хотел, чтобы его новый спектакль передавал то, что А. Блок называл «музыкой революции». В нем играли такие мэтры, как Царев, Каюров, Нифонтова. Тогда впервые Швец и других студентов ввели в этот спектакль. Для массовки. В первом акте, рассказывала Наталья Пателеймоновна, «я была гимназисткой, во втором все мы были дипломатами и танцевали на балу в посольстве. Вениамин Иванович Цыганков часто вводил нас в спектакли — в массовки, без слов, но при этом мы должны были действовать как персонажи, у которых есть масса текста. “Вы – каждый персонаж, наставлял Цыганков. И спрашивал: а где твоя автобиография? Как ты попал сюда?” Вот стояла я, думала и сочиняла биографии. Заполняла себя внутри».
В спектакле «Бешеные деньги» у нее была роль без слов, но она попросила у режиссера согласия на ее выдуманную биографию. Вначале у нее появился «муж», потом реально «ребенок», а когда мальчик (сын коллеги) вырос, обзавелась «племянником».
По словам Натальи, если даже ты стоишь у плетня на третьем плане, то все равно у тебя должна быть биография, ты все равно играешь конкретного человека, а не «человечка вообще». Этому учили молодежь легендарные актеры Малого.
Не случайно ведь на худсоветах хорошо отзывались о ее актерских работах Игорь Ильинский, Евгений Вестник.
«За кулисами Малого театра они, - вспоминает Наталья Швец, - когда были молодыми, ходили по струнке и благоговейно: ведь рядом работали Гоголева, Жаров, Рыжов, Анненков, Нифонтова, Шатрова, Самойлов… Все “старики” всегда приходили в театр загодя (и на спектакли, и на репетиции) - за полтора, два часа, чтобы настроить себя на роль». А молодых наставляли: как только вышли из дома, решительно отсекайте уже мир обыденный, а начинайте творческий процесс: постарайтесь, например, идти походкой того героя, которого вы будете играть… Атмосфера закулисья Малого театра была совершенно особой - все были очень доброжелательны, вежливы, душевны. У актеров была высокая культура. Мы обязаны были приходить на все репетиции. Но студентам надо было вести себя так, чтобы тебя не было не видно, не слышно. Такова театральная этика».
Швец боготворит свой театр, очень дорожит работой в Малом, и каждая сыгранная роль для нее памятна. При этом даже далеко не полный список ее театральных ролей впечатляет, его можно сравнить разве что с мозаикой, настолько созданные ею образы разноплановы и разнохарактерны. Здесь — и княжна в «Горе от ума» А.С. Грибоедова, Лена («Твой дядя Миша» Г.Д. Мдивани), Мурка («Криминальное танго» Э. Раннета), Убогая («Гроза» А.Н. Островского), Зербенетта («Плутни Скапена» Ж.Б. Мольера), Катя Манн («Сказки Голливуда» К. Хэмптона)… И еще добрых четыре с лишним десятка ролей в Малом театре, в том числе и недавние — Еремеевна («Недоросль» Д.И. Фонвизина), Анфиса («Три сестры» А.П. Чехова), Ворона Клара («Снежная королева» Е. Шварца по сказке Г.Х. Адерсена).
«Когда почувствовали себя настоящей артисткой?» — не удержался я от вопроса. «Такого ощущения нет. Чувствую, что надо еще учиться. Надо много смотреть, читать, брать что-то у других. Надо учиться постоянно, каждый день…»
Наверное, она могла бы сыграть больше. И сыграла бы… У нее, как говорят, есть даже тетрадка со списком несыгранных ролей. Но нет иного другого рода деятельности, столь зависимого, как лицедейство. В силу чего и разного рода обстоятельства часто становятся неподвластными актеру. «Я считаю, что артисты как были когда-то крепостными, так и остались. Все зависит от кого-то. Хотят — возьмут тебя в спектакль, а не хотят…» — эту фразу Наталья Швец вымолвила так, будто говорила о чем-то неотвратимом вроде времен года. Но говорила спокойно, будто со всем смирилась, хотя это на нее и мало похоже.
Счастливо ли сложилась ее творческая судьба? В целом, наверное, да, но как у каждого из нас чередовались и у нее полосы светлые и темные со всеми их оттенками.
«Несколько раз в моей жизни было, когда казалось, что ты в яме глубокой, и выйти из нее совершенно невозможно. Тогда подобно Мюнхаузену вытаскивала сама себя и начинала все по новой», — рассказывает Наталья Швец.
Но на мой вопрос о том, что это были за ситуации, ответила категорическим отказом, да к тому же таким суровым тоном, что стало понятно: этот разговор продолжать не стоит.
У меня сложилось полное впечатление того, что творческий потенциал ее далеко не исчерпан. Наталья Швец — актриса от Бога. Она трепетна и нежна, от нее исходит тепло и доброта как в обычной жизни, так и на сцене. Именно на спектакле с ее участием возник вопрос, никогда ранее меня не тревожащий: можно ли любить Митрофанушку? Да-да, того самого главного героя пьесы Фонвизина «Недоросль»? Вряд ли в России те, кто в возрасте от семнадцати и выше, не знают его. Скажи только: «Не хочу учиться, хочу жениться», — как услышишь: это Митрофанушка.
Думаю, этот малоприятный тип симпатии не вызывает у большинства людей. Но для полной его характеристики надо добавить еще взгляд на нашего героя как бы со стороны, и мы находим нужную деталь в реплике его отца: «Митрофанушка наш весь в дядю (любящего свиней больше людей. — В.П.) — и он до свиней сызмала такой же охотник, как и ты (дядя — В.П.). Как был еще трех лет, так, бывало, увидя свинку, задрожит от радости». Вот таков портрет этого отпрыска лютой помещицы-крепостницы и, судя по всему, великого негодяя в будущем. И кажется, что кроме отвращения к себе, неприятия, а то и ненависти он вызывать не может. Отнюдь нет!
Еремеевна, прислуга семьи Простаковых, готова за него и жизнь положить. «Сунься, сударь, только изволь сунуться. Я те бельмы-то выцарапаю», — бросается она на защиту Митрофанушки, когда ему начинает угрожать дядя. И впадает в отчаяние, когда хозяйка обвиняет ее в недостаточной самоотверженности при отражении дядиных нападок (словесных): «… я б с ним поломалась… Притупились бы эти (указывая на ногти), я б и клыков беречь не стала». И веришь, что так и будет, настолько искренне играет роль охранительницы недоросля артистка Наталия Швец. Ни жестом, ни взглядом не обижает она этого 16-летнего оболтуса. Впечатление такое, что старается окружить его какой-то невидимой стеной от любых посягательств подобно тому, как самоотверженно бросается на защиту своего дитяти любая мать...
И дитя это великовозрастное не может не ощущать такое к себе отношение — волны доброты, исходящие от Еремеевны, ощущались и в зрительном зале. Мне, признаться, впервые довелось видеть такое прочтение роли Еремеевны. Весь секрет, думаю, в том, что Наталья Швец сыграла так, как совсем неслучайно было отмечено еще автором в списке действующих лиц: Еремеевна, мама Митрофанова. Именно — мама, как называли в те времена кормилицу. При этом о ее детях не говорится, а без того кормить барского младенца она не смогла бы. Мало что случилось с ее детьми — умерли в раннем возрасте или, став взрослыми, ушли на самостоятельные хлеба… Могли и запретить ей кормить своего ребенка (и такое случалось), чтобы молока было вдосталь барчуку. И всю любовь свою неизбывную, нерастраченную нежность отдавала она Митрофанушке…
И стоило только появиться на сцене Еремеевне/Швец, как спектакль наполнялся добротой, казалось, даже суровые нравы тех времен смягчались. Одновременно она и себя готова была не давать в обиду.
«Вы играете человека униженного», — сказал я Наталье Швец. «Конечно, раба…» «Но у вас есть при этом чувство собственного достоинства». «Еремеевна — бунтарь. И у меня был бунт наверх. Спасибо режиссеру спектакля Виталию Николаевичу Иванову, который принял эту мою концепцию. Мизансцены я не трогаю». «У меня такое впечатление, что эдакий бунтарский дух вообще присущ вашему характеру», — заметил я и услышал: «Да, вы попали в точку…»
Этот ее бунтарский дух, происходящий от чувства собственного достоинства, явственно просматривается и в спектакле «Три сестры» Чехова (режиссер-постановщик Юрий Соломин). Наталья Швец играет Анфису (нянька, старуха 80 лет, как отмечено в списке действующих лиц). О своей роли в этом спектакле актриса говорит: «Один шаг из-за кулис и ты попадаешь в другое измерение, растворяешься в мире этих чудных декораций, предметах, которые окружают тебя, погружая в то далекое прошлое. И ты живешь в этом благодаря Юрию Мефодьевичу Соломину, который заполнил весь спектакль особой атмосферой, где царит любовь...».
Анфиса называет собравшихся в большом доме «деточки», беспокоясь, чтобы все были чаем напоены. И берет на душу беды не только сестер, но и остальных участников того спектакля, что в очередной раз разыгрывает перед нами жизнь. А когда в суете пожара, охватившего часть города, силы вдруг резко оставляют ее, то нижайше просит одну из сестер, в доме которых прожила три десятка, не имея нигде своего угла: «Олюшка, милая, не гони ты меня! Не гони!». И минуту спустя: «Родная моя, золотая моя, я тружусь, я работаю… Слаба стану, все скажут: пошла! А куда я пойду? Куда? Восемьдесят лет. Восемьдесят второй год…» Кроме этой слезной просьбы у нее не оставалось иного способа противиться новой хозяйке большого дома, уже изрядно обветшавшего вместе с его патриархальными, не современными уже порядками, которая принялась яростно крушить его устои, изгоняя прочь всех, кто мешал ее нововведениям или стал ей не нужен.
В финале на сцене начинает вращаться поворотный круг, и перед глазами зрителей ровно на карусели проходят сад, дом, комнаты в этом доме. И еще одна маленькая комнатка отдельно в квартире, где приютили Анфису. Она сидит на стульчике, тихая и умиротворенная. И во всей ее позе не просто покой, а тот покой, который приходит к человеку, когда, наконец, он начинает чувствовать себя свободным от земных хлопот. И уже никто не вправе изменить этот ход событий. И надо благодарить Бога за возможность хоть коротко побыть в этом благостном состоянии перед встречей с вечностью...
«И-и, деточка, вот живу! Вот живу! В гимназии на казенной квартире, золотая, вместе с Олюшкой — определил Господь на старости лет. Отродясь я, грешница, так не жила… Квартира большая, казенная, и мне цельная комнатка и кроватка. Все казенное. Проснусь ночью и — о, Господи, Матерь Божия, счастливей меня человека нету!» — говорит Анфиса так, что кажется, будто обращаясь к зрителям, она, прежде всего, ведет разговор с космосом. И вслед за ее словами до пронзительных высот поднимается и монолог Ольги, завершающий спектакль:
«…О, Боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь».
И маленького росточка Анфису с ее маленькой в этой огромной жизни ролью тоже не забудут…
В завершение путешествия по «волнам нашей памяти» спрашиваю Наталью Пантелеймоновну: «Во время спектакля у вас есть контакт со зрителями, вы ощущаете их настроения?» «Нет. Я выхожу на сцену и занимаюсь своим делом». «И вы зрителей не видите?» «Вижу и слышу их в какой-то момент, когда вдруг задышал зал и ты начинаешь дышать вместе с ним». «И вы ждете такой момент?»
— Нет, это происходит само, когда реакция зрителей приходит на сцену. Возникает как радуга в небе. Будто что-то хорошее передали тебе из зала, и сразу становится легко. И вроде уже летаешь по сцене…
Она сыграла около полусотни ролей в театре и более полутора десятков в кино. В таких случаях обычно спрашивают, что из этого артисту ближе. Спросил и я. «Театр, — без малейших раздумий ответила Наталья Швец. — Это как кожа — без нее жить невозможно. Это как дом, без которого жить невозможно. Это как воздух, нет его — задыхаешься, начинаешь погибать». Сказано, по сути, как у Белинского: «Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей?..»
1 февраля с.г. исполнилось 45 лет ее служения Малому театру. Мы не только присоединяемся ко всем поздравлениям, но хотим добавить к ним и наши поздравления к 8 Марта. Кстати, завершая наш разговор, она произнесла одну фразу, которую бы я назвал отражением всей ее жизненной и творческой философии: «В театре, как в жизни, дублей нет…»
Валерий Панов, Столетие.ру, 06.03.2020
Партнеры
Информационная поддержка
