Новости

Народная артистка Российской Федерации, лауреат Государственной премии Российской Федерации Людмила Петровна Полякова родилась 28 января 1939 года в Москве. В 1964 году окончила Высшее театральное училище имени М.С. Щепкина. С 1965 по 1982 год служила в Московском драмтеатре имени К.С. Станиславского, с 1982 по 1987 год — в Театре на Таганке, в 1987–1990 — в театре «Школа драматического искусства». С 1990 года — в Малом театре.

Снялась в 70 фильмах. Среди них — «Агония», «Восхождение», «Вас ожидает гражданка Никанорова», «Прощание»...
На фестивале «Русская комедия» ростовчане могли увидеть Полякову в спектакле Малого театра «Женитьба».

— Буквально на днях посмотрел запрещенную в 60-х короткометражку «Ангел» Андрея Смирнова по рассказу Юрия Олеши. У вас было ощущение, что вы нарушаете какие-то каноны? Что вы вообще тогда чувствовали?

— Я была молодой актрисой, которая только что окончила училище и вдруг попала в какой-то элитный, привилегированный круг. Там же были все наши будущие великие режиссеры и актеры. Режиссер Андрюша Смирнов. Коля Губенко, который даже был какое-то время министром культуры. Там был один из моих любимейших актеров — Жора Бурков. Все были молодые, понимаете. И с этими людьми я общалась и дальше по жизни. Тогда же я познакомилась и с Элемом Климовым и потом снималась у него в «Распутине» («Агония»). Там была Лариса Шепитько. И когда Лариса начала снимать «Восхождение», Элем сказал жене: «Вот есть Полякова, бери». И я вошла в этот круг удивительного и дружеского общения... «Агония» снималась почти десять лет, ее бесконечно клали на полку. Заставляли что-то вырезать, что-то переснять. Я помню глаза Элема — у него совершенно фантастические были глаза, прозрачные такие, и он говорил: «У меня материала на десять таких фильмов». Он действительно был увлечен той эпохой, историей с Распутиным. Но его все время вводили в рамки. Помню, что была беременной на восьмом или девятом месяце, он говорит: «Я придумал такую потрясающую сцену». А у меня там роль не очень большая. Говорю: «Элем, я не могу, у меня последние две недели...»


— И все-таки вы чувствовали себя революционерами в кино?

— Я по своему внутреннему строению — от Бога или природы — демократка. Не могу сказать, что я ниспровергатель, но я свободомыслящий человек в принципе... Не могу утверждать, что мы что-то ниспровергали, это все-таки была задача режиссера. Потом, когда мы с Ларисой общались немножко на другом уровне, более дружеском, я понимала ее задумку «Восхождения», связь с Библией, восхождение духа, понимала, зачем Лариса ходила и поправляла складки платков — чтобы они были похожи на тоги... А в «Ангеле» я играю беременную бабу. До сих пор помню это сумасшествие, этот кадр — я из одного угла платформы пробираюсь в другой, с огромным животом. Такой символ — Россия беременна, а чем она разродится, еще неизвестно. И эта платформа без руля и без ветрил мчится куда-то.

— А вы говорили об этих символах?

— Режиссеры не говорят артистам таких слов. Это их замысел. Они стараются потихоньку артиста к этому подвести, А если им сразу сказать: «Вот ты баба, беременная, но ты на самом деле Россия». А потом мы сами все поняли... Нам было по 30 с небольшим, недавно мы окончили училище. Не могу сказать, что мы были такие уж активные комсомольцы, но мы жили в атмосфере, когда все «за», против — никого. А режиссеры были прорывные. Наше счастье, что судьба нас столкнула с ними. И мозги как будто немножко повернулись.

— А для вас было неожиданным, что «Агонию» положили на полку?


— Какие странные вопросы вы задаете. Откуда я могла знать, что ее положили на полку? Перестаньте. Мы, молодые артисты, снялись в кино, в хорошей компании, у нас были прекрасные взаимоотношения, надежды, планы.

— Но вы ждете фильм, а он не выходит и не выходит.

— Конечно, мы об этом не думали. Как я могла думать, что «Агония» не будет выходить десять лет. Что у меня за это время родится сын, мне даже в голову такое не могло прийти. Почему вас это так интересует?

— Представил, что я молодой актер, снялся в фильме, а он не выходит и не выходит.

— Ну и что? Во-первых, фильмы тогда не выходили иногда и по нескольку лет. Не знаю, что вам ответить.

— Может быть, у вас было какое-то разочарование? Может быть, вы ждали признания?

— Любая начинающая артистка хочет быть в главной роли, носить фантастические костюмы, красиво выглядеть. Чтобы у нее была какая-то комическая или трагическая, но главная роль. Но что за роль была в «Ангеле»? Проползла три раза, вы же видели, туда-сюда, вот и все. И это в принципе был альманах. Одну из новелл делала Лариса Шепитько. Другую снимал Андрей Смирнов. Но я знала, что мы попали в престижное дело. А почему фильм не выходил, мы даже как-то не задумывались. Жизнь пошла дальше... Вот сейчас я снялась у Юрия Грымова в «Трех сестрах». Прошло 150 лет, а ничего не изменилось. Люди так же страдают, так же хотят в Москву, или куда-то там еще они хотят. В этом фильме я уже взрослая, даже, вам скажу, умная девушка. Здесь все было сознательно, я знала, на что мы идем. И мы очень хотели, чтобы это все вышло на экраны. Мы были настолько очарованы нашим сообществом. И мне была очень интересна реакция людей. Реакции были противоположные. Кто-то говорил: на фига вам это нужно? А кто-то говорил, что Феллини отдыхает, даже такие были высказывания.


— Вы сыграли в одном из главных спектаклей 80-х годов — «Серсо» Анатолия Васильева. Вы ощущали, что угадали настроение общества того времени? Хотя Васильев говорит, что его не интересовало настроение общества.

— Мы, конечно, все знали и ощущали. «Серсо» мы выпустили в 1985 году, а до этого были десять лет нашего общения. До этого мы сделали первый вариант «Вассы Железновой» (в 1935 году Горький написал второй вариант «Вассы», обострив тему классовой борьбы, этот вариант обычно и играли в СССР. — «Главный»). И, кстати говоря, премьеру мы играли здесь, в Ростове. Думала сейчас пройтись по памятным местам. Но потом думаю, нет, не надо. Здесь, в голове, все осталось. Потом я же дневник вела. Ростовский период у меня в дневниках... «Серсо» мы начали репетировать, когда ушли всей группой из театра Станиславского и нас пригрел Любимов, который тогда еще оставался в СССР. Потом Любимов неожиданно исчез, остался на Западе, и мы оказались в подвешенном состоянии. Нам дали малую сцену. Работа над спектаклем шла почти три года, у людей создалось ощущение, что Васильев работает очень долго. Но таковы были обстоятельства. Мы не знали, кто мы, вроде бы не Таганка, но статуса у нас никакого не было... Когда мы выпустили спектакль, такой обвал начался. Я не могу рассказать, что это было. Это было паломничество. Вся Москва шла на наш спектакль. Декорация была посередине зала, а зрители сидели слева и справа. Всего их было 120–150 человек. Зрители, которые смотрели спектакль с одной стороны, считали своим долгом посмотреть спектакль с другой. Потому что с другой стороны это был совершенно другой спектакль. Витя Славкин (автор «Серсо». — «Главный») был еще жив. Это было поколение, будем так считать, свободомыслящих людей, которые оказались не у дел, выброшенными из официальной жизни. Так называемые стиляги.

— Мемуары Славкина называются «Памятник неизвестному стиляге».

— Ну вот видите... Витя, Витя. У него же перед этим еще была «Взрослая дочь молодого человека». Я смотрела каждый спектакль, потому что не была там занята...


— Меня удивляет, что кто-то сообразил все это снять.

— От «Вассы Железновой. Первый вариант» не осталось ничего, даже фотографий. У меня есть одна очень странная фотография — вполоборота сидим за столом. Но во времена «Серсо» уже стали появляться камеры. И наш звукооператор Зачесов, как доверенное лицо Васильева, снимал чуть ли не каждую репетицию. Не говоря уже о прогонах. А Васильев, конечно, мечтал делать кино. И он очень любил эти материалы как-то монтировать, подрезать. В этот период мы работали уже осознанно, мы понимали все. О чем мечтает русский человек? Жить, как в Америке или, допустим, во Франции, в Англии. Мы думаем, что там все хорошо. Или, наоборот, вернуться в прошлое, в дворянскую жизнь... Все было построено четко, мы раздели спектакль на эти две половины. От первой, «заграничной» половины остались только танцы — мы танцуем вокруг дома. А это была целая картина. У меня с Петушком (хозяин дома, нечаянно получивший его в наследство, к нему приезжает компания советских людей, роль Петушка исполняет Альберт Филозов. — «Главный») были две офигительные сцены, такие любовные сцены — у нас же когда-то были какие-то взаимоотношения с Петушком. Вы не смотрите на меня сейчас, тогда я была гораздо моложе. Но какой это был кайф... Либо дворянская жизнь — мы сидели за столом, звучали письма людей, живших в эпоху Серебряного века, все передавали друг другу красные бокалы с вином... Русский человек раздвоен... И последняя картина — мы снова заколачиваем этот дом. Все равно у нас ничего не получится. Ну что делать? Ну такая судьба.

— Вот вы упомянули, что Васильев хотел снимать кино. Известно, что в это время они со Славкиным написали сценарий по роману Виктора Семина «Семеро в одном доме», о жизни ростовской окраины. Он что-нибудь говорил об этом?

— Нет. Может быть, это было позже. А тогда мы работали по 10–12 часов в сутки... Мы изучили джаз. Это вообще невероятно. Потому что русский человек знает одно: раз-два, раз-два. А надо раз-и-два, раз-и-два... Сначала мы выучили все танцы, все показали, и вдруг выяснилось, что надо все на вторую долю, блин. «Что вы танцуете?»

— Это Васильев спросил?

— Он. Наверное. Он же вообще — все... И первая страна, куда нас пригласили, была Голландия. Там был потрясающий фестиваль. И нас повезли туда под эгидой Таганки. Вы не поверите, нас 18 минут не отпускали со сцены. Они думали, приехали русские, сейчас опять будут какие-то сталевары. И вдруг приехали нормальные люди, которые поют джаз и танцуют джаз... Помню, что бросилась на шею Васильеву. «Вы счастливы?» Я увидела такой взгляд. Я ему несколько раз говорила: «Но вы же не можете показывать «Серсо» на пальцах? Все равно вы должны показать это через нас. Вы же сами один не выйдете». Но у него возникла какая-то ревность, что нас так принимают. Я помню, что я тогда зарыдала и сказала: «Господи, да вы же нас ненавидите». Ну, конечно, он нас не ненавидел, но ревность у него была, оттого что нас вот так принимают. В Италии у нас был прием у папы римского, можете себе такое представить?

— Вы, наверное, были первым спектаклем такого рода, поехавшим на гастроли?

— Да-да. Мы первые русские артисты, которые удостоились аудиенции у папы Иоанна Павла Второго. У меня есть страницы дневника, которые посвящены времени, когда папа умирал. «Горят свечи, уходит мой папа. Сейчас уже бьют молоточком, снимают перстень с рыбой. Но еще — открытые окна, значит, он здесь, на Земле». Я смотрела трансляцию и записывала... Феллини еще был, Джульетта Мазина. Во Франции мы встречались с Жанной Моро. Все самые прекрасные, ведущие западные артисты были на встречах с нами.

— В «Серсо» звучал «Аквариум» Бориса Гребенщикова.

— Это да! А какие у нас были чудные встречи! Боже мой, он был такой худенький. Мы же собирали, кажется, по 50 рублей, чтобы им на дорогу хватило, чтобы они обратно уехали. И Кинчев приезжал, и Башлачев. Мы же вместе тусовались. Обычно заканчивался спектакль, и у нас была такая большая комната с круглым большим столом, мы там сидели. И кого у нас только не было. Имеется в виду художественная интеллигенция. Партийных деятелей у нас не было... В случае «Серсо» все было сознательно. Это был наш гражданский акт. Мы поверили Васильеву, пошли за ним. Помню трагический момент, когда поняла, что все разваливается. Я говорила: вы поймите, мы взрослые люди, нам всем уже за сорок, мы не можем, как студенты, смотреть на вас и молиться. Мы предполагали, что должны существовать на равных. Мы поверили, что он действительно гений. И он был гением. А как он делал разбор «Взрослой дочери» и «Серсо»! Но Юра Гребенщиков погиб (его сбила машина. — «Главный»), а мы как раз начинали репетировать «Долгий день уходит в ночь» (по пьесе Юджина О’Нила. — «Главный»). Это была бы фантастическая постановка. Но погиб Юра. Потом мы начали расходиться. Ушла Наташка Андрейченко, вышла замуж (в 1991 году эмигрировала в США к мужу, Максимилиану Шеллу. — «Главный»). Потом ушел Леша Петренко. Я ушла почти самая последняя. Помню, спрашиваю: какие-то планы есть? Он говорит, следующий семинар будет по Мольеру, возьмите с Борей Романовым какой-нибудь отрывок из Мольера, а я посмотрю, что он из этого может сделать. Я говорю: «Будьте добры, дайте мне листочек бумажки». И за десять минут я написала заявление об уходе. И только когда я оказалась на улице, подумала: блин, что я сделала? Вот так это было спонтанно. В общем, он хотел заниматься своей фантастической судьбой и верил, что его ждет слова Феллини и Гротовского.

— По-моему, у него достаточно славы. Зачем ему слава Феллини?

— У него была фраза, которую я ненавидела. «Пусть все уходит в легенду».

— Не так давно Васильев приезжал в Ростовский молодежный театр, прочитал лекцию.

— Блин! Он читает лекции! Вместо того чтобы... Боже мой! Какие спектакли были! «Васса Железнова», «Взрослая дочь молодого человека», «Серсо»!

— А как получилось, что вы, можно сказать, «авангардная» актриса, попали в Малый театр?

— Во-первых, я считаю что авангардней нашей русской классики вообще ничего нет. Взять «Женитьбу».

— «Женитьба», на мой взгляд, — одна из самых смешных русских пьес.

— Вот! А как мы еще недавно играли «Ревизора»! Ушел мой незабвенный Саша Потапов, мой партнер, городничего играл, я была городничихой. Сейчас нет партнера такого масштаба. «Правда - хорошо, а счастье лучше». Женовач поставил, и мы получили «Золотую маску» за ансамбль, специально ввели такую номинацию. У нас был ансамбль, понимаете?
Я не кривлю душой ни в чем. Серьезно, у меня нет к себе никаких претензий. Нагло, конечно, с моей стороны. Но я подошла к тому возрасту, когда я понимаю, что к чему. О, я поняла ваш вопрос! Как получилось, что я из авангардного театра пришла в традиционный? Я смотрю спектакли того же Богомолова или Серебренникова. Но, простите, мне не нравится. Почему я должна остатки своей жизни тратить, разгадывая, что Богомолов хотел сказать? Я не хочу в этом разбираться. У меня сейчас десять названий в текущем репертуаре. 12–14 спектаклей я играю в месяц. В своем возрасте, в своем состоянии. Плюс гастроли. Надо как-то силы поберечь... У меня недавно был юбилей... Я Соломину говорю: подумайте, надо же что-то сделать. Он говорит, что уже думает. Я ему подсунула пьесу «Дальше была тишина». По этой пьесе был знаменитый спектакль с Раневской и Пляттом. Он прочитал и через два дня со слезами в голосе позвонил: «Да, да, берем». Мы уже выпустили этот спектакль, были с ним в Курске и Казани. Давно у меня не было такого сознательного желания бросить в зал: люди одумайтесь, хватит ржать, хватит думать о материальном, подумайте о душе, о своих ближних, о детях, родных. В общем, это сознательный акт. У нас на спектакле плачут мужики. Правильно, пусть плачут. Потому что нельзя же все время смотреть Петросяна, ржать непонятно над чем. Надо задуматься о душе. Ну вот я подошла к тому возрасту, когда просто так, ради денег я уже ничего не делаю. Вот такая сейчас у меня программа. Но и мало предлагают хороших фильмов. Ну что у меня было за последнее время из фильмов? Ну «Бумер», это ладно, был во всех видеосалонах... «Каникулы строгого режима». За этот фильм мне не стыдно, очень милая, очень добрая комедия. А так у меня были неплохие сериалы, за которые мне тоже не стыдно. В том числе «Возвращение бумеранга». «Улыбка пересмешника». «Палач» был прекрасным фильмом. Ну что мне могут сейчас предложить? В моем облике. Ну какую-нибудь бабушку, тетушку, свекровь. Но все равно стараешься что-нибудь найти в каждой роли.

Сергей Медведев, "Кто главный. Ростов", №154