Новости
АКТЁР «ДОМА ОСТРОВСКОГО»
Недаром наш театр называют Домом Островского — произведения драматурга всегда составляли основу его репертуара. В «пьесах жизни» играли несколько поколений актёров Малого. Никогда на сцене прославленного театра не был принят грубый шарж и одномерность образов, тем более персонажи не определялись раз и навсегда в «самодуры» или «циники». Актёры создавали живой образ человека, и в «самодуре» или безнадёжно «пропащем» порой звучала щемящая нотка тоски. О ком-то из тех великих помнят, а кто-то с неизбежностью предан забвению.
Незаслуженно забыт и уникальный актёр Александр Иванович Сашин-Никольский (1894— 1967). Он пришёл в Малый театр в 1919 году, когда в труппе уже служил его однофамилец Борис Иванович Никольский. Во избежание путаницы Александр Иванович взял псевдоним Сашин-Никольский, прибавив к своей настоящей фамилии фамилию актёра Малого театра Владимира Александровича Сашина, превосходного исполнителя ролей Островского. Вскоре молодой артист становится достойным его преемником. В Александре Ивановиче бурлила неуёмная фантазия, не допускавшая ни в чём дилетантства, одинаково мощная во всех жанрах: комедии, драме, трагедии, концертных номерах, пародийных сценках, в жанровых зарисовках, игре на гитаре, исполнении романсов.
Визитной карточкой Сашина-Никольского называли роль учителя чистописания Петра Леонтьевича, которую Александр Иванович сыграл в кинофильме «Анна на шее» режиссёра И.Анненского. Он был поистине чеховским актёром в этой картине— не только удивительная мягкость, душевная тонкость, но и особое сочетание комедийного и трагического — те качества, которые мы связываем с особенностями чеховского искусства. Таким же близким и любимым автором Сашина-Никольского можно назвать и Островского, с героями которого он не раз встречался уже на подмостках Малого. Актёр уникальных творческих возможностей, Сашин-Никольский раскрывал типические черты русского национального характера с его широтой, лиризмом, сердечной добротой, подкупающей чистотой и обезоруживающим прямодушием. В его лице Малый обрёл великолепного исполнителя ролей из репертуара Островского.
Сашин-Никольский вошёл в историю театра как мастер характерных ролей второго плана, подчас эпизода, что само по себе предполагает острое чувство детали, штриха, жеста и мимики. Актёры, приходящие ему на смену— как бы талантливы и своеобразны они ни были,— не могли стереть в памяти исполнение Сашина-Никольского: непосредственность и солнечность его Елеси в «Не было ни гроша, да вдруг алтын», простоту и поэтичность Яши Гуслина в спектакле «Бедность не порок», лирический разлив русской души его Кудряша в «Грозе», сказочность Бобыля в «Снегурочке», мятущееся одиночество его Шмаги в «Без вины виноватых», детскую ясность садовника Меркулыча в «Правде хорошо, а счастье лучше»… Особое свойство таланта Сашина-Никольского заключалось в том, что созданные им герои обладали удивительной узнаваемостью. От своего кумира, Ольги Осиповны Садовской, актёр перенял трепетное отношение к звучащему со сцены слову. Именно так лучшие мастера Малого театра передавали сущность изображаемого персонажа.
В дни своей юности Сашин-Никольский, поражённый игрой О.О.Садовской в спектакле «Без вины виноватые», задал вопрос одному из маститых партнёров: «Почему её Галчиха меня так потрясает?!» Последовал ответ: «Да потому, дружочек, что это гениально». Он помнил, как большие актёры исполняли знаменитые роли, и мог продемонстрировать это в деталях. Наблюдая игру великих, Сашин-Никольский жадно впитывал традиции Дома Островского, беспрерывно работал над углублением воплощаемых образов. Александр Иванович застал на сцене Малого театра М.Н.Ермолову, Е.К.Лешковскую, О.О.Садовскую, П.М.Садовского, В.Н.Давыдова, Н.К.Яковлева… Николай Капитонович Яковлев в молодости играл Разлюляева в спектакле «Бедность не порок». Сашин-Никольский так вспоминал своего педагога по Филармоническому училищу в этой роли: «Когда появлялся Николай Капитонович с гармошкой в руках, в расстёгнутой шубе, в шапке «набекрень», с лихой песней, широко улыбаясь и сияя синими глазами,— казалось, стены раздвигались… становилось так весело и тепло, что хотелось вместе с ним петь и плясать… Я из-за него на сцену пошёл! В драму! В Филармонии меня на вокальный переманивали…»
В спектакле 1946 года режиссёра Б.Никольского Яковлев играл Любима Торцова. В знаменитых словах «Шире дорогу— Любим Торцов идёт!» в яковлевской патетике присутствовала высокая, недосягаемая для многих театральность. В первых картинах, приняв во внимание, что его герой когдато увлекался сценическим искусством, Яковлев пародировал пафосные интонации, свойственные трагикам его времени, до поры до времени пряча истинные чувства Любима. А когда наступала драматическая кульминация роли, становился человечным и простым, вызывая слёзы в зрительном зале. Режиссёр предлагал и Сашину-Никольскому сыграть Любима Торцова. Александр Иванович отказался. Не мелкое тщеславие— быть хуже или лучше Яковлева,— «покушение» на создание учителя было для него невозможным. В «Бедности не порок» Сашин-Никольский долгие годы играл роль, будто для него написанную драматургом— Яшу Гуслина. В своих пьесах Островский часто использовал романсы для раскрытия душевного состояния героев, их переживаний, чувств, мыслей. Сашин-Никольский— человек большой музыкальной одарённости, обладавший абсолютным слухом и превосходным голосом, в молодости был солистом Государственного хора цыганской песни и романса под руководством Н.Кручинина (Хлебникова). Многие персонажи Сашина-Никольского пели на сцене. В спектакле «Бедность не порок» актёр сполна оправдывал говорящую «музыкальную» фамилию своего героя. Яша Гуслин— племянник богатого купца Гордея Карпыча Торцова— пел и играл на гитаре. И хотя в своих лирических, драматических ролях Сашин-Никольский никогда не впадал в сантимент, сохраняя строгость и сдержанность, пение актёра никого не оставляло равнодушным. Островский говорил, что задача искусства— «проникать в тайники души». В исполнении Александра Ивановича сама душа исповедовалась в грустной мелодии его песен.
В спектакле «Правда— хорошо, а счастье лучше» герой Сашина-Никольского с глубокой верой в свою правоту таскал мешки ворованных яблок и с искренним удивлением осматривал им же опустошённый сад.
Роль садовника Глеба Меркулыча при постановке на сцене, как правило, чисто служебная. Но благодаря мастерству актёра она стала одним из самых запоминающихся образов спектакля. С предельной убедительностью и тончайшим юмором показал Сашин-Никольский нерадивого плута, заботящегося только об одном— украсть побольше яблок и самому остаться вне подозрений. На репетициях Александр Иванович искал наиболее удачные решения образа. И неизменно возникали всё новые и новые варианты, не похожие на прежние. Каждый раз они были интересными, казалось бы, законченными, но актёр не останавливался, аргументируя так: «Я ищу не плута, которого можно и нужно согнать со двора, а плута, которого любят и держат в доме, зная о его плутовстве, даже втайне как бы «симпатизируя» ему, а журят и грозят больше для вида, для порядка». Зритель с интересом следил за тем, как мается «бедный Меркулыч» с двумя приготовленными мешками яблок. Домочадцы мешают ему вынести ношу со двора— постоянно «путаются» и «толкутся» в саду, да ещё спрашивают при этом, куда исчезают яблоки.
Артист уловил комедийность своего персонажа— его Меркулыч совершенно серьёзно делал вещи, нелепость и смехотворность которых для всех очевидна. И с какой необыкновенной радостью кидался он на своего спасителя Платошу, неожиданно свалившегося ему на голову, как манна небесная! На каждом спектакле зал рукоплескал заключительной реплике его Меркулыча: «А вора я вам предоставлю… что я виноват, уж это нет». Затем Меркулыч поворачивался, чтобы уйти со сцены, но на мгновение, заколебавшись, возвращался и с искренним сожалением заканчивал свою мысль: «… едва ли…» Сашин-Никольский обладал редкостным умением чувствовать язык Островского, владеть речью своего персонажа. Его садовник любит выпить и поговорить, причём запас слов у него невелик. Актёр мастерски обыгрывал авторские многоточия— паузы между словами, которыми Островский передавал заторможенность речи героя, и его манеру говорить запинаясь: то жестом руки, то глубоким вздохом, нотами притворного переживания. Наблюдать за дуэтом Сашина-Никольского— Меркулыча и Варвары Рыжовой— Филицаты— неунывающей, жизнерадостной, деятельной, было необыкновенным наслаждением.
В день своего 65-летия Александр Иванович получил письмо от Варвары Николаевны: Москва, 12 сентября 1959 г. «Дорогой мой Глеб Меркулыч! Старая нянька Филицата, хоть и ссорилась с тобой из-за мешков с яблоками, а любит тебя и ценит, талантливого своего товарища по сцене нашего любимого Малого театра. От души поздравляю Вас, мой дорогой Сашенька, с днём рождения, желаю здоровья, сил и радостей. Крепко обнимаю Вас и целую! Ваша старая нянька В.Рыжова. Продиктовано и подписано со слов мамы. Николай Рыжов». К тому времени Варвара Николаевна совершенно ослепла. И Рыжова, и Турчанинова очень любили играть с Сашиным-Никольским. С семьёй Рыжовых у Александра Ивановича были давние близкие отношения, ещё со студенческих лет. Супруг Варвары Николаевны— Иван Андреевич Рыжов (тоже актёр Малого театра)— его педагог по Московскому Филармоническому училищу. Сашин-Никольский работал с таким азартом, что неизменно увлекал своими поисками партнёров по спектаклю. Подобными поворотами (он называл это «гимнастикой») в роли и интонациями актёр как бы управлял и их нюансами. Е.Д.Турчанинова, по рассказам Александра Ивановича, была далека от примитивного решения образа— изображать Барабошеву эдакой «бойбабой», с зычным голосом и комедийным «представлением» при появлении Грознова. Барабошева— Турчанинова ни на кого не рычала и не кричала: она привыкла, чтобы её слушались с полуслова. Представала перед зрителями умной, строгой, самоуверенной и словно застывшей в своей холодной властности. Репетиции Сашина-Никольского и Турчаниновой никогда не были длинными, с обязательным проговором всего текста, а какими-то «стенографическими». Артисты тут же переходили к другому куску, не доканчивая предыдущего, если понимали, чего хотят друг от друга. Даже неповторимая и ярчайшая Рыжова всё-таки нет-нет, да и подвергалась творческим «провокациям» Сашина-Никольского, гибкость которого незаметно принуждала её к отходу от канонической незыблемой формы. После сцен с Меркулычем, уже за кулисами, Рыжова безудержно смеялась: «Невозможно, невозможно с ним играть… Смешон до ужасти! Не качается, а пьян! Совсем пьян… глаза набухшие… еле узнаёт… и хорохорится…»
Очень тёплые, дружеские отношения связывали Сашина-Никольского с великой Пашенной. В 1940 году Вера Николаевна совместно с режиссёром С.П.Алексеевым ставит пьесу Островского «Без вины виноватые». Сашину-Никольскому в очередь с И.В.Ильинским поручена роль Шмаги, Пашенная играла Кручинину. Спектакль подвергся критике, не был принят труппой и не имел успеха. Возникло много замечаний и к режиссёрам, и к актёрам. И, тем не менее, роль Шмаги в творческой жизни Сашина-Никольского занимала особое место. Этот образ стал одним из интереснейших созданий актёра. Развязность, попрошайничество, пьянство героя отходили у него на задний план. Было видно, что за острословием, грубостью, цинизмом Шмаги скрывается горькая судьба неудачника. Сашин-Никольский играл человека, безусловно одарённого. А его поведение— щит от людского равнодушия, от жестокости несовершенного мира. В те годы и о самом Сашине-Никольском говорили как о погибшем таланте… В Малый театр приходило много новых разнообразных актёров. Некоторые из них, несмотря на разницу школ, ассимилировались с основным составом. Но были среди них и люди творчески далёкие от Малого, становившиеся балластом. Всё это происходило на глазах у Александра Ивановича и имело невольное значение для его судьбы. Очень часто вновь приходившие режиссёры просто не знали Сашина-Никольского. Они считали за благо занимать новых актёров, а не использовать мастеров стиля старого Малого театра. Художнику всегда нужна практика, тренировка, но тренировки становилось всё меньше. При скромности Александра Ивановича росло неверие в себя. Личная судьба Сашина-Никольского, творческая обойдённость, неустроенность удивительно роднили его с образом Шмаги. Островский тонко и глубоко чувствовал особенности этой профессии. Настоящий актёр действительно погружается в драматические или даже трагические обстоятельства своего героя так глубоко, что они становятся частью его жизни. Сплелись житейские коллизии актёра и роли. В образе Шмаги, наряду с драматизмом, присутствовал и юмор. Его Шмага— средоточие смеха и слёз, мелких закулисных интриг и благородных движений души. Примечателен и сам облик актёра в роли Шмаги. Слегка вздёрнутый нос (роль-то всё-таки комедийная), светлый парик с проседью «а-ля благородный отец», небольшой хохолок закручивался надо лбом. Сильно поношенный лапсердак, рваные башмаки— внешний вид опустившегося человека. Он был старше своего собрата по искусству и тянулся к молодому талантливому артисту Незнамову— М.Царёву. Истинное, человеческое существо Шмаги раскрывалось в финале спектакля— потрясённый сценой узнавания матери и сына, он сопереживал Кручининой и Незнамову.
В театре Островского сквозь сценический усадебный мир легко узнаётся Щелыково. Художнику необходима натура, с неё он начинает. От жизни барских усадеб, сёл, уездных и губернских городов, от постоялых дворов, трактиров и волжских пристаней Островский смог взять столько, что создал целый русский мир, уместил его в своих пьесах и представил на обозрение пёструю толпу героев, поселив многих из них в местах, которые знал и любил. Здесь на Галичском тракте (если ехать из Кинешмы) могли встретиться герои комедии «Лес» Счастливцев и Несчастливцев. С щелыковскими наблюдениями драматурга связано и название усадьбы Гурмыжской «Пеньки». Здешняя природа вдохновила на создание весенней сказки «Снегурочка». Поблизости на тракте мог находиться постоялый двор Бессудного из пьесы «На бойком месте»… Именно здесь драматург создал значительную часть своих образов. Потому к Островскому— значит, в Щелыково. После смерти Александра Николаевича его усадьба стала местом своеобразного паломничества людей искусства, прежде всего – из Малого театра. С 1928 года Щелыково официально становится Домом отдыха Малого. Его подсобное хозяйство даже в самое тяжёлое военное время снабжало театр продуктами питания. В 1970-х годах в Щелыкове построили Дом творчества ВТО (Всероссийского театрального общества, ныне — СТД). Каждый год Александра Ивановича и его жену, актрису Малого театра Валентину Васильевну Тёмкину, ожидала маленькая комната в бревенчатом двухэтажном Гостевом доме, впоследствии получившем название «Голубой дом» (построен по проекту старшей дочери Островского Марии Александровны Шателен). Вера Николаевна Пашенная располагалась в комнате с террасой. Там-то отдыхающие и собирались послушать импровизированные концерты Сашина-Никольского. Щелыково он считал лучшим местом на Земле: Ярилина долина со своим таинственным лесом, говорливым Голубым ключиком, где по преданию растаяла Снегурочка, каждый изгиб речки Куекши, тихие Николо-Бережки (там находится могила Островского)… Щелыково питало творчество актёра, здесь зарождались герои Островского, с таким проникновением сыгранные им на сцене. Человек неиссякаемого юмора и острой наблюдательности, Александр Иванович схватывал характерные чёрточки отдыхающих. Эти перевоплощения были так талантливы, что восхищённые зрители просили его ещё и ещё продолжать свои зарисовки. Сколько же эскизов будущих ролей припасал к началу сезона этот неугомонный человек! В другой раз всех собирала гитара. Александр Иванович пел и аккомпанировал себе вдохновенно, его голос западал в душу. И что самое поразительное— пение Сашина удивительно сочеталось с окружающей природой, так оно было естественно.
Есть в Щелыкове на редкость поэтическое место, рядом со «Старым домом», стоящим на краю глубокого живописного оврага— небольшая площадка с крутым спуском к реке Куекше. С высокого, почти отвесного обрыва открывается изумительный вид: заросший пруд с круглым островком посередине, к которому перекинут мостик, второй маленький— выгнулся справа, а слева до самой реки просторный луг. Порой кажется, что перед тобой сказочная декорация, рождённая самой природой. На краю склона вкопаны две низенькие лавочки. Здесь любил сидеть и смотреть в синие дали лесов Александр Николаевич Островский. На этом месте часто видели и СашинаНикольского с его неразлучной гитарой. Здесь любили бывать Рыжова, Пашенная, Пров Садовский-внук и другие старожилы Щелыково. Не случайно драматург создал «Снегурочку», когда находился в своём имении. Углубитесь в лес, осмотрите любимые места прогулок Островского, и у вас на глазах оживёт сказка. Но когда в 1950 году режиссёр Л.Прозоровский приступил к постановке «Снегурочки» на сцене Малого театра, самым сложным для него оказалось соединить мир сказки с реальностью, правду с вымыслом, при этом не потеряв поэтичности, волшебности пьесы. Сказки не получилось, «Снегурочка» «погостила» в Малом не более сезона. Но были в спектакле и безусловные удачи: Шамин— Берендей, Сашин-Никольский— Бобыль и Снегурочка— Еремеева. Эти исполнители знали толк не только в «бытовом» Островском— они сумели почувствовать поэтический мир «весенней сказки» с её неисчерпаемым богатством чувств, эмоций. По словам очевидцев, герой Сашина-Никольского представал удивительно комичным, смешным. Бобыль— нереальный, сказочный, в рубашке с чужого плеча, будто был соткан из песен и раздолья, весёлости и бездумья. Всегда готовый пуститься в пляс, герой смотрелся каким-то невесомым: не мог он устоять на месте— то ли ноги его плохо держат, то ли всегда хмелён. И в тоже время он был удивительно правдивым, живым. Реальный мужик— нерадивый, думающий только о том, где бы разжиться бражкой, до того лодырь, что даже не искушённая в деревенских делах Снегурочка— Т.А.Еремеева упрекает его: «Сам ленив, так нечего пенять на бедность. Бродишь без дела день-деньской, а я от работы не бегаю». Драматург Островский— особенный, и «кормит» он уже не одно поколение актёров Малого театра. Многие из них свои лучшие роли сыграли именно в его пьесах. Настоящий актёр может и должен в полной мере проявить свой талант и в маленькой роли, и его игра будет не менее запоминающейся, нежели игра центральных персонажей. С полным основанием это можно отнести к народному артисту РСФСР Александру Сашину-Никольскому. Он как никто другой соответствовал афоризму выдающего режиссёра и актёра Алексея Дикого «Надо играть любые роли, но стараться делать это лучше всех!» Стоило Сашину-Никольскому появиться перед зрителем даже в эпизоде, и тут же внимание зала устремлялось в его сторону. И это при том, что на сцене могли находиться корифеи, игравшие главные роли!
Елена Микельсон
Газета «Малый театр» (№11 (163) 2018 г.)
Недаром наш театр называют Домом Островского — произведения драматурга всегда составляли основу его репертуара. В «пьесах жизни» играли несколько поколений актёров Малого. Никогда на сцене прославленного театра не был принят грубый шарж и одномерность образов, тем более персонажи не определялись раз и навсегда в «самодуры» или «циники». Актёры создавали живой образ человека, и в «самодуре» или безнадёжно «пропащем» порой звучала щемящая нотка тоски. О ком-то из тех великих помнят, а кто-то с неизбежностью предан забвению.
Незаслуженно забыт и уникальный актёр Александр Иванович Сашин-Никольский (1894— 1967). Он пришёл в Малый театр в 1919 году, когда в труппе уже служил его однофамилец Борис Иванович Никольский. Во избежание путаницы Александр Иванович взял псевдоним Сашин-Никольский, прибавив к своей настоящей фамилии фамилию актёра Малого театра Владимира Александровича Сашина, превосходного исполнителя ролей Островского. Вскоре молодой артист становится достойным его преемником. В Александре Ивановиче бурлила неуёмная фантазия, не допускавшая ни в чём дилетантства, одинаково мощная во всех жанрах: комедии, драме, трагедии, концертных номерах, пародийных сценках, в жанровых зарисовках, игре на гитаре, исполнении романсов.
Визитной карточкой Сашина-Никольского называли роль учителя чистописания Петра Леонтьевича, которую Александр Иванович сыграл в кинофильме «Анна на шее» режиссёра И.Анненского. Он был поистине чеховским актёром в этой картине— не только удивительная мягкость, душевная тонкость, но и особое сочетание комедийного и трагического — те качества, которые мы связываем с особенностями чеховского искусства. Таким же близким и любимым автором Сашина-Никольского можно назвать и Островского, с героями которого он не раз встречался уже на подмостках Малого. Актёр уникальных творческих возможностей, Сашин-Никольский раскрывал типические черты русского национального характера с его широтой, лиризмом, сердечной добротой, подкупающей чистотой и обезоруживающим прямодушием. В его лице Малый обрёл великолепного исполнителя ролей из репертуара Островского.
Сашин-Никольский вошёл в историю театра как мастер характерных ролей второго плана, подчас эпизода, что само по себе предполагает острое чувство детали, штриха, жеста и мимики. Актёры, приходящие ему на смену— как бы талантливы и своеобразны они ни были,— не могли стереть в памяти исполнение Сашина-Никольского: непосредственность и солнечность его Елеси в «Не было ни гроша, да вдруг алтын», простоту и поэтичность Яши Гуслина в спектакле «Бедность не порок», лирический разлив русской души его Кудряша в «Грозе», сказочность Бобыля в «Снегурочке», мятущееся одиночество его Шмаги в «Без вины виноватых», детскую ясность садовника Меркулыча в «Правде хорошо, а счастье лучше»… Особое свойство таланта Сашина-Никольского заключалось в том, что созданные им герои обладали удивительной узнаваемостью. От своего кумира, Ольги Осиповны Садовской, актёр перенял трепетное отношение к звучащему со сцены слову. Именно так лучшие мастера Малого театра передавали сущность изображаемого персонажа.
В дни своей юности Сашин-Никольский, поражённый игрой О.О.Садовской в спектакле «Без вины виноватые», задал вопрос одному из маститых партнёров: «Почему её Галчиха меня так потрясает?!» Последовал ответ: «Да потому, дружочек, что это гениально». Он помнил, как большие актёры исполняли знаменитые роли, и мог продемонстрировать это в деталях. Наблюдая игру великих, Сашин-Никольский жадно впитывал традиции Дома Островского, беспрерывно работал над углублением воплощаемых образов. Александр Иванович застал на сцене Малого театра М.Н.Ермолову, Е.К.Лешковскую, О.О.Садовскую, П.М.Садовского, В.Н.Давыдова, Н.К.Яковлева… Николай Капитонович Яковлев в молодости играл Разлюляева в спектакле «Бедность не порок». Сашин-Никольский так вспоминал своего педагога по Филармоническому училищу в этой роли: «Когда появлялся Николай Капитонович с гармошкой в руках, в расстёгнутой шубе, в шапке «набекрень», с лихой песней, широко улыбаясь и сияя синими глазами,— казалось, стены раздвигались… становилось так весело и тепло, что хотелось вместе с ним петь и плясать… Я из-за него на сцену пошёл! В драму! В Филармонии меня на вокальный переманивали…»
В спектакле 1946 года режиссёра Б.Никольского Яковлев играл Любима Торцова. В знаменитых словах «Шире дорогу— Любим Торцов идёт!» в яковлевской патетике присутствовала высокая, недосягаемая для многих театральность. В первых картинах, приняв во внимание, что его герой когдато увлекался сценическим искусством, Яковлев пародировал пафосные интонации, свойственные трагикам его времени, до поры до времени пряча истинные чувства Любима. А когда наступала драматическая кульминация роли, становился человечным и простым, вызывая слёзы в зрительном зале. Режиссёр предлагал и Сашину-Никольскому сыграть Любима Торцова. Александр Иванович отказался. Не мелкое тщеславие— быть хуже или лучше Яковлева,— «покушение» на создание учителя было для него невозможным. В «Бедности не порок» Сашин-Никольский долгие годы играл роль, будто для него написанную драматургом— Яшу Гуслина. В своих пьесах Островский часто использовал романсы для раскрытия душевного состояния героев, их переживаний, чувств, мыслей. Сашин-Никольский— человек большой музыкальной одарённости, обладавший абсолютным слухом и превосходным голосом, в молодости был солистом Государственного хора цыганской песни и романса под руководством Н.Кручинина (Хлебникова). Многие персонажи Сашина-Никольского пели на сцене. В спектакле «Бедность не порок» актёр сполна оправдывал говорящую «музыкальную» фамилию своего героя. Яша Гуслин— племянник богатого купца Гордея Карпыча Торцова— пел и играл на гитаре. И хотя в своих лирических, драматических ролях Сашин-Никольский никогда не впадал в сантимент, сохраняя строгость и сдержанность, пение актёра никого не оставляло равнодушным. Островский говорил, что задача искусства— «проникать в тайники души». В исполнении Александра Ивановича сама душа исповедовалась в грустной мелодии его песен.
В спектакле «Правда— хорошо, а счастье лучше» герой Сашина-Никольского с глубокой верой в свою правоту таскал мешки ворованных яблок и с искренним удивлением осматривал им же опустошённый сад.
Роль садовника Глеба Меркулыча при постановке на сцене, как правило, чисто служебная. Но благодаря мастерству актёра она стала одним из самых запоминающихся образов спектакля. С предельной убедительностью и тончайшим юмором показал Сашин-Никольский нерадивого плута, заботящегося только об одном— украсть побольше яблок и самому остаться вне подозрений. На репетициях Александр Иванович искал наиболее удачные решения образа. И неизменно возникали всё новые и новые варианты, не похожие на прежние. Каждый раз они были интересными, казалось бы, законченными, но актёр не останавливался, аргументируя так: «Я ищу не плута, которого можно и нужно согнать со двора, а плута, которого любят и держат в доме, зная о его плутовстве, даже втайне как бы «симпатизируя» ему, а журят и грозят больше для вида, для порядка». Зритель с интересом следил за тем, как мается «бедный Меркулыч» с двумя приготовленными мешками яблок. Домочадцы мешают ему вынести ношу со двора— постоянно «путаются» и «толкутся» в саду, да ещё спрашивают при этом, куда исчезают яблоки.
Артист уловил комедийность своего персонажа— его Меркулыч совершенно серьёзно делал вещи, нелепость и смехотворность которых для всех очевидна. И с какой необыкновенной радостью кидался он на своего спасителя Платошу, неожиданно свалившегося ему на голову, как манна небесная! На каждом спектакле зал рукоплескал заключительной реплике его Меркулыча: «А вора я вам предоставлю… что я виноват, уж это нет». Затем Меркулыч поворачивался, чтобы уйти со сцены, но на мгновение, заколебавшись, возвращался и с искренним сожалением заканчивал свою мысль: «… едва ли…» Сашин-Никольский обладал редкостным умением чувствовать язык Островского, владеть речью своего персонажа. Его садовник любит выпить и поговорить, причём запас слов у него невелик. Актёр мастерски обыгрывал авторские многоточия— паузы между словами, которыми Островский передавал заторможенность речи героя, и его манеру говорить запинаясь: то жестом руки, то глубоким вздохом, нотами притворного переживания. Наблюдать за дуэтом Сашина-Никольского— Меркулыча и Варвары Рыжовой— Филицаты— неунывающей, жизнерадостной, деятельной, было необыкновенным наслаждением.
В день своего 65-летия Александр Иванович получил письмо от Варвары Николаевны: Москва, 12 сентября 1959 г. «Дорогой мой Глеб Меркулыч! Старая нянька Филицата, хоть и ссорилась с тобой из-за мешков с яблоками, а любит тебя и ценит, талантливого своего товарища по сцене нашего любимого Малого театра. От души поздравляю Вас, мой дорогой Сашенька, с днём рождения, желаю здоровья, сил и радостей. Крепко обнимаю Вас и целую! Ваша старая нянька В.Рыжова. Продиктовано и подписано со слов мамы. Николай Рыжов». К тому времени Варвара Николаевна совершенно ослепла. И Рыжова, и Турчанинова очень любили играть с Сашиным-Никольским. С семьёй Рыжовых у Александра Ивановича были давние близкие отношения, ещё со студенческих лет. Супруг Варвары Николаевны— Иван Андреевич Рыжов (тоже актёр Малого театра)— его педагог по Московскому Филармоническому училищу. Сашин-Никольский работал с таким азартом, что неизменно увлекал своими поисками партнёров по спектаклю. Подобными поворотами (он называл это «гимнастикой») в роли и интонациями актёр как бы управлял и их нюансами. Е.Д.Турчанинова, по рассказам Александра Ивановича, была далека от примитивного решения образа— изображать Барабошеву эдакой «бойбабой», с зычным голосом и комедийным «представлением» при появлении Грознова. Барабошева— Турчанинова ни на кого не рычала и не кричала: она привыкла, чтобы её слушались с полуслова. Представала перед зрителями умной, строгой, самоуверенной и словно застывшей в своей холодной властности. Репетиции Сашина-Никольского и Турчаниновой никогда не были длинными, с обязательным проговором всего текста, а какими-то «стенографическими». Артисты тут же переходили к другому куску, не доканчивая предыдущего, если понимали, чего хотят друг от друга. Даже неповторимая и ярчайшая Рыжова всё-таки нет-нет, да и подвергалась творческим «провокациям» Сашина-Никольского, гибкость которого незаметно принуждала её к отходу от канонической незыблемой формы. После сцен с Меркулычем, уже за кулисами, Рыжова безудержно смеялась: «Невозможно, невозможно с ним играть… Смешон до ужасти! Не качается, а пьян! Совсем пьян… глаза набухшие… еле узнаёт… и хорохорится…»
Очень тёплые, дружеские отношения связывали Сашина-Никольского с великой Пашенной. В 1940 году Вера Николаевна совместно с режиссёром С.П.Алексеевым ставит пьесу Островского «Без вины виноватые». Сашину-Никольскому в очередь с И.В.Ильинским поручена роль Шмаги, Пашенная играла Кручинину. Спектакль подвергся критике, не был принят труппой и не имел успеха. Возникло много замечаний и к режиссёрам, и к актёрам. И, тем не менее, роль Шмаги в творческой жизни Сашина-Никольского занимала особое место. Этот образ стал одним из интереснейших созданий актёра. Развязность, попрошайничество, пьянство героя отходили у него на задний план. Было видно, что за острословием, грубостью, цинизмом Шмаги скрывается горькая судьба неудачника. Сашин-Никольский играл человека, безусловно одарённого. А его поведение— щит от людского равнодушия, от жестокости несовершенного мира. В те годы и о самом Сашине-Никольском говорили как о погибшем таланте… В Малый театр приходило много новых разнообразных актёров. Некоторые из них, несмотря на разницу школ, ассимилировались с основным составом. Но были среди них и люди творчески далёкие от Малого, становившиеся балластом. Всё это происходило на глазах у Александра Ивановича и имело невольное значение для его судьбы. Очень часто вновь приходившие режиссёры просто не знали Сашина-Никольского. Они считали за благо занимать новых актёров, а не использовать мастеров стиля старого Малого театра. Художнику всегда нужна практика, тренировка, но тренировки становилось всё меньше. При скромности Александра Ивановича росло неверие в себя. Личная судьба Сашина-Никольского, творческая обойдённость, неустроенность удивительно роднили его с образом Шмаги. Островский тонко и глубоко чувствовал особенности этой профессии. Настоящий актёр действительно погружается в драматические или даже трагические обстоятельства своего героя так глубоко, что они становятся частью его жизни. Сплелись житейские коллизии актёра и роли. В образе Шмаги, наряду с драматизмом, присутствовал и юмор. Его Шмага— средоточие смеха и слёз, мелких закулисных интриг и благородных движений души. Примечателен и сам облик актёра в роли Шмаги. Слегка вздёрнутый нос (роль-то всё-таки комедийная), светлый парик с проседью «а-ля благородный отец», небольшой хохолок закручивался надо лбом. Сильно поношенный лапсердак, рваные башмаки— внешний вид опустившегося человека. Он был старше своего собрата по искусству и тянулся к молодому талантливому артисту Незнамову— М.Царёву. Истинное, человеческое существо Шмаги раскрывалось в финале спектакля— потрясённый сценой узнавания матери и сына, он сопереживал Кручининой и Незнамову.
В театре Островского сквозь сценический усадебный мир легко узнаётся Щелыково. Художнику необходима натура, с неё он начинает. От жизни барских усадеб, сёл, уездных и губернских городов, от постоялых дворов, трактиров и волжских пристаней Островский смог взять столько, что создал целый русский мир, уместил его в своих пьесах и представил на обозрение пёструю толпу героев, поселив многих из них в местах, которые знал и любил. Здесь на Галичском тракте (если ехать из Кинешмы) могли встретиться герои комедии «Лес» Счастливцев и Несчастливцев. С щелыковскими наблюдениями драматурга связано и название усадьбы Гурмыжской «Пеньки». Здешняя природа вдохновила на создание весенней сказки «Снегурочка». Поблизости на тракте мог находиться постоялый двор Бессудного из пьесы «На бойком месте»… Именно здесь драматург создал значительную часть своих образов. Потому к Островскому— значит, в Щелыково. После смерти Александра Николаевича его усадьба стала местом своеобразного паломничества людей искусства, прежде всего – из Малого театра. С 1928 года Щелыково официально становится Домом отдыха Малого. Его подсобное хозяйство даже в самое тяжёлое военное время снабжало театр продуктами питания. В 1970-х годах в Щелыкове построили Дом творчества ВТО (Всероссийского театрального общества, ныне — СТД). Каждый год Александра Ивановича и его жену, актрису Малого театра Валентину Васильевну Тёмкину, ожидала маленькая комната в бревенчатом двухэтажном Гостевом доме, впоследствии получившем название «Голубой дом» (построен по проекту старшей дочери Островского Марии Александровны Шателен). Вера Николаевна Пашенная располагалась в комнате с террасой. Там-то отдыхающие и собирались послушать импровизированные концерты Сашина-Никольского. Щелыково он считал лучшим местом на Земле: Ярилина долина со своим таинственным лесом, говорливым Голубым ключиком, где по преданию растаяла Снегурочка, каждый изгиб речки Куекши, тихие Николо-Бережки (там находится могила Островского)… Щелыково питало творчество актёра, здесь зарождались герои Островского, с таким проникновением сыгранные им на сцене. Человек неиссякаемого юмора и острой наблюдательности, Александр Иванович схватывал характерные чёрточки отдыхающих. Эти перевоплощения были так талантливы, что восхищённые зрители просили его ещё и ещё продолжать свои зарисовки. Сколько же эскизов будущих ролей припасал к началу сезона этот неугомонный человек! В другой раз всех собирала гитара. Александр Иванович пел и аккомпанировал себе вдохновенно, его голос западал в душу. И что самое поразительное— пение Сашина удивительно сочеталось с окружающей природой, так оно было естественно.
Есть в Щелыкове на редкость поэтическое место, рядом со «Старым домом», стоящим на краю глубокого живописного оврага— небольшая площадка с крутым спуском к реке Куекше. С высокого, почти отвесного обрыва открывается изумительный вид: заросший пруд с круглым островком посередине, к которому перекинут мостик, второй маленький— выгнулся справа, а слева до самой реки просторный луг. Порой кажется, что перед тобой сказочная декорация, рождённая самой природой. На краю склона вкопаны две низенькие лавочки. Здесь любил сидеть и смотреть в синие дали лесов Александр Николаевич Островский. На этом месте часто видели и СашинаНикольского с его неразлучной гитарой. Здесь любили бывать Рыжова, Пашенная, Пров Садовский-внук и другие старожилы Щелыково. Не случайно драматург создал «Снегурочку», когда находился в своём имении. Углубитесь в лес, осмотрите любимые места прогулок Островского, и у вас на глазах оживёт сказка. Но когда в 1950 году режиссёр Л.Прозоровский приступил к постановке «Снегурочки» на сцене Малого театра, самым сложным для него оказалось соединить мир сказки с реальностью, правду с вымыслом, при этом не потеряв поэтичности, волшебности пьесы. Сказки не получилось, «Снегурочка» «погостила» в Малом не более сезона. Но были в спектакле и безусловные удачи: Шамин— Берендей, Сашин-Никольский— Бобыль и Снегурочка— Еремеева. Эти исполнители знали толк не только в «бытовом» Островском— они сумели почувствовать поэтический мир «весенней сказки» с её неисчерпаемым богатством чувств, эмоций. По словам очевидцев, герой Сашина-Никольского представал удивительно комичным, смешным. Бобыль— нереальный, сказочный, в рубашке с чужого плеча, будто был соткан из песен и раздолья, весёлости и бездумья. Всегда готовый пуститься в пляс, герой смотрелся каким-то невесомым: не мог он устоять на месте— то ли ноги его плохо держат, то ли всегда хмелён. И в тоже время он был удивительно правдивым, живым. Реальный мужик— нерадивый, думающий только о том, где бы разжиться бражкой, до того лодырь, что даже не искушённая в деревенских делах Снегурочка— Т.А.Еремеева упрекает его: «Сам ленив, так нечего пенять на бедность. Бродишь без дела день-деньской, а я от работы не бегаю». Драматург Островский— особенный, и «кормит» он уже не одно поколение актёров Малого театра. Многие из них свои лучшие роли сыграли именно в его пьесах. Настоящий актёр может и должен в полной мере проявить свой талант и в маленькой роли, и его игра будет не менее запоминающейся, нежели игра центральных персонажей. С полным основанием это можно отнести к народному артисту РСФСР Александру Сашину-Никольскому. Он как никто другой соответствовал афоризму выдающего режиссёра и актёра Алексея Дикого «Надо играть любые роли, но стараться делать это лучше всех!» Стоило Сашину-Никольскому появиться перед зрителем даже в эпизоде, и тут же внимание зала устремлялось в его сторону. И это при том, что на сцене могли находиться корифеи, игравшие главные роли!
Елена Микельсон
Газета «Малый театр» (№11 (163) 2018 г.)
Партнеры
Информационная поддержка
