Сорок лет ждали. Руководитель Малого театра России, народный артист СССР Юрий Соломин посетил родную школу №5 в Чите. Он вышел из машины и сразу попал в объятия одноклассника: «Ты меня, наверное, не помнишь? Я Серёжа Романов». Вспомнил. А потом короткие замечания о школе — пол другой, окна пластиковые, а вот занавески похожие. Спрашивал: «А где спортивный зал, а актовый?» Всё это с неподдельным интересом. И пока воспоминания Юрия Мефодьевича не полились рекой, плыть по которой с ним одно удовольствие, школьники показали короткую сценку из сказки, учителя представили слайд-шоу. Всё это трогательно и душевно. С уважением. С восхищением.
Он стоял все два часа встречи. Не присел. На груди — ордена и медали за работу в кино и театре: «Я их не просто так нацепил. Это вся моя жизнь». Вопросы ему были не нужны, но школьники тянули руки и спрашивали: «Почему вы стали актёром? Как вам сегодняшняя Чита?». Он, конечно, отвечал. Но где-то в середине встречи вдруг: «…надеюсь, в моём рассказе вы почувствовали такие моменты, как будто это больше, чем слова». Так и было. Насколько он силён и талантлив.
Мне повезло с учителями
«Я очень благодарен своей учительнице Наталье Павловне Большаковой. Она помимо своего учительского призвания, была настоящим театральным режиссёром. Я помню: приехал в отпуск из Москвы в Читу, ещё будучи студентом, 1956—1957 год. Пришёл в школу. Она мне говорит: «Ты вот обрати внимание на эту девочку и на того мальчика». Я сел в самом конце, посидел на уроке. Это был четвёртый класс. После она меня спрашивает: «Ты понаблюдал за ними?» Я говорю, что да, но со спины ничего не видно. Она рассказывает историю, что как-то приходит в этот класс, а там все на головах стоят. Один парнишка сидит синего цвета. Девочка встаёт и говорит: «Володя Петров написал мне любовное письмо». И отдаёт его ей. Весь класс гогочет, за животы хватаются. Мальчишка переливается — то красного цвета, то синего. Она взяла это письмо, начала читать и сразу параллельно расставлять запятые, исправлять ошибки. Все за ней наблюдали. Ждали экзекуции. Когда она прочитала письмо, то сказала: «Ну что же, Вова, написано неплохо-неплохо, только с синтаксисом надо поработать. Ставлю тебе 4. Неси дневник». Пока он нёс дневник, она добавила, что содержание письма — отличное. Пятёрка в журнал. Вот что значит — педагог-артист. Класс уже никаких вопросов не задавал. Вот такая она была учительница. У меня есть несколько её писем, я храню их в сейфе. Когда она к дочери переехала в Новосибирск, она мне писала. Помню одно письмо, на котором помимо адреса, она написала на конверте: «Пожалуйста, найдите Юру, это очень важно». А в письме было следующее: «Юра, привет. Посмотрела твой фильм — я уже сам не помню, какой. Я тебе ставлю 4». И мои все первые фильмы были с оценкой Натальи Павловны Большаковой».
«Елизавета Ивановна — химичка. Когда она входила, было даже страшно. Она была похожа на казачку — чёрные брови вразлёт. Нам казалось, что она огромного роста. Производила мощное впечатление. Она меня к доске вызывала один раз за четверть. Я ничего в химии не понимал. До сих пор ничего не знаю. Только Н2О и не больше. Она подойдёт, журнал кинет на стол: «Ну, артист, иди к доске», — а сама стояла и смотрела в окно. Долго. Минут десять. Я возле доски весь в мыле. Мне все подсказывают, маячат. Она всё это слышала, но не реагировала. Потом поворачивалась, я весь в мелу, встревоженный. Она, не глядя на мою писанину на доске, говорила: «Ну, тебе тройки хватит?» Я кивал: «Хватит-хватит».
«Потом я закончил 10 классов. Ещё до окончания в кинотеатре «Забайкалец» в 1949 году увидел документальный фильм «Малый театр и его актёры». Меня всё это потрясло. Я посмотрел его несколько раз. Там рассказывали о великих легендарных актёрах. Меня это всё захватывало. Я запомнил адрес театрального училища при Малом театре имени Щепкина. Адрес: город Москва, Неглинная, 6. Когда я получил аттестат зрелости, шёл мимо главпочтампта. Смотрю на этот аттестат и думаю, зачем его матери идти показывать. Она и так всё знает. Там показывать особо нечего — я не блистал. Я отправил этот аттестат по этому адресу: Москва, Неглинная, 6, Театральное училище имени Щепкина. Письмо дошло, и мне пришёл вызов. Собрался ехать».
«У меня возле глаза был небольшой жировик, шишка. Он особо не мешал. Иногда увеличивался в размере, потом спадал. И когда Елизавета Ивановна — химичка — узнала, что мне пришёл вызов из театрального, она на меня посмотрела и сказала: «Ты что с ума сошёл, куда ты с такой рожей поедешь?» Она меня взяла за руку и повезла в военный госпиталь в районе СибВО. В этом госпитале её муж был главным хирургом. Меня разложили на столе, а командовала она: «Вот здесь осторожно режьте, чтобы в кино шрама не было видно». Я вам клянусь, так было. Вот что это такое. Когда я приехал в Москву, у меня был кровавый рубец. Но всё равно она как в воду смотрела».
«Был у нас физик — Роман Евгеньевич. По разговорам похож на Жириновского. Так же быстро говорил. Он пришёл в школу в 1945 году раненый, контуженный, с незаконченным высшим образованием, но с аккордеоном. Ему где-то при школе дали комнатку, и он делал невероятные вещи. Он объединил два кабинета физики, и уроки у него были спаренные — два урока. Он сразу спрашивал весь класс. У него работали все. Несколько человек у доски. Другие с опытами. Двоек ставил дикое количество. А вечерами играл на аккордеоне, учился. Однажды он пришёл в класс и говорит: «Ребята, хочу хор создать». Сделано. Создал мужской хор. Пели все, кто учил физику. Помню в Доме офицеров запевали «Как у Волги у реки, у реки». Человек 70 ребят орут: у кого есть голос, у кого нет. Всегда получали первые места. Такие учителя очень важны».
«В 1971 году мы приехали с гастролями Малого театра на Украину. И вдруг в Одессе в гостинице звонок : «Здравствуй, Юра». Звонила Елизавета Ивановна. Я говорю: «А вы как здесь?» Она с мужем, он главный врач санатория для пограничников. Мы встретились, поговорили. Я её спросил: «А вы знали, что я буду артистом?» Она: «Конечно». Я: «Да не может быть». Она в ответ: «А что же я в окно смотрела, пока ты там всякую муру писал. Конечно, понимала, зачем тебя мучить». Мне повезло с учителями. Учителя — это люди, которые создают поколения».
Кино требует жертв
«Курс, на который я поступал, набирала Вера Пашенная. Это был её последний курс. Я зашёл. Она спрашивает «Откуда приехали?» Я говорю: «Из Читы. Забайкалье». Она отвечает: «Я там была, но там же лагерей очень много». Я поспорил: «Ну, что вы? У нас только Кука, Дарасун». Я думал, речь про пионерские лагеря. Она засмеялась. Спросила про рубец, пошутила, что я из местных. Меня взяли. Тогда в театре была плеяда гениальнейших артистов. Наши старухи — мы их так ласково называли. Например, Александра Яблочника. Ей было 98 лет, когда она ещё выходила на сцену. Я пришёл студентом второго курса на практику. Меня загримировала под араба, и я должен был её вывозить на кресле. Она перед выходом на сцену спрашивает: «Кто со мной будет работать?» Я к ней подошёл, представился, что студент. Она всё расспросила. Потом говорит: «А теперь давай соберёмся, настроимся». Это был для меня большой урок. Я должен был присутствовать и стоять в этом коллективе и соответствовать тому, что там происходило. Вот такая школа. Она существует и по сегодняшний день».
«Есть такое понятие как художественное слово — это не техника речи. Это, когда человек умеет читать прозу и поэзию. Научить этому нельзя. Актёр, работая над спектаклем, должен знать литературу, историю того события, русская она или зарубежная. Мы это должны знать. Иначе подтекста не будет. Тех мыслей и чувств не будет. Глубины».
«Я вам скажу честно, я не помню точно, сколько было у меня фильмов — что-то больше 60. Очень трудно посчитать. Некоторые названия уже не помню. Эти фильмы вобрали годы-годы. С 1957 года работал в Малом театре. Начал ещё студентом второго курса. И у нас по сей день все студенты второго курса Высшего театрального училища имени Щепкина при Малом театре проходят практику. Молодые артисты и студенты крутятся возле опытных и заслуженных людей. Бесценно».
«Я не был в Чите с 1975 года. Тогда приезжал на съёмки. Снимался на вокзале с Василием Шукшиным. Мне надо было завести поезд, тронуть с места. Был очень старый железнодорожник, он был консультантом у нас. Не верил, что я способен запустить паровоз. Говорил, что тут с первого раза не поймёшь, одним разом не обойдёшься. Я нажал, что надо и не надо, — и поезд пошёл. Это был первый кадр. Тогда дублёров особо не было. Мы сами дрались, каскадёров не было. Сами соображали, что нужно делать, чтобы человека не убить».
«Один раз снимался в фильме «ТАСС уполномочен заявить», я там играл нашего разведчика. Пригласили несколько спортсменов, которые владеют всякими единоборствами. Они мне показали. Один был темнокожий для большего антуража. Место действия — африканская страна. Снимали сцену драки. Я кого-то пытался ударить, они уходили от ударов, мастера спорта. И тут передо мной этот темнокожий, а у меня руки заняты, свободная нога, и я его ударил. Я думал, что он спортсмен тоже, но потом узнал, что он просто студент МГИМО. Его в больницу увезли. Но кадр был снят. Думаю, он больше не снимался в кино. Кино требует жертв».
Особая Чита
«Критиковать сегодняшнюю Читу я не буду. Очень много хорошего, но есть и то, что могло быть и лучше. Вот я иду по улице. Это здание помню, этот дом, другой, а потом вдруг многоэтажка перекрывает вид на сопку. Зачем? Красота города в том, что он лежит в котловане из сопок. Как я восторгался, когда самолёт приземлялся. Не спал ночь. Смотрел рассвет. Необыкновенный. Я такого не видел. Я первый раз увидел такое солнце, и это у меня отложилось. Буду со студентами обсуждать. Город мог быть ещё лучше. Я за то, чтобы сохранять старину. Вот сохранили почту, — прекрасно. Если мы настроим стекло и бетон, мы многое потеряем. Хорошо, что в Чите много домов не выше пятого этажа».
«Когда говорят: «Да где эта Чита, там круглый год холодно». Я думаю: «Ну, придурки какие-то». Разве вы не понимаете, что страна огромная и прекрасная. Мне сейчас звонят из дома: «Как там с погодой?». А мы уезжали из Москвы в плащах, семь градусов, дождь со снегом. А здесь плюс 20. Не верят. А я знаю, Забайкалье — особая зона».
Татьяна Пояркина, Чита.ру
Сорок лет ждали. Руководитель Малого театра России, народный артист СССР Юрий Соломин посетил родную школу №5 в Чите. Он вышел из машины и сразу попал в объятия одноклассника: «Ты меня, наверное, не помнишь? Я Серёжа Романов». Вспомнил. А потом короткие замечания о школе — пол другой, окна пластиковые, а вот занавески похожие. Спрашивал: «А где спортивный зал, а актовый?» Всё это с неподдельным интересом. И пока воспоминания Юрия Мефодьевича не полились рекой, плыть по которой с ним одно удовольствие, школьники показали короткую сценку из сказки, учителя представили слайд-шоу. Всё это трогательно и душевно. С уважением. С восхищением.
Он стоял все два часа встречи. Не присел. На груди — ордена и медали за работу в кино и театре: «Я их не просто так нацепил. Это вся моя жизнь». Вопросы ему были не нужны, но школьники тянули руки и спрашивали: «Почему вы стали актёром? Как вам сегодняшняя Чита?». Он, конечно, отвечал. Но где-то в середине встречи вдруг: «…надеюсь, в моём рассказе вы почувствовали такие моменты, как будто это больше, чем слова». Так и было. Насколько он силён и талантлив.
Мне повезло с учителями
«Я очень благодарен своей учительнице Наталье Павловне Большаковой. Она помимо своего учительского призвания, была настоящим театральным режиссёром. Я помню: приехал в отпуск из Москвы в Читу, ещё будучи студентом, 1956—1957 год. Пришёл в школу. Она мне говорит: «Ты вот обрати внимание на эту девочку и на того мальчика». Я сел в самом конце, посидел на уроке. Это был четвёртый класс. После она меня спрашивает: «Ты понаблюдал за ними?» Я говорю, что да, но со спины ничего не видно. Она рассказывает историю, что как-то приходит в этот класс, а там все на головах стоят. Один парнишка сидит синего цвета. Девочка встаёт и говорит: «Володя Петров написал мне любовное письмо». И отдаёт его ей. Весь класс гогочет, за животы хватаются. Мальчишка переливается — то красного цвета, то синего. Она взяла это письмо, начала читать и сразу параллельно расставлять запятые, исправлять ошибки. Все за ней наблюдали. Ждали экзекуции. Когда она прочитала письмо, то сказала: «Ну что же, Вова, написано неплохо-неплохо, только с синтаксисом надо поработать. Ставлю тебе 4. Неси дневник». Пока он нёс дневник, она добавила, что содержание письма — отличное. Пятёрка в журнал. Вот что значит — педагог-артист. Класс уже никаких вопросов не задавал. Вот такая она была учительница. У меня есть несколько её писем, я храню их в сейфе. Когда она к дочери переехала в Новосибирск, она мне писала. Помню одно письмо, на котором помимо адреса, она написала на конверте: «Пожалуйста, найдите Юру, это очень важно». А в письме было следующее: «Юра, привет. Посмотрела твой фильм — я уже сам не помню, какой. Я тебе ставлю 4». И мои все первые фильмы были с оценкой Натальи Павловны Большаковой».
«Елизавета Ивановна — химичка. Когда она входила, было даже страшно. Она была похожа на казачку — чёрные брови вразлёт. Нам казалось, что она огромного роста. Производила мощное впечатление. Она меня к доске вызывала один раз за четверть. Я ничего в химии не понимал. До сих пор ничего не знаю. Только Н2О и не больше. Она подойдёт, журнал кинет на стол: «Ну, артист, иди к доске», — а сама стояла и смотрела в окно. Долго. Минут десять. Я возле доски весь в мыле. Мне все подсказывают, маячат. Она всё это слышала, но не реагировала. Потом поворачивалась, я весь в мелу, встревоженный. Она, не глядя на мою писанину на доске, говорила: «Ну, тебе тройки хватит?» Я кивал: «Хватит-хватит».
«Потом я закончил 10 классов. Ещё до окончания в кинотеатре «Забайкалец» в 1949 году увидел документальный фильм «Малый театр и его актёры». Меня всё это потрясло. Я посмотрел его несколько раз. Там рассказывали о великих легендарных актёрах. Меня это всё захватывало. Я запомнил адрес театрального училища при Малом театре имени Щепкина. Адрес: город Москва, Неглинная, 6. Когда я получил аттестат зрелости, шёл мимо главпочтампта. Смотрю на этот аттестат и думаю, зачем его матери идти показывать. Она и так всё знает. Там показывать особо нечего — я не блистал. Я отправил этот аттестат по этому адресу: Москва, Неглинная, 6, Театральное училище имени Щепкина. Письмо дошло, и мне пришёл вызов. Собрался ехать».
«У меня возле глаза был небольшой жировик, шишка. Он особо не мешал. Иногда увеличивался в размере, потом спадал. И когда Елизавета Ивановна — химичка — узнала, что мне пришёл вызов из театрального, она на меня посмотрела и сказала: «Ты что с ума сошёл, куда ты с такой рожей поедешь?» Она меня взяла за руку и повезла в военный госпиталь в районе СибВО. В этом госпитале её муж был главным хирургом. Меня разложили на столе, а командовала она: «Вот здесь осторожно режьте, чтобы в кино шрама не было видно». Я вам клянусь, так было. Вот что это такое. Когда я приехал в Москву, у меня был кровавый рубец. Но всё равно она как в воду смотрела».
«Был у нас физик — Роман Евгеньевич. По разговорам похож на Жириновского. Так же быстро говорил. Он пришёл в школу в 1945 году раненый, контуженный, с незаконченным высшим образованием, но с аккордеоном. Ему где-то при школе дали комнатку, и он делал невероятные вещи. Он объединил два кабинета физики, и уроки у него были спаренные — два урока. Он сразу спрашивал весь класс. У него работали все. Несколько человек у доски. Другие с опытами. Двоек ставил дикое количество. А вечерами играл на аккордеоне, учился. Однажды он пришёл в класс и говорит: «Ребята, хочу хор создать». Сделано. Создал мужской хор. Пели все, кто учил физику. Помню в Доме офицеров запевали «Как у Волги у реки, у реки». Человек 70 ребят орут: у кого есть голос, у кого нет. Всегда получали первые места. Такие учителя очень важны».
«В 1971 году мы приехали с гастролями Малого театра на Украину. И вдруг в Одессе в гостинице звонок : «Здравствуй, Юра». Звонила Елизавета Ивановна. Я говорю: «А вы как здесь?» Она с мужем, он главный врач санатория для пограничников. Мы встретились, поговорили. Я её спросил: «А вы знали, что я буду артистом?» Она: «Конечно». Я: «Да не может быть». Она в ответ: «А что же я в окно смотрела, пока ты там всякую муру писал. Конечно, понимала, зачем тебя мучить». Мне повезло с учителями. Учителя — это люди, которые создают поколения».
Кино требует жертв
«Курс, на который я поступал, набирала Вера Пашенная. Это был её последний курс. Я зашёл. Она спрашивает «Откуда приехали?» Я говорю: «Из Читы. Забайкалье». Она отвечает: «Я там была, но там же лагерей очень много». Я поспорил: «Ну, что вы? У нас только Кука, Дарасун». Я думал, речь про пионерские лагеря. Она засмеялась. Спросила про рубец, пошутила, что я из местных. Меня взяли. Тогда в театре была плеяда гениальнейших артистов. Наши старухи — мы их так ласково называли. Например, Александра Яблочника. Ей было 98 лет, когда она ещё выходила на сцену. Я пришёл студентом второго курса на практику. Меня загримировала под араба, и я должен был её вывозить на кресле. Она перед выходом на сцену спрашивает: «Кто со мной будет работать?» Я к ней подошёл, представился, что студент. Она всё расспросила. Потом говорит: «А теперь давай соберёмся, настроимся». Это был для меня большой урок. Я должен был присутствовать и стоять в этом коллективе и соответствовать тому, что там происходило. Вот такая школа. Она существует и по сегодняшний день».
«Есть такое понятие как художественное слово — это не техника речи. Это, когда человек умеет читать прозу и поэзию. Научить этому нельзя. Актёр, работая над спектаклем, должен знать литературу, историю того события, русская она или зарубежная. Мы это должны знать. Иначе подтекста не будет. Тех мыслей и чувств не будет. Глубины».
«Я вам скажу честно, я не помню точно, сколько было у меня фильмов — что-то больше 60. Очень трудно посчитать. Некоторые названия уже не помню. Эти фильмы вобрали годы-годы. С 1957 года работал в Малом театре. Начал ещё студентом второго курса. И у нас по сей день все студенты второго курса Высшего театрального училища имени Щепкина при Малом театре проходят практику. Молодые артисты и студенты крутятся возле опытных и заслуженных людей. Бесценно».
«Я не был в Чите с 1975 года. Тогда приезжал на съёмки. Снимался на вокзале с Василием Шукшиным. Мне надо было завести поезд, тронуть с места. Был очень старый железнодорожник, он был консультантом у нас. Не верил, что я способен запустить паровоз. Говорил, что тут с первого раза не поймёшь, одним разом не обойдёшься. Я нажал, что надо и не надо, — и поезд пошёл. Это был первый кадр. Тогда дублёров особо не было. Мы сами дрались, каскадёров не было. Сами соображали, что нужно делать, чтобы человека не убить».
«Один раз снимался в фильме «ТАСС уполномочен заявить», я там играл нашего разведчика. Пригласили несколько спортсменов, которые владеют всякими единоборствами. Они мне показали. Один был темнокожий для большего антуража. Место действия — африканская страна. Снимали сцену драки. Я кого-то пытался ударить, они уходили от ударов, мастера спорта. И тут передо мной этот темнокожий, а у меня руки заняты, свободная нога, и я его ударил. Я думал, что он спортсмен тоже, но потом узнал, что он просто студент МГИМО. Его в больницу увезли. Но кадр был снят. Думаю, он больше не снимался в кино. Кино требует жертв».
Особая Чита
«Критиковать сегодняшнюю Читу я не буду. Очень много хорошего, но есть и то, что могло быть и лучше. Вот я иду по улице. Это здание помню, этот дом, другой, а потом вдруг многоэтажка перекрывает вид на сопку. Зачем? Красота города в том, что он лежит в котловане из сопок. Как я восторгался, когда самолёт приземлялся. Не спал ночь. Смотрел рассвет. Необыкновенный. Я такого не видел. Я первый раз увидел такое солнце, и это у меня отложилось. Буду со студентами обсуждать. Город мог быть ещё лучше. Я за то, чтобы сохранять старину. Вот сохранили почту, — прекрасно. Если мы настроим стекло и бетон, мы многое потеряем. Хорошо, что в Чите много домов не выше пятого этажа».
«Когда говорят: «Да где эта Чита, там круглый год холодно». Я думаю: «Ну, придурки какие-то». Разве вы не понимаете, что страна огромная и прекрасная. Мне сейчас звонят из дома: «Как там с погодой?». А мы уезжали из Москвы в плащах, семь градусов, дождь со снегом. А здесь плюс 20. Не верят. А я знаю, Забайкалье — особая зона».
Татьяна Пояркина, Чита.ру