Новости

Дорогие друзья!

Сегодня мы начинаем публиковать на сайте материалы, которые вышли в новом номере газеты «Малый театр». И первый из них – интервью с народной артисткой России Людмилой Титовой, посвященное ее работе над образом Вассы Железновой в недавней премьере по пьесе Максима Горького. С актрисой беседовала Ольга Петренко.

- Если обратиться к истории Малого театра, становится очевидным, что спектакли по пьесам Максима Горького в любую эпоху – что советскую, что сейчас – всегда становились настоящим событием в культурной жизни. Вспомнить хотя бы постановки Бориса Бабочкина, «Старика» с Михаилом Царёвым, «Фому Гордеева», «Детей солнца», где Вы сыграли Лизу. Чем, на Ваш взгляд, объясняется такое очевидное родство театра и драматурга?

- Мне кажется, это связано с тем, что в Малом театре ставка делается на исполнителя. И когда артист читает Горького, то видит даже без режиссёра, что там можно играть. Это автор, дающий возможность проявить эмоции, чувства. Он, может быть, не такой тонкий, как Чехов. Более очевидный, простой в воспроизведении. Горьковские герои ничего не скрывают, их поступки понятны, а степень проявления чувств гораздо откровеннее.

- И, наверное, можно сказать, что это люди действия.

- Безусловно. К тому же, они не прячутся за интеллигентность: «Ой, я так не могу сказать!» Горьковские герои что думают, то и делают, и говорят. В Малом театре любят открытые чувства, и публике это нравится. Она хочет сопереживать, ей нужна трагедия. У Горького всё это есть.

- Васса Железнова – один из самых интересных и сложных женских образов, созданных Горьким. Вместе с тем, существует определённый стереотип в восприятии Вассы. Мы все понимаем, откуда он появился: знаменитый спектакль Константина Зубова и Евгения Велихова, одна из лучших работ Веры Пашенной. Васса воспринимается как мощная во всех отношениях фигура, не терпящая возражений, Салтычиха. От Вашей Вассы совсем другие впечатления. Она, скорее, напоминает сжатую пружину, распрямляющуюся в полную силу только к финалу.

- Мне кажется, что за исключением названия и нескольких персонажей это всё-таки совсем другая пьеса. И в силу некоторой своей несовершенности, она даёт больше поля для фантазии – и режиссёру, и артистам. Если брать за установку, что каждый из нас рождается хорошим, только в процессе жизни происходит накопление самых разных качеств, или же социум начинает определять человека. Мы для себя решили, что у Вассы нет задатков тирана – в принципе, изначально. Очень часто, когда человек сам себе объясняет, почему совершил те или иные плохие поступки, он говорит, что иначе было невозможно. Так же и с Вассой. Мы застаём её на том этапе, когда кроме одной цели – выжить – всё остальное уже не существует. Один хочет забрать деньги, другой – уехать, ещё один – изъять капитал… У неё не остаётся ничего, вообще ничего: «А куда меня?»

- То есть получается, что она не самодостаточна?

- Она абсолютно не самодостаточна.

- Это очень непривычно слышать применительно к Вассе.

- Она не самодостаточна, потому что у неё нет ни копейки, нет ничего – за исключением родственников, которые тут же все от неё отреклись.

- Я думаю, что зная своих близких, она не могла ожидать от них другого.

- Естественно, но пока они у неё в руках, Васса понимает, что они хотя бы не причинят ей зла. При этом мы видим, что Васса, может быть, единственная в пьесе, кто любит: и невестку Людмилу, и вернувшуюся дочь, и несчастного сына Павла. Она откровенно не любит брата мужа, но мы понимаем, что и не за что.

- Сцена с Павлом – наверное, один из самых пронзительных моментов в спектакле, когда он пытается приласкаться, и мать открывается ему – и вдруг всё обрывается моментально.

- Да, мы хотели показать, что это нормальная, обычная для них сцена. В начале Васса любит сына как ребёнка; в конце он чужой человек, который кричит: «Не позволю, не дам!» Мне кажется, и здесь, и в других сценах её всё время преследует вопрос: «Для чего, для чего?» Человек существует на автопилоте и совершает какие-то поступки, понимая, что по-другому нельзя. Здесь надо жить именно так, иначе или ты – или тебя. Вариантов нет. Мы даже обсуждали с режиссёром: я хотела, чтобы в финале Васса попыталась вырваться из дома. Мне кажется, что и Кочергин даёт такую подсказку: это западня, откуда невозможно выйти, только вперёд ногами. Попадая туда, надо жить по законам этого дома. Если ты им не соответствуешь, ты умираешь.

- Эти законы во многом формируются самой Вассой.

- Конечно, но возникли они гораздо раньше. У Горького есть сцена, когда Васса рассказывает, как они жили, пока муж не заболел. Это идёт впроброс, но даёт очень много информации для биографии героини.

- Что явилось самым сложным в воплощении образа?

- Поначалу я очень долго пыталась «не давать игры». Сыграть сцену «на разрыв аорты» одно дело; прожить жизнь тихо и найти те места, где можно отдаться эмоции, гораздо сложнее. Это Горький, и сам сюжет уже предполагает насыщенность, интенсивное развитие событий. Мне даже один поклонник Малого театра сказал: «Ну нигде нет возможности отдохнуть!»

- Но, вместе с тем, это не напрягает.

- Вот именно. А сначала мы пытались найти жизнь – уже не в тексте, а в спектакле. Из-за того, что пьеса ещё не очень определённая по содержанию и структуре, там можно было «впустить воздух». Так возникли посиделки за столом, когда дети вспоминают считалку про зверят, которой нет в тексте. Появилась ночная сцена Людмилы и Павла – в пьесе о ней только говорили. Нам показалось, будет гораздо интереснее, если её сыграют артисты. Владимиру Михайловичу очень нравилось чувствовать этот воздух. Все находки пришлись весьма кстати: они не уводят от Горького, а придают дополнительный объём.

- В пьесе практически не говорится о том, что это за дело, которым занимается семья Железновых. Когда Семён говорит, что мать верует только в целковый, я как зритель с ним не соглашаюсь. У меня после просмотра спектакля создалось ощущение, что главное дело для Вассы – собрать семью воедино. Символичен момент, когда после выяснения отношений не горничная, а именно Васса ставит на место стулья, наводя порядок.

- Всё вышло совершенно случайно на одной из репетиций, но я прямо зацепилась за эту находку: дом разваливается, и его надо собирать физически. Что касается дела, оно не такое масштабное, как во втором варианте. Это кирпичный завод, глина и всё, что из неё лепят: изразцы, печки… Самая чёрная, грубая и тяжёлая работа. «Где Васса?» – «На завод пошла». То есть она не сидит в конторе. Я вообще считала, что она должна быть одета попроще. В результате решили, что в том ужасе, в котором живёт семья, Васса пытается сохранить красоту – как прикрытие. Потом добавились шаль и пальто: она часто бывает на заводе, а там невозможно пройти и не запачкаться.

- В Малом театре с Вассой Железновой обошлись даже суровее, чем сам Горький: в первом варианте героиня оставалась жива. У нас же она умирает в полном одиночестве, брошенная самыми близкими людьми, которых только что облагодетельствовала.

- Мы умерщвляем Вассу физически, но после всего, что случилось, она и так не жилец. Происходит некий сдвиг, ей начинают мерещиться крики… Той Вассы, которую мы видим в начале спектакля, больше нет. Но тогда она и не нужна – в первую очередь, самой себе. Зачем ей становиться приживалкой? Мы считаем, что Васса просто не смогла жить, у неё сердце разорвалось от напряжения.

- Да, но её бросает даже Людмила, которая на протяжении всего действия абсолютно искренне любит Вассу!

- Если бы я играла Людмилу, то объясняла бы для себя её поступок невероятной эйфорией, когда вообще ничего не видишь вокруг. Каждый получил, что хотел: одна – свободу, другая – деньги. Им нужно уйти, оторваться от Вассы.

- Такой исход для Вассы означает, что она сделала всё, что должна была, или это её поражение?

- Я думаю, что поражение.

- Значит, зря все эти преступления, ужасающие своей будничностью?

- Да. Оказалось, что эти злодейства дались ей очень тяжело, поражая и душу, и сердце, в физическом смысле слова. Каждое преступление потихоньку убивало её.

- А когда Васса настоящая, в какие моменты? В спектакле есть две замечательные сцены: об одной мы уже говорили – с Павлом, а вторая – с управляющим, персонажем Михаила Фоменко: судорожное объятие, завершившее их разговор.

- Васса настоящая в каждом из своих проявлений. Мы ведь состоим из множества хороших и плохих рефлексов – искренности, злобы, каких-то моментальных реакций… Вот она бьёт Павла – и тут же ей самой становится от этого плохо. Я думаю, что она очень противоречивый, не цельный человек. В той Вассе, которую мы играем, слишком много желания сделать хорошо. Настоящий злодей всех бы убил и жил счастливо. А Васса сомневается в своих действиях – она осознаёт, что поступает плохо.

- А Михайло Васильевич, её мужское альтер эго?

- Мне кажется, он не рефлексирует по поводу своих поступков.

- Он-то может оправдать себя любовью к дочери.

- Всегда всё можно оправдать! Но один человек получит удовольствие, достигнув своей цели, а другой умрёт или станет несчастным. И всю жизнь будет думать: «Зачем я это сделал?» Васса всё-таки неглупая женщина, а всякий умный человек больше страдает, чем незатейливый.

- Как Вам кажется, какой должна быть зрительская реакция на Вассу Железнову?

- У меня знакомые были на спектакле. Зашли за кулисы: «Ой, как жалко Вассу!» И плачут все, плачут. Потом пришли домой: «А вот чего я плакала?! – тётка говорит. – Эта тварь всех там поубивала! Но почему же я плачу?» На самом деле, момент сочувствия должен быть. Может, именно так пойдёт осмысление: сначала пожалеть, а потом уже начать думать – почему я её пожалел и надо ли жалеть вообще?

- Вот мы узнаём про удушенного ребёночка. Вскоре за ним последовала его мать. Убивают Прохора. А мы всё равно сочувствуем Вассе! Может, потому, что такое окружение у неё поганое?

- Да, и поэтому тоже. Понятно, что юродивого жалко, но когда страдает очень сильный человек, пусть даже от того, что совершает дурные поступки, ему сочувствуешь вдвойне. Может, ещё потому, что всех остальных и жалеть-то не хочется – ну, правда, «какие-то уроды с того света».

- Но это её дети. Можно сказать, плоды её воспитания.

- Мне кажется, что дело в раскаянии.

- Раскаяние наступает только в финале, а жалко её на протяжении всего спектакля.

- Если бы эти люди не мешали жить! Они способны только разрушать. Васса пытается что-то сделать, сохранить, собрать воедино. А в ответ слышит: «Да зачем всё это нужно? Не надо, не надо ничего! Я заберу деньги, я уйду». Да ты же ничего не делал, Прохор, ты по бабам только шлялся! Но все кричат: «Дайте мои деньги!» Какие «твои»? Никто не работал никогда! А теперь все хотят растащить нажитое. И тётка, пахавшая, как ломовая лошадь, оказывается никому не нужна; более того, все говорят: «Отдай моё!» А что здесь твоё? «Всё!» Зрители же видят, что происходит. …Когда человек, проработав всю жизнь, остаётся с пенсией 10 тысяч рублей, конечно же, его очень жалко. «Да он дурак!» – говорят. «Да я на заводе всю жизнь…» – «Да он вообще глупый, не надо ему платить»… На самом деле, Васса – созидатель. Она пытается что-то сделать, но не получается, и она вступает в войну с этими людьми.

- Выходит, все средства хороши? Цель оправдывает средства?

- Васса так и считает. Она думает: «Я сделаю это – и всё будет хорошо». Но в финале мы понимаем, что это не так: нельзя творить зло, пусть ради благой цели. И не только душа у тебя умирает – ты сам умираешь.

- А как бы ей следовало действовать в такой ситуации?

- У неё нет выхода, Васса в тупике. Она обречена изначально. Мы даём зацепку, что когда-то случалось и хорошее – те редкие моменты, они были. Вассу всё время гложет мысль, что что-то где-то она не доделала, не долюбила, может быть, детей. Я хотела это показать: объятия с Людмилой, с Анной… Наверное, мало любили Павла. Всё из-за эго, амбиций: не должно было быть у Вассы и её мужа такого урода. Сын вырос настоящим зверёнышем, кошку отравил… Всё какое-то недоброе, потому что никто никого не замечал, только делом занимались – и вдруг оказалось, что оно никому не нужно.