Новости

ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ: «ТЕАТР - ЭТО БОЛЬШАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ»

Он играет в Малом театре 20 лет, но его по-прежнему называют молодым актером. Оставаясь верным традициям и духу старейшего театра России, он не чурается и эксперимента. Ему довелось поработать с Борисом Морозовым и Валерием Саркисовым, Сергеем Женовачем и Алексеем Казанцевым. О традиции, эксперименте, массовой культуре и ответственности в театре мы поговорили с актером Малого театра Глебом Подгородинским.

Сейчас в театре очень много разных направлений, режиссеров, которые поддерживают жанр эксперимента, причем зачастую ни на чем не основанного. Малый театр остается базой чего-то традиционного, очень классического в хорошем смысле. Насколько Вам комфортно в этих традициях? Хотелось бы чего-то другого, другой манеры работы режиссера, себя в другом амплуа, в другой эстетике?

Я достаточно много работал на стороне. Сразу после окончания училища у меня было две постановки с Валерием Саркисовым. Это ученик Гончарова, это ГИТИС, – это совсем другая школа. Мы тогда, несмотря на разруху, на сложное время (это был 93-й год), выпустили с ним «Братьев Карамазовых». Это была не антреприза, а скорее компания артистов, которые делали спектакль. В нем играли Стеклов, Гаркалин, Симонова, Яременко… Это история совсем не Малого театра, ближе к литературному спектаклю. Он мне очень нравился, и я до сих пор считаю, что это было хорошее начинание. Потом с ним же, с Саркисовым, мы сделали «Свадьбу Кречинского». У этого спектакля была не такая хорошая судьба, шёл он недолго. В центре драматургии и режиссуры Казанцева я играл в «Смерти Тарелкина», «Гаргагтюа и Пантагрюэль», в современных пьесах; играл у Трушина в театре на Малой Бронной. Поэтому мне есть, с чем сравнивать, И сейчас я с удовольствием участвую в экспериментах и пробую новые формы. Но Малый театр - один из немногих, у которого остались традиции, связь с великими поколениями. Эти ниточки рвутся, это чувствуется, многое меняется. Но Юрий Мефодьевич, который в театре работает художественным руководителем уже 25 лет, это как-то сохраняет. Здесь действительно необыкновенная аура. Бывает, артисты из других театров, когда выходят на нашу сцену, начинают плакать. У нас на фестивале Островского некоторые актеры из провинциальных театров целовали сцену. Потому что здесь история. Здесь особый дух, который не дает расслабиться, здесь определенный уровень культуры. И, конечно, это большая ответственность.

Как зрителю Вам какие формы интересны?

Мне интересно, когда талантливо. И не принципиально, новая это форма или старая. Вы затронули тему концептуальных решений, но я не хочу видеть в спектакле режиссера, и мне структура спектакля неинтересна; мне интересен артист, я хочу какого-то эмоционального потрясения. Потом, как профессионал, я могу разобраться, как сделан спектакль, какие использованы приемы, но это не влияет на то, нравится он мне или нет. Мне интересно, когда есть тема, личность, если это заставляет сопереживать. Какая бы ни была сложная режиссерская структура, я всегда испытывал удовольствие от актерской игры. И мне очень повезло, что я работаю в этом театре, что я застал многих замечательных артистов, так называемых великих стариков. С кем-то я пересекался за кулисами, на кого-то смотрел, играя в массовке. И сейчас у нас много хороших артистов, у которых я продолжаю учиться, – и это меня радует.

Чья актерская игра Вас зацепила в последнее время?

Мне очень понравилась Урсуляк в спектакле «Добрый человек из Сезуана» по Брехту. Не так давно я посмотрел два последних фильма с Макконахи, и меня впечатлило то, как он изменился. Я видел мельком, кусочками, его старые работы в простых комедиях – это были роли красавчика, плей-боя. Словом, артист, каких много; а тут вдруг человек вышел на невероятный уровень, все равно как футболист из третьей лиги сразу в Лигу чемпионов. Я смотрел «Далласский клуб покупателей» и «Настоящий детектив» и понимал, как это сильно и здорово. Но, главное, я не понимал, как он это делает. В кадре был не артист, там был человек. Он не играл, он жил. Притом что внешние проявления – мимика, жесты, – были очень скупы, это было очень мощное впечатление.

Есть артисты в театре, на которых хочется равняться?

Конечно, есть. Я бы не хотел говорить о персоналиях. Не из нежелания кого-то обидеть, а потому что достойных действительно много. Есть такие и в нашем театре, и множество ребят в центре драматургии Казанцева, и, конечно же, старшее поколение. И у каждого чему-то учишься – в совместной работе, при общении, наблюдая со стороны. У нас в профессии постоянно идет учеба. Если нет развития, – ты не идешь вперед. По-другому у творческого человека быть не может. Все время надо делать какие-то шажочки.

Как делать шажочки на практике, когда есть труппа, театр и основной состав?

Наша профессия в этом плане жестока. Мы, артисты, к сожалению, очень зависимы и без наставника, режиссера ничего не получится. Можно быть талантливым, иметь множество идей, но скиснуть, если не найдется мастера, который тебя направит. Таких примеров сотни. А, бывает, наоборот, когда средних способностей человек превращается в хорошего артиста, потому что попал на мощного режиссера. Но это не отменяет того, что мы и сами должны бороться, развиваться, читать, общаться с интересными личностями, учиться.

Кино влияет на развитие театрального актера?

Влияет все, что талантливо. Если в кино талантливая компания, режиссер, то это большая школа для артиста. Если это ситком, то, наверное, нет. Какие-то навыки артист наработает, но не более того. Но кино, в любом случае, дисциплинирует, вырабатывает актерскую культуру, требует постоянной готовности. Постановка в спектакле – это более длительный процесс. Спектакль делается полгода, и за это время можно пробовать, ошибаться, с разных сторон подходить к роли, делать что-то сначала так, потом иначе. В кино нужно сразу выдавать максимум. Есть много артистов, которые снимаются в кино, но не могут играть в театре. В кино они потрясающи, в театре – неубедительны. И есть множество хороших театральных актеров, которым не дается кино. Театр, это все-таки другая форма.

Сегодня чего хочет зритель?

Публика везде разная. И у каждого театра свой зритель. Но в основном хочет развлечений, хочет комедий. Страданий и переживаний хватает и в жизни… Но у нас спектакли и по Горькому, и по Достоевскому вызывают большой интерес.

Массовая культура сильно портит вкус…

Конечно, уровень культуры очень падает. Раньше, например, поступающие в институт даже из глубинки, знали Чацкого, знали курс по литературе, по истории, знали основные вехи Достоевского. Сейчас многие даже не слышали, кто такой «Идиот». Белый лист.
Я вспоминаю своего педагога по русскому языку и литературе – сколько она всего дала, насколько было интересно, она привила любовь языку, к литературе. Я тянулся за этим. А ведь все оттуда идет, из детства.
Конечно, телевидение сильно влияет, но есть ведь и много хороших и интересных передач, – на канале «Культура», например. Уровень нашей образованности зависит в том числе от нас самих. Но, безусловно, театр, телевидение должны как-то воспитывать. Должна быть, наверное, какая-то правительственная программа. Но, в любом случае, театр не должен опускаться ниже определенного уровня.

А как же эксперименты в театре?

Театр должен быть разным – с комедиями, трагедиями, с разными жанрами, даже с экспериментами, которые многие критикуют. У нас в репертуаре тоже есть современные спектакли, не только классика. Хотя, конечно, играть в спектаклях по Чехову, по Островскому, – огромное удовольствие.

Сейчас много говорится о защите традиционных ценностей, в отношении многих спектаклей идет дискуссия, заслуживают ли они господдержки или нет.

Да, я читал много обсуждений по этой теме. Мне сложно судить обо всех спорных спектаклях, потому что я не все видел. Но, наверное, если Министерство культуры выделяет государственные деньги театру или проекту, то это должен быть определенный культурный уровень. Иначе для чего это все делается? Наверное, это правильная позиция.
Я видел спектакли, которые меня коробили, которые были поставлены, казалось, исключительно, чтобы самовыразиться. К примеру, обнаженная женщина. Это может быть сделано красиво; а может быть – намеренно пошло. К чему? Или мат. Он имеет право на существование, если это смешно, если к месту, если по делу; один раз я и сам в одном спектакле произнес одно матерное слово. Там это было оправдано. Но если в спектакле сплошной мат – это зачем? Да, сейчас есть возрастной ценз. Но должна же быть внутренняя цензура, внутренний тормоз. Должны же и театры, и зрители понимать, когда нужно остановиться. И если режиссёр видит в пьесе Чехова между Тузенбахом и Солёным сексуальные отношения, то не стоит «такое» ставить в академических театрах!

Сегодня театр активно откликается на политические события. Актеры выражают свой протест и отказываются от гастролей. Ставятся документальные спектакли на злобу дня. Должен ли театр, по Вашему мнению, такими способами реагировать на события?

Я думаю, это больше вопрос не к актерам, а к руководству театров. Конечно, театр не может быть в стороне, и нас волнует то, что происходит вокруг. Но делать об этом документальный спектакль? Один такой я видел, даже не говорю про то, что это было плохо поставлено. Мне непонятно – зачем? Это же только что показали по телевидению. И вот человек пришел в театр, и ему еще раз прочитали всю эту хронику. Каждый должен заниматься своим делом. Театр может поставить Гоголя, Островского или Горького – там вся наша история уже сказана. Банки, залоговые письма, эпоха перемен – разве это не про нас сейчас?

А как же все-таки актер, который играет в таком спектакле?

Не надо строго судить артиста, который играет в плохом спектакле. У актера бывают эксперименты и поиски. Судить надо по лучшим работам.

Своему сыну Вы бы пожелали актерской карьеры?

Я не буду ему говорить нет, если он захочет. Но и не буду подталкивать. Главное, чтобы он нашел себя и был счастлив.

Кем бы Вы могли стать, если не актером?

В любом случае я был бы как-то связан с творчеством.

«Театрон», 12 мая 2014 года