Новости

«Листая старые подшивки»

АЛЕКСАНДР КОРШУНОВ: «ЧЕЛОВЕКА ДЕРЖАТ НА ЗЕМЛЕ ВЕРА И ЛЮБОВЬ»

Народный артист России Александр Коршунов принадлежит к знаменитой актерской династии Коршуновых и Еланских, аксакалов легендарного МХАТа и Малого театра. Его дети: Клавдия и Степан тоже пошли по стопам отца, играют вместе с ним в спектаклях и фильмах. А жена Александра Викторовича Ольга оформляет спектакли мужа. Это коренные москвичи, впитавшие в себя традиции истинных столичных интеллигентов, коих сейчас почти не осталось. Одни уехали, другие переродились, а вот эти выжили. В течение нескольких месяцев Александр Викторович отказывал мне в интервью. Не потому, что капризничал или хотел набить себе цену, просто день и ночь репетировал спектакль и не мог позволить себе схалтурить. Как только премьера состоялась, он тут же согласился встретиться.

– Накануне своего дня рождения вы сделали себе отличный подарок: поставили в театре Екатерины Еланской «Сфера» «Вишневый сад». Спектакль получился необычный и весьма интригующий, поскольку тема, выбранная вами, поразительно современная: если красота не приносит доход, то она вообще не нужна. Будучи довольно известным актером Малого театра, вы не первый год выступаете в качестве режиссера. Почему? Вам хочется себя как-то выразить и в качестве постановщика, и педагога Щепкинского училища?

– Желание попробовать себя в качестве режиссера возникало давно. Поначалу руководитель нашего курса в школе-студии МХАТ Радомысленский предложил мне остаться у него стажером. Я полгода пытался вникать в педагогику. Это было интересно и трудно, но потом поблагодарил и ушел. В Малом театре Николай Верещенко, замечательный актер, руководитель курса в Щепкинском училище, тоже предлагал пойти к нему, но я и тут отказался. Через какое-то время начал репетировать в Малом театре «Чудаков» Горького и дальше уже не мыслил себя без режиссуры, так как возникло желание делать что-то свое, выражать в художественной форме одолевающие тебя мысли. Со студентами тоже интересно работать, от них очень много получаешь. В этом году мы вместе с моим папой Виктором Ивановичем набрали первый курс. Эта работа продлевает себе жизнь.

– Почему в основном ставите классику?

– Это идет от традиций Малого театра, где классика всегда была в почете. Ведь в классике есть все: и возможность высказаться о своем времени, и духовная система координат, и то, чего нам не хватает сегодня.

– Интересно, а чего не хватает?

– Истинного понимания ценностей, душевного здоровья, опоры на что-то непреложное. Ведь мы предпочитаем безоглядно все разрушать, а потом на голом месте строить по новой. Классика духовно очищает и несет в себе положительный заряд.

– Скажите, театр для вас – это уход в другой параллельный мир, где все гармонично, в отличие от окружающей действительности, или это соединение жизни и художественного вымысла?

– Театр ни в коем случае не должен существовать в своей химической колбе, где все варятся и преображаются. Именно в театре зрители должны находить то, чего им не хватает, а главное – душевно согреться. Я сторонник театра-дома. Он необходим, но многие этого не понимают, перестают ценить. А ведь именно в нем выращиваются артисты, именно здесь передается опыт от старшего поколения к молодому. Ну а когда люди собираются на какой-то короткий период, в том же кино или антрепризе, там уже не до воспитания, все нацелено на результат, быстрый успех, ни о какой-то семье и речи не может быть. Хотя однажды, когда в страшные 90-е годы мы репетировали с Борисом Морозовым «Горячее сердце», а рядом с Малым театром образовался импровизированный рынок, напоминающий нэп, то он сказал: «Как хорошо, что у нас есть возможность прийти сюда, отгородиться от всего, что происходит вокруг, и заниматься тем делом, которое любим». Таким образом, театр – своего рода и крепость.

– Итак, с 1984 года вы укрываетесь в этой крепости, иногда покидая ее, и переселяетесь в «Сферу», где руководит ваша мама Екатерина Еланская.

– Однажды мама предложила мне сыграть в «Маленьком принце» Экзюпери, а потом в «Театральном романе» Булгакова, и меня это затянуло. Я полюбил этот театр. В свое время мама задумала его в виде необычного пространства, где сцена похожа на арену, а зрители сидят вокруг. В традиционном портальном пространстве такого единения со зрительным залом добиться невозможно, здесь же каждый актер на виду, ему не за что спрятаться. Конечно, здесь тоже необходима психологическая правда жизни, но выразительные средства совсем другие, более обнаженные. Поэтому и «Вишневый сад» после долгих раздумий и колебаний я решил поставить в «Сфере» и сообщил об этом год назад маме. Риск был большой, но она мне поверила и, насколько мне кажется, не жалеет об этом.

– Скажите, вам, как актеру, трудно репетировать с мамой-режиссером?

– Поначалу было очень трудно. Мешало многое. Во-первых, у всех нас свои характеры, во-вторых, мы хорошо знаем друг друга, но при этом хотим быть самостоятельными. Попервоначалу я не понимал, чего она от меня требует. Я нервничал, сопротивлялся, спорил, хотя главное слово всегда оставалось за ней. Кстати, вы видели в роли Лопахина Рената Кадырова, а сейчас в очередь с ним играет мой Степан. Так вот ему со мной и мне с ним тоже во время репетиций было трудно, потому что он очень самостоятельный человек и на все у него есть свое понимание.

– Но до открытых конфликтов на труппе у вас не доходит?

– Нет, нет. Конфликты, конечно, бывают, но они рабочего порядка, без этого на репетициях никак нельзя.

– Вы не пошли после окончания училища в Малый театр потому, что директором был ваш папа Виктор Коршунов или Новый театр показался перспективнее? К тому же никто не подумал вас в чем-то упрекнуть.

– Новый театр был создан на базе нашего курса, выпущенного в 1975 году, и худруком его стал Виктор Манюков. Тогда все мы были заражены идеей создания своего коллектива, и у меня не было никаких сомнений, что мое место именно там, хотя некоторых, в том числе и меня, приглашал к себе Олег Ефремов во МХАТ. Нас было 18 человек, а потом я сыграл у мамы «Маленького принца», к руководству театром пришел Виталий Ланской, и все пошло наперекосяк. Появилась потребность все изменить. Когда в 1984 году я пришел в Малый театр, то отец еще не был директором, он стал им только в 1985 году. Наверное, если бы тогда он был директором, то я бы в Малый не пошел. В труппу меня принимал Михаил Царев.

– Но ведь Малый театр – сложный организм, недаром его прозвали императорским. Там что ни актер – то легенда русской сцены. Боязно было входить в привилегированный коллектив?

– Как ни странно, меня приняли очень хорошо. Ко мне сразу проникся симпатией Игорь Ильинский, и ввел на роль Курчаева в спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». Хотя моменты бывали разные, иногда хотелось уйти и все бросить.

– И, наверное, каждый раз вас удерживал от спонтанных решений отец? Ведь когда он играл, в зале никогда не было свободных мест. Вам хотелось подражать ему или вы понимали, что это невозможно?

– Конечно, слава великих родителей всегда давит на их детей. Неминуемо возникает ответственность, которая заставляет подтягиваться… А с другой стороны, есть на кого равняться, к чему тянуться. И это великий стимул. Так свою дочь Клавдию я прекрасно понял и не осудил, когда она выбрала «Современник», позвавший ее, а не Малый театр. Ведь там никто не упрекнет, что она получает главные роли из-за папы и деда… Конечно, мои маленькие дети всегда страдали от того, что я был сильно занят. Как я, в свою очередь, страдал от чрезмерной занятости своего отца и мамы, и когда у меня начались какие-то недоразумения в школе, то бабушка – прима МХАТа Клавдия Еланская строго сказала маме: «Ничего нет важнее в жизни, чем судьба твоего ребенка». Сейчас то же самое я говорю своему сыну, у которого растет маленькая дочурка.

– Когда ваш папа был директором театра, то вместе с художественным руководителем Юрием Соломиным они представляли крепкий тандем и всегда шли единым «фронтом». Будучи актерами, они прекрасно понимали, каким должен быть театр, и первостепенное внимание уделяли его художественной стороне. С приходом нового директора, как мне кажется, атмосфера стала другой. Или я ошибаюсь?

– Конечно, многое изменилось. Само время изменилось, требования к театру изменились.

– Вот и я о том же. К театру, в том числе и к Малому, стали относиться как к обычному культурному учреждению по обслуживанию зрителей. Забывая великую заповедь Гоголя: «Театр, это кафедра, с которой можно миру много сказать добра». Сейчас чиновников от культуры больше волнует не художественная сторона театра, а план, количество зрителей.

– Оценивать по-настоящему искусство гораздо сложнее, чем заниматься арифметикой. Возьмите те же фильмы Сокурова, поначалу на его фильмах не набиралось и половины зала. А ведь это великие картины, требующие от публики работы ума и сердца. Думаю, если и дальше продолжится дебилизация публики за счет мыльных сериалов и разной попсы, то очень скоро классика не будет нужна. При том, что в школах литература уже не считается главным предметом.

– Как могло такое случиться, что почти двадцать лет вы не снимались, и вдруг теперь на вас обрушились киношники?

– В 80-е годы я снялся в нескольких фильмах, но потом мои кинороманы как-то не складывались: то сценарий был слабый, то роль слишком узкая. Не хотелось «плевать в вечность». И только где-то в 2003 году возникли стоящие кинопроекты.

– А как проходили съемки «Брестской крепости», где вы сыграли одну из главных трагических ролей?

– Саша Котт очень хороший режиссер и отличный человек, что для меня всегда важно. Я ему благодарен за доверие и за то, что позволял импровизировать, поскольку тема войны для меня особая, как, впрочем, для всей нашей семьи.

– Еще вы прекрасно сыграли в телесериале «Спасите наши души», где речь идет о зэках на Крайнем Севере во время войны.

– Эту картину снимал Кирилл Белевич, который когда-то учился у моего отца на актерском факультете. Он весьма одержимый человек и, несмотря на сжатые сроки, добивался предельной достоверности и старался быть убедительным во всех деталях. Я также у него работал в сериале о буднях МЧС.

– Почему тема войны так важна для вас?

– Для отца это тоже особая тема. По всей нашей семье война прокатилась катком. Всю войну прошел мой дед, папин папа и, слава богу, вернулся живой. У бабушки старший брат погиб под Москвой в 41-м году. Валентин был очень красивым человеком, и его фотография постоянно стоит у нас на полке. После его гибели приезжал комиссар и рассказывал, как это произошло. Валентин Еланский был начальником штаба, и когда командир полка отказался вести солдат на неминуемую гибель, то был тут же расстрелян, и мой дядя повел за собой солдат, и все они полегли. Другой младший брат бабушки Клавдии был в ополчении, попал(???) в плен, бежал оттуда и тут же попал(???) в наш лагерь. В детстве он повредил себе глаз и вместо живого у него стоял протез, так что в армию его не призывали. А бабушка – Клавдия Николаевна застыдила его и заставила идти в ополчение. После она страшно корила себя за то, что фактически послала брата на голгофу. Им с дедом (режиссер МХАТа Илья Судаков. – Ред.) пришлось много ходить по высоким кабинетам, чтобы ему скостили лагерный срок, и в конце концов это произошло.

– Он что-то рассказывал о ГУЛАГе?

– Никто об этом после войны не рассказывал. С одной стороны, было слишком больно и обидно, а с другой – боялись, не доверяли. Так, отец рассказал мне, что мой дед Иван Алексеевич тоже сидел на Соловках, но это было до войны, и когда однажды они разговорились, и другой(???) дед Василий (???)спросил: «Ну что, страшно было на войне, то он ответил: «Конечно, страшно, но не страшнее, чем на Соловках». А папа, будучи мальчишкой, сбрасывал зажигалки с московских крыш и в эвакуацию не уехал, в отличие от моей мамы, которая со своими родителями – актерами МХАТа побыла и в Саратове, и в Челябинске.

– Как Виктор Иванович сейчас чувствует себя?

– Ничего. Ничего. И в театр заходит, и курсом руководит. Остался очень доволен прошедшим экзаменом по актерскому мастерству.

– Несомненно, вашим родителям и моим тоже многое пришлось пережить во время войны, что забыть никак нельзя. Но почему сейчас, в мирное время, по стране прокатилась волна детских суицидов, и среди молодежи так популярна игра со смертью? Взять хотя бы Треплева, которого вы играли в чеховской «Чайке», ведь он тоже застрелился. Почему?

– Его смерь можно трактовать по-разному, и мы об этом говорили с нашими студентами. Я считаю, что образ Чайки, это мечта, то есть те крылья, идеальное, высокое, к чему стремился каждый человек в молодости. Но потом в силу разных обстоятельств, ударов судьбы он ломается. Треплев настолько бескомпромиссен, настолько требователен к себе и раним, что в какой-то момент не захотел принять жизнь в ее подмене. У Николая Рубцова есть такие стихи:

Мы сваливать не в праве вину свою на жизнь.
Кто едет – тот и правит, поехал – так держись!

– Скажите, почему у всех русских поэтов такая трагическая судьба. Тот же Борис Пастернак писал: «Я заставил весь мир плакать над красотой моей земли». Почему именно жертвенность является составляющей менталитета русского народа? Ведь вся великая русская литература построена на страдании, на преодолении этого страдания.

– В нашей природе есть такая странная, непонятная Западу болезнь. Не случайно мало кому известный, но замечательный поэт Прасолов когда-то писал: «Смерть живая не ужас, ужас – мертвая жизнь». Тут очень важен вопрос веры. Поэтому герой «Чайки» не Треплев, который не верит, а Нина, поскольку несет свой крест и верует. Несмотря на то, что все ее существо изломано и изранено, она все равно поднимается вверх. Если мы заговорили о жертвенности, то мне гораздо ближе поступок друга Экзюпери (???) Иомэ (???), потерпевшего аварию в пустыне и выбиравшегося оттуда мучительно долго. Так вот его спасала и грела одна мысль: что будет с моими близкими, когда они узнают о моей гибели… Для Экзюпери тоже был намного важнее этот поступок друга, чем самоубийство юноши от несчастной любви. Человека держат на этой земле вера и любовь. И для нас – русских – это особенно важно. Нам надо обязательно знать, ради чего мы живем и страдаем. И если мы верим, то преодолеваем все трудности. Именно вопрос веры страшно важен сегодня. Одним благополучием, карьерой, успехом мы не обойдемся. Очень скоро затоскуем, и нам понадобится национальная идея. Но только не декларированная, а выстраданная. Так как любую правду надо выстрадать. Ведь в нашем искусстве, литературе всегда все шло от совести, от нравственного начала. И когда она звучит сейчас, то бьет наотмашь. К примеру, тот же Чехов говорил: «Я верю в отдельных честных и порядочных людей». И у меня тоже такое ощущение: я верю в честных и порядочных людей.


Любовь ЛЕБЕДИНА, «Трибуна» 20.02.2013