Новости

ПО ЖИЗНИ Я НЕ ЧАЦКИЙ

1 декабря Малый театр вновь открыл парадные двери своего основного здания после частичного капитального ремонта. И показал свой знаковый спектакль «Горе от ума», где роль Чацкого постоянно играет Глеб Подгородинский. Мы встретились с артистом накануне обновленной большой сцены и постарались кое-что выяснить в его творческой биографии и частной жизни.
– Глеб, как вы пережили кризис среднего возраста – свое 40-летие?

– Я не могу сказать, что был какой-то «кризис», но признаюсь честно – сейчас в голове какой-то раскардаш. И дело даже не в сорокалетии, а во времени, в котором мы живем.

– А чем вас это время смущает?

– Хочется позитивно отнестись ко всему, что происходит вокруг, перенастроиться, но не всегда получается. Хотя и после 30 лет был какой-то период сомнений. Жизнь не стоит на месте, и ты должен меняться вместе со временем. Конечно, период взросления чувствуется, угол зрения меняется, и сын растет, которому 14 лет, поэтому думаешь: а что дальше и как надо воспитывать? Хотя по своей природе я оптимист, но иногда накрывает уныние, ведь мы, артисты, очень чувствительны к тому, что происходит вокруг, и волей-неволей выносим это на сцену.

– Сколько лет вы играете Чацкого на сцене Малого?

– 13 лет, начал его репетировать, когда мне было 27 лет.

– Согласитесь, 27 лет, это не 40 лет. В связи с этим происходят какие-то изменения с вашим героем? Не надоело вам его играть?

– Ни в коем случае! Я по-прежнему счастлив, что эта роль остается со мной. Этот спектакль живой, он меняется, как меняюсь и я. Когда мне было 27 лет, то не совсем был готов к этой роли, и репетиции шли довольно сложно. По жизни я не Чацкий, но попытался понять его, а после и полюбить. Тогда у меня было много мальчишества, и преобладала тема любви, тема ревности, которая стала причиной того, что он так себя неразумно повел, – в один вечер со всеми рассорился, наговорил дерзостей. Помню, мы как-то с Элиной Быстрицкой поехали на телеинтервью, и позвонил туда Вестник, и «отчитал» меня, сказав, что я не прав: «какая там любовь, социальная тема – главная». Конечно, со временем вся социальная тема, выраженная в монологах, стала для меня более важной. С этой ролью постоянно идет борьба, я всегда сильно нервничаю в тот день, когда готовлюсь к спектаклю, потому что пропускаю весь характер через себя. По своей форме постановка несколько аскетична, мало реквизита, мебели, декорации в виде ширм, поэтому спрятаться не за что. Есть только слово, мысль и больше ничего. Удивительно, но с каждым спектаклем я постоянно нахожу что-то новое в своем герое.

– А чем эта пьеса так современна, заставляя вас постоянно волноваться, задавать вопросы? Ведь Женовач специально ее не осовременивал.

– Сейчас у нас «Молчалины блаженствуют на свете». Есть и Скалозубы и Фамусовы, но всех персонажей в этой пьесе можно понять: и Фамусова, которого играет Юрий Соломин, и даже Молчалина.

– Выходит, Чацкий – лишний герой, ибо человек совести во все времена оказывается неудобным. Как вы думаете?

– К сожалению, да. Человеку чести и совести очень трудно существовать в этом мире. А в России и подавно. Последней надеждой для Чацкого была Софья, а после ее предательства он потерял веру в нее. Ведь ничего нет страшнее, чем потеря веры и надежды.

– Мне кажется, по своему сценическому амплуа вы неврастеник. А в жизни к какому психологическому типу людей принадлежите?

– В жизни я стараюсь быть спокойным и вывести меня из равновесия достаточно сложно. Я дипломатичен, и это от папы (Валерий Подгородинский много лет заведовал российскими театрами в Министерстве культуры). Хотя он более прямой и эмоциональный.

– Странно. Когда вы находитесь на сцене, то, кажется, от вас можно спички зажигать, а в быту, оказывается, все наоборот…

– В жизни все зависит от обстоятельств и окружающего мира. Как и на сцене все зависит от темы. Если материал меня возбуждает, то и «спички зажечь можно».

– Тогда скажите, почему спектакль «Правда – хорошо, а счастье лучше» – получился не традиционным для Малого театра?

– Мне кажется, как раз очень традиционным для нашего театра. Вообще, это одна из любимейших моих работ. Все артисты приходили на репетиции, как на праздник, все время смеялись, много шутили. Сергей Васильевич давал нам свободу, мы много придумывали. Казалось, что и Женовач, бегающий с нами, – не режиссер, а один из персонажей.

– А как вы относитесь к комедии?

– Очень люблю комедии. И у меня много комедийных ролей, которые играю с удовольствием. Я вообще стараюсь относиться к жизни с юмором, иначе нельзя…

– Смотрите спектакли своих коллег?

– Я хожу выборочно. То, что сегодня происходит в Молодежном театре, – это настоящая лабораторная жизнь, плюс сам Бородин выпускает очень серьезные спектакли. Например, «Участь Электры». Поразительны по исполнению «Таланты и поклонники» Карбаускиса в Маяковке. Совсем недавно на фестивале «Сезон Станиславского» спектакль Персеваля «Там за дверью» перевернул меня: человек возвращается после войны и оказывается никому не нужным. Тема очень современна. И даже массовые сцены артистов с ограниченными возможностями воспринял как художественный образ, и никакой спекуляции там не увидел, все было сделано довольно тактично.

– Выходит, одна из главных тем нашего существования при всех социальных катаклизмах, это одиночество человека в толпе?

– Пожалуй, да. При этом ценность жизни человека уменьшается.

– Вам не кажется, что мы постепенно превращаемся в зомби? Получая трагическое сообщение, мы уже не реагируем на него адекватно, а воспринимаем его, как очередное происшествие.

– Лично для меня в первую очередь важен человек, как на сцене, так и в жизни. К сожалению, сила личности исчезает. Взять хотя бы современный театр. Появилось много технических спектаклей, где и видео, и светомузыка, и артист выворачивают себя наизнанку, но почему-то это не трогает. Года два назад я был в жюри «Золотой маски», и меня удивил уровень нашего театра. Мне стало грустно.

– Недавно я второй раз посмотрела замечательный фильм Олега Погодина «Дом» и была поражена актерским ансамблем, в котором участвуете и вы, играя комплексующего неудачника, пытающегося покончить жизнь самоубийством. Как вам работалось с обожаемым мною Богданом Ступкой, с поразительно достоверным Сергеем Гармашом, с интеллигентной Ларисой Малеванной?

– Я был одним из последних артистов, утвержденных режиссером в этом фильме. Погодин, кажется, года два готовился к этой непростой картине, а снимали ее под Симферополем, выстроили дом в степи, и уже с самого начала было понятно, что пришли профессионалы, переживающие за свое дело. Погодин не только хороший режиссер, но и отличный организатор, а в кино это особенно важно. Олег даже по ходу съемок переписывал какие-то сцены в сценарии. Мы постоянно встречались с Богданом Селеверстовичем, в том числе во время завтрака. Много говорили о его театре в Киеве, о нашем в Москве. Когда он играл, то сразу заполнял собой все пространство. Я даже не знаю, кто бы мог так мощно сыграть главу большой семьи, которая разрушается на его глазах. А потом враги его старшего сына, которого сыграл Гармаш, почти все уничтожают. Это счастье, когда общаешься с талантливыми партнерами и учишься у них. К сожалению, кто-то уходит, как ушел из жизни Богдан Ступка, и все реже встречаешься с колоссальной самоотдачей на площадке. Когда работаешь с такими артистами, то проникаешься к ним большим уважением и кажется, не все потеряно.

– Скажите, вы проводили какую-то грань между чисто киношными артистами и театральными, снимающимися в кино?

– Разница есть и очень большая, поскольку не каждый киноартист может работать на сцене, а театральный актер сниматься в кино. Это разные профессии. Степень выразительности тоже совершенно разная и энергетическая наполняемость требует разной затраты сил. В кино же без киногеничности никак нельзя. Театр, конечно, дисциплинирует артиста, заставляет его постоянно находиться в форме, а между съемками в кино могут проходить месяцы, а то и годы.

– Это как у балерины, попробуй каждый день не постоять у станка, и уже 32 фуэте не сделаешь.

– В нашей профессии другого не дано – либо ты развиваешься, либо деградируешь. И тут очень важно найти своего режиссера. Когда Женовач уходил с Малой Бронной, – за ним потянулись и его артисты.

– Скажите, а зависть, соперничество играют большую роль в актерской профессии?

– Пока я с этим не сталкивался, могу только предполагать. Хотя, конечно, мне жутко повезло и с ролями, и с партнерами, и с театром. И когда видишь, как твой партнер замечательно играет, то и тебе хочется также. Но к этому надо относиться разумно. По-моему, соревновательный момент неприемлем в театре, ведь это не спорт.

– Ну что вы говорите? Где, как не в театре появилось выражение: «тянуть одеяло на себя»?

– Да, это есть. Но все-таки соперничество мне чуждо, и считаю для сцены это вредно. Если каждый артист начнет «тянуть одеяло на себя», то это помешает общей идее спектакля. Нарушится ансамбль.

– Что такое актерский ансамбль, я прекрасно понимаю, но никуда не уйти от такого фактора, как талант. Одного Бог наградил этим даром, а другому дал крошки от таланта. Возьмите тот же Большой театр. Почему там кислотой лицо обливают? Все по той же причине – из-за зависти. Не зря же Островский на эту тему пьесы писал.

– За 20 лет работы в нашем театре я ни разу не сталкивался с откровенным проявлением зависти.

– Тогда скажите – премьерство портит характер артиста?

– Это зависит от человека.

– Вас родители как воспитывали?

– В основном на своем примере. Папа часто брал меня с собой в командировки. Я видел, как к нему относятся в провинции, за что ценят и почему. Папа всегда старался поступать по справедливости. Мама тоже много работала, ставила спектакли в различных городах и подолгу не бывала в Москве, я часто приезжал на ее премьеры. Когда мы сегодня бываем на гастролях, то артисты, хорошо знавшие моего папу и маму, обязательно передают им приветы.


Любовь Лебедина, «Трибуна», 5 декабря 2013 года