Новости

ЮРИЙ СОЛОМИН: «СССР — ЭТО БЫЛА ЦИВИЛИЗАЦИЯ!»

Всю жизнь я тайно влюблена в красивого, доброго и справедливого человека. Его портретами была украшена моя комната в далеком уральском городке. И разве могла я подумать, что когда-нибудь смогу увидеть его, поговорить... Торопясь на встречу с ним в Малый театр, я боялась, что созданный в моем воображении образ будет разрушен, но после спокойного, глубокого и доверительного разговора я стала восхищаться Юрием Соломиным еще больше!

За день до встречи по приглашению Юрия Мефодьевича я посмотрела спектакль «Последний срок» — работу студентов Высшего театрального училища имени Щепкина при Государственном академическом Малом театре России (курс Юрия Мефодьевича и Ольги Николаевны Соломита, режиссер-педагог спектакля — Ольга Соломина).

«Последний срок» — трагическая история распада крепкой русской семьи. Спектакль производит такое сильное впечатление, что в горле стоит ком, на глаза наворачиваются слезы... Потрясают мастерство молодых актеров, режиссерские находки и доверительная атмосфера спектакля.

На следующий день я, еще обуреваемая чувствами, переступила порог Малого театра. И хочу поделиться с вами, дорогие читатели, тем, что поведал мне его художественный руководитель, народный артист СССР, профессор, член Союза кинематографистов России, президент Ассоциации русских драматических театров, член-корреспондент Российской академии образования Юрий Мефодьевич Соломин.



— Юрий Мефодьевич, расскажите, пожалуйста, что происходит сейчас в сфере образования? Почему принимаются законы, касающиеся театра, без учета его специфики?

— Давайте начнем со специфики театральной и образовательной. К сожалению, среди чиновников очень мало людей-профессионалов. Я видел человека, который прошел почти по всем министерствам. Он якобы знает, и как корову доить, и как дороги строить, и как лечить, и как ставить спектакли. Но не может быть такого, чтобы человек разбирался во всем. Возможно, кто-то из крупных писателей, но это уже другая профессия, это уже подход философский...
Я буду говорить и о театральном образовании, и об образовании вообще. Я уже спрашивал несколько раз, спрошу еще: «Почему не слушают родителей? Почему не слушают педагогов?» Вот в глубинке нашей поставят в ДК телевизор. Но телевизор — это не образование, это для общего развития, точно так же, как Интернет. Я очень много езжу, я сам из дальних мест родом. Школу окончил в Чите. Я могу долго вспоминать о своих замечательных педагогах, которые учили меня с первого класса. Моя первая учительница — Наталья Павловна Большакова, вторая — Елизавета Ивановна Гувакова. А Роман Васильевич Мочалов — учитель физики, он учил нас петь! Можете себе представить учителя физики, который спрашивал по двенадцать-пятнадцать учеников каждый урок? Роман Васильевич с неоконченным высшим образованием пришел в нашу школу в 1945 году после войны контуженным и говорил немножко резко, поэтому нас просили: «Не нервируйте его!» Прошло уже более пятидесяти лет, а я не могу его забыть! Потому что это талантливейший человек — Роман Васильевич Мочалов!
Он сам по вечерам учился играть на аккордеоне, разучивал песни. И организовал хор. В мужской школе № 5 города Читы учитель физики организовал хор! Сто человек, все, кто изучал физику, — пели! Хор этот до сих пор помнят. Роман Васильевич творил чудеса. Наш хор затягивал: «Как у Волги у реки...», а в это время оживал макет настоящей электростанции, созданный нашими же руками, — мини-Днепрогэс: крутилась турбина, лилась вода, лампочки сияли! Сейчас этим никого не удивишь, но представьте 1945-1946 годы, тогда было потрясение! Вот какие учителя в глубинках! Прислушиваться к ним — это первое, что должно делать Министерство образования и науки.
Надо послать чиновников от образования на год из Москвы до Владивостока и обратно, потом до Астрахани, и так далее, чтобы поняли, чтобы прочувствовали, как живет учитель. Потому что знать, как преподает учитель — мало, нужно еще знать, как он живет.
Хочу сказать и о медицине. И учителя, и медицинские работники — великие труженики. И вам, и нам, и деятелям культуры — тяжело. А им — в сто раз тяжелее!
Не зная реальной жизни, министерские чиновники штампуют новые законы и постановления. Тришкин кафтан делать не надо, родные академики и министерские чиновники! Нужно один раз в жизни сказать: «Да, ошиблись, простите!» И народ простит, народ у нас добрый.

— Ошибки у нас признаются с трудом...

— С трудом чиновники соединяют русский язык с литературой! Добавили еще геометрию, вместо истории — никому не известный предмет «Россия в мире». Они-то сами знают, что такое «Россия в мире»? Наверное, у них есть квартиры или виллы за рубежом, но это не значит, что они знают, какое обучение там!
Когда я уходил из Министерства культуры (а я ушел сам!), то разговаривал с одним вышестоящим лицом, не хочется его вспоминать. Мы часа полтора с ним беседовали, потому что уже тогда предлагалось все музыкальные школы сделать платными. Мой собеседник как думал: «Ну, девочка «Чижик- пыжик» будет играть, и хорошо!» Я ему ответил, что если музыкальные школы встанут на коммерческую основу, то через пять лет у нас не будет лауреатов международных конкурсов. И что? Количество лауреатов у нас действительно сократилось. Профессура вынуждена уезжать за рубеж. А я говорил двадцать лет назад: «Учтите, разбегутся, и тогда лауреатами будут китайцы, корейцы, японцы!»
Слава богу, у нас есть еще профессора, прекрасные музыканты! Но лауреатов становится меньше, скоро это коснется и балета. Приезжают зарубежные импресарио, продюсеры и начинают набирать в свои труппы наших выпускников сразу же после окончания балетной школы.
Чиновники из Министерства образования считают, что принимать в хореографические школы нужно начиная с шестнадцати лет, но в шестнадцать лет нельзя научиться хорошо танцевать даже вальс. Наше поколение в школах вальс танцевать учили!

— А на студентов Щепкинского тоже влияют современные условия?

— Четыре года назад мы набирали группу студентов. Я рассказывал им о создании Малого театра и актерах, у которых учился: Пашенной, Ильинском, Жарове, Цареве, Гоголевой и других известнейших наших мастерах. В глазах абитуриентов стоял немой вопрос: «А кто это?» И я воскликнул: «Стоп! Кто знает Игоря Ильинского?» Из тридцати семи человек трое или четверо подняли руки...
Один из туров для наших абитуриентов — ритмика. Обычно на это зрелище приходит смотреть все училище. Зрители просто умирают от хохота! Я предлагаю несколько вариантов. Это русский танец с выходом, цыганский, матросский (хотя бы «Яблочко» примитивное) и современный. Если бы вы видели, что конкурсанты показывают! Что бы им ни играли, они двигаются одинаково! Я прошу: «С выходом!» Звучит «Калинка, калинка.».
Помните, как раньше все трибуны скандировали нашим фигуристам? Потому что эта мелодия не может оставить равнодушным! Но то, что показывают под знаменитую музыку сегодняшние горе-абитуриенты. это (если бы я встал и показал вам, вы бы умерли). психбольница! Никто даже не улавливает ритма. Кроме провинциалов! И чем дальше они живут, тем лучше! В далекой глубинке еще вальс танцуют!

Но вернемся на экзамен. Выходит, например, здоровый парень в военной форме. Это, конечно, специально: я, мол, служил! Мне же скидка должна быть! Я обнадеживаю: «Ну, давай!» Что он стал делать в своих сапогах. Я ему подсказываю: «Ты вприсядку можешь?» Он смотрит и не понимает, о чем речь! Я срываюсь: «Вприсядку — это знаешь как? Это вот так!» И стал показывать! А у меня мениск порван на левой ноге. Так я потом месяца два ходил в специальной повязке.
Почему здоровый детина после армии не умеет вприсядку? Такое у нас образование! Это уже разговор не о таланте, а именно об образовании!
Уроки пения сократили в школе. Денег не хватает! На что, на урок пения?! Да в школе всегда был урок пения! И песни мы все знали! И мелодии! И слова! Один урок пения в неделю! Объясняют: дети сильно загружены. Так дайте им отдохнуть. Вместо шести уроков поставьте один урок пения, вот вам и отдых!
Хорошо еще, что физкультуру в школе не сократили. Хотя спорт нынешний свели к купле-продаже. Считается, для того, чтобы команда играла хорошо, в ней обязательно должен присутствовать бразилец какой-нибудь или мексиканец. А мы все равно плохо играем! Раньше ведь играли за Родину, за маму с папой! Можно продавать земельные участки, но перепродавать спортсменов — безнравственно! Начнут скоро перепродавать артистов балета, музыкантов...
Я с первого курса говорю педагогам: «Никого не выделять! Никого не ласкать!» Я со всеми как зверь, хотя по натуре незлой человек, но все же чувствуют! Тут не могу не вспомнить о «братьях наших меньших»: у меня четыре собаки, я к ним замечательно отношусь. Кого-то больше люблю, но им не показываю этого. Если я им покажу свои чувства, то буду ходить в лохмотьях, оборванный весь! Они же кидаются! А я им: «Так! Стоп! Тихо!» У меня дворняжки самые обыкновенные, но они и самые умные: понимают с одного раза. Человек по структуре своей намного сложнее, чем животное, и выделять никого нельзя. Хочешь помочь — помоги как-нибудь так, чтобы никого не обидеть.
Вот такой у нас разговор получается об образовании. До сих пор наше образование ценится за рубежом. И не надо изобретать новые научные образовательные системы, строить новые научные города! Они есть, и их поддерживать надо, развивать! Я сорок с лишним лет был связан с городом Королевом. Научный был город! Был! А теперь — нет. Там, где находился центр полетов, теперь строят какие-то здания. Я спрашиваю: «А что здесь будет?!» Я не могу понять, что там такое. А ведь там завод моторов. Вкладывать деньги туда надо, а теперь вкладывают в бизнес.
Люди ушли с заводов королевских, и теперь работать там некому. В этом году на проходной висит объявление, что приглашаются на работу специалисты, окончившие МАИ, МЭИ, МВТУ и т. д. Сейчас говорят: «Товарищи, давайте перепрофилируем институты в ПТУ!» Это заставляет задуматься. На любом заводе или фабрике остались люди, способные научить профессии. Надо просто их найти, пригласить. Они поделятся своим бесценным опытом, научат, как закручивать гайку, наконец! И не надо будет вкладывать огромные деньги во что-то новое, нам неведомое.

— Так ведь свобода! Каждый творит, что хочет.

— Хорошо! Дали всем свободу — так дайте ее до конца! Но ведь это как бы свобода. В каждой конторе существуют свои законы, свои бумажки. То, что расскажу вам сейчас, никому нигде не рассказывал.
Я второй год не живу в своей квартире, потому что у меня течет крыша. Нарушение было еще в 2001 году, когда делали новую кровлю. Летом было жарко, а в сентябре два дня подряд шли дожди, но этого было достаточно, чтобы в следующие десять лет ее так и не сделали. Крышу прикрыли, оставив все на соплях. Мне сказали: «Нужно ждать!» Год сохнет потолок. Он весь в трещинах. Жена переселила из этой комнаты внучку. Я сказал: «Я буду там спать! Пускай на меня упадет! Вот тогда они сделают.» Но нельзя же этим пользоваться! Я пришел в управляющую компанию, компания врет. Я говорю: «Вы врете мне!» Они переспрашивают: «Как вы сказали?!» Я еще раз: «Врете!» — «Мы вам посылали бумажки! Потому что хотели успеть к вашему юбилею». Я добавляю: «Значит, знаете? Значит, помните? Но бумажек-то я не получал! Все платежи за квартиру, за свет, за газ я произвожу, иначе бы у меня все отключили к чертовой матери, а беру-то я их в одном и том же почтовом ящике!»
Если ко мне такое отношение, что делать другим? Мне друзья советуют: «Ты часто бываешь на телевидении, вот там и расскажи о своей текущей крыше!» Да надо мной все смеяться будут, со мной здороваться перестанут люди, они меня уважать перестанут! Полквартиры на свой страх и риск я все-таки отремонтировал, а две главные комнаты еще нет, а там пианино стоит, внучке негде заниматься. Она бегает в консерваторию заниматься или вот сюда, в театр. Потому что дома пройти к инструменту невозможно! Крыша постоянно течет! Жду, что будет дальше. Об этом я говорю к тому, что везде сплошные бумажки! Почему-то бумажки, по которым платить надо, были, а этой не было!
Поэтому, мне кажется, какую-то ответственность надо придумать. И в театре тоже. Если вы доверяете руководителю, если вы поставили его на этот пост, так вы с него и спрашивайте. Так как мы сейчас спрашиваем, допустим, с министра образования. Я как родитель и как дедушка, как профессор, как член-корреспондент Академии образования хочу спросить: «А вы почему с нами не поговорили, родненький? У меня масса вопросов есть!» Я говорю эти слова, потому что за моей спиной сотни, а может быть, и миллионы родителей, которые согласны со мной. И я говорю от их лица: «По-ду-май-те! И никаких тришкиных кафтанов нам в образовании не нужно! И вообще в любых сферах. и в театральной!»
Слава богу, в нашем театре все нормально! Это стоит крови, стоит здоровья, но у нас есть какое-то спокойствие. Хорошо, что в нашем Министерстве культуры есть люди, с которыми можно советоваться, которые помогают и понимают.

— У Вас уникальные родители, которые дали вам с братом музыкальное образование. Как они вас воспитывали? Как Вы воспитывали дочку, внучку? Опыт родителей Вам пригодился?

— Наверное, что-то повторяется. Но тогда жизнь была другая. Сейчас родители звонят по телефону и говорят: «Ты чего домой не идешь? Ты что, телевизор не смотришь? Не знаешь, что нельзя так поздно ходить? В машину не садись! Убьют, ограбят!» И правильно говорят родители. Потому что в машину сядешь и не знаешь, доедешь ли ты до дома, причем именно ночью, после двенадцати. Есть такая категория ездоков, которые покупают машину за пятьсот долларов, отрабатывают ее за лето и выбрасывают. И тут можно ожидать всего. Раньше такой проблемы не было.


— То есть Вам позволялось все?

— Когда жена говорит, что меня родители по- другому воспитывали, я говорю, что я вообще все время на улице был. Она прибавляет: «Это тебе кажется, что за тобой не следили!» Все равно — была бабушка! Она, как сова, сидела на терраске. В нашем маленьком городе текла совершенно другая жизнь. Не было замков на дверях — был такой смешной крючок, который можно открыть пальцем!


— А вот дочери и внучке, я так понимаю, Вы считали важным дать музыкальное образование. Поэтому они пошли в консерваторию?

— Я не знаю, почему они пошли в консерваторию. Может, склонность передалась? И дочка окончила нашу консерваторию, и внучка оканчивает.


— То есть как таковой системы воспитания у Вас не было?

— Наверное, воспитание было тогда другое, как и вся жизнь, и поэтому его нельзя придумать, оно передается из поколения в поколение. Может быть, нас лучше воспитывали, потому что была бабушка. У нас, когда мы воспитывали дочку свою, бабушки не было, не было и квартиры. Это много позже мы получили квартиру в Бескудникове. У меня один товарищ тогда спросил: «А где ты живешь?» Я отвечаю: «В Бескудникове», он: «А это где?» — «А между Москвой и Ленинградом!» Туда доехать трудно было. По полтора-два часа уходило на дорогу, по колено в грязи. Пять лет мы там жили. Но тогда мы были молодые, а в это время все совершенно по- другому воспринимается. Потом жизнь стабилизировалась, но до тридцати пяти оставалась довольно- таки непростой. Все думают: «Вот закончил, снялся, сыграл — ему легко!» Ничего подобного! Когда я снялся в «Адъютанте.», а это был 70-й год, я еще жил в Бескудникове, и мне стыдно было ездить в автобусе, зажатым со всех сторон людьми.


— Вас все узнавали?

— Не то слово! И сейчас узнают! Недавно был на каком-то мероприятии, вокруг уважаемые люди, генералы. Тихо сижу, и вдруг один гражданский, но со звездой, военному говорит: «Вот наш адъютант его превосходительства!» А рядом со мной сидел такой тихий, скромный человек, он добавил: «А я вас помню, когда вы говорили: «Моя жена Эмма.»« Это из оперетты.


— «Летучая мышь».

— Из «Летучей мыши», да! Конечно, узнают. Нельзя гневить Бога — это, конечно, хорошо, это примыкает к профессии, но в жизни. Как говорится, почему собака все время под стол лезет? Она хочет укрыться, ей все время лаять надоедает, она хочет уединения! Так и человек. Каждый хочет немножко отдохнуть. Уж казалось бы: за рубежом, в Финляндии или Германии, например, отдохну. Нет! Все равно узнают. В гости приглашают! Не так, как у нас, конечно, но все-таки. В свое время в ГДР эти фильмы шли, немцы их знают, а у кого-то целая фильмотека есть, в которой несколько фильмов с моим участием.
Но это такая профессия. Может быть, мне повезло. Я все время в работе, поэтому наслаждаться своей известностью у меня нет времени. Я обязательно что-то делаю. Что-то у меня течет, что-то надо купить, что-то надо заработать, в конце концов! И мне тоже чего-то не хватает. Меня иногда жена спрашивает: «Ну ты когда-нибудь остановишься?» Я думаю: «А для чего? Вот тогда можно умереть».

— Вы сейчас говорите точно так же, как Ваш брат!

— Так он же мой брат!


— Кстати, у Вас с братом было в детстве соперничество?

— Нет, какое соперничество, мне было уже шестнадцать лет, я ухаживал за девушками, а ему было девять с половиной. Какое может быть соперничество? И по характеру мы совершенно разные. Одинаковы мы лишь в одном — не можем терпеть несправедливость.


— Юрий Мефодьевич, ваш театр часто ездит выступать в Донецк, город, в котором Малый театр на гастролях застала Великая Отечественная война. Вы сохраняете в своем театре такой жанр, как песни военных лет? Это тоже часть патриотического воспитания?

— Да, у нас замечательный оркестр! Наш оркестр был создан в 1808 году, и два года назад, когда мы отмечали двести лет, нашли реестр, в котором записано, кто сколько получал, какие инструменты были... Поэтому, когда встал вопрос о роспуске, мы стали думать, как его сохранить, и придумали концертную программу с участием нашего малого симфонического оркестра и поющих артистов. У нас оркестр — тридцать человек. Они и отдельно выступают. Ни за одного исполнителя мне не стыдно, как бывает стыдно за исполнителей некоторых шоу, потому что наши актеры поют, как говорил Бернес, «сердцем». Наш оркестр исполняет и песни военных лет. Они так поют, потому что у них поет душа! Элина Быстрицкая, Ирина Муравьева, Борис Невзоров — это актеры в возрасте, но они звезды программы! А как совсем молодые ребята поют! Они все поют под оркестр, а это очень сложно. Никакой фанеры. Мы проехали от Ярославля до Волгограда, двадцать две тысячи зрителей посмотрели эти концерты. Сейчас сняли фильм об истории создания Малого театра, там говорят зрители, поют наши артисты. Мы вам обязательно дадим этот диск. Вы посмотрите — и вам все станет ясно!

— Спасибо большое! Можно я, в свою очередь, подарю Вам номер нашего журнала?


— О, кошка на обложке! У меня их пять штук!

— Как уживаются Ваши кошки с Вашими собаками?


— Старшая моя собака — Лушка, потом идет Валет, он был подобран, затем — Толик. Толян я его зову. И Джульба! Самая маленькая. Кошки: старшая — Дуся, затем Сильва, Машка, Алик и Лелик! Два кота. Внучка подобрала трех котят: Машку, Алика и кого-то еще, жена на рынке Сильву нашла, потом подобрала Дусю. Внучка принесла кота. Он такой здоровый вырос! Красавец! Мой самый любимый кот. Алик! Он за мной ходит, как собака. Он гулящий кот, его не было месяца четыре. Он исчез, мы уже распростились с ним, и вдруг я подъезжаю, а он шмыг ко мне под машину. Я не могу понять, это что за кот там. А Сильва спрыгнула с забора — и к нему под машину: мол, иди, чего там сидишь? Он потом всю зиму прожил в доме. Я его выносил на улицу, а он убегал обратно — так ему свобода надоела. И теперь уходит на пару дней, но обязательно возвращается.
Меня как-то на даче схватил радикулит. А кот всегда спит со мной. Ляжет и начинает лапами перебирать. Сначала был маленький, а теперь уже весит пять килограммов! Я с кровати встать не мог, а он все время лежал на моей больной спине! Два дня меня лечил. И мне стало лучше.

— Как вы считаете, Юрий Мефодьевич, возможно ли в наше время, чтобы молодой человек, приехавший из глубинки, прошел такой путь, который прошли Вы? Возможно ли это в наше время без поддержки извне?

— В спектакле «Последний срок» мать играет Алена Колесникова, она из глубинки.


— У нее говор уральский!

— Да, она оттуда. А как она говорит, вы слышите? Ее хочется слушать и слушать, потому что это музыка! Этот спектакль, когда мы его выпустили, первым посмотрел наш министр культуры Авдеев. Он от нее отойти не мог, все переспрашивал: «Где вы этому научились?» Я ему объяснил: «Не беспокойтесь, Александр Алексеевич, она в жизни разговаривает нормально!» Как-то мы встретились, и он первым делом спросил: «Как та девочка? Она устроилась где-нибудь?» Я говорю: «Не волнуйтесь, я за этим слежу». Она оставляет впечатление — потому что есть душа! Вот вам, пожалуйста, что зреет за Уральским хребтом.
Другой артист из провинции, Алексей Коновалов, который играет ее сына, тоже талантливый! В другом спектакле он исполняет роль Сальери. Они в прошлом году были в Италии, играли «Моцарта и Сальери» — там обалдели все! Как он играет!

— Большое Вам спасибо за приглашение на спектакль, за такую замечательную постановку. Я сходила с сыном, нам очень понравилось. А кто был ее инициатором — Вы или Ольга Николаевна?

— Ольга Николаевна! Но натолкнула ее Алена, о которой я вам только что рассказал.


— Мы размышляли о становлении человека, о поиске смысла жизни, а любовь помогает в этом? Можете ли Вы рассказать о своей первой любви?

— Первая любовь? Это, скорее всего, в доме пионеров случилось. Мы там проводили все свободное время. После школы схватишь портфель, прибежишь домой, чай с сахаром попьешь — и в дом пионеров. Я там и в кукольном кружке занимался, и в драматическом, и в танцевальном — целыми днями. Поэтому трудно сказать — конечно, кто-то нравился, но я не считал себя донжуаном.


— Вы были влюбчивым?

— Нет, нет, нет. Это разочарование для молодежного журнала?!


— Как раз наоборот!

— Очевидно, я уже тогда был влюблен в свою профессию. Я в то время смотрел много раз «Чапаева» и другие наши любимые фильмы. Гораздо позже Бабочкин, который играл Чапаева, рассказал такую историю.
Это произошло в каком-то небольшом городе сразу после выхода «Чапаева». Раньше, когда в глубинку приезжали с новым фильмом, его крутили по пять-семь сеансов, а перед каждым сеансом устраивалось выступление. Потом кормили, снова показывали фильм. Бабочкин заметил: «Я выступаю, что-то говорю, и меня поражает один человек». Он обратил внимание на мужичка, который сидел в первом ряду уже три сеанса подряд в телогрейке, ушанке (а там холодно), народу битком... Бабочкин спросил: «А кто это?» Ему ответили: «Мы не знаем». Он попросил позвать его. Мужичок зашел и так на Бабочкина смотрит внимательно. А знаменитый исполнитель роли Чапаева пытается узнать: «Вот я выступаю уже три раза, и вы три раза приходите смотреть, почему? Вы же мудрый, взрослый человек!» Мужичок вздохнул и вымолвил: «А я все думаю, может, выплывет?»

— Это звучит как анекдот!

— Это не анекдот, это правда! Только звучит как анекдот. Мы однажды с режиссером Евгением Ивановичем Ташковым выступали в Кирове после «Адъютанта» в 1971 году. Знали, что будет много выступлений, и взяли с собой чемодан еды. Приехали в шесть часов утра. Нас встречают представители Бюро пропаганды и предупреждают: «Сейчас чайку попьем — и на сцену! У нас запланировано на станции перед работниками выступление». Какое выступление в шесть утра? В общем, в этот день мы выступили двенадцать раз! Нас кормили, и наш чемодан нам не понадобился. Мы так его и не открыли! Зима, холодно, опаздывает машина, а мы в двенадцать часов ночи должны выступать на другой станции в доме культуры. Приехали туда уже в час ночи. Думаем, сейчас отдохнем, а нас просят: нужно выступить, люди ждут! А у нас уже языки не ворочаются — но не будешь же отказываться... Когда я вышел на сцену, пар валил, холодно, зима же! В первом ряду — и я тут вспомнил Бабочкина — сидели взрослые люди, а у кого- то на руках спал мальчишка лет восьми. Но самое интересное, что он спал в военной фуражке, и у него были аксельбанты из веревки! Адъютант! Вот это нельзя забыть! Он ждал, но так и не дождался, проспал!

— Юрий Мефодьевич, а в чем секрет Вашего семейного союза? В чем мудрость?


— Загадка. Не знаю!

— Расскажите, пожалуйста, о репертуаре Малого театра.


— В нашем театре в основном классика. Иногда спрашивают: «Почему у вас не идут современные спектакли?» Я отвечаю: «Мы наелись советской современности до такой степени!»
Когда-то нас заставляли играть. Я сам играл в брежневской «Целине». Дело не в том, что автор Брежнев, а просто это не та литература. Хотя Брежнев в театр ходил. Последний раз, когда он был в Малом театре на «Царе Федоре», он сидел в правительственной ложе, а она расположена почти рядом со сценой. И поскольку это «раковина», то все, что там говорят, мы слышим. А у него была астма, он не мог говорить шепотом. Идет последний акт, царь Федор стоит на коленях, за ним — царица Ирина (ее играла Галя Кирюшина). Виктор Иванович Коршунов играл Годунова. Мои последние слова: «О Боже, Боже! За что меня поставил ты царем?» Звучит музыка Свиридова, я читаю молитву: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое.» Голос из ложи: «Довели человека!» Можете себе представить наше состояние? Я пытался не улыбаться. Кирюшина мне так плечи сдавила, что у меня синяки были. Вот такое бывает.
На основной сцене мы ставим и нашу, и зарубежную классику. Все, что классики написали, есть в сегодняшней жизни. Например, в «Ревизоре» Гоголя: «...дорогих лекарств мы не употребляем, простой человек если выживет, то и так выживет, а если умрет, то и так умрет!» И зритель реагирует! Это только одна вырванная фраза. Многие считают, будто в «Горе от ума» народный юмор. Нет, это дипломат Грибоедов написал, потом это стало народным.

— Да, что сейчас делают с классикой, как ее осовременивают! Вспомним, как Вишневская демонстративно ушла с «Евгения Онегина»!

— Мы нарушаем экологию в природе, в архитектуре. Я говорю о том, что экологию нужно сохранять и в литературе, и в драматургии, и в театре. Это должен быть экологически чистый продукт. Экологически чистые отношения к тому произведению, допустим, Льва Николаевича Толстого, перед которым все преклоняются во всем мире. Или Николай Васильевич Гоголь — его переделывать нельзя! Островского, Пушкина, Лермонтова, Чехова. Что сейчас с Чеховым сделали!..
Я не против современности, но что значит «современно»?! Я не хочу что-то доказывать, могу сказать только о наших гастролях за рубежом, а мы гастролируем каждый год по всему миру — в Японии, Корее, Италии, Франции, Германии Греции, Югославии. У нас в зрительном зале свободных мест не бывает! Почему? Потому что людей интересует русская культура! Их интересует тот автор, которого они знают в переводе. Как-то мы выступали в очередной раз в Японии, и в это же время гастролировал еще один наш современный театр. И вот они пришли на наш спектакль специально посмотреть, действительно ли нас с восторгом принимают. Мы играли в очень большом зале на тысячу мест, а они — в маленьком.
Во Франции, в Версале, мы играли Чехова. Зал был битком набит! Приезжали из Парижа все Шереметевы семьями, с детьми, приходили за кулисы и говорили спасибо. Как нас интересует экзотика французская или шотландская, так и их интересует настоящее русское, да и сами они русские. Когда мы играли в Израиле (а мы впервые выехали на гастроли туда по их приглашению), нас потряс переполненный зрительный зал, и, конечно, все понимали по-русски, кричали не «браво», а «спасибо!».
Мы сейчас забыли хор Пятницкого, ансамбль Александрова. Ну, слава богу, недавно хор Пятницкого показывали, но только в связи со столетием. Это надо дожить до такого юбилея! Или ансамбль «Березка», ансамбль Моисеева. Ведь это же все классика мирового качества. Когда они приезжают за границу — это всякий раз аншлаг. Покажите мне хоть одного современного артиста, которого так встречают за границей? Нету таких!

— Но прежде чем играть классику, ее нужно внимательно прочесть. Вам приходится сталкиваться с абитуриентами, которые мало читают?

— Все идет из школы. И если реформа вступит в силу, то те, кто учится сейчас в четвертом классе, не будут знать, кто такой Пушкин. О Пушкине будут знать те дети, которые выросли за рубежом в русских семьях. Они и говорят красиво, у них русский язык очень чистый. Там будут знать, потому что у них в семьях нет реформы по отношению к русской литературе.
Расскажу о случае из своего опыта. Идет собеседование. Входят десять человек. Спрашиваю: «Кто написал «Каштанку»?» Пауза! Второй заход: «Кто написал «Каштанку»?» Третий заход, спрашиваю: «Кто написал «Каштанку»?» Один проронил: «Тургенев!» Я похвалил: «Гений!»
Следующие вошли и улыбаются. Я с удивлением: «Знаете?» Они: «Ага!» Я: «Кто?» Они хором: «Чехов!» Я: «Где узнали?» Они: «В библиотеку пошли!» Побежали в библиотеку и узнали! А двадцать человек до этого не знали, кто такая Каштанка! А я до сих пор знаю: молодая рыжая собака, помесь таксы с дворняжкой, бегала взад-вперед по тротуару, обнюхивала ноги. Но самое главное — она села и подумала: нет, так жить невозможно, надо застрелиться. Только Чехов мог написать это! Когда-то бабушка вслух прочитала мне это, и я запомнил.

— Как Вы отдыхаете от работы? Что для Вас лучший отдых?

— Еду на дачу, мне дают с собой еду. Меня встречают разве что без транспарантов, но: «У-у-у, старик при-е-хал!» Собаки лают, кошки на заборах сидят. Я им говорю: «Друзья! Свобода!» Перед этим я заезжаю в Королеве в магазин, «Три ступенечки» я его называю, для меня там всегда, уже лет десять, оставляют ливерную колбасу. Я вхожу, они говорят: «Есть, есть!» Я же должен каждой кошке, каждой собаке дать этой колбасы, это такая радость и для них, и для меня! Потом они меня все провожают. Вот это отдых! Деревья, солнце! Если нет солнца — дождь. Тоже хорошо! Он тоже навевает мысли. Снег — прекрасно! Он скрипит! Очень люблю ходить по снегу. Туда-сюда! Хожу так метров пятьдесят туда, метров пятьдесят сюда.


— И думаете про работу!

— Да! И думаю про работу. Никогда не выхожу за калитку, только рано утром с собаками, чтобы они знали, где они живут, и поздно вечером, когда никого нет. Вот мой выход в свет! Вот так два дня! Я возвращаюсь в Москву, мне говорят: «О, как вы хорошо выглядите!» Вот мой отдых! Переключение внимания.
У нас вся семья любит животных. Жена больше кошек любит, но и к собакам неплохо относится. А я к собакам хорошо и к кошкам неплохо. А вообще, я считаю, когда в семье есть ребенок, ему нужно подсовывать кошек, собак, даже если он не любит животных. Чтобы полюбил, чтобы стал ухаживать.
У меня жила овчарка Маклай, как раз внучка маленькая была. Однажды вхожу с комнату, внучка сидит на полу, Маклай перед ней. У нее чашка, и она говорит: «Тебе! Мене! Тебе! Мене!» Я сейчас забыл, что они ели, но я не стал ругать ни ее, ни Маклая. Собаки — это хорошо! И кошки, и птички, зверьки всякие. Почему? У ребенка вырабатывается обязанность. Покормить, погулять. Некоторые родители покупают собаку по просьбе ребенка, он обещает гулять, кормить, а через неделю уже не хочет ей заниматься, но нужно направить так, чтобы он по своему желанию заботился о животном. Дети открывают самые главные свои тайны, доверяя их этим любимым существам.

— Что Вы чувствуете сейчас, когда мастера со званиями народных артистов СССР уходят?


— Да, нас мало осталось. Взять последнее интервью с Софико Чиаурели. Она водила журналистов по своему дому, как чувствовала, что в последний раз. У нее все умерли — муж, мать, отец. А дом у нее был — музей! Когда у нее спросили: «А как вас объявлять? Ведь вы народная артистка Грузии, народная артистка СССР!», она ответила: «Я — артистка исчезнувшей цивилизации.» Здорово, правда?
Я не хочу сказать, что я скоро умру. Но я с ней согласен! СССР — это была цивилизация! Все мои ровесники, кто-то и моложе меня, оканчивали те школы (опять возвращаюсь к образованию), которые реформировали, но не очень сильно, после революции. Но реформировали люди, получившие образование до революции, они и преподавали. Это великие ученые, которых знают во всем мире. Это замечательные люди, достигшие высот и в космосе, и в медицине, и в искусстве, и в литературе, и в музыке! Они не просто достигли, они сохранили связь времен и эпох. А мы сегодня пытаемся это нарушить. Когда нарушают ход цивилизации, она гибнет.


— Да, просто классика: «Распалась связь времен. / Зачем же я связать ее рожден!»

— Если начинают исправлять цивилизацию, но не очень точно и не очень честно, то она погибает в конечном итоге.
Мы снова о воспитании молодежи! Мне хочется сказать читателям журнала «Юность», что все-таки воспитание — это школа, куда входят и спорт, и искусство. Знаете, что сказал Александр Островский на одном выступлении? «Без театра нет нации!» Он имел в виду театр как собрание музыки, литературы, драматургии, сценографии, как теперь говорят, живописи и так далее.
Почему императрица Елизавета Петровна в 1756 году создала русский национальный театр на русской драматургии, будучи не очень русской? И этот театр существует двести пятьдесят пять лет. Все это нужно сохранять!
Поэтому, безусловно, культура воспитывает душу, а через нее — патриотизм. Это безумная любовь к тому месту, где ты родился и вырос. Его чувствуют все, но не все хотят признаться. Признаются уже тогда, когда наступает конец. А где ты был двадцать лет назад? Хотелось, чтобы запомнили люди: просто лозунгами, просто организационным моментом патриотизм воспитать нельзя, его нужно воспитывать с детского садика! А самое главное, конечно, школа! Патриотизм — это школа в маленькой деревне, где учится всего шесть человек. Но там есть учитель младших классов. Вот это — патриотизм. Я не знаю, что бы я отдал этому учителю за то, что он делает! Как поднимается рука убрать эти школы? Я свою пятую школу никогда не забуду — это же моя родина!
Я всегда удивлялся, когда за границей (по молодости редко приходилось выезжать) подсказывали: надо рассказать о родине! Я начинал вспоминать, что родился в Забайкалье, и на вопрос: «А где это?» — я отвечал: «Это такая красивая страна, что Чехов, проезжая Забайкалье, заметил: «Это даже лучше, чем Швейцария!»
Будучи школьником, я прочитал в учебнике географии, что Забайкалье превосходит по прозрачности воздуха и количеству солнечных лучей южный берег Крыма. Представьте мой восторг! Мы превосходим! Даже Крым! Мое мальчишеское восхищение сохранилось и сейчас.
Я помню, как идешь в лопухах, продираешься, причем это город был, не деревня. Я никак не мог понять отца. Он очень любил природу, жили мы в центре города, но двадцать минут ходу — и ты в лесу. Я часто его вспоминаю. Мой отец вставал часов в семь, шел в лес, и к девяти он приходил с грибами. Он меня все время брал с собой, а я не хотел и всегда убегал. Мне не нравилось, что лес шумит! А он сядет под деревом, закурит и слушает. Теперь для меня самый большой отдых — это лес, благо на участке шестьдесят пять сосен, берез и елей в обхват толщиной. Но не думайте, что у меня гектар земли! Нет.
Даже в спектакле «Три сестры» природа мне подсказала финал. Он немного не получался. Надо было что-то такое придумать. Однажды, это было в санатории, я смотрел передачу «Товстоногов и его работа над спектаклем «Три сестры»«. Ярко светило солнце. Передача закончилась, и я слышу непонятный стук. Он заставил меня выйти на балкон, и я увидел крупный дождь, который стучал о железо. И что я сделал? Я убрал текст у трех сестер, взял другой текст у Чехова, где он говорит, что такое Россия, и дал дождь! И он действует! Чисто эмоционально! Вот что такое родина.



Беседу вела Светлана Воскресенская
«Юность», №3 2012