Новости

«Листая старые подшивки»

В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА

«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова.

Художник Иосиф Сумбаташвили. Малый театр

Андрей Немзер. Первое ощущение при взгляде на сцену — красиво. Очень красиво. Готические окна. Скульптуры. Галерея. Белая крутая лестница справа. Точно выдержанная цветовая гамма. Потом, в результате многочисленных световых эффектов (частью — мотивированных текстом пьесы), колорит будет меняться, неизменно сохраняя продуманную стильность. Строгое великолепие прусского замка кажется самоценным и, возможно, кого-то поперву озадачит. Не перебор ли? Все-таки война. Однако торжественная гармоничность оформления кажется мне совершенно оправданной. И не только потому, что «все как в тексте Солженицына». Подчеркнутая красота декораций, костюмов, танцевальных эпизодов, монологов необыкновенно важна для концепции спектакля.

Марина Зайонц. Все это вместе взятое определяет стиль, казалось бы, легко считанный с текста пьесы, зачем-то же написанной стихами. Красота «военного» спектакля удивила, но гораздо сильнее удивила свобода режиссера от давно приготовленного набора (средств, образов и тем), услужливо возникающего вслед за произнесением одного только имени: Солженицын. Он не воспользовался ни ореолом мученика, ни символом протеста, ни лезущими в руку штампами, ни возможными политическими, идеологическими и проч. соблазнами, он всего лишь внимательно прочел пьесу. Откровенно и даже наивно написанную по канону классической грибоедовской комедии. Бориса Морозова увлек стиль, он и спас от всех возможных неприятностей, связанных с этим — соблазнительным в общественном смысле, но рискованным в художественном — проектом.

А. Н. Стиль для Солженицына никогда не был самоцелью. Следовательно, надобно искать ответ на незамысловатый вопрос: почему «Пир победителей» написан так, а не иначе. Авторские объяснения («прагматическое»: стихи было легче запоминать экибастузскому зэку; «биографическое»: воздействие стандартного довоенного репертуара, в котором соседствовали Грибоедов, Ростан и Гусев) существенны, но минуют суть проблемы. Морозов и его актеры суть эту нашли. Стилевое благородство, поэтическая архаичность, аристократичность тона неотделимы от солженицынской веры в человеческое благородство и российскую традицию, от его мечты о возвращении понятиям их естественного смысла. Военный человек — воплощение мужества, чести и достоинства. (Скалозуб у Грибоедова плох не тем, что армеец, а тем, что дурной офицер.) Честь немыслима без свободы. Ею дышат офицеры Красной Армии — будущие «декабристы без декабря», вовремя раскиданные по сталинским лагерям. Пока еще дышат. Пока еще одолевают гаденыша-смершевца. Дружбой. Юмором. Артистичным профессионализмом, неотделимым от профессионального артистизма. Мне кажется, этими словами должно характеризовать одного из главных разрешителей интриги — начштаба Доброхотова-Майкова. При этом будут описаны разом и персонаж, и исполнительская работа Василия Бочкарева.

М. 3. Удивительно, однако, как легко (так кажется) найдено то, что мы с вами столь общо называем сутью. Как легко в Малом театре отказались от сочных политических противопоставлений, представив конфликт вполне в духе старинной и прелестной в своей прозрачной ясности традиции — благородный герой (пусть офицер Красной армии) и злодей (пусть себе смершевец) сражаются не за идею, не за или против Сталина и колхозов, но за прекрасную даму. При этом убеждения остаются делом почти интимным, обнаруживаются без аффектации и надрыва. Удивительно, что в Солженицыне, к которому слово «ненависть», казалось бы, надежно приклеено обстоятельствами и вольными интерпретаторами, режиссер и актеры вычитывают любовь и веру. Мне — удивительно. Пророк и олимпиец оказался (сцена обнаружила и, кажется, впервые) открытым, незащищенным, даже и трепетным каким-то человеком.

А. Н. По мне так отнюдь не впервые. Просто мы чаще верим легендам о писателе, чем его книгам.

М. 3. Случается иногда, что и писатель начинает больше верить легенде, чем себе. Так или иначе, но нежданный лик автора, пожалуй, самое сильное мое впечатление. Ну и, конечно, уверенная последовательность режиссера, аккуратно и нежно прошедшего все нетайные рифы и минные овраги солженицынского текста. В большом, крупном (во всех смыслах) спектакле, населенном множеством персонажей, ничто не надрывало слух и не царапало душу фальшью. Раз выбранный тон чуть комичного преувеличения пришелся всем кстати и всем к лицу. Актеры, одушевленные внятной им профессиональной задачей, играют сосредоточенно и с достоинством, которое было востребовано общим замыслом. Ибо спектакль, поставленный Морозовым, в первую очередь об этом — о достоинстве и благородстве. Офицерском и просто мужском. Давно не приходилось видеть на сцене столько надежных мужчин, способных защитить и спасти. Лихих, веселых, смелых, красивых наконец.

А. Н. В короткой речи после спектакля Солженицын говорил о том, что победители 1945 года не были тупыми исполнителями хозяйской воли, что люди эти по-настоящему любили отечество и надеялись толково устроить новую послевоенную жизнь. Не удалось. Система оказалась изворотливее и сильнее, чем одураченный смершевец. Но и не сошло на нет вовсе. Как оглядка на декабристов, на романтическую эпоху была важна для солженицынских победителей, так сегодня важна встреча с ними, «декабристами без декабря». Свободными, потому как разными. И наоборот.

М. 3. Романтический воздух вольности, дозволяющий шалости и пафос, комические трюки и монологи, обращенные прямо в зал, насытил спектакль артистизмом и воодушевил актеров. Тут как на фронте: каждый четко знает свою задачу и вдохновенно-точно ее выполняет. Каждый знает свое место, дорожит им и на чужую территорию не претендует. Справедливость требует назвать всех, а газетный размер диктует избирательность. Василий Бочкарев и Валерий Баринов (замполит Ванин), каждый на свой лад, замечательно отыгрывают вариации мужественности и отваги, на которых, собственно говоря, испокон веку и держится мир, а Людмила Титова (Галина, та самая женщина, которой грозит опасность) не менее замечательно демонстрирует столь же вечную женственность — кокетливо-изломанную, захваченную и управляемую одним только чувством — на которой, однако, тоже что-то такое в этом мире держится. «Пир победителей», при всей легкости изобразительного ряда, — основы полагающий спектакль. Что и уводит его от злободневности, социальности и прочей приходящей-уходящей чепухи.

А. Н. От дурной тенденциозности — да, от большой мысли о России и свободе — нет. Тирания, ложь, демагогия противоестественны, а потому — противны. Как физиологически противен смершевец Гриднев (Александр Пряхин, сумевший изящно и точно сыграть олицетворенную гадость). Благородство подразумевает и преданность друзьям, и верность памяти павших (комдив Бербенчук произносит первый тост за армию и армейское братство, а не за Сталина — и потому он живой человек, хотя и бабник, и у жены под каблуком, и недалек, и трусоват, — Юрий Васильев выдерживает роль в фламандских тонах), и гордость старой русской славой (непривычно торжественный монолог Майкова произносится Бочкаревым со страстью — разом «классической» и достоверной), и тяжесть раздумий о будущем. Прикровенно-тревожных у скептика Ванина, откровенных у центрального героя — Нержина (Александр Овчинников). Нержину и в пьесе, и в спектакле не хватает характерности. Он слишком близок автору, одарившему героя своей судьбой и своими идеями-чувствами. Вероятно, лучшее в роли Овчинникова — лирический монолог в преддверье финала, монолог о поверженной германской гордыне (в день, когда советские войска сомкнули клещи в Восточной Пруссии, вспоминается самсоновская катастрофа 1914 года; Нержин говорит о поверженном памятнике тогдашним триумфаторам) и гордыне советской, что засеет Россию новым злом. Монолог этот дешифрует название пьесы. Конечно, тут важны библейские ассоциации, но не менее существен другой подтекст. «Пир победителей» — это Das Siegesfest Шиллера с его непреложным: «Ныне жребий выпал Трое, //Завтра выпадет другим...»

Марина Зайонц Андрей Немзер
«Сегодня», 28.01.1995