Новости

ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ЛЮБЕЗНОВ

О.Дзюбинская
Из книги «Малый театр 1824-1974»


Рассказ об актере чаще всего начинают с его детства. С первых шагов на сцене. С того памятного вечера, когда его талант был замечен и признан.
Если идти этим путем, то очерк о народном артисте СССР Иване Александровиче Любезнове начался бы с описания Волги, снежных берегов Жуковского затона, Астрахани, где учился будущий актер в школе имени Карла Маркса и увлекался театральным искусством, а все же поступил работать, как и все в его семье — семье потомственных речников, на волжский пароход...

Но к театральной юности Любезнова, замечательной и своей неповторимостью, и типическими чертами, свойственными многим деятелям советской сцены, мы вернемся несколько позднее. А начнем с сегодняшних ролей Любезнова, с тех спектаклей, которые он играет на сцене Малого театра.

Творческая жизнь актера подчас, в известный период, обретает течение ровное и спокойное. Никаких неожиданностей, волнения остались где-то позади, в минувших сезонах. А теперь — зрелое мастерство, неторопливость в жизни и в творчестве... Но почему-то все оказывается совсем иным, когда знакомишься с Иваном Александровичем Любезновым, когда смотришь его в спектаклях, бываешь на его концертах, слушаешь его взволнованную речь о молодых актерах, о родном театре, о прожитых годах, о сыгранных и несыгранных ролях. Творческое беспокойство не покинуло Любезнова, ровное, лишенное бурь и волнений, ощущение себя в искусстве не посетило его, хоть и прошло 33 года со дня его поступления в Малый театр и уже полвека с тех пор, как он окончил ГИТИС и стал профессиональным актером. Эта взволнованность художника, идущего всегда своим путем, делающего открытия в, казалось бы, знакомых ролях, текст которых мы знаем чуть ли не наизусть, — одно из самых замечательных свойств таланта Любезнова.

Вот Самсон Силыч Большов («Свои люди — сочтемся» А. Н. Островского). Все известно об этом характере, вошедшем в хрестоматии, обросшем пространными комментариями литературных и театральных критиков. Порой кажется, что и сама комедия Островского от усердного ее изучения в школе и театральном училище, от множества популярных статей, ей посвященных, от укоренившегося штампа исполнения стала как утрамбованная дорога, по которой прошло и проехало множество людей, и уже не пробиться сегодня сквозь толщу земли свежим живым побегам. А Любезнов играет Большова так, будто открыл в нем нечто новое, до него никому неведомое. И привлекает внимание его Самсон Силыч не чудаковатой внешностью, не затейливыми штрихами, которые могут служить лишь дополнением, а самым существом человека, направленностью его темперамента.

«Свои люди — сочтемся» поставлены Л. А. Волковым в 1959 году; в виденном мною юбилейном спектакле-концерте, посвященном 150-летию со дня рождения А. Н. Островского, была исполнена лишь одна сцена из «Своих людей» — доверительный разговор Большова — И. А. Любезнова с Подхалюзиным — Н. А. Анненковым.

Самсон Силыч Большов... Вместо приземистого крепыша-самодура с традиционной медно-коричневой бородой, степенной и важной осанкой мы увидели человека ладного, стройного, подтянутого, сравнительно молодого, горячего. Не из сонного Замоскворечья, с его заросшими травой двориками и послеобеденной ленью, явился этот Самсон Силыч, а из Замоскворечья пробудившегося и делового, где наживали, копили деньги, писали столбиком внушительные цифры и зажигались дерзкой мечтой приумножить нажитое, обойти, опередить всех соседей, разбогатеть фантастически, баснословно, неправдоподобно...

Большов у Любезнова — именно такой фантазер, комбинатор, «изобретатель», загоревшийся мечтой о неслыханном богатстве, о ловко устроенном обмане. Его бы энергию — да на доброе дело, его горячность, страсть — да для достижения цели благородной. А тут все — на службу капиталу, на приумножение движимого и недвижимого.

Он искренне увлечен своим планом мнимого банкротства, своими расчетами и подсчетами, и несется вперед с головокружительной быстротой, не замечая никого и ничего на пути. Тут-то его и можно обмануть, — это отлично понимает Подхалюзин. Большов готов на все, лишь бы «уесть» кредиторов, обвести их вокруг пальца, даже единственная дочь, любимая избалованная Липочка вдруг становится для него просто шахматной фигурой, которую нужно удачно и вовремя передвинуть, чтобы выиграть опасную игру...

Этот момент — потерю интереса к судьбе собственной дочери, к ее человеческому счастью и азарт в разработке «шахматной комбинации» с мнимым банкротством — очень точно определил Любезнов в своем Большове. Деловая хватка, с которой он решает отдать дочь в жены Подхалюзину, как бы подготавливает его собственную драму, безысходность его положения, когда, лишившись денег, совершив просчет в азартной игре, он оказывается беспомощным и одиноким.

Фантазер и «мечтатель» из деловой купеческой Москвы, человек горячий, живой — и в то же время бессердечный, Самсон Силыч в исполнении Любезнова становится в финале спектакля лицом драматическим. Таким образом, развенчивался, обличался средствами театра не просто конкретный персонаж, толстосум Большов, — развенчивалась сама идея стяжательства и накопления, явление социальное, исторически обусловленное.

Сыграв всего лишь одну сцену из «Свои люди — сочтемся» в спектакле-концерте, И. А. Любезнов сумел передать через фрагмент — целое, через небольшой отрезок жизни человека — всю его жизнь, и предшествовавшую тому, что мы видели, и то неминуемое, что наступит потом. Умение раскрыть характер в перспективе, в движении — одна из особенностей таланта Любезнова, разрабатывающего сложную психологическую партитуру каждой роли, создающего на сцене «жизнь человеческого духа».

Именно поэтому интересно смотреть актера подряд во всех его ролях, «ходить на Любезнова», сравнивая, сопоставляя созданные им характеры, находя в них сходство и различие, замечая, — а это самое интересное в театре, — новые, неожиданные краски в уже знакомом сценическом образе, продолжение актерских поисков, импровизацию...

Для И. А. Любезнова премьера — это не конец пути. Тот, кто видел его Боровцова («Пучина» А. Н. Островского) на первом представлении, весной 1973 года, и спустя несколько месяцев, не мог не заметить тех оттенков, которыми обогатилась роль, тех незначительных «чуть-чуть» — изменений, которые сделали характер контрастнее, острее, объемнее. Свежая интонация появляется у актера и тогда, когда его партнер вдруг несколько иначе обратится к нему, когда реплика Кисельникова — Ю. М. Соломина потребует другой, нежели прежде, реакции.

Боровцов в «Пучине» — алчный купчина, запутавший и обобравший своего зятя, бывшего студента Кисельникова, «сыгравший» на мнимом банкротстве, но разоблаченный в своих махинациях, оказавшийся на закате дней полунищим.

Вот какая задача встала перед И. А. Любезновым: снова купец, снова в пьесе А. Н. Островского, и снова коллизия мнимого банкротства и разорения. Но повторения в актерской работе не получилось. Характер — самобытный, очень конкретный, внешний облик — неожиданный.

Боровцов Любезнова гораздо моложе, чем его принято изображать на сцене, — ему в первом действии сорок с небольшим; он молодцеват и импозантен, он расстался с ветхозаветной купеческой одеждой и щеголяет в белом картузе, в коричневой модной поддевке нараспашку, выставив напоказ белоснежную крахмальную грудь. Он говорит о своей любви к старине, к тихим домашним радостям, сам верит каждому своему слову, умиляясь тому, что сказал, а живет иначе, унижает и разоряет зятя, топчет его «гнездо», оставляет без копейки внуков.

Любезнов играет Боровцова умнейшим и хитрейшим в купеческом Зарядье, этаким философом наживы, поэтом грабежа, теоретиком ежедневного и ежечасного обмана. В азарте стяжательства он, пожалуй, сродни Большову, только тот проще, наивней и горячей, естественней, натуральней. А Боровцов полон лицедейства, он любит говорить высокие слова и плакать от умиления; он может ограбить человека, пустить его но миру, и сделать при этом вид, что все по совести. Он умеет оправдать самое черное свое дело, найти ему обоснование.

Тон правдолюбца усвоил Боровцов Любезнова прочно. Погубив зятя, растоптав его жизнь и будущее его детей, он скажет свою реплику — «Чужие мы, что ли?» — с неповторимым подтекстом: вроде бы даже смущаясь своей щедрости, широты своей натуры, доброты... Этот подтекст обескураживает: так искренне считает себя Боровцов честным, добрым и порядочным! От этого цинизм его становится безмерным.

Этот контраст между сутью Боровцова и его желанием казаться правдолюбцем, подчеркивать свои редкие человеческие достоинства, придает характеру, созданному Любезновым, особую остроту.

Спектакль «Пучина», поставленный П. П. Васильевым и оформленный А. П. Васильевым, идет на фоне фотопанорамы старой Москвы. Когда Боровцов — И. А. Любезнов, покидая дом загубленного им Кисельникова, поднялся вверх по лестнице и исчез, кажется, что он не просто скрылся за кулисами, а вышел на улицу — ту, что запечатлена на старом снимке, завернул за угол, и вот-вот на фоне черно-белого фотодокумента мелькнет его заметная фигура... Такова достоверность образа: кажется, что он — документ эпохи, оживший персонаж с подлинного фотоснимка.

И все же то, что делает Любезнов, менее всего похоже на бытописательство, на жанровую живопись. Актер, создавая характер, намеренно прибегает к приему контраста, заостряя наше внимание на «лицедействе» Боровцова, на его уж очень белой крахмальной манишке и уж очень правдивых круглых глазах в момент наивысшего плутовства.

Но впереди последнее действие. Оно идет на фоне черно-белой Сухаревки, панорамы бойкого места, где торгуют всякой всячиной, где продают и мошенничают, где нищета, воровство, хитрость, веселая голытьба, попрошайничество, горе, обман, голодная тоска слились в нечто единое.

На этом фоне могучая фигура Боровцова, разорившегося, сброшенного на дно, обряженного в бесформенную хламиду обитателя Хитрова рынка, утратившего былую импозантность, но не расставшегося с привычкой хвастать своим «правдолюбием», особенно колоритна. Как он назойливо подчеркивает, что пьет чай со своей заваркой! Как хочет обратить внимание на эту копеечную честность, на свою особую щепетильность! Стакан жидкого, спитого чая — это, по-видимому, повод для ежедневных разговоров о честности, о принципиальности, о купленной накануне осьмушке. Но основной мотив Боровцова, его бесконечная «песня» — о том, как несправедливо растоптал его этот злой мир. Боровцов Любезнова говорит о перемене в своей судьбе тоном обличителя. До чего он дожил! Чем ему приходится торговать?! До чего довели порядочного человека?! Но кульминация — не в этом, кульминация — в признании, что все же до конца его не уничтожили: душу сберег! «Возьмите, говорю, все, только душеньку отпустите!» — произносит он как самое сокровенное, искренне считая себя невинной жертвой, гордясь своей «порядочностью», своей уцелевшей «душой». Это едва ли не самая высокая нота обличения в образе Боровцова, созданном Любезновым.

Известно, как высоко ценил А. П. Чехов «Пучину»: «Пьеса удивительная. Последний акт — это нечто такое, чего бы я и за миллион не написал. Этот акт — целая пьеса и, когда я буду иметь свой театр, то буду ставить только этот один акт».

Слова Чехова о том, что последний акт — это целая пьеса, вспоминаются на спектакле Малого театра в значительной степени из-за игры И. А. Любезнова. Его Боровцов в последнем акте — именно «целая пьеса», в нем есть и прошлое, и настоящее, и та перспектива, которая всегда угадывается актером в создаваемом им характере.

Любезнов — актер Островского.

Эту истину легко подтвердить одним лишь перечислением ролей актера в пьесах А. Н. Островского. Их не так уж много, но каждая роль — удача, открытие, заметное явление в жизни театра, радость и для актеров и для зрителей. Характерно, что И. А. Любезнов, признанный комик, владеющий всеми оттенками комедии — от мягкого юмора до беспощадной сатиры, всегда ищет драматическое начало в ролях, вроде бы и не считавшихся до него драматическими. Так, его Андрей Белугин, которого он сыграл еще в Театре сатиры в 1946 году, привлек к себе внимание именно своей неуемной силой, которую некуда деть, своим темпераментом, мятежной душой. Знаток Островского старейший театральный критик С. Н. Дурылин писал об исполнителе главной роли в «Женитьбе Белугина»: «Этот молодой актер способен к яркой драматической передаче сильных чувств и страстей...»

Потом, уже в Малом театре, — Константин Лукич в «Сердце не камень» (1954, постановка Л. А. Волкова) и Каркунов в этом же спектакле (1960), Самсон Силыч Большов — «Свои люди — сочтемся», Боровцов — «Пучина»...

А сколько несыгранных ролей именно в пьесах А. Н. Островского ждут Любезнова! По-видимому, его пристрастие к постижению характера во всей полноте, его великолепное владение русской речью, его склонность находить в комедии драму, а в драме — комедию, совмещать смешное и печальное, жалкое и высокое, наполнять знакомые слова новым содержанием, его умение разглядеть за привычной физиономией купца нечто более интересное и значительное, чем кажется на первый взгляд, — все это как раз и есть то насущное, что требуется от актера, играющего сегодня Островского.

И. А. Любезнов — актер Малого театра. Он превосходно владеет словом, чувствует музыку речи каждого персонажа, виртуозно «жонглирует» маленькими, сверкающими, как речные камушки, словечками, которые подчас находит писатель для своего героя. Он — мастер подтекста, и при этом самого неожиданного, вдруг освещающего знакомую реплику по-новому. Две его находки в «Пучине» — «Чужие мы, что ли?» и «...Только душеньку отпустите» — результат именно такого, неожиданного подтекста.

Вспомним О. О. Садовскую, мастерицу придавать различный смысл самой простой, будничной фразе. «А фамилия-то ее оказалась Шишанчикова!» — произносила она на все лады, так и этак, при помощи подтекста меняя смысл, содержание, интонацию, масштаб, жанр реплики. Если подумать, кто из сегодняшних актеров Малого театра владеет искусством подтекста, одним из первых назовешь И. А. Любезнова.

А знаменитые «крючки и петельки», о которых говорила та же О. О. Садовская, взаимосвязь и взаимозависимость актеров друг от друга, готовность к импровизации, чуткость к сегодняшней интонации партнера! Это живое взаимодействие актеров в спектакле — одна из лучших традиций Малого театра. И Любезнов — приверженец этой традиции, считающий способность к импровизации необходимым свойством актера. Достаточно вспомнить его Боровцова в «Пучине» или его Осипа в «Ревизоре» Н. В. Гоголя — в спектакле, поставленном И. В. Ильинским в 1966 году.

Так получается, что лучшие произведения русской классики, такие, как «Ревизор» и «Горе от ума» или инсценировка «Мертвых душ» во МХАТе, идут чаще всего во время утренников, играются для школьников. И постепенно сменяется два-три состава исполнителей, стареют актеры, упрощается рисунок мизансцен, выветривается сценическая атмосфера; ветшают декорации, блекнут костюмы, грубее становятся комедийные реплики от частых аплодисментов и смеха. «Ревизор» в Малом театре — тоже из числа спектаклей постаревших, требующих обновления, режиссерского вмешательства. Но время, безжалостное к иным героям спектакля, пощадило Осипа, которого играет И. А. Любезнов; на нем не сказались ни годы, прошедшие со времени премьеры, ни обилие утренников и «выездных». Этот Осип не нуждается в оговорках, в ссылках да постаревший спектакль, и если он не во всем такой, каким был на премьере, то лишь потому, что актер за это время нашел нечто новое.

Осип у Любезнова — большой ладный крестьянин, с круглой коротко стриженой головой и могучими плечами. Богатырская осанка Осипа, чувство собственного достоинства особенно бросаются в глаза: будто природа приготовила его для тяжелого деревенского труда, для жизни в родной деревне, где поля уходят за горизонт. Его можно представить себе с косой на ранней заре, или в лесу — валящим дерево, или чинящим свою избу, легко, играючи работающим топором.

Но мы видим этого умного крепкого мужика в должности дядьки при пустоголовом молодом барине. Русский богатырь, отданный в услужение к «фитюльке», бегающий в лавочку, чтобы выпросить в долг какой-нибудь снеди, орудующий сапожной щеткой, стирающий пыль с подоконника! Силушка, которую некуда деть, мужицкий ум и хитринка, которые не пригодились!

Постепенно забылась деревня, отодвинулись куда-то в прошлое лица близких, единственной реальностью стал Петербург, с его Васильевским островом, каморкой под самой крышей, часами безделья и одиночеством в ожидании хозяина...

В монологе о петербургском житье-бытье вдруг явственно, во всех подробностях возникает перед нами Петербург, увиденный глазами Осипа, с его повседневностью, толкучкой, «посиделками» в соседней лавочке и проходными дворами. Самым ярким моментом в воспоминаниях Осипа становится рассказ об этих проходных дворах. «Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе, как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет».

Но вот состоялось переселение в дом городничего. Осип несет чемодан, осведомляясь у слуги, есть ли надежда хорошо пообедать; но его тревожит и еще кое-что: есть ли запасной выход из дома?

В Петербурге его спасали проходные дворы, здесь он ищет возможности в случае чего исчезнуть незаметно, с черного хода.

А потом, проходя через тесные сенцы, Осип вдруг взмахивает руками, будто хочет убедиться, что они не спутаны, не связаны.

Наверное, тогда, в Петербурге, удирая от извозчика проходными дворами, он чувствовал себя на воле, и эта иллюзия свободы с тех пор манит его, как самое прекрасное, что было в его жизни.

Осип — не единственная гоголевская роль актера. В том же «Ревизоре» на второй год пребывания в труппе Малого театра (1949) Любезнов сыграл Шпекина; более тридцати лет прошло с тех пор, но и теперь помнится этот любопытный почтмейстер, так «вкусно» пересказывавший чужие тайны, напичканный цитатами из чьих-то писем, сыпавший ими, как конфетти на новогоднем празднике. А описание бала, любимый «номер» почтмейстера, им он не раз, видно, развлекал своих приятелей, и успел так «вжиться» в образ офицерика, автора письма, у которого позаимствовал эти строки, что ведет рассказ уже как бы от своего имени: «...барышень много, музыка играет, штандарт скачет...».

В почтмейстере Любезнова было много простодушия; этот вдохновенный любитель новостей выуживал из распечатанной почты не столько сенсацию, сколько чужие радости, чужие события, чужие рассуждения, которыми заполнял и разнообразил свою пустоватую и малоинтересную жизнь. Гоголь писал в своих «Замечаниях для господ актеров»: «Почтмейстер простодушный до наивности». Характер, созданный Любезновым, жил и развивался именно в этом направлении, подсказанном автором.

А если бы Малый театр поставил «Женитьбу»? Или инсценировку «Мертвых душ»? Как бы неожиданно раскрылся талант Любезнова в образе отставного моряка Жевакина, или приятеля-хлопотуна Кочкарева, или упоенного собственным враньем Ноздрева!

Жаль, что И. А. Любезнов не сыграл всех своих ролей в пьесах Островского и Гоголя. Жаль, что всего однажды пришлось встретиться ему с Достоевским, с Достоевским-сатириком в спектакле «Село Степанчиково» (1957, постановка Л. А. Волкова), где он появлялся в эпизодической роли допотопного Коровкина, пьяненького, ничтожного и в чем-то загадочного (впрочем, к этому следует добавить и кинороль — генерала Иволгина в фильме «Идиот»).

Жаль, что так мало в репертуаре актера и героев Горького.

Вырос он на Волге, в семье потомственного речника, встречался изо дня в день с людьми, которые знали и помнили Горького; не изменив семейной традиции, плавал на пароходе сам вверх-вниз по реке и не раз бывал в Нижнем Новгороде, с его пестрой шумной ярмаркой, с его знаменитой Скобой и кирпичным трехэтажным домом под горой, поросшей травой и одуванчиками, — ночлежным домом Богрова... Иван Александрович Любезнов любил, понимал и чувствовал до мельчайших подробностей и прозу Горького, и его драматургию. К героям горьковских повестей и рассказов у него глубоко личное отношение — похожие на них люди, с которыми он встречался, плавая по Волге, теснились в памяти; живые штрихи быта и пейзажа вставали за строками прочитанного текста.

Характерно, что любовь к Горькому, постоянное его влияние ощутимы даже в том, как играет актер свои роли... в пьесах Островского.

Андрея Белугина он мысленно сопоставлял с Фомой Гордеевым, это заметили и критики, писавшие о спектакле. Не случайно особое внимание уделял актер разработке сцен драматических, где видна недюжинная натура Белугина, его сила-силушка, его стремление разобраться в жизни и в людях.

У этого Белугина был прототип — волжский пароходчик Малышев, которого с детских лет помнил актер; тот же Малышев мог бы многое дать актеру и в работе над Фомой Гордеевым, которого он, к сожалению, так и не сыграл.

А вот любопытное свидетельство актера о том, как поездки в конце 20-х годов по Волге, где много было «плотовщиков, грузчиков, рыбаков, друживших с Горьким», помогли ему сыграть купца Большова в пьесе А. Н. Островского:

«Волга представляла тогда своеобразнейший калейдоскоп. На ее берегах начиналась новая жизнь, но островки прошлого виднелись повсюду. А сколько разнообразных впечатлений давала в те годы Нижегородская ярмарка! На нее съезжалась чуть ли не вся Россия. Каких только людей, каких типов там можно было встретить! Различные говоры, наречия. Контрасты вкусов, одежды, интересов. Там я видел пароходчиков Стахеева и Кашина. Очевидно, все это очень помогло мне потом в работе с режиссером Волковым над спектаклем «Свои люди — сочтемся», помогло, думается, правильно сыграть роль Большова».

А своего Боровцова в «Пучине» актер сближал в последнем акте с обитателями ночлежки и при этом не обелял разорившегося купца-комбинатора, а наоборот, обличал в нем подонка, как бы подчеркивал его стремление «свалить всю вину» на жестокие обстоятельства, смешаться с голытьбой, затеряться в толпе торгующих ситцевым тряпьем и гвоздями...

Собственно горьковских ролей у Любезнова немного. В свое время он мог бы сыграть Фому Гордеева. А постановки «На дне» и «Дела Артамоновых», окажись они в репертуаре Малого театра, наверное, не обошлись бы без участия Любезнова, чувствующего атмосферу, в которой живут герои Горького, самобытность их характеров, их речь, образ мыслей, их невысказанные думы.

Сыграл он Прохора Храпова в «Вассе Железновой» (1956), этого жизнелюбца и охальника, не знающего удержу и запрета. И еще три роли в постановках Б. А. Бабочкина — Двоеточие («Дачники», 1964), Губин и Бородатый солдат («Достигаев и другие», 1971).

Как непохож был на «дачников», интеллигентов-обывателей, подвижный, шумный старик Двоеточие, не умеющий сидеть сложа руки, ищущий себе дела, заботы, верных товарищей! И. А. Любезнов раскрыл в этом горьковском чудаке неугомонность натуры, живой интерес к людям, доброе сердце. Но не только добрым был этот человек. Вспомним, как озорно вспыхнули его глаза при мысли, что племянник, ждущий от него наследства, так ничего и не дождется. На зло племяннику — обывателю — жить как можно дольше и все до копеечки истратить на постройку школ! И как-то впервые обрела реальный смысл фамилия этого человека — Двоеточие: остановка перед самым главным, ожидание существенно важного, маленькая заминка на пороге важных событий.

В «Достигаеве» — снова горьковский старик: Бородатый солдат. Этот вроде бы эпизодический персонаж очень важен в пьесе и в спектакле. За ним должна угадываться как бы целая масса людей, уверенных в своей победе, чувствующих себя хозяевами жизни. И. А. Любезнову удалось сыграть конкретного человека и при этом дать повод для раздумья о таких вот людях из народа, об их чувстве собственного достоинства, о силе души и уме. Типизация — искусство нелегкое, но актер им владеет свободно. Его Бородатый солдат не несет свою значительность, он занят делом, он живет в «предлагаемых обстоятельствах» спектакля, в определенный исторический момент. И именно его конкретность, слагающаяся из бытовой достоверности, из правды его внутренней жизни, раздумий о времени и о себе, укрепляет образ этого представителя народа, делает его значительным и принципиально важным.

Итак, получается, что Любезнов — актер Островского, Гоголя, Горького, что его «родное поле» — русская классика. Это действительно так, классический репертуар близок актеру, он любит русскую классическую литературу, чувствует слово, неповторимость авторского почерка, владеет искусством яркого видения.

Но ведь судьба актера зависит от репертуара, сложившегося так или иначе, и было время, когда об Иване Любезнове говорили прежде всего как об исполнителе современных ролей, как о создателе образов героев-современников в пьесах советских драматургов.

Сначала это были симпатичные молодые люди, нелепые, смешные, встречавшие на своем пути не очень-то серьезные препятствия и пользовавшиеся неизменной симпатией публики, пришедшей посмеяться на очередной спектакль Театра сатиры (там актер работал с 1935 года более 10 лет). «...В различных пьесах, — вспоминает Любезнов, — я играл восемь ролей молодых людей, которых объединяло не только имя — Володя, но и полная безликость, однообразность характеров».

Эти многочисленные Володи не приносили радости актеру, но он не сдавался, преодолевая их бесцветность. «И только благодаря тому, что в ГИТИСе я приобрел неоценимый багаж работы над характерными ролями, мне удалось изображать этих молодых людей разными, непохожими один на другого».

Это — выход из положения, замена голубой роли — характером, созданным в результате собственных жизненных наблюдений, с помощью интересной режиссерской подсказки Н. М. Горчакова. А в основном молодого Любезнова, способного комедийного актера, зрители предвоенных лет знали по кино (он снялся в фильмах «Вражьи тропы», «Богатая невеста», «Шуми, городок», «Яков Свердлов») и нередко приходили в театр, чтобы увидеть на сцене знакомого киноартиста, понравившегося, скажем, в фильме И. М. Пырьева «Богатая невеста» в роли колхозного счетовода Ковынька, жениха-неудачника, горящего на работе, мечтающего получить премию — велосипед.

Позже популярной стала другая его роль — лейтенанта Демидова в фильме того же И. М. Пырьева (по сценарию поэта В. Гусева) «В шесть часов вечера после войны». Я помню, какой нужной была эта незамысловатая киноистория о фронтовой дружбе в тот предпоследний военный год, как спрашивали в газетных киосках фотографии Самойлова и Любезнова в ролях неразлучных друзей и потом хранили их вместе со снимками, полученными с фронта, и со старыми довоенными мирными карточками.

Вот отрывок из рецензии на фильм «В шесть часов вечера после войны», опубликованной в «Правде»:

«В этом фильме артисты Самойлов и Любезнов внешностью своей и тонкой передачей мыслей и чувств своих создают привлекательные и жизненные образы русских молодых людей, отважных в бою, скромных в личной жизни, обаятельных своей душевной простотой, цельностью и силой... Они убедительны типичностью своей. Дружба между ними настоящая, крепкая, фронтовая. Все они делят пополам: и радость, и горести походной боевой жизни, и подарки, присылаемые на фронт. Картина и ее герои с самого начала проникнуты ожиданием победы. Этим она глубоко правдива. В фильме отражены чувства советского патриотизма, искреннего, сердечного...».

У современных героев, созданных И. А. Любезновым на сцене и на экране, были прочные связи с жизнью. Они были узнаваемы, эти молодые люди, чуть-чуть похожие внешне на актера Любезнова, но при этом всегда разные, со своими глазами, со своей походкой, со своим нравом.

Актер характерный, ищущий черты своих будущих героев в жизни, он присматривался к конкретным людям, ходил за ними по пятам, проводил возле них часы, обращал внимание на все — на речь, улыбку, походку, манеру говорить; наблюдал за человеком, когда он в работе, занят любимым делом. Его «актерская копилка» никогда не бывает пустой, в его записной книжке и просто в его памяти хранится то, что может вдруг понадобиться для сцены: портреты интересных, поразивших воображение актера людей, мелочи, подробности, чем-либо примечательные.

Только что окончив ГИТИС, Любезнов поступил в 1931 году в Театр-студию при Малом театре под руководством Ф. Каверина и там, через какой-то срок получил роль Нагульнова в «Поднятой целине». Помогли ему личные наблюдения — оказывается, «копилку» свою он завел с первых дней сознательной мечты о сцене; человека, похожего на шолоховского героя, он встречал в Сибири, куда был послан с бригадой комсомольцев для помощи в заготовке хлеба и борьбе с кулаками. Этот живой Нагульнов, горячий, настороженный, измотанный бессонными ночами, не выпускающий нагана из рук, жил в памяти актера, и подробности в облике, характере, поведении пригодились для «Поднятой целины».

Актер как бы сам усложняет себе задачу. Он не довольствуется случайными наблюдениями, внешней характеристикой, ему важно разгадать секрет одержимости человека делом, он вникает и в суть дела, в профессию своего героя глубже, чем требует того роль.

В пьесе К. Финна «Сашка», которая готовилась к постановке в Театре сатиры, Любезнов играл молодого врача-хирурга. Познакомиться с хирургом-ровесником, найти нужные ответы на вопросы роли было не так уж трудно, но Любезнов выбрал путь неожиданный и самый сложный... Вот рассказ актера о том, как готовился он к роли:

«Сашка — молодой врач, занимающийся проблемой рака. Чтобы усвоить необходимые для роли характерные профессиональные навыки врача, я добился доступа в клинику, где работал выдающийся советский ученый блестящий хирург Николай Нилович Бурденко. Профессор разрешил мне присутствовать на некоторых операциях.

Как уже сказал, вначале я думал лишь о том, чтобы усвоить профессиональные навыки врача чисто внешнего характера. Но чем ближе знакомился я с Николаем Ниловичем, тем ярче раскрывалась передо мной редкостная человеческая одаренность ученого, его целеустремленность. Прежде всего им руководило чувство ответственности перед каждым человеком, он любил каждого своего больного, а значит, был ответственен перед всем народом за жизнь и здоровье людей. Это чувство вошло в его плоть и кровь.

Разумеется, я не собирался копировать характер Бурденко, тем более что мой герой — герой пьесы Финна — молод, а Николай Нилович был уже маститым ученым. Но высокий гуманизм, творческое горение, чувство ответственности, неуспокоенность и одержимость, даже фанатизм, — все эти качества, покорившие меня, помогли ощутить и духовную жизнь Сашки».

То, что постиг актер в дни подготовки спектакля «Сашка», окажется нужным ему и в работе над другими характерами советский людей.

Особенно везло актеру на роли в современных советских пьесах в первое десятилетие работы в Малом театре. Ему было около сорока, когда он впервые вышел на прославленную сцену этого театра в «Московском характере» А. Софронова (1948) в лирико-комедийной роли инженера Кривошеина. За годы работы в кино и в Театре сатиры он чаще всего играл комедию, привык быть комиком, поэтому и страшился любовного объяснения, занимавшего весьма существенное место в роли («...боялся, что сцена эта прозвучит у меня смешно»). Помог Любезнову режиссер — Алексей Денисович Дикий, его необычная подсказка сотворила чудо. «Дикий, — вспоминает актер, — мне сказал: «То, что я хочу от тебя, почти невыполнимо. Сейчас нет актера, который мог бы сделать это. Но пойми, коли выполнишь хотя бы наполовину и не испортишь рисунка, буду тебе благодарен...». И привел пример беззаветной любви. Лебедь и лебедушка. Охотник убивает лебедушку... Лебедь сначала кружит над местом гибели своей подруги, потом складывает крылья и, камнем падая вниз, разбивается насмерть. Это он делает от великой любви.

А играл я инженера Кривошеина — человека очень скромного, застенчивого, неловкого. Вот такой Кривошеин и вдруг романтическая история с лебедем! Однако где-то в уголке моего сердца эта история поселилась. И я понял: лебедь ничего не видел вокруг себя, кроме своей лебедушки, своей погибшей любви. И когда начиналась эта сцена, в моем сознании возникал образ лебедя, и я уже не выходил, а вылетал из-за кулис, никого не видя, ничего не слыша, кроме своей любимой. И было естественно, что уводил ее за собой. Так мне помог образ, нарисованный режиссером».

По-видимому, его актерской природе необходима как возбудитель творчества не только правда, но и поэзия жизни, и самая высокая лирическая нота даст ему в момент поисков больше, чем трезвая будничная деталь. В этом своеобразие таланта Любезнова, одна из «тайн» его творческой лаборатории.

Но вернемся к первому спектаклю на сцене Малого театра — «Московский характер». После того как закрылся занавес, к Любезнову подошла Александра Александровна Яблочкина:

— Вот что я вам скажу, дорогой мой, вы хороший русский актер, с хорошими душевными качествами, вы актер Малого театра.

Так Любезнов был признан своим в Доме Щепкина.

А после Кривошеина современные роли появляются в репертуаре актера одна за другой. Верба в «Калиновой роще» А. Корнейчука (1950) и Романюк в том же спектакле (1951); Минаев в «Тайной войне» В. Михайлова и Л. Самойлова (1949) и Макдональд в «Голосе Америки» Б. Лавренева (1950); Шибаев в «Незабываемом 1919-м» Вс.Вишневского (1952) и Фролов в «Северных зорях» Н. Никитина (1952); Мак Кеннеди в «Шакалах» А. Якобсона (1953) и Борейко в «Порт-Артуре» А. Степанова и И. Попова (1954); Дремлюга в «Крыльях» А. Корнейчука (1956) и Гарасыч в «Вечном источнике» Дм. Зорина (1957).

В этом перечне — три роли в пьесах А. Корнейчука, писателя, близкого актеру по творческой манере. И художник Верба, и председатель колхоза Романюк, и «большое начальство» Дремлюга были в исполнении Любезнова фигурами достоверными, психологически убедительными и — смешными. Актер взглянул на своих персонажей сквозь призму комедии, но как разнообразна его палитра смешного! Бюрократу и очковтирателю Дремлюге он не дает пощады, здесь юмор актера гневен. Романюка, отставшего от жизни, он высмеивает без злости, веря в искреннее желание этого человека научиться работать по-новому. А к художнику Вербе, милому чудаку, с которым случаются «двадцать два несчастья», актер отнесся с мягкой иронией, в этом сценическом характере комедия и лирика существуют слитно.

Украинский поэт Остап Вишня, посмотрев спектакль «Калиновая роща», так сказал о Вербе, сыгранном Любезновым:

— Он такой симпатичный, добрый и настоящий, что хочется подняться на сцену и пожать ему руку.

Современный репертуар актера за первое десятилетие был значительным. А сегодня он занят только в постановках классических. И это при том, что И. А. Любезнов — актер современный...

И все же актер не поддается обстоятельствам. Кроме спектаклей в Малом театре, не столь уж частых теперь, — концерты, творческие вечера. Он выступает как чтец и рассказчик, завоевав симпатию и любовь самой широкой зрительской аудитории многолетней работой в этом жанре.

Любезнов — рассказчик по призванию. Обратите внимание, как врезаются в память монологи его театральных героев, их рассказ о своем житье-бытье. Достаточно вспомнить хотя бы Осипа («Ревизор»), с его воспоминаниями о Петербурге, о публике, о проходных дворах. Яркое видение, свойственное Любезнову, пригодилось ему как чтецу.

В его чтецком репертуаре Пушкин, Шолохов, Твардовский (главы из «Василия Теркина»), юмористические рассказы и сотни басен советских поэтов. «В этих баснях одних зайцев — более десятка, и все они разные», — говорит актер.

Как читает И. А. Любезнов свои басни? Вот как фо