Новости

ИЗЯЩЕСТВО ТОЧНОСТИ

К юбилею Бориса Львова-Анохина

У него своя песнь, свой лад и тон, ни с кем не спутаешь, не смешаешь -Вивальди в громе и лязге столетия. Мелодия точна и прозрачна, картина являет странный гибрид графики и акварели. Он сдержан, покоен и вместе с тем лиричен, даже ставя сатиру. Его мизансцены всегда выверены и одновременно свободны. Изящество — вот слово, которое к нему приложимо вернее других. Изящный — пожалуй, самый любимый эпитет Чехова, и не случайно. Изящен тот, кто не подавляет, кто сохраняет душевную грацию, кто, будучи отягчен печалью, не обрушивает ее на ближних, а «поднимает глаза к потолку, часто задумывается и посвистывает».
Возможно, кого-то может смутить, что его творческая манера не претерпела крутых изменений, что он похож на себя самого. Напрасно. Мне доводилось писать, что явление потому и явление, что имеет четко очерченный круг. Чем оно больше, тем круг вместительней, и в нем естественно уживаются разные версии и вариации, разные грани, разные краски. Но, сколько б их ни было, как бы они ни взаимодействовали меж собою, они неизменно сохраняют ту сердцевину, ту сокровенность, тот тайный генетический код, которые определяют явление. За пределами круга иная среда, она — чужа я, и этим все сказано. Соприкоснувшись с такой средой, тем более в нее погружаясь, сущность явления размывается, и то, что нас грело своей самобытностью, трансформируется в общее место. Всеядность всегда ведет к банальности.
Однако ж при всей его безусловной приверженности к мере и точности было бы большим заблуждением видеть в нем прежде всего гранильщика, чеканщика, мастера рисунка, не озабоченного исследованием. Не все так просто -любовь его к форме есть следствие уважения к мысли. Он знает, что правда, топорно выраженная, теряет не только свою заразительность (в том числе эстетическую), но саму свою суть и оборачивается ложью. Это знание для него первично.
Он никогда не рассматривал пьесу только как предлог для спектакля и никогда не хотел утвердиться за счет своих авторов — был им предан. Одних открыл, других спас от забвения. Первым привел на московскую сцену еще неведомого Володина, потом — уже забытого Гнедича. Сделал своими, родственно близкими Генрика Ибсена и Ануя.
Мы жили с ним в грозную эпоху, но был в ней и свой боевой азарт. Тогда театральная премьера была сражением с неясным исходом. Слово, летевшее со сцены, немало весило и много значило — вдруг становилось глотком кислорода, глотком недостижимой свободы.
На протяжении десятилетий сурового советского века он был среди самых благородных и самых нравственных режиссеров. Его совестливость и его честность не оставляли его в то время, когда эти достойные качества были преследуемы и наказуемы.
Ему исполняется семьдесят лет. Возраст, само собой, не изюм, тут не поспоришь, но вместе с тем и он имеет свои преимущества. Возраст, который приоткрывает даже человеку театра и относительность, и ограниченность такого понятия, как успех. Можно заняться главным делом -ежевечерне рассказывать залу, что же ты понял на этой земле.
И все же не утешения ради, а только для констатации факта скажу по секрету: Борис Львов-Анохин при всей своей строгой седобородости все еще молодой человек. Это отнюдь не дежурная фраза. Суть в том, что талантливые люди каким-то непостижимым образом ухитряются удержать свою юность.
Я вглядываюсь в его черты и вижу все того же Бориса, с которым мы встретились в работе впервые лет сорок тому назад. А было подобных встреч у нас — десять. Это не просто вам эпизоды, этому название — судьба. Я уж давно привык любить его, и это одна из лучших привычек, приобретенных в течение жизни.

Леонид ЗОРИН
«Литературная газета», 02.10.1996