Новости

ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ О ЕВДОКИИ ТУРЧАНИНОВОЙ

Из книги «Евдокия Дмитриевна Турчанинова. На сцене и в жизни». - М., 1974.

Первые впечатления о замечательной русской актрисе — Евдокии Дмитриевне Турчаниновой связаны у меня еще с гимназическими годами. Наряду с великой Ермоловой, чьи выступления на концертной эстраде никогда не изгладятся из моей памяти, приезды Евдокии Дмитриевны в нашу гимназию Флерова у Никитских ворот и ее чтение с нашей гимназической сцены русских сказок имели большое значение для воспитания в,куса и понимания лучших качеств и традиций этой русской актрисы. Какова же она, «актриса нашего русского .великого театра»? Приходится теперь, через пятьдесят с лишком лет, ответить на этот вопрос, потому что тогда проанализировать, понять значение этих качеств я, конечно, не мог.
Евдокия Дмитриевна была одной из последних представительниц знаменитых так называемых «старух» Малого театра. Может показаться, что наименование «старуха» несколько фамильярно, вульгарно, а может быть, и несколько непочтительно по отношению к таким славным именам и столпам русского театра и искусства, как О. О. Садовская, А. А. Яблочкина, В. Н. Рыжова, В. О. Массалитинова, В. Н. Пашенная. Но я должен сказать, что наименование «старуха» или «старик», или общее — «старики» являлось самым большим званием внутри Малого театра. Я говорю «являлось», потому что, увы, сейчас у нас нет ни «стариков», ни «старух». Есть молодежь, есть среднее поколение, есть пожилые и старые актеры пенсионного и предпенсионного возраста, но «старики» исчезли. Почтенные актеры уже достигли того возраста, когда их предшественники ходили в «стариках», одного этого звания — теплого, душевного и уважительного — уже никто не удостаивается. И на то есть, по-видимому, свои причины.
Какие же особенности |были у «стариков», ярким представителем которых была Евдокия Дмитриевна Турчанинова? Почему они снискали такую любовь и глубочайшее уважение?
Прежде всего именно они определяли лицо Малого театра. У них были совсем несхожие характеры, могли не совпадать вкусы, привязанности, могли возникнуть разногласия по поводу трактовки общей роли, но они умели любить друг друга и своих молодых товарищей по сцене, а это и значит любить театр. Они всегда были вместе и, забывая свои личные интересы, дружно защищали честь театра, боролись за его интересы. Нам казалось, что они никогда не знали таких чувств, как ревность, зависть. Они ратовали за реалистическое искусство Малого театра, твердо и неуклонно стремились к тому, чтобы эта цитадель благородной русской сцены не засорялась пошлостью, вульгарностью как в репертуаре, так и в исполнении актеров и в режиссуре. Они стояли и боролись за главное в театре — за мастерство актера, и за самое совершенное в режиссуре почитали выявление и воспитание актерского мастерства. Они помнили слова А. П. Ленского: «Талантом я вас наделить не могу, «о воспитать и привить вам вкус — это в моих силах».
Они не любили преходящую моду и разные кунштюки как у актеров, так и у режиссеров. Они верили в силу мысли и в силу русского слова на сцене, слова, которым они так прекрасно и по-разному владели. Это были чистые люди, непосредственные, с творческим отношением к жизни. Это было твердое ядро в театре, его совесть и оплот. Поэтому говорить о Евдокии Дмитриевне Турчаниновой — это значит говорить о целой эпохе театра, говорить об истории Малого театра.
При общей отзывчивости, внимательном отношении к товарищам Евдокию Дмитриевну отличала от других большая строгость, большая непримиримость в защите традиций Второго университета, как именовала русская интеллигенция Малый театр.
Строг был суд старейшин. И я сам долго «сдавал экзамен», вступая в каждую новую роль. Молодежь, приходя в театр, чувствовала ответственность взятой на себя обязанности хранить и развивать традиции русского национального театра.
При вводе в труппу нового актера «старики» тщательно проверяли его «годность» к работе в Малом театре. Учитывалось все: способности, речь, дикция, стиль игры, отношение к театру, к сцене. Вновь пришедшие входили всецело в коллектив, принимались и признавались «стариками» в том случае, если они видели, что новый актер или актриса по-настоящему любят Малый театр, отдают ему не только все свои творческие силы, но и начинают бороться за те творческие принципы, в основе которых лежит реалистическое мастерство, благородство исполнения, сценическая правда, которые так дороги и близки коллективу Малого театра. И если актер выдерживал экзамен, он был окружен заботой и вниманием «стариков». Молодежи они помогали искренне, от души. Приходили «а репетиции, делились опытом и секретами создания того или иного образа.
За время моей работы в Малом театре я ни разу не видел, чтобы «старики» негостеприимно и предвзято встречали новых пришельцев. Разве иной раз настороженно.
Подобным гостеприимством, приветливостью и вниманием к вновь пришедшим особенно отличалась Евдокия Дмитриевна. С полной отдачей, доверием и благожелательностью она работала с новыми и разными режиссерами, пытливо вникая в их замыслы, но, конечно, в том случае, если они были близки, по ее мнению, Малому театру.
А сколько забот о воспитании молодежи, сколько огорчений, что учат молодежь не те мастера, у которых можно было бы научиться! Она вместе со всеми «стариками» как бы чувствовала и видела будущие трудности в Малом театре в передаче столь высокой эстафеты поколений.
Поэтому она и другие «старики» очень волновались за достойных преемников, за смену, за школу «Дома Щепкина». Я никогда не забуду, как Евдокия Дмитриевна на одном из заседаний в Министерстве культуры СССР в присутствии ведущих артистов театра горько расплакалась и просила помощи и внимания к положению Малого театра, который в то время начал катиться к упадку и к разъединению коллектива. По этому поводу волновалась и обращалась с письмом к правительству и А. А. Яблочкина. Были приняты меры. И на письмо и на беспокойство было обращено внимание.
После премьеры «Бесприданницы» в стенгазете театра появилась статья А. А. Яблочкиной, в общем ободряющая, поддерживающая молодых актеров, хотя и не без критических замечаний. Заканчивалась статья словами: «Вот кому нести наше знамя». И стыдно сейчас перед «стариками», что не несем мы их знамя, нет у нас той любви друг к другу и к театру, что была у них, нет той дружбы и сплоченности, общности интересов, заботы о нуждах театра. Исчез и общий тон, в который так трудно и так почетно было попасть актеру. Мы как транзитные пассажиры—-каждый со своим билетом—едем в разные стороны, занятые своими мыслями.
Малый театр — это история. Уничтожить ее нельзя, а разрушить — преступление.
Все наши «старики» прожили на сцене долгую жизнь, начинали работать в театре еще до революции, а ушли не в такие уж давние годы. И если они не любили подозрительных и модных новшеств, то это далеко не значит, что они не любили нового. Но от этого нового они требовали глубины, убедительной и впечатляющей яркости, которая бы помогала актерам и служила выявлению главной идеи произведения.
«Старики» никогда не были консерваторами. Все они, и особенно Евдокия Дмитриевна, шли в ногу со временем и прекрасно понимали, что современный Малый театр не должен оставаться музеем и быть в плену тех устоев, которые превращаются в рутину. Театр, бережно сохраняя традиции, не нарушая общий тон, должен быть живым и современным — театром, которому исторически предпослано высоко держать знамя славного русского театрального искусства. Но современным — не значит экспериментальным. Малый театр, в отличие от всех других, — театр классический, со своими глубокими традициями, театр старой русской школы.
Сейчас на обсуждениях после репетиции почти не говорят о речи актера, четкости, звучности его произношения на сцене, о чистоте его русского языка. А ведь в Малый театр ходили учиться правильному русскому языку. Ни одна ошибка в нашей речи не проходила мимо чуткото уха «стариков». Они нас останавливали, поправляли, объясняли нашу ошибку. При этом были очень строги и требовательны. Евдокия Дмитриевна, кстати, обладала наиболее совершенным знанием русского слова, и не надо было в театре обращаться к Далю, Ушакову или еще какому-либо словарю, можно было смело положиться на Евдокию Дмитриевну, как следует произносить сложное слово или где поставить ударение.
Еще в гимназии, когда я слушал сказки и рассказы Евдокии Дмитриевны Турчаниновой, меня поразила ее простота, отсутствие позы, задушевность в общении со зрителем. Не было ни малейшего педалирования, утрирования и внешних эффектов. Удивительно гармонично сливались воедино рассказчик и герои с их радостями и огорчениями. Рождалась достоверность событий, чувств, потому что исполнительница органически перевоплощалась в действующее лицо, живя всеми его бедами, заботами и удачами.
Позднее, когда мне пришлось стать младшим товарищем Евдокии Дмитриевны по сцене Малого театра, я увидел, что эти качества остались незыблемыми в ее творчестве .и в той богатой галерее образов, которые в течение многих десятков лет создавала эта замечательная, скромная, но вместе с тем глубокая и требовательная к себе Актриса с большой буквы.
Однажды в Румынии после спектакля («Волки и овцы» мне случайно пришлось разговаривать с человеком, который оказался нашим зрителем. Среди прочего он сказал, что больше всех исполнителей ему понравилась Турчанинова—Мурзавец-кая: «Она не давит. Все остальные как будто хотят в чем-то убедить нас, а это мешает, отвлекает от основного». Мне кажется, он подметил основную особенность игры Е. Д. Турчаниновой. Она никогда не наигрывала, не допускала утрировки, ложного пафоса и фальши. Прежде всего она руководствовалась чувством правды, в каждом образе добивалась естественности. Поэтому очень и очень экономно расходовала внешние выразительные средства. Мягкие, неяркие краски, которыми она пользовалась, всегда гармонировали с тем образом, который уже к моменту репетиций складывался и жил где-то внутри, в сознании артистки. Только в Барабошевой она немного наигрывала властность и грозность купчихи. Эти качества были ей чужды, поэтому она их немножко форсировала. Однако и здесь, как и везде, Евдокия Дмитриевна не отступала от своего правила — давать на сцене такой образ, который она пережила, прочувствовала, которым переболела внутренне. Поэтому, если требования режиссера расходились с ее пониманием роли, она и не пыталась их выполнять. У нее была своя манера игры. Так, режиссер Л. А. Волков, работая над «Селом Степанчиковым», требовал от Турчаниновой — Крахоткиной гротеска, может быть, органичного для другого актера, но ей совершенно не свойственного. И Евдокия Дмитриевна настояла на своей трактовке образа. Ее мягкость, подчиненность Опискину были очень убедительны, а лишняя красочность в игре была бы неестественной, лишила бы образ правдивости. То же произошло с ролью мисс Кроули в «Ярмарке тщеславия». Сцена была задумана с .гротескными приемами, и мне, как режиссеру, хотелось добиться от исполнителя большей экспансивности, живописности. Однако Евдокия Дмитриевна играла по-своему, и я не настаивал.
Работать с Е. Д. Турчаниновой было легко и приятно, так как всякая неправда от нее как бы отскакивала сама собой. Жизненность и непринужденность невольно передавались партнеру. Играя с ней в «Волках и овцах», «Горе от ума», «На всякого мудреца довольно простоты» и режиссируя в «Ярмарке тщеславия», я на себе чувствовал эту ее особенность, которая помогала мне искать большей внутренней правды и простоты, не увлекаясь порой излишней рельефностью или сомнительной яркостью.
Это качество Евдокии Дмитриевны недавно я снова почувствовал, посмотрев телевизионный спектакль «Горе от ума». У нее там маленькая роль княгини, всего несколько слов. Но какая убедительная закоренело-архаичная фигура! Сколько силы в тупости, с которой она произносит свою реплику о «педагоническом институте»!
Творческие встречи и общение с Е. Д. Турчаниновой, как и с другими великими «стариками» Малого театра, были для меня счастьем, и благодарная память о них будет жить во мне до конца моих дней.