Новости

МИХАИЛ ФРАНЦЕВИЧ ЛЕНИН

Очерк М.М.Садовского из книги «Записки актера» (М., 1975).

Михаил Францевич Ленин родился 21 февраля 1880 года в Киеве. Настоящая фамилия его — Игнатюк. Мать его, Евдокия Михайловна,— украинка, отец, Франц Григорьевич,— поляк (фамилия его была Игнатович, но при зачислении на военную службу случайно написали «Игнатюк»).

С фамилией Игнатюк Михаил Францевич жил до тех пор, пока не стал выступать на сцене в любительских спектаклях, а как стал «артистом», он взял себе псевдоним — Михайлов.
В 1899 году девятнадцатилетний Михаил Францевич Михайлов поступил на драматические курсы при императорском Малом театре. Окончив курсы и вступив в труппу Малого театра, молодой актер, по совету своего педагога, артиста и режиссера Малого театра А. П. Ленского, взял себе другой псевдоним — «Ленин» в честь своей первой жены, которую звали Лена. (Елена Александровна преподавала в Театральном училище имени Щепкина французский язык.)
Михаил Францевич Ленин поступил в Малый театр в 1902 году и служил на его сцене с очень короткими перерывами до конца своих дней. Он умер в 1951 году, на семьдесят первом году жизни, прослужив в Малом театре почти пятьдесят лет. На протяжении всего этого времени он был одним из ведущих артистов Малого театра. Об этом говорят его роли. Он играл Петруччо в «Укрощении строптивой», Паратова в «Бесприданнице», Юлия Цезаря в одноименной трагедии Шекспира, играл Чацкого, а значительно позднее, по сложившейся в Малом театре традиции — Фамусова; Филиппа II в «Дон Карлосе», Несчастливцева в «Лесе» и много других ответственных ролей, о которых еще пойдет речь.
На торжественном юбилее своей сценической деятельности, который состоялся в октябре 1940 года, М. Ф. Ленин говорил, что он сыграл почти четыре с половиной тысячи спектаклей, более трехсот ролей. Некоторые из них им были сыграны по нескольку сот раз. Так, например, свыше трехсот раз — роль Телятева в «Бешеных деньгах» Островского, свыше двухсот пяти-деоии раз — роль Кречинскопо.
Очень долго, в течение тридцати лет, он играл лорда Болингброка в «Стакане воды» Скриба. Мне, игравшему в этом спектакле роль Артура Мешема, часто доводилось гримироваться в одной уборной с Михаилом Францевичем, и в эти часы, проведенные вместе, я много слышал от него интереснейших рассказов о жизни театра.

Мне запомнился его взволнованный рассказ о праздновании 50-летия сценической деятельности Ермоловой, отмечавшегося 2 мая 1920 года. Михаил Францевич рассказывал, что это грандиозное торжество началось в восемь часов вечера и закончилось только в четвертом часу ночи, когда уже начинало рассветать. Марию Николаевну приветствовали более пятисот делегаций, перед ней прошли больше тысячи человек. Когда торжество кончилось, никто не расходился, вызовы Ермоловой продолжались до тех пор, пока не было притушено электричество и капельдинеры не напомнили энтузиастам о необходимости покинуть театр.

На этом юбилее Александр Иванович Южин в своей речи, обращенной к публике, сказал, что в Париже в театре «Комеди Франсэз» в память о Мольере установлен «День Мольера». Каждый год в этот день на сцене театра ставится спектакль «Мнимый больной». Южин объявил публике, что отныне Малый театр устанавливает ежегодный «День Ермоловой»—12 февраля — день ее дебюта. В этот день будет даваться, пока существует Малый театр, одна из пьес, в которых играла Мария Николаевна. «День Ермоловой» отмечался театром, пока был жив Александр Иванович, но после его смерти эта традиция, к сожалению, не поддерживается.

Михаил Францевич превосходно знал старую Москву и с большим воодушевлением рассказывал о ее прошлом. Мне нередко приходилось ездить с ним в машине на концерты или выездные спектакли, и, как бы ни был далек путь по Москве, он всегда казался мне коротким — поездки эти превращались в интереснейшие экскурсии.

Михаил Францевич был легким, восторженным человеком и в своих рассказах старался всегда передать все хорошее, светлое, старался поделиться своим ощущением радости бытия. В театр он приходил ликующе возбужденным. Приветливо раскланиваясь и целуя руки дамам, он всегда о чем-то громко говорил, привлекая к себе всеобщее внимание. Все его существо как бы говорило: «Жизнь хороша!» Он всегда готов был явиться вестником сенсации, всегда хотел чем-либо удивить, поразить своих товарищей.

В связи с этим вспоминается забавный случай, который произошел на спектакле «Сигнал». Спектакль этот по пьесе С. Поливанова и Л. Прозоровского шел на сцене филиала Малого театра в сезон 1928/29 года.

Прежде чем рассказать об этом — два слова предыстории. Михаил Францевич обладал великолепной актерской техникой, он мог сказать текст роли совсем тихо, почти шепотом, но все слова были слышны в зрительном зале, и мог сказать громко, но так, что понять то, что он сказал, могли только его партнеры на сцене. Эта техника позволяла ему и мило озорничать.
А вот и сама история. Однажды на спектакле «Сигнал», выйдя на сцену, он решил поприветствовать суфлера Тину Гавриловну Арминину, которая сидела в будке. Обращаясь к ней, он громко и\' отчетливо сказал: «Здравствуй, Тина!» Эту фразу услышала не только оторопевшая Тина Гавриловна, но и все присутствовавшие на сцене, а зритель не слышал. Озорная шутка, поразившая артистов, понравилась Михаилу Францевичу, и он потом повторял ее на каждом спектакле «Сигнал». Мы не раз проверяли этот его «фокус», специально сажали своих друзей в зал, предупреждали их, в каком именно месте пьесы последует это приветствие, просили быть внимательными, но друзьям нашим так и не удалось уловить этой фразы. «Что-то как будто бы сказал...— говорили они.— А что... нет, не разобрали». Так и жила эта фраза «Здравствуй, Тина» в каждом спектакле «Сигнал» на потеху и удовольствие артистов, на смущение Тины Гавриловны, которая при этом приветствии вздрагивала и потом заливалась беззвучным смехом.
В заключение этой истории должен сказать, что шутка Михаила Францевича не нарушала хода спектакля. Актеры жили на сцене жизнью действующих лиц, ничем не выдавая своего озорного товарища.

Михаил Францевич был большим знатоком Пушкина. Он так прекрасно знал эпоху, в которую жил Пушкин, его современников, что, когда он говорил о нем, складывалось впечатление, будто бы он был живым свидетелем всего того, что свершалось в жизни поэта. Его рассказы, которые он почти разыгрывал перед нами, были необычайно увлекательны, согреты большим внутренним теплом.
В 1937 году в ознаменование столетия со дня смерти А. С. Пушкина в Малом театре был поставлен «Борис Годунов». Роль Бориса Годунова была поручена М. Ф. Ленину.
С радостным волнением приступил к этой ответственной работе Михаил Францевич.

«Я хотел дать образ не кровавого злодея,— писал М. Ф. Ленин,— а умного царя и страдающего, обреченного на гибель человека. Бот задача, которую я поставил себе, работая над «Борисом Годуновым» (М. Ф. Ленин, Пятьдесят лет в театре, М., изд. ВТО, 1957, стр. 107).
Надо признать, что М. Ф. Ленин воплотил на сцене свое решение достаточно ярко.
Газета «Правда» от 26 апреля 1937 года писала: «М. Ф. Ленин дал яркий образ Бориса Годунова. Но личная драма человека, который расплачивался за преступление, заеден совестью, жалок, оттеснила в исполнении М. Ф. Ленина на задний план крах царя-диктатора. Шуйский не преувеличивает, когда говорит, что Борис «и сам в душе палач». D этом признается самому себе и Борис. Артист смягчил краски Пушкина, гамлетизировал Бориса Годунова».
От себя хочу заметить, что, если Гамлет имеет сотни и сотни трактовок, может быть, и Борис Годунов имеет право и на такую трактовку. И я предполагаю, что решение сыграть «царя-мученика» пришло к Михаилу Францевичу под впечатлением сценического образа Бориса Годунова, который был создан Ф. И. Шаляпиным.
В своей гениальной опере М. П. Мусоргский с исключительной глубиной проник в душевный мир Бориса и необычайно сильно воспроизвел разлад, царящий в его душе. «Скорбит душа...» — вот лейтмотив преступного царя в опере. И эту скорбь души гениально воплотил на сцене великий русский артист Шаляпин.
И мое предположение, что М. Ф. Ленин работал над ролью Бориса Годунова под неизгладимым впечатлением игры Шаляпина, мне кажется тем более вероятным, что Федор Иванович Шаляпин был подлинным кумиром Михаила Францевича.

Об этом стоит рассказать подробнее. Хочется, чтобы читатель соприкоснулся с характером Михаила Францевича, ощутил поэтичность его натуры, его оптимизм, жизнелюбие и почти детскую впечатлительность.
Вспоминается суровая военная осень 1941 года. Малый театр эвакуируется в Челябинск.

О чем больше всего заботился в эти тревожные, напряженные часы Михаил Францевич? Он упаковывал в дорогу пластинки Шаляпина, коллекция которых по тем временам у него была огромная. Недовольство домашних не помешало ему собрать все пластинки и уложить их так, что все они в целости и сохранности прибыли в Челябинск.
Однажды в Челябинске, окончив спектакль «Стакан воды», мы сидели с Михаилом Францевичем и разгримировывались. Настроение было плохое. Мы только что прослушали последние известия. Первым прервал молчание Михаил Францевич. Повернувшись ко мне и озорно блеснув глазами, он вдруг сказал:
«Знаете, Миша! Страна, которая дала миру Шаляпина, не может быть покорена никем!.. Время трудное, но все будет хорошо! За тучами сияет солнце! Пойдемте ко мне, я угощу вас хорошим чаем и заведу вам! Шаляпина!»
Я не мог не улыбнуться этим словам и, конечно, с благодарностью согласился. Михаил Францевич жил в гостинице «Урал», которая находилась через площадь от Драматического театра имени Цвиллинга, где мы играли. На улице плясала метель, сыпал колючий снег, и, несмотря на короткий путь, мы успели продрогнуть. Поэтому крепкий чай с бутербродом был как нельзя более кстати. Подкрепившись чаем, Михаил Францевич приступил к священнодействию. Посреди номера поставил стул, на него патефон и, сменив иглу, открыл специальный саквояж с пластинками.
— Начнем-ка мы, пожалуй, вот с этого, чтобы тучи над головами разогнать!
Пластинка поставлена, вот она тихонечко шипит, и вдруг во всю ширь степного простора полетел шаляпинский голос: «Эх, вдоль по Питерской, эх, по Тверской-Ямской...»
— Вот оно! Вот! — кричал Михаил Францевич, руки его от волнения и восторга, как всегда в такие минуты, заплясали в воздухе.
После этой пластинки от дурного настроения не осталось и следа.
Время шло. В стекла стучал ветер, за окнами белой стеной валил снег, а в номере было тепло и торжественно — нам пел Шаляпин! Пластинка сменялась пластинкой. Помню «Титулярный советник», затем «В двенадцать часов по ночам». Помню, как во время исполнения романсов Михаил Францевич очень тактично, не мешая слушать, обращал мое внимание на отдельные интонации Шаляпина, говорил, какой он в это время делал жест или какая у него была мимика. Ставя романс Ф.Кенемана «Как король шел на войну», он сказал: «Этот романс не блещет музыкальными достоинствами, но как он исполняется! Как исполняется!»
После ряда пластинок, каждую из которых он бережно протирал и аккуратно укладывал в альбом, он вынул наконец большую пластинку и, подняв ее высоко над головой, сказал:
— А это грандиозное создание исполинского размаха... это откровение... это Массне... «Дон Кихот»... предсмертная его ария.
Поставив пластинку, он опустился рядом с патефоном на одно колено и приготовился слушать, как приготавливаются слушать глубоко верующие люди молитву в церкви. Он вынул из кармана платок: знал, что будет плакать. И действительно, в середине арии у него полились слезы, слезы по умирающему рыцарю Печального Образа, счастливые слезы, рожденные вдохновенным творчеством неумирающего, вечно торжествующего гения — великого русского артиста Шаляпина.
На вечере, посвященном памяти М. Ф. Ленина, в своем выступлении я вспомнил минувшую войну, заснеженный Челябинск 1942 года, маленький номер в гостинице «Урал», в котором жил тогда Михаил Францевич, и тот прекрасный, незабываемый вечер, который я провел у него. Я вспомнил тот вечер, чтобы возможно ярче и теплее сказать о всегда юной и нежной душе Михаила Францевича, о его оптимизме и жизнерадостности, а также о том, как он умел ценить высокое искусство и как он сам служил этому искусству.
Сегодня, когда я пишу о Михаиле Францевиче, мне вспоминается, что при жизни артиста мне не раз случалось слышать критику по его адресу. Ему ставили в вину, что его манера исполнения была порой условно театральной, старомодной, его упрекали в том, что в ге-роико-романтическом репертуаре он иногда впадал в декламационность. В чем-то, может быть, эта критика и была справедлива, но вот прошли годы, и мы в Малом театре, вспоминая созданные Михаилом Францевичем образы, говорим только о его несравненных достоинствах.

Мы вспоминаем, как он великолепно владел стихом, как точно передавал в своих творениях стиль эпохи, с каким искусством носил театральные костюмы и как особенно он был элегантен в так называемых «фрачных ролях». И, вспоминая Михаила Францевича, мы, много игравшие с ним, словно видим его импозантную фигуру, слышим его прекрасную русскую речь.
- Если бы сегодня Малый театр вздумал поставить пьесу А. Е. Корнейчука «Богдан Хмельницкий», он, мне думается, не нашел бы в. своей труппе актера, который сыграл бы роль Богдана Хмельницкого лучше, чем играл ее Михаил Францевич Ленин.
В этой исторической драме, отдаленной своими событиями от наших дней грядой столетий, Михаил Францевич горячо воспринял то патриотическое чувство, которое подняло украинский народ на борьбу за освобождение своей земли от польской шляхты. Оно как бы перекликалось с его собственными чувствами и мыслями о любви к своему отечеству, о священной неприкосновенности Родины. В своей книге «Пятьдесят лет в театре» он, вспоминая работу над Хмельницким, писал: «Вот эта перекличка прошлого с настоящим, это буйное звучание наших чувств, мыслей, нашего сегодняшнего дня в теме далекого прошлого особенно вдохновляли меня в большой и трудной работе над образом Хмельницкого» (М. Ф. Ленин, Пятьдесят лет в театре, стр. 109).

И одной из причин большого успеха Михаила Францевича в этой роли было именно то современное звучание, которое он, не нарушая исторической достоверности, сумел передать зрителю в этом сценическом образе.
Роли М. Ф. Ленина всегда отличались пластичностью, четкостью театральной формы. И, работая над образом Богдана Хмельницкого, он с большим увлечением, с особой тщательностью изучал книги по истории быта и костюма Запорожской Сечи. Он говорил, что ему очень помогла знаменитая картина И. Е. Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Эту картину он изучил настолько досконально, что мог в любой момент изобразить каждую фигуру, написанную на этом полотне, и не просто принять похожую позу, а показать «нутро» каждого образа, насытить его тем содержанием, тем характером, которые выразил великий художник.

Рассказывая об этой картине, Михаил Францевич как бы оживлял перед нами эти застывшие фигуры, и они заразительно смеялись, неистово кричали, произносили замысловатые украинские ругательства.

Глубокое изучение эпохи, костюмов, нравов привело к тому, что его Богдан Хмельницкий, при всей глубине психологической характеристики, был необычайно колоритен, являл собой подлинного героя украинского народа.

В последние годы своей жизни Михаил Францевич Ленин начал писать мемуары, в которых дал ряд ярких характеристик корифеев русской сцены. К несчастью, болезнь и скорая смерть прервали работу Михаила Францевича над книгой. Интересный литературный труд остался незаконченным.