Новости

ТАТЬЯНА ЕРЕМЕЕВА ОБ А.П.ГРУЗИНСКОМ

Мне думается, что у многих бывает в жизни так: встречаешься с человеком почти ежедневно, работаешь с ним рядом, наблюдаешь в повседневных спектаклях, про себя считаешь симпатичным, милым и хорошим актером, но держишься от него далеко в силу целого ряда соображений, хотя бы таких: а нужно ли ему твое внимание или твое одобрение?

И лишь, когда его внезапно не станет, и образ его еще вчера живой и реальный, становится вдруг лишь воспоминанием, — с грустью думаешь о том, почему ты так часто проходила мимо, почему высказала так мало хорошего, того, что, может быть, могло бы и вдохновить и согреть человека, а, может быть, даже и поддержать в трудную минуту? Как знать, не у всех ведь все бывает хорошо и гладко! Почему надо было молчать издалека, разве не лучше было бы, если б человек знал, что у него есть потенциальный друг? Может быть, твое простое слово могло помочь ему в трудную минуту? Поддержать? Как обидно, что он не знал всего того хорошего, что я о нем думала и что адресовала мысленно сыгранным им ролям!

А.П. Грузинский ушел от нас внезапно. И для меня он был тем человеком и актером, которому мне хотелось бы высказать больше, чем я успела это сделать. Мне думается, что все мы – его товарищи были к нему недостаточно внимательны и недооценивали его, как удивительного артиста очень яркой и редкой индивидуальности.

А.П. был человеком необыкновенно скромным и всегда держался в тени. Но его удивительная доброжелательность всегда умиляла меня и трогала.

Я пришла в Малый театр, когда Александр Павлович сдавал одну из своих самых знаменитых ролей – Василия Блаженного. О нем много говорили и писали – его образ сегодня одна из страниц истории Малого театра.

И для меня он был большим мастером, человеком, к которому, мне казалось, не так просто подойти. И которому, вряд ли, интересны и дороги мои суждения.

Я столкнулась с ним очень скоро в работе над «Двенадцатой ночью» и я была просто поражена тем, как неуверенно, даже робко, волнуясь и спотыкаясь, он работал над своим Эгьючиком. Стараясь во всем следовать режиссеру, старательный и застенчивый, он мог бы показаться человеком, не имеющим опыта за плечами.

Я, протыкающаяся и робеющая дебютантка, я была буквально потрясена, когда постановщик спектакля В.Ф. Дудин, ответил мне как-то на одну из моих жалоб: «Не вам одной трудно. Мы имеем дело с Шекспиром. Александр Павлович Грузинский тоже робеет и волнуется, как дебютант». А мне казалось, что он должен все знать и уметь!

В этом спектакле, который так долго создавался и который, мне кажется, был все же лучше своей репутации, я столкнулась не только с Александром Павловичем-исполнителем роли Эгьючика. Я узнала Александра Павловича-товарища и человека, чья чуткость была для меня удивительна.

Как-то в сцене фехтования я ранила А.П. шпагой. Это была, конечно, вообще, царапина, но можно понять мое отчаяние, когда я на сцене увидела пятнышко крови на его руке. Оставаясь на сцене, я была полна ужаса, — я воображала себе огромную рану, бинты и врача и не знала, как доиграть до конца…

Александр Павлович успокаивал меня, он поразил меня теплотой своего отношения, он успокаивал меня, как ребенка и не только не был рассержен, но шутил, что будет всегда с гордостью вспоминать об этом удивительном ранении! Не всякого в наши дни ранят в бою, как настоящего мушкетера!
Я встречалась с Александром Павловичем в работе не так много. Но он всегда успевал, иногда подробнее, иногда мимолетно, дать оценку каждой моей работе, за что я ему несказанно благодарна. Его слово было мне дорого. Слово художника. Помню, какой ценный был для меня его отзыв в путаном спектакле «Сотворение мира». Путаном потому, что пьеса имела несколько вариантов, в которых легко было бы заблудиться, и как помог он мне «увидеть» и понять саму себя в роли Симочки.

Но самой дорогой для меня стала встреча с Александром Павловичем в спектакле «Госпожа Бовари». И не только потому, что эта была одна из последних работ его, а потому, что здесь Александр Павлович создал поистине незабываемую фигуру, интереснейший, достоверный и очень острый образ почти из ничего. Шесть строк песни и столько же строк текста, — вот и все, что у него было. Но какая убедительная, точная, подлинно флоберовская эта была фигура! Весь его костюм, начиная с мятого цилиндра (подобранного где-то в мусорном ящике), напяленного на один глаз, весь точно найденный и продуманный до конца костюм, сросшийся воедино со всем внешним обликом и характером – венчал в одно целое эту яркую фигуру, которая жила и существовала в спектакле, как нечто подлинное и вместе, театральное, со своей биографией и судьбой. Эта была фигура неотвратимая, трагическая. Жалкий и в то же время наглый шарманщик – босой и шикарный, острый и умный – он казался мне образом, сотканным удивительным актерским дарованием.

Будучи занят в третьей картине, уже немолодой человек, народный артист – он относился к этому эпизоду, как к большой и важной роли. К началу спектакля он был уже на своем исходном месте. Приходя к началу первой сцены, я неизменно встречала его в той же кулисе, и его доброе напутствие, и больше чем дисциплинированность, — его актерская честь и сознание своего высокого долга, его готовность и весь его настрой, — незаметно стали для меня отправной точкой ко всему спектаклю. Они стали для меня тем ТОНУСОМ, который так необходим актеру, если он идет на сцену каждый раз, как впервые.

Беглое приветствие Александра Павловича, его вскользь брошенное пожелание успеха, — стали для меня той интонацией, которая заставляла меня мгновенно собраться и обрести физические силы в те дни, когда я чувствовала их недостаточность.

Сегодня мне хочется сказать Александру Павловичу свое глубокое слово благодарности. И напомнить всем моим молодым товарищам, как дорого в нашем деле всякое доброе слово.

Т. ЕРЕМЕЕВА