Новости

ФЕДОР ВАСИЛЬЕВИЧ ГРИГОРЬЕВ

Из книги Е.М.Шатровой «Жизнь моя – театр»

Моим партнером в трех следующих за «Сотворением мира» спектаклях был Федор Васильевич Григорьев. Пьесы, сыгранные с ним, принесли мне творческий успех, а стало быть, актерское счастье. Главное счастье моей жизни.

Федор Васильевич Григорьев — человек моего поколения. Но его путь в искусство несравненно тернистее моего. Полуголодное детство на Орловщине. Малоземелье и многодушье крестьянской семьи гонит ее прочь из родного гнезда — деревни Лепницы. Григорьевы обосновываются в Одессе. Отец и старший брат Федора поступают на завод, Федор — в городское училище. Он счастлив. Один из всей семьи он будет грамотным человеком. Увы, на жалкую получку отца и брата семье не прокормиться, Федор тоже должен идти на завод. Теперь он сыт. Но вечерами ему невмоготу. Работа — каторжная, а свободное время хуже каторги. Неизвестно куда себя девать. Однажды в обеденный перерыв сидел Федор на заводском дворе, опустив голову, и грустно напевал. Рабочий постарше, проходя мимо, остановился, прислушался, сказал:
— Что же, брат, ты тут сидишь да под нос себе поешь? У нас на заводе есть хор! У тебя голос славный — тебя примут!
Его действительно приняли в хор. И с этого часа жизнь его переменилась. Участие в хоре — одном из лучших любительских хоров Одессы — стало душевной отрадой. А тут появилось и другое. «Величайшим счастьем для нас, хористов, было, когда из театра-сада «Северный медведь» прибегал посыльный с приглашением выступить в качестве статистов в каком-нибудь представлении театра. И помню, с каким воодушевлением и старательностью изображал народ в «Камо грядеши». В ту минуту я впервые почувствовал в себе другого человека, я как бы жил двойной жизнью: днем — незаметный оборванный рабочий-подросток, которым каждый мог помыкать, вечером — в живописных одеждах статиста, в мире искусства, недосягаемого и ослепительного»,— вспоминал Федор Васильевич Григорьев.

Однажды Федор экстренно заменил какого-то любителя и без репетиций сыграл парубка в пьесе «Катерина» по одноименной поэме Тараса Шевченко. В антракте из будки вылез суфлер, подошел к юноше и ласково похлопал его по плечу: «Молодец!» Кроме суфлера, никто не заметил, не одобрил его. Молча сунули ему двадцать копеек— сумму, полагавшуюся любителю за роль со словами.

И опять — заводской хор. И опять приглашения на массовку. Но как-то некий Рощин-Орлик — антрепренер «очень малой провинции» — услышал в хоре голос «второго тенора». И тут же, в саду «Северного медведя», пригласил Федора Григорьева к себе в труппу. Началась бродячая актерская жизнь.

Не раз Григорьев бывал обманут антрепренерами. Не раз случалось ему без гроша в кармане шагать пешком с узлом-наволочкой за плечами, ночевать в уборных театра на грязном полу. Но он почел бы эту жизнь за счастье, если бы его считали даровитым. Его же считали бездарным. За ним укрепилась репутация актера «на выхода». Два-три слова в один выход. Два выхода и ни одного слова. И так пьеса за пьесой. Наконец на третий год Григорьеву словно бы повезло. Он стал получать роли, если не главные, то со словами, с пением и танцами. Но в каких пьесах! «Мефистофель в интересном положении», «Ненавистники женщин», «Леночка решила изменить» и тому подобное.

Октябрь 1917 года застает Григорьева в Умани, в 1920 году он в Одессе, в железнодорожном театре, потом прифронтовая труппа Первого западного батальона. После окончания гражданской войны труппа расформировывается, а Григорьев выходит на широкую дорогу. Работает в крупных городах: Николаев, Ростов-на-Дону, Владикавказ, Краснодар, Таганрог, Ярославль. Репертуар его расширяется: городничий, Осип, Фамусов, Юсов, Расплюев, Горностаев, Швандя. Почти каждая его новая роль получает высокую оценку критики, а исполнение таких ролей, как Швандя, Расплюев, городничий, Осип, сравнивается с их исполнением в столичных театрах.

Однако кочевая жизнь, постоянная смена театров беспокоят Григорьева. Он понимает, что дальнейший творческий рост невозможен без знаний, а у него четыре класса школы и никакого театрального образования. Григорьев мечтает о работе в постоянном коллективе. И желаемое свершается. Его приглашают в казанский Большой драматический театр, где он и работает тринадцать лет, вплоть до своего поступления в московский Малый театр. Оседлая жизнь, постоянный коллектив, талантливая режиссура, роли в высшей степени интересные. Григорьев с юношеским пылом принимается за работу и за учебу. На рабочем столе его среди прочих книг появляется учебник грамматики. В тетрадях и на отдельных листках накапливаются самые разнообразные записи: мысли, особенно поразившие его, упражнения по технике речи, выписки из произведений Белинского, Добролюбова, Дидро, Станиславского, четверостишия Омара Хайяма. Ночами он учится, днем репетирует, вечером играет. За тринадцать лет в Казани им созданы десятки ролей в пьесах Островского, Гоголя, Грибоедова, Чехова, Горького, огромное количество ролей современного репертуара. Григорьев записывает: «Когда играешь злого, ищи, где он добрый. Когда играешь старика, ищи, где он молод», и т. д. Мне кажется, этот завет Станиславского каждый опытный актер претворяет в образ, может быть, даже интуитивно. В инженере Забелине («Кремлевские куранты») я искал черты человека, в установившееся мировоззрение которого внезапно вторглась буря революции. Я искал в этом старом человеке порывы нового человека, пробужденного революцией». Инженер Забелин — вершина достижений Григорьева казанского периода.

Народный артист Татарской Автономной Республики, Ф. В. Григорьев в феврале 1946 года становится артистом Малого театра.

5 октября 1946 года он записывает: «Первый раз репетирую на основной сцене Малого театра: «Правда — хорошо, а счастье лучше». Когда Рыжова дает мне рубль, я сделал «гу» с закрытым ртом. Она обращается ко мне и, уже не по пьесе, говорит: «Во время моих монологов и реплик прошу не делать никаких «гу» и «так-так» — это мешает. Очень прошу». Я, разумеется, смутился и стал репетировать дальше хуже. После конца второго акта Рыжова подходит ко мне и говорит: «Хорошо, не волнуйтесь, очень хорошо, сама простота и сама правда, просто, без нажима!»
Во время перерыва подошла Турчанинова и стала мне советовать, чтобы я говорил немного «на публику» и «подносил фразы».

«А вообще, у вас все хорошо: правда, простота, природный юмор. Вы — наш. Ваша манера играть — это манера Малого театра... Вы актер из нашей стаи».

Мне особенно приятно, что меня хвалит такая актриса».
Спектакль «Правда — хорошо, а счастье лучше» запечатлен на пленку. Сила Грознов — Григорьев живет в нем вместе со всеми «стариками» Малого театра, равный им по таланту и мастерству. Что же главное, свое нашел Григорьев в Силе Грознове?

У Островского имена и фамилии персонажей обычно определяют основную черту их характера, иногда завуалированно, иногда открыто: Кручинина, Незнамов— ясно, Лариса по-латыни чайка, нужно догадаться, зачем Островский назвал «бесприданницу» Ларисой... Старый солдат, бывший любовник купчихи Барабошевой, зовется Силой Грозновым. Почему? Разве он силен? Грознов — развалина дряхлая. Быть может, он назван Силой Грозновым в насмешку? Нет. Островский выписывает образ старого солдата любовно. Может быть, Островский назвал его Силой Грозновым потому, что он грозит Барабошевой разоблачением? Фамилия определяет его действия? Разберемся. Сила Грознов пугает Барабошеву, грозит ей позором, для того чтобы принудить ее не препятствовать счастью молодых, ему — старому, одинокому человеку — для себя ничего не нужно. Он старается для людей, и старания его увенчиваются успехом. Значит, Сила Грознов все-таки силен? Да! Силен и добр. Он несет в себе грозную для Барабошевой силу добра. Имя определяет его существо. Но об этом надо догадаться. Григорьев догадался. Его Сила Грознов и смешон, и сиротлив, и хитер, но главное — бесконечно добр. Он громыхает, мечет молнии грозы очищающей. В конце спектакля больной старик вырастает в фигуру сказочной силы. В русских сказках отставной солдат всегда носитель мира и добра, таким вышел Сила Грознов у Григорьева.

«Великую силу» Б. В. Ромашова принес в Малый театр Николай Васильевич Петров. Он отдавал театру пьесу лишь с тем условием, что сам будет ее ставить. Условие Петрова приняли охотно.

Григорьев играл роль Милягина, я — его жену. Забавный эпизод. На одной из последних репетиций третьего акта Григорьев столь выразительно смотрел на меня глазами подвыпившего Милягина и находился в таком блаженном состоянии, что я невольно, глядя на него, произнесла укоризненно: «Колобок!», вложив в это примерно такой подтекст: «Опомнись! Куда ты катишься!» Слова «колобок» в пьесе не было, но с этой репетиции его утвердил режиссер, а Ромашов вписал в текст.

Милягин — субъект в достаточной степени франтоватый, он носил костюм из дорогой материи, яркие галстуки, шляпу. Однако мне, его жене, все время казалось, что рабочая спецовка пойдет мужу гораздо более, чем дорогой костюм. Одеваясь (для мужа) в модное платье, беря в руки модную сумку, я говорила о себе с иронией: «Хороша пава?» — именно затем, чтобы мой милый супруг понял, каков он «павлин», а вернее — ворона в павлиньих перьях.
В последней картине, узнав, что Милягина снимают с должности директора института и отправляют на завод, я не могла удержаться от радостного восклицания: «Правильно! Правильно!» Милягин — Григорьев смотрел на меня, брови его ползли вверх от удивления, а я добавляла, не скрывая радости: «Опять человеком станешь!»

В ответ на мое ликование одобрительный говорок доносился из зала — и я понимала, зритель разделяет мою уверенность в человеческих качествах Милягина, радуется вместе со мной, что моя тревога за мужа наконец-то окончилась.
Милягин и его супруга для нас с Григорьевым послужили как бы эскизом к более полнокровным образам Потапова и его жены Гриневой в пьесе А. Софронова «Московский характер». Семейная ситуация сходна в обеих пьесах, и в характерах есть общее.

Рабочее прошлое Григорьева ощущалось в образах Милягина и особенно Потапова. Плечи у того и другого были крепкие, привыкшие к тяжестям, ручищи здоровенные. И главное... и в Милягине и в Потапове за карьеризмом первого, эгоистическим упрямством и ячеством второго жил человек, по существу, добрый и неглупый. Я видела это и всеми силами стремилась спасти мужа (точнее, мужей) от заблуждений и ошибок.

В пьесе «Московский характер» драматурга Софронова нет песни о Москве на слова поэта Софронова. Но пока мы репетировали «Московский характер», и все долгое время, пока мы играли эту пьесу, песня о Москве не умолкала во мне. Звонкие слова, мажорность песни перекликались с оптимизмом пьесы.