Новости

МОЛЬЕРЫ В КАБАЛЕ

Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты «Дом актера», специально для РИА Новости.

Два театра в Москве теперь играют эту пьесу, и оба поменяли ее название - «Мольер», а не «Кабала святош»: в прошлом сезоне состоялась премьера в Театре сатиры, а в этом - в середине ноября - сыграли премьеру в Малом театре.

Пьеса Михаила Булгакова «Кабала святош» при жизни автора имела непростую сценическую судьбу. Тяжело репетировалась, а, дойдя до зрителя, не выдержала цензурных гонений и была поспешно исключена из репертуара МХАТа.

Помимо политических обстоятельств, неблагоприятных писателю, в этой пьесе заложена проблема, с которой столкнулся сам Михаил Афанасьевич. Можно обозначить ее конфликтом интересов театра и драматурга. Станиславский, например, полагал, что в том Мольере, как его написал Булгаков, нет гениальной искры, и настойчиво просил переписать героя. Булгаков же полагал, что в пьесе, если что и менять, то уж только не образ Мольера. «Театр выпил у меня три литра крови», — съязвил однажды автор на мхатовской репетиции.

Мольер Булгакова — слабый и стареющий актер-драматург у края судьбы, когда в одночасье ему закрывают театр, когда исчезает молодая жена (она же, возможно, дочь), когда он лишается покровительства короля, поскольку подозревается в инцесте - этот образ сценически не привлекателен. Короля-солнце куда как легче играть.

Созданная в годы сталинской диктатуры пьеса имела еще один мощный подтекст — взаимоотношения художника и власти. И взгляд Булгакова на эту проблему, хотим мы того или нет, был далек от либеральных убеждений. Он поддерживал абсолютную власть. Король и Мольер еще могут договориться, но им никогда не даст этого сделать орден святош, который видит в таком союзе угрозу своему существованию.

Так что несвободен не только создатель театра — несвободен и король.

Самый отвратительный образ пьесы, которая у Булгакова называется «Кабала святош», образ той самой кабалы, тайной инквизиции, преследующей, пытающей. Пользуясь моментом, «кабала святош» - церковники-инквизиторы - делают свое дело. Именем Бога они добивают Мольера, который прежде рискнул в пьесе «Тартюф» высмеять ханжество церкви.

Она не гнушается добиваться признаний угрозами, а если надо, в аргумент вступит «испанский сапог». Воля тайного ордена распространяется по всей Франции, и эта сеть делает все, чтобы раздавить жертву, которая не хочет повиноваться такой власти. Мольер получает все сполна за «Тартюфа». Свою месть кабала плетет грамотно и беспощадно.

Есть еще одно свойство у литературы Булгакова присутствующий во многих произведениях автобиографический писательский слой. В иносказательной форме он пишет о себе, рифмуя пусть не впрямую, а опосредованно, но все-таки свою судьбу с Мольером, и через образ Людовика - свои отношения со Сталиным. А кабалу рифмует с идеологическими надзирателями, советской цензурой, марксистско-ленинской инквизицией и политической полицией.

Есть классические пьесы мирового репертуара, которым необходима рифма с текущим временем, и вместе с тем такой пьесе трудно совпасть с моментом эпохи; «Кабала святош» в их числе. О какой жестокой цензуре, которая душит художника, можно говорить сегодня, когда все настойчивее раздаются голоса и о необходимости внутренней цензуры творцов, и о самоограничении книжного рынка или укрощения вседозволенности телевидения.

Ныне художник сам свой цензор!

Но где «короли - солнце», покровительствующие искусствам? И так ли уж зависим сегодня художник от стражей идеологии? Конечно, зависим, но не физически, как во времена Булгакова, и не духовно - зависим экономически.

Итак, два «Мольера» в Москве, в Театре Cатиры и в Малом театре. И там, и там Мольера играют худруки: Александр Ширвиндт и Юрий Соломин, которые отбрасывают тот самый биографический авторский подтекст, и присваивают в роли все то, что связано с судьбою театра. Почти погодки, два знаменитых актера пережили разные режимы советского и постсоветского времени, и если того и другого свести в разговоре за воспоминаниями о власти, что прошла у них на глазах, то они бы много чего интересного могли б рассказать. Оба с высоты своего теперь уже исторического опыта смотрят устало и трезво на то, что они - комедианты, и комедианты эти обречены на зависимость, что от Сталина, что от Хрущева и Брежнева, что от Путина и Медведева.

В природе честного комедианта - играть, и за возможность выходить на сцену он готов платить самую высокую цену. А когда еще за тобой и театр, то ты готов к любым унижениям, чтобы спасти труппу, чтобы играть «Тартюфа», чтобы взрывать публику правдой и смехом.

Театру нужны покровители, чтобы выживать, и театру нужна свобода, чтобы творить. В Театре сатиры Людовик молод (Станислав Николаев), Мольер стар. Такая подчеркнутая разница в возрасте делает подобострастие хозяина Пале Рояля особо ощутимой. Но Мольер Ширвиндта, пластаясь перед монархом мальчишкой, все-таки оставляет лазейку для достоинства перед самим собой: актер подчеркивает, что он всего лишь играет в унижение. Мольер Соломина простодушнее, прямее и проще, поэтому вести для себя двойную игру ему никак не возможно. Он подчиняется правилам королевского гнета, гнет себя и понимает, что гнет. Оттого, быть может, и горечь осознания своего унижения у Мольера – Соломина сильнее, когда он криком кричит, что зря так пластался, зря. Мольер Ширвиндта тоже кричит, но снова в силу вступает горькая ирония комедианта, а с ней и тайная похвала: да, унижался, но все-таки лицедействовал, играл, ломал комедию, пусть и в мало почтенной роли по жизни.

В Малом, возможно, со стороны режиссера Владимира Драгунова не последовало подсказок большому артисту довести эту сложную роль (не сказать – сложнейшую) до образного обобщения. Соломин играет себя, из себя и опирается на свое пережитое. Однако роли необходимо сообщить повадку другого героя. Пусть этот простодушный Мольер будет от сохи, от народа, и тогда он окажется, как бы ни расшаркивался, неуклюжим на празднике жизни у Людовика, но и остроумным; опрокидывающим королевскую сервировку, как слон в посудной лавке - но и сражающим короля блеском мгновенного каламбура.

Людовика в Малом играет Борис Клюев. Он властитель в самом расцвете сил, сам артистичен, и ему веришь, что этот король готов покровительствовать искусствам. Зная цену льстивому слову, он также отзывчив и на талантливый спич. Правда, такой король должен согнуть в бараний рог всю кабалу, которой он совсем не боится, а значит, и не зависим от нее. Этот Людовик обрывает свои отношения с Мольером скорее из прихоти, чем по государственной необходимости.

Пока самыми убедительными сценами Юрия Соломина остаются те, в которых слышна усталость. У него нет сил негодовать на измену молодой жены, нет сил прощать или не прощать предательство. Силы берегутся подсознательно лишь к очередному появлению на сцене: там вся жизнь, а значит, и смерть тоже там. Ради этого стоит простить всех, кто рядом, чтобы всем вместе доиграть спектакль до конца.

Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты «Дом актера», специально для РИА Новости, 11 декабря 2009 года