Новости

Александр Клюквин, заслуженный артист России: «Я ВСЮ ЖИЗНЬ ПЫТАЛСЯ ЕГО РАЗГАДАТЬ»

Мы с ним знакомы больше 25 лет… Он хороший человек был. Виталий никогда не преподавал у меня, но я его считаю одним из своих учителей. Я учился у него всё время, пока его знал. Был даже период, когда я просто старался ему подражать – откровенно «воровать» всё, что он делал. Театр Соломина – это отдельный театр, мне очень близкий… Чтобы приблизиться к тому, что делает Виталий, надо очень много над собой работать. Он безупречно владел действием и был профессионалом высочайшего класса – это ясно каждому, кто понимает в актёрском деле. Кроме всего прочего он был человеком очень щедрым, очень широкой души. Некоторые говорят: не воруй, это моя краска, никому не отдам, ищи сам. А он так разбрызгивал свой талант, что его хватало на всех, с кем он работал. Во всех спектаклях, начиная с «Клоуна», с «Фиеско» я знал наизусть все его монологи с его интонациями. Я старался не пропускать ни одного спектакля «Горе от ума», где он играл Чацкого, смотрел, как он это делает. Я всю жизнь пытался его разгадать.
Первый раз я столкнулся с Виталием Соломиным на сцене, в спектакле «Заговор Фиеско в Генуе». Виталий был тогда уже известным артистом, а мы студентами. Он играл Фиеско, а мы — охрану герцога. Мы оказались с ним в противоположных лагерях: мы — немцы, он — итальянец, мы — за герцога, он — сам за себя. И первый наш творческий контакт с Соломиным — это был довольно смешной спор. Виталий сказал режиссеру Леониду Хейфецу: «Эти немцы-охранники — это все не по правде, понарошку. Если я захочу зарезать герцога, то зарежу». Я, услышав этот разговор, возражаю: «Не зарежете!» Он говорит: «Спорим?» — «Спорим!» — «На что?» — «На что хотите!» — «На пиво» — «Хорошо, на ящик». Вызов был брошен. И на следующей репетиции все как-то затихли — ждали продолжения. Был прогон спектакля. Нам с друзьями нравилось играть в охрану — романтика. Каждый из нас держал свой сектор… Вдруг боковым зрением я заметил какую-то тень. А до появления Фиеско-Соломина ещё оставалось время, шла совсем другая сцена. Но актёрская натура подсказала мне: сейчас будет нападение. И я, невзирая на то, что должен был стоять неподвижно, резко развернулся и поймал Соломина. Он бежал на герцога-Барышева с кинжалом в руке. Я схватил его, повалил на пол, мы приставили ножи ему к горлу. Поймали.
И вот — следующая репетиция. Мы, охранники, снова на сцене. Должен открыться люк, оттуда должен кто-то выйти… Но вместо этого из люка появились две руки и стали выставлять пиво прямо на сцену. Был выставлен ящик пива, а затем поднялся Виталий Мефодьевич и сказал: «Я проиграл!». Это было красиво.
Он несколько раз называл меня своим другом, это мне безумно льстит. Как жаль, что он больше этого не скажет. Ярчайший период моей жизни – работа над спектаклем «Иванов». Я не припомню другого такого случая, чтобы все без исключения с таким удовольствием работали, так стремились на репетиции, чтобы было так много всего придумано. Он фонтанировал идеями. Виталий находился в самом расцвете, в самой мощи творческих сил.
Он был очень щедрым, делился с людьми, ничего не требуя взамен. Какие он устраивал праздники в филиале, какие там были капустники, с каким удовольствием люди готовились! А иногда возникали и импровизации. Заражал своим весельем, своей бесшабашностью. Это делалось не для того, чтобы себя показать, а для общего удовольствия. Чтобы было хорошо.
Всё это очень несправедливо получилось. Я до сих пор не могу представить, что его нет. По-моему, он просто где-то снимается. Он отсюда никогда не уйдёт, из этого театра. По крайней мере, от тех людей, которые его знали. Во ВГИКе остался курс Виталия Мефодьевича Соломина. Никакого другого художественного руководителя у этого курса не будет. Эти дети остались немножко потерянные, но они знают, что они курс Соломина…
Он такой мощный, независимый человек, с ним было спокойно – плохого ничего не случится. А как он умел веселиться! Помню, через всю Москву мы ночью едем в Домодедово, часа в два, просто чтобы выпить… Чего вдруг? А так просто! В общем, жизнь без него стала хуже.