Новости

ВЛАСТЬ ТЬМЫ ИЛИ ВЛАСТЬ СВЕТА

Не гламурные уроки классики. «Власть тьмы» в Малом театре

Постановка «Власти тьмы», как правило, становилась явлением общественным, а не просто событием театральным. Слишком очевидна и сильна морализаторская и этическая составляющая пьесы. В МХТ начала ХХ века этот спектакль, по признанию самого Станиславского, оказался на линии быта. Хотелось дать настоящих мужиков — и ушли в этнографию. У реформаторов европейской сцены Антуана и Брама (у которого Акима играл сам Рейнгардт) главной становилась страшная правда о жизни пореформенной деревни. Во Франции современники Толстого признавали пьесу мрачной и несценичной.

Был в истории пьесы звездный час, когда рассматривалась она не с позиций натуральной школы, а как притча о правде, о неизбежном торжестве истины, о преступлении и наказании, о злодеяниях и просветлении, покаянии, без которых немыслима человеческая жизнь. В 1956 году, в год знаменательного ХХ разоблачительного съезда компартии, когда была сказана — пусть и полуправда — о репрессиях, пьеса была поставлена Борисом Равенских в Малом театре и стала событием огромной нравственной силы. Аким в исполнении Игоря Ильинского оказался олицетворением народной совести и вековечной мудрости простого человека, который чтит Божьи законы, верит в высший суд, неизбежно настигающий преступников.

Ключевой была сцена покаяния Никиты — надо сказать правду, очиститься, заслужить прощение, чтобы иметь силы жить дальше.

Спустя более полувека пьеса Льва Толстого «Власть тьмы» снова появилась на подмостках Малого театра. Удивительно, что именно степенный и традиционалистский Малый театр сегодня как никакой другой чутко слышит время.
По нынешним временам самое большое новаторство — внимательно прочитать пьесу.
Проникнуться мыслями автора. Без желания потрафить чьему-то вкусу и клановым интересам, демонстрируя не просто свое умение ставить «поперек» написанного, а общую культуру, желание адекватно постичь идеи произведения и услышать их внутреннее глубинное созвучие современным процессам.

Ю. Соломин мудро ведет этот огромный корабль — бывший императорский театр, ныне академический Малый, на который время и обстоятельства возложили всю тяжесть сохранения традиций русского реалистического театра, точно выбирает репертуар. И Островский, и Чехов — все «в десятку», все звучит так, словно сегодня писалось по заказу театра, желающего не отставать от зрителя.

Создатели «новой драмы» ходят с магнитофоном, записывают монологи бомжей и представительниц древнейшей профессии, настойчиво расспрашивают пострадавших, снова и снова фиксируют неприкрашенную правду жизни. А из-под их пера выходят однодневки, имеющие успех в залах на 50 или 100 мест.

Соломин берет не самое шлягерное произведение Льва Толстого. «Живой труп», «Анна Каренина» — готовые мелодрамы: кровь — любовь, страсти в клочки. А тут — убожество деревенской жизни и любовь совсем не гламурная. Но вдруг становится очевидным, что пьеса жгуче актуальная. Сегодня это история про деньги, которые стали в жизни главными. Любовь и нежность сменились похотью, исчезло почтение к старшим, заботы, обязанности, нравственные установки, из века в век державшие человеческое сообщество и уберегающие его от одичания. Все пало перед властью золотого тельца, могучего и равнодушного к людским горестям. Кто при деньгах, тот и хозяин. Родился ребеночек ненужный — закопать его живого. Деньги… деньги, деньги … всюду деньги…
Мир стремительно рушится на наших глазах.
Но Соломин не просто ставит обличительный спектакль. Он создает светлую утопию о том, как проснувшаяся совесть побеждает вакханалию всевластия денег.
Вся его тональность — радостная. Нет мрачных изб и бутафорской грязи. Светлые доски и бревна, дали неоглядные, на горизонте — силуэты домиков и храма сельского, а когда в этих далеких игрушечных домиках огоньки загораются — и вовсе сердце умиляется.
И начинается спектакль живо. Бабы перебирают спелые крепкие яблоки. И все вокруг так ясно, бодро, и бабы одеты чисто, и работа спорится, и хозяйство устроено крепко, прочно, и Никита пышет здоровьем, молодостью, грубой, но такой привлекательной молодой мужской силой. И даже нудный старик Петр в точном исполнении Носика лишь слегка раздражает.

Но вот неожиданный резкий выпад Аксиньи, остро реагирующей на известие о женитьбе молодого работника — и потянулись ниточки тайных отношений.
Постановщик выстраивает человеческие отношения, ничего не пропускает, но действие, в соответствии с нынешним восприятием, разворачивается стремительно: нет ни многословия, ни томительных многозначительных пауз.

Перелом наступает в тот момент, когда Матрена, мать Никиты, словно невзначай, и ни к кому особо и не обращаясь, почти скороговоркой говорит о порошках, готовая тут же от слов своих отказаться.

Катастрофы еще можно избежать. Но… Матрена предложила, а Аксинья ее услышала, боясь, озираясь, отнекиваясь, хватает порошок и прячет его. Рубикон перейден. Режиссер подает эту сцену крупно, подробно. Здесь и сейчас состоялось грехопадение Аксиньи, а не тогда, когда не устояла ее плоть перед искусом жаркого молодого мужского тела.
Здесь страшнее. Здесь душа не устояла, сломалась.

А это и для автора, и для постановщика и есть самый страшный грех. Первую партию в этой сцене ведет старуха Матрена, мать Никиты. Красавица советского, а потом и российского театра и кино, Ирина Муравьева легко и органично перешла на возрастные роли. Толстая, повязанная платками, закутанная в какой-то зипун, с большой суковатой палкой, деревенская баба Матрена не молода, но крепка и активна. Муравьева ведет свою роль дерзко и азартно. Вот уж кто находится вне каких бы то ни было нравственных координат. Она не гений зла. Она обыкновенная, хитрая, задавленная нуждой, но не сдавшаяся немолодая женщина, усвоившая, что в этой жизни надо пробиваться всеми силами. Она начисто лишена стыда-совести — души. Боится одного — как бы не попасться. Нет нравственного чувства, нет Бога в душе, нет и греха. Она готова заговорить, «затараторить» любую ситуацию. Ее прирожденный артистизм — результат удивительной приспособляемости к жестокой повседневности. Быстро-быстро что-то говорит, уговаривает и мужа, и хозяина, и оставляет сына в работниках при влюбленной хозяйке, порочит сироту Марину. Потом буквально толкает Аксинью на преступление, ловко выстраивает интригу с поиском денег отравленного по ее наущению Петра. Вот он, «новый человек», герой нашего времени. Точно и страшно.

Никакой рефлексии, никаких ненужных эмоций. И все — легко, с приплясом. Вот она урезонивает сына, заставляя яму в погребе копать для ребеночка, прижитого им с падчерицей. Никита мучается, потому что «преступает». А Матрену огорчают только задержка и ненужные разговоры. Она уверена в своей правоте. Зло, сконцентрированное в Матрене, потому и ужасно, что обыденно и… обаятельно.
Как кричит она в финале — боится огласки, боится за себя.

Матрена становится самой страшной, знаковой фигурой спектакля Малого театра.
На другом полюсе спектакля — ее муж, золотарь Аким.
Соломин эту роль собирается сыграть сам, но в премьерных спектаклях ее исполнил А. Кудинович. Актер играл разное, но своего часа дождался сейчас, перейдя на роли стариков.

Худой, с впалыми щеками, жиденькими седенькими волосами, маленькими подслеповатыми глазками, в сером, ветхом одеянии, наивный и робкий, он напоминает тихого старца, святого.

Косноязычная речь, но удивительная внутренняя сила ощущается с самых первых сцен. Он чувствует неладное, но поначалу еще робок. Протест нарастает в нем от сцены к сцене.
Его наивные реплики, сопровождающие объяснения умудренного Митрича, заставляют публику не раз улыбнуться. Он ласков с Анюткой, уважителен и с невесткой, и с работником Митричем, но как физически страдает Аким, наблюдая за развязным поведением пьяного сына, как потрясает его безобразная ссора женщин, перешедшая в потасовку.

Он все больше сжимается, когда видит, как отвратителен Никита, разошедшийся от собственной безнаказанности, олицетворяя для него все то зло, которое органично не приемлет чистая душа Акима. Отказ Акима от так необходимых денег и уход в морозную ночь — акт протеста против нечистоты и неправедности.

Увы, сегодня это единственно возможная позиция порядочного человека — не принимать участие в вакханалии разнузданного непотребства, отойти от «кормушки».
Протест пассивный, но позволяющий сохранить душу. Но особая внутренняя сила пронизывает все существо Акима, когда Никита начинает финальное покаяние. Маленький, почти бестелесный Аким словно бы вырастает и крепнет на глазах, отгоняя всех от Никиты. Главное для Акима, чтобы состоялось пробуждение души и совести у сына. И тут Аким становится велик и значителен.

В числе несомненных удач спектакля — роль Митрича в ярком исполнении А. Потапова. Хорошо и молодое поколение театра. Смелая, серьезная работа у Е. Базаровой (Акулина). В первых сценах она нарочито неуклюжа и некрасива, но ее злобность, агрессивость, ее словно не сказанное, а выплюнутое — «пес ты!» — рождает ощущение ужаса. Верные краски находит И. Иванова для роли Анисьи. Л. Милюзина в роли Анютки не пытается выглядеть ребенком, но точно передает мироощущение девчонки, ставшей невольной свидетельницей преступления.

Спектакль живет, дышит, набирает силу, совершенствуется.

Валентина Федорова
10.01.2008 00:47
«Планета красота»