Новости

«ГАМЛЕТА НАЧАЛ ГОТОВИТЬ С ПЕРВОГО КУРСА»

Сегодня у нас в гостях известный актер театра и кино, актер Малого театра, народный артист России, лауреат премии правительства России Эдуард МАРЦЕВИЧ.

- Эдуард Евгеньевич, 4 ноября вы дебютировали на воронежской земле спектаклем «Ревизор». Какие ощущения от нашей публики, от приема?

- Должен сказать, что я впервые в Воронеже. Для меня встреча с этим городом, со зрителем значительна. Я влюблен в актеров Малого театра, таких как Мочалов, Остужев, которые были тесно связаны с вашим театральным городом. Поэтому, побывать здесь, сыграть спектакль – это дорогого стоит. К сожалению, в «Ревизоре» я играю не очень значительную роль. Мне было бы интересней привезти сюда свои более серьезные работы, которые до сих пор идут на сцене Малого театра. Но, тем не менее, «Ревизор» является одним из ведущих спектаклей нашего театра. Постановка Юрия Соломина, на мой взгляд, значительна, программна и современна с точки зрения мысли, подтекста. За этот спектакль мы даже получили премии правительства России. Что касается воронежской публики, то она мне показалась очень интересной. Сначала зрители приглядывались к нам, но потом постепенно начинали раскрываться, реагировать на происходящее на сцене. А уж что творилось в финале спектакля и на поклонах, так это вообще был настоящий праздник и для театра и для тех людей, кто сидел в зрительном зале. Конечно, мы рады такому теплому приему. У меня очень хорошие впечатления. Да и сам город понравился. Мы с женой прогуливались по Большой Дворянской, с удовольствием смотрели на старинные здания.

- Признайтесь, как мальчик, родившийся далеко от столицы, смог покорить один из ведущих театральных вузов страны – Щепкинское училище? Вы стремились оказаться в школе Малого театра, или же это просто случайность?

- Я родился в театральной семье. Когда мы переехали в Вильнюс, то там я активно участвовал в художественной самодеятельности у своего отца, который преподавал драматическое искусство в Доме связи, в клубе КГБ. Я играл в его спектаклях и много занимался художественным чтением. Помимо всего прочего посещал и танцевальный кружок. Мне даже не хватало времени на учебу в обычной школе. А учился я, надо сказать, плохо до определенного времени. Но когда принял решение ехать поступать в Москву, то пришло понимание: надо же нормально закончить школу. И в двух последних классах я собрался, и в результате получил очень неплохой аттестат. Ехал поступать именно в Щепкинское училище, либо в Школу-студию МХАТ. Меня волновали эти два театра. Я изучал систему Станиславского, будучи еще 15-летним мальчишкой. Проштудировал все 8 томов Константина Сергеевича. Это позже я увлекся Михаилом Чеховым. В Союзе его тогда не печатали. Просто тайно давали самиздатовские страницы, которые я внимательно изучал. Но это уже были годы, когда я работал в театре имени Маяковского. Так вот, приехал в Москву и решил испытать себя, узнать, что же такое театральный вуз, на примере ГИТИСа. А надо сказать, что в Вильнюсе я был на хорошем счету – завоевывал премии Литвы, города Вильнюса по художественному чтению. У меня были именные карманные часы с соответствующей надписью. Как вдруг в ГИТИСе один педагог мне сказал, что к театру я не имею никакого отношения. «У вас умные глаза, не более того, - говорил он. – Вам лучше поступать на математический факультет». А я вообще математику ненавидел, поскольку не понимал ее. Она для меня была пустым местом. Эти слова педагога меня очень насторожили. Я отправился в Щепкинское и во МХАТ с опаской. Но прошел и туда, и туда. Во МХАТ меня на курс брала Гошева, однако я выбрал Щепкинское училище и курс Константина Александровича Зубова. Я уже знал, что такое Малый театр, что это за школа, поскольку был подготовлен статьями Белинского, много читал о Мочалове. Поэтому радости моей после зачисления в училище не было предела. Ведь я настолько растерялся после удара, нанесенного мне в ГИТИСе, что стал уже думать: уеду опять в Вильнюс, и как мне отец говорил, буду работать в театре сначала рабочим сцены, потом потихоньку перейду в массовку, затем пойдут эпизоды, а только потом пойдут главные роли. Но так вышло, что первой моей ролью после окончания училища стал Гамлет.

- И это в 22 года! У самого Николая Охлопкова, да после того, как вся Москва восхищалась Евгением Самойловым в этой роли! Страха-то не испытывали?

- Нет, страха к тому времени уже не было. Потому что Гамлета я начал готовить с первого курса. Я видел Пола Скофилда в этой роли, был потрясен Самойловым. Но при всем при этом я был очень смел. Я хорошо шел в училище, неплохая дипломная работа была – играл Алексея в «Оптимистической трагедии» в постановке Виктора Коршунова. Гамлета я играл девять лет. Вся Москва тогда стремилась попасть на этот спектакль. Это было еще до того, как Смоктуновский сыграл эту роль в кино. А после смерти Николая Павловича ушел в Малый театр.

- Кстати, как в Малом восприняли ваше своеобразное предательство родных пенат: ведь после училища вас в театр звал всемогущий Михаил Царев?

- Это было не то что предательство… Понятно, сам Царев зовет в национальный, единственный и неповторимы театра страны, второй университет, а я вдруг ухожу в «Маяковку» к Охлопкову. Я был свидетелем телефонной беседы Охлопкова и Царева. Николай Павлович спрашивает: «Миша, ты играл Гамлета?» Тот отвечает: «Нет, я Гамлета не играл, я играл Чацкого». Охлопков опять: «Ты играл Гамлета?» «Нет». «А ему судьба дает сыграть Гамлета. Отпусти его, отпусти!» И Царев пошел на это. Потом он меня снова звал, но я уже не мог предать Охлопкова, поскольку вел большой репертуар в театре. А после его смерти я успел сыграть только царя Эдипа. Потом в театр пришел новый руководитель – Гончаров – и я из театра ушел, поскольку мы не сработались. Я настолько был в Гамлете, что мне казалось: ушел «отец», пришел какой-то «дядя». Я пребывал еще в шекспировских снах. Вот и не нашел контакта с Гончаровым.

- С ним многие не могли найти контакта.

- Да, увы. Поэтому я таким образом оказался в Малом театре. Хотя когда меня увидел Царев, он спросил: «А ты что здесь делаешь?» На что я ответил: «Я работаю уже месяц». «Месяц работаешь? А я об этом не знал». Ну конечно, знал, он вроде как шутя это все говорил. Хотя… Около 14 лет работы в Малом у меня не было ничего особенного. Карьера в Малом по большому счету началась у меня с 1983 года. Хотя пришел я сюда в 1969-м. Да, сыграл в «Пучине», в «Стакане воды», Дон Жуана с Быстрицкой. Но такая активная работа, когда я вошел в Малый как актер, на которого надеются, он делается своим, это уже 80-е годы. Когда появились «Царь Федор Иоаннович», «Агония», «Рядовые», «Холопы». С этого началась моя большая жизнь в Малом. И я очень доволен, что она до сих пор продолжается. Но годы уходят… И, конечно, такие роли, как царь Федор, Войницкий в «Дяде Ване» - с ними приходится расставаться и переходить на другие. Хотя я до сих пор с удовольствием играю и имею успех в роли Лыняева в «Волках и овцах». У меня было несколько постановок в нашем театре (в свое время я заканчивал Высшие режиссерские курсы у Мильтиниса в Литве). Среди них: «Отец» Стриндберга, «Не было ни гроша да вдруг алтын» Островского, который идет у нас до сих пор вот уже 16-й год. Сейчас я играю Крутицкого, после того, как ушли из жизни первый исполнитель этой роли Евгений Самойлов и введенный позже на роль Афанасий Кочетков. Есть у меня прекрасная роль Чебутыкина в «Трех сестрах», бедный актер Феликс в водевиле «Таинственный ящик» по Каратыгину, Шуйский в «Борисе Годунове». Вот так и живем.

- Эдуард Евгеньевич, ваш дебют в кино состоялся в 1958 году, в то время, когда вы были еще студентом. Насколько мне известно, педагоги Щепкинского училища не очень-то поощряли киноопыты своих воспитанников. Как вам удалось сломить сопротивление?

- Вы знаете, да, мне почему-то разрешили сниматься. И даже хотели зачесть эту работу в качестве диплома. Мне надо было уехать на шесть месяцев в Ленинград в киноэкспедицию. Снимали мы в самом Ленинграде, в Павловске, в Пушкине. Мне пошли навстречу. Я успешно снялся, приехал в училище и узнал, что серьезно заболел исполнитель роли Алексея в «Оптимистической трагедии». И мне пришлось чуть ли не за четыре дня вводиться на эту роль и играть диплом. Вторым моим опытом в кино была роль в фильме Бориса Барнета «Аннушка». Режиссер, помню, спросил меня: «В какой театр тебя берут?» «В Малый», - отвечаю. «Надо вообще не с Малого начинать, - говорит Барнет. – Ты там засохнешь, пропадешь. Надо начинать с другого театра». Тогда я сказал, что еще меня зовет Охлопков на Гамлета. «Вот это другое дело», - заключил он. С Барнетом интересно было работать. Жаль, что его судьба сложилась трагически и нам больше не удалось встретиться на съемочной площадке. Ну а потом была встреча с Сергеем Бондарчуком, роль в «Войне и мире», «Красная палатка» и встреча с Михаилом Калатозовым. Дальше фильмы шли один за другим. Так, в 1980 году я снялся сразу в четырех картинах. Потом я какое-то время не снимался, это было в годы перестройки. А в 1991 году вновь вернулся в кино. Снялся у Самсона Самсонова в фильме «Казино» по Чейзу. Получилась неплохая лента, правда, немного затянутая. А потом даже участвовал в ряде сериалов. Играл, преимущественно, небольшие роли. Я всегда выбираю такие роли, чтобы в них обязательно было зернышко, характер. Мне не интересно просто отбыть номер, взять деньги и уйти. К этому вопросу я до сих пор подхожу очень внимательно. Последняя по времени моя работа в кино – «Иванов» по Чехову, где я играю графа Шабельского. Там подобралась хорошая компания актеров: Ильин, Добровольская, Дубровская, Богдан Ступка и его сын Остап. Как видите, живу насыщенной творческой жизнью.

- Интересно услышать ваши суждения вот на какой счет: Малый театр по своей внутренней жизни, внешних привходящих – это живой организм, или, как считают некоторые столичные критики, застывшая музейная экспозиция?

- У меня есть единомыслие, в хорошем смысле (хотя считаю, что едино мыслить нельзя, каждый человек мыслит индивидуально), с Юрием Мефодиевичем Соломиным. Конкретнее – понимание того, что такое Малый театр, если брать его корни, систему Щепкина, мочаловскую романтическую структуру взрывной волны характеров, которую мы позже увидели у Остужева. С этими реформами, которые нас заполонили и изменением политической структуры в нашей стране (имеется ввиду распад СССР, перевод нашей страны на капиталистические рельсы), многое изменилось. А ведь жизнь, она не очень уважает перевертышей, которые вдруг начинают резко ломать старое и подстраиваться под новое. Если следовать Божьим законам, то жить надо природно – как вода, как трава. То есть, как тебе предпослано. А природа она многогранна и красива. И вот наш театр. как мне кажется, он живой, поскольку тянется к изначальным корням реалистического понимания драматического искусства. Еще же Пушкин выдал гениальную формулу: «истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах – вот закон драматического искусства». Я лично это проповедую. Юра тоже. Мы готовы принять модные, новаторские вроде бы поиски. Но наш театр он не может быть в состоянии поиска чего-то нового. Он должен идти, как громадный корабль, который шел веками, своим путем, прокладывая дорогу тому, что свойственно нашей душе, сердцу, разуму. Ведь человек – это прекрасное создание – разум, душа и живот. Именно человека и пропагандирует наш театр. Мы не отходим от социальных проблем. Возьмите того же «Ревизора». В этом спектакле мы явственно понимаем, что такое чиновничье начало. Среди них есть хамы, есть трусы, есть взяточники. Сегодня на всех уровнях говорят о коррупции, а на все растет и растет. И гоголевский текст актуален. Но кто в его основе? Человек. Также и в основе спектаклей Малого театра всегда человек. Поэтому мы и живы, и не очень походим на музейную экспозицию.

- Вы сравнили театр с большим кораблем, который идет вперед, несмотря ни на что. Но ведь при этом, как мне кажется, он все равно берет на борт что-то новое, в команду вливается молодая кровь.

- Без сомнения! Ведь публика меняется, приходят новые поколения. Мы же работаем для тех, кто сидит в зрительном зале. И театр это прекрасно понимает. Допустим, молодые артисты быстрее находят контакт с молодежной аудиторией. А мы, актеры старшего поколения, должно уловить и что такое молодое, и что такое среднее поколение, и что такое публика моего возраста. Ведь вот какое счастье я испытал, когда 4 ноября, после спектакля, ко мне в гримуборную пришел пожилой человек и сказал: «Эдуард Евгеньевич, я видел вас в Гамлете, когда вы были на гастролях в Ленинграде. Я был молодым, а сейчас и вы состарились, и я». Театр – это ведь не кино. Тут все сиюминутно. И если эти минуты запоминаются на столь долгий срок, это дорогого стоит. Эти слова – чудные мгновения, которые являются основой для того, ради чего ты помещен на эту Землю и живешь, посланный сюда зачем-то.

- Вы много гастролируете по стране, видите разных людей. Как, по-вашему, изменилось ли отношение публике к классике в различных ее проявлениях (будь то Гоголь, Островский, Толстой, Чехов)? Сегодняшней молодежи классика интересна?

- Да. Вы знаете, как смотрят и слушают у нас «Царя Федора Иоанновича» А.К. Толстого! Иногда мы этот спектакль утром играем. В это время страшно выходить на сцену: в зале все кричат, стоит жуткий гул. Ну дети же! Но как только начинается действо, затихают, слушают на протяжении трех часов, а потом устраивают такую овацию! Это дорогого стоит. Могу сказать, что наш театр очень часто наполняется молодежью. Если говорить в процентном соотношении, на каждом спектакле 25 % молодежи. А то бывает и по 50 %. Малый театр любят не только за то, что мы там играем, но и за это прекрасное здание, за его историю. Многим хочется ощутить его особую атмосферу. Подумайте, ведь в этом зале сидели и Пушкин, и Грибоедов, и Гоголь, и Белинский, и Достоевский – всех не перечислишь. Говорю о них, аж мурашки бегут! А кто здесь работал! Какие силы: Ермолова, Остужев, Пашенная, Царев, Гоголева, Турчанинова, Федотова, Садовские, Жаров, Ленский, Южин. Что ни имя, то история. И когда это ощущаешь… В первые годы я просто дрожал перед выходом на сцену. Все время себя успокаивал: «Возьми себя в руки, все в порядке». Неимоверной энергетикой наполнены наши сцена и зал. Это такой странный театр: он кого-то принимает, а кого-то отсеивает. Какая-то сила в нем заложена. Бывает, люди приходят, а потом вскоре уходят. И не потому, что в нашем коллективе много интриг.

- Эдуард Евгеньевич, разница восприятия ваших спектаклей в Москве, Санкт-Петербурге, и, скажем, таких городах, как Воронеж, Сочи, Самара ощущается?

- Особенно нет. Ведь, повторю, в основе наших спектаклей находится человек. Если сравнивать с живописью, то в Малом играют масляными красками, то есть сочно. Это было принято испокон веков. Серединочка, простота, которая хуже воровства, у нас это не проходит. Надо на сцене выкладываться. Энергетика должна уходить в зал, и возвращаться оттуда к нам. Тогда происходит соединение сердец. Сегодня многие актеры умеют пристроиться и к кино, и к театру. Но ведь в кино можно быть более сдержанным. Это два разных вида искусства. В кино можно сделать сколько угодно дублей. Помню, в одном фильме делали 27 дублей, в другом – 44. Но не мне, а моей партнерше. А тут один дубль, сразу начисто. Черновики в театре не предусмотрены. Спектакль – это мгновение. Зритель приходит один раз посмотреть. И если ты произвел на него впечатление, это запоминается, и он хочет прийти в театр еще. Любой человек может быть со своими слабостями, со своими тараканами в голове, но у него всегда должно быть чистое сердце и здравая голова. Как прекрасно говорил мой учитель Мильтинис: «Человек – это как капля океана во Вселенной. В одной капле океана можно увидеть весь океан. Так и в человеке можно увидеть Вселенную».

- Именно поэтому вы стараетесь играть разноплановые роли, охватить максимально все: комедию, трагедию, драму, водевиль?

- Да. Я не из тех актеров, которые выходят на сцену и будто говорят: «Вот он я. Смотрите на меня». Артисту важно войти в шкуру любого человека, ощутить на себе эпоху, в которой жил твой персонаж, взаимоотношения между людьми в предлагаемых обстоятельствах, почувствовать костюм того времени, мысли. И, конечно, Космос, который соединяет все века. Именно от него зависит чистота души, сердца, мыслей, твое поведение. Нам, русским актерам, надо думать сердцем. Они на Западе мыслят прагматично при своей великолепной технике. А мы должны обязательно вкладывать душу в своего персонажа. Только тогда мы достучимся до нашего зрителя. Потому что он сердечный, эмоциональный и… со своими тараканами в голове.
- В свое время вас зрители и критики считали артистом-романтиком. Признайтесь, наверное, от поклонниц не было отбоя?

- Было такое в молодости. Особенно, когда я играл Гамлета, роли молодых героев в спектаклях «Иркутская история», «Проводы белых ночей», «Как поживаешь, парень?» и других. Да, я был любимцем молодежи в Москве, где был бум «на Гамлета». Но сейчас уже появились другие герои: Безруков, Миронов, Меньшиков… Всему свое время.

- Эдуард Евгеньевич, зная всю сложность и неоднозначность актерской профессии, почему не «уберегли» своих сыновей от театра?

- Они сами сделали такой выбор. В моем доме был свой театрик. Сначала кукольный, потом – драматический. Мы ставили там спектакли, в том числе ибсеновскую «Нору». Показывали их в нашей квартире, где помещалось 11 человек. Порой, делали это по ночам, все спектакли играли бесплатно. К нам приходили обычные люди. Это было три чудесных года. Просто когда я окончил режиссерские курсы, мне не давали осуществлять постановки театры. Тогда и образовался домашний театр. А ребята были свидетелями всего этого. Да я и не препятствовал их желанию. Они у меня упрямые. Знал, что препятствуй, не препятствуй, они все равно поступят по-своему. Сейчас старший сын ушел из актерской профессии, но остался при театре. Он заместитель директора московского Театра на Покровке. А младший, Филипп (участвовал в этих гастролях – П.Л.) работает в Малом театре.

- Тяжело работать с сыном на одной сцене, или семейственность в данном случае нивелируется?

- В этом смысле все в порядке. Я даже душу героя Филиппа в спектакле «не было ни гроша да вдруг алтын», где он играет Елеся. Играем все так, как ни в чем ни бывало. Когда я являюсь режиссером спектакля и одновременно актером в нем, у меня нет такого, что я слежу за другими исполнителями: как сказал, куда пошел, как посмотрел. Я отключаюсь и органично существую в обстоятельствах пьесы. Делаюсь актером – и всё. И им становится легче работать. Неприятно, когда партнер все время наблюдает за тобой.

- Актеру надо как-то отдыхать от театра, находить себе иные интересы в жизни?

- Обязательно! Театр – это большое напряжение. Ведь там столько самолюбий, столько зависти, несостоявшихся судеб. Сколько главных ролей в пьесах? Ну две, ну три. Пусть даже пять. А остальным надо подыгрывать им. А если коллектив 130 человек? Значит, кто-то играет, кто-то нет. Поэтому в театр лучше прийти, отыграть спектакль, отрепетировать и уходить. Идти домой, где можно спокойно почитать книгу, да и просто отдохнуть. Лишнее время не надо находиться в театре. У каждого человека есть биотоки. И не всегда они на других действуют позитивно. Вот к таким мыслям я пришел. У кого-то нет работы. Эти люди начинают искать, куда выплеснуть накопившуюся энергию. И ты запросто можешь стать объектом для их недовольства. Актеру надо беречь свой сосуд призвания и дарования, поскольку очень многие хотят его разбить, раздавить талант. И ты должен оберегать его, быть бойцом. Если что, обязательно в зубы дать. Иначе этот сосуд разобьют, или сломают тебе хребет. А без хребта ты уже не человек. И не актер. Вообще, наша профессия очень сложная. Но в тоже время – самая лучшая.

Беседовал Павел ЛЕПЕНДИН.
Евгения ЕМЕЛЬЯНОВА.