Новости

БОРИС НЕВЗОРОВ: «ТЕАТР – ДЕЛО БЛАГОРОДНОЕ»

Этот основательный и уверенный в себе человек, едва появившись на экране, притягивает к себе: «C таким я пошел бы в разведку». По крайней мере, мне приходилось такое слышать еще после телефильма «Россия молодая», где Борис Невзоров сыграл помора Ивана Рябова. В его героях удивительным образом уживаются надежность деревенского мужика и рафинированность русского интеллигента. Отсюда широкий диапазон созданных им экранных и сценических образов. Лауреата Госпремии РСФСР, народного артиста России Бориса НЕВЗОРОВА знают и любят зрители. И рады видеть его сегодня в кино, на телеэкране, а с недавних пор и на сцене прославленного Малого театра.

– Борис Александрович, трудно поверить, что когда-то ваша актерская жизнь начиналась с ролей Котов, Мишек, Заек, Колобков и прочего сказочного народа на сцене детского театра.

– Тем не менее. А случилось это так. Как и некоторые мои одноклассники, выпускники астраханской школы, я было нацелился идти в медицину. Даже ходил в морг и помогал перетаскивать трупы, готовя себя к карьере врача. Но однажды увидел на стене Астраханского ТЮЗа объявление: требуются осветители, билетеры и артисты вспомогательного состава. Не задумываясь открыл дверь и тут же наткнулся на главного режиссера театра: «Стих знаешь?..» – «Знаю». – «Прочитай». Он послушал. «Приходи завтра». Так стал я артистом Астраханского театра юного зрителя.

– А учиться? А покорять Москву?..

– Ленив я был для этого. Москва – это же Эверест, вскарабкаться на который невозможно. Правда, друзья по театру потом вытолкали меня в столицу. Помню, как в мае я сел в поезд, забился на верхнюю полку в плацкартном вагоне и с пронзительной тоской ощутил, что в Астрахань я больше не вернусь.

– Москва обрадовалась вашему приезду?

– Жаловаться не могу. Поступил в Щепкинское училище на курс к Виктору Коршунову. Это был 1968 год. Проучился 2,5 года, а дальше, как это бывает у провинциального человека, попавшего в московскую мясорубку, началось крушение идеалов. Мне многое не нравилось. Я не мог понять, например, почему талантливому человеку не устилают дорогу розами, а, грубо говоря, зачастую просто бьют по голове. В то время, как откровенные подхалимы делают карьеру. С середины 3-го курса я ушел, надеясь устроить личную жизнь, – нагрянула любовь, и мне захотелось поступить в нормальный институт.

– Наверное, тогда еще молодому человеку не было известно, что театр просто так человека не отпускает?

– Оказалось, действительно так. Не прошло и полгода, как во мне начал просыпаться театральный вирус, и в результате я оказался на первом курсе в Школе-студии МХАТ у гениального театрального педагога Виктора Карловича Манюкова. После окончания Школы наш выпуск, вместе с педагогом, стал основой открывшегося тогда в Москве Нового театра. Вот тогда я почувствовал, что такое быть актером. Из шести спектаклей, с которыми мы пришли в театр, в пяти у меня были главные роли. Настоящий обвал работы привел меня в профессиональное состояние, вытравив из моего существа комплекс неполноценности. Я играл Хиггинса в «Моей прекрасной леди», Шаманова в «Прошлым летом в Чулимске» и так далее…

– А кино? Как же кино?

– В кино важно, что называется, засветиться. Моя первая картина оказалась слабой лентой. Но помог случай. На Киностудии имени Горького снимался фильм «Маршал революции». Требовался человек, похожий на маршала Блюхера. Похожим оказался я. При этом случилось так, что роль я сыграл дважды. Один раз сняли, но при просмотре ленты режиссеру сказали, что Блюхер более известен как бритый. Пересняли. Второй фильм был «Главный конструктор» – о создателе Т-34 Кошкине. Мне и на этот раз сказали: я похож на знаменитого конструктора.

– Известность вам принесла роль Ивана Рябова в фильме «Россия молодая». С ним-то вы очень схожи.

– Режиссер Илья Гурин давно ходил со сценарием Юрия Германа, посвященным петровским временам. Но киношное начальство все никак не хотело, чтобы этот фильм снимался. А тут случилось так, что приостановились съемки фильма «ТАСС уполномочен заявить», и Киностудии имени Горького грозило невыполнение плана. Руководство студии приняло решение снимать «Россию молодую». В те времена кинематограф позволял себе риск открытия молодых талантов. И я благодарен Гурину, утвердившему нас, молодых, на роли. Известным у нас был только Саша Фатюшин. Ни Юра Демич, ни Степан Старчиков, ни я не были, как ныне говорят, раскрученными. Снят фильм был быстро, девять серий за девять месяцев, и его… положили на полку. Пролежал он там 2,5 года. Поговаривали, что это за славянофильские тенденции. Гурин шутил: «Мне, еврею, не верят, что я снял славянофильскую картину». Потом все же картину запустили в эфир.

– После удачного дебюта кино старается использовать наработанное актером.

– И я ощутил это на себе. Следующей моей картиной была «Русь изначальная» режиссера Геннадия Васильева, дальше – больше. Мне даже показалось, что повсюду развешаны объявления: требуется артист Невзоров, чтобы его приклеить к бороде. Спасался в театрах, которые тоже менял: ушел из своего Нового театра, года два проработал в Театре имени Моссовета. Затем перебивался на Киностудии имени Горького.

– Откуда такая неуживчивость?

– Такая уж натура – что думаю, то и говорю. Только почему-то случалось так, что режиссеры, с которыми мы разругались, потом приглашали меня работать. Так, Виталий Ланской, с которым мы расстались в Новом театре не на дружеской ноте, забыв о распре, пригласил меня в Театр имени Станиславского, где был главным режиссером и поставил «Дачников». Там я играл Суслова. Стали репетировать спектакль, посвященный жизни Петра Первого, но тут Виталий умер. Приехавший из Петербурга Семен Спивак тоже сделал два спектакля с моим участием: «Мужской род, единственное число» и «Мещанина-дворянина» Мольера.

– Это в 90-е годы?

– Да время было сложное, безденежное. Я даже съездил пару раз в Штаты к знакомым ребятам, которые там благополучно устроились. Один раз прожил там дней 40. Но, однажды проснувшись, понял, что я или сопьюсь, или сойду с ума. Жизнь там стала для меня невыносимой. И улетел. Не мой это мир – во всех отношениях. Там странные люди, которые ничем не интересуются, кроме себя.

– В результате вы оказались в Малом театре.

– Так Его Величество Случай опять же. Пришел на празднование дня рождения к однокашнику по «Щепке» Саше Коршунову, а тот предложил зайти к его отцу, с которым мы не встречались со времен моей неудачной учебы у него. Я как-то замялся, но Саша настоял. Встретил Виктор Иванович меня тепло, а когда мы уходили, сказал: «Слушай, Невзоров, ты когда наконец будешь играть в приличном театре?» «Что вы имеете в виду, глубокоуважаемый Виктор Иванович?» – спросил я его. «А в Малый театр пойдешь работать?» «Так я и не думал на эту тему», – честно ответил ему. Но все решилось. Мы встретились с худруком Юрием Мефодьевичем Соломиным, и я перешел в Малый театр.

– А что соблазнило больше – приглашение бывшего педагога или театр?

– Пожалуй, и то, и другое. Но более всего захотелось поработать в классическом театре, произносить слова великих драматургов и думать, думать о том, как донести их до зрителя. А где еще сегодня, кроме Малого театра, может быть предоставлена такая возможность? Ведь сегодняшняя режиссура – режиссура «капустников». А о современной драматургии и говорить не хочется.

– Греет душу Малый театр, прижились в нем?

– Душу-то греет. Но надо, чтобы и он еще принимал тебя. Мне Василий Бочкарев рассказывал, что для того, чтобы его принял театр, он оставался на ночь в зале, на сцене. Может, это из разряда мистики, а может, для того, чтобы утвердиться в театре, важно почувствовать его особую атмосферу. Мне нравится, что после спектаклей у нас никто никуда не бежит, не торопится, как это бывает в других театрах. Можно поговорить с коллегами…

– А ведь есть немало людей, которым Малый театр не нравится.

– Это не секрет. Но Малый театр есть и будет, потому что он – национальное достояние.

– А что, по-вашему, непременно должно быть в актере?

– Обретя опыт, точно знаешь, из каких пробирок питается натура актера. Иногда вижу актерский аппарат, который должен бы давать замечательную продукцию, а на самом деле не дает ничего. А то вдруг, казалось бы, два притопа – два прихлопа, а смотреть интересно. Просто актер, располагая малым количеством «компонентов», но желая расти, умеет приспособить всю «наличность».

– Что-нибудь смотрите в московских театрах?

– Признаюсь, редко. И очень часто бывает стыдно за мысль – неужели, когда и я выхожу на сцену, некоторые зрители могут также говорить, что вот, мол, здоровый, седовласый мужик, а занимается ерундой. Театр должен манить человека, заставлять работать мозги. Зритель должен почувствовать себя в странном, фантастическом мире – мире снов и мечтаний, как почувствовал когда-то себя я, мальчишкой попав на спектакль Астраханского театра. Театр – дело благородное.

– У вас есть спектакль, который считаете для себя образцом?

– Это «Мещане» в постановке Товстоногова.

– Удается ли сегодня сниматься? Предложения есть?

– Жаловаться грех. Хотя хвастать особенно нечем. Как говорил Виктор Яковлевич Станицин: артисты – как дрова, куда привезут, там и горим. Плохо быть пессимистом, но не могу не сказать о том, что в актерском цехе, как и повсюду, идет замена одних ценностей другими, и не лучшими – это точно.

Вел беседу Георгий ДОБЫШ
«Союзное вече», 9 октября 2008 года