Новости

ИНТЕРВЬЮ ЮРИЯ СОЛОМИНА. В МАЛОМ ПОСТАВИЛИ «ВЛАСТЬ ТЬМЫ» ПО ТОЛСТОМУ

Малый театр поставил «Власть тьмы» Льва Толстого. Об этом и многом другом интервью руководителя Малого, народного артиста СССР Юрия Соломина. Мне было интересно – в последнее время он довольно редко дает интервью…

С памятью о великой цивилизации

— Начну не с «Власти тьмы», а с факта, о котором услышал некоторое время назад и который очень меня взволновал. Выдающийся наш артист балета Владимир Васильев в радиоинтервью сообщил такую цифру: на сегодня (а разговор шёл в один из предновогодних вечеров) осталось 78 живущих народных артистов СССР. В их числе сам он, Васильев, в их числе и Юрий Соломин. А ведь звание это действительно было высочайшее — согласитесь, давалось, как правило, за реальные заслуги перед отечественным искусством и культурой. Что можете сказать на сей счёт?

— Говорите, перед Новым годом оставалось 78 человек? Значит, теперь уже меньше. И с каждым годом, а может, и месяцем число это будет уменьшаться. Что ж, такова неумолимая жизненная закономерность.

Но, уходя, каждый оставляет свой след в этой жизни. Вместе с людьми то или иное время тоже оставляет свой след. Вот недавно в цикле «Острова» я смотрел на телеканале «Культура» передачу о Софико Чиаурели. Показали и последние снятые при ее жизни кадры. Знаете, очень она меня зацепила! Ненатужно, естественно рассказывала о своих родителях — об отце, выдающемся кинорежиссере, и матери, великой трагической актрисе, о дедушке и бабушке, о друзьях и некоторых своих работах, а через всё это — о времени, в котором довелось ей жить и творить.

Я знал Софико, не раз с ней общался, а великая артистка нашего Малого театра Елена Николаевна Гоголева дружила с ее матерью Верико Анджапаридзе.

— Одномасштабно великие актрисы!

— Конечно.

— И, кстати, обе народные артистки СССР...

— Мне вспомнились наши гастроли в Тбилиси — кажется, это был 1963 год. Вспомнились замечательные встречи, вечера, необыкновенная атмосфера искренней дружбы, которой было проникнуто всё наше общение. А потом была совместная поездка в Ереван, где отмечался юбилей выдающегося театрального режиссера Рачика Капланяна. Между прочим, ставившего спектакли и у нас, в Малом театре.

— Тоже народный артист СССР!

— Вы понимаете, о чем я говорю? Тбилиси — Ереван —Москва... Грузия—Армения —Россия... Это было единство не только территории, но и духовной, культурной жизни. Человеческое единство. В предсмертном интервью Софико Чиаурели, опубликованном уже после ее кончины, я прочитал следующее. Корреспондент ее спрашивает: вот вы были народной артисткой Грузинской ССР и Армянской ССР, а кем ощущаете себя теперь? Она ответила: народной артисткой исчезнувшей цивилизации. И это во мне сейчас всё время звучит!

— Может, советская цивилизация не совсем исчезла? Может быть, она продолжает жить? В людях, которые ею воспитаны, в творениях искусства, литературы, всей созданной в то время культуры?

— Да, память не у всех живших тогда исчезает. Но их всё меньше, они уходят. Знаю, например, двух выдающихся актрис, которые находятся сейчас в тяжелейшем положении. Казалось бы, государство должно позаботиться о них, помочь им хотя бы медикаментами, которые, как известно, очень дорогие. Почему этого не делается — не знаю.

Недавно отмечался юбилей Вячеслава Васильевича Тихонова. Дом кино был переполнен. Но если бы зал был в десять раз больше — уверен, и тогда не осталось бы ни одного свободного места. Вот в полном смысле народный артист! Но ему нынче тоже очень нелегко. Привезли из больницы. А приветствовал его еще один народный артист Советского Союза — Зельдин. Если бы у нас было такое звание — национальное достояние, Тихонову и Зельдину я бы его присвоил.

Наше телевидение показало новую «европейскую» версию «Войны и мира». Молодежь восхищалась. Но разве это может идти хоть в какое-то сравнение с мощным фильмом народного артиста СССР Сергея Бондарчука, где Вячеслав Тихонов так прекрасно сыграл Андрея Болконского?..

Затруднённое воспитание

— Вы упомянули про молодежь. А какое, на ваш взгляд, она получает представление о той «исчезнувшей цивилизации»? Вообще, как считаете, что происходит с нашей молодежью сегодня?

— Время от времени возникает этот важный вопрос, без которого не обойтись: что мы потеряли, что приобрели? А молодежь о нашем даже недавнем прошлом может ведь судить лишь по тому, как ей его представляют.

Так вот, я скажу: критиковать — уже достаточно. Ругать тех, кто в чем-то виноват,— тоже достаточно. Есть, разумеется, кого и в чем обвинять. Но если повторять это бесконечно, если изо дня в день твердить в адрес старших поколений одно и то же: вот вы семьдесят лет не то делали!..

Я не могу обвинять своего отца. Я не могу обвинять своих дедов. Я не могу обвинять тех людей, у которых учился. Почему? Да потому, что они ничего плохого не делали.

Я не против правды, даже если она самая горькая. Но вопрос: а всегда ли это правда? Ведь разговор нередко идет на уровне слухов: «Я видел какой-то документ...» И потом, если сплошной негатив обрушивается на головы молодых в таких диких количествах, многие могут не выдержать. И не выдерживают. Многие могут озлобиться — и озлобляются.

— Наверное, сказывается неустойчивость не только сознания, но и психики молодых?

— Это несомненно. Отсюда — и у нас, и во всём мире — тяга молодежи к наркотикам, к алкоголю, вовлеченность в преступления. И нельзя не задуматься, каково отношение к этому общества и какова тут роль искусства, а особенно телевидения.

К сожалению, очень много показывают жестокостей. Для чего? Чтобы зрители осознали, что так делать нельзя? Нет, зачастую совсем иное. Показывают двухсерийный документальный фильм о преступнике, получившем пожизненное заключение, и он предстает здесь чуть ли не героем. Показывают больных людей, совершающих нечеловеческие поступки, и несет это душевную заразу для неустойчивых молодых. Нельзя сбрасывать со счета опять-таки и количественную сторону — экран переполнен сценами мордобоя, убийств и льющейся крови. А жестокость порождает жестокость, и среди молодежи — в первую очередь.

— В жизни видите это?

— Не так давно произошел случай, который меня буквально потряс. Надо сказать, что я старый автомобилист и всегда водил машину сам. Но в последнее время из-за состояния здоровья приходится ездить с шофером театра. И вот, когда мы остановились возле магазина, куда зашла моя жена, видим большую группу молодежи, очень возбужденную. Может, они выпили, может, приняли какие-то таблетки. Но разговор идет с громкой бранью, на что и отреагировал пожилой человек, находившийся рядом. Он подошел к подросткам и стал им что-то выговаривать. Тогда один из них вскакивает на парапет, оказавшийся сзади мужчины, и бьет его по голове. Тот падает.

Мы с нашим водителем Александром Николаевичем выскакиваем через противоположные дверцы и бросаемся к толпе. Разъяренный, я сказал этим молодым всё, что о них думаю.

— А они? Узнали вас?

— Едва ли. Мужчина, которого мы подняли и которому помогли, узнал. Благодарил, конечно. Ребята же, пока я произносил перед ними свою гневную речь, молчали. Опустив головы и потупив глаза. Не знаю, произвели ли мои слова на них хоть некоторое впечатление, но очень хотелось бы.

— Это была, как я понимаю, воспитательная речь. В экстремальной ситуации. Но, наверное, ситуация такая стала возможной или даже почти обыденной в нынешней жизни еще и потому, что сама она, жизнь, на такое толкает. Жестокие, наглые, бессовестные (а по-другому — «крутые») достигают гораздо большего, нежели добрые, совестливые, честные. Тут и ум, как свидетельствует современная действительность, не на самом престижном месте. Говорят же: «Если ты такой умный, то почему такой бедный?» По-моему, воспитательная роль искусства тоже резко снизилась. Более того, эта роль, эта миссия, которая нашему искусству и всей нашей культуре, пожалуй, испокон века была свойственна, многими художниками расценивается теперь как вредная обуза. Творческую свободу ограничивает! Не так ли рассуждают некоторые?

— Свобода, в том числе и в искусстве,— это большая тема. Можно ли без ограничений и запретов? А вот детям запрещают играть со спичками, прячут спички от ребенка, когда он один остается дома. Тоже ведь ограничение свободы, хотя это забота о том, чтобы он дом не поджег.

— Нарушение прав ребенка!.. Вы замечаете, Юрий Мефодьевич, что сами эти слова — воспитание, нравственность — крайне редко употребляются в последние годы?

— Ну, к Малому театру это не относится.

— Согласен. Потому, наверное, у вас и появляются такие спектакли, как «Власть тьмы».

— В основе — обращение к великой литературе, к драматургии наших классиков, несущей глубочайший нравственный смысл.

«Злато, злато, сколько от тебя зла-то!»

— Что для вас, Юрий Мефодьевич, самое главное и самое современное во «Власти тьмы»? Кстати, пьеса ведь тоже очень жестокая, если вспомнить тему, о которой мы говорили сейчас...

— Жестокая, но совсем по-другому, нежели большинство нынешних телесериалов. Там жестокость — самоцель, просто способ сыграть на нервах зрителя и его невзыскательных вкусах. Здесь — решение огромной нравственной проблемы. Толстой ставит перед читателями и зрителями острейший жизненный вопрос, над которым каждый должен задуматься. И ответить себе: а как в такой ситуации надо и не надо поступать? Я уверен, по меньшей мере 95 процентов зрителей, посмотрев наш спектакль, выходят с мыслью: пожалуй, так поступать не стоит.

— Может быть, даже все 100 процентов? Меня поразило — и я написал об этом,— какая напряженная тишина стоит в зрительном зале на протяжении всего действия. Я думал, что в условиях тотальной безнравственности, воцарившейся в нынешнем нашем обществе, пьеса Толстого не дойдет до людей, что поставленные им вопросы не будут восприняты. Но, оказывается, еще не всё потеряно!

— Наверное, не всё... Вот вы спросили, что же для меня в пьесе главное и наиболее современное. Отвечу: речь идет о деньгах, которые и приводят к большой трагедии. Фактически ради них, ради денег, происходит убийство ребенка. «Злато, злато, сколько от тебя зла-то!» — говорилось об этом в народе.

А сегодня разве не так? Значит, нельзя всё мерить деньгами, делать их смыслом жизни. И это — сверхзлободневно. Толстой перстом не тычет: ты так не поступай. Он своей пьесой человека заставляет именно задуматься. О себе, о душе. Поэтому мы и финал такой сделали: пауза, чтобы артисты, глядя в зрительный зал, а зрители, глядя в глаза артистов, минуту эту подумали, что произошло.

— Но вся окружающая жизнь, согласитесь, призывает ныне человека совсем к другому. «Бери от жизни всё!» — кричит реклама вокруг. «Успех любой ценой!» — поучает телевидение.

— Да, я не могу, например, переносить, когда с телеэкрана ко мне обращаются и, говоря о каких-то супермодных и дорогих вещах, заявляют: «Это — твой стиль!» Сам я знаю, какой мой стиль. И другой человек знает, поскольку в данном случае это напрямую зависит от того, сколько денег у тебя в кармане. А если их нет, зачем же человеку тыкать в лицо и напоминать об этом? И подспудно побуждать: а ты достань — любым способом! Так и возникают нередко уголовные дела.

Разжигание страсти к деньгам безнравственно. Нынешнее колоссальное расслоение на сверхбогатых и сверхбедных тоже безнравственно.

— Искусство не может, конечно, в корне изменить существующую жизнь и людей, чего мечтал достигнуть своими произведениями Гоголь. Но оно способствует движению к лучшему или к худшему, возвышает человека или принижает его. Иногда до скотского состояния. К сожалению, последнего нынче слишком много. А вот искусство Малого театра этому противостоит.

— Мы рады, если у нас получается. Всё-таки тысяча мест в основном здании, 760 — в филиале. Ежедневный нравственный урок для такого числа людей — это не так уж мало значит.

Не ставить мебель вверх ногами

— Затрону еще один вопрос, который считаю весьма существенным. Действительно, Малый театр остаётся верен себе в опоре на классику, прежде всего — русскую. И звучит она у вас очень современно, хотя никакого специального «осовременивания» вроде бы нет. Как вам это удается?

— А всё в ней, в самой классике, заложено. Вот, например, когда в преддверии 250-летия Малого театра мы решили взяться за гоголевского «Ревизора» и собрались первый раз для разговора о пьесе, замечательная наша актриса Людмила Полякова, которая должна была играть роль городничихи, с легкой самоиронией спросила: «Ну что, чем удивлять будем?» Эту ноту продолжил и Эдуард Марцевич: «Да, да, какая же у нас будет консепция?» В ответ я предложил просто начать чтение текста.

И вот, едва начали, современная концепция из пьесы более чем полуторавековой давности сама к нам обратилась. Ну, хотя бы словами попечителя богоугодных заведений Артемия Филипповича Земляники, который «насчёт врачеванья» говорит так: «Лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрёт, то и так умрёт; если выздоровеет, то и так выздоровеет». Скажите, а разве не такой же подход к нам нынешнего здравоохранения?

— В этом месте, как и в других столь же злободневных, по ходу спектакля обязательно звучат дружные «понимающие» аплодисменты. И во «Власти тьмы» это тоже есть. Например, когда старый солдат Митрич по-своему разъясняет, что такое коммерческие банки и как они «обдирают» людей...

— А вспомните «На всякого мудреца довольно простоты». Как там Мамаев говорит: «Да, мы куда-то идем, куда-то ведут нас, но ни мы не знаем куда, ни те, которые ведут нас. И чем всё это кончится?»

Гениально сказано, причем не только про время Александра Николаевича Островского, поэтому теперешний зал каждый раз и взрывается аплодисментами.

— Там еще хорошо Крутицкий про реформы рассуждает, про легкомысленный к ним подход: «Переменить легко. Вот возьму да поставлю всю мебель вверх ногами. Вот и перемена». Кстати, подобное и в театрах иногда происходит при «обновлении» классики: просто взять пьесу и вверх ногами перевернуть. Чем это бывает вызвано, как вы считаете?

— Наверное, стремлением завлечь зрителя. Ведь для этого на всякое идут. Но, по-моему, тут есть два пути: проникать в глубь того, что написано великим драматургом, или прибегать вот к такому «перевертыванию». Только тогда от автора чаще всего мало что остается. Люди идут в театр смотреть Островского или Чехова, а им показывают нечто совсем иное.

Наш театр не может изменить классике, на которой он, собственно, и создавался в течение двух с половиной веков. Не имеем права! И счастливы, что находим понимание, что востребованы как у нас на Родине, так и в других странах.

Например, уже четыре раза были за последние годы в Японии, где наши спектакли проходят с огромным успехом, при переполненных залах. Осенью поедем опять — повезем «Власть тьмы» и спектакль «Свадьба, свадьба, свадьба...» по одноактным пьесам Чехова.

Стажируются у нас японцы. Пятый выпуск будет нынче в Щепкинском училище группы из Южной Кореи...

— Пятый год подряд?

— Да.

— И по скольку же человек в группе?

— Человек по пятнадцать.

— Значит, учиться хотят именно в школе Малого театра.

— Иначе бы не приезжали. Просят привезти на фестиваль наши «Три сестры», и мы повезем, тоже предстоящей осенью.

— Ну вот, в мире понимают, что такое Малый театр, что такое вообще наш традиционный русский репертуарный театр, а у нас в стране кое-кому неймётся его разрушить. Планы так называемой театральной реформы не отменены?

— Боюсь, что нет, хотя пока слегка притихли. Повторю то, о чем уже не раз говорил: разрушать нашу исконную, за многие годы сложившуюся театральную систему, которой мы должны гордиться,— это преступление.

Газета «Правда»