Новости
ДЕЛО ЖИТЕЙСКОЕ
ДЕЛО ЖИТЕЙСКОЕ
ДЕЛО ЖИТЕЙСКОЕ
«Власть тьмы». Малый театр
Вот чего здесь явно недостает, так это самой «тьмы», во всех ее смыслах — прямом, переносном, ментальном. Пришлось даже несколько раз заглянуть в театральную программку, дабы заставить свои глаза поверить в то, что художник по свету этого спектакля — известный профессионал Дамир Исмагилов. Но, вероятно, многие вопросы стоит обращать не к нему, а к режиссеру-постановщику Юрию Соломину. Почему эта трагичная толстовская история, символически-мрачная, разыгрывается в ярком, мертвенно-ровном, абсолютно условном театральном свете? Разве что иногда, перед закрытием занавеса свет этот плавно гаснет. Не сочтите это за капризные технические придирки. Ведь в современном спектакле, по определению, и декорации, и музыка, и свет должны не просто присутствовать, но работать на создание образа спектакля, образа цельного, внятного и продуманного. И даже такие вроде бы «мелочи», о которых и было сказано, явно содействуют снижению общего впечатления.
Здесь мало и той ментальной «тьмы», о которой писал Лев Толстой. Быть может, тому виной наше отчасти заштампованное восприятие и самой пьесы Толстого, и отголоски виденных ранее спектаклей, и «историческая память» о вошедших в анналы постановках, хотя бы Станиславского в молодом Художественном театре. Да, апофеоз мхатовского натурализма образца 1902 года сегодня, наверное, выглядел бы нелепо — с настоящей, а не бутафорской грязью на сцене, с многочисленной мычаще-блеющей живностью и прочим. Но, по воспоминаниям современников, это все же давало ощущение подлинности, непосредственный визуальный контакт с «мерзостями» российской жизни, что накладывалось, конечно, на подлинность человеческо-актерской жизни. «Власть тьмы» Бориса Ровенских, появившаяся в 1956 году в Малом театре, конечно же, уже была свободной от этих назойливых бытовых примет и стремилась к символическим обобщениям, но не теряла правды, синтезируя театр и жизнь. Спектакль этот уже на излете его существования довелось успеть увидеть, и почему-то до сих пор не забываются какие-то его фрагменты.
Можно, конечно, задать вопрос: к чему все эти ненужные пассажи и лишние воспоминания? Быть может, к тому, что на нынешнем спектакле Малого театра поневоле ощущался разрыв между происходящим на сцене и сегодняшним мироощущением, восприятием зрительного зала. Не всего, наверное, но довольно значительной его части. А на сцене был достаточно грамотный, не искажающий текста, не ломающий традиций, но всего лишь спектакль. Действо, которому отведено три часа жизни раз пять в месяц, и не более того. Спектакль, к сожалению, ничего в тебе не будоражащий, не слишком заставляющий сострадать персонажам и уж тем более не требующий ничего соотносить со своим внутренним миром. Впрочем, стоит оговориться, что, быть может, это издержки личного восприятия. Но оно есть, и при всем уважении к Малому театру и его художественному руководителю, ничего с этим не поделаешь.
Эту историю, притом что она, как известно, списана нашим великим моралистом с натуры, сегодня оказалось рассказать не так уж и просто. Ведь дело-то, право слово, не в криминальных сюжетах, которые сейчас, увы, воспринимаются едва ли не как неотъемлемая часть нашей жизни, а в способности вырваться из «тьмы», побороться с ее властью, в попытке очищения, осознания грехов. Ну как, скажите, сегодня играть монолог «Слушай, слушай, мир православный!»? Либо на таком актерском накале, на такой вере в происходящее, что пафосные фразы перестают коробить отвыкший от них слух, либо прибегая к виртуозным постановочным приемам. Последнее, опять-таки по определению, для Малого театра неприемлемо. В актерской же вере, увы, приходится усомниться. К тому же превосходство труппы Малого над всеми прочими тоже стало мифом. Сегодня здесь, как и везде, актеры разные и по уровню таланта, и по темпераменту.
Юрий Соломин, глубоко уважая и автора, и свой театр, пытался просто и честно поставить пьесу. На сцене все чистенько, аккуратно, светло и правильно распланировано: деревянная конструкция избы, русская печь, солома, хомуты, связки лука (сценография А.Глазунова). Бусы, кокошники, гармошки, когда надо по сюжету, девки с парнями поют и пляшут. На заднем плане, «за рекой», то и дело подсвечиваются православные купола и кресты на маленькой церквушке как живое напоминание о Боге, которого, по словам старика Акима, «все забыли». Хотим мы того или нет, но уловимые приметы «экспортного варианта» все же угадываются. Не в виде «клюквы а-ля рюс», но в желании своеобразного отчета: вот такой у нас сегодня Малый театр, цитадель традиций, враг ненужных новаций.
Меж тем вязкая толстовская «тьма», не успев как следует сгуститься, далее неуклонно рассеивается. Злые дела творятся как-то уж слишком легко, с прибаутками, которыми безостановочно сыплет бойкая Матрена (Ирина Муравьева). Отравлен и без того на ладан дышащий Петр (Владимир Носик), задушен новорожденный ребенок Акулины (Е.Базарова), но отсвет этих злодейств практически незаметен в дальнейшем поведении персонажей. Здоровяк Никита (А.Фаддеев) вплоть до финала, когда, по воле Толстого, надо каяться, недоуменно и светло улыбается, что выглядит не всегда осмысленно. Разве что Анисья (И.Иванова) здесь вышла живее, искреннее и темпераментнее прочих, играя прежде всего власть страсти, ее «тьму», которой женщина может все оправдать. Да А.Потапов (Митрич) играет в традициях старого Малого театра — ярко, сочно, внятно. Достаточно внятные попытки и у А.Кудиновича (Аким) донести до зрителей знаменитые толстовские назидания. Но уж слишком тих, мелковат и малозаметен вышел этот персонаж на фоне многих прочих громогласных героев.
И лишь только раз, кажется, попытался режиссер навести более прочные мосты с нынешним зрительным залом. В том месте, где Митрич — Потапов и Аким — Кудинович предают остракизму «банку», то есть финансовые учреждения. Толстовскую иронию понять можно, не слишком ценил известный правдолюбец «гримасы цивилизации». Но сегодня вряд ли стоит всем миром скидывать штиблеты, надевать косоворотки и отправляться косить, дабы не стать «паразитами».
Быть может, иноземному зрителю столь приглаженная, совсем не страшная история, такой вот частный эпизод из русской жизни, и покажется познавательно-любопытной. Равно как и нашему человеку, заглянувшему в Малый театр из любопытства. Тем же, кто ценит его подлинные традиции, знает качественные и профессиональные режиссерские работы Юрия Соломина, наверное, хотелось бы большей глубины и живости диалога старейшей московской сцены и современного зрителя.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 31.01.2008
«Власть тьмы». Малый театр
Вот чего здесь явно недостает, так это самой «тьмы», во всех ее смыслах — прямом, переносном, ментальном. Пришлось даже несколько раз заглянуть в театральную программку, дабы заставить свои глаза поверить в то, что художник по свету этого спектакля — известный профессионал Дамир Исмагилов. Но, вероятно, многие вопросы стоит обращать не к нему, а к режиссеру-постановщику Юрию Соломину. Почему эта трагичная толстовская история, символически-мрачная, разыгрывается в ярком, мертвенно-ровном, абсолютно условном театральном свете? Разве что иногда, перед закрытием занавеса свет этот плавно гаснет. Не сочтите это за капризные технические придирки. Ведь в современном спектакле, по определению, и декорации, и музыка, и свет должны не просто присутствовать, но работать на создание образа спектакля, образа цельного, внятного и продуманного. И даже такие вроде бы «мелочи», о которых и было сказано, явно содействуют снижению общего впечатления.
Здесь мало и той ментальной «тьмы», о которой писал Лев Толстой. Быть может, тому виной наше отчасти заштампованное восприятие и самой пьесы Толстого, и отголоски виденных ранее спектаклей, и «историческая память» о вошедших в анналы постановках, хотя бы Станиславского в молодом Художественном театре. Да, апофеоз мхатовского натурализма образца 1902 года сегодня, наверное, выглядел бы нелепо — с настоящей, а не бутафорской грязью на сцене, с многочисленной мычаще-блеющей живностью и прочим. Но, по воспоминаниям современников, это все же давало ощущение подлинности, непосредственный визуальный контакт с «мерзостями» российской жизни, что накладывалось, конечно, на подлинность человеческо-актерской жизни. «Власть тьмы» Бориса Ровенских, появившаяся в 1956 году в Малом театре, конечно же, уже была свободной от этих назойливых бытовых примет и стремилась к символическим обобщениям, но не теряла правды, синтезируя театр и жизнь. Спектакль этот уже на излете его существования довелось успеть увидеть, и почему-то до сих пор не забываются какие-то его фрагменты.
Можно, конечно, задать вопрос: к чему все эти ненужные пассажи и лишние воспоминания? Быть может, к тому, что на нынешнем спектакле Малого театра поневоле ощущался разрыв между происходящим на сцене и сегодняшним мироощущением, восприятием зрительного зала. Не всего, наверное, но довольно значительной его части. А на сцене был достаточно грамотный, не искажающий текста, не ломающий традиций, но всего лишь спектакль. Действо, которому отведено три часа жизни раз пять в месяц, и не более того. Спектакль, к сожалению, ничего в тебе не будоражащий, не слишком заставляющий сострадать персонажам и уж тем более не требующий ничего соотносить со своим внутренним миром. Впрочем, стоит оговориться, что, быть может, это издержки личного восприятия. Но оно есть, и при всем уважении к Малому театру и его художественному руководителю, ничего с этим не поделаешь.
Эту историю, притом что она, как известно, списана нашим великим моралистом с натуры, сегодня оказалось рассказать не так уж и просто. Ведь дело-то, право слово, не в криминальных сюжетах, которые сейчас, увы, воспринимаются едва ли не как неотъемлемая часть нашей жизни, а в способности вырваться из «тьмы», побороться с ее властью, в попытке очищения, осознания грехов. Ну как, скажите, сегодня играть монолог «Слушай, слушай, мир православный!»? Либо на таком актерском накале, на такой вере в происходящее, что пафосные фразы перестают коробить отвыкший от них слух, либо прибегая к виртуозным постановочным приемам. Последнее, опять-таки по определению, для Малого театра неприемлемо. В актерской же вере, увы, приходится усомниться. К тому же превосходство труппы Малого над всеми прочими тоже стало мифом. Сегодня здесь, как и везде, актеры разные и по уровню таланта, и по темпераменту.
Юрий Соломин, глубоко уважая и автора, и свой театр, пытался просто и честно поставить пьесу. На сцене все чистенько, аккуратно, светло и правильно распланировано: деревянная конструкция избы, русская печь, солома, хомуты, связки лука (сценография А.Глазунова). Бусы, кокошники, гармошки, когда надо по сюжету, девки с парнями поют и пляшут. На заднем плане, «за рекой», то и дело подсвечиваются православные купола и кресты на маленькой церквушке как живое напоминание о Боге, которого, по словам старика Акима, «все забыли». Хотим мы того или нет, но уловимые приметы «экспортного варианта» все же угадываются. Не в виде «клюквы а-ля рюс», но в желании своеобразного отчета: вот такой у нас сегодня Малый театр, цитадель традиций, враг ненужных новаций.
Меж тем вязкая толстовская «тьма», не успев как следует сгуститься, далее неуклонно рассеивается. Злые дела творятся как-то уж слишком легко, с прибаутками, которыми безостановочно сыплет бойкая Матрена (Ирина Муравьева). Отравлен и без того на ладан дышащий Петр (Владимир Носик), задушен новорожденный ребенок Акулины (Е.Базарова), но отсвет этих злодейств практически незаметен в дальнейшем поведении персонажей. Здоровяк Никита (А.Фаддеев) вплоть до финала, когда, по воле Толстого, надо каяться, недоуменно и светло улыбается, что выглядит не всегда осмысленно. Разве что Анисья (И.Иванова) здесь вышла живее, искреннее и темпераментнее прочих, играя прежде всего власть страсти, ее «тьму», которой женщина может все оправдать. Да А.Потапов (Митрич) играет в традициях старого Малого театра — ярко, сочно, внятно. Достаточно внятные попытки и у А.Кудиновича (Аким) донести до зрителей знаменитые толстовские назидания. Но уж слишком тих, мелковат и малозаметен вышел этот персонаж на фоне многих прочих громогласных героев.
И лишь только раз, кажется, попытался режиссер навести более прочные мосты с нынешним зрительным залом. В том месте, где Митрич — Потапов и Аким — Кудинович предают остракизму «банку», то есть финансовые учреждения. Толстовскую иронию понять можно, не слишком ценил известный правдолюбец «гримасы цивилизации». Но сегодня вряд ли стоит всем миром скидывать штиблеты, надевать косоворотки и отправляться косить, дабы не стать «паразитами».
Быть может, иноземному зрителю столь приглаженная, совсем не страшная история, такой вот частный эпизод из русской жизни, и покажется познавательно-любопытной. Равно как и нашему человеку, заглянувшему в Малый театр из любопытства. Тем же, кто ценит его подлинные традиции, знает качественные и профессиональные режиссерские работы Юрия Соломина, наверное, хотелось бы большей глубины и живости диалога старейшей московской сцены и современного зрителя.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 31.01.2008
Дата публикации: 31.01.2008
ДЕЛО ЖИТЕЙСКОЕ
«Власть тьмы». Малый театр
Вот чего здесь явно недостает, так это самой «тьмы», во всех ее смыслах — прямом, переносном, ментальном. Пришлось даже несколько раз заглянуть в театральную программку, дабы заставить свои глаза поверить в то, что художник по свету этого спектакля — известный профессионал Дамир Исмагилов. Но, вероятно, многие вопросы стоит обращать не к нему, а к режиссеру-постановщику Юрию Соломину. Почему эта трагичная толстовская история, символически-мрачная, разыгрывается в ярком, мертвенно-ровном, абсолютно условном театральном свете? Разве что иногда, перед закрытием занавеса свет этот плавно гаснет. Не сочтите это за капризные технические придирки. Ведь в современном спектакле, по определению, и декорации, и музыка, и свет должны не просто присутствовать, но работать на создание образа спектакля, образа цельного, внятного и продуманного. И даже такие вроде бы «мелочи», о которых и было сказано, явно содействуют снижению общего впечатления.
Здесь мало и той ментальной «тьмы», о которой писал Лев Толстой. Быть может, тому виной наше отчасти заштампованное восприятие и самой пьесы Толстого, и отголоски виденных ранее спектаклей, и «историческая память» о вошедших в анналы постановках, хотя бы Станиславского в молодом Художественном театре. Да, апофеоз мхатовского натурализма образца 1902 года сегодня, наверное, выглядел бы нелепо — с настоящей, а не бутафорской грязью на сцене, с многочисленной мычаще-блеющей живностью и прочим. Но, по воспоминаниям современников, это все же давало ощущение подлинности, непосредственный визуальный контакт с «мерзостями» российской жизни, что накладывалось, конечно, на подлинность человеческо-актерской жизни. «Власть тьмы» Бориса Ровенских, появившаяся в 1956 году в Малом театре, конечно же, уже была свободной от этих назойливых бытовых примет и стремилась к символическим обобщениям, но не теряла правды, синтезируя театр и жизнь. Спектакль этот уже на излете его существования довелось успеть увидеть, и почему-то до сих пор не забываются какие-то его фрагменты.
Можно, конечно, задать вопрос: к чему все эти ненужные пассажи и лишние воспоминания? Быть может, к тому, что на нынешнем спектакле Малого театра поневоле ощущался разрыв между происходящим на сцене и сегодняшним мироощущением, восприятием зрительного зала. Не всего, наверное, но довольно значительной его части. А на сцене был достаточно грамотный, не искажающий текста, не ломающий традиций, но всего лишь спектакль. Действо, которому отведено три часа жизни раз пять в месяц, и не более того. Спектакль, к сожалению, ничего в тебе не будоражащий, не слишком заставляющий сострадать персонажам и уж тем более не требующий ничего соотносить со своим внутренним миром. Впрочем, стоит оговориться, что, быть может, это издержки личного восприятия. Но оно есть, и при всем уважении к Малому театру и его художественному руководителю, ничего с этим не поделаешь.
Эту историю, притом что она, как известно, списана нашим великим моралистом с натуры, сегодня оказалось рассказать не так уж и просто. Ведь дело-то, право слово, не в криминальных сюжетах, которые сейчас, увы, воспринимаются едва ли не как неотъемлемая часть нашей жизни, а в способности вырваться из «тьмы», побороться с ее властью, в попытке очищения, осознания грехов. Ну как, скажите, сегодня играть монолог «Слушай, слушай, мир православный!»? Либо на таком актерском накале, на такой вере в происходящее, что пафосные фразы перестают коробить отвыкший от них слух, либо прибегая к виртуозным постановочным приемам. Последнее, опять-таки по определению, для Малого театра неприемлемо. В актерской же вере, увы, приходится усомниться. К тому же превосходство труппы Малого над всеми прочими тоже стало мифом. Сегодня здесь, как и везде, актеры разные и по уровню таланта, и по темпераменту.
Юрий Соломин, глубоко уважая и автора, и свой театр, пытался просто и честно поставить пьесу. На сцене все чистенько, аккуратно, светло и правильно распланировано: деревянная конструкция избы, русская печь, солома, хомуты, связки лука (сценография А.Глазунова). Бусы, кокошники, гармошки, когда надо по сюжету, девки с парнями поют и пляшут. На заднем плане, «за рекой», то и дело подсвечиваются православные купола и кресты на маленькой церквушке как живое напоминание о Боге, которого, по словам старика Акима, «все забыли». Хотим мы того или нет, но уловимые приметы «экспортного варианта» все же угадываются. Не в виде «клюквы а-ля рюс», но в желании своеобразного отчета: вот такой у нас сегодня Малый театр, цитадель традиций, враг ненужных новаций.
Меж тем вязкая толстовская «тьма», не успев как следует сгуститься, далее неуклонно рассеивается. Злые дела творятся как-то уж слишком легко, с прибаутками, которыми безостановочно сыплет бойкая Матрена (Ирина Муравьева). Отравлен и без того на ладан дышащий Петр (Владимир Носик), задушен новорожденный ребенок Акулины (Е.Базарова), но отсвет этих злодейств практически незаметен в дальнейшем поведении персонажей. Здоровяк Никита (А.Фаддеев) вплоть до финала, когда, по воле Толстого, надо каяться, недоуменно и светло улыбается, что выглядит не всегда осмысленно. Разве что Анисья (И.Иванова) здесь вышла живее, искреннее и темпераментнее прочих, играя прежде всего власть страсти, ее «тьму», которой женщина может все оправдать. Да А.Потапов (Митрич) играет в традициях старого Малого театра — ярко, сочно, внятно. Достаточно внятные попытки и у А.Кудиновича (Аким) донести до зрителей знаменитые толстовские назидания. Но уж слишком тих, мелковат и малозаметен вышел этот персонаж на фоне многих прочих громогласных героев.
И лишь только раз, кажется, попытался режиссер навести более прочные мосты с нынешним зрительным залом. В том месте, где Митрич — Потапов и Аким — Кудинович предают остракизму «банку», то есть финансовые учреждения. Толстовскую иронию понять можно, не слишком ценил известный правдолюбец «гримасы цивилизации». Но сегодня вряд ли стоит всем миром скидывать штиблеты, надевать косоворотки и отправляться косить, дабы не стать «паразитами».
Быть может, иноземному зрителю столь приглаженная, совсем не страшная история, такой вот частный эпизод из русской жизни, и покажется познавательно-любопытной. Равно как и нашему человеку, заглянувшему в Малый театр из любопытства. Тем же, кто ценит его подлинные традиции, знает качественные и профессиональные режиссерские работы Юрия Соломина, наверное, хотелось бы большей глубины и живости диалога старейшей московской сцены и современного зрителя.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 31.01.2008
«Власть тьмы». Малый театр
Вот чего здесь явно недостает, так это самой «тьмы», во всех ее смыслах — прямом, переносном, ментальном. Пришлось даже несколько раз заглянуть в театральную программку, дабы заставить свои глаза поверить в то, что художник по свету этого спектакля — известный профессионал Дамир Исмагилов. Но, вероятно, многие вопросы стоит обращать не к нему, а к режиссеру-постановщику Юрию Соломину. Почему эта трагичная толстовская история, символически-мрачная, разыгрывается в ярком, мертвенно-ровном, абсолютно условном театральном свете? Разве что иногда, перед закрытием занавеса свет этот плавно гаснет. Не сочтите это за капризные технические придирки. Ведь в современном спектакле, по определению, и декорации, и музыка, и свет должны не просто присутствовать, но работать на создание образа спектакля, образа цельного, внятного и продуманного. И даже такие вроде бы «мелочи», о которых и было сказано, явно содействуют снижению общего впечатления.
Здесь мало и той ментальной «тьмы», о которой писал Лев Толстой. Быть может, тому виной наше отчасти заштампованное восприятие и самой пьесы Толстого, и отголоски виденных ранее спектаклей, и «историческая память» о вошедших в анналы постановках, хотя бы Станиславского в молодом Художественном театре. Да, апофеоз мхатовского натурализма образца 1902 года сегодня, наверное, выглядел бы нелепо — с настоящей, а не бутафорской грязью на сцене, с многочисленной мычаще-блеющей живностью и прочим. Но, по воспоминаниям современников, это все же давало ощущение подлинности, непосредственный визуальный контакт с «мерзостями» российской жизни, что накладывалось, конечно, на подлинность человеческо-актерской жизни. «Власть тьмы» Бориса Ровенских, появившаяся в 1956 году в Малом театре, конечно же, уже была свободной от этих назойливых бытовых примет и стремилась к символическим обобщениям, но не теряла правды, синтезируя театр и жизнь. Спектакль этот уже на излете его существования довелось успеть увидеть, и почему-то до сих пор не забываются какие-то его фрагменты.
Можно, конечно, задать вопрос: к чему все эти ненужные пассажи и лишние воспоминания? Быть может, к тому, что на нынешнем спектакле Малого театра поневоле ощущался разрыв между происходящим на сцене и сегодняшним мироощущением, восприятием зрительного зала. Не всего, наверное, но довольно значительной его части. А на сцене был достаточно грамотный, не искажающий текста, не ломающий традиций, но всего лишь спектакль. Действо, которому отведено три часа жизни раз пять в месяц, и не более того. Спектакль, к сожалению, ничего в тебе не будоражащий, не слишком заставляющий сострадать персонажам и уж тем более не требующий ничего соотносить со своим внутренним миром. Впрочем, стоит оговориться, что, быть может, это издержки личного восприятия. Но оно есть, и при всем уважении к Малому театру и его художественному руководителю, ничего с этим не поделаешь.
Эту историю, притом что она, как известно, списана нашим великим моралистом с натуры, сегодня оказалось рассказать не так уж и просто. Ведь дело-то, право слово, не в криминальных сюжетах, которые сейчас, увы, воспринимаются едва ли не как неотъемлемая часть нашей жизни, а в способности вырваться из «тьмы», побороться с ее властью, в попытке очищения, осознания грехов. Ну как, скажите, сегодня играть монолог «Слушай, слушай, мир православный!»? Либо на таком актерском накале, на такой вере в происходящее, что пафосные фразы перестают коробить отвыкший от них слух, либо прибегая к виртуозным постановочным приемам. Последнее, опять-таки по определению, для Малого театра неприемлемо. В актерской же вере, увы, приходится усомниться. К тому же превосходство труппы Малого над всеми прочими тоже стало мифом. Сегодня здесь, как и везде, актеры разные и по уровню таланта, и по темпераменту.
Юрий Соломин, глубоко уважая и автора, и свой театр, пытался просто и честно поставить пьесу. На сцене все чистенько, аккуратно, светло и правильно распланировано: деревянная конструкция избы, русская печь, солома, хомуты, связки лука (сценография А.Глазунова). Бусы, кокошники, гармошки, когда надо по сюжету, девки с парнями поют и пляшут. На заднем плане, «за рекой», то и дело подсвечиваются православные купола и кресты на маленькой церквушке как живое напоминание о Боге, которого, по словам старика Акима, «все забыли». Хотим мы того или нет, но уловимые приметы «экспортного варианта» все же угадываются. Не в виде «клюквы а-ля рюс», но в желании своеобразного отчета: вот такой у нас сегодня Малый театр, цитадель традиций, враг ненужных новаций.
Меж тем вязкая толстовская «тьма», не успев как следует сгуститься, далее неуклонно рассеивается. Злые дела творятся как-то уж слишком легко, с прибаутками, которыми безостановочно сыплет бойкая Матрена (Ирина Муравьева). Отравлен и без того на ладан дышащий Петр (Владимир Носик), задушен новорожденный ребенок Акулины (Е.Базарова), но отсвет этих злодейств практически незаметен в дальнейшем поведении персонажей. Здоровяк Никита (А.Фаддеев) вплоть до финала, когда, по воле Толстого, надо каяться, недоуменно и светло улыбается, что выглядит не всегда осмысленно. Разве что Анисья (И.Иванова) здесь вышла живее, искреннее и темпераментнее прочих, играя прежде всего власть страсти, ее «тьму», которой женщина может все оправдать. Да А.Потапов (Митрич) играет в традициях старого Малого театра — ярко, сочно, внятно. Достаточно внятные попытки и у А.Кудиновича (Аким) донести до зрителей знаменитые толстовские назидания. Но уж слишком тих, мелковат и малозаметен вышел этот персонаж на фоне многих прочих громогласных героев.
И лишь только раз, кажется, попытался режиссер навести более прочные мосты с нынешним зрительным залом. В том месте, где Митрич — Потапов и Аким — Кудинович предают остракизму «банку», то есть финансовые учреждения. Толстовскую иронию понять можно, не слишком ценил известный правдолюбец «гримасы цивилизации». Но сегодня вряд ли стоит всем миром скидывать штиблеты, надевать косоворотки и отправляться косить, дабы не стать «паразитами».
Быть может, иноземному зрителю столь приглаженная, совсем не страшная история, такой вот частный эпизод из русской жизни, и покажется познавательно-любопытной. Равно как и нашему человеку, заглянувшему в Малый театр из любопытства. Тем же, кто ценит его подлинные традиции, знает качественные и профессиональные режиссерские работы Юрия Соломина, наверное, хотелось бы большей глубины и живости диалога старейшей московской сцены и современного зрителя.
Автор: Ирина АЛПАТОВА
Источник: Культура
Дата: 31.01.2008
Дата публикации: 31.01.2008
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Партнеры
Информационная поддержка
Оценка качества услуг учреждений культуры
