Новости

МЕСТО ПРОЩАНИЯ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ

Вчера Москва проводила в последний путь Виктора Павлова

Август, зной, грохот отбойных молотков, доносящихся со стройки века — Большого театра. Но буквально через дорогу, здесь, перед 6-м подъездом Малого, всего этого шума и зноя будто бы нет, лишь напряженное внимание сотен людей, пришедших проститься с народным артистом Виктором Павловым.

Свет в фойе приглушен, пожилые люди спотыкаются о ковровую дорожку, почему-то целиком завернутую в полиэтилен. Молодежи совсем немного. А чего ожидать?.. Старушки, пользуясь моментом, с удовольствием озираются по сторонам, внимательно рассматривая каждый портрет артиста Малого театра. И видно, что при нынешних ценах это для них единственная возможность прийти в театр. Хоть так.

В народной массе узнаю Конкина. Война. Левченко и Шарапов ползут по болоту, Левченко начинает тонуть, Шарапов вытаскивает его. Это пролог к «Месту встречи…», который так и не вошел в фильм. Когда Павлов-Левченко стянул с себя мокрую гимнастерку, у него вся спина была в синих кружочках — только что он перенес тяжелейшее воспаление легких. И тут же опять в болото полез как ни в чем не бывало…

Конкин:

— Это для меня страшная потеря. К сожалению, мы все чаще хороним наших близких друзей. А он мне друг. С той самой картины «Место встречи изменить нельзя», хотя и до нее мы знали друг друга, но лишь по ролям. Он появился в съемочной группе «Места…» именно тогда, когда для меня наступил кризис, который привел к мысли, что из картины я уйду. Хотя одна треть фильма была отснята. Просто были обстоятельства, которые меня, мягко скажем, раздражали и смущали. А тут вдруг в гостинице появился Витя Павлов, видит, что я собираю чемоданы, и говорит: «Чего это ты делаешь? У нас завтра съемка с тобой…» Я: мол, то-то, то-то, короче, не могу работать в этой группе… И он понял, что у меня актерский клинч, и сказал: «Ну-ка, возьми сценарий, пойдем на воздух…» Мы вышли из гостиницы «Аркадия», и он — кто был в Одессе, помнит: там напротив «Аркадии» монумент черного Маркса и белого Ленина, — опираясь то на один череп, то на другой, начал читать сценарий, в секунду превратив «Эру милосердия» в комедию! Это было настолько смешно! Как он умеет это делать! И я благодаря ему-то на картине и остался. Он меня спас, я понял, что если уйду, то смалодушничаю. Никто мне тогда не протянул руку, а он протянул…

— И чтец неподражаемый?

— Да, и не только: он балагур, рассказчик, на гитаре прекрасно играл, романсы пел… Был даровитым художником, у меня есть его акварели. Многогранный, что вы! Я ему благодарен, после этой роли он стал моим другом!

Сцена. Жена и дочь Виктора Павловича — неотступно у гроба. В скорбном карауле — артисты Малого; всегда подтянутый Соломин, кажется, еще больше враз постарел. Панихиду ведет Клюев:

— Когда Виктор только пришел в Малый, над крышей театра появилась белоснежная стая голубей, любит он их, и поклонники приносили Виктору не цветы, а крупу…

…Каждого, кто подходил к сцене, служитель Малого заботливо поддерживал под ручку, пока зритель поднимался-спускался по крутой лестничке. Полумрак. Шопен, вторая соната. И художественный голос Клюева, прорывающий полумрак:

— Простой московский паренек. Он вырос в центре Москвы. Называл себя «дитем асфальта». На него выпали все тяготы и испытания, которые пережило его поколение: война, тяжелая жизнь после. И потом — театральное училище Щепкина, наша Щепка. И после окончания училища Виктор Павлович навсегда сохранил школу Малого театра, где бы он ни работал. У него было великое качество: он умел смешить людей, он умел быть добрым.

Жена еле сдерживает слезы. Все выступающие обращаются и к ней тоже, вспоминают, что «Виктор всегда был «муравьем» — тащил все в дом к своим «любимым девочкам», как он называл жену и дочку. И сейчас его внучка должна пойти в первый класс, как бы он радовался, как бы провожал ее…

Герасимов:

— Прости меня, Витя, что я в таком виде (в белом костюме), только вернулся, не успел переодеться, боялся опоздать. Ты мне всегда в театре Маяковского подставлял свое плечо. И радовался моим успехам. А это редкое качество.

…Будто сам театр не хотел его отпускать от себя. Уже за секунду до того, как должны были вынести гроб, похоронный автобус «Мерседес» напрочь отказался заводиться. Зажигание «чирк-чирк». Мужикам пришлось подтолкнуть махину, чтобы с толкача… И тут в фойе трубачи спешно заиграли Шопена. Аплодисменты заглушили молотки Большого театра. Гроб погрузили, и три автобуса двинулись до церкви в Брюсовом переулке, а потом и на Кунцевское кладбище.

«— Слушай, Левченко, я тебе больше не командир, приказывать не могу, но прошу тебя как человека — уходи сегодня. Если только вывернется так, что уцелею завтра, по всем инстанциям с тобой пройду, расскажу, как ты воевал...

— А про подвиги мои после войны тоже расскажешь? Нет, Шарапов, со мной дело кончено. А тебя я не расколол потому, что под одной шинелью нам спать доводилось и офицерский свой доппаек ты под койкой втихаря не жрал, за спины наши не прятался под пулями. Поэтому мы с тобой вместе завтра пойдем, и как уж там бог даст, давай спать, не о чем толковать...»

Ян Смирницкий
«Московский комсомолец», 29.08.2006