Новости
В ТЕНИ ИСПОЛИНА
В ТЕНИ ИСПОЛИНА
В ТЕНИ ИСПОЛИНА
«Иванов» в Малом театре
Малый, с достоинством хранящий свои традиции, переживал разные времена. Не углубляясь в анналы истории, можно вспомнить последние лет десять. И речь пойдет не о преданных поклонниках, которые всегда были верны театру, а о людях, «создающих» мнение. Считалось чуть ли не дурным тоном ходить в Малый, а если пошел, то хорошо писать о нем. По прошествии времени, когда артисты многих театров столицы разучились ясно говорить, правильно двигаться по сцене, которую, в свою очередь, заполонила «чернуха», оказалось, что в Малом сохранена высокая сценическая культура, ощущаемая даже в старых спектаклях, а труппа выгодно выделяется на общем фоне. Афиша театра не содержит, быть может, эпатирующих названий, но привлекает своей строгостью и приверженностью классике. Тут есть, конечно, с чем поспорить: все равно нужна современная пьеса, как ни рассматривай нынешнюю жизнь через давно известные произведения, но уважать театр за верность своим идеалам можно.
Виталий Соломин, давно служащий в Малом театре, зная возможности его труппы, выбрал раннюю пьесу Чехова «Иванов», справедливо разглядев в главном герое вполне современного человека, уставшего и измученного жизнью. Начало ХХI века внешне не слишком похоже на конец ХIХ, да вот человек совсем не переменился, его душевные тяготы остались прежними.
Когда раскрывается занавес, на сцене полумрак, в котором виднеется огромное неохватное дерево с широко раскинутыми, запутавшимися ветвями. При свете видишь строго задрапированные занавеси, отгораживающие небольшое пространство, а крона оказывается тюлем, раскрашенным резкими мазками, такими, какими изображают порыв ветра или стремительность полета птицы. Этот силуэт почти реликтового исполина будет неизменен почти весь спектакль, но ни разу не возникнет ощущения однообразия и статичности.
Вот в действии, происходящем в тени его кроны, такие моменты возникнут, но будут недолгими. А второй акт вообще пройдет под аплодисменты, которыми зрители точно отделят одну сцену от другой. Каждая роль придумана и сыграна так, что хочется в подробностях описывать исполнителя, припоминая все мелочи (пожалуй, лишь статуарные группы массовки в сцене у Лебедевых вызывают некоторое недоумение). Отдельной статьи достоин Юрий Каюров: его граф Шабельский, бедный приживала, элегантно игнорирует свое незавидное положение. Блистательна скопидомка Зюзюшка Евгении Глушенко, трясущаяся над каждой копейкой, жалеющая гостям «кружовенного» варенья, медленно засахаривающегося в кладовой. Жалок и смешон своей помешанностью на игре акцизный Косых Владимира Дубровского, донимающий всех рассказами о карточных неудачах. Невероятна вездесущая старуха Татьяны Панковой.
Соломин умело использует недюжинные дарования артистов. Однако иногда ловишь себя на мысли, не Островский ли разыгрывается на сцене. Впрочем, возмущения или несогласия эта мысль не вызывает. Наоборот, начинаешь с иным чувством вслушиваться в слова пьесы, законченной Чеховым на следующий год после кончины «замоскворецкого жителя».
Но один вопрос, увы, остается – это сам Соломин в заглавной роли. Не зря артист назван Виталием – vita значит «жизнь». Вот и его Иванов, постоянно стенающий о своей усталости и бессилии, необыкновенно витален, энергичен, лукав. В нем на редкость много силы, опровергающей все его слова. Наверно, поэтому он и нравится женщинам. Хотя к концу спектакля актеру и режиссеру в одном лице все-таки удается добиться нужного настроения, когда буквально осязаешь плотность пространства, давящего на героя. И его последний выстрел, прозвучавший где-то далеко, не на глазах собравшихся, если не принимаешь, то понимаешь его неизбежность. И вот тут, в самые важные минуты для спектакля, режиссеру неожиданно изменяет слух. Почему, отчего, зачем? Медленно и «обреченно» падает тюль, закрывая пустеющую сцену: потрясенных выстрелом свидетелей «поглощает» круг, вывозя наверх… распростертое тело Иванова, словно всплывающий труп утопленника. Такая школьная наглядность, к великому сожалению, смешна и неуместна. Так же как невозможна фальшивая нота в последнем аккорде прекрасно сыгранной симфонии.
Татьяна РЫБАКИНА
«Литературная газета», №47 (5857) 21 — 27 ноября 2001 года
«Иванов» в Малом театре
Малый, с достоинством хранящий свои традиции, переживал разные времена. Не углубляясь в анналы истории, можно вспомнить последние лет десять. И речь пойдет не о преданных поклонниках, которые всегда были верны театру, а о людях, «создающих» мнение. Считалось чуть ли не дурным тоном ходить в Малый, а если пошел, то хорошо писать о нем. По прошествии времени, когда артисты многих театров столицы разучились ясно говорить, правильно двигаться по сцене, которую, в свою очередь, заполонила «чернуха», оказалось, что в Малом сохранена высокая сценическая культура, ощущаемая даже в старых спектаклях, а труппа выгодно выделяется на общем фоне. Афиша театра не содержит, быть может, эпатирующих названий, но привлекает своей строгостью и приверженностью классике. Тут есть, конечно, с чем поспорить: все равно нужна современная пьеса, как ни рассматривай нынешнюю жизнь через давно известные произведения, но уважать театр за верность своим идеалам можно.
Виталий Соломин, давно служащий в Малом театре, зная возможности его труппы, выбрал раннюю пьесу Чехова «Иванов», справедливо разглядев в главном герое вполне современного человека, уставшего и измученного жизнью. Начало ХХI века внешне не слишком похоже на конец ХIХ, да вот человек совсем не переменился, его душевные тяготы остались прежними.
Когда раскрывается занавес, на сцене полумрак, в котором виднеется огромное неохватное дерево с широко раскинутыми, запутавшимися ветвями. При свете видишь строго задрапированные занавеси, отгораживающие небольшое пространство, а крона оказывается тюлем, раскрашенным резкими мазками, такими, какими изображают порыв ветра или стремительность полета птицы. Этот силуэт почти реликтового исполина будет неизменен почти весь спектакль, но ни разу не возникнет ощущения однообразия и статичности.
Вот в действии, происходящем в тени его кроны, такие моменты возникнут, но будут недолгими. А второй акт вообще пройдет под аплодисменты, которыми зрители точно отделят одну сцену от другой. Каждая роль придумана и сыграна так, что хочется в подробностях описывать исполнителя, припоминая все мелочи (пожалуй, лишь статуарные группы массовки в сцене у Лебедевых вызывают некоторое недоумение). Отдельной статьи достоин Юрий Каюров: его граф Шабельский, бедный приживала, элегантно игнорирует свое незавидное положение. Блистательна скопидомка Зюзюшка Евгении Глушенко, трясущаяся над каждой копейкой, жалеющая гостям «кружовенного» варенья, медленно засахаривающегося в кладовой. Жалок и смешон своей помешанностью на игре акцизный Косых Владимира Дубровского, донимающий всех рассказами о карточных неудачах. Невероятна вездесущая старуха Татьяны Панковой.
Соломин умело использует недюжинные дарования артистов. Однако иногда ловишь себя на мысли, не Островский ли разыгрывается на сцене. Впрочем, возмущения или несогласия эта мысль не вызывает. Наоборот, начинаешь с иным чувством вслушиваться в слова пьесы, законченной Чеховым на следующий год после кончины «замоскворецкого жителя».
Но один вопрос, увы, остается – это сам Соломин в заглавной роли. Не зря артист назван Виталием – vita значит «жизнь». Вот и его Иванов, постоянно стенающий о своей усталости и бессилии, необыкновенно витален, энергичен, лукав. В нем на редкость много силы, опровергающей все его слова. Наверно, поэтому он и нравится женщинам. Хотя к концу спектакля актеру и режиссеру в одном лице все-таки удается добиться нужного настроения, когда буквально осязаешь плотность пространства, давящего на героя. И его последний выстрел, прозвучавший где-то далеко, не на глазах собравшихся, если не принимаешь, то понимаешь его неизбежность. И вот тут, в самые важные минуты для спектакля, режиссеру неожиданно изменяет слух. Почему, отчего, зачем? Медленно и «обреченно» падает тюль, закрывая пустеющую сцену: потрясенных выстрелом свидетелей «поглощает» круг, вывозя наверх… распростертое тело Иванова, словно всплывающий труп утопленника. Такая школьная наглядность, к великому сожалению, смешна и неуместна. Так же как невозможна фальшивая нота в последнем аккорде прекрасно сыгранной симфонии.
Татьяна РЫБАКИНА
«Литературная газета», №47 (5857) 21 — 27 ноября 2001 года
Дата публикации: 22.06.2005
В ТЕНИ ИСПОЛИНА
«Иванов» в Малом театре
Малый, с достоинством хранящий свои традиции, переживал разные времена. Не углубляясь в анналы истории, можно вспомнить последние лет десять. И речь пойдет не о преданных поклонниках, которые всегда были верны театру, а о людях, «создающих» мнение. Считалось чуть ли не дурным тоном ходить в Малый, а если пошел, то хорошо писать о нем. По прошествии времени, когда артисты многих театров столицы разучились ясно говорить, правильно двигаться по сцене, которую, в свою очередь, заполонила «чернуха», оказалось, что в Малом сохранена высокая сценическая культура, ощущаемая даже в старых спектаклях, а труппа выгодно выделяется на общем фоне. Афиша театра не содержит, быть может, эпатирующих названий, но привлекает своей строгостью и приверженностью классике. Тут есть, конечно, с чем поспорить: все равно нужна современная пьеса, как ни рассматривай нынешнюю жизнь через давно известные произведения, но уважать театр за верность своим идеалам можно.
Виталий Соломин, давно служащий в Малом театре, зная возможности его труппы, выбрал раннюю пьесу Чехова «Иванов», справедливо разглядев в главном герое вполне современного человека, уставшего и измученного жизнью. Начало ХХI века внешне не слишком похоже на конец ХIХ, да вот человек совсем не переменился, его душевные тяготы остались прежними.
Когда раскрывается занавес, на сцене полумрак, в котором виднеется огромное неохватное дерево с широко раскинутыми, запутавшимися ветвями. При свете видишь строго задрапированные занавеси, отгораживающие небольшое пространство, а крона оказывается тюлем, раскрашенным резкими мазками, такими, какими изображают порыв ветра или стремительность полета птицы. Этот силуэт почти реликтового исполина будет неизменен почти весь спектакль, но ни разу не возникнет ощущения однообразия и статичности.
Вот в действии, происходящем в тени его кроны, такие моменты возникнут, но будут недолгими. А второй акт вообще пройдет под аплодисменты, которыми зрители точно отделят одну сцену от другой. Каждая роль придумана и сыграна так, что хочется в подробностях описывать исполнителя, припоминая все мелочи (пожалуй, лишь статуарные группы массовки в сцене у Лебедевых вызывают некоторое недоумение). Отдельной статьи достоин Юрий Каюров: его граф Шабельский, бедный приживала, элегантно игнорирует свое незавидное положение. Блистательна скопидомка Зюзюшка Евгении Глушенко, трясущаяся над каждой копейкой, жалеющая гостям «кружовенного» варенья, медленно засахаривающегося в кладовой. Жалок и смешон своей помешанностью на игре акцизный Косых Владимира Дубровского, донимающий всех рассказами о карточных неудачах. Невероятна вездесущая старуха Татьяны Панковой.
Соломин умело использует недюжинные дарования артистов. Однако иногда ловишь себя на мысли, не Островский ли разыгрывается на сцене. Впрочем, возмущения или несогласия эта мысль не вызывает. Наоборот, начинаешь с иным чувством вслушиваться в слова пьесы, законченной Чеховым на следующий год после кончины «замоскворецкого жителя».
Но один вопрос, увы, остается – это сам Соломин в заглавной роли. Не зря артист назван Виталием – vita значит «жизнь». Вот и его Иванов, постоянно стенающий о своей усталости и бессилии, необыкновенно витален, энергичен, лукав. В нем на редкость много силы, опровергающей все его слова. Наверно, поэтому он и нравится женщинам. Хотя к концу спектакля актеру и режиссеру в одном лице все-таки удается добиться нужного настроения, когда буквально осязаешь плотность пространства, давящего на героя. И его последний выстрел, прозвучавший где-то далеко, не на глазах собравшихся, если не принимаешь, то понимаешь его неизбежность. И вот тут, в самые важные минуты для спектакля, режиссеру неожиданно изменяет слух. Почему, отчего, зачем? Медленно и «обреченно» падает тюль, закрывая пустеющую сцену: потрясенных выстрелом свидетелей «поглощает» круг, вывозя наверх… распростертое тело Иванова, словно всплывающий труп утопленника. Такая школьная наглядность, к великому сожалению, смешна и неуместна. Так же как невозможна фальшивая нота в последнем аккорде прекрасно сыгранной симфонии.
Татьяна РЫБАКИНА
«Литературная газета», №47 (5857) 21 — 27 ноября 2001 года
«Иванов» в Малом театре
Малый, с достоинством хранящий свои традиции, переживал разные времена. Не углубляясь в анналы истории, можно вспомнить последние лет десять. И речь пойдет не о преданных поклонниках, которые всегда были верны театру, а о людях, «создающих» мнение. Считалось чуть ли не дурным тоном ходить в Малый, а если пошел, то хорошо писать о нем. По прошествии времени, когда артисты многих театров столицы разучились ясно говорить, правильно двигаться по сцене, которую, в свою очередь, заполонила «чернуха», оказалось, что в Малом сохранена высокая сценическая культура, ощущаемая даже в старых спектаклях, а труппа выгодно выделяется на общем фоне. Афиша театра не содержит, быть может, эпатирующих названий, но привлекает своей строгостью и приверженностью классике. Тут есть, конечно, с чем поспорить: все равно нужна современная пьеса, как ни рассматривай нынешнюю жизнь через давно известные произведения, но уважать театр за верность своим идеалам можно.
Виталий Соломин, давно служащий в Малом театре, зная возможности его труппы, выбрал раннюю пьесу Чехова «Иванов», справедливо разглядев в главном герое вполне современного человека, уставшего и измученного жизнью. Начало ХХI века внешне не слишком похоже на конец ХIХ, да вот человек совсем не переменился, его душевные тяготы остались прежними.
Когда раскрывается занавес, на сцене полумрак, в котором виднеется огромное неохватное дерево с широко раскинутыми, запутавшимися ветвями. При свете видишь строго задрапированные занавеси, отгораживающие небольшое пространство, а крона оказывается тюлем, раскрашенным резкими мазками, такими, какими изображают порыв ветра или стремительность полета птицы. Этот силуэт почти реликтового исполина будет неизменен почти весь спектакль, но ни разу не возникнет ощущения однообразия и статичности.
Вот в действии, происходящем в тени его кроны, такие моменты возникнут, но будут недолгими. А второй акт вообще пройдет под аплодисменты, которыми зрители точно отделят одну сцену от другой. Каждая роль придумана и сыграна так, что хочется в подробностях описывать исполнителя, припоминая все мелочи (пожалуй, лишь статуарные группы массовки в сцене у Лебедевых вызывают некоторое недоумение). Отдельной статьи достоин Юрий Каюров: его граф Шабельский, бедный приживала, элегантно игнорирует свое незавидное положение. Блистательна скопидомка Зюзюшка Евгении Глушенко, трясущаяся над каждой копейкой, жалеющая гостям «кружовенного» варенья, медленно засахаривающегося в кладовой. Жалок и смешон своей помешанностью на игре акцизный Косых Владимира Дубровского, донимающий всех рассказами о карточных неудачах. Невероятна вездесущая старуха Татьяны Панковой.
Соломин умело использует недюжинные дарования артистов. Однако иногда ловишь себя на мысли, не Островский ли разыгрывается на сцене. Впрочем, возмущения или несогласия эта мысль не вызывает. Наоборот, начинаешь с иным чувством вслушиваться в слова пьесы, законченной Чеховым на следующий год после кончины «замоскворецкого жителя».
Но один вопрос, увы, остается – это сам Соломин в заглавной роли. Не зря артист назван Виталием – vita значит «жизнь». Вот и его Иванов, постоянно стенающий о своей усталости и бессилии, необыкновенно витален, энергичен, лукав. В нем на редкость много силы, опровергающей все его слова. Наверно, поэтому он и нравится женщинам. Хотя к концу спектакля актеру и режиссеру в одном лице все-таки удается добиться нужного настроения, когда буквально осязаешь плотность пространства, давящего на героя. И его последний выстрел, прозвучавший где-то далеко, не на глазах собравшихся, если не принимаешь, то понимаешь его неизбежность. И вот тут, в самые важные минуты для спектакля, режиссеру неожиданно изменяет слух. Почему, отчего, зачем? Медленно и «обреченно» падает тюль, закрывая пустеющую сцену: потрясенных выстрелом свидетелей «поглощает» круг, вывозя наверх… распростертое тело Иванова, словно всплывающий труп утопленника. Такая школьная наглядность, к великому сожалению, смешна и неуместна. Так же как невозможна фальшивая нота в последнем аккорде прекрасно сыгранной симфонии.
Татьяна РЫБАКИНА
«Литературная газета», №47 (5857) 21 — 27 ноября 2001 года
Дата публикации: 22.06.2005
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Партнеры
Информационная поддержка
Оценка качества услуг учреждений культуры
