Новости

«К 160-летию со дня рождения Г.Н.Федотовой»

ГЛИКЕРИЯ НИКОЛАЕВНА ФЕДОТОВА

Очерк М.Ф.Ленина из книги «Пятьдесят лет в театре» (М., ВТО, 1957).


В сезон 1910—11 г. Малый театр возобновил бессмертную комедию Грибоедова «Горе от ума», и мне была поручена роль Чацкого. В этой роли я, бывший ученик Киевского реального училища, впервые выступил на сцене.

Сыграть Чацкого в «Доме Щепкина» — разве это не вершина творческих мечтаний любого актера?

Совершенно естественно, что я был крайне взволнован и озабочен предстоящим спектаклем. И в раздумьях над трактовкой образа Чацкого я обратился с просьбой к Гликерии Николаевне Федотовой пройти со мной роль. Из-за болезни ног Гликерия Николаевна была уже в то время прикована к креслу и почти не передвигалась без посторонней помощи. Но было бы непростительно сказать, что она жила на покое.

В ее доме в Трубном переулке на Плющихе постоянно бывали актеры. Г. Н. Федотова была в курсе всех наших театральных дел, проявляла к ним живейший интерес, давала советы, указания, которые мы все очень ценили и которым неизменно следовали.

Г. Н. Федотова как бы соединяла в своем лице современный Малый театр с Малым театром щепкинских времен. От нее тянулась к нашим дням крепкая золотая нить русского реалистического искусства.

Мы постоянно чувствовали громадное влияние Г. Н. Федотовой, и оно пронизывало жизнь Малого театра до последнего вздоха Гликерии Николаевны, хотя она и покинула сцену за двадцать лет до своей кончины.

Есть люди, влияние которых ощущаешь и в их отсутствии — столь велика их нравственная сила, их воздействие; так Малый театр всегда чувствовал на себе взгляд прекрасных пытливых глаз Г. Н. Федотовой, бесконечно требовательной к себе и сдержанно строгой к другим.

Гликерия Николаевна встретила меня приветливо, ласково. И сразу же полилась ее «жемчужная» речь:
— А я вот, поджидая вас, перечитывала «Ад». И знаете, теперь только, после многократного чтения, начинаю улавливать дух Данте, и уже не потрясенность, не смятение выношу из его божественной комедии — вдыхаю какое-то величавое спокойствие, какую-то примиренность, в которой звучит гармония веков и мирозданья.
Г. Н. Федотова сказала мне, что любит переигрывать в уме свои роли.
— Как мучительно хотела бы я сыграть их снова, но совсем, совсем иначе: как в жизни, так и в искусстве мудрость приходит с годами... Сколько ошибок нашла я теперь в своем прежнем исполнении!

Это говорила великая артистка, познавшая всю сладость творческого удовлетворения и видевшая такие восторги публики, какие выпадали на долю немногим!
Казалось бы, уйдя со сцены, можно и почить на лаврах. Нет! Федотова всегда помнила завет Щепкина: «Много учиться, много работать». А ведь эти слова были сказаны 8 января 1862 г., когда зрители Малого театра бурными рукоплесканиями приветствовали юную артистку Позднякову, ставшую через год Федотовой. Вот тогда-то М. С. Щепкин, из-за кулис смотревший, следивший за своей ученицей, радовавшийся ее успеху, стуча палкой, произнес: «А все-таки помни, что ты еще ничего не знаешь, что тебе надо много учиться, много работать!»

И с тех пор работа Федотовой шла постоянно, и не только над собой, а и над каждым, кто приходил к ней за творческой помощью. С какой радостью и восторгом, с каким подъемом передавала она товарищам свой опыт, свою пытливую проникновенность. Это не был сухой педант-учитель, который обязательно должен брюзжать и находить недостатки. Напротив, если, по ее мнению, было «хорошо», она взволнованно говорила: «Прекрасно!». И, точно спохватившись: «а вдруг я увлекалась и что-нибудь пропустила как режиссер-педагог» — просила повторить понравившееся ей место и уже более спокойно утверждала: «Да — прекрасно!». За неудачу она не набрасывалась с «грызней», а так же, как и пришедший к ней, искала корень неудачи, с болью докапываясь: «Почему же у вас вот это вышло хорошо, а это так нескладно? Поищем, поищем». Искали и... находили.

Ее режиссерским приемом было сжигать себя в творчестве актера. Так работал и А. П. Ленский: он тоже растворялся в актере, радовался его удаче, точно играл он сам, и скорбел о неудаче, точно сам провалил спектакль. 8 января 1912 г. в Малом театре был дан юбилейный спектакль в честь 50-летия сценической деятельности Г. Н. Федотовой. В программу вечера вошел четвертый акт «Горя от ума». По просьбе юбилярши, я в этом спектакле играл Чацкого. И если роль в какой-то мере удалась мне, — это заслуга не моя, а Г. Н. Федотовой.

С артисткой Е. И. Найденовой я репетировал «Укрощение строптивой». Захотели проверить себя, поговорить и о своих ролях, и о комедии в целом. К кому же обратиться? Конечно, к Г. Н. Федотовой!

Слушая указания Гликерии Николаевны, можно было подумать, что она вчера играла Катарину. Она разъяснила нам, какое место лучше звучит в переводе Кетчера, какое — у Гнедича. Одно советовала взять у этого переводчика, другое — у другого и т. д. Тончайше улавливала она настроение, ритм, манеру и форму сценической речи. Внимательно следила за произношением каждого слова.

В Малом театре иногда говорят: «он миня ждет», «я сигодня у себя никого не принимаю», «какие прикрасные цвиты», «я много разговаривал с кристьянами»...
Г. Н. Федотова приходила от этого в бешенство.

— «Прикрасные цветы»... Откуда в них прикрасы — не знаю, — говорила она. — Цветы прекрасны! А когда я слышу «кристьяне», то не могу понять — то ли они крестьяне, то ли христиане?

Речь самой Гликерии Николаевны была поистине жемчужной, — иначе не назовешь!
Кроме Чацкого и Петруччио в «Укрощении Строптивой», я проходил с Г. Н. Федотовой роли Кречинского, Лейстера в «Марии Стюарт», Биневича в пьесе П. Гнедича «Перед зарей».

Уроки шли под «аккомпанемент» ее воспоминаний о виденном и слышанном, рассказов об угаданном и постигнутом, мыслей о прочитанном и глубоко продуманном.
Г. Н. Федотова не признавала и не выносила всезнаек, которые считали, что они все уже нашли, постигли, что им нечего больше искать, что их работа над собой закончена. Она требовала всегда не останавливаться в своем развитии, неустанно совершенствоваться, искать, упорным, трепетным трудом добиваться лучшего. Чуть остановился — значит, пошел назад; чуть появилось самодовольство — значит, сценический штамп, гибель, упадок, конец.

Так были требовательны к себе и многие другие актеры Малого театра. Непревзойденный Фамусов — А. П. Ленский говорил нам, ученикам школы, что только на двенадцатом году своей «фамусовской жизни» он начал выгрываться в роль.
Г. Н. Федотова учила постоянно дорабатывать роль, искать новых и новых оттенков и никогда не ставить точку на своих творческих достижениях.

...Урок давно окончен, а я все не ухожу, не в силах оторваться от игры ее умных глаз, от удивительной смены выражений лица, от поражающей богатством оттенков речи.
На своем веку Гликерия Николаевна сыграла до трехсот трагедийных, драматических и комедийных ролей. Особенно богато был представлен в ее творчестве Островский.
Когда Федотова решила проститься со своим молодым репертуаром, она в 1896 г. взяла в Малом театре годичный отпуск и совершила большую поездку по провинции. Она гастролировала в Нижнем Новгороде, Казани, Перми, Екатеринбурге, Омске, Томске, Красноярске, Оренбурге, Уфе, Самаре, Сызрани, Киеве, Полтаве, Херсоне, Николаеве, Житомире... Играла «Василису Мелентьеву», «Без вины виноватых», «Грозу», «Укрощение строптивой», «Цепи», «Счастливец», «Вторую молодость», «Мадам Сан-Жен». А вернувшись в Малый театр, перешла на роли пожилых женщин…
В этом «пожилом» репертуаре мне и довелось видеть Гликерию Николаевну. Она тщательно изучала текст и «ткала» роли, как искусная кружевница. И оттого каждая ее новая роль — это новое лицо, новый образ, изумительно вылепленный и полный жизненной правды.

Вот Чебоксарова из «Бешеных денег» — аристократка, глубоко убежденная в том, что кража казенных денег для прожигания жизни — верх благородства. И когда эта «курица» говорит, не отдавая себе отчета в смысле своих слов, — просто диву давались, как умная Гликерия Николаевна может быть такой бесконечно глупой Чебоксаровой. И это было сделано без нажима, без ненужных подчеркиваний.

Дубецкая в «Закате» А. И. Сумбатова — тоже аристократка, но поумней Чебоксаровой. Иногда она даже понимает, как много сил отдано ею зря, чтобы поддерживать беспечальное житие супруга — человека недалекого, но изящного, приятного в компании, в особенности с другими женщинами. И когда Дубецкого постигает удар, — сколько любви и тоски в ее глазах!

А вот бестолковая Атуева в «Свадьбе Кречинского» — тоже барыня, но уездная, без манер, без шика, присущего Чебоксаровой или Дубецкой. Мелкий жест, суетливые движения, — все с оглядкой. И как она расплывается, когда влюбленными глазами глядит на красавца Кречинского!

Еще две барыни-помещицы, непохожие одна на другую, — Ислаева в «Месяце в деревне» и Мурзавецкая в «Волках и овцах». Ислаева — вся скромность, мягкость, Мурзавецкая — волк в овечьей шкуре. Где только возможно, — эта властная циничная женщина идет напролом. А в пятом акте, в сцене с Беркутовым, она то униженная, раздавленная, то снова уверенная в себе хищница. Какое мастерство переходов, какая мимика!

— Вы думаете вы умный, а вы дурак! — эта реплика Звездинцевой (в «Плодах просвещения»), обращенная к мужу, произносилась Г. Н. Федотовой так мягко, словно она гладила его по головке, приговаривая «какой ты милый!»
В «Сильных и слабых» Н. Тимковского Гликерия Николаевна играла жену директора гимназии — черносотенца. У нее приятное, даже ласковое лицо, но вдруг запрыгали в глазах злые чертики, и перед вами другой человек. А в сцене, когда она конфетками успокаивает разбушевавшегося супруга, зрителю было совершенно ясно, что все в этом доме — дело ее рук: и начинка конфеток, и «начинка» супруга.

Особая категория светских дам — кавалерственная дама Хлестова в «Горе от ума». Вся повадка, все манеры Г. Н. Федотовой раскрывали эту «особливость». И какое разнообразие интонаций; одни — с Фамусовым и Софьей, другие — с Молчалиным и Репетиловым, совсем иные — с Чацким.
Образы кавалерственной дамы, русских аристократок и помещиц вдруг сменяются римской матроной — образом гордой патрицианки Волумнии в трагедии Шекспира «Кориолан».

На репетициях «Кориолана» после актов, в которых была занята Г. Н. Федотова, А. П. Ленский заходил к ней в уборную, и они долго обсуждали сделанное.
— Сцена повторяется, — нередко объявлял Александр Павлович, выходя от Г. Н. Федотовой. Это значило: что-то оба мастера признали неудавшимся и будут менять и продолжать совместные искания. Упорная, кропотливая работа актрисы и режиссера шла в полном содружестве. И от репетиции к репетиции роль Волумнии росла, совершенствовалась, обогащалась новыми находками.

В третьем действии «Марии Стюарт» Г. Н. Федотова и М. Н. Ермолова виртуозно вели труднейший дуэт Марии и Елизаветы. Узор реплик сплетен здесь, как музыкальный аккорд: малейшая фальшь, и эта тончайшая нить реплик оборвется. Но у наших гениальных актрис — у Ермоловой и у Федотовой — такой фальши не могло быть.
Вместе выступали великие актрисы и в «Джоне Габриэле Боркмане» Г. Ибсена. В их кратком диалоге каждое слово — алмаз, каждая фраза наполнена глубоким внутренним содержанием.

В доме Г. Н. Федотовой обычно собирались люди, встреча с которыми доставляла удовольствие хозяйке. По преимуществу это была публика мыслящая, умеющая наблюдать, чувствовать, а не только скользить по поверхности. Но в «большие дни» — например, в именины Гликерии Николаевны, приветствовать любимую артистку приходили десятки случайных визитеров. Среди них попадались курьезные «монстры», «уники». Г. Н. Федотова, подобно антиквару, зорко разглядывала их со всех сторон, черпая из этих наблюдений те драгоценные черточки, которые потом вплетались в кружево ее сценических созданий.

В людях она разбиралась быстро и безошибочно. И сколько иронии вкладывала в свои лукавые «повторные вопросы», когда собеседник, не поняв чего-нибудь сразу, либо не отвечал вовсе, либо отвечал невпопад.

В 1919 году вместе с И. Н. Худолеевым и В. О. Массалитиновой я ушел из Малого театра в новый Государственный Показательный театр.

Первым моим движением, радостно поддержанным товарищами, было обратиться к Гликерии Николаевне за творческой помощью. Мы даже мечтали найти такое помещение для нового театра, где была бы и квартира для Гликерии Николаевны, чтобы, когда она пожелает, ее можно было привезти в кресле на репетицию или спектакль. Тогда бы ее советы и указания получали не отдельные актеры, а весь коллектив.

Признаюсь, не без смущения шел я к Г. Н. Федотовой с этой миссией. Не сочтет ли она кощунством наш уход из театра, которому она отдала и продолжала отдавать свою жизнь?
Гликерия Николаевна задавала вопрос за вопросом:
— Какие причины вызвали ваше решение?.. Неудовлетворенность работой? Как думаете устранить это в новом деле? Что руководит вами — творческие принципы или только актерские интересы?
Ответы удовлетворили Гликерию Николаевну. И она согласилась пойти навстречу молодому начинанию.
Стали обсуждать все в мельчайших подробностях. И в этой беседе я понял, что есть две старости: старость никому ненужная, ворчащая, только критикующая, и «молодая» старость, которая служит постоянным живительным источником как для молодежи, так и для слабеющих или временно замирающих. Это не кулик, который хвалит свое болото, а зоркий кормчий, видящий далеко впереди.

Г. Н. Федотова не боялась ошибок: пусть ошибаются, говорила она, но так, чтобы и в ошибках была искренность, правда. Только искания двигают вперед и жизнь и искусство, а где искать — в Малом или другом театре — это все равно, только была бы польза искусству.