Новости

«К 160-летию со дня рождения Г.Н.Федотовой»

ФЕДОТОВА — ПЕДАГОГ

Из книги Г.Гояна «Гликерия Федотова». М.-Л., 1940.

1.
Зал так называемой «потельни» Сакской грязелечебницы (около Евпатории) битком набит публикой. Собралось человек триста. Впереди два-три ряда стульев, остальное — больничные кровати. Кое-где между рядов — кресла на колесах. В них — больные, которые не могут ходить.

Вместо сцены — простой столик, за которым, тоже в кресле, с двумя большими колесами по бокам, сидит Гликерия Николаевна.

Ее черное платье резко выделяется на белом фоне больничной стены. На стене фантастические узоры из серебрящихся кристаллов соли. Два стакана с микроскопическими букетами заменяют кулисы, две стеариновые свечи — рампу.

Признания Кручининой проникают в сердца слушателей.

«Этакая громадина — русская душа!» — тихо восклицает один из присутствующих, слушая, как она читает монологи Нила Стратоновича: «Для богатых соловьи поют, а для бедных — петухи у нас на Руси, мамочка!..»

Одна за другой проходят сцены из «Без вины виноватые». В зале слезы, белеют платки. Аплодисментам нет конца. После окончания публика подходит к артистке, благодарит за чтение. Многие женщины целуют ее. Все желают здоровья, возвращения на сцену. Гликерия Николаевна в восторге. «Милые мои, милые!» — только и слышится ее обычное приветствие.

В девять часов вечера публика расходится, кутаясь в плащи, пледы, одеяла, платки. Стучат трости, палки, костыли; последними из зала выезжают кресла с больными и одно за другим тянутся гуськом к гостинице по аллеям парка — невиданный театральный разъезд!

Когда Гликерию Николаевну привезли в Крым на сакские грязи, ей было так плохо, что она совсем не могла самостоятельно передвигаться. Ее возили в креслах.

«Сцена, моя милая, родная, кончена для меня навсегда!» — говорила она взволнованно.

Своему старому товарищу, актеру М. И. Лаврову, Гликерия Николаевна в неопубликованном письме из Севастополя сообщала 12 мая 1906 года: «Получила невыносимую болезнь: на нервной почве — подагра, на подагрической — неврит с ревматическими осложнениями; года четыре болезнь все усиливалась, и дошло до того, что я уже совсем лишилась ног, возят в кресле».

На второй год лечения ей сделали операцию: выпрямили коленные суставы обеих ног и локтя правой руки. Операция дала настолько хорошие результаты, что Гликерия Николаевна стала ходить без посторонней помощи. Вместе с улучшением здоровья появилась бодрость духа и общий подъем сил. Федотова начала устраивать в зале лечебницы бесплатно и без всяких особых объявлений чтение драматических пьес, привлекая множество лечившихся на курорте. Она читала «Грозу», «Без вины виноватые». Здоровье настолько поправилось, что по Москве прошел слух об ее возвращении на сцену.

Но до полного выздоровления было еще далеко. А тут на больную Гликерию Николаевну обрушился тяжелый удар: 8 (21) февраля 1909 года умер ее единственный сын — актер Малого театра.

Кто знал А. А. Федотова, поражался его разностороннему образованию, которым он всецело был обязан своей матери. Окончив филологический факультет Московского университета, он поступил было на службу, но вскоре покинул ее и с 1 (13) июля 1893 года был принят в труппу Малого театра.

«Я его актером сделать не желала, — рассказывала Гликерия Николаевна,— но он, будучи студентом уже, ходил за мной и басом говорил: «Мама, я хочу на сцену!» Я была против, зная, как тяжел наш актерский труд, как, даже при удаче, горька бывает наша доля. Но... видно, от судьбы не уйдешь...»

На сцене Малого театра А. А. Федотов служил до дня своей смерти.

Когда Гликерия Николаевна вследствие болезни принуждена была оставить сцену, она поселилась в Тульской губернии в своей деревенской усадьбе Федоровке, на берегу родной и любимой ею Оки.

«И все это теперь я покидаю», — печально говорила Гликерия Николаевна корреспонденту газеты «Русское слово». Окинув взором чудную аллею вековых лип, она продолжала: «Думала прожить здесь до конца своих дней, но смерть сына заставила изменить мои планы. Я переезжаю на этих днях в Москву. Моя внучка только что принята на императорскую сцену, она еще совсем ребенок, и мне хочется быть возле нее...»

Слишком велики были жизнетворящие силы, заложенные в душе этой мужественной женщины.

Корреспондент, посетивший имение Федотовой, рассказывает, что Гликерия Николаевна поразила его своей внутренней бодростью и живостью. С внешней стороны состояние ее здоровья значительно улучшилось. Ноги, которые совсем было отнялись, снова начали служить ей, хотя и с трудом, но она ходила. По словам Гликерии Николаевны, ей сильно помогли грязевые ванны, которые она принимала в Саках. Голос Гликерии Николаевны звучал по-обычному громко и ясно. Красивые, выразительные большие глаза жили полной жизнью.

«Да, да! — говорила она оживленно, — уж очень за последнее время забранили Малый театр, слишком... Так забранили, так забранили... И, конечно, это не могло не отразиться на покойных Александре Павловиче Ленском и Александре Александровиче Федотове. Слишком они оба любили свое дело и слишком близко принимали к сердцу всевозможные огорчения и обиды, которые наносились театру! Костенька Станиславский все утешал меня, все говорил, что бранить Малый театр скоро перестанут... «Это полосами бывает, — говорил он, — теперь скоро наступит наша очередь, нас бранить начнут! И, действительно, в Петербурге им [МХТ"> сильно досталось. Я читала петербургские отзывы об их гастролях этой весной [1909">. Раскритиковали и «Синюю птицу» и «Ревизора». Был успех, но только материальный. Но зато как они работают! Их работа, действительно, заслуживает удивления. Да, вот бранят театры, а скажите мне, где репертуар? Разве есть репертуар? Ведь его совершенно нет! И за границей, оказывается, то же самое. Вот я читала месяц тому назад в «Русском слове» вашу беседу с Александром Ивановичем Южиным, который тогда только что вернулся из-за границы. Помните, что он говорил? Что нет пьес за границей, что и там он не нашел нигде ничего выдающегося! Отсутствие репертуара — вещь очень важная, и нельзя все валить на театр и труппу...»

Театр, которому она отдала всю свою жизнь и все свое здоровье, продолжал властвовать над ее душой.

2

В сентябре 1909 года Федотова переехала из своего тульского имения в Москву. Ее скромная квартира на Плющихе сразу стала центром артистической жизни.

Небольшой интимный круг друзей собрался у нее встречать новый 1910 год.

«Я сразу перенесся в эпоху, мне известную только по слухам, по книгам, в эпоху отцов, чуть не дедов моего поколения»,— рассказывал потом приглашенный на этот вечер петербургский пианист и композитор Вильбушевич, автор музыки популярных тогда мелодекламаций Фета, Апухтина и др. На этом вечере мелодекламировал Каютов, артист-любитель. Вдруг Гликерия Николаевна воскликнула: «Я сама хочу читать! Я прочту сама вам, дорогой мой, и сейчас же! Из моего любимого Тургенева!» Друзья подкатили кресло, на котором сидела больная. В этот миг она, впрочем, была не больная, — звучный голос, помолодевшее лицо. Вся потрясенная, встрепенувшаяся, с необычным волнением произнесла она: «Как хороши, как свежи были розы!..» «Импровизируйте, импровизируйте мне музыку,— мы будем итти друг с другом!» — требовала она, словно охваченная экстазом. «Серьезность минуты настолько меня захватила, — говорил потом Вильбушевич, — что я чувствовал: да боже мой, да ведь она ловит каждый мой звук, она понимает, чувствует его. И, понимая, чувствуя, передает в полной гармонии с музыкой».

«Как хороши, как свежи были розы!» — в последний раз она повторила эти слова. Но как повторила! Все присутствующие были ошеломлены, подавлены впечатлением.

«Дайте мне звуками вашими пушкинского «Воеводу»! Поскорей! Я прочту его! Но, ради бога, непременно в тонах польской атмосферы, чтобы веял дух Мицкевича, — понимаете?» «Она торопила меня, — вспоминал Вильбушевич, — и я, покорный ее замыслам, импровизировал».

И эта нервная, порывистая женщина, всегда в движении, полная кипучей энергии, оказалась скованной болезнью.

«Тело стареет гораздо раньше души, — задумчиво говорила Гликерия Николаевна навестившему ее С. Яблоновскому. — Наружность мешает, не позволяет теперь играть свои прежние роли и такому-то и такой-то (она называет несколько имен), но разве в них умерли те чувства, которые они туда вкладывали? Гораздо труднее вообразить себя на пять лет старше своего возраста, чем перенестись в самую далекую юность. Разве я забыла вот это?..» И Гликерия Николаевна начала читать монологи своей самой любимой роли — Катерины Кабановой, да так читать, с таким молодым, страстным чувством, что окружающие забылись. Перед ними уже не было сидящей на диване пожилой женщины с палкой в руках, они были словно загипнотизированы звонким переливчатым голосом.

«Сидим, — рассказывал С. Яблоновский, — и слушаем, а он звучит, нарастает...»

Или: никого посторонних в доме. Тишина. И вдруг раздается страшный, отчаянный крик. Со всей квартиры бегут к Гликерии Николаевне ее домочадцы. Что случилось? Так можно крикнуть только тогда, когда душа с телом прощается. Да, это и расстается душа с телом, только не у Гликерии Николаевны, а у той же Катерины Кабановой. Это Федотова показывает в телефон, как вскрикивает Катерина при ударе грома.

Один из завсегдатаев Малого театра, журналист Н. Ежов, более четверти века из вечера в вечер видел Федотову на сцене, но лично не был с нею знаком. Узнав о ее болезни, он решил навестить свою любимую артистку. Когда он вошел в маленькую гостиную Гликерии Николаевны, ему бросилось в глаза, насколько удачно передал Серов в своем портрете ту Федотову, которую он видел перед собой: уже пожилую, больную женщину. О прежней Федотовой напоминали только ее замечательно черно-карие глаза и знакомый певучий голос. Разговорились.

«Вы хотите узнать, какова была моя жизнь, частная жизнь артистки, неизвестная для публики? Увы, этой жизни... почти не было. Вас это удивляет? Да, это так... Минуя все грустное, интимное, скажу вам прямо, что сценические занятия отняли у меня все другое, чем дорожит каждый человек, всякая женщина. Моя профессия отдалила все личные интересы. Я дебютировала успешно, продолжала играть, может быть, и недурно, публика хорошо меня принимала, но вот он,— Гликерия Николаевна показала на мраморный бюст М. С. Щепкина, — этот мой бог, мой незабвенный учитель, сказал мне, молодой и обрадованной успехом: «Ты счастливо выступила, зрители тебя поощряют, но если ты вообразишь, что все кончено, и бросишь работать над собой и своим недюжинным дарованием,— я тебя буду бить палкой!» — На последних словах Гликерия Николаевна сделала особое ударение.

«Это были неоценимые для меня слова. Очень скоро я поняла, как верно сказал Щепкин. Сыграв три-четыре роли, я не находила новых оттенков, движений и характерных штрихов. Мне стало ясно, что надо учиться, работать, взять себя в руки. Целые дни, вечера, нередко ночи напролет просиживала я над изучением роли. Приходилось читать книги, много книг, бездну разных сочинений — и все для того, чтобы уяснить себе ту или другую роль. Самая служба наша актерская была тогда претрудная: нам приходилось играть непременно каждый вечер. Судите, как, значит, много приходилось работать. Так в этой черной, невидимой для публики работе началась моя жизнь с юности, так она продолжалась и до сих пор. В молодые годы, позабыв все, я жила, как подвижница, зная одно: что нужно для театра жить и работать над собой. Я твердо помнила слова моего учителя и завет его совершила. Все для сцены, все для театра! Помимо зубрения ролей, приходилось распознавать душу и сердце того образа, который я воплощала на сцене. Сценой были заняты все мои мысли, думы, соображения. Так тянулись годы, так шли мои дни... И вот уже я старуха — я не заметила, как состарилась!»

Да, Федотова могла, подводя итог своей жизни, с гордостью сказать, что она осуществила завет того, кого она звала «мой бог». Свой талант, помноженный на редкое трудолюбие, она целиком отдала театру. Вся жизнь ее была полна труда и вместе с тем — сплошным праздничным шествием от успеха к успеху. И неожиданно эта радостная, бьющая ключом творческая жизнь закончилась трагедией: великая актриса, оторванная тяжким недугом от родного театра, двадцать долгих лет томилась, обреченная на неподвижность, прикованная к креслу, но до последних дней своих сохраняя всю ясность мысли и силу духа.

3

В кругу близких и друзей Федотова со свойственной ей скромностью утверждала, что ее работа окончилась еще в 1905 году. Но ее современники не соглашались с этим, протестовали, ибо ценнейшим вкладом в культуру театра была передача ею своего опыта театральной молодежи, а эту работу она никогда не покидала. Вела она ее совершенно бескорыстно, в единственно доступной ей по состоянию здоровья форме, удовлетворяя тем своей органической потребности деятельности. Вот что рассказывает по этому поводу В. А. Филиппов:

«Каждый новый актер, или актриса, хоть сколько-нибудь обративший на себя внимание московских театралов, получал от нее приглашение в ее известный всей театральной Москве домик на Плющихе, где она прожила столько лет... Сколько театральной молодежи перебывало у нее! Скольких она «прослушала» в их новых ролях, скольких «благословляла» выступить и скольких удержала от выступления в еще не отделанной роли! Знают москвичи, что многие актрисы «проходили» с ней роли, когда-то с таким триумфом игранные самой Федотовой. И, объясняя и трактуя роль, показывая интонации отдельных мест, Гликерия Николаевна умела передать не только свое мастерство, но вкладывала в трактовку роли содержание, соответствующее новому времени... Стоило появиться где-либо в провинции новому театральному имени, и Федотова начинает расспрашивать, интересоваться, и всегда с благожелательностью, всегда с любовью и вниманием. И каждая гастролерша, приехавши в Москву, вызывает у Гликерии Николаевны желание с ней познакомиться, увидеть ее, послушать, и каждая гастролерша считает своим долгом побывать у нее и волнуется перед поездкой к ней больше, чем перед выходом в новой роли. И Федотова заставит ее прочесть монолог, один, другой, вступит в оживленную беседу, будет спорить, волноваться... Каждый актер чувствовал, что жива Федотова и к ней при всех возникших сомнениях в себе, в своем даровании, в значении театра можно обратиться и всегда найдешь живейший отклик, вдумчивый ответ. И дает его не только великая актриса и большой человек, но и мыслитель, живо всем интересовавшийся, много продумавший и чутко следивший за жизнью».

Было бы неправильно думать, что Федотова стала интересоваться воспитанием театральной молодежи, лишь когда сама сошла со сцены. В период расцвета своих творческих сил она говорила: «Нет молодежи. Мы старимся, а кто заменит нас? Надо учить». Неугомонной Федотовой это желание не давало покоя, и она за свой страх и риск открыла при театральном училище практические классы. С огромной любовью и терпением работала она со своими учениками, многие из них стали известными актерами. К сожалению, эти классы, как не дававшие никаких прав, просуществовали недолго. За это добровольно принятое ею на себя в течение зимы 1885 года ведение практического преподавания на сцене Малый театр выхлопотал ей даже «высочайшую награду» в виде серег с изумрудами и бриллиантами.

К числу учениц Гликерии Николаевны принадлежит и народная артистка СССР А. А. Яблочкина. Хотя она в классе Федотовой регулярно занималась только несколько месяцев, но в продолжение всей последующей работы Александра Александровна пользовалась советами и руководствовалась указаниями Гликерии Николаевны. С первого же дебюта А. А. Яблочкиной пресса отметила в ее игре влияние Федотовой. Критик Кичеев писал: «Яблоко от яблони недалеко падает».

Большое влияние оказала Гликерия Николаевна на развитие таланта К. Н. Рыбакова.

«В обыденном репертуаре, — рассказывает Рыбаков, — мне приходилось сталкиваться с Гликерией Николаевной, которую шокировал мой провинциальный тон игры. Это меня настолько волновало, что я даже решил покинуть сцену. Прежде чем привести свое решение в исполнение, я поехал к Гликерии Николаевне. Она указала мне все недостатки моей игры и предложила пройти со мной первую роль, которую я буду играть в [пьесе"> «Где любовь, там и напасть» Шпажин-ского. После этого я увидел, что все десять лет моей артистической деятельности должны свестись к нулю и что мне придется начинать с азов. Ценные указания Гликерии Николаевны мне сильно помогли, и я пользуюсь ими до сих пор».

О том влиянии, какое Федотова оказала на Станиславского и на формирование МХТ, свидетельствуют высказывания основателей театра — К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко (об этом более подробно в следующих главах).

Мы видели, что Федотова не переставала быть педагогом и в своих гастрольных поездках. Вообще стремление поделиться своим опытом и знаниями всегда было сильно в ней. Вполне естественно, что эта черта особенно ярко проявилась в последние годы ее жизни, когда она оказалась приговоренной к пожизненному заключению в своем, знакомом всем актерам, маленьком домике на Плющихе с яблочным садом и громадной террасой.

В старом помещичьем домике жизнь текла по старинному укладу. Старинная, старомодная мебель, какую уже редко можно было где-нибудь увидеть. Уют и покой. Стены комнат увешаны бесчисленными портретами и фотографиями артистов, писателей, художников. Почти все — с соответствующими надписями и посвящениями.

Целыми днями сидела Гликерия Николаевна в кресле, пригвожденная к нему подагрическими болями. А рядом стоял столик с телефоном, звеневшим чуть ли не беспрерывно. Изредка с большим трудом она вставала и делала несколько шагов по комнате.

Вот сюда-то, в этот уголок, и стекались актеры нового поколения. Отсюда уносили они заветы великой русской актрисы, передававшей молодежи и свой опыт и то, чему она сама училась у Щепкина и Садовского.