Новости

ПОЗДНЯЯ ЛЮБОВЬ МИХАИЛА ЖАРОВА

Однажды папа, прогуливаясь по Столешникову, бросил окурок, к которому тут же устремилась какая-то девица.

- Господь с вами, — я дам вам целую папиросу!
- Ни в коем случае, — восторженно воскликнула девушка, — я буду хранить окурок самого Жарова! Это было в 30-е годы, после выхода на экран «Путевки в жизнь» и «Юности Максима».

Елизавета Жарова, дочь актера: в начале 60-х издательство ВТО предложило папе, Раневской и еще нескольким известным артистам написать мемуары. Фаина Георгиевна долго отказывалась. А папа согласился, он давно писал — все время вел дневники. При этом не терпел, когда за ним записывали журналисты. Однажды так наорал на молодую корреспондентку, что та грохнулась в обморок — буквально!

- В книге мало сказано о предках Михаила Ивановича...

- Наш дедушка — подкидыш, В 1872 году сторож Николаевского приюта однажды утром обнаружил у дверей младенца в изящном кружевном конверте с голубыми бантами и прикрепленной запиской: «Назовите мальчика Иваном». Эти кружева вкупе с очевидным актерским дарованием дедушки позднее дали повод предположить, что он родился от любви актрисы и некоего знатного человека, которым сословные предрассудки не позволили соединиться. К тому же в ту пору всем было известно, что в Николаевском приюте воспитываются дети, брошенные богемными родителями. Кстати, приют находился на Котельнической набережной, где мы потом жили, в нынешнем здании артиллерийской академии.

- Тогда откуда у дедушки-подкидыша взялась фамилия Жаров?

- В приюте существовало правило: каждая воспитательница брала на попечение трех воспитанников и обучала их профессии. Фамилию наставницы ребята и получали при выходе в «жизнь». У дедушки была воспитательница по фамилии Жарова. Это и положило начало «Жаровне» — нашей большой семье.

- А кем была ваша бабушка?

- Наша бабушка — Анна Семеновна Дроздова — родилась в семье бывших крепостных крестьян Смоленской губернии, теперешней Тверской области. Отец ее работал плотником, мама — телятницей. В семье росло четверо детей — три дочери и сын. Когда крестьянам дали волю, бабушкины родители остались работать у помещика — никакой ненависти к барину они не испытывали. Летом отец плотничал в усадьбе, зимой подрабатывал в Оленине. Городок находился в сорока верстах от усадьбы, и частенько это расстояние ему приходилось преодолевать пешком. Однажды в дороге отца застала метель, домой он не вернулся...

Когда бабушке исполнилось 9 лет, ушла из жизни и ее мама. Девочку взяла в свою семью старшая сестра. Через три года бабушкин старший брат Сергей — он служил обер-кондуктором на железной дороге Москва-Петербург, посоветовавшись с женой, привез сестренку в Москву и отдал в прачечную Альшванга ученицей гладильщицы: поступить туда считалось большой удачей. Однако прежде чем учениц допускали до тонкого белья, нужно было в совершенстве освоить глаженье большим, разогреваемым углями утюгом. Дело это трудное и жаркое: даже в холодное время года разгоряченные девочки-ученицы бегали по улице за утюгами крайне легко одетыми. По семейным преданиям, такую разгоряченную девушку и увидел однажды наш дедушка. Не знаю, была ли между ними страсть, пылкая любовь — в семье об этом не говорили, но они решили пожениться и прожили в браке 50 с лишним лет. А вот венчаны не были. За обряд венчания с молодых запросили такие деньги, которых у них не оказалось. Это и стало причиной полнейшего разочарования бабушки в институте церкви. Храмов с тех пор она никогда не посещала. Относительно же веры в Бога говорила так: «Не видела — верить не могу. Но другие верят, поэтому и хулить не стану».

Что касается деда, то он отличался очень своеобразной, «веселой» богомольностью. Ему нравился сам православный обряд — его красота, значительность и эмоциональность. Благодаря деду все дети приобщились к церкви.

В те времена, наверное, не существовало семей, которые бы сохранили все свое потомство. Трагические потери пережили и бабушка с дедушкой. В младенчестве умерла их первая дочь — Надя, после которой и появился на свет отец. Затем родилась Шура, она тоже умерла... После нее, в 1907-м, родилась Лида, в 1911-м — еще одна Шура, а потом — самая младшая — Нина. В то время бабушке уже было 36 лет, она считала себя пожилой женщиной и стеснялась, что родила в столь почтенном возрасте. Жила семья довольно трудно. Однажды на улице бабушка нашла большой бумажный сверток с деньгами. Когда заглянула внутрь, перед глазами все поплыло.

- Бабушка не рассказывала, много ли было денег?

- Столько, что можно было обеспечить семью на много лет вперед! Но бабушка тут же остановила первого попавшегося полицейского и отдала ему деньги.

- Первые воспоминания Михаила Ивановича связаны с Самотекой?

- На Самотеке, во 2-м Волконском переулке, папина семья жила с 1905 года. Дед работал печатником в типографии Бахмана, туда же устроил и сына — наборщиком. Условия: «50 копеек в день на харчах отца», как было записано в расчетной книжке. Вместе ходили в ближайший трактир: перед получкой брали «щи с малым мясом», а после — «щи с мясом большим». Дедушка обожал малярничать — красил все подряд: стулья, столы, заборы. Со временем он дорос до агента по типографским заказам, положение семьи несколько улучшилось, но не настолько, чтобы отдать детей учиться, — платить за гимназию было нечем. Когда бабушку вызывали в школу, она уже знала, что скажут учителя: «Опять Миша строил всем рожи...» Во дворе он организовал театр и разыгрывал сценки, в которых Петрушка истреблял исполинского городового.

- А откуда у Михаила Ивановича такая страсть к ведению дневников?

- Наверное, от книг, он рано начал читать. Сколько я себя помню, папа всегда вел дневники — записывал буквально все, особенно сны. Он рассказывал мне про одного чудака-американца, который коллекционировал чужие сны: платил людям за пересказ сновидений по доллару за штуку. Так вот папа шутил, что мог бы у него неплохо подзаработать.

Однажды ему приснился Шаляпин в компании актеров перед каким-то выступлением: у окна, на фоне парка. И невероятной красоты и мощи шаляпинский голос. Вот папина запись: «Я смотрю на него: он не тот, каким я его помню, а как бы сегодняшний — похудел, постарел, тихий и похож на меня. Сам слушает себя со вниманием. А со мной сидит какая-то певица и, подпевая Шаляпину, мне говорит: «А эту вещь может петь любой голос». «Да, но хороший», — отвечаю я, злясь, что она мешает мне слушать. Мне самому так понравилась эта фраза, что я позвал Шаляпина и ему рассказал».

- Михаил Иванович был с ним знаком?

- Ну как знаком... С Шаляпиным папа работал в театре «Опера С.И. Зимина». Знаете, есть такой штамп — «долговязый подросток с тонкой шеей». Вот таким и был 16-летний папа — худой, длинный, вихрастый. Он служил у Зимина на посылках: выполнял мелкие поручения, в частности, разносил билеты для бедноты, при этом сам на спектакли в театр ни разу не попал. А через полгода впервые снялся в кино. Это был кинематографический вариант оперы Римского-Корсакова «Псковитянка» с Шаляпиным в роли Ивана Грозного. Различить папу в одном из опричников трудно, говорят, он и сам себя не узнал... Тем не менее это и был его дебют.

- В одной из записных книжек Михаила Ивановича я обнаружил такую запись: «Сон: я член приемной комиссии, но на меня не обращают никакого внимания. Вдруг выясняется, что я провалился...»

- Возможно, это какое-то давнее отражение провала при поступлении в Малый театр (где отец потом проработал более сорока лет). Пашенная его тогда не приняла в Малый, как и Станиславский во МХАТ... У Жарова ведь было несмыкание связок, да вдобавок еще нечеткая дикция.

- А как Михаил Иванович встретил революцию?

- Папа записался в народную дружину, получил какой-то мандат и с гордостью сообщил матери по телефону: «Мама, я народная милиция N10!» Но утром бабушка не пустила его «делать революцию»; «Сиди дома, без тебя обойдутся!» После закрытия большинства студий папа с Ильинским приняли приглашение Владимира Тодди, режиссера передвижного театра Красной Армии, поехать на Восточный фронт с выступлениями. На самом деле это был просто актерский обоз. Ильинский в последний момент не пришел. А папа поехал.

Светлана Жарова (племянница актера): В 1919 году дядя Миша привез с Деникинского фронта, куда ездил с агитпоездом, жену Дину, уроженку Минска. Родители были в шоке — Дина оказалась старше дяди, совсем еще мальчика, на два года! Недели две они проплакали, однако ни словом не упрекнули молодых. Когда дети спрашивали у матери совета при вступлении в брак, она рассуждала так: «Если скажу «да», а ваша жизнь не сложится — я буду виновата; если скажу «нет», и ваша жизнь тоже не сложится — снова виноватой буду я. Поэтому поступайте, как считаете нужным. А мы с отцом всегда и во всем вам поможем».

В 1921 году у дяди Миши и Дины родился сын Женя. А через семь лет Жаров встретил актрису Людмилу Полянскую и ушел из семьи. Перед этим он объяснился с матерью, и мать сказала так: «Миша, Дина — моя дочка, и она останется со мной. Женя — мой внук, и я позабочусь, чтобы он никогда ни в чем не нуждался. Заботься о нем и ты. Если захочешь, чтобы я познакомилась с твоей новой женой, — приду. А теперь уходи». И Михаил Иванович ушел.

Сначала они с Люсей Полянской жили в коммуналке. Потеряли двух сыновей — они умерли младенцами, С ростом популярности появились деньги, дядя получил квартиру в центре Москвы. Ее Михаил Иванович заполнял предметами своей страсти — книгами.
Он постоянно заботился о своей многочисленной семье. Знаете, у нас ведь было много горя... В 1928 году утонул муж Лиды, дядиной сестры, А через 5 лет — ее единственный сын, Гуленька. Это было страшно. Лида долго не могла оправиться после смерти сына, какое-то время даже лечилась в психиатрической клинике. В конце 1934 года Лида ждала ребенка от второго мужа, Александра. Но в результате перенесенных стрессов девочка умерла в утробе, у Лиды начался сепсис. Врачи вынесли страшный приговор — ничего сделать нельзя, смерть неминуема... Вся семья собралась в больнице. У Лиды начался бред, галлюцинации. Ночью к Жарову подошел санитар и спросил, доверяет ли он земским врачам. «Конечно!» — вскричал дядя Миша. Тогда санитар дал ему адрес земского врача с 25-летним стажем, который умел делать кесарево сечение, — именитые врачи, увы, тогда не делали такую операцию. В 4.30 утра дядя привез спасителя. Случилось чудо. Лида выжила.

- Сын Михаила Ивановича и Дины тоже ведь стал актером. Евгению Жарову не мешала бешеная популярность отца?

- Скажем так: не помогала. Дядя был абсолютно убежден — каждый человек должен сам прокладывать себе дорогу в жизни. Блата и кумовства он не терпел.

Женя занимался в школьном драмкружке. На один из спектаклей в выпускном классе Михаил Иванович пригласил своих друзей, среди которых были и режиссеры. Игра Жени очень понравилась, и его желание стать актером поддержали все. Все, кроме Жарова-старшего. Дядя опасался, и не без оснований, что его слава помешает будущей актерской карьере сына, и настоял на том, чтобы Женя поступил в архитектурный. А вскоре началась война, и сын ушел на фронт. Как раз в это время организовывался Театр Советской Армии. Режиссер, видевший Евгения в школьных любительских постановках, вспомнил о нем и разыскал на фронте. Так сын Жарова стал актером вопреки воле отца.

- Михаил Иванович снимался в это время сразу в трех фильмах: во 2-й серии «Ивана Грозного», «Обороне Царицына»...

- И еще снимал собственную картину — «Беспокойное хозяйство». У фильма была судьба трудного, но удачливого ребенка. Запускали его в начале войны — тогда немцев надлежало считать идиотами, а завершали, когда вождь народов объявил, что страна разбила коварного, мощного и умного противника...

Отсюда и санкционированная ругань критиков, и огромный успех у народа. Но это уже после победы...

- Правда, что с названием фильма было много трудностей?

- Александр Граве, исполнитель главной роли, рассказывал мне, что названий предлагалось множество, и все дурацкие.

Александр Граве: Один из начальников предложил даже такое: «Настоящая пальба» (!) и был очень доволен собой, В конце концов объявили конкурс — каждый участник съемочной группы написал на бумажке свой вариант и бросил в шапку. Любопытно, что жребий пал именно на жаровский вариант: «Беспокойное хозяйство». По другим сведениям, это был вариант Виталия Доронина — актера Малого театра, с которым Жаров дружил.

- А как вы попали в картину «Беспокойное хозяйство»?

- Это отдельная история. Все начиналось благополучно: снимали комедию, пытаясь относиться к страшным событиям с юмором. Собралась превосходная актерская компания: Людмила Целиковская, Виталий Доронин в роли офицера, Сергей Филиппов — диверсант, летчик из «Нормандии» — Юрий Любимов, Велихов — немецкий генерал, ну и, конечно, сам Жаров, игравший старшину Семибабу. В крошечном эпизоде дебютировал в кино Михаил Пуговкин. Играл даже Алексей Аджубей, зять Хрущева. Рассказывали, что Жаров, посмотрев на его работу, достаточно недвусмысленно предложил... сменить профессию.

Светлана Жарова: Я добавлю: лет через двадцать, будучи на приеме в Кремле, дядя Миша увидел стремительно направлявшегося к нему Аджубея. И подумал, что теперь тот отыграется на нем за старую обиду. Но Аджубей подошел, обнял Жарова и сказал: «Михаил Иванович, спасибо, что вы мне тогда поддали».

- Но ведь в роли Огурцова должен был сниматься Алейников?

Александр Граве: Вроде бы до середины картины все шло относительно гладко. Алейников, как водится, попивал, но снимался, А однажды проснулся и почувствовал, что задыхается. Стало ясно: без похода в гастроном не обойтись. Он подошел к двери — заперто. Жена предусмотрительно унесла ключ с собой. Алейникову стало совсем плохо, и его потянуло на подвиги. Это — как раз в характере Петра Мартыновича. Выглянув в окно, он обнаружил водосточную трубу и, собравшись с силами, полез по ней вниз с третьего этажа. Тут труба с грохотом рухнула... В больнице выяснилось, что у Алейникова поврежден позвоночник, и съемочной группе пришлось уйти в простой. Лечение затягивалось, а потом, насколько я знаю, Петра Мартыновича просто выкрали из больницы, чтобы продолжить съемки «Большой жизни».

Светлана Жарова: У Михаила Ивановича есть даже запись, не вошедшая в книгу воспоминаний.

«Через полчаса я был у председателя Комитета по кинематографии Большакова, который шефствовал над начинающими режиссерами. С ходу — одним телефонным звонком — он снял с должности директора Студии имени Горького, где снималось продолжение «Большой жизни» с Алейниковым.

Потом спросил: «Сколько отснято с другими актерами — без Алейникова?» — «Все, что можно, пока он три месяца лежал в больнице, больше трети картины». — «Что осталось? Натура есть?» — «Все его сцены. Натура в первую очередь. Уходит...» — «Берите другого актера, — сказал он резко, хлопнув по столу. — И продолжайте снимать. Пробу мне покажете. До свидания».

- Заменить Алейникова?! Это все равно что директивным порядком сменить климат среднерусской полосы на субтропический!

Александр Граве: Ну конечно! Мне показали сцену с Петром Мартыновичем. Ваня Курский! Это же синоним радости, веселья. Я абсолютно другой. Сказал, что соревноваться не буду. Буду играть по-своему.

- Забудем Алейникова, — сказал Жаров, — Только по-своему. Огурцов – вы.

И Михаил Иванович сделал все, для того чтобы я вошел в роль безболезненно. Если что-то не получалось, я от него никогда не слышал: «Алейников мог, а вы почему не можете?!» Бывало, что он кипятился, нервничал, но быстро остывал, извинялся. Никогда не обижал.

- Диктатором не был?

- Ни в коем случае. Держал всех крепко, но не тиранил. Да он и сам не терпел «наполеончиков». Работал с удовольствием, много придумывал, дорожил атмосферой фильма, прекрасной компанией актеров. Помню, летние сцены снимали уже поздней осенью. (Во многих кадрах с Целиковской остался стоявший к зрителю затылком Алейников: переснимать не было смысла и времени — натура уходила). Бутафоры привязывали к веткам опавшие листья, рассаживали бумажные ромашки. Было холодно, и Филиппов, которого в одной из сцен вытаскивают из воды и ведут на допрос, решительно заявил, что сниматься мокрым не будет. Тут Михаил Иванович подошел к делу с нужной стороны: «Пол-литра хватит?» «Мало, — отреагировал Филиппов. — Вот за два купнусь!»
На следующий день искусственная трава, по которой вели диверсанта-Филиппова на допрос, покрылась льдом...

Еще помню анекдот про бутафорский сожженный домик — Люся Целиковская проходила мимо него по сцене. Острили, что директор выписал на это строение теса в таком баснословном количестве, что смог построить себе дачку. Уж не знаю правда или нет, скорее шутка. Тогда с этим было строго...

- Как складывались на съемочной площадке взаимоотношения у Жарова с Целиковской? К этому времени они ведь уже были супругами?

- Нормально. Накладки, конечно, случались, но в основном технического свойства. Жаров умел все расставить по своим местам. Целиковская не капризничала, мужественно переносила все трудности экспедиции. В Ногинске, где проходили съемки, меня поселили в одной комнате с ними.

- Правда, что у нее на съемках была дублерша?

- Правда. Это экономило силы исполнительнице главной роли, хотя в то время подобная дань голливудской традиции несколько поражала воображение. Дублерша-актриса, игравшая в фильме небольшую роль официантки, с затылка была неотличима от Целиковской. С ней устанавливали свет и проходили технические мизансцены.
Эпизод панорамы с фонограммой песни Целиковской Жаров репетировал особенно долго и тщательно. Потом мучительно дожидались солнца. Наконец приступили к съемкам, пошла фонограмма, режиссер крикнул: «Пошли!», а глуховатый звукооператор Тимарцев почему-то услышал: «Стоп» и остановил фонограмму. Жаров позеленел от отчаяния и бешенства, его обычным выражением в таких случаях было «говно собачье». А на следующий день выпал снег, и съемки перенесли на «Мосфильм». Студии не отапливались, холод стоял зверский, и актеры надевали под гимнастерки по пять свитеров.

- А как Михаил Иванович познакомился с Целиковской?

Светлана Жарова: Они познакомились в Алма-Ате, на съемках «Воздушного извозчика». К этому времени в семье у дяди давно уже не ладилось. Люда Полянская предпочитала по вечерам раскладывать с матерью пасьянсы, и когда кормилец возвращался домой после двух смен в павильоне, то заставал скучающих дам и... никакого ужина. При этом теща делала еще недовольное лицо.

- Что ее, собственно, не устраивало?

- Она болезненно гордилась своим высоким происхождением (правда, никто не знал, в чем оно состояло) и считала Михаила Ивановича с его родней плебеями. Дядя с женой и тещей жили в так называемом «лауреатнике» — вместе с Эйзенштейном, Черкасовым и многими другими известными деятелями культуры. А нелюбимая тещей остальная часть семьи Жаровых — отец, мать, племянницы и я в том числе, ютилась в одной комнатушке на Дыкханской улице. А теща все равно гневалась: «Твой Миша получает тройную ставку!»

- Что значит тройную ставку?

- В то время известные актеры имели право на повышенные гонорары, а некоторые «повышали» их себе самостоятельно. Например, я слышала подобную историю про штатного исполнителя роли Сталина — Михаила Геловани. Когда ему предстояло в очередной раз воплотиться в образ Иосифа Виссарионовича, он не согласился с предложенной суммой. Директор, зная, что, кроме вождя, Геловани уже никого играть не может, сначала заупрямился. Возникла перебранка. «Ну, тогда ищите себе другого Сталина», — крикнул актер и ушел.

Пришлось согласиться с его условиями.

Геловани настолько вжился в образ генералиссимуса, что после войны принимал у себя на квартире ходоков из народа, улаживал их семейные конфликты, обещал похлопотать за кого-то, вручал какие-то грамоты...

Но этот пример к дяде не имеет никакого отношения. Известные актеры действительно зарабатывали очень приличные деньги. Правда, супруга Михаила Ивановича с тещей считали, что Жаров тратит деньги неправильно, то есть не только на них. В такой атмосфере талантливый актер долго жить не может. В такой атмосфере вообще не живут нормальные люди! Обиды и недовольства копились, вскипали, и дядя все чаще стал взрываться.

Тогда-то ему и встретилась Целиковская. Рассказывали: однажды на съемках дядя Миша поднял ее на руки и почувствовал необыкновенное влечение. «Если бы ты знал, какая у нее была талия!» — в редкие минуты откровения признавался он своему другу.
Между прочим, Анастасию в «Иване Грозном» Целиковская сыграла благодаря дяде. Первоначально роль предназначалась Галине Улановой. Во время войны Большой театр тоже эвакуировали в Алма-Ату, и Эйзенштейн несколько дней уговаривал великую балерину, приносил ей рисунки с набросками. Галина Сергеевна согласилась и серьезно готовилась к съемкам, но Большой театр спешно отозвали в Москву. После Улановой претенденток на роль Анастасии было очень много, но Жаров, снимавшийся в «Грозном» в роли Малюты Скуратова, настоял на кандидатуре Целиковской.

- Расставание с Полянской было болезненным?

- Дядя Миша поступил так, как поступал всю жизнь в подобных ситуациях: оставил Люсе большую квартиру на Тверской, не взяв оттуда ничего — даже свои любимые книги.
Когда много лет спустя Люся умерла, Михаил Иванович организовал похороны. На поминках дядя сказал ее приемному сыну, что хотел бы забрать единственное: свою библиотеку. Сообразительный мальчик тут же выдвинул встречное предложение: «Михаил Иванович, вы пропишите меня в этой квартире, и я отдам вам книги».

Дядя побагровел, повернулся и молча вышел.

- Где они жили с Целиковской?

- Довольно долго снимали номер в гостинице «Москва». Потом получили небольшую квартиру, окна которой выходили на гостиницу «Астория». Прямо на кухню...
Говорят, брак проверяется семилетним испытанием. Не знаю... С Целиковской Жаров прожил именно столько.

Люся была необыкновенно красива и кокетлива. Михаил Иванович с превеликим удовольствием выполнял все ее капризы. Он многое тогда мог себе позволить — даже покупал ей старинные украшения. Иногда я оставалась у них ночевать. Дядя Миша относился ко мне как к дочери, да и Люся баловала неимоверно — даже растирала меня благовониями. К ней приходили парикмахер, маникюрша, она любила принимать хвойные ванны. Характер у Люси был необычайно легкий. Часто в их доме собирались друзья. Правда, дед, приходя от них, иногда ворчал: «Люська меня обедом сегодня не кормила!»

- Эта красивая жизнь продолжалась до тех пор, пока Целиковская не встретила Алабяна?

- Я бы вообще предпочла не говорить об этом. Не хочется никого обижать. Дело прошлое. Скажу лишь то, что знаю. Познакомившись с К.С. Алабяном (он жил с ними в одном дворе), Люся, видимо, мучилась, пыталась скрыть от дяди этот роман. Но Жаров был не из тех мужей, кто обо всем узнает последним. Однажды дяде позвонила мать Целиковской, чтобы напомнить: «Люся прилетает из Ленинграда, надо встретить...»

Вероятно, в тот момент чаша его терпения переполнилась. Очень четко и неожиданно спокойно заявил, что не следует делать из него идиота: «Я знаю, что она поехала туда не одна. Глотать это я не собираюсь. Делать вид, что я ничего не знаю, не в моих планах. Хватит неопределенности и вранья!»

Однако обстоятельства сложились таким образом, что некоторое время после разрыва Целиковская еще жила в квартире Жарова. Как дядя переживал это диковатое соседство, знали только мы, самые близкие...

Рассказывали, что как-то Целиковская призналась друзьям: «О чем я жалею, так это о том, что рассталась с Мишей Жаровым. Он был в моей жизни самым настоящим». Разрыв с Целиковской закончился для дяди бессонницей, сердечными спазмами, отменой спектаклей и микроинфарктом. Дирекция Малого театра отправила Михаила Ивановича в истринский санаторий. За несколько дней до его приезда там начался настоящий «девичий переполох»: «Жаров едет!»

«Столоваться» его посадили к известным врачам Гельштейнам. Они отдыхали с 18-летней дочерью Майей. Гельштейны — люди удивительной и драматической судьбы. Недавно к нам приезжала Вита — сестра Майи, Она точнее и лучше расскажет о своих родителях и той обстановке, которая их окружала к моменту встречи с Михаилом Ивановичем.

- Насколько я помню, это был разгар травли «врачей-вредителей»?

Виктория Килинская (сестра Майи Жаровой): Совершенно верно, самое пекло. Отец, прекрасный врач и крупный ученый, был к тому же изумительным педагогом. Он заведовал кафедрой внутренних болезней Второго мединститута. Это в 34-то года! После войны папа вместе с В. Зелениным опубликовал учебник по внутренним болезням, впоследствии многократно переиздававшийся. По этой книге выучилось несколько поколений врачей.

В 1926 году он встретил нашу маму — Гинду Хаимовну, которую, как и его, послали в Берлин на стажировку.

Из Германии родители вернулись в Москву, получили комнату в коммуналке на Красной Пресне, и в 1930 году у них родилась я. А когда я уже стала осознавать себя, обнаружила в доме свою младшую сестру — как ее представили, двойняшку Майю.

Светлана (племянница Жарова): Спустя двадцать лет в семейном альбоме Майя нашла странную фотографию: она — молодая, красивая, 18-летняя. Но вспомнить, когда фотографировалась в таком ракурсе, Майя не могла, этот пожелтевший снимок принадлежал явно другому времени. «Кто это?» — спросила она. «Как кто? Конечно, ты!» — ответили ей родители. «Не может быть, этой фотографии по крайней мере лет двадцать!» — удивилась Майя.

О том, что они с Витой не родные сестры, Майя узнала только в 22 года. На фотографии была ее мама.

Виктория Килинская: То, что мы узнали правду, никак не отразилось на наших отношениях. Я считаю и буду считать Майю сестрой-двойняшкой до самого конца.

- А кто же ее настоящие родители?

Виктория Килинская: Отец Майи Борис был родным братом моей мамы, он работал секретарем горкома комсомола в Верее. Его вместе с женой зверски убили крестьяне во время коллективизации. Уж не знаю почему, но при погроме крохотную Майю мужики не тронули, и мои родители ее удочерили.

Мама была доцентом кафедры нервных болезней Центрального института усовершенствования врачей. Помимо глубоких познаний в неврологии она обладала удивительными психотерапевтическими способностями. Я бы назвала это даром Божьим. Ученики и больные ее обожали. За мамой табунами ходили известные люди, среди которых было много деятелей искусств: Матвей Блантер, Марк Бернес, Эдди Рознер. Она их «лечила» душеспасительными разговорами, и «пациенты» оставались ее друзьями до смерти. Забавно: курсанты и студенты иногда жаловались маме, что ее имя невозможно запомнить. Она никогда не обижалась, а просто и внятно говорила: «Повторите три раза вслух или про себя — Гинда Хаимовна, и все будет в порядке».

Когда началась война, папа ушел добровольцем на фронт в чине полковника медицинской службы. Его назначили главным терапевтом Ленинградского фронта. А мы с сестрой и мамой отправились в Новосибирск.

В эвакуации Майя заболела менингитом. Тогда это было равноценно смертному приговору, но мама непостижимым образом достала американский сульфидин и спасла Майю.

Всю войну отец провел в осажденном, умирающем городе, а в сорок пятом вернулся с фронта в орденах и медалях и с почетом занял свою кафедру, получив звание заслуженного деятеля наук. А знаете, ведь папа получил звание одновременно с Леонидом Утесовым, и награждали их даже вместе!

Казалось, после всех трудностей и лишений наступил покой. Но в 1947 году Сталин задумал новую мясорубку: набирала ход борьба с «безродными космополитами». Началась травля профессоров-евреев.

- Родители это почувствовали?

- У мамы на работе было спокойнее. Кафедрой заведовал академик Николай Геращенко, который воспитывался в еврейской семье и был женат на еврейке. Так что он, как мог, защищал «безродных космополитов», А вот у папы сразу начался кошмар. Секретарем его парторганизации была серая, ничем не примечательная личность — некто Иванов. Однажды в разгар травли он появился в кабинете отца и сообщил: «С вами, Элиазар Маркович, мы хотим и будем работать. Но дело в том, что ваша кафедра заселена евреями. Вы должны нам помочь очиститься от этих людей».

Отец улыбнулся и сказал: «Что ж, начинайте с меня».

Ну, они и начали... В институтской газетенке появилась мерзкая статья, в которой говорилось, что студент Иванов обманул студентку Петрову. Обещал жениться. Петрова потратилась на свадьбу, а жених сбежал. Дальше, без красной строки, сообщалось, что профессор Гельштейн так же обманул ученый совет: заявил, что его аспирантка Трегубенкова закончила кандидатскую, а на самом деле диссертация не готова. Папа как раз завершил новую монографию «Инфаркт миокарда» и вскоре после этого пасквиля у него самого случился обширный инфаркт. (Война сильно подорвала его здоровье, он страдал гипертонией, часто терял сознание.) Отец долго болел, потом вернулся на кафедру, и травля продолжилась... В отпуск родители с Майей уехали в санаторий на Истре.

Светлана Жарова: Майя в то лето готовилась к экзаменам. Она собиралась поступать в техникум учиться на художественного редактора.

Когда в санатории Майин папа и дядя Миша познакомились и разговорились, Элиазар Маркович сказал, что у него есть бутылка старого вина — чей-то давний подарок — и что он откроет ее в тот день, когда дочь выйдет замуж. Никто тогда не придал этим словам особого значения.

- Михаил Иванович сразу увлекся Майей?

- Думаю, да, не обратить на нее внимания было невозможно. Уже через несколько дней дядя Миша стал предводителем молодежной компании: лес, костры, лодки, походы. Знаете, есть люди, которые становятся красивы с возрастом. Кому-то для этого приходится ждать старости. Дядя Миша был великолепен, когда подошел к своему 50-летию.

Через неделю Майя уехала сдавать экзамен в Москву. Накупила в ближайшем киоске фотооткрыток Жарова, расставила их по всей квартире, распустила свои роскошные — ниже колен — волосы, зажгла свечи и со слезами на глазах долго ходила из комнаты в комнату. В тот день она записала в своем дневнике: «Что мне делать? Я влюбилась в старого некрасивого артиста Жарова!..» Она была уверена, что дядя не обратил на нее никакого внимания. Несколько суток прорыдала, а потом вернулась в санаторий, плюнув на все свои переэкзаменовки. Катание на лодках и пикники возобновились. Во время одной из прогулок «пожилой артист» рухнул перед ней на колени и заплакал: «Я знаю, что не должен вам это говорить, но я вас безумно люблю...» Следом заплакала и Майя. А через месяц Михаил Иванович сделал ей предложение.

Родители были в ужасе. Во-первых, из-за тридцатилетней разницы в возрасте, а во-вторых, как и подавляющее большинство зрителей, они считали Жарова человеком пьющим и ненадежным.

- Не волнуйся, — сказал Майе Михаил Иванович, — дальше — мое дело.

Виктория Килинская: В один из осенних вечеров 1949 года в нашей квартире раздался звонок. Я открыла дверь: на пороге стоял народный артист СССР Михаил Иванович Жаров собственной персоной. Наверное, в тот момент я бы меньше удивилась, увидев Ленина со Сталиным. «Вы Вита? А я...» — «Я знаю, кто вы!» — «Конечно, знаете. Меня вся страна знает. Но если серьезно, я бы хотел поговорить с Элиазаром Марковичем».

Умирая от любопытства, я провела Жарова к отцу и плотно закрыла дверь.

Все, что происходило дальше, потом рассказал нам папа. Жаров, войдя в кабинет, встал на колени и попросил руки моей сестры. Проговорили они с отцом часов шесть. Дело закончилось распитием той самой заветной бутылки вина, припасенной Элиазаром Марковичем для замужества дочери.

А между тем травля отца продолжалась. Назначались бесчисленные комиссии по проверке работы его кафедры. Он перенес еще несколько инфарктов, но каждый раз возвращался в институт — преподавал, писал статьи и учебники. Только в 1952-м подал заявление об уходе.

За ним пришли 2 февраля 1953 года. Полковник МГБ с двумя подручными и понятыми подняли папу с постели, даже не позволив ему принять нитроглицерин, — увидев гэбистов, отец почувствовал сильную боль в сердце. Его увели, переждали несколько минут, а потом забрали и маму. Исполняя свой сатанинский замысел гэбисты сделали так, что мать знала об аресте отца, а тот был уверен, что жена осталась на свободе. Родителей арестовали по пресловутому «делу врачей».

- Переменилось ли после этого отношение к вам родственников, знакомых?

- Все родственники были страшно напуганы и перестали со мной общаться. Все, кроме семьи Жаровых. Михаил Иванович повел себя отважно: во-первых, предложил мне переехать к ним с Майей, а во-вторых, что тоже немаловажно, поддерживал морально. В деньгах я не нуждалась: родители до ареста перевели на мою сберкнижку довольно значительную сумму.

Сестра и Михаил Иванович настаивали на том, чтобы я как можно чаще бывала у них, оставалась ночевать, Они жили в доме на Котельнической набережной, в трехкомнатной квартире, состоявшей из столовой, спальни и детской, в которой обитала их дочь Анюта с няней. Майя ждала вторую дочку и довольно тяжело переносила беременность.

- Как восприняло руководство Малого театра арест родственников Жарова?

- Михаила Ивановича сняли с должности партийного секретаря. Но самое прискорбное было в другом: люди, которые еще вчера лебезили перед ним, заискивали, теперь отводили глаза, чтобы лишний раз не здороваться. А после того как на одном из собраний Жаров резко заявил, что от родителей жены никогда не отречется, начались угрозы по телефону. Чаще всего Михаил Иванович слышал в трубке один и тот же гнусавый голос: «Мойша, ты еще жив?..» Сначала он обрывал звонившего криками, потом привык и просто молча бросал трубку на рычаг.

Раз в неделю я носила родителям передачи: теплую одежду, еду, деньги, Свидания были запрещены, но посылки на Петровке принимали охотно. Как оказалось, ни одна из моих передач до родителей не дошла.

Дальше события развивались стремительно: 5 марта умер вождь народов. А спустя месяц мне позвонил взволнованный Михаил Иванович и сказал, что у Майи начались схватки. Я примчалась к Жаровым, и мы вместе отвезли сестру в роддом. А когда вернулись на Котельническую, в вестюбиле увидели актера, которого Михаил Иванович считал стукачом.

Помню, сидим за столом с няней Машей — Аня уже спала в своей кроватке, Жаров каждые пятнадцать минут выбегает в переднюю позвонить в роддом. Ему каждый раз отвечают, что жена до утра вряд ли родит, но он все равно упорно продолжает звонить. В одну из его очередных отлучек (няня пошла на кухню ставить чай) актер, имя которого я называть не хочу, наклоняется ко мне и тихо говорит: «Виточка, вот увидишь, очень скоро все будет хорошо...» В эту минуту в комнату врывается ликующий Жаров: «Ура! Родилась девочка!»

Мы выпили по этому случаю шампанского, после чего гость встал, раскланялся и ушел. У Михаила Ивановича был счастливый, но очень усталый вид, и мы с Машей уговорили его немного поспать. Около 11 вечера зазвонил телефон, няня взяла трубку. Я увидела, как исказилось ее лицо, она быстро-быстро трижды перекрестилась, а потом закричала на весь дом: «Михаил Иванович, встань и подойди к телефону!»

Жаров, еще не совсем проснувшись, побрел в пижаме к телефону, бормоча: «Опять эти хулиганы мне угрожают...» Взял трубку и замер. Потом помчался в спальню, по дороге крикнув мне: «Жди гостей!» Выскочил из спальни, пытаясь надеть брюки, но от волнения все время обеими ногами попадал в одну штанину. Как раз в этот момент в дверь позвонили. Маша открыл