Новости

«Листая старые подшивки»

ПАМЯТИ РОМАНА ФИЛИППОВА

«Экая глыба! Матерый человечище!»
В.И.Ленин о Л.Н.Толстом

Бывают такие люди, о которых говорят, что Бог при их рождении вложил в них свою душу. Таким человеком, по моим соображениям, был Роман Филиппов, родившийся в семье провинциального актера Сергея Филиппова. Говорят, что где-то в актерском общежитии Симферополя молодые актеры Сергей Филиппов и Владимир Кенигсон заботились о непомерно тяжелом и большом младенце (мать при родах умерла). Внешне Роман был похож на папу, особенно роднила их какая-то хищная складка в крыльях носа. Вечером, в один из апрельских дней 1953 года, когда страна уже оплакала смерть Великого Сталина, (в самом деле, было ощущение, что жизнь остановилась, и как нам выжить без Сталина — неизвестно), мы, девятиклассники одной из горьковских школ, пошли на выпускной вечер в школу в верхней части города, около площади Минина. Шел концерт. И я обратил внимание на худого, длинного парня с густой шевелюрой, который роскошным басом пел арию Варлаама из оперы «Борис Годунов». Было невероятно, как такой густой бас умещается в таком худом теле. Каково же было мое удивление, когда осенью 1954 года, поступив в училище имени Щепкина, я увидел этого парня в числе студентов второго курса (курс В.Н.Пашенной и М.Н.Гладкова). Мы познакомились. Потом, когда молодые актеры Малого театра поселились в комнате на улице Станиславского, Роман часто заходил к нам в гости, иногда оставался ночевать, забираясь на кровать Виктора Борцова, как эти великаны умещались на одной кровати — одному Богу известно.

Бородач «Когда горит сердце»

Роман очень трепетно относился к своему здоровью, и когда все актеры прошли вакцинацию от оспы (было такое поветрие), а Роман прививку делать отказался, мы с Олей (О.Н.Соломина) решили разыграть Романа. Однажды, когда Виктора еще не было дома, а Роман уже расположился на его кровати, мы заявили ему, что он не имеет права контактировать с вакцинированным Борцовым, оспа есть оспа, возможно заражение и медленная мучительная смерть в некрасивых черных язвах. Перепуганный бледный Роман дождался прихода Виктора и заявил ему: Виктор, бери свое пальто, ложись спать на пол, отдыхай там, так будет лучше для нас обоих. И добрейший Борцов покорно исполнил просьбу друга. Потом, конечно, все объяснилось. Однажды Борцов взбунтовался. Его утвердили на роль морского офицера в фильм Райзмана, съемки предполагались в Италии, но театр не отпускал Борцова. И он решил бежать. Да-да, бежать без спроса за границу. Проведена была большая работа, и однажды прямо после спектакля Борцов исчез. Роман разразился стихотворением:

ВИКТОРУ БОРЦОВУ

Молодой уроженец Неаполя,
Что оставил в России ты на поле? (Михаил Светлов)

Молодой уроженец Чкалова,
Что ж бежал из театра ты Малого?
И тебя, значит, ветры заразные
Потянули в края буржуазные.
Почему ты не мог быть счастливым
Нашим чистым московским разливом?
Неужели, забывши про роли,
Будешь мирно качаться в гондоле?
Лишь вчера был на сцене солдатом,
Неумытым, в лаптях, бородатым,
А сегодня, не сняв даже грима,
Ты бежал в направлении Рима.
В заграницы пускаться с поспешностью
Не тебе с твоей русскою внешностью,
Не тебе с твоей чистой натурою
Буржуазной прельщаться культурою.
Но я знаю, пресытившись скверною,
Выйдешь все ж на дорогу ты верную,
Никогда итальянские грации
Не принудят тебя к эмиграции.
Здесь найдутся и ножки, и талии
Постройней, чем в далекой Италии.
Не позволь, чтобы слезы тут капали
По отцу, что остался в Неаполе.
Так сожми же могучие челюсти,
Вспоминая про землю отцов,
Гордо плюй на заморские прелести,
Наш до боли советский Борцов.
Распрями же фигуру могучую,
Как скала, непреклонен и чист,
Не прельщайся навозною кучею,
Наш навеки российский артист!

Несчастливцев «Лес» А.Н. Островского

У Романа была гениальная память. Он жаловался, что помнит все, что учил наизусть: от «дедушка, дедушка, сделай мне свисток» в школе до целых страниц из истории КПСС, которые он просматривал перед экзаменом и потом старался говорить не буквально по тексту. С большим вниманием читал детективы на польском языке, осторожно перелистывая маленькие страницы своими большими пальцами. При желании мог говорить по-немецки, причем без акцента. Участие в шахматных баталиях по радио, по газетам принесло ему славу блестящего шахматиста и друга гроссмейстера Алексея Суэтина, с которым он познакомился в Белоруссии. Вообще, к Белоруссии у него было особое отношение. Когда однажды, на собрании коллектива театра, Роман заявил своей учительнице В.Н.Пашенной, что хочет есть не меньше, чем она, и его 88 рублей ему не хватает, он должен был уйти из театра. И, поработав в филармонии, в театре имени Пушкина, уехал в Бело¬руссию. Там он снимался в кино, там он женился на очаровательной Кате и поступил в театр имени Янки Купала. Быстро освоив белорусский язык, он играл там ведущие роли, (в частности, Андрея Белугина), и первое его звание было — заслуженный артист БССР. К счастью, он вер¬нулся в Малый театр. Он говорил, что за время его странствий он часто видел во сне гримуборную, выходящую окнами на «Метрополь». Там он и поселился. Мы помним его Геннадия Несчастливцева в «Лесе». Он был создан для этой роли, говорят, даже внешне был похож на первого исполнителя и прототипа этой роли Николая Хрисанфовича Рыбакова. Какой удивительный дуэт у него был с Игорем Владимировичем Ильинским — Счастливцевым! А каким смехом взрывался зал, когда в спектакле «Ревизор» Весник-Городничий говорил Филиппову — Осипу: «Друг, у тебя очень хорошее лицо!» Да все роли он играл замечательно!

О Романе — острослове и поэте нужно говорить отдельно. Однажды мы перед вылетом на гастроли на Дальний Восток сутки просидели в аэропорту «Домодедово», на что он изрек: «Это не Домодедово, а Детдомово!» А когда перегруженный самолет вяло стал набирать высоту, мокрый от духоты и жары Роман сообщил: «Так долго набирать высоту — это низость!»

Журден «Мещанин во дворянстве» Ж.Б. Мольера

У него была целая серия стихов «Моя семья». Там он писал «о бабушке», «о дедушке» и «о братане Паше». Для того времени это были смелые, отчаянно смелые стихи, но их с удовольстви¬ем перечитываешь и сейчас.

Вот, к примеру, «Братан»:

Увы, в семье не без урода,
И в нашей был такой урод.
Братан директором завода
Служил исправно пятый год.
В делах по горло, а бывало
Заедет на два, на три дня –
Все динамит ему совала
В дорогу вся наша родня.
Гуртом обступят брата Пашку
Кричат: «Родной, не откажи!
Куда-нибудь вот эту шашку
Где поважнее, подложи!»
Почешет Пашка нос бугристый,
Скривит в презренье пухлый рот:
«Эх вы, бомбисты-террористы!
Тупой, озлобленный народ!»
Махнет рукою — и в дорогу,
А вслед ему родня грозит:
«Катись, катись в свою берлогу,
Подонок, падла, паразит!»
А шурин Пров — старик толковый,
Молчальник, каторжник, мудрец,
Сказал: «Заедет малый снова,
Серпом по... шее — и конец!
По мне, что каторга, что вышка,.
Свое оттопал, будь здоров!»
И каждый знал: готов братишка,
Слов не бросал на ветер Пров.
Бегут неделя за неделей,
Прошла осенняя страда,
Завыли первые метели,
И наступили холода.
Не едет Паня в дом родимый
Ни о зиме, ни о весне,
А он такой необходимый
Своей обиженной родне!
А по селу поперли слухи:
Незнамо кто незнамо где
Сказал кому-то о Павлухе,
Что взят братан в НКВД.
Отец извелся: «Взяли Пашу?
Да как же так? Ведь он им свой!»
Никто не смог сдержать папашу –
На Первомай ушел в запой!»
Родня бурлила, дом качался,
Рядили все и так, и сяк,
Когда из города примчался
Какой-то дальний наш свояк.
На небольшой семейной сходке
Сказал он просто: «Мужики!
Чего вы зря дерете глотки?
Что разошлись, как индюки!»
Хоть ваш был Пашка по породе,
Да вот башкой не вам чета –
Пять лет на Пашкином заводе
Не выпускалось ни черта!
Таких наделал бед Советам,
Что вам вовек не совершить!
А вы, дубье, за все за это
Его хотели порешить!?»
И залились густым румянцем
Мурлы у наших мужиков,
А шурин прорычал: «Засранцы!»
Слов не бросал на ветер Пров.
С тех пор событие какое –
Родня сберется вкруг стола:
«По первой пьем за Пашку, стоя!
За Пашку и его дела!»


Или «Масленица».

Я изучаю стол накрытый
То с той, то с этой стороны.
Сегодня с волчьим аппетитом
Пришел я в гости на блины.
Из кухни слышен звон посуды,
В кругу закусок всех мастей
Там огнедышащие груды
Блинов готовят для гостей.
Не в силах справиться с волненьем,
Я отошел, стою в углу,
И ожидаю с нетерпеньем,
Когда же пригласят к столу.
Вот вкусом жирным, душным, едким
Пахнуло вдруг со стороны –
В судке, накрытые салфеткой,
Несут! Несут! Несут блины!
От запотевшего графина
Я глаз не отрывал давно –
Незаурядная картина! Ее б тотчас на полотно!
Рубинами икра сверкает,
Сметана, белая, как снег,
Икру собою оттеняет,
Манит, и тает человек!
Трактат о первой рюмке водки
Я б написал — глоток слюны,
Слюна во рту, на подбородке,
Но к черту водку! Ждут блины!
Иные люди без понятья
Блин режут, вилкою едят!
Блины люблю руками брать я,
В том есть особый аромат!
Свернешь в трубу, приправишь рыбкой,
Набьешь туда сардин иль шпрот –
И вот с блаженною улыбкой
Его препровождаешь в рот.
И вот, друзья, в мгновенья эти,
Когда во рту кусок блина,
Жизнь ощущаешь в новом свете,
Она насыщена, полна!
И все в ней чисто, полно, ясно,
Досыта ешь и вволю пей!
Да, Масленица, ты прекрасна!
В году таких немного дней!
Часы летят, закуска тает,
Собака лает со двора,
И вот до Пасхи наступает
Поста унылая пора!

Такие стихи мог написать поистине человек эпохи Возрождения, умеющий ценить жизнь и наслаждаться ею. 24 января 2001 года Роману бы исполнилось 65 лет, всего, но... мы не сможем чокнуться с ним и выпить за его здоровье. Как это несправедливо. И все-таки его друзья вспомнят его в этот день. На кладбище со своей фотографии он озорно смотрит на нас и как бы говорит: «Не печальтесь, я с вами! Не грустите!» Но нам все равно грустно, и забыть его невозможно.

Виталий Коняев

Роман Филиппов посвятил это стихотворение артистке Валентине Светловой, сыгравшей Крупскую в фильме «Ленин в Париже».

ПАРИЖАНКА
Валентине Светловой

Не трогали: было не велено!
Знали товарищи по борьбе:
Она была девушкой Ленина,
Во всем отказывали себе.

Нет! Проведенные года
В занятиях искусством
Ее не смяли — молода
Лицом, душой и бюстом.
Ребенок — значит, постирать,
Сварить супцу, компоту,
На сцене надо поиграть,
И погулять охота.
Мужчины пристают, сопя,
Им только бы до тела.
Но берегла она себя
Для главного — для дела!
И сберегла! В заветный час
В тиши ночной, гнетущей,
Раздался в комнате звонок
Томительно зовущий.
И, к телефону подходя,
Услышала Светлова:
«Прошу сыграть жену вождя.»
«Ну что же — я готова!»
Сказать легко, сыграть трудней,
Но ей по силам это.
Теперь вперед на много дней
Работа и диета.
Природный свой сексуализм
Пришлось упрятать сразу.
Демократизм, социализм
Переполняют разум!
Пробелы знаний и ума
Пришлось восполнить, кстати.
Лежат солидные тома
На стульях и кровати.
Тут не помогут ни талант,
Ни Мейерхольд, ни Кнебель.
Тут Гегель, Фейербах и Кант,
Лафарг и Август Бебель.
Восторгом сердце трепетало!
Один порыв его питал! В Париж!
В рабочие кварталы,
Где в схватке труд и капитал.
Не в тот Париж, не в беззаботный,
Где шум, разврат и суета,
А в тот, где тощий безработный
На биржу тащится труда.
Где плавят сталь, куют железо,
Где варят сыр и колбасу,
Чтоб у ограды Пер-Лашеза
Пролить набрякшую слезу!..
Езжай! И помни, Валентина:
Мы верим в дивный твой талант!
Да за тебя б Владимир Ленин
Отдал и Крупскую с Арманд!


Газета Малого театра, №9, 2001 год.