Новости

«Листая старые подшивки»

ВОСПИТАНИЕ ЛОРДА

Любой голливудский актер может позавидовать его красоте и ослепительной улыбке. Его герои даже в гимнастерках и спецовках выглядят как сказочные принцы. И сейчас, когда на телеэкранах появляются фильмы «Светлый путь», «Сердца четырёх», «В шесть часов вечера после войны», женские сердца начинают учащённо биться. А всего на счету у Евгения Валериановича Самойлова более двадцати фильмов. Правда, актёр давно не снимается — недавно ему исполнилось 89 лет. Но, несмотря на почтенный возраст, до сих пор играет в Малом театре, а впервые на театральную сцену он вышел более семидесяти лет назад.

- Когда видишь ваших героев — красавцев с тонким интеллигентным лицом, невольно приходит мысль о вашем аристократическом происхождении.

- Никаких дворянских корней у меня нет. Мой отец с малолетства трудился на Путиловском заводе в пушечном цехе. Правда, его мама была замужем за англичанином, но, видимо, он тоже не был лордом. Каким ветром его занесло в Россию, не знаю. Он погиб ещё до моего рождения, погиб нелепо, попав под паровоз, на котором работал. Об этом мне рассказывала бабушка. Её я помню прекрасно — красивая, статная женщина. Оставшись после смерти мужа с двумя детьми, смогла воспитать и поставить их на ноги. Мама — костромчанка. Её отец занимался торговлей.

- Вы помните дореволюционную жизнь?

- У меня было замечательное детство. Мы жили в Петербурге на Московско-Нарвской заставе. Наш дом находился рядом с Екатерингофом. Я ходил гулять в этот великолепный парк. Помню чудесные пруды, дворец петровского времени, бот. Парк снится мне до сих пор.

Жили мы в частном доме. Отец купил в нем квартиру из трёх комнат. Поскольку он был квалифицированным рабочим и получал приличные деньги — 280 рублей золотом, то мог себе это позволить. Помню дворника — красивого мужчину с бородой в белоснежном фартуке. Он строго следил за порядком, и у нас всегда была идеальная чистота. Когда началась революция, уличные бои, мы с отцом вышли из дома — у ворот, как всегда, стоял дворник. Вокруг свистели пули. Вдруг дворник упал. На моих глазах его убила шальная пуля.

- А ваш отец в революционных боях участвовал?

- Этого я не помню. Но когда началась Гражданская война, его от завода послали на фронт как специалиста-оружейника. Отец всегда был абсолютно лысым. В Кровавое воскресенье он вместе с Гапоном ходил к царю, а когда начался расстрел, то со страху залез на столб. Это его спасло, но на нервной почве отец потерял волосы. Они у него больше не росли.

- Родители занимались вашим воспитанием?

- Отец очень любил литературу, с каждой получки обязательно покупал книги. В конце концов, он собрал огромную библиотеку. Усаживал нас с братом за обеденный стол под зелёной лампой и читал нам Тургенева — особенно он любил «Бежин луг» — и Гоголя, начиная с «Вия» и кончая «Мертвыми душами». Монолог о дороге я помню с детства. Отец пристрастил меня к литературе.

Ещё он очень увлекался театром. Рассказывал, какую очередь выстоял, чтобы попасть на концерт Шаляпина. На спектакли в Александринку ходил постоянно, а когда я подрос, то брал и меня с собой. Помню, мы с отцом смотрели «Дни Турбиных» в постановке МХАТа. Почему-то не привезли декорации, актёры извинились и стали играть в стульях. Впечатление было грандиозное. Я впервые увидел молодую красивую Тарасову. До сих пор слышу её смех...

- Как отнёсся отец к вашему решению стать актёром?

- Вначале настороженно, но после того, как увидел меня на сцене, то благословил.

- А как возникла у вас мысль стать актёром?

- А она у меня и не возникала. В школе я учился плохо, любил только два предмета — литературу и рисование. У нас был очень хороший учитель, и я серьёзно занялся рисованием. Постоянно ходил в Эрмитаж и в Русский музей. Приходил ранним утром и проводил там весь день до закрытия.

В моё время не существовало десятилеток, и когда я закончил восьмой класс, твёрдо знал, что хочу стать художником. Собирался поступать в художественную школу, задумывался и об академии. Но мой школьный товарищ мечтал о театральной школе. Узнал, что на Литейном проспекте есть частное училище бывшего артиста императорских театров Николая Николаевича Ходотова, и стал уговаривать меня вместе с ним за компанию сдавать экзамены. Я сопротивлялся, но всё же поддался на уговоры. После экзаменов вывесили списки — меня приняли, а товарища — нет. Я человек увлекающийся, и Ходотов меня увлёк. Его преподавательский метод заключался в том, что он нам читал (а читал он великолепно), а мы должны были учиться читать так же.

Я стал часто ходить в Александринский театр. Видел выдающихся актёров — Юрьева, Горин-Горяинова, Корчагину-Александровскую, Певцова, Мичурину-Самойлову. Очень полюбил Николая Симонова. Искусство театра меня захватило.

Ходотов приглашал преподавать Леонида Фёдоровича Вивьена, и тот из своих студентов организовал «Молодёжный театр», который открылся на Литейном проспекте в бывшей Голландской церкви. Когда я закончил училище, то Вивьен взял меня в свой театр на характерные роли.

- А как вы попали в театр Мейерхольда?

- Брат Всеволода Эмильевича, Борис Эмильевич, был знаком с родителями моей жены. Он и попросил Мейерхольда посмотреть меня. Мейерхольд был тогда моим кумиром, я видел все его спектакли, которые он привозил в Ленинград. Пришёл к нему в гостиницу «Европейская» и так оробел, что не мог слова сказать. Мейерхольд смеялся, глядя на меня, и сразу предложил мне роль Пети в «Лесе».

- Каким показался вам Всеволод Эмильевич при близком общении?

- Он был человеком огромного обаяния. Элегантный, энергичный, подвижный. Во время репетиций он раз 60 выбегал на сцену. Начинал репетировать в свитере или в пиджаке, а кончалось тем, что он оставался в одной рубашке. Мейерхольд очень большое значение придавал тому, как актёр должен двигаться.

- А Зинаиду Райх вы помните?

- Конечно. Она была очень красивой и обаятельной женщиной с хорошей фигурой. Мне посчастливилось наблюдать их с Мейерхольдом не только в театре, но и в быту. Когда я вернулся после съёмок «Щорса» в Москву, мне негде было жить, и Всеволод Эмильевич предложил остановиться у них. Он совсем не походил на того строгого режиссёра, каким был в театре. А Зинаида Николаевна оказалась великолепной и радушной хозяйкой. Они относились ко мне, как к сыну.

- Театр Мейерхольда закрывали на ваших глазах?

- Шла травля. Появлялись убийственные статьи. Мы готовили к выпуску «Как закалялась сталь», где я играл Павку Корчагина. Помню, на генеральной репетиции все ждали некого Шумяцкого, который возглавлял тогда отдел искусств. Он вошёл в зал в галошах, не сняв пальто и головной убор. Мы играли для него одного. Спектакль не выпустили. Сочли его слишком пессимистичным. То была прелюдия разгрома.

Закрытие театра стало для меня ударом. Помню собрание, на котором актёры, воспитанные Мастером, один за другим выступали с разгромными речами.

- Я понимаю, что в то время выступить со словами защиты было невозможно, это означало подписание себе смертного приговора. Но неужели не нашлось никого, кто хотя бы промолчал?

- Нашлись. Ни слова не сказали Эраст Гарин и Игорь Ильинский.

- А как складывалась после этого ваша судьба?

- На генеральной репетиции спектакля «Как закалялась сталь» оказался ассистент Александра Довженко, который искал актёра на роль Щорса. Он предложил мне приехать в Киев и попробоваться. И Довженко сразу утвердил меня на роль.

- Говорят, что работать с Довженко было нелегко...

- Он был крутой, своенравный человек, но необычайно талантливый мастер. Очень красивый, с абсолютно белыми волосами и руками скульптора. Одевался скромно. Легко воспламенялся.

Сделать фильм о Щорсе приказал Сталин. Александр Петрович рассказывал, что они долго гуляли по ночному Арбату и беседовали. Сталин хотел, чтобы в картине было много украинских песен и танцев. Сталин сказал: «Вы же видели «Чапаева». Его все, от старика до малыша, поймут сразу, а вы сделайте такую картину, чтобы надо было задумываться». Довженко сам написал сценарий фильма. Любопытно, что первым его зрителем стал Мейерхольд. Он приехал в Киев на постановку оперы, и Александр Петрович пригласил его на просмотр. Довженко очень волновался, но Мейерхольду фильм понравился.

За «Щорса» я получил свою первую Сталинскую премию. Затем я получал её за фильм «В шесть часов вечера после войны» и спектакль «Молодая гвардия».

- Вам приходилось общаться со Сталиным?

- Один раз. Меня пригласили вести концерт в честь его 70-летия. Честно говоря, у меня душа в пятки ушла. Я разрезал программку на кусочки. Бумажки с названием каждого номера наклеил на пальцы, а поскольку тогда мне ещё не нужны были очки, то я мог спокойно читать, чтобы, не дай Бог, не ошибиться.

Концерт проходил в Георгиевском зале Кремля. Столы стояли буквой «П». Сталин и всё Политбюро сидели совсем близко от меня. И вот наступает мой черёд объявлять. Вокруг едят, стучат ножами и вилками, и, чтобы заглушить шум, я набрал воздуха и гаркнул в полную силу, не заметив, что рядом прикреплён микрофон. Сталин обернулся, посмотрел на меня и что-то шепнул Берии. У меня так схватило поясницу, что я до сих пор страдаю от болей. Второй номер я уже объявил нормально. Когда концерт закончился, мне предложили сесть за специально отведённый стол — поесть, выпить, но поясница болела так, что я сразу пошёл домой. Дома выпил литр водки и даже не захмелел.

- И больше вы его не видели?

- Не пришлось. Но помню, что, когда он умер, я ехал в театр на троллейбусе. Меня била дрожь, а все пассажиры рыдали. Потом я и ещё несколько человек от партбюро театра отправились на похороны. Я, как и все на Красной площади, стоял на коленях.

- В то время вы уже были актёром Театра имени Маяковского?

- Я поступил туда еще до войны, но в войну пришлось эвакуироваться, так как вышел указ о том, что все сталинские лауреаты должны покинуть Москву. В 1943 году по приглашению Николая Павловича Охлопкова я вернулся.

- Вашей звёздной ролью в театре Охлопкова стал Гамлет, — роль, о которой, наверное, мечтают все актёры.

- Я заканчивал съёмки в фильме «Герои Шипки», где играл Скобелева. Получил от Охлопкова телеграмму: он сообщил, что поручает мне роль Гамлета. Я испугался. Стал перечитывать пьесу и на одной из сцен расплакался. Тогда понял, что роль пойдёт. Мы репетировали долго, целый год. Я ночами не спал, повторял текст. Наконец, назначили премьеру. Успех ошеломляющий! Мы объездили с этим спектаклем множество городов. В Баку наш спектакль смотрел Питер Брук. Спектакль ему понравился. В знак дружбы мы даже обменялись галстуками.

- Вы снимались в стольких фильмах, были воплощением женской мечты, играли главные роли в театре. Верно, от поклонниц отбоя не было?

- Да уж, они подстерегали меня всюду, исписывали признаниями в любви все стены моего дома, но я не обращал на это внимания.

- А жена не ревновала?

- Нет, она была умной женщиной. Мы поженились очень молодыми. Познакомились в доме отдыха, когда мне было 20 лет, а ей 18, и счастливо прожили 65 лет.

- Ваша дочь Татьяна и сын Алексей тоже выбрали актёрскую профессию. Вы не противились?

- Я не помогал им, но и не отговаривал, хотя понимал, насколько тяжела наша профессия и что успех приходит не к каждому. Впрочем, каждый человек сам выбирает себе дорогу.

- Вы общаетесь с Татьяной Евгеньевной? Что у неё происходит?

- Она часто заходит ко мне, почти каждый день звонит. Ничего страшного у неё не происходит. Конечно, Татьяна мало снимается, но у неё есть пенсия, она ездит с концертами, получает зарплату в Театре киноактёра, так что может жить вполне нормально.

- Вам, народному артисту СССР, трижды лауреату Сталинской премии, при советской власти жилось легче, чем сейчас?

- Я никогда не имел ни машины, ни роскошной дачи, ни шикарных костюмов. Знаете, сейчас мне материально живётся даже легче.

Вообще, я считаю себя счастливым человеком. У меня нет врагов. Может быть, потому, что я никогда не сплетничал, не писал кляуз, никому никогда не завидовал и не делал зла.

Елена Владимирова, «Вечерняя Москва», 27 июля 2005 года