Новости
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой» С.Н. Дурылин
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Часть 1
Часть 2
Часть 3.
«Главнейшей задачей актера,— утверждает Рыжова,— является наблюдение за тем, как человек ведет себя в различных условиях жизни... От внутреннего состояния зависит все поведение человека, а также и окраска его речи».
Для Рыжовой было мучительно в молодые годы играть бесконечных водевильных «невиностей», кисейных барышень и накрахмаленных субреток именно потому, что артистка не видела в них того «внутреннего состояния», которое можно было бы правдиво обнаружить в «поведении человека». Рыжова стремилась к таким ролям, где из живого зерна «внутреннего состояния» вырастало жизненно-правдивое и театрально-действенное «поведение человека».
Едва ли не первой такой ролью была у Рыжовой Акулина во «Власти тьмы» Л. Н. Толстого, сыгранная ею в 1895 году.
Драма Л. Н. Толстого, только что освобожденная от цензурного запрета, ставилась в бенефис Н. А. Никулиной. Одновременно с Малым театром (небывалый случай в истории московских театров) та же пьеса шла в театре Корша и в народном театре «Скоморох», —так велик был интерес зрителей к драме Л. Н. Толстого, к тому времени уже обошедшей главные сцены Западной Европы. Малый театр сознавал ответственность своей новой работы и с особым вниманием отнесся к постановке пьесы Толстого. Режиссер и художник ездили в Ясную Поляну, беседовали там с Л. И. Толстым и изучали быт деревни. В спектакле были заняты лучшие силы труппы. Матрену играла О. О. Садовская, Анисью — И. А. Никулина, Петра» — М.. П. Садовский, Митрича — Н. И. Музиль, Акима—В. А. Макшеев, Никиту — И. А. Рыжов.
Выступление в роли Акулины было большим испытанием для молодой артистки: в Петербурге эту роль играла М. Г. Савина.
Роль создавалась Рыжовой в близком общении с суровым, взыскательным автором «Власти тьмы». Л. Н. Толстой сам читал актерам пьесу. В. Н. Рыжова хорошо помнит эту первую встречу.
«Вот он вошел — скромный, с какой-то тихой, стыдливой улыбкой на лице, и эта простота и скромность еще больше возвысили его в наших глазах. С первых же слов, прочитанных им, так ярко и так сочно стали вставать перед нами образы действующих лиц, а сцена Анютки с Митричем произвела прямо потрясающее впечатление.
Мы сидели ошеломленные, очарованные его чтением. Исключительно он читал Акима — это знаменитое «тае» Акима» он так разнообразно и так удивительно говорил, что в этом «тае» читались глубокие мысли.
После чтения все закидали его вопросами относительно своих ролей, и он так просто, как-то конфузясь, давал нам яркие черточки, одним словом обрисовывая характер, и сразу становилось ясно, чего он хочет, а главное, что надо, чтобы дать живой образ — живого мужика, а не трафарет».
«Я с трепетом слушала и записывала» каждое слово, относящееся к моей роли,— рассказывает В. Н. Рыжова. — Потом начались репетиции, на которых его просили присутствовать. Поражала его простота, его необыкновенная деликатность и какая-то почти, детская конфузливость. Он всегда приходил как-то незаметно в своей блузе и башлыке, пробирался тихонько в темный зрительный зал и смотрел, как мы репетировали...
Лев Николаевич был очень доволен исполнением своей пьесы. Я была бесконечно счастлива, когда получила похвалу из уст самого Льва Николаевича, что я даю настоящую деревенскую девку. Лев Николаевич окрылял и поддерживал меня в моем стремлении придать характерность роли Акулины — дать ее тупой и грубой, в то же время дать оправдание ее животной тупости, ее минутами почти звериной жестокости, которая могла родиться в придушенной атмосфере темноты и забитости.
И так во все время подготовки этой пьесы мне пришлось с ним встречаться на репетициях и беседовать, нет, вернее — слушать и впитывать его слова, его указания, потому что они были всегда глубоки, всегда ярки и необычайны».
Рыжовой довелось услышать из уст Толстого про ее Акулину: «Эта девушка как будто взята из нашей Ясной Поляны».
Строгий к актерам и еще более строгий к театру. Толстой одобрял молодую артистку за то, что она уводит Акулину от условных амплуа и не боится жестокой правды ее жизненного облика.
Искусство актера для Рыжовой есть искусство правдивого и простого воссоздания «поведения человека». Заветные мысли, задушевные чувства, затаенные, желания должен обнаружить актер в «поведении человека», кто бы ни был этот человек — тупая, грубая Акулина или поэтическая Купава.
В Акулине Рыжова вышла на свой настоящий путь, на путь большого реалистического
искусства. Это был первый и очень почетный успех Рыжовой. В отзывах газет и журналов о спектакле «Власть тьмы» в Малом театре имя Музиль 1-й называлось тотчас же после имен О. О. и М. П. Садовских и, наряду с ними, ставилось выше других участников спектакля. Так, критик «Московских ведомостей» утверждал, что, кроме их троих, «на сцене никто не был похож на мужиков и баб, никто не говорил настоящим народным говором».
В. Н. Рыжова вспоминает: «Года через два мой отец, Николай Игнатьевич Музиль, ездил к Льву Николаевичу в Ясную Поляну, так как Лев Николаевич обещал отцу пьесу для его бенефиса. Это была пьеса «Живой труп». Но она оказалась еще не готовой, и отцу не пришлось ее поставить.
Я помню, как я была счастлива и горда, когда до возвращении из Ясной Поляны отец рассказывал о том, как он был у Льва Николаевича и как он его спросил:
«Ну, а что моя Акулина? Много ли она играла и как ее успехи?»
Толстой был очень доволен, когда узнал, что Акулина вышла замуж за Никиту (И. А. Рыжова) и просил нам передать свое поздравление, пожелания счастья как в личной жизни, а так же и на сцене».
Казалось, после столь большого успеха в характерной, реалистической роли Рыжова могла ожидать, что она получит доступ к бытовым ролям русского репертуара. Но режиссер Чер» невский попрежнему держал ее на амплуа водевильных «невинностей». Лишь два года спустя, в бенефис отца, Рыжовой удалось сыграть роль Натальи в комедии Островского «Комик XVII столетия».
Положение Рыжовой изменилось к лучшему со времени открытия Нового театра (1898). Это «молодое отделение» Малого театра было создано по настоянию А. П. Ленского с той же целью, что и организованные им четырьмя годами ранее «утренники». Новый театр должен был дать простор творческому дыханию даровитой молодежи, занятой только «на выходах» ил» сидевшей совсем без дела в Малом театре.
В Новом театре с 1898 по 1907 год Рыжова сыграла ряд крупных ролей: даму, приятную во всех отношениях («Мертвые ДУШИ»), Липочку («Свои люди—сочтемся»), Марью Власьевну («Воевода»), Татьяну («Чужое добро в прок не идет» А. Потехина), Глашу («Хрущовские помещики» А. Федотова), Людмлу («Старый закал» Сумбатова), Настасью («Девичий переполох» В. Крылова).
Очень любопытно, что Ленский, по-видимому, колебался в определении истинного призвания Рыжовой: наряду с этими молодыми ролями он выпустил Рыжову в Улите («Лес»), а в его знаменитой постановке «Снегурочки» Рыжова играла то поэтическую Купаву, то сочно бытовою Бобылиху.
В Малом театре в 1898—1909 годах Рыжова играла Агафью Тихоновну («Женитьба»), Ларису («Не было ни гроша, да вдруг алтын»), Оленьку («Старый друг лучше новых двух»), Шелавину («Без вины виноватые»)и другие роли.
Рыжова освободилась от тисков условного амплуа, и ,в этих ролях пробивались наружу лучшие стороны дарования артистки: ее жизнерадостный темперамент, чуткость к явлениям русской жизни, прекрасная, теплая московская речь. От ее бойких, умных и смелых русских девушек веяло бодростью.
Лучшей ролью этого круга была у Рыжовой Лиза в «Горе от ума».
Комедия Грибоедова была поставлена в сезон 1902/03 года с обновленным составом исполнителей: Чацкий от отяжелевшего Южина перешел к молодым П. М. Садовскому и А. А. Остужеву, грузного К. Н. Рыбакова в Скалозубе заменили С. В. Айдаров и Н. М. Падарин, Лизу играли в очередь Е. Д. Турчанинова и В. Н. Рыжова.
Прежняя исполнительница роли Лизы превращала ее в водевильную субретку. Рыжова вернула Лизе русскую душу, деревенский румянец, чисто народную жизнерадостность, не имеющую ничего общего с развязностью французской водевильной субретки.
Когда Лиза — Рыжова в четвертом действии по приказу Софьи кралась в темные пустые сени и шептала, еле переводя дух:
Ах! мочи нет! робею:
В пустые сени! в ночь! боишься домовых,
Боишься и людей живых,
Мучительница-барышня, бог с нею...
впервые верилось этим словам, от них веяло настоящей саратовской деревней: «Кузнецкий мост, наряды и обновы» не истребили в этой девушке суеверного страха перед «домовыми».
Но хотя Лиза Рыжовой и была суеверна, в ней светился здоровый народный ум, зоркий и приметливый. Этот светлый, ясный разум сочетался у Лизы с неисчерпаемой жизнерадостностью, он был внутренне связан с нею: Лиза просто, трезво смотрит в лицо жизни, и оттого в ней неиссякаем запас энергии, веселости, смеха.
Невозможно забыть безудержный, жизнерадостный, какой-то золотистый, как солнечный свет, хохот Лизы — Рыжовой.
Это не был принужденно-развязный, игриво-натянутый смех русско-французской, парижско-московской «субретки», каким обыкновенно смеются исполнительницы грибоедовской Лизы.
Что же было в этом неудержимом смехе Лизы, заразительно передававшемся в зрительный зал?
Ведь экая шалунья ты, девчонка!..
Ох, зелье—баловница!..
Скромна, а ничего, кроме
Проказ и ветру, на уме...
Веселое созданье ты, живое!..
Все это говорят о Лизе Фамусов и Молчалин, и все это звучало в смехе Лизы — Рыжовой: я золотая молодость, и .неуемная проказливость, и звонкая веселость, и острый ум. В
смехе раскрывался характер русской девушки из народа, не растерявши в барском доме ни своего человеческого достоинства, ни ума, ни смелости.
Когда Софья, эта будущая Хлестова (так истолковывала роль А. А. Яблочкина), пока еще читающая чувствительные романы и сентиментальничающая по ночам с Молчалиным, спрашивает Лизу о своих свиданиях с ним:
Как думаешь, чем заняты? —
Рыжова с затаенным, зорким любопытством, еле прикрытым почтительностью, уклоняется от ответа:
Бог весть! Сударыня! мое ли это дело?
Но живые, лукавые бесенята уже прыгают в ее карих глазах. На губах еще нет смеха, но глаза ее уже хохочут над приторной сентиментальностью барышни:
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного — и так вся ночь
проходит,
Рука в руке, и глаз с меня не сводит.
Смех, светившийся в глазах Лизы, сводивший в насмешливую улыбку ее губы, наконец, прорывается наружу: Лизе становится «смешно-смешнехонько» от барских любовных причуд, и, как весенним .золотым дождем, она заливает Софью неудержимым, звонким смехом,
Смеешься?.. —
оскорбленно спрашивает Софья.
Можно ли? чем повод подала тебе я к хохоту такому?
Лиза—Рыжова, аккомпанируя себе смелым, искристым смехом, рассказывает забавную историю про тетушку Софьи, у которой «молодой француз сбежал... из дому». С досады тетушка
Забыла волосы чернить
И через три дни поседела.
История забавна и смешна. Но смех Лизы-Рыжовой шире, глубже, злее, чем тот, который могла бы вызвать эта история сама по себе. Оттого-то Софья и говорит «с огорчением»:
Вот так и обо мне потом заговорят.
Может быть, потом многие так заговорят о Софье, будущей Хлестовой, но Лиза — Рыжова уже сейчас именно так «говорит» о ней своим живым, изобличительным смехом; так русский народ смеется над барскими причудами, над барскими комедиями чувств.
Грибоедовская Лиза — вершина молодых ролей Рыжовой. Артистка вспоминает: «Я играла с Ленским — Фамусовым. Исполнение этой роли было очень удачно, и я была отмечена и публикой и прессой. Перешла я на роли старух молодой, благодаря режиссеру Николаю Александровичу Попову, который любил меня как артистку и указал мне на мое прямое дело.
Первую мою роль старухи я получила в пьесе «Сестры из Бишофсберга» (1908), роль тетки Эмилии, имела в ней успех и вслед за этим переиграла массу ролей этого амплуа».
Переход Рыжовой на пожилые роли наметился значительно раньше: мы уже знаем, что она играла Улиту в «Лесе» и Бобылиху в «Снегурочке» в Новом театре, играла «первую приживалку» — особу преклонного возраста—при возобновлении в Малом театре «На всякого мудреца довольно простоты».
Когда режиссер Н. А. Попов дал В. Н. Рыжовой роль старухи Эмилии Рушевей (тетки Адельгейды Рушевей, которую играла сестра Рыжовой Е. Н. Музиль, одновременно с ней поступившая на сцену), он докончил то, что было начато Ленским: указал Рыжовой на ее «прямое дело».
Но творить это дело со всей полнотой ее актерских сил Рыжова смогла только в годы революции.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Часть 1
Часть 2
Часть 3.
«Главнейшей задачей актера,— утверждает Рыжова,— является наблюдение за тем, как человек ведет себя в различных условиях жизни... От внутреннего состояния зависит все поведение человека, а также и окраска его речи».
Для Рыжовой было мучительно в молодые годы играть бесконечных водевильных «невиностей», кисейных барышень и накрахмаленных субреток именно потому, что артистка не видела в них того «внутреннего состояния», которое можно было бы правдиво обнаружить в «поведении человека». Рыжова стремилась к таким ролям, где из живого зерна «внутреннего состояния» вырастало жизненно-правдивое и театрально-действенное «поведение человека».
Едва ли не первой такой ролью была у Рыжовой Акулина во «Власти тьмы» Л. Н. Толстого, сыгранная ею в 1895 году.
Драма Л. Н. Толстого, только что освобожденная от цензурного запрета, ставилась в бенефис Н. А. Никулиной. Одновременно с Малым театром (небывалый случай в истории московских театров) та же пьеса шла в театре Корша и в народном театре «Скоморох», —так велик был интерес зрителей к драме Л. Н. Толстого, к тому времени уже обошедшей главные сцены Западной Европы. Малый театр сознавал ответственность своей новой работы и с особым вниманием отнесся к постановке пьесы Толстого. Режиссер и художник ездили в Ясную Поляну, беседовали там с Л. И. Толстым и изучали быт деревни. В спектакле были заняты лучшие силы труппы. Матрену играла О. О. Садовская, Анисью — И. А. Никулина, Петра» — М.. П. Садовский, Митрича — Н. И. Музиль, Акима—В. А. Макшеев, Никиту — И. А. Рыжов.
Выступление в роли Акулины было большим испытанием для молодой артистки: в Петербурге эту роль играла М. Г. Савина.
Роль создавалась Рыжовой в близком общении с суровым, взыскательным автором «Власти тьмы». Л. Н. Толстой сам читал актерам пьесу. В. Н. Рыжова хорошо помнит эту первую встречу.
«Вот он вошел — скромный, с какой-то тихой, стыдливой улыбкой на лице, и эта простота и скромность еще больше возвысили его в наших глазах. С первых же слов, прочитанных им, так ярко и так сочно стали вставать перед нами образы действующих лиц, а сцена Анютки с Митричем произвела прямо потрясающее впечатление.
Мы сидели ошеломленные, очарованные его чтением. Исключительно он читал Акима — это знаменитое «тае» Акима» он так разнообразно и так удивительно говорил, что в этом «тае» читались глубокие мысли.
После чтения все закидали его вопросами относительно своих ролей, и он так просто, как-то конфузясь, давал нам яркие черточки, одним словом обрисовывая характер, и сразу становилось ясно, чего он хочет, а главное, что надо, чтобы дать живой образ — живого мужика, а не трафарет».
«Я с трепетом слушала и записывала» каждое слово, относящееся к моей роли,— рассказывает В. Н. Рыжова. — Потом начались репетиции, на которых его просили присутствовать. Поражала его простота, его необыкновенная деликатность и какая-то почти, детская конфузливость. Он всегда приходил как-то незаметно в своей блузе и башлыке, пробирался тихонько в темный зрительный зал и смотрел, как мы репетировали...
Лев Николаевич был очень доволен исполнением своей пьесы. Я была бесконечно счастлива, когда получила похвалу из уст самого Льва Николаевича, что я даю настоящую деревенскую девку. Лев Николаевич окрылял и поддерживал меня в моем стремлении придать характерность роли Акулины — дать ее тупой и грубой, в то же время дать оправдание ее животной тупости, ее минутами почти звериной жестокости, которая могла родиться в придушенной атмосфере темноты и забитости.
И так во все время подготовки этой пьесы мне пришлось с ним встречаться на репетициях и беседовать, нет, вернее — слушать и впитывать его слова, его указания, потому что они были всегда глубоки, всегда ярки и необычайны».
Рыжовой довелось услышать из уст Толстого про ее Акулину: «Эта девушка как будто взята из нашей Ясной Поляны».
Строгий к актерам и еще более строгий к театру. Толстой одобрял молодую артистку за то, что она уводит Акулину от условных амплуа и не боится жестокой правды ее жизненного облика.
Искусство актера для Рыжовой есть искусство правдивого и простого воссоздания «поведения человека». Заветные мысли, задушевные чувства, затаенные, желания должен обнаружить актер в «поведении человека», кто бы ни был этот человек — тупая, грубая Акулина или поэтическая Купава.
В Акулине Рыжова вышла на свой настоящий путь, на путь большого реалистического
искусства. Это был первый и очень почетный успех Рыжовой. В отзывах газет и журналов о спектакле «Власть тьмы» в Малом театре имя Музиль 1-й называлось тотчас же после имен О. О. и М. П. Садовских и, наряду с ними, ставилось выше других участников спектакля. Так, критик «Московских ведомостей» утверждал, что, кроме их троих, «на сцене никто не был похож на мужиков и баб, никто не говорил настоящим народным говором».
В. Н. Рыжова вспоминает: «Года через два мой отец, Николай Игнатьевич Музиль, ездил к Льву Николаевичу в Ясную Поляну, так как Лев Николаевич обещал отцу пьесу для его бенефиса. Это была пьеса «Живой труп». Но она оказалась еще не готовой, и отцу не пришлось ее поставить.
Я помню, как я была счастлива и горда, когда до возвращении из Ясной Поляны отец рассказывал о том, как он был у Льва Николаевича и как он его спросил:
«Ну, а что моя Акулина? Много ли она играла и как ее успехи?»
Толстой был очень доволен, когда узнал, что Акулина вышла замуж за Никиту (И. А. Рыжова) и просил нам передать свое поздравление, пожелания счастья как в личной жизни, а так же и на сцене».
Казалось, после столь большого успеха в характерной, реалистической роли Рыжова могла ожидать, что она получит доступ к бытовым ролям русского репертуара. Но режиссер Чер» невский попрежнему держал ее на амплуа водевильных «невинностей». Лишь два года спустя, в бенефис отца, Рыжовой удалось сыграть роль Натальи в комедии Островского «Комик XVII столетия».
Положение Рыжовой изменилось к лучшему со времени открытия Нового театра (1898). Это «молодое отделение» Малого театра было создано по настоянию А. П. Ленского с той же целью, что и организованные им четырьмя годами ранее «утренники». Новый театр должен был дать простор творческому дыханию даровитой молодежи, занятой только «на выходах» ил» сидевшей совсем без дела в Малом театре.
В Новом театре с 1898 по 1907 год Рыжова сыграла ряд крупных ролей: даму, приятную во всех отношениях («Мертвые ДУШИ»), Липочку («Свои люди—сочтемся»), Марью Власьевну («Воевода»), Татьяну («Чужое добро в прок не идет» А. Потехина), Глашу («Хрущовские помещики» А. Федотова), Людмлу («Старый закал» Сумбатова), Настасью («Девичий переполох» В. Крылова).
Очень любопытно, что Ленский, по-видимому, колебался в определении истинного призвания Рыжовой: наряду с этими молодыми ролями он выпустил Рыжову в Улите («Лес»), а в его знаменитой постановке «Снегурочки» Рыжова играла то поэтическую Купаву, то сочно бытовою Бобылиху.
В Малом театре в 1898—1909 годах Рыжова играла Агафью Тихоновну («Женитьба»), Ларису («Не было ни гроша, да вдруг алтын»), Оленьку («Старый друг лучше новых двух»), Шелавину («Без вины виноватые»)и другие роли.
Рыжова освободилась от тисков условного амплуа, и ,в этих ролях пробивались наружу лучшие стороны дарования артистки: ее жизнерадостный темперамент, чуткость к явлениям русской жизни, прекрасная, теплая московская речь. От ее бойких, умных и смелых русских девушек веяло бодростью.
Лучшей ролью этого круга была у Рыжовой Лиза в «Горе от ума».
Комедия Грибоедова была поставлена в сезон 1902/03 года с обновленным составом исполнителей: Чацкий от отяжелевшего Южина перешел к молодым П. М. Садовскому и А. А. Остужеву, грузного К. Н. Рыбакова в Скалозубе заменили С. В. Айдаров и Н. М. Падарин, Лизу играли в очередь Е. Д. Турчанинова и В. Н. Рыжова.
Прежняя исполнительница роли Лизы превращала ее в водевильную субретку. Рыжова вернула Лизе русскую душу, деревенский румянец, чисто народную жизнерадостность, не имеющую ничего общего с развязностью французской водевильной субретки.
Когда Лиза — Рыжова в четвертом действии по приказу Софьи кралась в темные пустые сени и шептала, еле переводя дух:
Ах! мочи нет! робею:
В пустые сени! в ночь! боишься домовых,
Боишься и людей живых,
Мучительница-барышня, бог с нею...
впервые верилось этим словам, от них веяло настоящей саратовской деревней: «Кузнецкий мост, наряды и обновы» не истребили в этой девушке суеверного страха перед «домовыми».
Но хотя Лиза Рыжовой и была суеверна, в ней светился здоровый народный ум, зоркий и приметливый. Этот светлый, ясный разум сочетался у Лизы с неисчерпаемой жизнерадостностью, он был внутренне связан с нею: Лиза просто, трезво смотрит в лицо жизни, и оттого в ней неиссякаем запас энергии, веселости, смеха.
Невозможно забыть безудержный, жизнерадостный, какой-то золотистый, как солнечный свет, хохот Лизы — Рыжовой.
Это не был принужденно-развязный, игриво-натянутый смех русско-французской, парижско-московской «субретки», каким обыкновенно смеются исполнительницы грибоедовской Лизы.
Что же было в этом неудержимом смехе Лизы, заразительно передававшемся в зрительный зал?
Ведь экая шалунья ты, девчонка!..
Ох, зелье—баловница!..
Скромна, а ничего, кроме
Проказ и ветру, на уме...
Веселое созданье ты, живое!..
Все это говорят о Лизе Фамусов и Молчалин, и все это звучало в смехе Лизы — Рыжовой: я золотая молодость, и .неуемная проказливость, и звонкая веселость, и острый ум. В
смехе раскрывался характер русской девушки из народа, не растерявши в барском доме ни своего человеческого достоинства, ни ума, ни смелости.
Когда Софья, эта будущая Хлестова (так истолковывала роль А. А. Яблочкина), пока еще читающая чувствительные романы и сентиментальничающая по ночам с Молчалиным, спрашивает Лизу о своих свиданиях с ним:
Как думаешь, чем заняты? —
Рыжова с затаенным, зорким любопытством, еле прикрытым почтительностью, уклоняется от ответа:
Бог весть! Сударыня! мое ли это дело?
Но живые, лукавые бесенята уже прыгают в ее карих глазах. На губах еще нет смеха, но глаза ее уже хохочут над приторной сентиментальностью барышни:
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного — и так вся ночь
проходит,
Рука в руке, и глаз с меня не сводит.
Смех, светившийся в глазах Лизы, сводивший в насмешливую улыбку ее губы, наконец, прорывается наружу: Лизе становится «смешно-смешнехонько» от барских любовных причуд, и, как весенним .золотым дождем, она заливает Софью неудержимым, звонким смехом,
Смеешься?.. —
оскорбленно спрашивает Софья.
Можно ли? чем повод подала тебе я к хохоту такому?
Лиза—Рыжова, аккомпанируя себе смелым, искристым смехом, рассказывает забавную историю про тетушку Софьи, у которой «молодой француз сбежал... из дому». С досады тетушка
Забыла волосы чернить
И через три дни поседела.
История забавна и смешна. Но смех Лизы-Рыжовой шире, глубже, злее, чем тот, который могла бы вызвать эта история сама по себе. Оттого-то Софья и говорит «с огорчением»:
Вот так и обо мне потом заговорят.
Может быть, потом многие так заговорят о Софье, будущей Хлестовой, но Лиза — Рыжова уже сейчас именно так «говорит» о ней своим живым, изобличительным смехом; так русский народ смеется над барскими причудами, над барскими комедиями чувств.
Грибоедовская Лиза — вершина молодых ролей Рыжовой. Артистка вспоминает: «Я играла с Ленским — Фамусовым. Исполнение этой роли было очень удачно, и я была отмечена и публикой и прессой. Перешла я на роли старух молодой, благодаря режиссеру Николаю Александровичу Попову, который любил меня как артистку и указал мне на мое прямое дело.
Первую мою роль старухи я получила в пьесе «Сестры из Бишофсберга» (1908), роль тетки Эмилии, имела в ней успех и вслед за этим переиграла массу ролей этого амплуа».
Переход Рыжовой на пожилые роли наметился значительно раньше: мы уже знаем, что она играла Улиту в «Лесе» и Бобылиху в «Снегурочке» в Новом театре, играла «первую приживалку» — особу преклонного возраста—при возобновлении в Малом театре «На всякого мудреца довольно простоты».
Когда режиссер Н. А. Попов дал В. Н. Рыжовой роль старухи Эмилии Рушевей (тетки Адельгейды Рушевей, которую играла сестра Рыжовой Е. Н. Музиль, одновременно с ней поступившая на сцену), он докончил то, что было начато Ленским: указал Рыжовой на ее «прямое дело».
Но творить это дело со всей полнотой ее актерских сил Рыжова смогла только в годы революции.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Дата публикации: 27.01.2006
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Часть 1
Часть 2
Часть 3.
«Главнейшей задачей актера,— утверждает Рыжова,— является наблюдение за тем, как человек ведет себя в различных условиях жизни... От внутреннего состояния зависит все поведение человека, а также и окраска его речи».
Для Рыжовой было мучительно в молодые годы играть бесконечных водевильных «невиностей», кисейных барышень и накрахмаленных субреток именно потому, что артистка не видела в них того «внутреннего состояния», которое можно было бы правдиво обнаружить в «поведении человека». Рыжова стремилась к таким ролям, где из живого зерна «внутреннего состояния» вырастало жизненно-правдивое и театрально-действенное «поведение человека».
Едва ли не первой такой ролью была у Рыжовой Акулина во «Власти тьмы» Л. Н. Толстого, сыгранная ею в 1895 году.
Драма Л. Н. Толстого, только что освобожденная от цензурного запрета, ставилась в бенефис Н. А. Никулиной. Одновременно с Малым театром (небывалый случай в истории московских театров) та же пьеса шла в театре Корша и в народном театре «Скоморох», —так велик был интерес зрителей к драме Л. Н. Толстого, к тому времени уже обошедшей главные сцены Западной Европы. Малый театр сознавал ответственность своей новой работы и с особым вниманием отнесся к постановке пьесы Толстого. Режиссер и художник ездили в Ясную Поляну, беседовали там с Л. И. Толстым и изучали быт деревни. В спектакле были заняты лучшие силы труппы. Матрену играла О. О. Садовская, Анисью — И. А. Никулина, Петра» — М.. П. Садовский, Митрича — Н. И. Музиль, Акима—В. А. Макшеев, Никиту — И. А. Рыжов.
Выступление в роли Акулины было большим испытанием для молодой артистки: в Петербурге эту роль играла М. Г. Савина.
Роль создавалась Рыжовой в близком общении с суровым, взыскательным автором «Власти тьмы». Л. Н. Толстой сам читал актерам пьесу. В. Н. Рыжова хорошо помнит эту первую встречу.
«Вот он вошел — скромный, с какой-то тихой, стыдливой улыбкой на лице, и эта простота и скромность еще больше возвысили его в наших глазах. С первых же слов, прочитанных им, так ярко и так сочно стали вставать перед нами образы действующих лиц, а сцена Анютки с Митричем произвела прямо потрясающее впечатление.
Мы сидели ошеломленные, очарованные его чтением. Исключительно он читал Акима — это знаменитое «тае» Акима» он так разнообразно и так удивительно говорил, что в этом «тае» читались глубокие мысли.
После чтения все закидали его вопросами относительно своих ролей, и он так просто, как-то конфузясь, давал нам яркие черточки, одним словом обрисовывая характер, и сразу становилось ясно, чего он хочет, а главное, что надо, чтобы дать живой образ — живого мужика, а не трафарет».
«Я с трепетом слушала и записывала» каждое слово, относящееся к моей роли,— рассказывает В. Н. Рыжова. — Потом начались репетиции, на которых его просили присутствовать. Поражала его простота, его необыкновенная деликатность и какая-то почти, детская конфузливость. Он всегда приходил как-то незаметно в своей блузе и башлыке, пробирался тихонько в темный зрительный зал и смотрел, как мы репетировали...
Лев Николаевич был очень доволен исполнением своей пьесы. Я была бесконечно счастлива, когда получила похвалу из уст самого Льва Николаевича, что я даю настоящую деревенскую девку. Лев Николаевич окрылял и поддерживал меня в моем стремлении придать характерность роли Акулины — дать ее тупой и грубой, в то же время дать оправдание ее животной тупости, ее минутами почти звериной жестокости, которая могла родиться в придушенной атмосфере темноты и забитости.
И так во все время подготовки этой пьесы мне пришлось с ним встречаться на репетициях и беседовать, нет, вернее — слушать и впитывать его слова, его указания, потому что они были всегда глубоки, всегда ярки и необычайны».
Рыжовой довелось услышать из уст Толстого про ее Акулину: «Эта девушка как будто взята из нашей Ясной Поляны».
Строгий к актерам и еще более строгий к театру. Толстой одобрял молодую артистку за то, что она уводит Акулину от условных амплуа и не боится жестокой правды ее жизненного облика.
Искусство актера для Рыжовой есть искусство правдивого и простого воссоздания «поведения человека». Заветные мысли, задушевные чувства, затаенные, желания должен обнаружить актер в «поведении человека», кто бы ни был этот человек — тупая, грубая Акулина или поэтическая Купава.
В Акулине Рыжова вышла на свой настоящий путь, на путь большого реалистического
искусства. Это был первый и очень почетный успех Рыжовой. В отзывах газет и журналов о спектакле «Власть тьмы» в Малом театре имя Музиль 1-й называлось тотчас же после имен О. О. и М. П. Садовских и, наряду с ними, ставилось выше других участников спектакля. Так, критик «Московских ведомостей» утверждал, что, кроме их троих, «на сцене никто не был похож на мужиков и баб, никто не говорил настоящим народным говором».
В. Н. Рыжова вспоминает: «Года через два мой отец, Николай Игнатьевич Музиль, ездил к Льву Николаевичу в Ясную Поляну, так как Лев Николаевич обещал отцу пьесу для его бенефиса. Это была пьеса «Живой труп». Но она оказалась еще не готовой, и отцу не пришлось ее поставить.
Я помню, как я была счастлива и горда, когда до возвращении из Ясной Поляны отец рассказывал о том, как он был у Льва Николаевича и как он его спросил:
«Ну, а что моя Акулина? Много ли она играла и как ее успехи?»
Толстой был очень доволен, когда узнал, что Акулина вышла замуж за Никиту (И. А. Рыжова) и просил нам передать свое поздравление, пожелания счастья как в личной жизни, а так же и на сцене».
Казалось, после столь большого успеха в характерной, реалистической роли Рыжова могла ожидать, что она получит доступ к бытовым ролям русского репертуара. Но режиссер Чер» невский попрежнему держал ее на амплуа водевильных «невинностей». Лишь два года спустя, в бенефис отца, Рыжовой удалось сыграть роль Натальи в комедии Островского «Комик XVII столетия».
Положение Рыжовой изменилось к лучшему со времени открытия Нового театра (1898). Это «молодое отделение» Малого театра было создано по настоянию А. П. Ленского с той же целью, что и организованные им четырьмя годами ранее «утренники». Новый театр должен был дать простор творческому дыханию даровитой молодежи, занятой только «на выходах» ил» сидевшей совсем без дела в Малом театре.
В Новом театре с 1898 по 1907 год Рыжова сыграла ряд крупных ролей: даму, приятную во всех отношениях («Мертвые ДУШИ»), Липочку («Свои люди—сочтемся»), Марью Власьевну («Воевода»), Татьяну («Чужое добро в прок не идет» А. Потехина), Глашу («Хрущовские помещики» А. Федотова), Людмлу («Старый закал» Сумбатова), Настасью («Девичий переполох» В. Крылова).
Очень любопытно, что Ленский, по-видимому, колебался в определении истинного призвания Рыжовой: наряду с этими молодыми ролями он выпустил Рыжову в Улите («Лес»), а в его знаменитой постановке «Снегурочки» Рыжова играла то поэтическую Купаву, то сочно бытовою Бобылиху.
В Малом театре в 1898—1909 годах Рыжова играла Агафью Тихоновну («Женитьба»), Ларису («Не было ни гроша, да вдруг алтын»), Оленьку («Старый друг лучше новых двух»), Шелавину («Без вины виноватые»)и другие роли.
Рыжова освободилась от тисков условного амплуа, и ,в этих ролях пробивались наружу лучшие стороны дарования артистки: ее жизнерадостный темперамент, чуткость к явлениям русской жизни, прекрасная, теплая московская речь. От ее бойких, умных и смелых русских девушек веяло бодростью.
Лучшей ролью этого круга была у Рыжовой Лиза в «Горе от ума».
Комедия Грибоедова была поставлена в сезон 1902/03 года с обновленным составом исполнителей: Чацкий от отяжелевшего Южина перешел к молодым П. М. Садовскому и А. А. Остужеву, грузного К. Н. Рыбакова в Скалозубе заменили С. В. Айдаров и Н. М. Падарин, Лизу играли в очередь Е. Д. Турчанинова и В. Н. Рыжова.
Прежняя исполнительница роли Лизы превращала ее в водевильную субретку. Рыжова вернула Лизе русскую душу, деревенский румянец, чисто народную жизнерадостность, не имеющую ничего общего с развязностью французской водевильной субретки.
Когда Лиза — Рыжова в четвертом действии по приказу Софьи кралась в темные пустые сени и шептала, еле переводя дух:
Ах! мочи нет! робею:
В пустые сени! в ночь! боишься домовых,
Боишься и людей живых,
Мучительница-барышня, бог с нею...
впервые верилось этим словам, от них веяло настоящей саратовской деревней: «Кузнецкий мост, наряды и обновы» не истребили в этой девушке суеверного страха перед «домовыми».
Но хотя Лиза Рыжовой и была суеверна, в ней светился здоровый народный ум, зоркий и приметливый. Этот светлый, ясный разум сочетался у Лизы с неисчерпаемой жизнерадостностью, он был внутренне связан с нею: Лиза просто, трезво смотрит в лицо жизни, и оттого в ней неиссякаем запас энергии, веселости, смеха.
Невозможно забыть безудержный, жизнерадостный, какой-то золотистый, как солнечный свет, хохот Лизы — Рыжовой.
Это не был принужденно-развязный, игриво-натянутый смех русско-французской, парижско-московской «субретки», каким обыкновенно смеются исполнительницы грибоедовской Лизы.
Что же было в этом неудержимом смехе Лизы, заразительно передававшемся в зрительный зал?
Ведь экая шалунья ты, девчонка!..
Ох, зелье—баловница!..
Скромна, а ничего, кроме
Проказ и ветру, на уме...
Веселое созданье ты, живое!..
Все это говорят о Лизе Фамусов и Молчалин, и все это звучало в смехе Лизы — Рыжовой: я золотая молодость, и .неуемная проказливость, и звонкая веселость, и острый ум. В
смехе раскрывался характер русской девушки из народа, не растерявши в барском доме ни своего человеческого достоинства, ни ума, ни смелости.
Когда Софья, эта будущая Хлестова (так истолковывала роль А. А. Яблочкина), пока еще читающая чувствительные романы и сентиментальничающая по ночам с Молчалиным, спрашивает Лизу о своих свиданиях с ним:
Как думаешь, чем заняты? —
Рыжова с затаенным, зорким любопытством, еле прикрытым почтительностью, уклоняется от ответа:
Бог весть! Сударыня! мое ли это дело?
Но живые, лукавые бесенята уже прыгают в ее карих глазах. На губах еще нет смеха, но глаза ее уже хохочут над приторной сентиментальностью барышни:
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного — и так вся ночь
проходит,
Рука в руке, и глаз с меня не сводит.
Смех, светившийся в глазах Лизы, сводивший в насмешливую улыбку ее губы, наконец, прорывается наружу: Лизе становится «смешно-смешнехонько» от барских любовных причуд, и, как весенним .золотым дождем, она заливает Софью неудержимым, звонким смехом,
Смеешься?.. —
оскорбленно спрашивает Софья.
Можно ли? чем повод подала тебе я к хохоту такому?
Лиза—Рыжова, аккомпанируя себе смелым, искристым смехом, рассказывает забавную историю про тетушку Софьи, у которой «молодой француз сбежал... из дому». С досады тетушка
Забыла волосы чернить
И через три дни поседела.
История забавна и смешна. Но смех Лизы-Рыжовой шире, глубже, злее, чем тот, который могла бы вызвать эта история сама по себе. Оттого-то Софья и говорит «с огорчением»:
Вот так и обо мне потом заговорят.
Может быть, потом многие так заговорят о Софье, будущей Хлестовой, но Лиза — Рыжова уже сейчас именно так «говорит» о ней своим живым, изобличительным смехом; так русский народ смеется над барскими причудами, над барскими комедиями чувств.
Грибоедовская Лиза — вершина молодых ролей Рыжовой. Артистка вспоминает: «Я играла с Ленским — Фамусовым. Исполнение этой роли было очень удачно, и я была отмечена и публикой и прессой. Перешла я на роли старух молодой, благодаря режиссеру Николаю Александровичу Попову, который любил меня как артистку и указал мне на мое прямое дело.
Первую мою роль старухи я получила в пьесе «Сестры из Бишофсберга» (1908), роль тетки Эмилии, имела в ней успех и вслед за этим переиграла массу ролей этого амплуа».
Переход Рыжовой на пожилые роли наметился значительно раньше: мы уже знаем, что она играла Улиту в «Лесе» и Бобылиху в «Снегурочке» в Новом театре, играла «первую приживалку» — особу преклонного возраста—при возобновлении в Малом театре «На всякого мудреца довольно простоты».
Когда режиссер Н. А. Попов дал В. Н. Рыжовой роль старухи Эмилии Рушевей (тетки Адельгейды Рушевей, которую играла сестра Рыжовой Е. Н. Музиль, одновременно с ней поступившая на сцену), он докончил то, что было начато Ленским: указал Рыжовой на ее «прямое дело».
Но творить это дело со всей полнотой ее актерских сил Рыжова смогла только в годы революции.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Часть 1
Часть 2
Часть 3.
«Главнейшей задачей актера,— утверждает Рыжова,— является наблюдение за тем, как человек ведет себя в различных условиях жизни... От внутреннего состояния зависит все поведение человека, а также и окраска его речи».
Для Рыжовой было мучительно в молодые годы играть бесконечных водевильных «невиностей», кисейных барышень и накрахмаленных субреток именно потому, что артистка не видела в них того «внутреннего состояния», которое можно было бы правдиво обнаружить в «поведении человека». Рыжова стремилась к таким ролям, где из живого зерна «внутреннего состояния» вырастало жизненно-правдивое и театрально-действенное «поведение человека».
Едва ли не первой такой ролью была у Рыжовой Акулина во «Власти тьмы» Л. Н. Толстого, сыгранная ею в 1895 году.
Драма Л. Н. Толстого, только что освобожденная от цензурного запрета, ставилась в бенефис Н. А. Никулиной. Одновременно с Малым театром (небывалый случай в истории московских театров) та же пьеса шла в театре Корша и в народном театре «Скоморох», —так велик был интерес зрителей к драме Л. Н. Толстого, к тому времени уже обошедшей главные сцены Западной Европы. Малый театр сознавал ответственность своей новой работы и с особым вниманием отнесся к постановке пьесы Толстого. Режиссер и художник ездили в Ясную Поляну, беседовали там с Л. И. Толстым и изучали быт деревни. В спектакле были заняты лучшие силы труппы. Матрену играла О. О. Садовская, Анисью — И. А. Никулина, Петра» — М.. П. Садовский, Митрича — Н. И. Музиль, Акима—В. А. Макшеев, Никиту — И. А. Рыжов.
Выступление в роли Акулины было большим испытанием для молодой артистки: в Петербурге эту роль играла М. Г. Савина.
Роль создавалась Рыжовой в близком общении с суровым, взыскательным автором «Власти тьмы». Л. Н. Толстой сам читал актерам пьесу. В. Н. Рыжова хорошо помнит эту первую встречу.
«Вот он вошел — скромный, с какой-то тихой, стыдливой улыбкой на лице, и эта простота и скромность еще больше возвысили его в наших глазах. С первых же слов, прочитанных им, так ярко и так сочно стали вставать перед нами образы действующих лиц, а сцена Анютки с Митричем произвела прямо потрясающее впечатление.
Мы сидели ошеломленные, очарованные его чтением. Исключительно он читал Акима — это знаменитое «тае» Акима» он так разнообразно и так удивительно говорил, что в этом «тае» читались глубокие мысли.
После чтения все закидали его вопросами относительно своих ролей, и он так просто, как-то конфузясь, давал нам яркие черточки, одним словом обрисовывая характер, и сразу становилось ясно, чего он хочет, а главное, что надо, чтобы дать живой образ — живого мужика, а не трафарет».
«Я с трепетом слушала и записывала» каждое слово, относящееся к моей роли,— рассказывает В. Н. Рыжова. — Потом начались репетиции, на которых его просили присутствовать. Поражала его простота, его необыкновенная деликатность и какая-то почти, детская конфузливость. Он всегда приходил как-то незаметно в своей блузе и башлыке, пробирался тихонько в темный зрительный зал и смотрел, как мы репетировали...
Лев Николаевич был очень доволен исполнением своей пьесы. Я была бесконечно счастлива, когда получила похвалу из уст самого Льва Николаевича, что я даю настоящую деревенскую девку. Лев Николаевич окрылял и поддерживал меня в моем стремлении придать характерность роли Акулины — дать ее тупой и грубой, в то же время дать оправдание ее животной тупости, ее минутами почти звериной жестокости, которая могла родиться в придушенной атмосфере темноты и забитости.
И так во все время подготовки этой пьесы мне пришлось с ним встречаться на репетициях и беседовать, нет, вернее — слушать и впитывать его слова, его указания, потому что они были всегда глубоки, всегда ярки и необычайны».
Рыжовой довелось услышать из уст Толстого про ее Акулину: «Эта девушка как будто взята из нашей Ясной Поляны».
Строгий к актерам и еще более строгий к театру. Толстой одобрял молодую артистку за то, что она уводит Акулину от условных амплуа и не боится жестокой правды ее жизненного облика.
Искусство актера для Рыжовой есть искусство правдивого и простого воссоздания «поведения человека». Заветные мысли, задушевные чувства, затаенные, желания должен обнаружить актер в «поведении человека», кто бы ни был этот человек — тупая, грубая Акулина или поэтическая Купава.
В Акулине Рыжова вышла на свой настоящий путь, на путь большого реалистического
искусства. Это был первый и очень почетный успех Рыжовой. В отзывах газет и журналов о спектакле «Власть тьмы» в Малом театре имя Музиль 1-й называлось тотчас же после имен О. О. и М. П. Садовских и, наряду с ними, ставилось выше других участников спектакля. Так, критик «Московских ведомостей» утверждал, что, кроме их троих, «на сцене никто не был похож на мужиков и баб, никто не говорил настоящим народным говором».
В. Н. Рыжова вспоминает: «Года через два мой отец, Николай Игнатьевич Музиль, ездил к Льву Николаевичу в Ясную Поляну, так как Лев Николаевич обещал отцу пьесу для его бенефиса. Это была пьеса «Живой труп». Но она оказалась еще не готовой, и отцу не пришлось ее поставить.
Я помню, как я была счастлива и горда, когда до возвращении из Ясной Поляны отец рассказывал о том, как он был у Льва Николаевича и как он его спросил:
«Ну, а что моя Акулина? Много ли она играла и как ее успехи?»
Толстой был очень доволен, когда узнал, что Акулина вышла замуж за Никиту (И. А. Рыжова) и просил нам передать свое поздравление, пожелания счастья как в личной жизни, а так же и на сцене».
Казалось, после столь большого успеха в характерной, реалистической роли Рыжова могла ожидать, что она получит доступ к бытовым ролям русского репертуара. Но режиссер Чер» невский попрежнему держал ее на амплуа водевильных «невинностей». Лишь два года спустя, в бенефис отца, Рыжовой удалось сыграть роль Натальи в комедии Островского «Комик XVII столетия».
Положение Рыжовой изменилось к лучшему со времени открытия Нового театра (1898). Это «молодое отделение» Малого театра было создано по настоянию А. П. Ленского с той же целью, что и организованные им четырьмя годами ранее «утренники». Новый театр должен был дать простор творческому дыханию даровитой молодежи, занятой только «на выходах» ил» сидевшей совсем без дела в Малом театре.
В Новом театре с 1898 по 1907 год Рыжова сыграла ряд крупных ролей: даму, приятную во всех отношениях («Мертвые ДУШИ»), Липочку («Свои люди—сочтемся»), Марью Власьевну («Воевода»), Татьяну («Чужое добро в прок не идет» А. Потехина), Глашу («Хрущовские помещики» А. Федотова), Людмлу («Старый закал» Сумбатова), Настасью («Девичий переполох» В. Крылова).
Очень любопытно, что Ленский, по-видимому, колебался в определении истинного призвания Рыжовой: наряду с этими молодыми ролями он выпустил Рыжову в Улите («Лес»), а в его знаменитой постановке «Снегурочки» Рыжова играла то поэтическую Купаву, то сочно бытовою Бобылиху.
В Малом театре в 1898—1909 годах Рыжова играла Агафью Тихоновну («Женитьба»), Ларису («Не было ни гроша, да вдруг алтын»), Оленьку («Старый друг лучше новых двух»), Шелавину («Без вины виноватые»)и другие роли.
Рыжова освободилась от тисков условного амплуа, и ,в этих ролях пробивались наружу лучшие стороны дарования артистки: ее жизнерадостный темперамент, чуткость к явлениям русской жизни, прекрасная, теплая московская речь. От ее бойких, умных и смелых русских девушек веяло бодростью.
Лучшей ролью этого круга была у Рыжовой Лиза в «Горе от ума».
Комедия Грибоедова была поставлена в сезон 1902/03 года с обновленным составом исполнителей: Чацкий от отяжелевшего Южина перешел к молодым П. М. Садовскому и А. А. Остужеву, грузного К. Н. Рыбакова в Скалозубе заменили С. В. Айдаров и Н. М. Падарин, Лизу играли в очередь Е. Д. Турчанинова и В. Н. Рыжова.
Прежняя исполнительница роли Лизы превращала ее в водевильную субретку. Рыжова вернула Лизе русскую душу, деревенский румянец, чисто народную жизнерадостность, не имеющую ничего общего с развязностью французской водевильной субретки.
Когда Лиза — Рыжова в четвертом действии по приказу Софьи кралась в темные пустые сени и шептала, еле переводя дух:
Ах! мочи нет! робею:
В пустые сени! в ночь! боишься домовых,
Боишься и людей живых,
Мучительница-барышня, бог с нею...
впервые верилось этим словам, от них веяло настоящей саратовской деревней: «Кузнецкий мост, наряды и обновы» не истребили в этой девушке суеверного страха перед «домовыми».
Но хотя Лиза Рыжовой и была суеверна, в ней светился здоровый народный ум, зоркий и приметливый. Этот светлый, ясный разум сочетался у Лизы с неисчерпаемой жизнерадостностью, он был внутренне связан с нею: Лиза просто, трезво смотрит в лицо жизни, и оттого в ней неиссякаем запас энергии, веселости, смеха.
Невозможно забыть безудержный, жизнерадостный, какой-то золотистый, как солнечный свет, хохот Лизы — Рыжовой.
Это не был принужденно-развязный, игриво-натянутый смех русско-французской, парижско-московской «субретки», каким обыкновенно смеются исполнительницы грибоедовской Лизы.
Что же было в этом неудержимом смехе Лизы, заразительно передававшемся в зрительный зал?
Ведь экая шалунья ты, девчонка!..
Ох, зелье—баловница!..
Скромна, а ничего, кроме
Проказ и ветру, на уме...
Веселое созданье ты, живое!..
Все это говорят о Лизе Фамусов и Молчалин, и все это звучало в смехе Лизы — Рыжовой: я золотая молодость, и .неуемная проказливость, и звонкая веселость, и острый ум. В
смехе раскрывался характер русской девушки из народа, не растерявши в барском доме ни своего человеческого достоинства, ни ума, ни смелости.
Когда Софья, эта будущая Хлестова (так истолковывала роль А. А. Яблочкина), пока еще читающая чувствительные романы и сентиментальничающая по ночам с Молчалиным, спрашивает Лизу о своих свиданиях с ним:
Как думаешь, чем заняты? —
Рыжова с затаенным, зорким любопытством, еле прикрытым почтительностью, уклоняется от ответа:
Бог весть! Сударыня! мое ли это дело?
Но живые, лукавые бесенята уже прыгают в ее карих глазах. На губах еще нет смеха, но глаза ее уже хохочут над приторной сентиментальностью барышни:
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного — и так вся ночь
проходит,
Рука в руке, и глаз с меня не сводит.
Смех, светившийся в глазах Лизы, сводивший в насмешливую улыбку ее губы, наконец, прорывается наружу: Лизе становится «смешно-смешнехонько» от барских любовных причуд, и, как весенним .золотым дождем, она заливает Софью неудержимым, звонким смехом,
Смеешься?.. —
оскорбленно спрашивает Софья.
Можно ли? чем повод подала тебе я к хохоту такому?
Лиза—Рыжова, аккомпанируя себе смелым, искристым смехом, рассказывает забавную историю про тетушку Софьи, у которой «молодой француз сбежал... из дому». С досады тетушка
Забыла волосы чернить
И через три дни поседела.
История забавна и смешна. Но смех Лизы-Рыжовой шире, глубже, злее, чем тот, который могла бы вызвать эта история сама по себе. Оттого-то Софья и говорит «с огорчением»:
Вот так и обо мне потом заговорят.
Может быть, потом многие так заговорят о Софье, будущей Хлестовой, но Лиза — Рыжова уже сейчас именно так «говорит» о ней своим живым, изобличительным смехом; так русский народ смеется над барскими причудами, над барскими комедиями чувств.
Грибоедовская Лиза — вершина молодых ролей Рыжовой. Артистка вспоминает: «Я играла с Ленским — Фамусовым. Исполнение этой роли было очень удачно, и я была отмечена и публикой и прессой. Перешла я на роли старух молодой, благодаря режиссеру Николаю Александровичу Попову, который любил меня как артистку и указал мне на мое прямое дело.
Первую мою роль старухи я получила в пьесе «Сестры из Бишофсберга» (1908), роль тетки Эмилии, имела в ней успех и вслед за этим переиграла массу ролей этого амплуа».
Переход Рыжовой на пожилые роли наметился значительно раньше: мы уже знаем, что она играла Улиту в «Лесе» и Бобылиху в «Снегурочке» в Новом театре, играла «первую приживалку» — особу преклонного возраста—при возобновлении в Малом театре «На всякого мудреца довольно простоты».
Когда режиссер Н. А. Попов дал В. Н. Рыжовой роль старухи Эмилии Рушевей (тетки Адельгейды Рушевей, которую играла сестра Рыжовой Е. Н. Музиль, одновременно с ней поступившая на сцену), он докончил то, что было начато Ленским: указал Рыжовой на ее «прямое дело».
Но творить это дело со всей полнотой ее актерских сил Рыжова смогла только в годы революции.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Дата публикации: 27.01.2006
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Партнеры
Информационная поддержка
Оценка качества услуг учреждений культуры
