Новости

«МАРИЯ СТЮАРТ» Ф.ШИЛЛЕРА НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА


Из книги Н.Г. Зографа «Малый театр 2-й половины XIX века»

14 февраля 1886 года. Бенефис М.Н. Ермоловой
«Мария Стюарт», тр. В 5-ти д., Ф.Шиллер, Пер. А.А. Шишкова

Морально-этическая проблематика, составлявшая идейную основу лучшей части репертуара, волновавшего Ермолову и ее соратников, выдвигается на первое место и в следующей поставленной театром трагедии Шиллера — «Мария Стюарт» (1886). Ермоловой, показывающей пьесу в свой бенефис, вновь пришлось преодолеть тяготевший над ней цензурный запрет. Характерной чертой трагедии Шиллера было то, что драматург сосредоточил свое внимание прежде всего на изображении внутренних переживаний героев, раскрытии их страстей, причем в пределах очень короткого периода времени, так что истоки трагического конфликта, характеристика исторической среды, общественного фона — все это, по существу, оказалось за пределами пьесы. Борьба Елизаветы и Марии изображалась не столько как борьба политических, религиозных сил — протестантства и католицизма, сколько как борьба моральная, борьба чувств и страстей. В образе властолюбивой, бессердечной, лицемерной Елизаветы было дано воплощение насилия, деспотизма, произвола монархии. И если в финале пьесы Елизавета торжествовала свою политическую победу, то морально она развенчивалась, оказывалась побежденной своей противницей. Моральную же победу у Шиллера одерживала Мария; ее образ был идеализирован, она представала как жертва, искупившая свои грехи страданиями, и как человек, стремящийся к свободе, счастью, противостоящий деспотизму. Именно это осуждение произвола, царящего в монархическом государстве, протест против подавления личности воплощала в своем образе Ермолова, придавая ему большое общественное звучание.

Ермолова, по словам критики, «с необыкновенным искусством передавала малейшие переходы тона в изображении страдающей королевы, временами величавой, временами детски радующейся при возникшей надежде на свободу, а в большинстве — подавленной под тяжестью горя». Она давала образ «благородного, но слишком нежного и чувствительного существа», в ее исполнении был и быстрый «переход к легкомысленной надежде на освобождение в разговоре с Мортимером», и величавость и сарказм в разговоре с Борлейфом. Кульминационным моментом спектакля была сцена встречи двух королев. То гуманное, человеческое, что, все более и более раскрываясь в образе Марии, становилось лейтмотивом ее роли, определило и характер построения этой сцены. Дурылин писал, что Мария — Ермолова здесь «взывает к человеческому в королеве Елизавете», но та «ни на минуту не перестает чувствовать себя королевой» и «чем больше в Елизавете — Федотовой проявлялась королева, тем больше обнаруживались лицемерие, ложь, тщеславие, пустота мнимого королевского достоинства. Чем больше показывала Ермолова в Марии женщину, страдающую, как страдают тысячи простых женщин, переживающую одиночество, тюрьму, оскорбление, ожидающую несправедливого приговора смерти,— тем сильней обнаруживались в ней чистота души, мудрость сердца, человечность». Надменная снисходительность, непроницаемый холод Елизаветы и вынужденное смирение Марии, молящей о милосердии, которыми начиналась эта сцена, уступали место другим чувствам после того, как Елизавета унижала Марию как женщину. Мария отказывалась от кроткого, вынужденно-смиренного тона и опровергала право Елизаветы на трон. Ермолова выпрямлялась, глаза ее сверкали, в порыве страстного возмущения ее Мария не слышала увещаний. Гнев, темперамент пронизывали ее пламенный монолог, направленный против деспотизма и несправедливости. Особенно отмечала критика в исполнении Ермоловой отсутствие специфически театрализованной декламации. Ее речь была проникнута чувством жизненной правды, у нее была простая манера дикции и читки.
Великолепный образ пылкого и страстного Мортимера, бескорыстного, не требующего взаимности и наград, способного к самопожертвованию, создал Южин. Исполнение портили чрезмерная жестикуляция и неудачный эффект выхватывания кинжала и потрясания им на протяжении длинного предсмертного монолога. Полной противоположностью ему был Лейстер, искатель руки королев, сторонник компромисса, в котором эгоизм преобладал над любовью. Ленский мастерски справился с этой ролью политического интригана и честолюбца.

«Мария Стюарт» была показана на сцене вскоре после первого приезда мейнингенцев, в репертуаре которых также была эта пьеса Шиллера. Театр учитывал опыт немецкой труппы, для которой было характерно необычайно внимательное отношение к постановке и оформлению спектаклей. Поэтому в постановке «Марии Стюарт» в Малом театре многое было значительно улучшено по сравнению с «Орлеанской девой». Так, критика отмечала верные даже в деталях декорации замка Фотрингей, приемного зала Вестминстерского дворца с резными дверями, лестницами, копировку бутафории, хотя и не всегда тщательную, с рисунков мейнингенцев. Однако общий ансамбль в спектакле был слаб. Поражала неестественность в выкриках народа за сценой, которые возникали и прекращались «как по указке», не было живости в изображении масс. Чрезвычайно бедно был показан пышный двор Елизаветы: «В торжественном приеме... французского посольства фигурируют на сцене — королева, три лорда, два пажа, два статиста и 15 ряженых солдат, изображающих телохранителей», т. е. весь двор состоял из семи человек. Несмотря на попытки дать более тщательную и исторически точную постановку в этом направлении было сделано еще очень мало. Зато спектакль выделялся мастерским исполнением главных ролей.